Я родился 19 декабря 1927 года в селе Малое Игнатово Ардатовского района Мордовской АССР. Так как родился на Николин день, то меня и назвали Николаем. Детство провел в лесу у деревни, отец работал лесником. Мать умерла, когда мне было шесть месяцев, потом папа снова женился, в результате меня вырастила мачеха. Царствие ей Небесное, хорошая была женщина, она что смогла дать, все давала. А большего не попросишь. Мой отец был боевым мужиком, участвовал в знаменитой Цусимской битве, служил на вспомогательном крейсере во второй Тихоокеанской эскадре Зиновия Петровича Рождественского. Рассказывал о том времени много, особенно отмечал разное отношение офицеров к рядовым матросам. Всякий народ был, как характером, так и подходом и думой о людях. Не зря же в революционное время одних офицеров матросы топили и за борт бросали, а других командирами над собой ставили. Но одно хочу подчеркнуть: отец всегда восхищался грамотностью русских офицеров, это действительно были образованнейшие люди. Особенно эти качества чувствовались на флоте. Ну что еще запомнилось в детстве: в начале 1930-х годов по Поволжью прокатился голод, много людей у нас умерло. А теперь все кричат о Голодоморе, мол, только украинцы страдали. Это неправда, многим в Союзе тогда досталась страшная участь голодной смерти.
К 1941 году мы уже жили в леспромхозе, где отец трудился на все той же должности лесника. Рядом с нашим домом был пруд, и 22 июня 1941 года мы рыбачили на нем с пацанами: гольцов ловили. Вдруг слышим, как в леспромхозе начался плач и шум. Женщины стали первыми собираться в группки, особенно кому пришли повестки на мужей и сыновей. И мы тогда прибежали домой, где узнали о начале войны. Мне трудно сейчас сказать, какие чувства я в тот момент испытал, ведь детский разум воспринимал происходящее как-то не так, как сейчас взрослый человек думает. Мы в то время были удивлены самим словом «война» и не представляли себе, что это такое. Не представляли, сколько горя она несет с собой. Конечно, видели, что женщины плачут, поэтому в душе все переворачивалось от переживаний. В первые дни войны из нашей семьи никого не взяли, старшие братья не с нами жили, я еще был молодой, а брат Григорий 1925 года рождения позднее был призван. Ну что же сказать, война никого не пощадила: мои старшие братья Михаил, Семен, Иван и Григорий погибли на фронте. После меня еще один сводный брат Иван шел, последыш, но он не воевал.
В сентябре 1941-го я пошел в четвертый класс, но вскоре бросил учебу и был вынужден пойти работать. Дело в том, что семьи двух старших братьев к нам эвакуировались, на что-то надо жить. Стал трудиться учеником бондаря. Затем стал бондарем. Эта специальность дала многое, ведь время было тяжелое, железа мало, все посуда была деревянной: и шайки, и ведра, и лохани, и квашня. Снохи отцу попались очень деловые. Мы с бондарем неделю посуду делаем, а потом в субботу в степь со снохами отвозим ее и меняем на продукты. В тылу тогда очень тяжело приходилось, спасли только руки и хватка, ведь семьи надо чем-то кормить. И лебеду, и молодой липовый лист собирали, сушили, толкли его и добавляли в хлеб, чтобы хоть как-то наестся.
Выполняли с бондарем и государственный заказ. Для фронта делали деревянные ложки и снегоступы, а уже, когда я стал бондарем, стали изготовлять бочки, в которых засаливали овощи, отвозили их на станцию, откуда наши изделия отправляли в поездах на фронт. Кроме того, зимой 1941/1942-х годов сбор теплых вещей пошел. Откровенно говоря, нечего было сдавать. Я отдал единственную теплую фуфайку, спросил, куда ее денут. Сборщики ответили, что пригодится. А у самого остался кожух.
До 1944 года я занимался этой работой, пока не призвали в армию в ноябре. Медкомиссию прошел в райвоенкомате. Кстати, еще до службы в феврале 1944-го при военкомате открыли курсы снайперов, которыми руководила старший лейтенант – женщина, она с допризывниками примерно три месяца занималась. Стреляли из винтовки СВТ-40, которая оказалась очень капризной. Чуть-чуть песок попал: тут же отказывала. После медкомиссии отправили в Марийскую АССР, в пересылочный лагерь в районе станции Суслонгер. Там я попал в 58-й запасной стрелковый полк. Прошли комиссию, почему-то в документах нигде не оказалось, что я окончил курсы снайперов, поэтому меня определили в автоматчики. И вот три месяца прозанимался. Кормили лучше, чем на гражданке, хоть немного было еды, но зато ее регулярно давали.
По окончании учебы создали маршевые роты и отправили на фронт. Мы доехали только до Подольска, где наш эшелон загнали в тупик. Объявили перекомиссию. Отобрали 700 человек более-менее крепких по состоянию здоровья и по грамотности, после чего отправили на Дальний Восток. Дальнейшую судьбу оставшихся в эшелоне я даже не знаю, то было военное время, нам ничего не рассказывали.
Прибыли во Владивосток на Тихоокеанский флот. Ехали целый месяц из Подмосковья на товарняке в красных и длинных вагонах. Долго стояли на каждой станции. Но в целом с комфортом двигались. Сорок человек в вагоне, по бокам установлены нары, продпункты через каждые 300-400 километров, где мы отоваривались пайками. По приезду во Владивосток снова комиссия. Определили на Тихоокеанский флот. Первое время меня оставили при матросской школе командиром отделения, я-то парень был хваткий, сумел готовить новобранцев. Но потом все же добился перевода на корабль, прямо в глаза сказал начальству: «Я не хочу тут быть». Так что перевели на действующий корабль: десантное судно № 31, или сокращенно ДС-31. Это был ленд-лизовский американский большой пехотно-десантный корабль типа LCI. На вооружении пять 20-мм зенитных пушек. Кстати, все вооружение было американским. Поступали к нам и с орудиями, и без них, но у нас на судне они стояли.
Вот так пошла служба, я стал боцманом. Чем мне нравилось на флоте: везде присутствует организация. Там ни на минуту никто тебя не оставляет, все время под присмотром, все время занят, потому что больше всего человека на корабле портит именно безделье. Командиром десантного судна ДС-31 был капитан 2-го ранга Князев. Что характерно, я пошел на службу в лаптях, не умел разговаривать по-русски, ведь вырос в мордовской деревне. Тогда наш замполит старший лейтенант Смирнов, я его часто вспоминаю добрым словом, стал разговаривать со мной только по-русски. И в кубрике, где меня поместили, всем ребятам поставил задачу: «Разговаривайте с Зотовым по-русски, если что не понимает, то разъясните». Сдружился с замполитом, он потом меня пытался отправить на курсы политработников, которые выпускали комсоргов больших кораблей и замполитов малых кораблей. Но я не захотел быть военным, смотрел вокруг, присматривался, и, что называется, вкусил все «прелести». Так что не пошел по военной линии, остался гражданским.
С Японией началась война для меня так: в ночь на 14 августа 1945 года дали нам квадрат, и приказали уже в открытом море командиру вскрыть пакет. Ночью подошли к нам катера, мы приняли десант, состоявший из морских пехотинцев. Это были фронтовики, воевавшие на Западном фронте, ведь наши дальневосточники по сравнению с ними представляли собой пушечное мясо, не больше. Командир Князев вскрыл пакет, и мы пошли к корейскому порту Сэйсин, который сейчас называется Чхонджин.
Я мало участвовал в операции. Все прошло как-то обыденно. Подошли к берегу, откинули люки, десант высадился, и мы тут же отошли на рейд. Нас не обстреливали, потому что мы подошли рано утром в глухом месте, к скалам. Высаженные нами морпехи пошли на штурм города. Кроме того, еще одна война шла в горах, где сидели хунхузы, местные бандиты. Вооружение ДС-31 не позволяло вести обстрел на дальние расстояния, а вот сопровождавшие нас боевые корабли пошли на обстрел порта. На этом моя война и кончилась, потому что 17 августа порт был взят.
Мы сразу же вошли в порт и еще недели две патрулировали улицы. Попадались нам и японцы, но очень мало, в основном на улицах было полно местных жителей. Корейцы плохо себе еще представляли, что такое русские ребята. Причем, надо сказать, фронтовики не всегда вели себя адекватно, как освободители. Но и мы попадали впросак. Был даже такой анекдотичный случай: патрулировали мы местность, и увидели, что в дверях ресторана стоит хозяин, прямо насильно нас затащил внутрь, чтобы угостить. Подали на стол немного саке, и котлеты. Смотрим, что за котлета, ведь нас хорошенько напичкали политикой выше крыши. Бдительность и бдительность. Так что Саша Дмитриенко спросил хозяина ресторана: «Слушай, котлеты из свинины?» Тот ответил: «Да, из свинины». И добавил себе на голову: «Гав-гав!» У корейцев собачатина это деликатес, а наше состояние представьте! Чуть не застрелили его, бедный кореец не поймет, в чем же дело.
- Как вас кормили на флоте?
- Не с избытком. Многим не хватало. Особенно тем, кто любил покушать. Одному десяти ложек каши для сытости хватает, а другой двадцать съел, и все мало ему. Так и на флоте. Мне хватало, ведь я вырос в деревне в нищете, изысканного ничего не видел, и то, что давали, казалось большим делом. Другие же матросы ворчали.
- С хунхузами сталкивались?
- Я лично нет, наши ребята с кораблей уходили на патрулирование исключительно в районы города, а в горы направляли морскую пехоту, опытных бойцов, кто умел воевать, и прошел опыт войны на Кавказе.
- Приходилось ли задерживать наших морпехов за плохое поведение?
- Все было, доходило и до стрельбы, потому что фронтовики выпьют и становятся агрессивными. Как бы там ни было, а патруль есть патруль. Мы принимали меры. Какие? В комендатуру его доставляли, а там уже разбирается начальник патруля. Доложит командиру морпехов, тот свои меры принимает. Эксцессов много было, в основном все они происходили на почве пьянки. А вот к гражданским делам: ограблениям или нападениям, нас никогда не привлекали, более того, строго предупредили, чтобы мы с гражданскими никаких дел не имели. Только военных могли задержать, если они нарушают Устав, форму одежды или ведут себя неподобающе. По поводу невмешательства в дела корейцев специально предупреждали, ведь боялись, что какие мы дипломаты, можем все испортить. И с девушками строго-настрого запрещали общаться. За этим делом очень внимательно следили, замполит перед каждым выходом патруля проводил инструктаж, а по приходу сразу же докладывали, как и что происходило.
2 сентября 1945 года мы стояли на рейде в корейском порту Сэйсин, и тут узнали о капитуляции Японии. Но сама капитуляция проходила довольно странно, потому что хунхузы и смертники засели в горах и отказывались сдаться. Отдельные стычки происходили вплоть до 10 сентября 1945-го, когда произошла полная капитуляция всех подразделений Квантунской армии. А хунхузы – те еще долго дрались. И это несмотря на то, что местные корейцы были настроены против них и называли хунхузов бандитами.
Ну что еще рассказать о службе. По ленд-лизу нам досталось несколько боевых кораблей, в том числе эскортные фрегаты. После войны в 1949 году мы их отгоняли в Японию из Владивостока. Создавалась специальная команда, попал в нее. Там тоже элементарно все было: пришли в японский порт, нас к берегу и близко никто не подпустил. Встали на рейде, мы сошли, американцы зашли на борт и сразу же подняли свой флаг. И все на этом. Сами пересели на наши суда и отправились домой. А вот те десантные судна, на котором я служил во время советско-японской войны 1945 года, так и не вернули. Дошла до меня притча, что США потребовали уплатить золотом за эти корабли, а Сталин ответил: «Мы кровью заплатили за них». В итоге договорились, что десантные корабли будут разоружены, и в 1954 году они были выведены из боевого состава и законсервированы, а в 1956-м году их использовали для усиления китобойной флотилии «Слава». Также в китобойном промысле активно использовались буксирные суда «Кавасаки», захваченные в корейских портах. Они великолепно выдерживали любой шторм. И тут я маху дал: как ни уговаривали меня пойти в китобои, причем приглашали на должность боцмана, не согласился. Вы знаете, мне настолько надоела эта вода, море, приелось все. И я в то время плохо себе представлял, какие тяготы ждут на гражданке. Демобилизовался 21 декабря 1951 года.
И снова трудности. Образование четыре неполных класса, гражданской специальности нет, от родителей брать нечего, они и сами едва концы с концами сводят. В бушлате приехал на Урал, опять замполит мне помог, устроился на Богословский алюминиевый завод. Решил пойти учиться, но меня в пятый класс вечерней школы не берут, потому что нет документа об окончании четвертого класса. Тогда записался на прием к директору этой школы Анне Васильевне. Прихожу, спрашиваю, что делать. Она мне и говорит: «Знаете что, я вам сейчас дам программу за четвертый класс, вы за месяц пройдете ее, мы экстерном примем экзамены и дадим документы об окончании четвертого класса, после чего зачислим в пятый». Вот так я окончил семь классов. Решил поступить заочно в техникум, но тут при Богословском алюминиевом заводе были открыты годичные курсы мастеров. Записался на них, но вскоре понял, что они дают документы, которые действительны только в пределах нашего завода. Бросил курсы, поступил в вечерний техникум, окончил его. К тому времени уже женился. Всю жизнь проработал по электростанциям: сначала на Богословской ТЭС трудился, затем у нас собрали команду в 80 электриков для отправки на строительство Куйбышевской ГЭС имени Владимира Ильича Ленина. Проработал пять лет, сначала строил, потом на эксплуатацию остался. Меня наградили за строительство орденом Трудового Красного Знамени. Работать я любил. Оттуда перевели на Братскую ГЭС имени 50-летия Великого Октября. Опять потребовались специалисты. Отработал 22 года, и на пенсию вышел. А в Иркутской области проблемы с недостачей кислорода в воздухе, начало сердце барахлить, и сказали кардиологи после первого приступа, что мне надо отсюда уезжать. Так я попал в крымское село Молочное Сакского района.
| Интервью и лит.обработка: | Ю.Трифонов |
