7390
Артиллеристы

Любашин Иван Ильич

Родился я 20-го февраля 1924 года в Майкопе.

- Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.

- Жили мы трудно, все-таки нас пятеро: три брата и две сестры, а отец и мать были простыми рабочими. Папа работал путейцем на железной дороге, а мама то в совхозе подрабатывала на сезонных работах, то приторговывала на рынке.

Жили мы на Шалопаевке в маленьком домике – одна комната и кухня. Неуютно жили… И в материальном и в бытовом плане плохо жили. Спасал лишь огородик – 6-8 соток. Да еще каждый год на работе у отца выделяли участки под огороды.

- Репрессии 1936-38 годов вашей семьи как-то коснулись?

- Иногда мы слышали разговоры, что ночью кого-то забрал «черный воронок» и простые люди воспринимали это как истину. Что есть «враги народа»… Но нашей семьи все это не коснулось - родители были очень далеки от политики. Отец даже в партии не состоял, хотя в Гражданскую воевал в партизанском отряде.

- Школа.

- Я учился в 4-й школе и до войны успел окончить восемь классов. Учился нормально, но школу не любил. Просто по своему недомыслию как-то несерьезно относился, часто прогуливал. Или в лес или на выгон ходили – на окраине было обустроено футбольное поле, мяч там гоняли. До войны я какой-то незрелый был парнишка: ни спортом, ни в кружках не занимался, даже мечты не имел.

- Как узнали о начале войны?

- Как и все, по радио услышали. Народ сразу зашумел, заговорил…

- Войну ждали?

- Нет, она абсолютно неожиданно началась. Во всяком случае, для нас, людей абсолютно далеких от политики. Конечно, мы знали, что в Европе уже вовсю шла война, но думали, что это далеко и нас не коснется. А оно коснулось, да еще как… Но все были уверены, что быстро их разобьем. Что нас там их рабочие только ждут, не дождутся…

А потом как пошли новости одна хуже другой… Но мы эвакуироваться даже не думали. Куда и с чем?! С нашим убогим скарбом и грошами?! Даже и в мыслях не было.

Но накануне оккупации, в городе собрали всех молодых парней 17-18 лет и забрали в армию. 24-го июля 1942 года нас отправили поездом в Орджоникидзе, а уже 9-го августа Майкоп оккупировали немцы, и вся наша семья осталась в оккупации. Только мы со старшим братом не попали.

А нас человек триста пятьдесят сверстников, что успели собрать, посадили в эшелон и отправили на Восток. Часть из нас попала в 3-е Орджоникидзевское пехотное училище. Но в нем мы проучились всего месяца два, а потом фронт подошел совсем близко, и нас по военно-грузинской дороге эвакуировали в Тбилиси. Своим ходом отправили. Но пешком по горной дороге, я вам скажу, да в полной боевой выкладке, удовольствие небольшое. И надо сказать, что в дороге немало ребят просто дезертировало…

А в Тбилиси поселили в какие-то казармы, проучились там тоже месяца два, но тут случилась эпидемия дизентерии. Когда уже половина училища переболела, я тоже заболел. В больнице пролечили недели две-три, и отправили обратно в училище. Прихожу, а там уже никого нет. Училище эвакуировали еще дальше.

Пошел к коменданту города, и он меня направил в запасной полк. Дня три там пробыл, а утром на построении спрашивают – «Кто хочет на фронт?» А я все переживал, что без меня война скоро закончится, и шагнул одним из первых.

И человек сто нас отправили в Ереван во вновь сформированный артполк. Недели две обучали на 76-мм пушки, и вдруг пришла разнарядка – отправить в Подольское артиллерийское училище ребят с образованием близким к среднему. И из всего полка выбрали двоих: меня и еще одного парня.

Выдали документы, продовольствие и направили в Баку. Там на пароходе через Каспий в Туркмению, и уже оттуда в Бухару, куда было эвакуировано училище. Семь месяцев проучился и на фронт.

- Пару слов, пожалуйста, про время, проведенное в училище.

- Страшно тяжело было. Жара ужасная, гимнастерка постоянно мокрая, белая от соли. Но главное - очень плохо кормили. Бывало, идем по городу, а по улице мимо едут крестьяне, везут на повозках хлопковый жмых, так кто-то непременно выскакивает, выхватывает с арбы одну плитку и назад в строй. Об колено ее раз, два, три, и раздал ребятам. И пока дойдем до столовой, поели этого жмыха. Но подсолнечный хоть вкусный, а этот горький. Так что тяжело пришлось…

- Как можете оценить полученную там подготовку?

- Пусть мы и мало стреляли, но я считаю, хорошо нас подготовили. Во всяком случае, мне полученные знания пригодились как на войне, так и после нее. Когда в 1952 году меня призвали на переподготовку, то на боевых стрельбах я показал себя лучшим. И учился я хорошо, недаром мне при выпуске присвоили звание лейтенанта.

- Куда вас направили?

- После училища нас распределили кого куда, а меня направили в Смоленскую область. Смутно вспоминаю, что куда-то под Рославль. Это был август 43-го. Я попал командиром огневого взвода в противотанковую батарею стрелкового полка. Номер полка уже и не вспомню, потому что пробыл там всего несколько дней и в первом же бою был ранен. Хотя это даже боем назвать нельзя… Считаю, что мы вляпались по недомыслию комбата, который завел батарею в засаду.

Днем полк шел в наступление, в прорыв пошли основные части, а на следующий день – 3-го сентября нам предстояло догнать их. Комбат меня еще предупредил: «Догоним своих, возьмешь под командование тот взвод!»

Двинулись колонной: четыре наших «сорокопятки», и еще три короткоствольные полковые 76-мм. Но мы думали, что находимся в глубоком тылу, что нам еще километров пять ехать, как вдруг пулеметная очередь и мины начали рваться вокруг… У нас мгновенная паника, я упал возле пушки, а комбат вместо того, чтобы скомандовать «к бою» - т.е. развернуть орудия в боевой порядок, кинулся в ближайший лесочек, а за ним побежали и все остальные...

Я попытался ползти, вдруг мина разорвалась вблизи, и у меня нога дернулась. Я сразу вспомнил, что бывалые фронтовики рассказывали, будто в момент ранения боли не чувствуешь, но я мгновенно почувствовал страшную боль. Как оказалось, осколок, задев кость, прошел навылет через правую голень.

Но вскоре стрельба прекратилась. Комбат собрал остатки батареи, а нас, человек пять-шесть раненых, на повозку и в медсанбат. Там прооперировали, перебинтовали, и отправили теплушкой в Калугу. Побыли в госпитале дня три-четыре, а потом опять сортировка, и в Москву. В московском госпитале я пробыл с сентября по начало декабря.

Лечили меня самым новым методом, только что изобретенным. На открытую рану наматывали гипс, так вроде легче заживает. Но у меня вышло наоборот. Вокруг раны началось воспаление, пошло осложнение. В общем, на фронт выписали с экземой правой голени.

Опять получил направление на Западный Фронт. Но декабрь месяц, холодина страшная, а в штаб фронта нужно добираться самостоятельно.

И опять попал в стрелковый полк, совсем другой, и армии другой, но тоже в батарею «сорокопяток». И примерно на то же направление – в районе Витебска. Номера тоже не помню, потому что опять пробыл там всего несколько дней.

Артиллерист Любашин Иван Ильич, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотецУтром 23-го декабря получили приказ – «Ночью выдвинуться на передний край и поддержать пехоту огнем!» Ночью выдвинулись, а метрах в восьмистах от переднего края болото было соединено перешейком. Но прямо на нем застрял наш танк, и никак не может вырваться. И весь полк остановился, потому что танк перегородил единственный проход. Ладно, пехота как-то по льду прошла, а пушкам как?

Ждем, что подойдет какая-то помощь, но никого нет. А немецкая звуковая разведка работала лучше нашей. Они видимо услышали шум наших моторов, и нанесли огневой удар на его звук.

В один момент я почувствовал сильный удар в затылочную часть, потерял сознание и очнулся уже в медсанбате. Чем там закончилось даже не знаю… А мне осколок попал, но вытащили его только в Москве. Причем, интересно вытаскивали. Когда я шею поворачивал, такое чувство, что где-то что-то цепляет, и я боялся, что осколок цепляет центральный нерв и под наркозом мне его заденут. Поэтому я сам попросил, чтобы операцию мне провели без наркоза. Хирург посмотрел: «Ну, как вам угодно!»

Выбрили это место, четыре медсестры повисли у меня на руках и ногах, и я слышал, как у меня кость хрустела… За эти 10-15 минут я весь мокрый стал…

- Не пожалели о своем решении?

- Нет! Думаю, все зависит от психологического настроя. Когда в конце 46-го я демобилизовался, то на медкомиссии человек пять нас сразу вошло, и две медсестры стали брать у нас кровь. А я в войну и своей крови навидался, и чужой, и без наркоза операцию перенес, а тут как увидел, что она набирает кровь в шприц, как стоял возле стены, так и пополз… И потом сколько у меня не пытались брать кровь из вены, не идет и все. Как начинают колоть, теряю сознание.

После второго ранения я пару месяцев всего лечился, а потом меня отправили на 1-й Белорусский Фронт, и я попал в 43-й отдельный противотанковый дивизион 222-й стрелковой дивизии. Вот в этом дивизионе я уже долго провоевал, пока наш комдив не спровадил меня в 757-й полк.

- Если не секрет, за что?

- В сентябре 44-го, после тяжелейших боев в Белоруссии всю нашу дивизию вывели в тыл на переформирование. Наш дивизион было решено переделать в самоходный. Стали получать СУ-76, а личный состав начали переучивать на самоходки. А на учет ГСМ к нам прислали 18-летнюю девчушку из Минска. Но что такое женщина на фронте? Обычно на передовой их были единицы, и одна в окружении сотни жеребцов она, в конце концов, сдает кому-то.

И вот эта учетчица из пятидесяти офицеров дивизиона глаз положила почему-то на меня. У нас завязались отношения, и я стал приходить к ней в землянку по ночам. Пока до штаба не дошел слух - «Любашин ходит к Клавке!» Но командир дивизиона счел это несправедливым, мол, почему она не с ним, а со мной. Вначале стал придираться ко мне, а потом и вовсе сплавил в полк. Наговорил командиру дивизии, что «Любашин больше занимается любовными делами, чем службой». А там же никто не разбирается, и меня перевели в этот полк командиром огневого взвода в батарею «сорокопяток». Хотя в своем дивизионе я уже был комбатом.

- Эта история имела продолжение?

- Мы с ней еще общались, пока наши части стояли рядом. Я приезжал к ней на лошади, пока мой друг - комбат с редкой украинской фамилией Нечуй-Витер, мне однажды не поведал: «Ваня, мне нужно было срочно зайти к командиру дивизиона, а часового почему-то не было. Я в землянку постучался, открыл, а там на столе выпивка, закуска. А на том, что заменяло кровать, он ее там разложил…» И я плюнул и больше туда не ездил. Но расстроился, конечно… Она мне потом письма писала: «Приезжай! Приходи! Не могу без тебя…» Она-то не знала, что Даниил их застал…

- А у вас на нее были какие-то серьезные планы?

- Во время войны никто никаких серьезных планов не строил. Какие могут быть планы, если сегодня жив, а завтра неизвестно…

- Принято считать, что отношение к ППЖ среди солдат было не очень.

- Если она меняла кавалеров, то, конечно. Но если она с одним и не за блага какие-то, а по чувству, то какой здесь грех? Ну, вот нас для примеру взять. Мне двадцать лет, ей восемнадцать, жизни и не видели, дети считай, зато в любой момент погибнуть могли. К таким девушкам относились с уважением. Потому что тот, кому довелось иметь женщину, он уже бережно относился и к ней, и к своему положению при ней.

- На командира дивизиона обиделись?

- Конечно, обида осталась. Ведь мы с ним не раз и в бою бывали, и он меня незадолго до этого представил к моему первому ордену и лично назначил командиром батареи. А тут получается, когда вспомнил, что своя шкура ближе, поступил предательски. Кстати, Артем Аршакович Джесмеджиян - мой друг, с которым мы после войны вместе около двадцати лет работали в партийных органах Молдавии, написал книгу воспоминаний о войне, и включил в нее два рассказика, написанных с моих слов. Так в обоих упоминается и этот комдив. (Воспоминания А.А.Джесмеджияна с любезного согласия его родных были недавно опубликованы на сайте – прим.Н.Ч.)

- Разрешите, я включу их в наше интервью?

- Пожалуйста.

Случай на переправе

- «Кошелёк или жизнь?!» – такую фразу нередко можно было встретить в старых милицейских рассказах или даже в солидных криминальных романах. А вот «жизнь или табачок?!», - подобного, пожалуй, я еще не слышал. И фраза эта отнюдь не детективная, а что ни есть самая фронтовая, и касалась она не двух человек - злодея и жертвы, а лишь одного в двух лицах. Но, обо всем по порядку.

Лето 44-го было жарким и в прямом и в переносном смысле. На всех фронтах Великой Отечественной войны шли ожесточенные наступательные бои, и 43-й Отдельный истребительно-противотанковый артдивизион 222-й смоленской стрелковой дивизии после выполнения боевой задачи в сражении на белорусском направлении двигался в ускоренном темпе к Неману. Но тылы не успевали за наступающими.

И вот, в километрах пятнадцати от реки дивизион вынужден был остановиться из-за отсутствия бензина. Стрелковые же части, форсировав Неман сходу, захватили плацдарм на противоположном берегу и закрепились там.

Артиллерист Любашин Иван Ильич, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотецКомандир дивизиона майор Черноносов, чтобы восстановить неожиданно нарушенную связь с дивизией и разведать переправу, решил проехать в сторону ушедших вперед частей. С собой он взял командира взвода Ивана Любашина - молодого лейтенанта, уже не раз проявившего себя не только на огневых позициях, но и в артиллерийской разведке.

Оседлав двух брошенных отступающими фрицами коней, офицеры двинулись к Неману. У реки было относительно спокойно. Противник вел плотный огонь лишь по позициям, захваченным 222-й дивизией на левом берегу, а до реки долетали лишь отдельные снаряды.

Через Неман была проложена паромная переправа. Осмотрев паром, на котором было несколько повозок с ездовыми, и, прикинув в уме его транспортные возможности, два офицера, взяв под уздцы коней, тоже ступили на него.

После небольшой суеты, неизбежной в таком деле, паром отчалил от берега. Когда он был уже на полпути от цели, в воздухе внезапно появились четыре немецких бомбардировщика. Свой смертоносный груз они сбрасывали главным образом на позиции частей, захвативших плацдарм, но бомбы полетели и в реку, а одна из них разорвалась в непосредственной близости от парома, отчего тот завалился на бок и затонул. Затонули и повозки. Их ездовые, а также несколько лошадей сумели удержаться на поверхности воды и доплыть до причала, откуда начался злополучный рейс.

Артиллеристы же поплыли в сторону плацдарма. Выйдя на берег, они разделились, чтобы просушить обмундирование, и вдруг услышали отчаянный призыв о помощи. Это кричал старшина, которого они приметили еще на пароме: у него за спиной висел довольно увесистый, плотно набитый чем-то вещевой мешок.

По всему было видно, что старшина плохо плавал и на воде держался из последних сил. Но, что удивляло: тонувший, уходя под воду, не выпускал из рук своей поклажи, которая еще больше усугубляла его бедственное положение. Майор стал ему кричать: «Бросай мешок! Работай руками! Утонешь, дурень!» Лейтенант же тем временем бросился в воду. Несколько сильных взмахов руками - и опытный пловец уже около тонувшего старшины.

Схватив его за шиворот и развернув в сторону берега, он стал подталкивать незадачливого бедолагу к суше, а тот, дрыгая ногами и шлепая одной рукой по воде (другая цепко держала злополучный вещмешок), кое-как поплыл, поддерживаемый своим спасателем. К счастью, на пути оказалась коса, и вскоре оба уже были на берегу.

Лейтенант не удержался, чтобы не спросить: «Послушай, что у тебя в вещмешке, что ты, рискуя жизнью, все же не бросил его?» - «Так ведь там табачок, вернее, махорка, - смущенно ответил старшина. - Что сказали бы мне солдаты, приди я в роту без нее? Шкура и только… Испугался, мол, за себя и погубил курево... Без курева никак нельзя…» - «Да, - заметил майор, - положение твое было аховое. Выходит, серьёзный вопрос стоял перед тобой - табачок или жизнь. А расставаться не хотелось ни с тем, ни с другим. Счастье твое, что все обошлось. И табачок цел, да и ты, хоть и изрядно напуганный, но жив. Благодари, старшой, лейтенанта...» Вскоре офицеры отыскали КП дивизии, получили боевое задание для своего дивизиона и отправились обратно – готовить дивизион к форсированию Немана.

Инвалид Великой Отечественной войны Иван Ильич Любашин – мой сослуживиц и друг, поведавший мне об этом случае на переправе, в конце своего рассказа вдруг с улыбкой заметил: «А знаешь, Артем, что самое любопытное в этой истории? Старшина-то был некурящий…»

Прерванный завтрак

Шла операция «Багратион». 43-й отдельный истребительно-противотанковый артдивизион катил по одной из дорог Белоруссии к новому рубежу. Привал - время подкрепиться немудрёной солдатской едой. В походных кухнях, работавших на ходу, уже готова каша со свиной тушёнкой и кипяточек. К тому же место очень удобное для привала: справа - роща, слева - поле с высокой золотистой рожью под жарким летним солнцем.

Машины с прицепленными к ним 45-мм и 76-мм орудиями одна за другой стали сворачивать с дороги в лесок. Личный состав, припарковав технику и замаскировав ее, настроился на встречу с батарейным поваром, который, нацепив колпак и вооружившись огромным половником, всем своим видом показывал, что уже готов к раздаче пищи. Загремели котелки и ложки, послышались остроты по поводу интендантской скупости и бунта солдатских желудков.

Командир одного из огневых взводов лейтенант Иван Любашин, осмотрев матчасть и расспросив водителей о состоянии техники и запасах горючего, тоже собрался позавтракать.

Окинув по привычке взглядом по-летнему голубое, безмятежное небо и убедившись, что ничего угрожающего не видно, он направился к группе офицеров, о чем-то возбужденно говоривших и пристально всматривавшихся в ржаное поле. Еще не дойдя до них, вдруг услышал команды командира дивизиона: «Тревога! Слева! К бою!»

Оказывается, за ржаным полем, офицеры заметили, примерно в полутора-двух километрах от стоянки дивизиона, большую колонну с танками в арьергарде. Из-за слепящего солнца и за высокими колосьями эта колонна плохо просматривалась, и только в бинокль (кто-то, наконец, догадался в него посмотреть) стало видно, что по параллельной с основной трассой дороге форсированным маршем идут не свои, как все предполагали вначале, а вражеские солдаты. Видимо, какой-то воинской части противника удалось вырваться из окружения, и она спешила присоединиться к своей драпающей на запад армии.

- «К бою!» - повторили команду комдива командиры взводов. – «Орудия на дорогу!» Артиллеристы кинулись к машинам, отцепили орудия, выкатили их на трассу и, заняв позиции, изготовились к стрельбе. - «По пехоте противника, прицел - 20, осколочным, залпом, огонь!» - прокатилась общая команда.

Первые снаряды угодили в головную часть вражеской колонны. Удар оказался удачным: многие машины сразу загорелись, а немецкие солдаты побежали к видневшемуся вдали лесу. Но главную опасность для дивизиона представляли восемь танков и самоходных орудий, которые, то ли обгоняли, то ли прикрывали с флангов свою пехоту. Для расчетов наших небольших пушек оказавшиеся перед ними борта немецких танков стали превосходной мишенью, и артиллеристы покатили орудия вперед для стрельбы прямой наводкой. Раздались новые команды: «По танкам, прицел - 12, бронебойным, повзводно, огонь!» Заряжающие досылают новые снаряды, и снова - «Огонь!» Заполыхали две железные громадины – «тигры». Остальные развернулись в сторону дивизиона, и пошли на него в лобовую атаку.

Наступил решающий момент боя. Шесть танков противника ринулись на выдвинувшиеся вперед противотанковые пушки. Противник шел на таран. Его орудия стреляли редко, видимо, кончались снаряды, и гитлеровцы намеревались раздавить наш дивизион массой своих танков. Артиллеристы же стреляли прицельно, плотно, не жалея снарядов. Били по смотровым щелям, бензобакам, гусеницам. Шла настоящая дуэль с танками, успех которой зависел от мужества бойцов дивизиона, быстроты их действий и точности наводки.

На одну из «сорокопяток» надвигалась железная громадина, до которой, казалось, уже рукой подать. Переваливаясь через какой-то бугор, танк вздыбился, показав свое брюхо, и этим моментом воспользовался кто-то из наводчиков. Снаряд, видимо, угодил в уязвимое место, и «тигр» сначала свернул вбок, а затем завертелся на месте, как смертельно раненный зверь. Второй снаряд угодил в бензобак и танк загорелся. Фрицы повыскакивали из люка и дали деру по полю.

Майор Черноносов, видя смертельную угрозу своему дивизиону со стороны мощных немецких танков и стремясь не дать вражеской пехоте безнаказанно уйти, попросил по рации двигавшуюся за дивизионом по той же трассе батарею «катюш» открыть огонь по противнику. Реактивные снаряды, с мощным скрежетом вылетавшие со своих платформ, накрыли и пехоту, и танки врага. После залпа «катюш» стрельба прекратилась. Гитлеровцы понесли огромные потери, вражеская колонна была уничтожена и рассеяна. На поле боя остались сотни тел фашистских захватчиков и несколько подбитых или сожженных танков и самоходок.

Наступила тишина. Опьяненные боем артиллеристы обсуждали подробности закончившегося сражения. Санитары выносили к дороге наших погибших и раненых, там уже ждали санитарные машины.

Уставшие, покрытые потом, копотью и грязью бойцы начали постепенно отходить от пережитой смертельной схватки с врагом, приводить в порядок себя, личное оружие и материальную часть. И вдруг раздался зычный, задорный голос: «Братцы! А кашевар-то наш что - так и будет сидеть без дела?! Айда завтракать!»

(Скорее всего, здесь описан бой, который упоминается в наградных листах на офицеров 43-го ИПТАД. Вот краткие выдержки из них:

- на командира дивизиона Черноносова В.И. 1915 г.р.: «… 30.06.44 противник у д.Тетерино предпринял контратаку. Несмотря на сильный огонь, майор Черноносов лично возглавил дивизион, в результате чего контратака противника была отбита с большими для него потерями».

- на командира огневого взвода Голубева В.Г.: «… 30.06.44 отражая сильную контратаку противника у д.Тетерино взвод мл.лейтенанта Голубева уничтожил до 30 гитлеровцев и сжег 9 автомашин и 1 бронетранспортер».

- на командира огневого взвода Мацепура Ф.Я.: «… 30.06.44 в районе м.Тетерин противник пытаясь вывести из кольца окружения свою технику, перешел в контратаку. Взвод л-та Мацепуры встретил врага смертоносным огнем, уничтожив при этом до 20 гитлеровцев, подбил 2 САУ и сжег 14 автомашин».

- на командира огневого взвода Сухоплюсова П.Ф.: «… 30.06.44 в районе д.Тетерино пытаясь вырваться из окружения, противник контратаковал наши порядки. Выдвинувшись вперед, взвод л-та Сухоплюсова подбил один танк и сжег 11 автомашин противника».

Сам же Иван Ильич за этот и другие бои в Белоруссии был награжден орденом «Красной Звезды»: «Во время прорыва обороны противника и отражения контратаки т.Любашин проявил исключительный героизм и находчивость. Во время артподготовки его взвод разбил три блиндажа противника и уничтожил две огневые точки. За время отражения контратаки взводом подбито 2 самоходные установки, 1 тягач и сожжено 13 автомашин» - прим.Н.Ч.)

Вот в этом 757-м Неманском полку я провоевал почти до самой Победы. 18-го апреля 45-го меня в третий раз ранило, и на этом моя война закончилась.

Артиллерист Любашин Иван Ильич, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

- Как это случилось?

- Даже не могу точно вспомнить. Мы наступали в знаменитом прорыве к Зееловским высотам, и в перелеске что ли каком-то кругом стреляли, пули летали, и одна мне в левую кисть прилетела… (Выдержка из наградного листа, по которому Иван Ильич был награжден орденом «Красной звезды»: «16.04.45 в боях за м.Брисков взвод под командованием л-та Любашина своим огнем уничтожил четыре пулемета с расчетами, ДЗОТ с прислугой и рассеял и частью уничтожил до роты пехоты противника, тем самым обеспечил успешное продвижение вперед наших стрелковых подразделений.

18.04.45 при форсировании канала Одер – Шпрее западнее Визенау под руководством тов.Любашина была быстро наведена переправа и переправлены пушки. При отражении контратак было уничтожено 3 пулемета и до взвода пехоты противника, тем самым было обеспечено удержание плацдарма. В этом бою лейтенант Любашин был ранен».

Некоторые подробности этих боев можно почерпнуть из наградного листа на командира 222-й стрелковой дивизии полковника Жиденко А.Я.: «… За период боев с 15.04.45 дивизия с упорными боями прошла до 65 километров, форсировав каналы: Одер – Шпрее, Ланд – Грабен, Предшенер – Шпрее, Яникен – Грабен, Гросс – Шпрее, Даме – Умфлут, Вассер – Бургер – Шпрее, и овладели городами Брисков, Вендиц – Бухгольц, Хальве и другими населенными пунктами. За период боев дивизия уничтожила более 2 000 и взяла в плен более 3 000 солдат и офицеров противника, и захватила: разных орудий – 21, танков и СУ – 10, бронетранспортеров – 16, зенитных орудий – 17, минометов – 91, пулеметов – 171, «фауст-панцер» - 170, винтовок и автоматов более 2 300, автомашин – 695, мотоциклов – 437, паровозов – 16, вагонов – 123, складов – 6» - прим.Н.Ч.)

Поэтому Победу я встретил в госпитале в Познани. С вечера уже поляки растрезвонили, они почему-то раньше нас узнали, и от них уже мы.

- Как праздновали?

- По-моему, никак не праздновали. Не запомнилось почему-то.

- Где на вашей памяти были самые тяжелые бои?

- Это смотря что считать тяжелым. Вот вам такой пример. При прорыве обороны немцев в Белоруссии мы провели мощнейшую артподготовку. В течение часа каждое орудие выпустило по 100-150 снарядов. Оборона была прорвана, и казалось бы все, прорыв осуществлен. Но не тут-то было.

Мы там стояли в пойме реки Проня. Болотистая такая речушка оказалась. А мы, как обычно, тянем на каждой машине по два орудия. Но только переехали через мосток, застряли. И ни взад, ни вперед. Ни влево, ни вправо никак – может быть заминировано.

И вот мы эти 600-700 метров в пойме Прони преодолевали с 5 часов утра до 10 вечера… А выбирались так. Орудия на 10-20 метров протянем, разгружаем машины от снарядов. Вытаскиваем на место посуше сначала орудия, потом снаряды. За тот день, я наверное, килограммов на десять похудел… Плюс к тому, мы на самом правом фланге прорыва оказались, и справа от нас остались немцы, так они по нам шпарили из минометов.

Когда, наконец, выбрались на сухое место, все попадали как убитые, и в течение часа приходили в себя. Немножко оклемались, и только потом пошли догонять пехоту. Так что одно это сплошное мучение оказалось страшнее любого боя, и этот изнурительный день запомнился мне на всю жизнь.

- В последнее время у нас пошло «западное» поветрие – пересчитывать, кто, сколько убил, сбил, подбил. Вот у вас, например, боевой счет велся?

- Да кто его там считал? Вот в рассказе «Прерванный завтрак» упоминается, сколько там убитых, но разве мы считали? Наша задача была идти вперед, наступать на пятки немцам, не дать им успеть сосредоточиться и закрепиться на новом рубеже. Может, штабные считали, не знаю. Но ведь они в бою не участвовали, зачастую даже и не видели его, и вот на кого они могли записать убитых немцев? А я в штабе не сидел ни одного дня, так что не знаю.

- А вот то, что легко подсчитать? Танки, например, подбивали?

- Конечно, но тут тоже момент. По танкам ведь не одно орудие стреляет, и вот как потом определить, кто его подбил? Но по танкам мы редко стреляли. Буквально считанные разы. Потому что артиллерия небольшого калибра хоть и называлась противотанковой, но в основном использовалась как артиллерия огневой поддержки пехоты непосредственно на поле боя. Наши «сорокопятки» были очень хороши при стрельбе по огневым точкам. Очень точные! А вот по танкам они уже не годились. Были случаи, когда мы стреляли по танкам, видели, как от брони искры летели, а танк все равно идет. Пробивной способности не хватало. Они и в начале войны были не очень хороши, но других просто не было. Поэтому у нас половину боекомплекта составляли бронебойные снаряды, а половина осколочные.

- Картечь?

- Ни разу стрелять не пришлось, а вот попадать под картечь приходилось. Один раз. Не помню уже где. Запомнилось лишь общее ощущение - страшное оружие…

- Вам самому приходилось вставать к панораме?

- Неоднократно. Прежде чем открыть огонь, я считал своим долгом, встать за панораму, и первые пять-шесть выстрелов были мои командирские. Этим я не то чтобы показывал себя как командир, а просто указывал цель, по которой нужно бить.

- А наводчик не обижался?

- Я лучше стрелял, чем наводчик. Но я бы сказал, что понятие наводчика довольно условное. Мы, например, всегда стремились к тому, чтобы в расчете была полная взаимозаменяемость. Чтобы могли стрелять и наводчик, и командир орудия и заряжающий, и подносчики. Так что наводчик как наводчик, но очень важно чтобы прицел был выверен до боя. Такая процедура проводится после каждого марша, после каждого боя, потому что панорама сбивается от выстрелов, от дороги.

- А вот самому стрелять из обычного оружия?

- Нет, из огнестрельного мне за всю войну ни разу не пришлось стрелять.

- Немцев как солдат можете оценить?

- И вооружение, и обмундирование, и снабжение, и питание, у них все было лучше. И во многих аспектах они были подготовлены лучше нас. В 44-м при наступлении в Белоруссии, когда во время артподготовки мы стали бить по заранее намеченным целям, то немцы засекли нас и накрыли удачно. За час артподготовки у нас половина орудий вышла из строя.

- А в моральном плане?

- Многие не понимали, за что воюют, но многие были одурманены геббельсовской пропагандой, и считали, что победа будет за ними.

- Что вы испытывали к ним?

- Ненависть, потому что насмотрелся на разрушенные города, села, дома, на убитых людей…

- На войне ненависть обычно выплескивают на пленных.

- Нет, мстить пленным у меня желания не было. Но я видел, как после боя стреляли пленных. Тут ничего не поделаешь, злоба просто переполняла некоторых. Один раз я даже попытался остановить такой процесс и чуть сам не попал под раздачу.

Как-то зашли на один хуторок, а впереди нас прошли разведчики. И они выводят двух немцев из дома. Один достает пистолет, наводит на них, а они просят: «Пан, не стреляй! Пан помилуй!» Я было вмешался: «Ребята, отведите их в штаб!» А они мне говорят: «Слушай, лейтенант, не мешай!» Выстрел прямо в живот одному, другому и все…

А уже будучи в Германии мы как-то остановились на ночь в небольшом немецком селе. И пока располагались на ночлег, начальник связи полка – капитан, так хвастливо рассказывал: «Я сегодня несколько немцев саблей зарубил!» Я не выдержал и обозвал его сволочью: «Разве так можно? Они же пленные! Они ведь могли какую-то информацию дать!» И нужно не забывать, что многим немцам пришлось воевать против своей воли. В общем, было большое желание набить ему морду. А потом мне рассказали, что у него вся семья погибла. Вот и думай после этого…

- Некоторые ветераны признаются, что конфликты между сослуживцами на передовой порой заканчивались применением оружия.

- Нет, у нас даже драк не было, хотя вместе служили самые разные люди. В моем взводе, например, командиром одного из орудий был Русаков Мишка, который до этого сидел в тюрьме за воровство. Такой разбитной парень, где чего достать, где, чего приобрести, в дополнение к нашему питанию. Но как солдат - сверхнадежный, я мог положиться на него абсолютно. Но был случай, когда я моего старшину ударил палкой. По лицу…

- За что, если не секрет?

- Уже в Германии, когда в январе 45-го началось наступление, мой взвод как-то придали одному батальону. Но в наступлении батальон оторвался от основных сил, и получилось что. Батальон впереди нас кормят, разбитные старшины успевают таскать людям питание, а наш старшина пропал и все. Как потом оказалось он с другим взводом и комбатом, где-то достали целое ведро спирта и перепились все. Одни больше, другие меньше, но все. А мы дня на два остались только на сухом пайке. Летом еще ладно, но зимой без горячей пищи очень тяжело.

И потом когда он, наконец, появился, подходит ко мне: «Товарищ лейтенант, я вам спиртику приготовил!» А у меня как раз палка оказалась в руке, и я ею как дал ему по лицу: «Сволочь ты такая! Солдаты из-за тебя два дня без горячей пищи сидели, а ты меня спиртиком хочешь задобрить?!» А другой командир взвода оказался рядом, и все еще пьяный он автомат схватил и на меня: «Я тебя сейчас расстреляю за то, что старшину ударил!» Вот такой эпизод был. Я, конечно, превысил свои полномочия, но считаю оправданно. Комбат потом подошел ко мне: «Лейтенант, ну не надо! Ну, зачем ты так…» Но я и ему высказал: «А вы-то что, не могли его послать?!»

- С «особистами» из-за этого не пришлось пообщаться? Многие ветераны вспоминают, что они из-за любой мелочи могли прикопаться.

- Нет, обошлось. И, слава богу, потому что среди них было много мудаков. Мы, конечно, знали, что такая служба есть, но в дивизионе их не было, только в полку и дивизии. Но они и не выпячивали себя.

А пообщаться с ними мне довелось только в Ереване, когда попал в артполк. Вот там особист вызывал каждого на разговор, и уговаривал на сотрудничество: «Это важно, это нужно…» Благо я пробыл там недолго и уехал в училище.

- Почти все ветераны признаются, что им хоть раз пришлось присутствовать на показательных расстрелах.

- Я в этом смысле не исключение. Когда в сентябре 44-го всю дивизию вывели на переформирование в польские леса, то два солдата, даже не знаю какого полка, пошли в соседнее село. Напились там, зашли в одну хату и потребовали у хозяйки еще «бимберу». Она отказала: «У меня нет!» Они, конечно, разозлились: «Ах ты такая сякая, сука!» - «Ладно, пойду, попрошу у соседа!» Тут как раз по улице проходил наш патруль, и она их позвала. Патруль за ними, а они побежали да еще стали отстреливаться. А куда там бежать? Только в лес, в свою часть. Патруль за ними, в общем, доложили комполка. Выстроили весь полк, а пьяного от непьяного легко отличить. Их моментально вычислили, арестовали и на гауптвахту. А особый отдел сразу завел дело.

Как-то утром вывели и построили всю дивизию, их подводят к уже вырытым могилам и прокурор без всякого суда зачитал приговор - «За мародерство – расстрел!» Выстроили пять-шесть солдат: «По мародерам – огонь!» Тут же зарыли… Что сказать, тяжелая картина. Очень тяжелая... И мне, кажется, чрезмерное наказание. Лучше и логичнее было бы их отправить в штрафную роту, там они хоть какую-то пользу бы принесли. А так расстреляли, ну и что?!

- Какое у вас было отношение к политработникам?

- Вы знаете, в целом у меня сложилось отрицательное мнение о них. Но вот ведь парадокс, на фронте я политработников недолюбливал, а после войны сам оказался на партийной работе. Можно сказать меня насильно перевели, но я втянулся, а потом оказалось, что и в партии можно было давать пользу народу. Но в принципе я согласен с теми, кто говорит, что среди политработников было много болтунов и говорунов. Мне, например, в бою не довелось видеть никого из них. Но в войну, мы, конечно, молчали. У нас возраст, можно сказать, был детский. Хотя если так посмотреть, я в свои двадцать лет командовал взводом и батареей, а сейчас в двадцать дети детьми…

- А к Сталину вы как относитесь?

- Самодур он, конечно, большой. Если бы не его самодурство, то ему нужно было бы в ноги поклониться. Пусть и жестокими методами, но он держал страну в руках, и в целом я его оцениваю со знаком плюс. Войну бы мы без него не выиграли.

Сейчас именно Сталина принято в наших огромных потерях. Мол, это он построил такую систему, при которой у нас не жалели людей. Вот лично у вас на фронте было такое ощущение, что людей у нас не берегу?

Было… Потому что приходилось видеть случаи напрасных потерь. Например, в 43-м под Витебском, он уже и разрушен был до основания, а нам постоянно ставят команды: «Взять Витебск!» Видимо самолюбие командующего армии взыграло, чтобы выглядеть лучше перед штабом Фронта. Так ночью мы постоянно выдвигались на огневые позиции, чтобы поддержать наступление. А у немцев там был пристрелян каждый квадратный метр. Ложат и ложат, ложат и ложат… И вот так несколько дней подряд, пока от полка половина осталась… Люди уже роптать начали…

Но я, будучи командиром, всячески старался беречь людей, и за все время на фронте, у меня из подчиненных погибло всего человек шесть.

- Можете сказать, что чью-то смерть на фронте переживали острее всего?

- Трудно сказать. Больше всего жалко старшего брата. Я учился в Бухаре, когда получил от мамы письмо, что Шура погиб. Тут я расплакался… Он был старше меня на шесть лет, и еще до войны окончил военное училище. Если не ошибаюсь, автомобильное. Будучи начальником боепитания полка, он погиб на Малой земле… Я потом узнавал, как он погиб. Оказалось, снаряд разорвался вблизи и все… (По данным ОБД-Мемориал старший лейтенант Любашин Александр Ильич 1918 г.р. погиб 25.04.43 г.)

Нет, вспомнил. Увидел фотографии, которые приготовил для вас и вспомнил. Видите, на одной из них мы втроем: слева начальник артиллерии нашего полка Хохлов, в середине я, а справа сидит начальник боепитания полка. Друзьями мы с Дроздовым не были, но у нас сложились добрые приятельские отношения. И когда он по дурному погиб в Эрфурте я сильно переживал. А случилось что?

Мы располагались в немецком военном городке, и как-то один солдат решил уйти в самоволку. Причем решил пройти непосредственно через КПП, а там же двое часовых. Его, конечно, не выпускают. Завязалась борьба, а потом она переросла в нечто большее. Один часовой загнал патрон в ствол карабина, но в этой борьбе кто-то случайно нажал на курок. А Дроздов оттуда проходил по периметру части метрах чуть ли не в пятистах, но пуля попала ему прямо в сердце… И когда это случилось, я все думал. Ну, что за судьба у человека, война уже давно закончилась, шел где-то там и все равно погиб…

- А можете выделить самый явный случай, когда сами могли погибнуть?

- Таких случаев было сколько угодно. Про немецкие артобстрелы и бомбежки я даже не вспоминаю, но ведь я и под залп «катюш» попадал, и под бомбежкой своих самолетов как-то оказался, а в январе 45-го был такой случай.

Уже в Германии, наверное, полк движется колонной по лесной дороге. А перпендикулярно ей, примерно в километре, идет большак – шоссе, по которому устремились наши танки. И танкисты увидели нашу колонну, а январь же, снег идет, видимость плохая, и разворачивают пушки в нашу сторону. Бах один раз, второй… Командир батальона, который первым шел, кричит мать-перемать и идет им навстречу… И те по-видимому сообразили, что дали маху и двинули дальше. Так что мне и под огнем своих довелось побывать. Ошибки и плохая связь - это издержки войны.

- У вас были на фронте какие-то приметы, предчувствия? Некоторые ветераны вспоминают, что многие солдаты предчувствовали свою грядущую гибель или ранение.

- У меня ничего такого не было.

- Есть такая расхожая фраза «На фронте атеистов нет!»

- Чтобы кто-то молился, я не видел. А если говорить про себя, то скажу так. Крестика у меня не было, но мысленно я обращался к Нему. У нас родители были богобоязненные люди, и мама мне привила любовь к богу: «Сынок, все мы ходим под Ним!» И я пронес это чувство через всю жизнь.

- Как ваша семья, кстати, пережила оккупацию?

- Как и все, бедолаги… Но вроде ничего особенного не рассказывали.

- Хотелось бы задать несколько «бытовых» вопросов. Как кормили, например?

- Хорошо. Во всяком случае, я так считаю. Помню, американская свиная тушенка мне нравилась.

- Немецкие продукты пробовали?

- Неоднократно. Ничего особенного.

- Офицерский доппаек выдавали?

- Да, получал. Печенье помню, что-то еще, но все это мизер. Хотя для солдат и это было мечтой.

Артиллерист Любашин Иван Ильич, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

-«Наркомовские» сто граммов часто выдавали?

- Если не ошибаюсь, зимой каждый день перед завтраком или обедом наливали. А летом что-то и не припомню. Но солдаты сами доставали. Если проходим спиртзавод, там какие-то остатки всегда есть. Кто-то обязательно сбегает, принесет канистру. Наш народ и до войны крепко пил, но сейчас еще больше пьют.

- В конце войны было много случаев отравления техническим спиртом.

- У нас такого не было, но разговоры ходили, и нас об этом предупреждали.

- Как часто удавалось помыться?

- По-моему раз в две недели обязательно что-то собственными силами организовывали. И я что-то не помню, чтобы у меня были вши.

- На передовой как-то удавалось отдыхать?

- Главный отдых там один – поспать! А если говорить о чем-то более существенном. Никакой самодеятельности, даже своих музыкантов у нас не было. Но два раза к нам приезжали агитбригады. Но эти концерты, конечно, устраивали не на самой передовой, а километрах в пяти.

И в карты играли. Это не поощрялось, но и не запрещалось. Даже на деньги играли. Какая-то мелочь у всех была, вот на нее и играли.

- Были у вас какие-то трофеи?

- Часы имел, «парабеллум» и бельгийский 14-зарядный пистолет. А когда разрешили посылать посылки, я тоже родителям несколько послал. Какую-то женскую обувь, что-то еще, но ничего существенного. Помню, когда вошли в город Цивинген на Одере, то там жители все побросали, и сбежали в лес. А наши солдаты оккупировали магазины и все, что было на полках, конечно, загребли.

- Сейчас уже не секрет, что многие старшие командиры злоупотребляли в «трофейном вопросе».

- Ничего такого я не видел, врать не хочу. Слышал только, что кто-то из старших офицеров на машине домой уехал. Другой на мотоцикле.

- Какое впечатление осталось от заграницы?

- Польша и Украина того же порядка, что и Россия. А вот Германия, конечно, очень отличалась. Там если на высотку поднимешься, кругом промышленные трубы. У них все надежно – дома, машины, а какая техническая грамотность народа. Уже тогда у них почти каждый мог сесть за руль или что-то отремонтировать.

- С гражданскими немцами доводилось общаться?

- Да, и всегда все нормально, по-доброму. После войны никакой ненависти у меня к ним уже не было. Прошло.

- Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

- После госпиталя вернулся в свой полк и продолжил служить. Но все ждали, что вот-вот начнут отпускать, а хрен кого отпускали. Потом получили такой приказ – только по одному человеку из полка можно отпускать в отпуск. Как один вернется, второго можно отпускать. А в полку столько офицеров скопилось, части ведь постоянно переформировывались, и народ бунтовал. Высказывал недовольство и впрямую и косвенно. В том числе и я. Потому что надоело уже в армии и хотел побыстрее уехать домой. У меня такая сильная тоска началась, по дому, по родителям, что из-за нее я неправильно оценивал ситуацию. В армии ведь мы были обеспечены и питанием, и одеждой, и мне казалось, что так будет и на гражданке. А оказалось, что там совсем другие реалии… Кстати, такой момент.

На фронте я все время мечтал попить воды из нашей речки Белой – притока Кубани. Где бы ни проходил: Белоруссия, Польша, Германия, нигде такой вкусной воды не было. Так мне казалось. И когда, наконец, демобилизовался, и приехал домой, решил пойти на речку. Пришел, попил, а вода уже не та. То ли мне казалось так, то ли на самом деле испортилась…

В общем, демобилизовался в 1946 году. Приехал домой, и пока были какие-то накопления, думал учиться. Но вскоре женился, и подруги жены уговорили нас переехать в Молдавию. А здесь меня взяли инспектором в районную сберкассу, потом стал ее заведующим. Одним словом на работе все складывалось хорошо, но партийное руководство меня заметило и фактически принудило перейти на партийную работу.

В 1956 году с отличием окончил республиканскую партийную школу, и после нее три года работал в Теленештах секретарем райкома. Оттуда меня перевели в Унгены 2-м секретарем. Там два года отработал, и меня рекомендовали 1-м секретарем Атакского райкома.

Но вскоре началось укрупнение районов и меня взяли инспектором в ЦК КП МССР. Я думал это временно, но работа у меня получалась, и я там задержался. Можно сказать, оказался неплохим штабистом на партийной работе.

Вышел на пенсию в 1989 году. Последние четыре года был заместителем заведующего общего отдела ЦК. Это почти генеральская должность.

- Большая у вас семья?

- Сын и дочь. Двое внуков и трое правнуков.

- Войну потом часто вспоминали? Может быть, снилась она вам?

- Все время снилась и сейчас снится… Но если вспоминать, что больше всего осталось в памяти, то как ни странно может прозвучать – рытье огневых позиций. Потому что артразведка где-то там, у пехоты свои дела, а у нас свои. На новые позиции пришли, и за ночь нужно их успеть, не только отрыть, но и замаскировать так, чтобы противник не обнаружил. Трудно? Безусловно! Особенно в зависимости от грунта. Но я убеждал, что только в земле наше спасение. Поэтому всю ночь рыли и огневые, и рукава траншей к ним, так что именно рытье огневых я не забуду до последних дней…

И такой еще момент. Когда я уже был на партийной работе, секретарем райкома, и если приезжаю в поле, то, прежде всего, оцениваю, где лучше устроить огневые, где бы я поставил свои орудия…

А как-то я разговаривал со строителями и спросил у них, какая норма копки земли. Оказалось, что по строительным нормам - 8/10 кубометра. А мы каждый раз делали по 3-4 кубометра… И я тоже копал, это обязательно. Как и при стрельбе, я начинал, так и здесь. Первая лопата всегда моя, чтобы люди видели пример командира.

Интервью и лит.обработка: Н. Чобану

Наградные листы

Рекомендуем

История Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. в одном томе

Впервые полная история войны в одном томе! Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества не осмыслить фрагментарно - лишь охватив единым взглядом. Эта книга ведущих военных историков впервые предоставляет такую возможность. Это не просто летопись боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а гр...

Мы дрались против "Тигров". "Главное - выбить у них танки"!"

"Ствол длинный, жизнь короткая", "Двойной оклад - тройная смерть", "Прощай, Родина!" - всё это фронтовые прозвища артиллеристов орудий калибра 45, 57 и 76 мм, на которых возлагалась смертельно опасная задача: жечь немецкие танки. Каждый бой, каждый подбитый панцер стоили большой крови, а победа в поединке с гитлеровскими танковыми асами требовала колоссальной выдержки, отваги и мастерства. И до самого конца войны Панцерваффе, в том числе и грозные "Тигры",...

Великая Отечественная война 1941-1945 гг.

Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества нельзя осмыслить фрагментарно - только лишь охватив единым взглядом. Эта книга предоставляет такую возможность. Это не просто хроника боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а грандиозная панорама, позволяющая разглядеть Великую Отечественную во...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus