Артиллеристы

Под фашистским огнем мы начали форсировать реку Нейсе. Потом немцы стали отступать. Мы обошли какой-то город и на его окраинах переночевали. Когда же наутро пошли дальше, в лесу нам повстречались немцы, ударившие по нашему строю огнем. Смотрим: падают, погибают наши пехотинцы. Тогда я пошел с радистом, который все время при мне находился, и вызвал огонь на себя. Сначала выпустил один снаряд для пробы. После того, как все пошло нормально, мы открыли огонь. Немцы отступили, а мы начали дальше продвигаться.

В февра­ле на франкфуртском направлении мы выш­ли к Одеру. Здесь под Лебусом мы уничтожили много немцев с помощью «психологической атаки». Подпустили немцев, они залегли. Я оставил наводчика за себя, взял автомат и пошел собирать пленных немцев. Они все деморализовались. На их глазах в результате прямого попадания их товарищи превращались в куски мяса. Кто остался жив – все сдались в плен. Я привел 13 человек и сдал их заместителю командира полка по строевой части капитану Брезгинову.

Собрались командир полка, начальник штаба, я. Сидим, думаем. Я говорю: «Здесь нас шлепнут, там нас шлепнут, но там хоть свои шлепнут». Командир полка: «Тебе что, легче будет, если свои шлепнут?» Но все равно, делать нечего… Я приказал замки орудий утопить, кое как переправились, ночь блудили, вышли к своим. Нас в окопы посадили, а в это время уже тревога поднялась, видимо, фронт подсуетился – пошла авиация, задала перца немцам, а потом части опять вперед пошли.

Двинулись колонной: четыре наших «сорокопятки», и еще три короткоствольные полковые 76-мм. Но мы думали, что находимся в глубоком тылу, что нам еще километров пять ехать, как вдруг пулеметная очередь и мины начали рваться вокруг… У нас мгновенная паника, я упал возле пушки, а комбат вместо того, чтобы скомандовать «к бою» - т.е. развернуть орудия в боевой порядок, кинулся в ближайший лесочек, а за ним побежали и все остальные...

При переправе через реку Нейсе чуть не утонул. Орудия отправили на  паромах, а нам приказали переправляться вплавь. Хорошо хоть, что  однополчанами были друзья из соседнего с Новониколаевкой села Громовка, я  их предупредил, что ноги у меня холодеют в воде, потому что в Сиваше по  28 часов проводил. Друзья жили рядом со ставком и умели великолепно  плавать, в отличие от меня, который на суходоле всю молодость прожил.  Они позади меня плыли, метров десять от берега отплыл, и ноги судорогой  свело, стал тонуть, только бульбашки поверху пошли. Налакался воды,  страсть, из последних сил за волосы одного земляка ухватился правой  рукой, да так крепко, что ее расцепили только на берегу.

И здесь я понял, что такое истребительно-противотанковая артиллерия. Во  время Курской битвы на нас поперли немецкие пехотинцы, поддержанные  самоходками. Пехота перед нами не выдержала и быстренько откатилась  назад, мы остались один на один с врагом. До немецких солдат было  200-250 метров, а может и того меньше, лесок находился сзади, мы  покинули добротные, готовившиеся не один месяц позиции, и откатились к  деревьям, в кустах замаскировали на скорую руку орудия, стали ждать  самоходок. Но ведь немец тоже не дурак, стал в бинокль наблюдать и легко  обнаружил наши новые огневые точки. Хорошо хоть, что живой остался.  Немцы открыли сильный огонь.

После училища, в начале октября, я снова попал под Сталинград, в 4-й  танковый корпус. Корпус состоял из двух танковых и одной мотострелковой  бригады, при которой был отдельный артдивизион, вооруженный 76-мм  орудиями ЗИС-3. Меня назначили командиром 1-го огневого взвода. В это  время там бои местного значения шли, так что, в основном, мы стреляли с  закрытых позиций, а вот уже после 19 ноября, когда началось  контрнаступление – там и на прямую наводку орудия приходилось  выкатывать.

Таким образом, мы засекли эту батарею. Он (командир батареи) говорит:  «Раз координаты ты засек, и будешь по основной вести огонь». И начали  вести огонь. Я  по основной цели, а остальные батареи так: одна впереди  - 200 метров, вторая - сзади 200 метров. А я, значит,  по основной. Они  только начали вести огонь, и мы открыли сразу шесть снарядов каждое  орудие беглый огонь. Можете представить себе? Дивизион сразу открыл  огонь на поражение на три цели: одна точка, вторая точка и третья точка.  Прекратилось. Я не мог заехать посмотреть, какой результат стрельбы  получился. А командир дивизиона заехал туда, посмотрел, и потом мне и  говорит: «Все шесть орудий 105-мм перевернуты кверху».

19 ноября началась артиллерийская подготовка. В назначенное время, еще  было темно, огонь открыли «катюши». Очень красиво было, мы такого еще  никогда не видели. Они сделали несколько залпов, а потом нам дали  команду – огонь. Незадолго до начала контрнаступления мы получили список  целей, с номерами, и против каждой цели было расписано дальность,  повороты, завороты, сколько снарядов. В результате мы только получали  команду: «Цель 111-я, навести, готовность доложить». Командир орудия  ходит, проверяет и вот, получив приказ на открытие огня, мы 4 часа вели  его по запланированным целям.

Затем началось долгожданное контрнаступление наших войск, и немцы попали  в окружение. По счастью, на нашем участке передовой враги не сильно  атаковали, они больше пытались вырваться в ту сторону, где наступали их  части на подмогу. Мы же атаковали их позиции, и при этом несли немалые  потери, противник сопротивлялся отчаянно, потому что немцы ждали помощи  со стороны группировки Манштейна. Затем стало понятно, что подмоги врагу  не будет, и кольцо окружения стало постепенно сужаться.

Когда мы вошли в Бреслау в первый раз, и шли втроем по дороге, из одного  дома вышла немка. Я спросил у нее, есть ли фашисты в этом доме, но она  русский язык совсем не понимала, и говорит: «Гитлер капут!» Как я уже  рассказывал, со мной тогда были разведчики-наблюдатели Сологубов и  Нефедов, они немного по-немецки могли говорить, я попросил их спросить у  немки, есть ли противник в этом доме, и в близлежащем здании на другой  стороне улицы. Даже по внешнему виду было видно, что она к нам настроена  по-доброму. Объяснила, что ни в ее, ни в другом доме нет вооруженных  немцев. Такая честность по отношению к советскому солдату – это тоже  большое дело во время войны.

И вдруг сообщение о том, что в 7 часов утра (по историческим материалам в  16-00) 23 августа немцы вышли к Волге в районе поселка Рынок (это  севернее Сталинградского завода). У К.Симонова, в его «Дни и ночи», дата  выхода немцев к Волге указана ошибочно. А к вечеру 16 часов 18 минут  московского времени началась бомбардировка центра города. Я находился в  это время на площади Павших борцов, рядом с домом, где жил отец (это  рядом с вокзалом). Немецкие самолеты заходили с востока и бомбили по  координатной сетке. Начали с городского вокзала. Загорелся центр. Пламя  бушевало на улицах, что порой невозможно было пройти. Прятался я от бомб  в окопах, которых вырыто было в городе большое количество.

Это было около Праги. В общем, это случилось не доходя до Праги. Ну а  как это получилось? Очень просто. Их нарвалось три танка на нашу  батарею. А в батарее у нас шесть орудий было. И вот ближний танк,  который к нам шел, мы и грохнули. Нас всех наградили за это дело. А  второй танк прорвался и раздавил одно орудие на хрен. Это были простые  небольшие танки ихние. Не «Фердинанд» и не «Тигр», конечно же. Если бы  это был кто-то из них, мы бы его хрен пробили.

В первые 12 дней мы вели тяжелые бои с немцами, а потом нас отвели на переформирование, у нас большие потери были, в пулеметной роте из 70 человек осталось 25 или 30, за 12 дней боев сменилось 8 или 9 командиров батальона, никто больше двух дней не продержался, либо убивали, либо ранили. Перед боем у нас батальон был полностью укомплектован командным составом, а после боев в батальоне только один младший лейтенант остался. Я стал командиром взвода, другой сержант помощником командира роты.

Что больше всего запомнилось после боя -  это простецкое деревенское  недоумение от того, как могли погибать люди. Представляешь, я всерьез  думал о том, как это человек не может понять, что его сейчас убьют. Но  на передовой все те, кто выживал в первых боях, слишком быстро  взрослели, и еще быстрее набирались боевого опыта. В подразделении самое  главное – это найти общий язык с товарищами, они и помогут, и  подскажут, что и как.

Артиллерийская подготовка из 400 орудий на километр обороны противника, длившаяся полтора часа была первой такой в нашей дивизии с начала войны. Мы ликовали. Мощь артиллерии и тысячи пехотинцев, прошагавшие ночью на передний край, вселяли в нас уверенность, что свершается что-то грандиозное. Перед такой мощью никакая оборона не устоит. Мы двинемся снова вперед, а это приблизит конец войны.

Мы и за всю войну ни одного самолета не сбили: ни зенитки, ни два наших 100-миллиметровых орудия. Однажды, когда мы стояли над самым Сталинградом и уже, как говорят, чувствовалось, что город отстоим, на нас налетели два немецких самолета. Какую только стрельбу мы по ним открыли! Стреляли всеми средствами, которые у нас были. Решили: ага, раз самолет летит, значит, давай туда стрелять. И что же? Они все равно не были сбиты, сами улетели обратно.

Здесь кадровики стали "сортировать пополнение", и увидев мои документы, мне предложили: "Хочешь топографом в штаб дивизии?", но я отказался. Меня направили в дивизионный 826-й артполк, где я был определен во взвод управления дивизиона, на должность командира топовычислительного отделения (старшего вычислителя дивизиона).
В мои обязанности входили подготовка и расчет данных для стрельбы дивизиона. Моим единственным подчиненным был младший сержант Иван Сергеев, а других бойцов в этом отделении не было до самого конца войны. Вся "моя война" проходила непосредственно на самой передовой, на ПНП и КП, вместе с пехотой.

Ни одна из сторон не наступала. Наши войска еще только готовились наступать и войска двигались к боевым позициям множеством потоков. Во время движения боевых частей часто раздавалась команда "воздух", и тогда все разбегались и ложились на землю. От самолетов было нелегко прятаться, потому что Курская область - это степи, и только кое-где на холмах росли деревья, тогда это называлось лесостепь. Иногда в небе появлялись наши самолеты, и мы наблюдали воздушные бои советских летчиков с немецкими.

И вот во время одного боя успели мы дать несколько залпов - тут нас засекли, накрыли ответным огнем. Поубивало всех наших битюгов, а надо позицию менять, перетащить пушки на другое место, чтобы продолжать вести огонь. Расчет 76-мм гаубицы - 5 человек: командир орудия, наводчик, заряжающий, подносчик снарядов, радист. И вот мы взялись расчетами по пятеро на руках перетаскивать, вот так.

Вода поднималась очень быстро - стала затоплять снаряды и орудия - стрельбу пришлось прекратить. Бойцы расчета, чтобы несколько оградить себя от ветра и дождя, который на протяжении 5 дней не прекращался, соорудили укрытие из земли наподобие ласточкиного гнезда. Однако в результате они были вынуждены сидеть по пояс в холодной воде. С противоположного берега два раза в сутки, - утром и вечером, - в темное время на лодке подвозили еду и табак. Так было в течении 5 дней и ночей.

Особенно мне врезалось в память форсирование Вислы. Это очень широкая и глубокая река, артподготовка перед форсированием длилась 2 часа 47 минут. Мы стреляли так - ствол задерешь, вправо и влево водишь, и все время орудие било по площадям. Конечно, немец контрбатарейную стрельбу повел, особенно когда только началась наша артподготовка, но мы сразу же начали вести огонь по вражеским позициям, а потом самолеты налетели и хорошо пробомбили немецкие позиции.

В ночь на новый год меня назначили на пост с 11часов вечера до 3-часов нового года. Вышел со своим карабином из блиндажа в траншею. Стояла ясная морозная погода. Мерцали звезды. Обычно взлетали немецкие ракеты, освящая пустую с виду, заснеженную нейтральную полосу, напичканную минами с обеих сторон. Перед 12-ю часами ночи меня позвали на пару минут глотнуть спирту. Чуть пригубил, а остальное оставил своим ребятам.

Маленький паровоз "ОВ", как его ласково называли "овечка". Он весь был обтянут броней, и всего четыре вагона, два впереди и два позади, тоже обшитые броней. В каждом из них была 76-мм пушка, но не обычная, а какая-то морская, скорострельная. Плюс еще были ручные пулеметы, и была счетверенная зенитная установка. И впереди еще были платформы со шпалами, рельсами и разными инструментами, на случай срочного ремонта.

Местность на Волховском болотисто-лесистая, были там места, куда столетиями не ступала нога человека, грибов и ягод тонны, потом я прочитал: немцы называли эти места "волховскими джунглями", люди и техника по настоящему в болотах тонули. Печки мы растапливали артиллерийским порохом, длинным, как макароны, в землянках круглый год стояла вода, щели от бомб не выроешь, боеприпасы тоже не закопаешь, орудия, особенно тяжелые, устанавливались только на бревенчатых срубах, после нескольких выстрелов пушка проседала. Снаряды из-за топкого грунта частенько не взрывались - головная боль пиротехников с обеих сторон.

Ходить в атаку в качестве простых срелков нам ни разу не пришлось. Но стрелять по немцам из личного оружия приходилось нередко . Это случалось когда мы держали оборону без пехотного прикрытия, или в наступлении. Вот вам пример, катим орудие по лесу, и нарываемся в упор на немцев, которые вручную тащат прямо навстречу нам , в «колясках», свои многоствольные минометы «ванюши». Бой сразу переходит в стрелковый. Я там, кстати, себе добыл хороший трофейный пистолет. Но за всю войну мне ни разу не пришлось участвовать в рукопашном бою...

Мы с ребятами как раз возвращались домой с медкомиссии из военкомата. Пришли в село, и услышали сообщение по радио. Хотя внутренне мы и были готовы к такому развитию событий, но все-равно для нас это известие оказалось полной неожиданностью...

Еще когда я только-только был назначен командиром батареи, 23 февраля мы получили приказ вывести одно орудие на прямую наводку. Вывели, я остался с расчетом, начали стрелять. Уничтожили один ДЗОТ, причем тогда же меня впервые легко ранило. Немцы открыли ответный огонь, мы бросились по щелям, причем сверху на меня упал командир орудия, но все равно, осколок попал именно в меня, в левое бедро.

Немцы начали сильную артподготовку. Снаряды и мины густо рвались вдоль всей линии обороны наших войск. Через час немцы перенесли огонь на линию наших наблюдательных пунктов, и в атаку пошла немецкая пехота.Густыми цепями шли, в несколько рядов.

Пошли в контратаку. Продвинулись километра на три-четыре. Наши все бегут. Пошли на высотку, где мой наблюдательный пункт был. Я сразу подготовил данные и дал залп, в основном по себе. Ну, рядышком были. Четыре танка загорелось, остальные остановились. Разошлись. Раз они разошлись, пусто. Раз они разошлись, ствольная артиллерия отступила. Атака захлебнулась.

Сразу доложил на батарею - «Вижу цель!». На пристрелку хватило трех снарядов, а потом дали залп всем дивизионом.Никто из немцев не уцелел. И таких эпизодов хватало с лихвой.О нашем полку в СОРе была очень добрая слава, нас с уважением называли -«богдановцы». Полк хорошо себя показал в севастопольских боях.

На второй или третий день над нами пролетело несколько немецких самолетов. Вскоре на дороге, что проходила недалеко показалась пыль. Кто-то сказал, что это немецкая разведка. Мы стали стрелять и они уехали. Командиров наших я больше не видел. Вскоре немцы за леском поставили минометы и начали обстреливать нашу траншею. Сначала они сосредоточили огонь на ее левом крае, потом на правом, а когда все сбежались от обстрела в ее центр - дали по центру. Осколком меня ранило в руку и порядком контузило.