Артиллеристы

Я сам забегал за щит каждого орудия после каждого выстрела и ключом поворачивал шток противооткатного устройства, чтобы выбрать ненужный поворот, который недоставало. Был слишком длинный откат у этой пушки, и была опасность сорвать поршни противооткатного устройства. Однажды получилось так, что я выбежал за щит поправить шток к соседнему орудию, а в это время выстрелило другое орудие и меня оглушило.

В февра­ле на франкфуртском направлении мы выш­ли к Одеру. Здесь под Лебусом мы уничтожили много немцев с помощью «психологической атаки». Подпустили немцев, они залегли. Я оставил наводчика за себя, взял автомат и пошел собирать пленных немцев. Они все деморализовались. На их глазах в результате прямого попадания их товарищи превращались в куски мяса. Кто остался жив – все сдались в плен. Я привел 13 человек и сдал их заместителю командира полка по строевой части капитану Брезгинову.

Первый танк подбили, он вспыхнул. У меня ребята, расчет, от радости запрыгали. Мы тогда все как дикари были, вообще... Ну, давай шуровать по ним. Тут уже надо быстро. Второй, третий, четвертый… Остальные танки сдрейфили, попятились назад, под гору. Повернулись, и тут уже все... «Катюша» заиграла, самолеты налетели, и так далее... Пехота вся поднялась – «Ура! Вперед!» Мы, как ни в чем не бывало, пушки прицепили и поехали за ними.

Весь запасной полк поехал. За Москвой, наверное, в Филях, наш эшелон разбомбили, попал штаб полка, все погибли, мы ближе к хвосту были. Из остатков сформировали батальон, и в бой мы вступили под Нарофоминском в январе, еще наше наступление шло, двигались мы в сторону Калужской области, помню Козельск. Помню Оптину пустынь, она не разбомбленная была, красивая. Еще мы пытались пересечь Варшавское шоссе, шли на выручку окруженным под Смоленском, Ярцево. Мы были приданы 325 стрелковой дивизии и вместе с нами действовал кавалерийский корпус Доватора, и танковая бригада Гетмана, но танки были бензиновые, броня была тонкая, горели они как факелы. Так как с нами кавалерия наступала, помню мы с товарищем собрали несколько потников войлочных, стелили лапник еловый на землю, потом эти потники, и ими же укрывались и спали. Выручка у нас не получилась, нас опять разбомбили, от батальона осталось человек 40, и нами пополнили 1096-й стрелковый полк.

Танк идет. Второй выстрел. Танк идет. Я испугался, схватил за шиворот наводчика, и оттащил его, и сам за пушку. Навел, выстрел, танк остановился. Не загорелся, а остановился. Почему остановился? Подбил, или просто остановился? Танк стоит передо мной, метров пятьдесят до него… Смотрю, танковый ствол стал двигаться на меня. Сейчас выстрел будет. И я упал под ось пушки, и в это время выстрел. Я поднимаюсь, все ребята лежат мертвые. На орудии, смотрю, дыра в щите сантиметров 5-7, а я под щитом. Не ранен, ни одного осколочка. Я удивился, что жив остался.

Меня опрашивал старший лейтенант. Спрашивает: «Какое у вас образование?»  «Среднее», – у меня же десять классов было, тогда это редкость. Старший  лейтенант сразу: «Какой дурак направил вас, готового артиллериста, в  пехоту?!» И направил меня в артиллерийский полк, который был вооружен  152-мм пушками-гаубицами. В полку я попал не в огневой взвод, а в  артиллерийскую разведку. Наша задача – выдвигаться на наблюдательные  пункты, и, вместе с командиром батареи, корректировать огонь. Причем мы  должны были не просто указывать цели, но и готовить данные для расчетов  орудий, угломер, прицел и т.д.

И здесь я понял, что такое истребительно-противотанковая артиллерия. Во  время Курской битвы на нас поперли немецкие пехотинцы, поддержанные  самоходками. Пехота перед нами не выдержала и быстренько откатилась  назад, мы остались один на один с врагом. До немецких солдат было  200-250 метров, а может и того меньше, лесок находился сзади, мы  покинули добротные, готовившиеся не один месяц позиции, и откатились к  деревьям, в кустах замаскировали на скорую руку орудия, стали ждать  самоходок. Но ведь немец тоже не дурак, стал в бинокль наблюдать и легко  обнаружил наши новые огневые точки. Хорошо хоть, что живой остался.  Немцы открыли сильный огонь.

Трудно их в лоб-то бить. Но четырех наша батарея подожгла наверняка. Они  горели прямо перед нами. Пока мы с этими возились, другие обошли батарею  сбоку и слева раздавили два крайних орудия. Еще два, включая наше,  попросту расстреляли в  упор. Здесь меня опять ранило, в правую ногу  выше колена. С  этого момента  уже плохо помню. Вроде как семь человек  поначалу у пушки-то было. Потом гляжу – пятеро вповалку лежат. Что-то мы  еще с подносчиком узбеком ползали там, среди горящих танков, очумелые.  Да вроде бы  как по танкистам стреляли…

И снова пришлось нырять в узкую щель. Наконец и эти улетели. Тогда пошли  немецкие танки… Курская дуга большая, не знаю, что происходило на  других участках, а на нашем было так. Полуоглохшие, усталые, злые, мы,  кажется, бесконечно били по этим танкам. Наша «тяжелая» тоже била. «ИЛЫ»  появлялись и утюжили их порядки. И, вроде, отбились. Потом, после  какого-то перерыва, все начиналось снова. И так, несколько раз, до  самого вечера. Ничего толком не помню и ничего толкового сказать не  могу.

Однажды меня и командира взвода Петухова, он из детдомовцев был, хорошо  на гитаре играл, вызывают в штаб дивизиона. Там сидит капитан, начальник  дивизии, еще какие-то люди, и нам дают задание – мы должны пересечь  линию фронта, выйти в точку, выявить артиллерийские позиции немцев и  отметить их на карте. Там же меловые горы, немцы на них сидят и за 30-40  километров видят, что у нас в тылах творится, а мы ничего не можем  увидеть. Так что у нас задача была – никого не ловить, а наблюдать,  выявить артиллерийские, минометные батареи, нанести их на карты и  вернуться обратно.

Затем началось долгожданное контрнаступление наших войск, и немцы попали  в окружение. По счастью, на нашем участке передовой враги не сильно  атаковали, они больше пытались вырваться в ту сторону, где наступали их  части на подмогу. Мы же атаковали их позиции, и при этом несли немалые  потери, противник сопротивлялся отчаянно, потому что немцы ждали помощи  со стороны группировки Манштейна. Затем стало понятно, что подмоги врагу  не будет, и кольцо окружения стало постепенно сужаться.

В первые 12 дней мы вели тяжелые бои с немцами, а потом нас отвели на переформирование, у нас большие потери были, в пулеметной роте из 70 человек осталось 25 или 30, за 12 дней боев сменилось 8 или 9 командиров батальона, никто больше двух дней не продержался, либо убивали, либо ранили. Перед боем у нас батальон был полностью укомплектован командным составом, а после боев в батальоне только один младший лейтенант остался. Я стал командиром взвода, другой сержант помощником командира роты.

У нас артполк был - пушки на конной тяге, а гаубицы на самоходных тягачах. А здесь, когда пришли формироваться, то мы полностью уже перешли на машины: получали Студебеккеры, Шевроле, Виллисы… И гаубицы на машины, и все пушки на машины - мы перешли на полную механизацию! Получили пополнение, материальную часть, - и поехали на Курскую дугу. Перед Курской дугой был Степной фронт, Воронежский фронт, мы стояли в обороне, а потом и нас бросили в бой.

Ни одна из сторон не наступала. Наши войска еще только готовились наступать и войска двигались к боевым позициям множеством потоков. Во время движения боевых частей часто раздавалась команда "воздух", и тогда все разбегались и ложились на землю. От самолетов было нелегко прятаться, потому что Курская область - это степи, и только кое-где на холмах росли деревья, тогда это называлось лесостепь. Иногда в небе появлялись наши самолеты, и мы наблюдали воздушные бои советских летчиков с немецкими.

Решив, что они уже покинули прилегающую к домику территорию, я решил выйти из укрытия. Спустившись с тахты, приблизился к двери, как вдруг, немецкий солдат открыл дверь. Я мигом спрятался за дверью. Немец, ничего не заподозрив, собирался выйти из домика, но вдруг заметил за дверью мои сапоги. Он закрыл дверь и заметил меня. Я, конечно, мог тут же застрелить его, но это было бы началом нашего конца. Он попытался заколоть меня штыком, и у меня не оставалось другого выхода, как двумя руками держа штык (у немцев он похож на охотничий нож), постараться, насколько это было возможно, удалить его от меня, не обращая внимания на боль и струящуюся кровь.

Обстановка была неясной, не было четкой линии фронта. Иду ночью к себе во взвод, возвращаюсь с КП комбата, держусь ориентира - подбитый танк. Подхожу, что-то не то, и вдруг слышу немецкую речь. Я моментально залег в бурьяне. Смотрю, немец выглядывает из-за танка, я выстрелил в него и сразу вниз, в лощину. Просто я в темноте вышел на другой ориентир, там этих сожженных танков столько стояло...
Два моих бойца пошли за водой, с котелками к ручью. Подходят, а там несколько немцев тоже пришли набрать воды. Все замерли, молча постояли друг перед другом и разошлись...

В метрах восьмистах от нас через перекресток прошла колонна машин, и я еще подумал, что это, наверное, проследовал один из наших армейских ИПТАПов. Мы ехали вперед еще полчаса, и остановились, увидели вдали, на горизонте несколько силуэтов. Прошли по снегу где-то метров пятьсот, я и два разведчика. Подошли вплотную, стоят три человека, вроде в наших шинелях. Я обратился к ним - "Земляки, не видели, артиллеристы не проезжали?". И тут... "силуэт" разворачивается ко мне. Немец, в вытянутой руке пистолет. И стреляет в меня в упор.

Шла автострада в Данцинг и мы возле нее, мое орудие метров пятьдесят от нее было. Впереди нас насыпь была. Немцы железную дорогу через автостраду собирались строить. Вот за ней мы и стояли, не что бы позиции занять. Просто в резерве. Да там много войск скопилось. И пехота. И танки были. Тылы разные.Вот там-то нас немцы и накрыли. Страшный артиллерийский обстрел был. Я таких взрывов раньше не видел никогда. Это с моря немецкая корабельная артиллерия била. Главным калибром. Фонтаны земли - до неба. И медленно так опадают. А в них обломки разные, тряпки кровавые. Когда закончилось, повылезали из щелей разных. Тихо, только раненые страшно кричат, стонут. Вроде десять минут назад полно нашей техники было, автомашин разных, людей. И нету ничего. Только поле, перепаханное с трупами, да железом искореженным. И насыпи железнодорожной нет. Почти до основания взрывами срыло.

Внезапно метрах в двухстах появились немцы. Я дал по ним две очереди, а немцы в ответ открыли артиллерийский огонь. Рядом со мной в траншее был комвзвода, только пистолет проверил, - вдруг хлоп! То ли мина, то ли снаряд, не знаю, только командира взвода - в клочья!..

Но самое страшное воспоминание сорок третьего года - это переправа через Днепр. Переправлялись ночью, побатарейно, вместе с пехотой. Немцы заметили начало форсирования, и их осветительные ракеты превратили ночь в день. Вода в реке кипела в буквальном смысле от падавших в нее снарядов и мин. С правого, высокого берега был открыт такой ураганный огонь, что никому не посчастливилось в ту ночь переправиться через Днепр.

Бои в городе шли страшные. Помню, выкатили мы орудие и вдруг идет здоровый танк, но я не растерялся, по гусенице стегнул бронебойным снарядом. Гусеница разорвалась - танк подставил задницу. Со второго снаряда загорелся. Ну меня там Чуйков поздравлял, Орден Славы дали. А потом меня там ранило.