Летчики-истребители

Сначала, когда мы начинали воевать, звенья формировались из трёх  самолётов, это было очень неудобно. Вот где проблемы были. Позже состав  звена комплектовался из 2 пар, т.е. 4 самолётов, тогда стало лучше  воевать, было намного удобнее. При сопровождении штурмовиков мы долетали  до линии фронта, и начинали использовать приём «ножницы», т.е. начинали  ходить над ними парами встречными галсами, ведь скорость у нас была  больше, чем у штурмовиков. А так мы держим под контролем и штурмовиков и  друг у друга хвост. Это была правильная тактика. А если надо было  атакуя пикировать, то собирались четвёркой и так звеном пикировали.

Ляпнулся в болото – все нормально, ноги целы. Думаю: «Где я есть? На своей территории или на чужой?» Лежу. Слышу какой-то гомон, разговор. Отчетливо услышал слово «парашют». И ведь по-немецки «парашют», и по-русски «парашют». Голова сразу начинает работать. Немцы!?

В общем, с пяти тысяч метров я планировал с практически остановленным мотором, винт крутился за счет встречного потока. Как на планере начал спускаться на ближайший аэродром. Гляжу, а его бомбят. Ну, думаю: «Не садиться же мне сюда – здесь сразу убьют». Развернулся на курс, поддерживаю скорость двести восемьдесят, и пять-десять метров снижение, чтобы самолет не свернулся в штопор.

И вот в субботу 21 июня мы отлетали, к вечеру полеты закончились, и нам сообщают: "снять оружие и ящики с боеприпасами, и хранить их отдельно". Это же идиотство! Мы все были взволнованы.

Прикрывали разведчика Пе-2 четверкой Як-7Б. Разведчик шёл за линию фронта. На нас навалилась шестерка "мессеров". Пошла "карусель"! Несмотря на это, разведчик полета не прекратил, сфотографировал всё, что надо было, и только после этого лёг на обратный курс. Мы уже были над линией фронта, когда "мессер" мне в крыло очередь и всадил. Как ударил, так у меня всё крыло "раскрылось"! Только щепки во все стороны полетели! Протектор от бензобаков летел кусками! Обшивку с крыла буквально содрало, баки стали видны. Я ручкой, педалями вправо-влево, а "Як" не управляется. Пришлось покидать самолет и выбрасываться на парашюте.

Ну что тебе сказать о войне? Особо героического я там не видел и сам ничего такого не творил. Храбрецов особенных я тоже не встречал, но и отчаяния и паники не наблюдал. Мы просто выполняли разнообразную, опасную, постоянную работу. Отступали, потом начали медленно наступать. Мы так не думали: "Вот скорее бы кончилась война!" Просто работали. Перед самой победой летали мало. Все знали, чувствовали, что должен быть конец войне. Люди были рады, что конец войне, конец страданиям. Вот она кончилась, а что делать-то? Мы научились воевать, летать. Научились все выжимать из самолетов. Дальше-то что? Месяца полтора просто болтались. Потом начали организовывать полеты….

Снова десять тысяч футов набрал. Думаю: "Надо испытать на штопор". Ну и начал, как мне показывали, как завернул его в штопор, раз виток - вывел. Вообще-то говорили, что "Киттихавки" строгие. Но я сразу вывел. Опять набрал высоту. Правую ногу раз - до предела, как положено. Бух - в штопор.…

Что характерно, у нас в полку не было лётчиков, летавших ночью, но во время окружения минской группировки мы совершали вылеты до одиннадцати часов вечера. Я специально отобрал группу из ребят, которые могли ориентироваться в сумерках. И вот, мы делали за день 4-5 вылетов, а потом вечером, когда начинало темнеть, ещё один вылет. Садиться, правда, приходилось уже в полутьме. Один раз мы возвращались с вылета так поздно, что по краям взлётной полосы наши техники даже расставили кастрюли и другие ёмкости с подожжённым маслом, чтобы мы не промахнулись при приземлении.

И как только я это сказал, смотрю, по плоскости идут шнуры…. У немцев были белые трассы. У нас были красноватые, розовые трассы, а у них - белые. Пламя сразу появилось... Помню, подумал: "Вот как люди погибают: самолет горит, а я в кабине сижу".

За один день я изучил самолет, на следующий день сделал три тренировочных полета, и после небольшого перерыва в этот же день вылетел в паре с летчиком Насоновым на прикрытие Ленинграда. Минут через тридцать я заметил вражеский бомбардировщик "Юнкерс-88", идущий от Кронштадта к Ленинграду на высоте 4 000 метров. У меня высота была 7 000 метров, и я отвесным пикированием пошел на перехват бомбардировщика, который, не дойдя до Ленинграда, развернулся и пошел в направлении Стрельна, и далее на запад вдоль берега Финского залива.

В конце 1944 года, или в начале 1945 года я стал старшим летчиком. А ведомым у меня сначала был Иванов-Алыбин, а потом Бойченко, он был командиром звена, но блуданул. Все звено посадил на вынужденную посадку. Его и сняли. И вот он начал пристраиваться ко мне: мол, возьми меня. Я говорю, что у меня есть ведомый, мне не надо. Но настоял он. А Панкратов его уважал очень, сказал мне: "Возьми его, летчик он опытный". Не хотел я его брать, но тут поддался уговорам. И в первом же бою он меня бросил. Так просился - и бросил… Притом самый обычный бой был. И чётко видно было, что он бросил. Ну, я ему и врезал…

Ну, это же война… Какие там правила?.. Хороший враг - мертвый враг.

Первой новостью стал для меня второй день войны. Рано утром самолет  противника «Ю-88» на небольшой высоте появился над аэродромом и сбросил  первую фугасную бомбу. К счастью, она упала в болото за границей  взлетного поля и не взорвалась. Не раздумывая, расположенное поблизости  подразделение зенитной обороны открыло пулеметный огонь по самолету  противника. Со шлейфом огня и дыма, по докладу наблюдателей «Ю-88» упал в  морскую акваторию вблизи острова Сескар Финского залива.

В этот день была сплошная слоистая облачность. На какую-то долю секунды я  отвлекся, а потом смотрю – ведущего нет. Я завертел головой – куда он делся? Обернулся назад, и вижу – Полегаев и этот «штурмовик» на  глубоких виражах крутятся. Я скорее развернулся, и туда, к ним. Гляжу –  с правой стороны второй такой «штурмовик» появляется, и я у него на  хвосте оказался. Он увидел, и сразу в облака ушел, и второй за ним. Я к  Полегаеву подстроился, думаю – что же это такое?

Мое мнение, я много в боях был. У меня двадцать пять воздушных боев. Я считаю, что самый лучший истребитель Второй Мировой Войны был "Мессершмитт 109 2G". У нас, в основном, были, как их немцы называли "Русфанер". "Як" ведь наполовину деревянный. И только когда "Як-3" появился, можно было сравниться с "Мессером". А у "Мессера" двигатель мощный. Он всегда, выше зараза… А раз выше, то у него скорость.

Вышли они на линию фронта, туда перешли. И Граф там был парой, говорят, что Граф в воздухе. Ну, Камозин, он что хорошо, так он видел далеко очень. Вот, с ним летишь, он говорит: «Вон, пара «Фоккеров»», смотришь - и нигде не видишь. Это потом уже, позднее, появляется пара. У него дальнозоркость была хорошая. А в авиации так: кто первый увидел, тот и побеждает.

Под Сталинградом пропустить свою очередь было невозможно. Я сам был бы подлец, если бы вместо меня кто-нибудь полетел. А порой, чувствуешь себя неважно. Жара, пыль, нагрузка ужасная. Есть ничего не хочется. Помню арбузной мякоти принесут, пососешь и - все. Придешь с полета, повесишь шлемофон, на брезент в землянке ляжешь, и перед тобой весь этот кошмар проходит. Обдумываешь, почему этот так пошел, а другой - вот так. Через 30-40 минут опять идти.

И вот я смотрю: лечу в Дунай, в этот правый рукав. И у меня мысль: перед войной шел фильм: "Большой вальс" про Штрауса. Мы, пацаны, мечтали: "Эх, посмотреть бы на этот голубой Дунай, хоть одним глазом!" И вот думаю: была у меня - дурака мечта, и вот сбылась сейчас - придется купаться в этом самом Дунае в декабре... Да и ни черта он не голубой, а скорее даже свинцовый... Но смотрю, меня несет на остров. И я тогда, чтобы меня вынесло на остров, давай дальше скользить.

Я сближаюсь с замыкающим второй девятки и с короткой дистанции сбиваю "лапотника", горит второй. Пара Капустянского ведет бой с "мессерами", сбивает "месса". С командного пункта передали по радио: "Молодцы, подойдите к нам поближе". Мы шестеркой развернулись, подошли в зону прикрытия и приняли прежний боевой порядок. Домой возвращались с приподнятым настроением.

Гибли наши летчики, когда пытались уйти на скорости, а от Ме-109 не уйдешь. Смотришь - не маневрирует... все - сбит. Я истребителей противника не боялся. Я владел своим самолетом в совершенстве. Они меня ни разу не сбили!. Самое страшное - это попасть в зенитный огонь и атаковать бомбардировщик, когда от твоей кабины на 1,5 -2 метра проходят шнуры очередей стрелка.

Как сейчас помню, был это "хейнкель" - двухмоторный бомбардировщик. Летел он совершенно один и без прикрытия. Полетели какие-то бумажки. Я снизу-сзади на первом заходе дал очередь по правому двигателю и увидел, как тот остановился и загорелся. Мои ведомые добили его. После посадки мы узнали, что этот Хе-111 разбрасывал листовки над позициями наших войск - несколько штук застряло на радиаторе у Витьки, и мы их сдали по возвращении.

Я могу вам поведать историю как летчик Герой Союза избил тылового генерала , или кто и когда летал в бой пьяным. Или рассказать о такой «легендарной» личности как Бобров .Только зачем вам нужна эта «чернуха»? Что бы кто- то прочтя этот текст ехидно похихикал? Вот , мол, "герои"... Воевали люди, а не ангелы. Нас сейчас на земле ,осталось два человека из летного состава полка, так что вы желаете , что бы я «травил байки» о людях , уже покинувших этот мир?

Потом появились истребители. Наши все вошли в вираж, закрутились. И вот тут началась совершенно непонятная обстановка. Я только старался держаться ведущего, как мне было приказано. Оглядываюсь назад. Вижу, что сзади тоже свой. У нас были покрашены красной краской носы. Вдруг вижу - "Мессершмитт" выскочил из-под меня. Он, видимо, меня атаковал. Я, правда, не видел ни очереди, ничего. Но выскочил он из-под меня близко: ниже меня метров на 50, не больше. Потом мы вышли из боя. Четверками пошли домой в дымке.

В декабре вышел известный приказ наркома обороны Тимошенко. Меня - лейтенанта, командира звена, орденоносца - посадили в казарму! Причем, так как я был командиром звена, меня ещё назначили старшим по казарме. Ох, хватил же я горя с этой срочной службой! Представляешь, приехали из училищ лейтенанты-летчики, пришли летнабы, а тут приходит приказ, и их разжалуют в сержанты. Мало того, что запихивают в казарму, так еще и звание снимают! Это ж позор перед девушками, знакомыми, родными! Конечно, дисциплина после этого резко упала. Трудно мне было держать эту банду молодых летунов. Конечно, то, что положено по программе летной подготовки, мы выполняли, но летчики ходили в самоволки, пьянствовали. Причём, если на выпивку не хватало денег, то ребята что-нибудь продавали из постельного белья (Общежитие летного состава здесь было оборудовано, как надо: одеяла новенькие, подушки, простыни). Бардак, одним словом… Думаю, меня здорово спасло начало войны, а то бы посадили меня за недостачу казенного имущества…

Мы взлетели, и так получилось, что идет группа-девятка - и наша четверка. Таран получился на встречных курсах. Я стрельнул - ничего не получается, и я чуть крен дал - и "Юнкерсу" крылом и мотором задел плоскость. У него плоскость отлетела. Тысячах на двух я его стукнул, метров 800 мы падали вместе. Потом я вывел машину. Рули слушаются, мотор, конечно, не работает, потому что винт погнут, редуктор полетел от удара.

Весна и лето 1942 года были самыми страшными днями войны. Жара стояла; сил не было из кабины вылезти, пока самолет заправляют для нового вылета. Девушки стакан компота принесут - больше ничего не хочется... Она поцелует, погладит. Скажешь ей: "На танцы не опаздывай". Какие бы бои ни были, а танцы вечером были обязательно.

Лицо обгорело. Очки спасли глаза. Смотрю, тряпки горят - остатки комбинезона. За что не тронешься, все больно... Глядь - сноп огня мимо меня пролетел. Оказывается, фрицы расстреливать начали. Их там было десять штук. Я - двоих, и Володя шел в атаку... Но минимум семь осталось... Снаряды пролетели, а он опять заходит. Три атаки, пока я висел на парашюте, он произвел. Несколько строп разбил... Мне страшно стало еще и от того, что, оказалось, что я падаю как раз на дорогу с Тарту на Таллинн. Ее как раз штурмовали, там машины горят... Слева фольварк, справа - болото. И у фольварка целая толпа немцев.

Вижу, сидит рыжий немец, в наушниках, в белоснежной сорочке с галстуком. У меня коленки сразу заходили, думаю: "Он же опытный, а я - пацан", мандраж такой, а потом думаю: "Нет, не получится у тебя". Я умудрился не то чтобы выйти в хвост, я послал очередь выше его в том, направлении, куда его самолет движется, и он сам залез в нее. Последний рассудок, последние силы на это пустил.

Эта посадка была счастливая и несчастливая одновременно. Счастливая тем, что остался жив, а вообще-то должен был там замерзнуть. Самолет был разбит, потому что садился на лес. Привязные ремни оборвались, и меня выбросило из кабины. Лежал я без сознания. Потом в госпитале мне рассказывали, что местная жительница ехала в лес за дровами и случайно меня нашла. Погрузила на сани и повезла во фронтовой медицинский пост. Я помню, что на чем-то еду, открыл глаза, гляжу - сани. Думаю: значит, буду спасен, - и опять потерял сознание.

Развернувшись в облаках, затем, пройдя немного, нырнул под облачность. Вижу: впереди, вытянувшись друг за другом, идут две пары Ме-109. Ведущий одной из пар меня заметил - в вираж и в облачность, а ведущего второй пары я успел отсечь очередью от облаков, затем взял в прицел и дал по нему несколько очередей. Он свалился на крыло и пошел вниз. Сам же тут же нырнул в облачность - горючего было на пределе, больше я не мог вести бой. Сообщил наблюдателю. С земли мне сказали: "Советских падений нет. Выполняйте 555 (идите домой)". Возможности искать ведомого уже не было. Минут через пять, выскочив из облаков, увидел в 250 метрах Ме-109, который шел параллельным курсом. Я опять заскочил в облачность, а когда еще через несколько минут выскочил, его уже не было.

Во время барражирования вместо бомбардировщиков, которых мы ждали, появились "мессера". Они так неожиданно появились, что мы их прозевали. Я, как ни старался смотреть вокруг, все же они нас первыми обнаружили и обстреляли. Конечно, нам тут нужно было выкручиваться. Ведущий, Николай Дубинин, закричал: "Держись!" Нужно было удержаться. Он уже выпутался, вышел из боя.

Воздушные бои у нас начались в 1941 году еще до начала войны, над аэродромом Дубно, над Луцком. Над границей все время ходили чужие самолеты. Была очень сложная обстановка - было запрещено по нарушителям огонь открывать. Я помню: наш штурман полка даже не сбивал одномоторный разведчик-нарушитель, а просто около него ходил и постреливал так, чтоб только не дай Бог его не подстрелить. В результате летчик немецкий пережег свой мотор и сел на вынужденную на нашей территории. Нашего летчика куда-то забрали, как провокатора.