Шота Буадзе: я - зенитчик

– Меня зовут Буадзе Шота Давыдович. Я родился в городе Батуми в 1925 году 27 января. Потом я воспитывался в деревне у дедушки и бабушки – родителей отца. Мой отец и мать расстались. Там же я поступил в школу. Есть такой район в Западной Грузии – Хони. Тогда назывался Цулукидзе, от имени бывшего революционера, а сейчас опять вернули старое название – Хони.

– Как перед войной жилось Вам в грузинской деревне? Был ли голод?

– Голода не было.

– А велосипед, часы у Вас были?

– Часов не было. Мои товарищи иногда одалживали мне велосипед. Я учился тогда в десятом классе. Приходилось туда-сюда преодолевать 15-16 километров до школы, если не на велосипеде, то пешком.

– А как Вы узнали о начале войны?

– У нас есть река в Западной Грузии – Цхенисцкали. Это в сторону Сухуми. Там укрепляли побережье, потому что, когда было наводнение, река разливалась и урожай погибал. И вот мы работали 22 июня утром. Пришел к нам один и сказал: «Война началась». И все (там многие из села работали) сразу отправились в военкомат. Часть в этот же день ушла, а часть осталась. Потом на другой день снова в военкомат пошли.

Люди испугались, конечно. Война – не шутка. Мы, будучи молодыми, не так были возмущены. Ну, война и война. Однако мы все равно пошли на фронт проситься. Нам сказали: «Вы пока маленькие, так что рановато. Идите, продолжайте учебу в школе». А мы так хотели! Такое было воспитание! Под танки бросались люди! Под танки! Ради Родины и Сталина. А кто сейчас за Саакашвили? Кто-нибудь пойдет за него? Сталина у нас стали осуждать, даже убрали его памятник. А кто сейчас за наших чиновников пойдет под танки?!

– Зима 1941-1942 тяжелая была?

– Да, конечно, но я ребенком был. Еда была, в школу ходили, но разговоры только о войне стояли.

– Похоронки получали в деревне?

– Получали, конечно. Я помню, как мы в поле работали с отцом и соседями и нам передали, что кто-то героический поступок на поле боя совершил. И сосед сказал: «Если бы мой сын совершил такой поступок, то я был бы рад». Такой вот был настрой тогда. Идеология была прекрасная! Я думаю, наше общество когда-нибудь вернется к этому. Этот капитализм уже не тот, конечно.

10-й класс хонской второй средней школы я окончил в июне 1942 года. Два или три месяца мы занимались общей физической подготовкой, бегали кросс. Потом нас немного обучили обращаться с оружием. В ноябре меня взяли в армию.

– Как переход к военной жизни Вам дался?

– Военную жизнь я выдержал прекрасно. Адаптировался. Армейскую жизнь хорошо принял. Одним из факторов, который обусловил нашу победу, был патриотизм, единство всех наций. У нас были Гаспарьян – армянин, Мусса Искендыр – азербайджанец, Ильчук – украинец, Михайлов – русский, Исартаев – казах, Иманали – узбек, Буадзе – грузин. Мы, как одна семья, как друзья, как братья, жили. Вот многонациональное единство обусловило нашу победу.

Когда в 1942 нас взяли в армию, то отвезли к городу Кутаиси. Там мы пробыли несколько дней. Нас хотели отправить в авиационное училище. Но мы, будучи деревенскими ребятами, не знали русского языка. Даже сейчас я плохо говорю по-русски, а тем более тогда, в детстве. В школе мы его учили, но там преподаватели сами не знали хорошо этот язык. Поэтому из Кутаиси нас вернули домой.

В первых числах января 1943 года меня опять забрали в армию. Мы три дня ждали поезд из Тбилиси, который направлялся в Сухуми. Шла война, и все графики были сбиты. Вот эти три дня мы стояли и ждали на этом вокзале. И наши семнадцатилетние ребята собрались и сказали: «Прощай Самтредиа (это железнодорожный узел в Западной Грузии), прощай Самтредиа! Больше мы не вернемся, не увидимся. Погибнем, но немцы сюда не придут!» Вот в каком духе нас воспитывала тогда школа! Любовь к Родине, любовь к Сталину! Ну, я думаю, они оба были теми основными фантомами, которые нас двигали в бою. Шли мы совершенно сознательно на гибель. Мы знали, что на войне люди погибают.

Итак, пришел поезд через три дня, мы поехали в Сухуми. Это уже был прифронтовой город: до фронта – 25 км. Там, в Сухуми, значит, нас погрузили в машину ЗИС (известный грузовой автомобиль). Целую ночь мы ехали в Адлер. Там нас поместили в карантин на 10 дней, а затем распределили по частям. Я попал в зенитную артиллерию в Лазаревское. Это был 734-й полк 7-й батареи. Лазаревское – курортный город. Там протекала река, а на берегу начиналась равнина, где был аэродром. Наши «кукурузники» базировались там, наши Ил-2, Пе-2. На этот аэродром беспрерывно нападала немецкая авиация, поэтому мы его охраняли. Нас беспрерывно бомбили. Я помню, уши пальцами закрыл, а замполит потом сказал, что так не надо делать.

Когда мы только приехали в батарею, у комбата начали распределять нас по отделениям. Мне сказал идти в разведку. Я заплакал: хочу на зенитку. Я хорошо помню, как засмеялся комбат. Говорит: «Все равно мы вместе воюем. Все сейчас воюем». Разведчик в зенитной артиллерии что значит? Должен узнать самолет и опознать, вражеский он или свой, какой он марки, какая дальность полета, на какой скорости идет. Много времени прошло, пока я обучился этому.

Произошел со мной один случай. Позже, в 1943 году, Краснодар освободили. Тогда фронт продвигался на запад. Краснодар был одной из узловых станций и снабжал весь Северо-Кавказский фронт вооружением, медикаментами – всем, что нужно фронту. Его бомбили без перерыва, перманентно бомбили: разбомбят и улетают, потом другая волна; вторая волна улетает, прилетает следующая. Воздух горел. Потом через месяц нас перебросили на Тщикское водохранилище, 42-45 км от Краснодара. Мы защищали северный шлюз. Если бы этот шлюз разбомбили, Краснодар оказался бы в воде. Шлюз был огромный, глубиной километров 30. Как-то ночью слышу самолет. По звуку – это «Хенкель-111», немного похож еще на Ил-2. В то время наша армия получила «бостон» из Америки. Его шум тоже был похож на «хенкель». И я сомневался, давать тревогу или нет. И все-таки решился объявить тревогу. Мы сразу привели орудия к бою и открыли огонь. Поначалу на слух я тяжело звуки дифференцировал, а потом натренировался так, что во сне мог опознать самолет, стоило мне его услышать.

Получили мы орудия. Сперва у нас была 76-миллиметровая зенитная пушка. Потом меня перевели с разведки на нее. Видимо, подумали: «Ребенок. Давайте удовлетворим его просьбу».

– А как прошла для Вас первая бомбардировка?

– Когда она началась, я заткнул уши. Со временем привык, конечно. Каждый день беспрерывно бомбили аэродром и нашу батарею.

– А в батарее потери были большие?

– Нет, там не было. А вот в Корсунь-Шевченковской операции были большие потери. Возле Журавлёвки были у нас раненые. У зенитной артиллерии нет прямого соприкосновения с врагом. Задача совсем другая – не допустить врага к цели. А в танковом корпусе ближе к немцам бываешь. Танки идут, а с воздуха их прикрывают. Был такой случай под Глогувом. На мотоцикле мы с товарищем поехали. И вдруг выскочил из землянки один солдат: «Куда? Там уже немцы!» Вот мы чуть не заехали к ним.

– А Ваша батарея сбивала немецкие самолеты?

– Этого не могу сказать точно, чтобы не соврать. Мы не допускали, не давали им возможность подобраться. Если бы допустили немецкий самолет, то нас бы разбомбили и Краснодар больше бы не существовал. Вот мы им перекрывали путь заградительными огнями, а они сбрасывали бомбы.

– А кем Вас назначили? Каким номером?

– Подносчиком. Я еще орудие не знал. Нужно было изучить материальную часть, но я совершенно не знал русский язык. У нас были девочки: приборщицы, телефонистки, дальномерщицы. Одна была с фамилией Котлицкая, хорошая девчонка. Мы садились в феврале, и она меня обучала материальной части орудия. Тогда снега не было, иногда лишь снег с дождем. Я вообще учился неплохо в школе и, конечно, изучил это орудие. Между прочим, должен сказать, у нас был командир орудия Слобунов. Противный тип, который ненавидел в полном смысле слова нацменов, страшный был. Вот он постоянно спрашивал, почему это я русского не знаю.

В феврале нам дали приказ (как раз после освобождения Краснодара и станции, которая снабжала все) защищать Краснодар от бомбежек немецкими самолетами. А бомбили беспрерывно. Помню, мост через речку Белую разбомбили и мы вброд переходили на противоположную сторону. Поставили тракторные тягачи и тянули машину. И вдруг напали немецкие самолеты. Я выпрыгнул в эту горную реку, холодную-холодную. Неглубоко было, но я весь промок. Затем сел в машину, поехали заменить обмундирование и обогреться где-нибудь, но нигде ничего для этого не нашли. Опять продолжили дорогу на Краснодар.

Приехали туда, заняли огневую позицию. Цель – защищать вокзал. Мы почти не спали. Даже сперва не успели окопать орудие. Надо было вырыть метров пять радиусом и примерно метр двадцать в глубину. Как бы сделать окоп и спрятать в нем пушку.

– А орудия у Вас уже были 37-миллиметровые?

– Да. Потом все же закопали пушку, а для себя землянку не успели сделать. Прямо на земле спали. Страшно было: трассирующие пули летят, стреляют снарядами. А я тогда еще ребенком был. Немцы бросали осветительные бомбы. Она на определенной высоте висит, горит и освещает все, а потом – бабах! Мы тогда на земле спали и услышали приказ комбата: «Надеть каски!» Я поднялся и полусонный подошел к своему посту, где разведчик стоял. Я взял свою каску, надел и вернулся. Опять лег и продолжил спать. Я, кстати, и сейчас помню фамилию этого солдата. Это был мужчина, старше меня, по фамилии Скляров. Он, оказывается, испугался за меня, утром говорит: «Как ты себя чувствуешь? Я подумал, что ты уже не в себе». (Когда я проснулся, увидел, что небо горит, идут трассирующие пули, снаряды рвутся и осветительные бомбы сияют. Просто чуть с ума не сошел! Но хорошо, что я уже привык к этому).

В июле нас опять вернули Краснодар защищать. И там как раз со мной еще один случай произошел. Я заменил разведчика. Иногда даже 16 часов приходилось (не было замены) стоять на посту. Я и сейчас даже помню этого Хансера, старого волка. Я его заменил днем, потому что он всю ночь простоял, и он пошел в землянку спать. Я вижу, что идет самолет с Белореченска и Усть-Лабинска. Там тоже узловые станции были, и мы тоже защищали их, чтоб не допустить туда самолет. Я тревогу не даю, я думаю, наш Пе-2 – «петлега». В это время подбегает ко мне этот Хансер. Оказывается, он проснулся, потому что во сне гул услышал. Он сразу узнал, что это за самолет. «Почему тревогу не даешь?» Я говорю: «Наш самолет. “Петлега”». – «Какой “петлега”?! Давай тревогу!» Я дал тревогу. В бою дальномеры поймали самолеты, приборы подготовили. В это время он зашел под солнце, а значит его невозможно поймать было. А вышел он на таком расстоянии, что наша пушка его уже не достала. Помню, тогда подбежал лейтенант, командир батареи, достал пистолет и говорит мне: «Что ты наделал? Твою мать! Застрелю сейчас же!» Я чуть не заплакал. И потом испугался. Он меня предупредил: «Если еще раз случится такое, на месте застрелю». К счастью, такого больше не повторялось. Мы ведь даже по хвосту должны были самолеты уметь опознавать, а также по крыльям, звуку, силуэту.

Вот так прошла под Краснодаром моя служба. В 1944 году пришел приказ, чтобы несколько человек отправили в Харьков. Я попал там в 69-й фронтовой артиллерийский запасной полк. А из этого полка по частям потом распределяли бойцов. При этом очень плохо кормили! Так плохо, что мы еле ходили. 45-миллиметровую пушку я сейчас с легкостью закачу, учитывая, что мне 86-й год. А тогда семь человек не могли: так ослабли ребята. Мы даже мечтали, чтобы нас забрали на фронт, чтобы нормально покушать и не умереть от голода. Нам давали 500 грамм хлеба, баланду.

Очень ждали, когда нас допустят воевать. Уже думали: убьют и убьют, хотим воевать. В один прекрасный день к нам приехали и забрали нас. Попали мы в 20-й танковый корпус. При этом корпусе был 1711-й зенитный артиллерийский полк, который в бою защищал штаб корпуса.

Оттуда я поехал в Шевченковский, потом в Умань. Приехали мы, и как раз этот наш корпус вышел на формирование. После Корсунь-Шевченковской битвы много бойцов погибло, поэтому нужно было пополнение. В районе города Тульчин было село Журавлёвка, где находилась станция, снабжающая боевые части. Мы эту станцию защищали от немецких самолетов, а заодно и пополнили зенитный артиллерийский полк. Много солдат погибло.

Мы там были почти весь 1944 год. Даже помню один приказ: «Сформировать национальные самодеятельные кружки, песни-пляски разные». Нас, грузин, оказалось в полку 5 человек. Как раз лето было, Украина цвела прекрасно. И вот наш полк на смотре армии занял первое место. Мы создали небольшой грузинский кружок. И пели там, и танцевали впятером, а шестой, старший лейтенант, руководителем был. Сам не пел и не танцевал. Я сейчас вспоминаю иногда и смеюсь. А я ведь тогда впервые вышел на сцену, и мы сразу победили. Так хорошо у нас получилось, что баяном нас наградили. Пока мы на формировании были, спортивные соревнования устраивали. Я был спортивным, в школе увлекался спортом. Помню, я занял первое место по прыжкам в высоту: 155 или 160 сантиметров. Притом, что я был невысоким, но бегал хорошо.

– Вы представляли корпус или полк?

– Это был смотр корпуса.

– А с Вашего полка только грузины были?

– И наши тоже были. Среди полковых групп наша грузинская заняла первое место. И на смотре корпуса тоже. Мы тогда входили в Киевский военный округ. От командования приехала комиссия, которая и принимала решение. Деревенский клуб, большой и хороший, был в Журавлёвке. Там мы прекрасно выступили. Танцы даже нас заставили повторить. Я помню, когда мы свое выступление закончили, вышли на улицу, один офицер подбежал, обнял нас и заплакал. Оказывается, это грузин был. Он услышал грузинские песни в Украине и очень обрадовался. Потом мы расстались.

– На фронт Вы попали фактически без обучения?

– Да. Несколько раз мы пробежали кросс, потом нам винтовку дали. Нам показали, как заряжать ее и как затвор открывать. Стрелять мы не стреляли.

– А вообще на фронте как кормили? Нормально?

– На фронте были случаи, что удавалось нас хорошо едой снабжать, но были и случаи, что нет. Украинский народ – прекрасный народ. Бывало, заходишь к украинцам домой, а они и накормят, и напоят. Как они уважали нас! В вещмешки даже хлеб положат, сало. На фронте или наешься, или умрешь. Война! Мы уже привыкли к этому. На войне умирают, людей убивают. Так что это нас не смущало. Надо воевать. Но в запасном полку намного хуже кормили.

– А расскажите подробнее про командира орудия, которого все не любили.

– Слобунова русские не любили. Он очень плохой был мужчина. Старше меня, лет 30. Он просто ненавидел нацменов. Если бы он мне встретился после 67 лет, я, наверное, ему морду набил бы даже сейчас. Потом меня перевели в разведку. Там был командир отделения Рульков – прекраснейший человек. Я до сих пор вспоминаю его с любовью. Как он ко всем относился! Для него все равно было, русский ты, грузин или армянин.

– А землянку как оборудовали? Что было вообще внутри?

– Сено, шинель (под себя подложить). И вот так спали. Зимой холодно было очень. А во время дождя нас водой заливало. Если было время, перекрывали землянку землей. Если не было – брезентом от «студебеккера». И представьте, что ни разу я не заболел. А вот здесь сейчас я схватил радикулит. Здесь! А на фронте на улице в холод спали и ничего. Бывало, сено достанем – это рай просто.

– А вши были?

– О, еще как! Везде! Вот даже в орденах, в медалях, под чехлом были. Бывало, повар раздает пищу и вошь ползет по лицу.

Как мы избавлялись от них? В бензиновую бочку наливали воду и на кирпич или на камень ставили. Под бочкой разводили костер и вешали крестовину. Трусы или верхнее белье так «прожаривали». Вот этим спасались.

– А баня была? Часто вообще в баню ходили?

– Нет. Откуда? Во время войны какая там баня? Откуда баня? Такой роскоши не было.

– С офицерами хорошие были отношения?

– Прекрасные. Единственным исключением был тот Слобунов, ненавистный человек, но он был старшим сержантом, а не офицером. Командир полка с уважением относился к нам.

– А какие-то посылки домой отправляли?

– Нет. Единственный случай был, когда собрал 5-7 кг. Нам сказали: сколько хотите, берите в магазинах. Мне один солдат говорит: «Давай, пошли». Взяли мы что-то из обмундирования. Это единственный раз было. А так люди посылали, да. Меня это не интересовало особенно. Это товарищ меня заставил.

– А 100 грамм давали?

– Давали, но я никогда не пил и не курил. Но мы в полку так голодали, что там даже некоторые свою махорку отдавали за хлеб. Но я никогда этого не делал. Нас семь человек было в орудийном расчете, а махорка делилась на шесть (без меня то есть). 3-4 литра водки тоже делили на всех, кроме меня. Прекрасные отношения у меня были с товарищами.

– А к девочкам, которые у вас были в батарее, какое отношение было?

– Прекрасное, хорошее отношение. Только я тогда был очень стеснительным мальчиком. Я даже в 16 лет с женщинами не имел вообще ничего. Даже стеснялся. Бывало, когда шлюзы охраняли, если была жара и самолеты не летали, то мы купались в Кубани. И девочки тоже. Они смеялись, а я стеснялся. Но потом, конечно, подрос и стал мужчиной.

– К немцам какое было у Вас отношение? Ненависть?

– Конечно. Мы были обижены на них. Я помню, когда в Краснодар ехали, там все деревянные дома были сожжены. А один русский ехал и говорил: «Вот здесь был мой дом». А там только сожженный угол остался. Они очень бесчеловечно поступали.

– А домой Вы писали?

– Конечно писал. О том, как воюем, как живем, что мы победим и война закончится. Оптимистический был тогда настрой. А что? Плакать на войне? Нет. Тем более молодым.

– Что было самым трудным на фронте?

– Когда хочешь есть, а нечего. Хочешь спать, а нет времени. Надо в любую погоду рыть землю, закапывать орудия, готовить для себя и всего отделения. Это такой труд! В мирное время не смогли бы это делать, а во время войны делали. Иногда не успевали… Немедленно нужно было готовить орудия к бою и закапывать их, поэтому свою землянку не успевали организовать. И вступали в бой, без ям, без укрытия, прямо открывали огонь по самолетам.

– А вообще чувство страха испытывали?

– Нет, потому что мы были настроены так. Есть теория установки грузинского ученого Узнадзе. Там многое описано. Если боишься, тогда нечего воевать.

– А на территории Германии какое отношение было к немцам, к мирному населению?

– Неплохое. Между прочим, был приказ Сталина: никакого насилия. Иначе – наказание. Русские вначале очень плохо относились к немцам: насиловали, убивали. Там была ненависть. Это вполне естественно. Еще хуже относились поляки к немцам. От поляков немцы к нам переходили: «Примите, пожалуйста, на работу». Лишь бы с поляками не быть. Поляки страшно мстили им.

– Как Вы встретили конец войны?

После формирования в запасном полку мы поехали в Польшу. Глогув был в окружении, и мы участвовали в его освобождении. Наш полк зенитчиков защищал штаб от нападения немецких самолетов, в том числе и на территории Бреслау (сейчас это Вроцлав).

8 мая, когда я дежурил, передали, что война закончилась. Был взят Берлин, а Бреслау все еще находился в окружении. Когда город сдался (6 мая) и начали выходить люди, я лицезрел страшное: двигались живые скелеты, похудевшие от голода люди. Я никогда этого не забуду! Вот что значит война.

В честь победы мы открыли огонь из зенитной пушки. Комбат выбежал из землянки в трусах: «Что это? Что это? Как могли без комбата открыть огонь?» А мы сказали, что война закончилась. И он тоже обрадовался вместе с нами. Вот так мы отметили окончание войны, и закончилась моя военная эпопея.

– А какая-то информация в армии на грузинском языке была?

– Нет. После войны, когда меня перевели в футбольную команду, там, в доме офицеров, библиотека была, где я сидел в свободное время и читал.

– И там были книги на грузинском?

– На грузинском ничего не было. Только на русском. Русский язык я, между прочим, выучил в армии. Я ничего не знал. И я хорошо говорил, выступал на собраниях, комсомольскую организацию возглавлял в полку.

– В каком году, примерно, Вы уже стали свободно говорить по-русски?

– Ближе к концу войны. Примерно через год, получается. Особенно после окончания войны, когда я был у командира полка, я литературу поглощал. И так хорошо читал, что даже диссертацию написал на русском. Вначале я подготовил ее на грузинском, но защищать ее нужно было в Москве. Поэтому необходимо было сделать перевод. И вот я посмотрел, что перевод не получается. Потом я сел и сам написал диссертацию на русском языке. И когда я дал ее печатать машинистке, я попросил девушку (она была русская): «Я очень прошу… Я написал без всяких поправок. По возможности поправьте, пожалуйста». И она, когда закончила и вернула мне работу, сказала: «Ничего я не поправляла». Вот так неплохо получилось.

Я повез в Москву диссертацию. Замечания были, конечно. Моим оппонентом был заведующий кафедрой. Наверное, Вы знаете, был профессор, доктор медицинских наук Аркадий Воробьев. Он известный олимпийский чемпион, многократный чемпион мира и заведующий кафедрой. И вот когда в Московском центральном институте сдали на апробацию мою диссертацию, настоящая защита там началась, потому что присутствовали все киты Советского Союза в моей сфере. Шло настоящее обсуждение, но я защищался, конечно. Мою работу одобрили, признали, она им понравилась, но и замечания, конечно, были.

После 90-х годов, когда распался Советский Союз, из русской литературы у нас больше ничего не было. А до этого всю специальную литературу мы имели только на русском языке. Я работал в Московском центральном институте, в библиотеке, когда писал диссертацию, и там все на русском было. Литературу нужно было изучать, начиная с произведений 19 века. Я заходил в библиотеку в Москве утром сразу после открытия, а выходил, когда она закрывалась. День и ночь работал. И хорошо учился. На дом я получал советские научно-популярные журналы на русском. А после распада СССР у меня нет никакой практики языка.

– За войну имеете какие-то награды?

– Имею за участие в Великой Отечественной войне медаль «За победу над Германией». Я всю войну прошел. И, между прочим, надо сказать, что там так бывает: захотел командир полка – представил к награде, не захотел – нет. Так что тогда мы о наградах не думали. Лишь бы победить. Даже когда я ранен был осколками в руку, то в санчасть отказался ехать. Перевязали, повесили и за штурвал. В пушке два наводчика было. Один – по вертикальной плоскости, другой – по горизонтальной. Я по горизонтали водил. Даже после окончания войны я не брал справку о том, что был ранен. А многие брали. Для меня главное было победить.

После войны спортивную работу развернули. Я хорошо играл в футбол. Наш генерал был страшным болельщиком. Корпус организовал команду, где я и играл. Потом меня шофером перевели к командиру полка. Что солдату нужно? Хорошо отдохнуть, как тогда говорили, пожрать и поспать. Но я всегда серьезно относился ко всякому делу. Когда меня перевели к командиру полка, у него всегда машина была вовремя готова. Не было никаких неполадок в дороге. Я даже достал американский специальный прибор для заклеивания камеры, если ее проткнем чем-то случайно. За 10 минут неполадки мной исправлялись. Всегда такой был довольный командир полка и его семья! Уважали меня. Я даже в части не спал, а у них ночевал. Так меня уважали!

Был случай, когда учебную тревогу объявили. Рокоссовский руководил этими учениями. Так вот, если командир полка, начальник штаба выпивали после учений, а потом объявляли тревогу, то я сам выводил наш полк в нужную точку базирования, потому что хорошо знал карты. Так что я очень серьезно относился к своим обязанностям.

И вот кто-то сказал командующему корпусом, что в зенитной артиллерии есть один грузин, который играет в футбол хорошо. И он попросил нашего командира полка, чтобы тот меня откомандировал туда. Командир полка сообщил мне об этом. А я говорю Сергею Александровичу: «Не хочу я. Я хочу сейчас демобилизоваться. Сейчас какое время в футбол играть?» Тогда за мной прислали шофера, и я уже вынужден был поехать. Я играл, хорошо играл в футбол за Северную группу войск. Мы заняли второе место. Сильная у нас была команда. Мы играли с поляками, с чехами, а после игры устраивали встречу, банкет. Так что после войны хорошо я время провел.

Когда закончилась война и стали демобилизовать старых военных, нас молодых не трогали и стали готовить шоферов. Я все изучал, даже радио. Потом организовали курсы шоферов. Я стал так внимательно и усердно изучать шоферское дело, что все хорошо сдал. У нашего командира полка как раз был шофером неорганизованный парень, у которого машина все время была неисправна. Потом в Германии я прошел пересдачу шоферских прав. Я был там единственным способным военным. Мы достали книгу «Студебеккер», а также карту главного конструктора юнкерского завода. Написали ему, а он прислал инструкцию на ГАЗ-51 и «Победу». И мы, не видя этих машин, уже знали о них многое. Даже потом сами обучали шоферов. Я даже разбирал и собирал «студебеккер». Потом перевели шофера командира полка. Он не сдал, без прав остался. А я получил, конечно, права и перевели меня к командиру полка.

Я неплохо учился в школе, книги любил. У командира полка была дочка. Она на три года младше меня, школу окончила. Она имела библиотеку свою. Все книги: Достоевского, Толстого… Я все прочел. Я все время читал. Всю классическую литературу фактически освоил. В 1947 году я вступил в партию. Там была очень солидная комиссия: и генерал, и полковники. Я с утра ждал. Заходили и выходили все, начиная с младших офицеров и заканчивая полковниками. Никого не приняли. А тогда в 1947 году вышло как раз постановление: «Нам не нужно количество. Нужно качество». Во время войны ведь всех принимали в партию. А как война закончилась, то в 1947 году прием ограничили.

Спустя 4 часа я остался один. Выходит один полковник. Я говорю: «Почему меня не вызывают?» – «Вы что, ждете здесь?» – «Да». Он вернулся и сказал коллегам, что, оказывается, у них еще один человек остался, солдат. Я зашел в кабинет, и меня начали проверять: географию, конституцию. Это всё я прекрасно знал и на все вопросы ответил. И потом в конце мне говорят: «Последний вопрос и закончим на этом: какую книгу прочитал за последнее время?» – «Война и мир». И мне говорят: «А там есть герой по фамилии Безухов. Вот с точки зрения материалистической теории как Вы оцените личность Безухова? Как тип: положительный, отрицательный?» Я сказал, что, несмотря на то, что реформы, которые он провел, закончились крахом, его надо рассматривать как положительного персонажа. Почему? Потому что это был первый случай, когда люди прямо выступили против дворянства». Я обрадовал комиссию своим ответом, и меня единственного из всех кандидатов тогда приняли.

– Спасибо Вам большое за рассказ!