Top.Mail.Ru
37645
Летчики-истребители

Черепанов Александр Трофимович

Б.А.В. - Здравствуйте, Александр Трофимович. Сразу скажу о цели нашего прихода, и почему мы не обращаемся к напечатанным воспоминаниям. Большая часть воспоминаний - это как - раз воспоминания командиров старших и генералов. Это, кстати, вот и по книгам очень хорошо видно. Поэтому, сейчас такое время, когда, фактически последняя возможность осталась послушать живых участников тех событий.

Черепанов Александр Трофимович (далее по тексту Ч.А.Т.) - Да, это понятно.

Кощеев Олег Геннадьевич (далее по тексту К.О.Г.) - И еще одно маленькое дополнение. Вы знаете ведь, как все воспоминания генералов писались в то время. Они же не сами их писали.

Ч.А.Т. - Так, правильно! Вот, как - раз это «Новая Земля»! Там, ребята летали, которые, они говорили, что не слышали ничего о «Новой Земле». Но, это получилось в восьмидесятые годы. Нужно было Брежневу, чтобы там. Но, ему тоже написали. Я знаю эту историю. Ему все эти книги написали.

Б.А.В. - Так, конечно! Так они все так написаны. Либо, адъютанты там работали, либо комиссары и политработники.

К.О.Г. - Даже, не греша на Георгия Константиновича, я думаю, что «Воспоминания и размышления» ему тоже помогли написать.

Ч.А.Т. - Так, конечно, это же столько написать, а он же работал. И работал не просто, а был на ответственных постах.

Б.А.В. - давайте сделаем так. Сначала, Вы, пожалуйста, расскажите сначала и до конца, какой была Ваша жизнь до начала, в период, и после войны.

Ч.А.Т. - А Вы знаете, что все парады раньше в Кирове проходили на площади Революции? Вот тогда, нам тогда форму одели, в сороковом году, когда в аэроклуб я поступил. Нам форму одели, это седьмое ноября. Вот, мы колонну авиаторов на этой площади демонстрировали, нас там много было.

Б.А.В. - А Вы сам Кировский, да?

Ч.А.Т. - Да.

Б.А.В. - А клуб был в Порошино?


Участники ноябрьского парада на площади Революции в г. Киров от Кировского аэроклуба, 1940 г.

Слева направо:Михайлов Владислав, Черепанов Александр, Шевнин Лев. У Шевнина на комбинезоне самодельный значок

Ч.А.Т. - Нет. Клуб был на улице Дрелевского, аэроклуб. Между улицами Володарского и Свободы. А я учился в десятой школе, Тургеневской, напротив банка там. Потом там была организация спортивная какая - то, по - моему, управление «Трудовых резервов». Война началась, но мы то уехали. Аэроклуб закончили, и уехали, где - то в августе месяце, в средине. А в школе, сказали, что будет госпиталь. У нас директор был Воскресенский. Он говорит: «Я не отдам школу, буду учить». Так его отправили, так он и умер, где - то там. Так в сорок первом году, я аэроклуб то закончил. Мы в десятый класс поступили, и где-то числа десятого - пятнадцатого пришла повестка всем, мальчикам. У нас было два класса десятых: «А» и «Б». Всем из военкомата пришли повестки, что явиться в аэроклуб. Ну, там, Кунгурцев был, старший лейтенант, штурман аэроклуба, он говорит: «Ну, что такое авиация, я вам расскажу». Что такое самолеты, начал рассказывать, все такое. Что, все это хорошо, и что Сталин сказал, что нужно сто тысяч летчиков стране дать. Чувствовалась война, и вся эта обстановка такая. И, поэтому, все вам понятно. Ну, желание то у всех было в летчики попасть. В те времена престижно было: летчики, парашютисты, десантники. Пришла секретарша, и говорит: «А сейчас напишите заявления». По листочку дала всем. Начальнику Кировского аэроклуба Палкину. Заявление о такого - то, так. Прошу принять в аэроклуб, так как хочу летать. Подпись. Потом собрала все это. Боря Торсунов в нашем классе был, но он художник был. Он стенгазеты рисовал у нас, он хорошо рисовал очень. Он говорит: «Я только буду художником. Не хочу летать, и никуда не пойду». Родители у него где-то руководящие были, члены партии были, конечно. Но он так настоял, и его где-то в Уржум. И, по-моему, курсы были пулеметчиков, подготовка, под Москву его отправили, так он первым у нас из класса и погиб.

К.О.Г. - А, родителям «по шапке», тоже здорово досталось?

Ч.А.Т. - Так они руководителями были. А как, сын членов партии - и вот так!

К.О.Г. - Несознательный элемент?


Капитан Павел Камозин, зам. командира

эскадрильи 101 ГИАП

Ч.А.Т. - Да. Мы с одним на парте на одной сидели, но он уехал в феврале, Веня Чупраков, по спецнабору тогда, в феврале сорок первого года. А аэроклуб они закончили зимой. Они летали уже и в сороковом году. И, он так и остался живым, мы искали друг друга, встретились. И был в Кирове здесь, когда демобилизовался. А потом на Украину уехал, и все. А однокашники собрались вместе в сорок седьмом году, я приехал в первый раз в отпуск. Мы собрались в саду Аполло, там была такая ротонда, там выступала самодеятельность. Мы туда пошли, собрались все. Встретились… Вот, Паша Камозин, дважды Герой Советского Союза, он у нас в полку был, в эскадрилье был. И, из-за него, Гитлер объявил трехдневный траур по немецкой армии. Он в Крыму, тридцать первого декабря в сорок первом году, ну, начальник штаба Гейко был у нас. А Крым еще был немецкий, а мы на Кубани стояли. Он говорит: «Слушай, давай, последний день. После обеда слетай, по аэродромам пройдись. Ну, круг там большой, где какие войска, может, двигаются, по дорогам, да и где какие самолеты, может, на аэродромы подсели». И он полетел, записал, сфотографировал. Потом, уже к Керчи подходит, смотрит - около Феодосии, там «Семь кладезей» аэродром был, полевые аэродромы были. И, смотрит, шестерка «Мессершмидтов» наверху, а Паша смотрит - взлетает Ю - 52. Это транспортный самолет, как у нас Ли - 2, или «Дугласы» были. Он говорит: «Ну, если транспортный самолет шестерка прикрывает «Мессершмидтов», значит какая - то шишка летит. Значит, нужно их, а там местность то гористая. Он скорость разогнал, а эти только взлетали с аэродрома, а он разогнал скорость. А у нас тридцати семи миллиметровая пушка стоит, да крупнокалиберные пулеметы. Он разогнал, в пузо все всадил. А, снаряд тридцати семи миллиметровой пушки, один снаряд, в плоскость попадает, так дырку на выходе в полтора метра делает. А тогда уже воздухом разрабатывает, и …И, он сразу на высоту взлетел, ну, набрал высоту метров десять - двенадцать, он его сбил прямо тут, за аэродром. Тот упал и загорелся. Он возвратился, а пока связывался, немцы записали его разговор. И, потом, мы даже в Польше были, и то за ним, если мы летели десять - восемь самолетов, то они посылали пятнадцать - восемнадцать, вот так. Чтобы его поймать. Потому что Геринг и Гитлер в Крыму, он прилетел нааэродрм, начальнику штаба доложил, что на таком - то аэродроме подсели «Мессершмидты», рассказал всю обстановку. А, разведчикам запрещено это было, вступать в бой. Но он уже опытный летчик, и такой куш упускать, конечно! Он сказал, что было на обратном пути. А там оказалось восемнадцать генералов и полковников из ставки Гитлера. Они прилетали, раздавали, тоже, ордена и медали своим подчиненным. И у нас тоже, полковник от Вершинина приехал, проводил, тоже вручал, собрание было. Он доложил Гейко, а то пришел, а этого полковника вызвали на телефон. Так тот пришел и говорит: «Так вот, сейчас немецкое радио передало, что сбит в районе Керчи - Феодосия, сбит самолет, который перевозил командный состав. Ну, сначала не передавали, а потом передали, что Гитлер объявил три дня траура в армии по этой потере. Ну, а Гейко, еще до этого говорит: «Мы крестик поставим там», а нужно же обязательное подтверждение того, что сбит самолет. Два - три подтверждения было. Если летят с тобой летчики, так чтобы летчики подтвердили, или наземные войска. А он один был. НУ, он говорит: «Освободим когда эту территорию, будет там валяться остов самолета, его куски, значит, мы тебе запишем».

К.О.Г. - Так и оставили? Но, ведь если немцы объявили траур?

Ч.А.Т. - Так, траур то потом уже объявили. А полковник говорит, что вот такое сообщение пришло. А Гейко ему говорит, что это Камозин сбил этот самолет. А Паша только пришел. Ну, тот его поздравил. И, дня через три, его Вершинин вызвал к себе, и говорит: «За тобой охота. Геринг послал лучших летчиков из Берлинской школы высшего пилотажа, и Графа, полковника Графа. И приказал, что обер - лейтенанта Камозина любыми средствами уничтожить». И, вот за ним охотились. А голос то записан был: пока он связывался с командным пунктом, пока летел. Так, мы уже в Польше были, а за ним, как только вылетают, то их всегда больше.

Б.А.В. - А, командование полка какие-то меры принимало, чтобы его охранять? Именно его?

Ч.А.Т. - Так, именно охранять. Так он летал с командиром звена его, не рядовой летчик, а командир звена Маслов. Маслов летал с ним. Сначала Предько, а потом Предько его где-то потерял, и ему дали Маслова, а он командиром звена уже был.

К.О.Г. - Александр Трофимович, так все-таки Камозина представили за это к какой-то награде?

Ч.А.Т. - Так, он вторую Звезду за Крым получил. Там не за что-то конкретно, а там за сбитые, за разведку - за все. Не дают за эти. Вот, если, Матросов закрыл, так вот тогда - Героя.

Б.А.В. - Мы знаем, что там за сбитые самолеты давали, и за боевые вылеты.

Ч.А.Т. - Да. Поэтому, Паша так и… Ну, потом в Польше его сбили, он садился на вынужденную, ударился, у него перелом ноги был.

Б.А.В. - Списали?

«Аэрокобры» Буянова и Черепанова

перед вылетом на разведку

Ч.А.Т. - Демобилизовался он в сорок седьмом году, его демобилизовали, и он в Брянск уехал. Там служил. А мне тут пришло приглашение. Приглашение пришло в Брянск, приглашает он. Они разыскивали тоже, одного там авиатора послали в Подольск, в военный архив Министерства обороны, и он разыскал пять летчиков нашего полка, которые живут, которые живы. И они послали приглашение, а у меня тогда коленки совсем отказали, я не мог ходить, и я не смог поехать. А ехать пятнадцатого июля, в такую жару, с пересадками до Брянска, и я не поехал. Так вот, Маслов, Степанов Борис, так они ездили вдвоем. Но, там хорошо все провели, встретили. Борис Степанов умер уже. Мы в Заполярье стояли, а он в Мончегорске был. Ну, получилось так, что ночью, с ночных полетов обратно не в автобусах ездили, а в грузовых. И машина перевернулась, и у многих очень руки-ноги повредило, а он позвоночник сломал. Потом его сразу списали.

Б.А.В. - То есть, получается, что как узнали, что за Камозиным охота идет, ему никаких изменений по службе не было, чтобы его как-то обезопасить?

Ч.А.Т. - Нет, его Вершинин пригласил…

Б.А.В. - Но, он просто сказал ему?

Ч.А.Т. - Он ему сказал, что давай, может дней десять, пятнадцать или двадцать, что пока не летай. Потому, что приехала эскадрилья знаменитых летчиков, у которых по двести боевых было сбитых. А Паша, он ниже меня был, но он постарше на пять лет, более коренастый был. Но он был такой спокойный. Вершинин говорит: «Я тебе разрешу, так ты пока не летай, отдохни». А тот говорит: «А почему это он должен меня сбивать, а не я его сбивать, этого Графа?» А Вершинин говорит: «Ну, пожалуйста, я не могу тебе приказать, потому что летчик сам принимает решение». Летчик всегда сам принимает решение, потому что если чувствует себя так - так побеждай, а если что-то не так, то можешь отдохнуть. Пока там шумиха была, так он мог бы неделю или две и не летать.

Б.А.В. - То есть, он так и продолжал летать?

Ч.А.Т. - Он продолжал. И за ним, как только он вылетает, и за ним сразу Граф тоже вылетает со своей стороны.

Б.А.В. - И, уже знали, что это Граф?

Ч.А.Т. - Так, конечно! Там уже и немцы знали, и наши знали все позывные, и все. У меня триста пятнадцатый был. И немцам передавали, и нашим передавали все эти позывные летчиков, друг друга. Особенно известных, типа Покрышкина и других. Паша Камозин, его знали, конечно. Немцы знали. А по радио, хотя и говорили, что минимум разговоров, но ведь когда там воздушный бой, что там уже! Там напрямую. Как, в пятьдесят седьмом, у нас был в соседнем полку. Там они не говорили, там триста десятый, или триста пятнадцатый. Там - Мартын!

Б.А.В. - А, по кличкам, да?

Ч.А.Т. - Да. Мартын! Там, и вот так, фамилия, допустим Мартынов у него, так он Мартын. Если Матвеев, то Матвей, и вот так вот.

К.О.Г. - А Камозин с Графом все-таки сошлись?

Ч.А.Т. - Так, он его и сбил.

К.О.Г. - Камозин сбил Графа?


101 ГИАП на аэродроме в Пенемюнде

Ч.А.Т. - Да. Получилось так. Они вылетели четверкой. Но на земле обо всем уже договорились, потому что на земле нужно обо всем договориться, как ты действовать будешь, и все другое. Вышли они на линию фронта, туда перешли. И Граф там был парой, говорят, что Граф в воздухе. Ну, Камозин, он что хорошо, так он видел далеко очень. Вот, с ним летишь, он говорит: «Вон, пара «Фоккеров»», смотришь - и нигде не видишь. Это потом уже, позднее, появляется пара. У него дальнозоркость была хорошая. А в авиации так: кто первый увидел, тот и побеждает. Потому, что шансов больше. Он уже увидел. А этот, допустим, на пять тысяч идет, так он уже набирает высоту больше. Как у Покрышкина: высота, скорость, маневр, огонь. Потому. что высота если есть, то скорость всегда можно разогнать любую. А если этот идет на одной высоте, а другому, на той же высоте нужна скорость, то когда он разгонит ее. А тот, кто высоту имеет, он всегда пикирует, скорость нагоняет. А раз скорость есть, то маневр можно любой уже за счет скорости делать. И пару своих ведомых он оставил под Керчью, и сказал им, что будьте над Керчью, набирайте высоту тысяч шесть, и смотрите, следите. А Паша пошел дальше. А Граф, он тоже, набирает в стороне высоту. Этот на пяти тысячах был, а он набирает, чтобы выше быть. А тот тоже ходит так, по кругу. Друг друга видят, а про себя, якобы думают, что же, он меня не видит что ли! А у них же была разработана, когда они прилетели в Крым, у них была такая приманка, ловят на приманку. Допустим, наша восьмерка идет, а у них где-то десятка «Мессершмидтов» идет, или восьмерка тоже. И, друг друга видят так, или за облаками. Так они пару пускают «Месершмидтов», и перед носом у наших. А наши думают, что если здесь пара, а нас четверка, так это нужно кушать! Наши заходят, а в это время восьмерка, из-за облаков, со стороны солнца, идет на наших. А когда уже летчик взял в прицел, и у него уже стремление только одно, что нужно сбить, так он уже никуда не оглядывается. Вот так, много тогда наши потеряли таким образом, из-за этой приманки. А потом уже узнали, что это такое, что такую они тактику избрали, на приманку. Так мы приманкой это и называли. И, вот, Паша думает, что если они приманку, то почему бы мне приманку не сделать! И вот, один идет, а этот с высоты перед ним, разница где-то иста - четыреста метров. Вот, он перед ним спускается, а тот думает: « Что, можно же в хвост заходить, и бить, сбивать!» Паша уходит на скорости, этот заходит в хвост ему. А Покрышкин разработал тактику ухода из под огня. Когда у тебя в хвосте появился самолет противника и нужно уходить, тогда нужно применять тактику, которая разработана Покрышкиным. Он на скорости газ сразу убирает полностью, самолет резко тормозит, а тот идет на скорости. И, чтобы не столкнуться, тот немножко берет выше. Тот смотрит: «А где же?» Вроде гнался за ним все время а тот раз - и пропал. Начинает смотреть, куда он ушел, где он. Нужно его обнаружить. А он делал как: газ убираешь, и делали бочку управляемую. Управляемую бочку делает самолет, а этот же не видит, этот же думает, что он тоже на большой скорости идет. Когда газ убрал, то цель пропадает у него под капотом. И он бочку делает управляемую, и он выходит метров за сто пятьдесят, и в хвосте становится. А тот пока ищет, где - же цель то, она пропала, где! А в это время ему в хвост тоже очередь пускают, и все. И вот, Паша так и сделал, атаковал его. А тот хотел, обычно вверх уходят, чтобы набрать высоту. Он туда полез, а там пара уже над ним, этих ведомых, она уже здесь. А когда уже он скорость потерял, и тут уже его атакуют. А ему уже некуда, он без скорости куда! Это же бесполезно. Он уходит вниз, а Паше это и нужно. Тот пузо ему подставил, а он из пушек и пулеметов ему дал в пузо, и все. Но главное, что мы не знали никто, что его сбили, и все. А потом, он уже после войны появился в Гамбурге, этот Граф. И, он его сбил, Паша, а тот выпрыгнул на парашюте на низкой высоте, и остался живым. И Геринг тогда узнал об этом, что Графа сбили, а это лучший друг его был. Он говорит: «Давай, приезжай снова в школу, тебя оставлять больше нельзя, а то тебя окончательно собьют там, и все», И сейчас в Гамбурге там киль поворота, руль поворота, остался только, то, что от него осталось, в Гамбурге висит в музее. В Гамбурге, в музее авиации. Ту да ездил Миша Девятаев, вы его знаете. Это летчик, который сбежал из концлагеря, из плена на самолете. Он у меня тут три ночи ночевал. Он был в сто четвертом, а я в сто первом полку был. А после войны мы же очень часто встречались, нас приглашали. Город освобождали, допустим, Керчь, нас приглашают горком и горисполком. Освобождали Мариуполь, приглашают. И вот, мы на встречах на этих всегда. Ну, летчики дивизии, мы друг друга все знали уже.

Б.А.В. - Это была девятая гвардейская истребительная дивизия, да?

Группа лётчиков 100 ГИАП в Австрии. Слева направо:

Фо(у)рман (?); неизвестный, родом из Якутии; Черепанов А. Г.;

Образцов Юрий; Сесюкалов; Сахаров, командир 1 эскадрильи;

Кадесников; Салынин; Патрушев

Ч.А.Т. - Да. Вот я тогда и, его сбили под Керчью тоже, Мишу, попал он в плен. И, потом его начали таскать. А тогда он коммунистом был, а они их расстреливали всех. Потом он поменял уже карточки свои, сделался не летчиком. Его много в лагерях то таскали. Потом он, когда у же в лагерь смерти попал, а в Понемюнде, там был институт реактивной техники Гитлера, и полигон там же был. Там заводы были подземные, мы потом сидели там, походили, полазал по этим по всем. Там под всем аэродромом был завод. И вот, немцы, когда уходили, они все затопили, а там же полуостров. А где были открыты шлюзы? Наши туда и лазали, и, там на лодках можно было, там метра полтора было, вода до потолка не доходила. Откачивали, откачивали, откачивали - а где? Шлюзы то неизвестно, где были подсоединены. Так все и забросили там. С Академии Жуковского приехали в форме полковников. Мы с Шульцем были, мы им честь отдаем, а они, у них выправки никакой нет. А они говорят: «Вы нас не приветствуйте, мы никакие не полковники, нам просто форму отдали, чтобы мы через границу переехали. Поэтому, нам честь не отдавайте».

Б.А.В. - Так, там среди них, и Королев, наверное, был, и Черток?

Ч.А.Т. - Они полностью собрали Фау-2. Они нам показали ракету, которая вертикальная была. Ее полностью показали нам, собрали, а потом разобрали и увезли в Москву ее. А Брауна, в сорок четвертом году его английская и американская разведка взяла. Там остался заместитель главного инженера, вот он собирал, немец. Он нам помогал все это собрать. Ну, тогда то я с ним не знаком был, ходили, там нам привезли всех летчиков туда, показали, говорят: «Вот, Фау-1, Фау-2». Там Фау-1, так они на всем аэродроме разбросаны были. Они поднимали их по рельсам, узкоколейная такая была железная дорога проложена, они на ней разгонялись, скорость набирал, поднимались на высоту сто километров, а оттуда, уже, по радиолокатору. Подбили в Англии, и, Черчилль звонит Сталину, и говорит: «Ни самолетов, ничего не было, а что-то упало, и откуда и что - мы ничего не знаем». А Сталин говорит: «Надо помалкивать». А Гитлер думает, раз ни одна газета, ни одно радио не говорит об этом нанесенном ударе, а та было больше десятка Фау-1. Так вот, Гитлер приказывает прекратить, и послать снаряд на доработку. Где-то, значит, была недоделка. И они прекратили. А в это время, Миша то уже перелетел. Он сказал, что вот там-то и там Фау-1 и Фау-2. Ну, тогда еще этих названий не было. И американские крепости нанесли удар, и разбили все надстройки, которые на аэродроме были, в стороне много там заводов. Ну, фабричные были такие помещения. Там все разбомбили. Подземный завод то там остался, его разбомбили. А эти приехали, академики. А мы же ходим там, по этим цехам. Нам делать нечего, там мы там и ходим, пинаем, там до колена этих всех деталей, всякие мелкие. Они говорят: «Вот такую детальку не видели?» А чего, мы будем эти детальки искать? Откуда, мы же ничего не знаем. Ходишь, просто, пинаешь…

Б.А.В. - Вы просто туда на экскурсию ходили?

Ч.А.Т. - Да, какая экскурсия. Делать нечего, а рядом тут эти все помещения были.

К.О.Г. - Вы стояли на аэродроме рядом?

Ч.А.Т. - Мы стояли на аэродроме на этом. Мы говорим: «Ну, пошли, сходим туда, мы там еще не были». Пойдем, сходим, погуляем, пинаем, там все. Пошли тогда, переехали мы в другое помещение. А там ни одной лампочки, ни одного патрона нет. Пошли искать с другом. Приходим, наземная часть вся разрушена. В подвал приходим, фонариком светим там. Смотрим - висит патрон, который был нам нужен. А там, наверное, метра два с половиной было высоты. Мы ящиков натащили, друг на друга поставили, я туда забрался. А у нас были кинжалы. Я на ящиках стою. Думаю, что сейчас перережу, и все. Только начал резать, а там оказывается под током. И меня сразу - раз! Миша как-то успел, меня схватил на руки. Он говорит: «Так, что случилось?», а я говорю: «Так ведь током меня ударило». А он мне: «Какой ток, смотри, там все разрушено!» Ну, потом мы пошли, там счетчики всякие стоят там, рядом, отключили все. Залезли, достали этот патрон, потому что он нам нужен был, нужно было у себя включить лампочку.

Б.А.В. - Александр Трофимович, давайте мы к началу вернемся. Давайте поговорим про жизнь до войны. Вы попали учиться в аэроклуб в сороковом году.

Ч.А.Т. - Да, в сороковом году в аэроклуб, и десятый класс школы.

Б.А.В. - Вы родились здесь, в Кирове?


Фото из газеты "Сталинский сокол" ВВС КА.

Лётчики 101 ГИАП. Слева направо: Тиберков Иван; Черепанов А. Г.; Грязнов; Предько; Маслов; Морозов Иван, командир 3 эскадрильи

Ч.А.Т. - Да, сюда отец переехал в тридцатых годах. Сначала я в двадцать второй, это третья школа была, номер три, школьный городок она называлась тогда. Потом ее двадцать второй сделали. А на Пупыревке построили, ну, это где сейчас улицы Труда и Карла Маркса, тогда рынок был, Пупыревка назывался. Когда с вокзала Киров-2 приезжали, то все на Пупыревку все несли: грибы, ягоды, молоко. Раньше все было из деревни: творог, там, сметана: сбитая - не сбитая, жареное, отваренное, всякое. А мы учились во вторую смену. И когда там построили школу, сейчас она четырнадцатая, а тогда седьмая была. Нас все, из школьного городка, всю вторую смену туда перевели. И мы там учились. А потом, я там год проучился, а отец у меня работал в аптекоуправлении, на аптечном складе на улице Коммуны. А там директором был Отто Юльевич Ламп. И Москва переводит его в СеверЖелДорЛаг. А тогда на Котлас строилась дорога. Он через год приезжает к отцу, и говорит: «Поедем, там все же оклады больше». А нас четверо было, мать и отец. «Там оклады больше, а тебе нужно детей поднимать». Ну, и отец согласился поехать туда. А там лагеря все время строили, леса сплошные. Он через год приезжает и говорит: «Слушай, давай хоть ты один приезжай ко мне. Скука, кругом заключенные». Ну, село там было, конечно, местное население было. Он же все время в зоне, он был по снабжению медикаментами там, ездил везде. И я туда приехал, девятый класс я там заканчивал. А к нему ходил приятель, техник авиации. Его посадили за аварию. Он, конечно, мне все не рассказывал, а я тогда и не интересовался этим. Он говорит: «Давай, в техническое поступай». А я говорю: «Я летчиком буду». Он говорит: «Нет. Смотри, такая же форма, все такое же, девки так же будут любить. Зато, ты на земле будешь. Меньше риска, обеспечен будешь, в безопасности». Потом он мне написал в Пермское авиационно-техническое училище. Он написал туда, документы оттуда пришли, разработки, как принимают, правила приема, и все. Он меня уговорил. Я туда поехал. Тогда конкурс туда был пятнадцать человек на место. Нас тогда, ну, я то не знал, нас сразу послали бетонированное бензохранилище строить, и всякие там зоны. И так сказали: «;Кто плохо будет работать, того будем отчислять». Москвичи и ленинградцы приехали, они в кусты уйдут, разденутся и загорают. Их выловят, весь строй построят: «Вот, товарищи. Вот, двоих мы отправляем в отдел кадров. Завтра они уже отбудут у нас. Они плохо работают, трудиться не любят. Они не могут быть командиром Советской Армии. Их мы отчисляем. И всех, кто так будет, у кого будет отношение такое к труду».

К.О.Г. - И много так отчислили?

Ч.А.Т. - Так, пятнадцать человек на место было, так было кого и куда отчислять то! Отчисляли там каждый лень. А мы уже, вятские, как говорят, работали до пота. Вкалывали так, а там что не долбишь - так камень. Закончили, нам говорят: «Сейчас на медкомиссию», На медкомиссию пришли, ни зачета, ничего, так. Вот, эту, трудовую прошли, а потом медкомиссию. Там один ленинградец, у него ангина, он простыл, горло болит - это нельзя! Значит, командиром ты не можешь быть. У тебя горло болит. У меня начали все: руки, ноги - измерять длину. И говорят: «У тебя укорочение правой ноги. Ты бы мог быть летчиком, моряком, но командиром Красной Армии быть не можешь». Ну, мы та поговорили, а девятый же класс был. Ну, давай поедем, десятый класс закончим - а там видно будет. А там я пошел в отдел кадров. Мне говорят: «Как фамилия?» Я говорю: «Черепанов». А тот: «А моя тоже Черепанов! Ты откуда?» Я говорю: «Из Кирова. А ты откуда?» А он уже в форме моряка был. В Архангельске служил, год он отслужил, и приехал сюда уже. И его, как уже военнослужащего, в отдел кадров направили, писарем, пока тут все это проходят. Он говорит: «Давай, я тебе помогу». Я говорю: «Как ты мне поможешь?» А там ходили все время лодки, на лодках передвигались, через Каму нужно было, на аэродром. Он говорит: «Если ты будешь на моторной лодке работать, тебя все командиры узнают, и на будущий год тебя примут, и все будет нормально». Я говорю: «Не известно: примут - не примут. Я лучше поеду десятый класс заканчивать». Ну, я уже говорил, что нас много было, сотнями уезжали. Приехал я сюда в десятую школу, в Тургеневскую поступил. А тут только пришел, как сразу повестки нам пришли. И, так вот учились. До обеда мы учились в школе. Пообедаем, а затем четыре часа учились в аэроклубе, вечером уже. И так вот, каждый день.

Б.А.В. - То есть, Вы учились там с тридцать девятого по сороковой, или сорок первый?

Ч.А.Т. - Нет.

Б.А.В. - В аэроклубе?

Ч.А.Т. - В аэроклубе я проучился в сороковом году. В десятый поступили мы, и нас сразу зачислили в аэроклуб. Тогда уже никакой комиссии. Ну, комиссию то проходил, но тогда уже не измеряли ни руки, ни ноги.

К.О.Г. - Александр Трофимович, а Вы какого года рождения?

Ч.А.Т. - Двадцать третьего. Двадцать третий, он сразу попал на фронт в сорок первом году, весь. Говорят, что в живых осталось три процента. После войны подсчитывали. Потому что все школу закончили, и всех сразу нас.

Б.А.В. - А расскажите про обучение в аэроклубе, из чего оно состояло?

Ч.А.Т. - Всю зиму мы учили, теоретически, самолет, мотор. Мы знали, и вообще, могли работать, работали с этим. Аэронавигация, чтобы летать, а не спрашивать, какая это деревня! Ну, и много там чего, начали вооружение, потом там оборудование. Изучали приборы все навигационные, которые в самолете были. Этому мы всю зиму учились. Весна началась, у меня брат еще летал с аэродрома зимой, в Заречном парке он был. В Заречном парке, между старицей, Дымковым, и Заречным парком. Прямо здесь, рядом. А, построили аэродром в Порошино, мы уже там начали летать. Весной сорок первого года, когда оттаяло уже, мы начали летать. Первые парашютные прыжки сделали, по два прыжка, потом распределили по экипажам, в самолет по два, и мы начали так.

Б.А.В. - А самолеты только По-2 были, ну, У-2 эти, да?

Ч.А.Т. - Да. Так больше то, вся авиация, все летчики прошли только через нее. Это самая была машина выносливая, и все летчики прошли только через нее. Потом уже, после войны, появился Як-18, а здесь были только По-2. Ну вот, закончили это, и сдавали зачеты за десятый класс, и летали. В четыре часа начинались полеты, мы в двенадцать часов из дом выходили. Через Халтуринский парк спустишься туда, а там моторные лодки были, стояли. Тогда паром был…

К.О.Г. - А, никакой понтонной переправы не было?

Ч.А.Т. - Нет, ничего подобного тогда не было. Только моторные лодки и паром. А паром только днем, с утра уже. А мы шли ночью, нужно было в четыре часа туда уже добраться. Мы через Халтуринский парк тут спустимся по тропинке, и сразу к реке на пристань. Ну, и все идут с танцев с Халтуринского парка, а мы идем в комбинезонах, и топаем туда. Перевезли на лодке, и идем опять, в парк, по парку туда, и в Порошино по тропинке. Спать хочется! Идешь друг за другом, за корень запнулся - встряхнулся, проснулся!

К.О.Г. - А, сколько километров, километров шесть-семь?

Ч.А.Т. - Так, конечно, до Порошино прилично было идти. И, в четыре часа уже мы начинали полет.

К.О.Г. - А по времени, часа три с половиной добирались?

Ч.А.Т. - Так вот, в двенадцать выйдешь, в начале четвертого на аэродроме уже. И сразу где-то в уголок, пока инструкторов нет еще. Потом идешь к самолетам, начинаешь подготавливать самолеты с техником. Летали с четырех часов, четыре часа. А потом уходили, и сразу в школу - зачеты сдавать. Вадик Михайлов у нас был. Он тряпок с маслом, с бензином, возьмет в карманы. А девчонки как почувствуют запах, сразу: «Пришли тут! Давайте, их первыми пропустите!» Это когда зачеты и экзамены были. Они сами в зал уйдут, а мы тут, быстро нас пропустят.

Б.А.В. - Это они вам так подыгрывали?

Ч.А.Т. - Так чего, тогда же не очень так! Это я сейчас к бензину привык, чувствую себя, как в родном доме. А тогда же бензина то не так много было, а девчонки тем более этот запах!

Б.А.В. - Но, они, наверное, специально так делали, чтобы помочь вам?

Ч.А.Т. - Так конечно, помочь! Нам же нужно опять поспать еще. Потом нужно опять вечером, а днем разве уснешь!

К.О.Г. - Еще, наверно, успевали на танцы где-то заскочить?

Ч.А.Т. - Нет, какие танцы тогда уже! Тогда, когда мы летали, уже никуда.

Б.А.В. - И, закончили Вы аэроклуб, когда?

Ч.А.Т. - Так вот, в августе нас отправили в училище.

К.О.Г. - Александр Трофимович, а по сколько времени летали, по четыре часа каждый, или все вместе четыре часа?

Ч.А.Т. - Каждый! Каждый, может тебе придется, один полет сделал, там двадцать минут, может, или пятнадцать - и все! На сегодня хватит. Потому, что нас в группе десять.

К.О.Г. - То есть, четыре часа на десять человек получалось?

Ч.А.Т. - Вот, каждому хочется полетать. А когда, потом, провозил инструктор, потом самостоятельно. Проверит сначала инструктор, потом командир звена проверит. Говорит: «Ну, полетишь сам?» - «Полечу!» Говорит: «Садись!» Мешок с песком в кабину переднюю ставили. Инструктор в передней был, а мы в задней. Мешок поставят с песком, балласт, и мы летим. Ну, в первый раз взлетел, как учили, по кругу сделал, сел. И так приятно все! - Еще один полетик! А инструктор: «Все! Один полет, хватит, завтра будешь летать!»

К.О.Г. - А страшно было, когда садились?

Ч.А.Т. - Да нет, ничего страшного, не страшно, приятно, потому что мы все это прошли, и все знали уже. И, потом нас провозили инструктора, с инструктором же летали, он же все показывал, все рассказывал, как и чего. Наоборот, как-то почувствовал, смотришь - ты один, когда летишь. И взлетишь, а взлетали мы на эту церковь, в Макарье которая, так на нее. Это чтобы выдервать направление, не улетел так, а вот давай, на эту церковь, на колокольню держи - и все уже. Вот, летишь над ней так, разворот сделаешь. И так хорошо! Один уже, тут уже радость такая, песни хочется петь.

К.О.Г. - А много ли налетали так?

Б.А.В. - Сколько Вам записал часов налета?

Ч.А.Т. - Ой, да немного летали мы так. Вот у нас на боевых, двенадцать часов налетаешь, и говорят: «Давай!». Зачетов никаких не было. Говорили: «Фрицы примут там! «Пятерка» - будешь жить. «Двойка» - значит сбили». Зачеты уже никакие не устраивали.

Б.А.В. - Ну, это Вы про полк говорите, да?

Ч.А.Т. - Нет, в училище когда.

Б.А.В. - То есть, весь налет в училище был двенадцать часов?

Ч.А.Т. - Да. Налетали на боевых самолетах, вот мы налетали. Экзаменов никаких раньше, гос. зачеты там…А сейчас все, зачета не будет. Прилетишь туда, приедешь - там фрицы примут у тебя зачет. Останешься в живых - «пятерка»! Так вот и было.

Б.А.В. - То есть, в августе сорок первого Вас взяли в училище?

Ч.А.Т. - Да.

Б.А.В. - И, что это за училище было?

Ч.А.Т. - Направили нас на Кавказ. Мы ехали, ехали. Это Цнорисхали около Тбилиси, город небольшой такой. В Алазанской долине был. А раньше Алазанская долина, до войны, была долиной смерти. Там малярийных комаров было - ужас! Там малярией все болели. Вот, они кусали, И я тоже там прихватил. Она трепала меня почти всю войну, а потом как-то отстала. Мне врачи сказали. Что я очень много сменил местностей. Мы с Украины тогда, потом Белоруссия, Польша, потом Германия, потом Чехословакия, потом Австрия, Венгрия, Болгария, это все. И, прошла, и все. А во время войны меня трепало, конечно. Я и в госпитале лежал. Там, температура такая, что не помнишь ничего вообще, за сорок. И, на койке, подскакивает человек. И меня в полете так, уже на УТ-2 я летал, самостоятельно. Ну, так незаметно, температуры еще у меня не было. Инструктор говорит: «Ты полетишь?» Я говорю: «Да». Все, сел, полетел. Я чувствую, что так, кости начинало ломить. Я садился с «козлом», как говориться. Инструктор подбежал: «Что такое?!» А уже видно было по мне, он голову так прижал: «Так у тебя же температура!» Врача вызвали, а у меня под сорок температура. Давай. Меня послали в госпиталь. А это километров, наверное, пять идти надо. Арыки текут. А я тогда в ботинках, обмотки же нам дали сразу, ботинки. В арык сядешь, ноги опустишь в воду в ботинках прямо, пилоткой почерпнешь - а вода ледяная. На голову, так, оденешь несколько раз - вроде почувствуешь так лучше. Опять идешь. А виноградники кругом, ляжешь в кусты, винограда поешь - опять идешь. А там, на вышке, грузин с солью стоял, дробовик, ружье было. Они не стреляли дробью, а только солью.

Б.А.В. - Стрелял?

Ч.А.Т. - Нет, по мне то он не стрелял. Мы же как? Мы потом, курсанты, тоже хитрые стали. Сначала они, идешь на аэродром. Допустим, эскадрилья идет. С песнями идем, а они везут, двухколесная такая была, типа тележки. Здесь сплетена, деревянная тачка такая. И корзины с виноградом, большие такие корзины. Вот они едут, останавливаются перед нами, и всем по кисточке. Мы, вот так вот, ладони подставим, а они нам туда. Всем по кисточке дадут, они уезжают, а мы уходим, поедим винограда. А потом мы что стали делать: мы протягивали пилотку. Они в пилотку кладут, нормально. Там уже не одна кисточка. А пилотка же выворачивается так еще! Так, мы потом и так стали подносить. А они все равно кладут. Они, вообще, грузины, молодцы!

Б.А.В. - И все до верху насыпали?

Ч.А.Т. - Да. Они, грузины, молодцы. Ну, в сорок первом году туда только приехали русские, первые курсанты. Они, конечно, с уважением относились. На рынок, ну. курсанты, чего? В баню пойдешь, пройдешь около рынка. Ну, я не выпивал ни дома, ни учился когда. А, некоторые ребята уже выпивали, которые пришли учиться. Они на рынок приходят, им говорят: «Пробуй!». Грузин говорит: «Пробуй!» Он наливает, так, пол стакана, тот выпил: «Гм! Кисло, не буду!». Дальше идет к другому. Там, опять, выпил пол стакана, и говорит: «Нет, не буду я брать!» Хотя, денег у нас нет. У нас денег давали, зарплату нам давали, а мы подписывались на займ, а оставляли только членские взносы. Мы их заплатим, а потом у нас денег снова нет. Не было у нас денег наличных. И вот так, денег нет, а они все равно говорят: «Пробуй, пробуй!», а денег все равно нет. Выпьют по стакану, по пол стакана, и говорят, что не будут брать, говорят, пошли к другому. А он большой ряд, где вино все продавали. И так вот они пройдут, кто выпивал, и все у них нормально. До конца ряда пройду, и все! А денег то все равно у нас не было.

Б.А.В. - А вот как Вам запомнилось, как они там войну жили, в Грузии? Какие настроения у них были?

Ч.А.Т. - Вот, площадь Руставели там была. Раньше площадь Сталина, а потом уже Руставели стала. А мы когда школу уже закончили, мы уже свободные были, что-то вроде отпуска было.

К.О.Г. - Это все там же было, в Цнорисхали?

Ч.А.Т. - Нет, это было уже в Рустави. В Цнорисхали у нас в сорок первом году, мы уже полетали, я уже самостоятельно вылетел на УТ-2. И всех инструкторов, а тогда мы должны летать были на И-15, это с двумя крыльями. Пришел приказ в сорок втором году, весной, всех инструкторов посадили на эти боевые самолеты, и отправили на фронт. Мы остались одни, курсанты. Курсанты, и замполиты в эскадрильях, там. У нас пришел раненый с фронта, кавалерист был, в длинной такой шинели. А он говорит: «Кавалерия - это мать авиации. Скорость то откуда появилась? В кавалеристе скорость то, там скорость давали».

Б.А.В. - Он был замполитом?

Ч.А.Т. - Да. Он замполитом был. И вот, полетов нет, инструкторов нет - и мы в лес. На заготовку компотов: там дикие груши, яблоки - что попадет. Это все мы собирали, на кухню несли, и кормились почти все лето. А самолеты, когда мы материальную часть изучали, то нам сказали, что к нам придут штурмовики Ил-2. Немцы их называли «Черная смерть». Мы эти самолеты изучали, а они засекречены были все. Вот, большую тетрадь нам дадут, совершенно секретно, все записали, сдали, что получили - все сдали, ничего у себя не оставалось. И потом, где-то мы уже все зачеты сдали по материальной части, нам говорят, что эшелоны, которые шли к нам с Ил-2 под Моздоком разбомбили. И школу закрывают. И нас тогда переводят в Рустави. Это было в сорок втором году. А там, в Рустави, Сталинградская школа, Ташкентская школа, Армавирская, Харьковская. Ну, в общем, там все школы, которые направили на Кавказ. Тамм уже немцы, война идет. Там было, не знаю, миллионы этих курсантов. Бастилия там, электростанцию, что ли строили, вот нас туда. Нас загнали в эту Бастилию, послали там доски, мы спали там.

К.О.Г. - А Бастилия это что, это типа барака?

Ч.А.Т. - Нет, какая-то электростанция, бетонированное такое здание было высокое, большое.

Б.А.В. - Вы его так сами назвали?

Ч.А.Т. - Так, конечно. А мы к той части уже вылетели самостоятельно. А Попов, полковник, был начальником Цнорисхальской школы, его перевели в Рустави, тоже начальником. И он, опять, из Цнорисхальских то, по старому, по блату, как говорится, он продвигал нас больше. Всех в Бастилию, так, я был в Бастилии, наверное, с месяц. Вот так побыли, а потом, кто самостоятельно вылетал, он построил всех. Кто самостоятельно на УТ-2 летал в Цнорисхали, вывели, и нас уже перевели в помещение всех. А тогда летали на Миг-1, на них учились. В небе Москвы все Миги были, скоростные,амые лучшие наши самолеты. Начали материальную часть учить. Учили самолет, моторы, вооружение - все там. Долго учили, наверно с пол года. Сдали зачеты - а Миги то не поступают. А с Таганрога, там Лаг-3 выпускали, но сам завод эвакуировали в Тбилиси. Они начали выпускать Лаг-3, «Ладраи», тогда. Весь из древесины, там металла совсем, почти нет. Мигов нет, значит давайте, нужно изучит Лаг-3. Опять мы садимся за конспекты и учим. Ну, летали так, на УТ-4 уже летали, на Як - 7 летали. Летали с инструкторами, чтобы нас поддерживать. «Ладраи», только мы начали летать, их не стали выпускать. Давайте, значит, какая-то новая материальная часть придет. Опять ждем. А курсантом что, ждем! Это же наряды. Ждали, потом говорят, что придет американская материальная часть. Вот, в один день, а это уже был сорок третий год, прилетели «Кобры» из Ирана. Через Иран тогда тоже, перегонщики тоже были. С Аляски гнали они, а там они тоже вкруговую, до Ирана. С Ираном то у нас отношения хорошие были. И наши инструктора туда, в общем, перегоняли. Эта «Кобра» прилетела первая, мы все сразу туда, конечно. Она на трех колесах, переднее колесо было вот так. Но там уже все металлическое, конечно. В кабину как глянули, ну, там у них было все закрыто. Там дверца, как у автомашины. Это все было закрыто, запечатано. Там приборов, ну, наших приборов там с десяток, по всей кабине. А там, наверно, с полсотни этих приборов, выключателей, переключателей всяких. Мы говорим: «Ну, все! Тут мы никогда не вылетим, никогда это не освоим!» Ну, потом начали, начали так, освоили.

Б.А.В. - То есть, они прилетели к вам в сорок третьем году?

Ч.А.Т. - Да. Их перегнали для училища. Так мы начали.

Б.А.В. - И вот, двадцать то часов Вы на них налетали в училище, да?

Ч.А.Т. - Двенадцать. Двенадцать с чем-то. Потом нас в ЗАП отправили, мы боевую подготовку прошли - и на фронт.

Б.А.В. - А в ЗАПе боевая подготовка из чего состояла?

Ч.А.Т. - Воздушные бои.

Б.А.В. - В паре?

Ч.А.Т. - Нет, каждый. Одиночные воздушные бои. Инструктору приходят, говорят: «Вот, давай, заходи ко мне в хвост, я буду выходить». Он выйдет, говорит: «Вот, я к тебе сейчас буду заходить, ты, давай, выходи». Ну, инструктор и есть инструктор. А тут опыта нет, конечно тут… Ну, так прошли, потом стрельбы по наземным, по конусу стреляли там по разу - по два. И все, говорят, что хватит. Готов! Приехали купцы, летчики. Ну, из дивизии пришли, и набирали каждый для себя, в каждый полк. Набрали летчиков.

К.О.Г. - Тогда их тоже купцами называли?

Ч.А.Т. - Да. Так, купцы, они приехали, покупали нас.

Б.А.В. - Просто, когда мы служили, их также называли, те, кто набирал.

Ч.А.Т. - Я училище закончил, а у меня брат уже воевал. На Лаг третьих тоже, сначала. Мне говорят: «Ты будешь инструктором в училище». Я говорю: «Что вы! Не буду я, у меня никакого желания нет! Мне на фронт нужно, у меня брат воюет там». Я говорю «Нет!» Вот, Вадик Михайлов остался, согласился он. Там они сразу инструктору лейтенанта присваивали в школе там. Мне там командир звена помог очень хорошо. Я говорю: «Знаете что? Вот так и так, я не хочу». Он пошел, ну, его же в училище то все знают. Он пришел, говорит: «Ладно. Вместо тебя Михайлов будет. Он согласился». В ЗАП то приехал, мы там начали подготовку, все прочее - раз, приказ командиру запасного полка: трех человек оставить инструкторами, и в том числе меня. А этого командира звена перевели уже в запасной полк. Я опять к нему, говорю: «Товарищ командир, опять, чего они ко мне пристали?». Он говорит: «Ну ладно, я еще тебе помогу, постараюсь помочь». Пошел и договорился. Здесь уже мне так тяжело было, до слез мне было обидно, что здесь еще в полку оставаться.

Б.А.В. - А в ЗАПе, это уже сорок четвертый год был?

Ч.А.Т. - А в ЗАПе это уже сорок четвертый год был, начало, январь, февраль.

Б.А.В. - И из ЗАПа Вы уже в сто первый полк попали?

Ч.А.Т. - Да, в сто первый полк. И, туда купцы приехали, набрали. Меня взяли ведущим пары, Похлебаев, Герой Советского Союза. Ну, старые летчики, которые приехали, они взяли по летчику, у кого не хватает. Ну, у меня данные то неплохие были, и по технике пилотирования, и по всем остальным.

Б.А.В. - А что считалось для только что выпущенного курсанта неплохими данными?

Ч.А.Т. - Техника пилотирования хорошей должна быть, пилотаж хороший, по маршруту ходить, под колпаком ходить.

Б.А.В. - То есть, это когда кабина закрыта?

Ч.А.Т. - Закрывают, допустим, когда в облаках идешь. Если ее прихватит где-то, чтобы ты смог ориентироваться. Потом. Стрельбы, и по наземным, и воздушные. Воздушные бои проводили учебные, вот это все.

Б.А.В. - То есть, у Вас оценки были хорошие?

Ч.А.Т. - Да. Меня и в школе то оставили вот из-за этого, что нужно учить, показывать. И, Похлебаев уже, пошли, вылетаем. Все самолеты сели, а у меня Толя Шулятьев был, кировский тоже, земляк. Эти уже запустили, пошли на взлет, а Толя никак не может запустить мотор, мы остаемся. Уже он вышел из кабины, уже техники залезли, там что-то уже начали запускать, запустили. Похлебаев говорит: «Не выпускайте его». А они уже в Тбилиси, они уже километров восемьдесят ушли. Вот, он говорит не выпускать на командный пункт, командный пункт говорит: «Вам взлет запрещен». А я думаю, что если мы сейчас не взлетим, когда опять попадем. Купцы когда опять приедут! Я говорю: «Толя, пошли!» Он за мной, я вперед. Из ракет стреляют, красные ракеты, там, бегают с флажками, там, что взлет нам запрещен, а мы пошли. Взлетели, все, построились, он пристроился ко мне. Я связался с Похлебаевым, говорю: «Где вы находитесь?» Он мне: «Над Тбилиси». Я туда полетел, маршрут то был проложен. Я только увеличил скорость, и туда. Опять спрашиваю: «Где находитесь?» Он мне: «Над Гори». Ну, ладно. Маршрут то проложен. Я опять за ними, скорость увеличиваю. И уже над Цурабским перевалом я их догнал. Я их догнал. А у нас Валя Смирнов был из Армавира. А на «Кобре» три приемника, два передатчика, задействованы один приемник, один передатчик, а остальные свободные были. Мы взяли, настроились. Я говорю: «Будем в полете переговариваться». Я пока отстал. Подлетаю к ним, там восьмерка, там кто-то падает. А у нас было так: подвесные баки еще были, подвешивается, как бомба такая. Туда горючее наливается. Как вырабатываться будет бак - тогда переключать надо на основные баки. Ну, так все переключили, к Сурами уже подлетали. Я смотрю, там же счетчиков то нет, в подвесном баке. В самолете, там баки то основные, так там есть счетчики, там показывает, как и чего.

К.О.Г. - А чем грозит, если не успеешь скинуть, заглохнет двигатель?

Ч.А.Т. - Да.

К.О.Г. - А двигатель снова не запустить?

Ч.А.Т. - Бензин не будет поступать, так как!

К.О.Г. - То есть, в полете двигатель снова запустить нельзя?

Ч.А.Т. - Да, бывает, конечно. Запускают. Ну, вот, подлетели, я доложил, что все, я тут. Они посмотрели, говорят: «Все нормально идешь, давай дальше так продолжай». И, смотрю, один самолет идет в горы. А там уже, Цурабский то перевал самый большой. И он туда пошел, в этот перевал. Мы на пять тысяч, или на шесть шли, не помню. Высоко было. И, оказалось, что это Валя Смирнов. Ему кричат: «Переключай кран». А он все падает, падает. Мы встали в круг, посмотрели, как он идет. А он вот так вот, в склон. Мы точку засекли, потом ездили мы, уже, когда в Тбилиси сели. В Кутаиси сели, тогда ездили. Его привезли. Пистолета уже не было, ремня не было. У грузин же как? Им нужна шинель, как у Сталина, широкий ремень и пистолет. Мы в школе курсантами были. Старшина говорит, а кормили же плохо, говорит: «Давайте. Шинель берите». А там с фронта старые шинели привезут, залатают их, и нам отдают. И пойдем за барашком. А там отара - тысячи баранов. А им нужно обязательно шинель, ремень, и пистолет. Любому грузину нужно. Мы говорим: «Вот тебе шинель, давай двух барашков». А он: «Вот, если бы ремень был! А за одну шинель два барашка - нет!» А мы видим, что если он ни в какую не соглашается, говорим: «Давай тогда одного!» Ну, и, барашка пригоним к столовой сразу, разделаем.

Б.А.В. - А все-таки, как грузины жили тогда, какие настроения у них были?

Ч.А.Т. - Они жили хорошо. Вот, на площади, они все продавали. Ну, молодые, может за тридцать лет. Здоровые, такие, грузины, вот он торгует пивом. Мы говорим: «Слушай, а почему ты не на фронте?» А он: «Броня! Без меня не могут обходиться». А он пивом торгует, броня у него. И вот, тогда говорят: «На площади Сталина больше броненосцев, чем на Черном море». А с Черного моря то уходили наши все, перехили через Тбилиси на Каспийское. А в Грузии, в Тбилиси, там же базар большой, там чего только нет! Моряки идут голодные, переходят они на Каспий там. Они приходят там. человек двадцать-пятнадцать, они все берут, едят все то, что им нужно, на рынке там. Те говорят: «Пули, пули, пули».

Б.А.В. - Деньги, да?

Ч.А.Т. - Да. По-грузински. А они говорят: «Хочешь пули - иди на фронт, там их много летает, собирай!»

Б.А.В. - И не платили?

Ч.А.Т. - А где! У него, война идет, кто ему там, с Черного моря уходят на Каспий своим ходом - кто их там повезет! Какие там деньги!

Б.А.В. - Но не все грузины такие там были? Крестьяне то, как там жили?

Ч.А.Т. - Нет, конечно, не все. Но, я говорю, вот так, что жили хорошо все они. У нас в Цнорисхали инструктор был, Вершанский. Он на грузинке женился, так свадьба там была на всю Цнорисхали. Там пили-ели все, кто приходил, всех кормили и поили, угощали. И, вот ему все говорили: «Ты счастливый». А так, они хорошо жили, все зажиточно, всего у них хватало. Основное было фрукты. Да, и мясо было тоже - барашки там ходят. А нам то они буйволов резали, а барашков только если обменяешь, сходишь. А нам буйволов. Вот воду возят, а он уже старый. У нас Сергей Птицын был, кировский тоже, он очень был, не любил. А вот Катюхин там был, приятель, они в одной школе учились, так тот на это опять выигрывал. Говорит: «Слушай, сегодня мясо то буйвола дали». А тот: «Я есть не буду, ешь». А тот: «Ну, ладно, я съем». А тут опять приходит и говорит: «Слушай, я сегодня опять видел, что буйвола резали». Тот опять мясо есть не будет. Да там больше чем кормили, мамалыга. Кукурузу варили, там на первое, на второе и на третье. А же есть хотелось все время. Но, правда, за добавкой кто пойдет, так наливали. А иногда говорят: «Нет». А старшина был хохол такой, ему лет сорок тогда было, кричит: «Маша, ну не жалей, налей ему черпачок!»

Б.А.В. - То есть, считалось, что за добавкой ходить не прилично, да?

Ч.А.Т. - Так, конечно, не прилично. А потом, есть то хочется, а они же не дают, не всегда же. Там они дадут, допустим, человек десять, а остальных то…Всем не дашь, всех не накормишь.

К.О.Г. - А с хлебом ограничений не было?

Ч.А.Т. - Хлеб…

Б.А.В. - Восемьсот граммов была норма?

Ч.А.Т. - Ой, хлеба вот дадут вот так, буханку дадут на стол, на двенадцать человек. Там разрежут на кусочки, и отворачивайся! Отвернешься. А дальше: «Кому?» По кусочку дают. А были времена, что хлеба не было, и давали два мандарина и селедку, или две селедки и один мандарин. И все.

Б.А.В. - И еще мамалыга?

Ч.А.Т. - Мамалыгу в обед давали, а это на ужин дают. А там уже ни хлеба, ничего нет.

К.О.Г. - А сухари не давали?

Ч.А.Т. - Давали иногда. И, тогда, селедку же всю не съешь. Две селедки, допустим, дадут, в казарму принесешь. Положишь в тумбочку, чтобы завтра в Китай-город там, поменять. Ну, грузинки приходят там, продают молоко, орехи, фрукты - всем этим торгуют. Они меняли мыло, мыло им нужно было. Не было у них мыла, так они. А мы опять, в баню сходим, помоемся с тобой, допустим, одним куском, а второй кусок завтра продадим. Чуреки, такие орехи, а они в тесте, поджарены. И. вот их возьмешь, две штуки за это мыло. Вот так и жили там. Они то нормально. Принесут они, а ветры там все время дули, сильные. Они мацони, это простокваша наша, крынками такими принесут сюда. Потом ветер так поднялся, а они раз - юбки у них так, широкие были, сидят. А потом ветра нет - они опять: «Кому мацони, кому мацони - подходи!»

Б.А.В. - А малярию свою Вы, получается, скрывали? Не заявляли в санчасть?

Ч.А.Т. - Ну почему, как тут скроешь! Я в госпитале лежал, а когда я уже на фронт попал, тогда уже думаешь: «Скажешь врачу, что у тебя малярия - а вдруг подумает, что ты не хочешь лететь!» Но я тогда уже знал. Тогда был окрехин, это такие желтые таблетки, а вот девушки, которые работали у нас, им же нужно платочки, косыночки красить. Они говорят: «Саша, дай таблеток!» А у меня в планшете всегда они были, полно было, они покрасят этим самым. Яркие получались они, очень красивые такие. А потом уже хинин, тот уже белый порошок. И вот, я уже чувствую, суставы начинает ломать, я беру, не знаю там сколько, пять - восемь таблеток проглочу. У меня как-то отходило, не трепало. Я уже вылетал в таком состоянии, но раз меня прихватило, так я лежал месяц, тоже в госпитале. Это неприятно.

Б.А.В. - Просто, сами лечились, да?

Ч.А.Т. - Так, а кто там лечить будет? Врач говорит: «Вот тебе, глотай, хинин». Так, хинин то, появился в конце уже, в сорок пятом где-то. А так, все окрехен, таблетки желтые такие. У меня лицо было все желтое.

Б.А.В. - Как в полку вас вводили в строй?

Ч.А.Т. - Так что, в строй. Мы когда приехали, прилетели туда, под Харьков. Меня сразу же старшим летчиком, а я говорю: «Не пойду! Чего, я только с училища - и сразу старшим летчиком!» Я отказался сразу, пришлось тут соображать. Ну, отказался. Я как-то не очень рвался к этому делу, в начальство прорываться. И потом, уже в Петрозаводске, когда списали меня уже с авиации, с летной работы, меня начальник Штаба Армии, говорит мне: «Давай ко мне». Я говорю: «Там одни полковники, а я майор - что я там буду делать!» А он: «Ничего, все нормально, там эти полковники до войны еще сидят. Они командиры дивизии были, командиры полков старые, которые еще не летали на современной технике». А я на всех сверхзвуковых полетал. А, у Жукова тогда был приказ: всех летчиков, которые на сверхзвуковых летали - их на командные пункты. Потому, что летишь там, в воздухе, и говоришь, что вот такая-то лампочка загорелась, что делать? Ну, и спрашивают командный пункт. А этот, он и самолета то этого не видел, что он там подскажет! Ну, тогда Жуков и говорит, а я хотел уволиться как раз, хотел домой поехать. Приказ был, дважды Герой Советского Союза у нас был, Головачев Паша, я уже командиру полка говорю: «Все, домой поеду». Командир дивизии узнал об этом, так он сразу же в полк послал приказ: «Черепанова направить в дивизию», Ну, я там год поработал, а потом меня перетянули в воздушную армию.

Б.А.В. - Ну, а тогда, в полку, Вы старшим летчиком отказались быть?

Ч.А.Т. - Да. Я просто летчиком стал.

Б.А.В. - Вам какие-то тренировочные полеты там давали?

Ч.А.Т. - Конечно! Мы тогда же с американцами стали работать. Американцы прилетели.

Б.А.В. - Расскажите поподробнее. Они прилетали со стороны немцев, вы их встречали над линией фронта, как это было?

Ч.А.Т. - Да. Они у нас стояли, у нас на аэродроме они стояли. Половина аэродрома была американская, и крепости там стояли, «Боинги», «Мустанги». Истребители, тогда самые лучшие истребители были - «Мустанги». И скорость уже за шестьсот, шестьсот пятьдесят так… И дальность сопровождения была, горючего больше. И вот, они стояли на одной стороне аэродрома, а мы на другой стороне аэродрома. Они готовились к полетам. Все подготовят, бомбы подвесят. Мы взлетали, и с воздуха их прикрывали, чтобы, когда они взлетать будут, никто, немцы не подошли туда. Он взлетали, ну, мы уже, когда отбарражируем, там полк был, так по-эскадрильно. А, которые взлетят уже, а их же взлетало по шестьдесят, по семьдесят, по восемьдесят, так уже строй - рой. Они вот так вот шли. Если мы шли парами, звеном там, то у них свой рой идет, так. И мы их сопровождали до линии фронта. До линии фронта сопрождали, там подходили «Мустанги». Они перелетали линию фронта, уходили, а мы возвращались уже домой на посадку. Они бомбили Германию, потом садились в Англии или в Италии. Там снова отдыхали, бомбы вешали, но это все через неделю, может быть так. И, снова к нам прилетали. Мы их уже встречали у линии фронта, встречали их, посадку обеспечивали. Потому, что за ними всегда тянулись «Мессершмидты» или «Фоккера».

Б.А.В. - Какой строй вы применяли, когда их прикрывали?

Ч.А.Т. - Ну, прикрывали, если эскадрилья, допустим, так по звеньям летят. Мы барражировали по высоте.

Б.А.В. - А, высота, какая была?

Ч.А.Т. - В зависимости от того, на какой высоте они полетят. Мы то всегда уже выше должны.

Б.А.В. - А, на сколько их выше? Метров сто, двести?

Ч.А.Т. - Нет, выше были, еще выше. На километр, полкилометра выше чтобы были. Чтобы их видно было, и в случае чего можно было…

Б.А.В. - То есть, вот эти полеты на прикрытие и были Вашим введением в строй, да?

Ч.А.Т. - Да. Это было так. Ну, и тренировочные были полеты, когда их нет, так, мы же не каждый день вылетали. Мы воздушные бои проводили, по конусу стреляли, ну и всю боевую подготовку проводили.

Б.А.В. - И сколько вот этот период, условно - учебный, сколько он, примерно, для Вас длился?

Ч.А.Т. - Так там же, мы же даже на фронте иногда, там, когда с молодыми летчиками проходили эту подготовку. Боевая то подготовка у нас все время шла. Полеты, летчик то живет тем, что летает. Чем больше летаешь, тем дольше живешь. Это все практика уже.

Б.А.В. - Часто ли немцы пытались сбить крепости, часто ли Вам приходилось вступать с ними в бой при прикрытии американцев?

Ч.А.Т. - Это уже отсекали хвосты, когда они зацепятся в хвост, так они идут за ними, и атакуют их. Это было не каждый раз. Они не каждый раз доходили до нашей территории, за линию фронта отходили.

Б.А.В. - Александр Трофимович, скажите, а Камозин еще жив?

Ч.А.Т. - Нет, он еще в восемьдесят восьмом году умер. А сейчас девяностолетие у него, так вот они решили отметить. Главы местные, и пригласили, поехали в Министерство Обороны, и решили они отметить, пригласить однополчан.

Б.А.В. - Александр Трофимович, попробуйте описать, по возможности, наиболее полно подготовку к вылету, и Ваши действия при вылете и в полете.

Ч.А.Т. - Готовились, конечно, все время, к каждому полету готовились. Нужно и маршруты, нужно и районы изучить. Потому что, за линию фронта, сегодня, допустим в этом районе, а завтра пошлют туда. И, особенно, когда в разведку, так мы уходили за двести километров. Это нужно, в первую очередь изучить, нам же давали район, давали определенный район. Ставил задачу Вершинин, Рокоссовский ставил задачу: вот, в таком то районе, произвести разведку. Найти танковую колонну. Но это уже, все основное направление было, вот изучить этот маршрут полета, где какие ориентиры, чтобы вот так вот знать, ориентироваться. А потом обратно вернуться, тоже нормально. А это связано с зимним периодом, все снегом замело. Ни дорог не видно, ни рек не видно. Ну, еще хорошо, по карте идешь. Опыт был уже.

Б.А.В. - А перед вылетом было заметно, как летчики волнуются?

Ч.А.Т. - Нет. Чего волноваться то! Это же была обычная работа. Знаешь, что каждый день надо на боевое задание идти. И ни у кого уже никакого волнения не было.

Б.А.В. - А за получением задания в эскадрильях оставались, или в штаб полка ходили?

Ч.А.Т. - Нет, обычно, командир полка когда, или полк когда вылетает, командир полка ставит задачу. На штурмовку, обычно, ходили мы полком, штурмовать. Всему полку ставилась задача, а потом уже распределялось по-эскадрильно: эта эскадрилья наносит удар по этой стоянке; вторая эскадрилья наносит удар по этой стоянке; некоторые самолеты наносят удар по зенитным установкам. Вокруг аэродрома они всегда были. Потом, кому-то давалось задание, что на полосе всегда истребители дежурили. Как у нас была дежурная пара, и у немцев тоже. Так вот, чтобы не дать взлететь этой паре, надо е атаковать. Так что все разрабатывалось на земле тщательно, тут уже каждый знал: где, что, куда.

Б.А.В. - Насколько часто приходилось на штурмовку аэродромов вылетать?

Ч.А.Т. - Так, во время войны штурмовки много было, штурмовали же каждый аэродром у немцев.

Б.А.В. - То есть, получается, что кроме сопровождения истребителей и разведки, вы еще и на штурмовки летали?

Ч.А.Т. - Видите ли, истребители довольно много выполняют задач. Школьникам иногда расскажешь, так: у истребителя только одна задача - сбивать самолеты. А кроме, еще больше десятка наберется, которые истребитель должен выполнять. Допустим, сопровождение бомбардировщиков, сопровождение штурмовиков. Там тоже разное бывает, потому что штурмовики летят на пять - на шесть, на четыре километра, штурмовики ходят над головами.

Б.А.В. - То есть, сто-двести метров?

Ч.А.Т. - Да. Когда атакуют передний край. Там уже все, и летчиков ставят, чтобы смотреть, потому что уже все.

Б.А.В. - Я это все понимаю. Но, я про ваш полк спрашиваю. У вас, можно так заключить, что у вас была какая-то специализация. У вас не было такой специализации? Мы до вас говорили с одним летчиком, он, правда, в штабе служил. Он говорил, что большей частью его полк находился в ПВО. То есть, он прикрывал там какие-то важные объекты, и тоже гвардейский истребительный полк, и тоже на « Аэрокобрах».

Ч.А.Т. - Когда в ПВО, конечно, там одна задача. Там на линию фронта не летают, за линию фронта не летают. Однако, когда мы стояли с американцами, так у нас задача одна была: им обеспечить взлет, обеспечить осадку, обеспечить ночные штурмовки, ночные бомбардировки были. Раза три бомбили ночью немцев. Так это все, это задача то совсем другая. А на линии фронта - там совсем другая задача.

Б.А.В. - Я про это конкретно и спрашиваю. Вы говорите, что прикрывали их всегда сверху и в строе звеньев. А немцы, когда они тянулись за американцами, они какую тактику применяли?

Ч.А.Т. - Они атаковали!

Б.А.В. - А какие строи применяли, на каких высотах?

Ч.А.Т. - Так, американцы летят, допустим, на четыре тысячи уже. Они, когда оттуда уходят, они снижаются для посадки. Допустим, они идут на четыре тысячи, а немцы тоже идут, атакуют их. У них же, немцев, задача то была сбить эти крепости. Он атакуют -ну, какая высота у них? Ну, на километр где-то выше. Заходили они, атаковали, потом опять уходили вот так.

Б.А.В. - А они парами ходили? Атаковали парами?

Ч.А.Т. - Немцы парами, да. Немцы же они, почти сразу стали парами ходить. Это у нас очень долго летали по трое, звеном, звено из трех. Потом Покрышкин начал вводить, это связано, когда его. двадцать пятого его сбили в первый раз? Или двадцать восьмого, это зенитка его сбила. И он когда в госпитале лежал, он сказал: «Нужно менять тактику», уже в то время, потому что в то время летали плотным строем, крыло в крыло, как говориться. И когда три самолета, ведущий, когда какой-то маневр делает, и нужно за ним. И друг другу мешали, конечно, можно столкнуться - сколько случаев таких было. А Покрышкин говорил, что вот нужно вот так, парой взлетать. Летать, чтобы на расстоянии от этого самолета, чтобы летчик мог смотреть и не бояться, что можно столкнуться, на таком расстоянии идти, идти, или на таком. Там сто метров, восемьдесят метров. Если маневр летчик ведущий делает, разворот делает, так тебе не нужно сюда ходить. Ты раз - и уже здесь, у ведущего стал. Если он ведет на себя разворот, то ты переходишь сюда, потому что здесь может скорость падать. И видно все, и осмотрительность.

Б.А.В. - Что Вам запомнилосьольше всего вот из этого периода, когда Вы американцев прикрывали? Какой-то бой, может быть, воздушный?

Ч.А.Т. - Да нет, тогда воздушных боев, когда с американцами, несколько было всего, два, наверное. И то, не с нашего полка. Если немцев там нет, так… Немцы, они тоже, далеко на территорию нашу не заходили. Опасались, потому что их ждали по всей линии фронта, поэтому далеко не заходили. Да, потом, и горючее тоже.

К.О.Г. - То есть, американцев уберегли, ни одного из них не сбили?

Ч.А.Т. - Крепости то не сбили, но их бомбили.

Б.А.В. - На аэродроме, да?

Ч.А.Т. - Да. Ночью. Они обнаружили эти аэродромы, и начали ночью. Вот, в одну ночь налетели, и сразу несколько самолетов пришли, и сбросили светящие бомбы. Было, мы тогда в деревне жили, эту ночь мы в деревне находились. Ну, деревня была километра полтора, наверное, от аэродрома. Так, можно было газету читать. Они светящие как повесили везде, и осветили цель. Тогда уже шла основная масса: «Юнкерса» и «Хенкеля», тогда уже шли, бомбы бросали на это. А чего, как на ладони все было! Ну, наши зенитки, потом ввели ночных истребителей, где-то вот после этих налетов начали, истребительный полк истребителей был, ночных. Вот, крепости тогда пострадали, и «Кобры» тогда пострадали. Особенно, когда под Полтавой было, тогда сильно пострадали. У нас то на аэродроме не очень сильно, штук восемь, наверное, крепостей, а наши «Кобры» как-то уцелели.

Б.А.В. - Я не знаю, но сейчас об этом было бы очень полезно знать! Так что зря Вы не хотите говорить об этом. Вот, мы бы знали, каковы были реальные отношения между союзниками.

Ч.А.Т. - Союзники говорили: «Вы на «Кобрах» американских летаете, и летайте!» Это у них числились, как штурмовики. У него и пушка была, и крупнокалиберные пулеметы, и мелкокалиберные пулеметы. Как штурмовик!

Б.А.В. - Семь точек было огневых?

Ч.А.Т. - Да. Две и, две крупнокалиберных, и по два на плоскости мелкокалиберных. Всего семь, да. На «Кобре» летать, что тигра… Страху много, а удовольствия - никакого. Потому, что «Кобра» делала штопор любой: перевернутый, нормальный, в плоский штопор входила. И наших летчиков очень много разбилось. Она входила и не выходила. Поэтому, они и говорят, а мы же пилотаж весь делали. Они сидят на этом же аэродроме, а мы летаем, мы же пилотировали, весь пилотаж делали: и бочки, и петли, и все делали мы. Хотя, и в плоскость входили, в плоский штопор, но я то не срывался ни разу в эту плоскость. Потому, что самолет же нужно чувствовать: перетянул ручку - она сразу, раз! А чувствуешь, что она начинает дрожать - опусти ее, и она нормально.

Б.А.В. - Вы, даже когда с американцами поговорили, Вы даже не пробовали этим заниматься? Ну, некоторые, когда испытывают самолет или только начинают на нем летать, они его начинают вводить в штопор, а потом его выводят из него, да? Вы на «Кобрах» это даже не пробовали делать, да?

Ч.А.Т. - Почему? Вводили, к нам даже инспектор приезжал, показывал нам, как это делается. Ну, и у нас было задание, ну, там не полностью, допустим, срыв в штопор. Выбираешься, потом тянешь, тянешь, тянешь, потом - раз! Выводить, и все. А уж не допускали там, чтобы. А уже когда сам сорвешься, тогда уже, в любой штопор можно войти.

Б.А.В. - А у вас в полку были случаи, что вот именно из-за этой особенности «Кобр» кто-то погибал?

Ч.А.Т. - У нас на парашюте выпрыгнул - и все! Когда он вошел, тот выпрыгнул. На портянках то тоже, удовольствие то небольшое. Так что тут уже от летчика зависит, как он сориентируется. Каждый летчик старается сохранить машину. Особенно на войне. Без машины останется, «безлошадным», как говорили, так, когда ее пошлют из тыла! Запасных то машин в полку не было, чтобы там лишние какие-то машины. Остался без машины, «безлошадным» - и все! Пока заявку пошлют, пока примут, пока кто-то прилетит, перегонит - время проходило прилично, и этого никто не хотел, и все старались сохранить свою машину. Потому что эта машина тебе и хлеб дает, и все старались ее сохранить, берегли ее.

К.О.Г. - Александр Трофимович, скажите, а отказов оружия, самой техники много ли было?

Ч.А.Т. - Ну так, отказов то было, конечно, были отказы. Бывает, что ленту неправильно заправят механики. Перекос даст - и все, дальше не тянет ее. Так что, отказы были, конечно, это ведь техника. Бывает всякое.

К.О.Г. - А двигателя? Бывали отказы двигателей?

Ч.А.Т. - Двигатели - это самое страшное в «Кобре». У них обрывался шатун. Шатун обрывался и пробивал картер.

К.О.Г. - Так, шатун оборвало - это же все!

Ч.А.Т. - Так шатун оборвало, так он еще и картер пробьет! И пожар.

Б.А.В. - А как часто это происходило у вас в полку?

Ч.А.Т. - В полку то у нас, наверное, раза два всего было, обрыв шатунов.

К.О.Г. - Это в самом полете?

Ч.А.Т. - Конечно, в полете, а когда они обрываются то!?

К.О.Г. - Ну, бывает на взлете, на стоянке, двигатель загорит, и пошло…

Ч.А.Т. - Да, конечно, на стоянке тоже бывает.

К.О.Г. - И были смертельные случаи из-за этого? Или спасались летчики, выпрыгивали?

Ч.А.Т. - Да. Обычно выпрыгивали с парашютом. У нас один садился, Лихачев. У него тоже двигатель остановился, где-то уже перед посадкой обрыв шатуна получился. Но, ведь каждый хочет посадить, сохранить самолет. А двигатель то не работает уже. А раз он сюда садится, ему же хочется до бетонки то дотянуть. Он все ручку подтягивает, подтягивает, а скорости то нет, двигатель то не работает. Он раз - и на крыло. На крыло упал, и пошло: голова, хвост, ноги. Мы уже вот так вот стоим, закрылись. На старте стоим, глаза закрыли, думаем, что уже с ним сейчас будет. Открываем, а Вася выскочил из кабины и попер, не к нам сюда, а в другую сторону! Побежали за ним, схватили, он, правда, поседел. Потому. что он так перевернулся, потом у него стало с крыла на крыло пошло, потом наоборот так пошло. В общем, он переворачивался, переворачивался, и мы уже думали, что все. Потому, что там уже плоскости отвалились, все остальное. Мы уже сидим, глаза закрыли. Открываем глаза - а он бежит, Вася. Его догнали, спрашиваем: «А ты чего туда побежал?», а он в ответ: « А, откуда я знаю куда мне бежать!» В таком переплете, так конечно. В таком перевороте, в таком переплете был, так тут не только в шоке, а вообще!

К.О.Г. - Так, ничего, никаких повреждений даже не было?

Ч.А.Т. - Нет, он так, он нормально. Он потом летал, потом его еще на Камчатку послали. А там, уже с Камчатки, он уже вернулся в Киров.

К.О.Г. - А как-то боролись, меры какие-то принимали, чтобы улучшить это, или это все конструкционное было у них?

Ч.А.Т. - Это уже ничего не сделаешь, мотор уже такой был у них. И не только на «Кобре», а и на других самолетах обрыв шатунов был.

К.О.Г. - То есть, разные модификации с одни двигателем шли, да?

Ч.А.Т. - Да. С одним двигателем. Двигатель стоял в хвосте, а здесь вал.

Б.А.В. - То есть, получается, что в сравнении с советскими самолетами, советскими двигателями, «Кобры» в плане надежности двигателя не выделялись?

Ч.А.Т. - Так, видите ли, иногда двигате работают, так они и срок проработают, а иногда… По всякому бывало. А иногда, новый полетал, обрыв шатуна - и все.

Б.А.В. - То есть, получается, что обрыв шатуна, это была не особенность «Кобры» а это просто была…

Ч.А.Т. - Нет, почему не особенность!? Это особенность их двигателя.

Б.А.В. - То есть, это особенность американского двигателя?

Ч.А.Т. - Конечно. Это двигатель, от двигателя же все зависело, а не от самого самолета.

К.О.Г. - А данные американцам давали, они знали об этих особенностях своих самолетов?

Ч.А.Т. - Конечно знали! Вот, Сафонов, на Кольском летал, так у них «Томогавки» были, «Киттихауки», там тоже было. Двигатели то эти же были. Там тоже обрывов много было. Это уже моторы, а не самолеты виноваты.

Б.А.В. -Александр Трофимович, Вы из поршневых летали на «Як»-7 и на «Аэрокобре», если брать из боевых истребителей?

Ч.А.Т. - Почему? На УТИ-4, на И-16 я не успел полетать. Нас готовили на И-16 сначала. Нас УТИ-4 летали. На УТИ-4, потом на И-16, потом Як-7 то, так это тоже переходный. Как учебный, в две кабины.

Б.А.В. - Если сравнивать «Аэрокобру» и Як-7, и И-16, УТИ вот этот. Какой из них Вам больше всех нравится сейчас? Что бы Вы выбрали?

Ч.А.Т. - так, оно ведь, вот если иметь сторону посадки, так «Кобра». Она для посадки самая благополучная. И-16 - он, и УТИ-4, он может, его только подзадрал, он может упасть на крыло. И критические углы, создается, и все. Ну, Як то, он более устойчивый, конечно.

К.О.Г. - А «Томогавки» и «Киттихауки» ?

Ч.А.Т. - Нет, я на них не летал, но летал у нас некоторые. Особенно они в Заполярье, англичане их посылали в сторону Мурманска, Архангельска. Отправляли их караванами. Английские летчики здесь облетывали их, ну и летали они дальше.

К.О.Г. - Просто, было такое мнение, что «Томогавки» не особо устойчивые сами по себе.

Ч.А.Т. - «Спидфайеры» были. Это у нас, среди летчиков, называлось «Спидфрайер». Это, говорят, «Спидфрайер». Он такой тихоход, неповоротливый был. Они же не давали нам ни одной хорошей машины. Американцы и англичане, они тоже, знали, что давать. То, что не годно, отдавали нам. А то, что себе, то получше. «Мустанги» американские, мы говорим: «Ну, давайте, дайте полетать, хотя бы!» У них там сразу же куртка кожаная, брюки, унты. Они там сразу сняли все, выходили вот так, за ним техники приезжали на «Доджике» три четверти, или джипы вот эти. И летчики садились, улетали. А американцы, они только с бетонки срулили, ну с полосы. Там железная полоса была, американская, выкладывали сеткой ее. Вот, они только срулили, и выходили. За ними приезжали техники, те садились, техники, и уже разруливали по стоянкам. У нас же техник не имел права рулить туда, на стоянку. Он только мог там летчику помогать. А у них вот так там. И они выходили без галстуков, вот в такой робочке летом. Остальное у них все оставалось в самолете.

К.О.Г. - А Вы с ними общались как-то?

Ч.А.Т. - Так, общения то так-то мало было у нас, тем более рядовые, так не очень то.

К.О.Г. - То есть, вас как-то пытались развести по разные сторон, чтобы вы не общались, или вы сами не хотели общаться?

Ч.А.Т. - Так, чего общаться то! Нужно, они по-английски, мы по-русски. Тут и разговаривать то как? Они кроме английского ничего не хотели знать! Они говорят с американцами: «Все должны изучать английский, а мы не обязаны изучать какие-то другие языки!» Вот, в Вене когда мы жили, там Вену же разделили на четыре части, тоже там американская, французская. У нас даже во дворце Франца Иосифа были у каждой армии свой дом офицеров. Ресторан там, ну не сам Франц Иосиф строил, дед его строил, прадед, отец его, все по частям строили. И вот заняли по частям французы, англичане, русские, потом американцы. Нам дали как раз эту зону дворца, там, где Александр отдыхал, когда приезжал в Австрию. Так вот, дали Александровские покое, там где коридор метров двадцать - тридцать, Александровские покои они и сейчас называются. Это там, где Александр отдыхал со свитой, это сплошные комнаты, залы. Так вот там мы и отдыхали. Приедешь туда, нужно обязательно купить билет в кассе на концерт, на лекцию, или в кино какое-то там, и давали стакан любого напитка. А внизу, там австрийцы обслуживали ресторан, там зеркала сплошные, все идешь мимо зеркал. Австрийцы обслуживали, музыканты играли австрийские, шикарно очень. Танцевальный зал был, там вот так глянешь вниз - свое лицо видишь. Паркет натирали так, что наш брат когда раскрутится, а там колонны были. В стороне зал был, а тут колонны были. Так, один раскрутился так, так он захватил одну колонну, и еще одну колонну руками обхватил. Скользко так, что я сразу вспомнил, как Суворов во дворец к какому то царю приходил. Он расшаркался там, а там швейцар стоит, идет по паркету. Ему говорят: «Так это же швейцар!». Суворов говорит: «Это не важно. Сегодня швейцар, а завтра…». Суворов не продолжал дальше, а все было понятно, что сегодня швейцар, а завтра…В Австрии очень хорошо было, там очень много достопримечательностей. Мы ходили в Венский лес, ездили, там у нас солдата украли американцы. Ну, взяли там, автобус один, взяли отличников ОБП, механиков. Ну, механики отдельно поехали туда, в Венский лес. А это американская зона была. Туда приехали сразу, а перед тем, как ехать, около Картплатца военторговский магазин был, там, где сейчас Войнам-победителям, войнам Советской армии памятник стоит. Ну вот, там военторг был, мы сначала туда заедем, продукции возьмем, а потом уже в Венский лес. А там трава везде, кустарники, деревья, дорожки асфальтовые, ларечки везде. Ну, и солдаты, они определились отдельно, мы тоже отдельно, только офицеры подальше. И один, а ларечки то рядом, он пошел купить сода-вассер, или чего-то там еще. А они, американцы, на джипе патрули ездят там, увидели его, схватили, тряпку в рот засунули в машину - и увезли.

К.О.Г. - Прямо у вас на глазах?

Ч.А.Т. - Нет, никто не видел ничего. А те механики думали, что он придет. До вечера досидели, часов в пять мы, наверно, поехали, проверили, а старшина говорит, что одного человека нет. - Как нет!? - Да, вот, ушел и не пришел! Поехали в американскую зону, в комендатуру, а там, а они какой-то дворец заняли, там лесенок сначала одна, потом вторая, потом третья на подъем. Два американца там стоят, руки назад, ноги так. У нас, у Славы Березкина, сын был, а жена то работала в госпитале. Ему лет пять, наверно, было, или шесть. Мы с ним в автобусе сидим, а старший ушел туда, в комендатуру к ним. Мы сидим с ним в автобусе, ждем. А этот, у Славы пацан то, взял, выбежал из автобуса - и по лесенкам туда. К американцу подходит, а тот стоит, вот так на него смотрит. Он ему достает белую шоколадку, такую маленькую, дал тому. Тот взял, а шоколад был белый, а белого шоколада мы еще тогда не знали. Тот взял эту шоколадку, кусочек откусил, и выплюнул прямо тому под ноги, и стоит и смотрит на него. А того это так и заводит. Вот, так он простоял, а Слава говорит: «Ну-ка, иди быстрей сюда домой!» Тот убежал. Вернулся подполковник, и говорит: «У них ничего нет, они не знают» Мы сели, и поехали, международная комендатура была, там, где все четыре коменданта в одном помещении сидят. Мы приехали туда, нашим говорим, что вот так и так, что были в Венском лесу, и одного солдата потеряли. Сержант один потерялся. Видно, поговорили с тем, а тот говорит: «Приезжайте, он у нас». Мы опять поехали туда, вернулись, они вывели егоНу, рассказал он: «Я только вышел, как они сразу меня схватили, скрутили, так что…» Вот таких случаев много было. Я долго там был. Я там девять лет был, с сорок четвертого, по пятьдесят третий год был. Я по всем этим странам проехал.

Б.А.В. - Александр Трофимович, давайте еще про войну поговорим. Что считалось боевым вылетом?

Ч.А.Т. - Боевой вылет, это когда пересекается линия фронта. Вот, мы с американцами

Стояли, мы не пересекали линии фронта, нам никому это записано не было, потому что линию фронта не пересекали.

Б.А.В. - А, когда вы перестали американцев сопровождать?

Ч.А.Т. - Они уехали, улетели они на Восток в ноябре сорок четвертого. Мы уже там собрались, потом прилетели мы в Гомель, из Гомеля в Бобруйск - и так вот дальше.

Б.А.В. - И, вот тогда началась более обычная, фронтовая работа? И вот тут пошли боевые вылеты?

Ч.А.Т. - Да.

Б.А.В. - Сколько в среднем делали боевых вылетов в день?

Ч.А.Т. - Ну, это как планировали задания. Не каждый же тут! Ты бы хотел летать, да не каждый день дают! Главком дает задание, задание на армию. Армия дает задание в дивизию, вот такие то боевые вылеты вам, такой-то район то-то делать, или разведку произвести, бомбить там, составы, прикрыть передний край обороны, или отразить налеты бомбардировщиков противника, прописывается на каждый день.

Б.А.В. - А все-таки в период наступления нашего, интенсивность же возрастала?

Ч.А.Т. - Конечно.

Б.А.В. - Вот в такие периоды, сколько обычно раз летали?

Ч.А.Т. - Ну, мы это не застали, как раньше это было в сорок втором, сорок третьем. Там по восемь - десять вылетов летчики делали в день, каждый летчик.

Б.А.В. - А Вы, Вы же Берлинскую операцию застали? Вы в ней участвовали?

Ч.А.Т. - Мы делали два - три вылета, больше трех не делали в день. И то не каждый день.

Б.А.В. - Вот Вы говорили, что вас, выделили, как разведчиков с напарником? Это сразу произошло, как вы на фронт прилетели?

Ч.А.Т. - Это произошло очень скоро. Потом я уже узнал, что это была инициатива Вершинина, командующего Воздушной армии, чтобы обеспечить себя разведданными. И он приказал в каждом полку выделить летчиков, пару разведчиков, которые могли бы вести разведку. Вот, Коля Буянов, в Крыму он пострадал, в госпитале лежал. Но он вернулся к нам где-то уже в конце сорок четвертого. Я у него ведомым стал, он ведущим. И нашу пару выделили в разведчики, выполнять разведывательные задания.

Б.А.В. - Расскажите, пожалуйста, об этом подробнее. Какие задания чаще всего приходилось выполнять? Какие запомнились больше всего?

К.О.Г. - Скажите, а какова была средняя длительность одного вылета?

Ч.А.Т. - Так, если с подвесным баком летишь, значит больше часа, час двадцать, где-то так. А если без подвесных баков, потому что с подвесными баками летали куда-то подальше, на сопровождение, в разведку, сопровождали бомбардировщики далеко. Так мы подвесные баки вешали, чтобы вернуться на этом горючем. А если на линию фронта, штурмовиков прикрывали, или что-то там еще, там уже без них. Потому, что в воздушном бою эти баки мы бросали. С баком нельзя воздушный бой вести. Мешало, маневренность теряется, и скорость, и все. Поэтому, перед началом воздушного боя, баки сбрасывали, и много летчиков погибало из-за этого. Вот, бак сбросишь, так интересно, он крутится, там иногда горючего полный бак. Он когда крутится, и бьет фонтаном, и получается на фонтане красиво. А летчик, когда сбросил, смотрит, как он упал. А летчик отвлекся, а в это время раз - и его сбили. И говорят, чтобы не раскрывал варежку, потому что многие вот так погорели на этих баках. Потому. что все приходит с опытом. Одного сбили, другие начали говорить, что не смотри как, а то… Немец, когда подбили самолет, он тоже смотрит, как он горит и как падает. Интересно же, а как он. Вот, пока варежку открыл, а там уже «Фоккера» подошли к тебе, и вот уже все. Сбил, и все, и не смотри на него, иди вперед, иди уже дальше. Может, кто-то у тебя уже сидит в хвосте, так что не разевай варежку.

Б.А.В. - А, все-таки про разведку. Какие задания были, что наиболее запомнилось из этого?

Ч.А.Т. - Что было? Вот, Вершинин нам приказал, «Пешки», Пе-2, наши Петляковы. У них тоже они большинство разведки, дальней разведки было. И они три дня вели танковую колонну из глубины тыла, из глубокого тыла немцев. И уже где-то подходили, уже осталось километров восемьдесят. А они днем ведут, а ночью нет. А утром снова вылетают, находят ее, и опять ее сопровождают. И они, в этот вечер оставили, утром полетели, а танковой колонны нет нигде. Облетели они весь этот район, танковой колонны нет. А это ведь не игрушка, двадцать восемь танков потерять, это не просто, не иголка, потерять такое. Ну, вот тогда нас и подняли, нашу пару. Говорят: «Идите, ползайте на животе, но танковую колонну нужно обнаружить, потому что она уже к линии фронта подходит, осталось немного». Ну, мы с Колей и полетели. Перелетели линию фронта на высоте, высоту при переходе линии фронта нужно всегда менять. Не в одном месте переходить, и не на одной высоте. Если сначала перешли на большой высоте, так обратно мы уже снижаемся до бреющего. Переходим уже на бреющий, чтобы немцы не ждали нас. Перелетели все, вышли в этот район, стали в круг - ничего не видно там. А снег выпал ночью, все белое, ни одного следа не видно, все запорошило, все гладко. Начали мы круги увеличивать, увеличивать, все смотрим. Тысяч пять у нас была высота, чтобы побольше видеть обзор крутимся, потом смотрим, в перелеске, и деревня между ними стоит. Мы оттуда уже спускаемся, я говорю: «Вон деревня стоит». Ну, и мы начали планировать на эту деревню, чтобы пониже спуститься, посмотреть. Ну, домов там сорок, вот такая деревня была, может тридцать. Ну, а кругом все белым-бело. Потом, отсюда мы заходим, а вот с этой стороны деревни, второй дом, смотрим - бревно какое-то из крыши торчит, черное. Думаю: «Откуда это бревно, и черное почему, когда вокруг все белое?» А потом, когда по внимательнее, когда спустились. Смотрим - а это там танки под крышами стоят. И они, как на скорости заехали в дом, крыша на них обвалилась, и стволы пушек торчат из под крыш. И мы смотрим, что которые механики не разгильдяи, так они обмотали белым пушки так, что их не видно на снегу. А этот, второй дом, у него там торчит, черный ствол пушки торчит. Мы когда снизились уже, так смотрим. Потом мы взяли, хотя нам и не положено было, стрельнули разик по дому. Там сразу загорелось, потому что бронебойно-зажигательные снаряды в пушке были. У них сразу пожар, немцы сразу из дома вывалили. Ну, и мы сразу доложили: «Рубин-1, цель обнаружена», и квадрат. Нам: «Будьте на приеме». Мы отошли, в высоту поднимаемся, потом Рубин-1 говорит: «Вам задание». Ну, а там же закодировано было все, нам надо лететь на аэродром штурмовиков, взять их там, а они уже будут готовы. И вывести их на цель. Мы перелетели линию фронта, вышли на аэродром. А там аэродром от линии фронта, наверное, километров десять-двенадцать, подлетаем, а там Илы уже взлетают. С ведущим связались. Они взлетели, собрались, а ведущий говорит: «Ведите нас на цель». Ну, мы вперед вышли, и повели их. Приходим, мы еще на подходе к деревне, а они уже, все танки выходят уже на дорогу. Из деревни они уже все вышли, идут уже на дорогу, к линии фронта. Они же думали, что мы уйдем домой, и спокойненько идут к линии фронта. Продолжают свой путь. А мы то идем со штурмовиками! Ведущий сразу: «Первое звено атаковать десятку первую, второе звено - третью десятку, и третьему звену атаковать средину. Они отрезали сразу же, бомбы сбросили. Они сразу же отход отрезали - иперед нельзя, и назад нельзя. И тут они начали, один за одним заходы. Мы в два захода тоже из пушек постреляли. Ну, первый то заход мы сделали, когда немцы побежали уже в канавы, в кусты прятаться. Так по ним еще дали. Но горючее уже на исходе было, мы говорим Рубину-1: «Разрешите нам на посадку». Ну, там все закодировано было, а я рассказываю, как все это было. Он нам разрешил. Мы попрощались, поблагодарили ведущего, говорим: «Спасибо за работу вам». Они нас поблагодарили за то, что мы их вывели на цель, и все получилось благополучно, и мы ушли. И нас Вершинин, когда мы уже к аэродрому подходили, он нам благодарность за выполнение задания объявил. И мы сели, все нормально. У Коли даже, мы сели только, мотор выключился, он не смог даже зарулить. У него была другая серия самолета, у него горючего в баках меньше было. Вот так мы этот полет и сделали, нормальный вылет.

Б.А.В. - Александр Трофимович, Вы говорили, что когда разведчиком летали, то не очень часто летали, да?

Ч.А.Т. - Так, командующий нас не задействует никуда: «Ждите приказ».

Б.А.В. - А когда Вы летали, какие чаще всего задания были?

Ч.А.Т. - Так вот, сопровождение «Бостонов». «Бостоны» тогда были, это Б-3, тоже американские бомбардировщики, двухмоторные. У нас дивизия, мы их прикрывали, они летали, бомбили. И на передний край летали.

Б.А.В. - А передний край, на прикрытие своего переднего края, да?

Ч.А.Т. - Да, конечно. Потому что ждут же. Немцы тоже бомбили передний край, так вот не дать отбомбить, уходили уже дальше в тыл, встречали их там. И когда уже их встретят там, начнут обстреливать, они уже бомбы бросали на своих, они разворачивались.

Б.А.В. - На каких высотах сопровождали наши бомбардировщики, и какой строй применяли? Какую тактику применяли?

Ч.А.Т. - Так, они девятками шли. Они всегда, бомбардировщики, шли девятками. У них три звена, девять бомбардировщиков. Ну, где-то метров восемьсот-семьсот, там вторая девятка идет.

Б.А.В. - На этой же высоте?

Ч.А.Т. - Нет, да там не большие, где-то тысяча метров, допустим, пятьсот метров, четыреста. И третья девятка идет уже. Это уже, когда полк у них вылетает. Иногда и по одной девятке, в зависимости от того, какая цель. Отбомбить какой-то передний край, так они девятку посылают. Три девятки туда, но на разные цели. А если, допустим, бомбят они город или железнодорожный узел, составы, так там они идут уже все три девятки, и бросают все сразу. Составы то растянулись, там обнаружили шесть составов, так по расстоянию они растянулись, и по скоплению.

Б.А.В. - А соотношение наших истребителей прикрытия к одному бомбардировщику какое было, на двадцать семь самолетов сколько наших истребителей было прикрытия?

Ч.А.Т. - Шла всегда пара. Вот, если девятка идет бомбардировщиков, слева и справа идут по паре истребителей. Вот так во всех идет. И сверху еще, в зависимости, или четверка истребителей прикрытия, или восьмерка. В зависимости от обстановки и от ожидания, сколько там истребителей нас встретят. Потому. что если откуда то снизу, или сверху, то эта пара всегда готова, она вступит. Истребители прикрытия, они смотрели за воздухом. Это группа прикрытия. Они тоже, восьмерка, допустим, если идет. Четверка идет, с каким-то превышением, на расстоянии, еще одна четверка идет. Если одна четверка, то она тоже выше идет, где-то километр - полтора, немножко чтобы было видно больше. И уже, если где-то что-то появилось, то они уже парами, там командир задачу ставит.

Б.А.В. - А когда бомбардировщики начинают бомбить, то ваши задачи какие, и действия какие?

Ч.А.Т. - Так, действия те же самые. Когда уже бомбардировщики вышли на боевой курс, то там они уже все. Они как вкопанные идут. Они уже не имеют права свернуть, или что-то, точно идут. Дошли до цели, сбросили, тогда они могут растянуться там, как говориться. Они стараются тоже, выдержать боевой порядок. Наши что, надо посмотреть, чтобы их зенитка не смогла зацепить. Зенитка где-то бьет со стороны, так иногда нужно подавить. Или отвлечь. Потому что «Эрликоны», они стреляли очень… Ну, военнослужащие у немцев были уже старые все. Особенно, когда мы бомбили Балтийский флот, так там вообще. Там они точно, к морю подходишь, береговую черту переходишь, они там ходят. Потом ближе подходишь, они как вкопанные стоят, и они сразу определяют высоту, и бьют уже наверняка А мы, летчики, уже привыкли, вот сейчас они должны открывать огонь, чтобы мы меняли. Они рассчитывают высоту. Допустим, четыре тысячи рассчитали, а мы в это время меняли высоту на пятьсот метров. И шапки все от взрывов внизу оставались. И самое главное, чтобы не попасть под первый взрыв.

К.О.Г. - Успеть предопределить, когда он произойдет?

Ч.А.Т. - Да. А если они накрыли, то кто-то обязательно будет сбит. А вот бомберы, так они, конечно… Мы то, истребители, если что можем вверх метров на пятьсот, снаряды уже все рвутся ниже. А они то уже не имеют права, идут плотным строем, на определенной высоте, и все уже.

Б.А.В. - А вот я читал, что по крайней мере в первой половине войны, до сорок третьего года, очень много потерь среди штурмовиков и бомбардировщиков было на выходе из задания? Потому, что прямо пишут, что истребители на выходе из задания плохо прикрывали - теряли бомбардировщики свои, или бросали их.

Ч.А.Т. - Так, там все было, конечно, во время войны. Потом, правда…

Б.А.В. - А у вас все это как было организовано?

Ч.А.Т. - Потом же было что еще. Если есть истребители противника, там уже другое совсем. Бывает, что зенитки очень сильно бьют. Там от зениток много бомбардировщики пропадают, сбивают. Истребители то тут ничего не сделают. Или когда девятка идет, допустим, а здесь две пары истребителей, а тут «Фоккера». Нужно отбивать «Фоккеров», и девятка остается без прикрытия. А где-то из-за облаков, или со стороны солнца, пара или четверка этих, оголенных уже, атакует их. И все, они уже погибали. А этим нельзя, потому что они других отбивают. Вот поэтому потерь на выходе больше бывало.

Б.А.В. - То есть, эта проблема до конца войны так и оставалась?

Ч.А.Т. - Конечно.

Б.А.В. - А как перехват немецких бомбардировщиков осуществляли, на каких высотах, какой строй? Какую тактику применяли?

Ч.А.Т. - Ну, немцы тоже девятками ходили, они тоже не нарушали. Это американцы, так они строй рой ходили, и никаких порядков не соблюдали. Сотня вылетит их, идут. Как вот галки летают, так вот они, никакого порядка нет. А немцы, они тоже шли девятками. Вот, только если ведущего сбивают. Вот Покрышкин, и другие - они летчики старые, так они когда атаковали бомбардировщиков, они старались сбить ведущего. Сбить или подбить, чтобы, когда ведущий упал, или загорелся, или ушел вниз, то рядовые летчики уже терялись. Они начинают думать: «А вдруг сейчас меня!» И тут уже строй расстроился, каждый спасал сам себя, и уходили. И уже бросали бомбы не доходя до линии фронта они, уже бросали на свои войска иногда, бросали бомбы, разворачивались, и уходили назад.

Б.А.В. - А немецкие истребители, они же прикрывали их тоже?

Ч.А.Т. - Правильно, тоже прикрывали. Немецкие истребители с нашими истребителями тоже вступали в бой.

Б.А.В. - А вот когда вы перехватывали немецких бомбардировщиков, у вас было разделение на ударную группу, группу прикрытия, сковывающую группу?

Ч.А.Т. - Да. Так было, конечно. Истребители тоже ходили, в зависимости, какая группа. Если восьмерка идет, так вот четверка, она как бы атакующая. А вторая четверка занимала уже более выгодное положение по высоте, и по расстоянию, чтобы можно было видеть и атаковать. В случае, если нападение, то высота когда есть, скорость, маневр.

Б.А.В. - Задача нижней четверки в чем состоит?

Ч.А.Т. - Так. Вот она как основная нападающая будет.

Б.А.В. - То есть, она атакует истребителей? Отвлекает их от бомбардировщиков? А верхняя четверка ударная?

Ч.А.Т. - Верхняя, как прикрытие. Она прикрывает, чтобы не допустить ни сзади, ни с облаков, ни со стороны солнца. Так они уже наблюдают, смотрят, принимают, тоже атакуют, чтобы эту сохранить четверку.

Б.А.В. - А Вам при сопровождении своих бомбардировщиков, штурмовке аэродромов, при перехвате немецких, Вам лично какие чаще всего задачи доставались? Вы где, в какой группе были?

Ч.А.Т. - Да я все больше с бомберами был, в сопровождении их.

Б.А.В. - Вы были в верхней ударной группе?

Ч.А.Т. -Нет, рядом с бомбардировщиками больше ходили мы.

Б.А.В. - Существовали ли какие-то наказания за то, что истребитель бросил бомбардировщиков? Или немцам удалось больше трех, или пяти бомбардировщиков подбить?

Ч.А.Т. - Так, конечно, наказание - какое наказание на фронте?

Б.А.В. - Я не знаю.

Ч.А.Т. - Ты и так уже на фронте, а говорили так, что дальше фронта не пошлют. Поэтому, конечно, все же переживали - как же это, потерять столько! Задача же дана всем, чтобы сохранить бомбардировщики. Это же в первую очередь ставилась задача.

Б.А.В. - Александр Трофимович, скажите, как вам самому запомнилось, вам удавалось сохранить наши бомбардировщики от атак? Или потери все-таки были?

Ч.А.Т. - Да, в принципе, при мне, я же не много летал при этих бомбардировщиках, так при мне не было таких, чтобы.

К.О.Г. - А все-таки, бывало так, что увлекались, когда немецкие истребители навязывали вам бой, пилоты увлекались, и отходили от основной своей задачи?

Ч.А.Т. - Так это правильно, и наши тоже так делали, чтобы отвлечь внимание, оголить бомбардировщиков. Это и у нас, и у них - задача то одна! Каждый старается связать их боем, чтобы оголить бомбардировщиков. А в это время свободные какие то там будут, они атакуют - и все. Истребителей нет, так тут уже легче!

Б.А.В. - Дело в том, что часто встречается такое утверждение, что в конце войны, а некоторые даже говорят, что это на протяжении всей войны было, что немецкие истребители мало обращали внимания на своих бомбардировщиков. Он очень легко ввязывались в бои с нашими истребителями, и бросали своих бомбардировщиков. Вообще, никакого внимания на них не обращали! Вы согласны с этим утверждением?

Ч.А.Т. - Для истребителя, у него одна задача - сбить!

Б.А.В. - Так вот, в противовес им говорят, что у наших истребителей, у них первейшая задача была не сбить немецкий истребитель, а сделать так, чтобы не сбили наших бомбардировщиков.

Ч.А.Т. - Правильно! Правильно! Нашей задачей и было, чтобы бомбардировщиков сохранить всех.

Б.А.В. - То есть, Вы согласны с тем, что немцы легко бросали, а мы тяжело бросали?

Ч.А.Т. - Нет, большинство не бросали. Если была возможность, то никогда не бросят. Всегда сопровождали их до своего аэродрома, встреча где назначена, все четко делают. Сопровождают. Тут же, бомбардировщик тоже, мы отбомбились, Бреслау, кажется, бомбили. У них девять штурманов сидит. В каждом самолете штурман сидит, летчик там, стрелок. За облаками бомбы они бросили. Ну, бомбы сбросили не за облаками, а в разрывах там, зашли, сбросили все. Потом повернули - вышли уже с боевого то, и они пошли на юг. Мы говорим: «Вы куда пошли?» А они: «Как, нормально». А мы говорим: «Ну, вы идите, а мы домой пошли». Они сразу: «Маленькие, маленькие! Куда вы покидаете нас?» А мы им: «Так, вы куда идете то, посмотрите! Девять штурманов сидит! Посмотрите, куда вы идете!» А они говорят: «Так, все нормально!», а мы им: «Ну, нормально, так идите, а мы пошли домой». Потом они, видимо, там опомнились, кричат: «Маленькие, подождите, мы сейчас вас догоняем!»

К.О.Г. - Может быть, просто, головной пошел - и все пошли за ним?

Ч.А.Т. - Да. Конечно! Мне вот рассказывали, в школе учились на бомбардировщиках, на «Бостонах» как раз летал, а мы встретились с ним на одном аэродроме. Я говорю: «Толя, вы почему блудите то?» Он летчик был. А он говорит: «Я же за ориентировкой то не слежу, я летчик. Мне куда штурман дает, какой курс, я туда и веду. Он дает курс, время и высоту. Я туда иду», Я говорю: «Так, как вы блудите то? Не ориентируетесь, куда идете, куда вас заведут?»

Б.А.В. - То есть, в данном случае причина того, что вы бросили бомбардировщиков, явилось то, что они не правильным курсом пошли, да?

Ч.А.Т. - Так, конечно! У нас же бензин то кончается! Они же бомберы, так они могут блудить, сколько хочешь. Я же говорю, что мы знаем, куда идти. А потом, они к нам пристроились, и все, пошли нормально, и сели. А сидели на одном аэродроме. Вот так вот, а они, летчики, говорят, что это не наша задача, это штурман должен вести. Наша задача вести самолет. Я говорю: «Мы то истребители, так мы за все один». Сам и штурман, и летчик, стрелок и бомбардир, и радист, и все.

Б.А.В. - В то время, как Вы на фронте летали, как Вы можете оценить качество летной подготовки немецких пилотов?

Ч.А.Т. - У нас двадцать часов налет выпускали, а у них двести. А на фронт они не пускали.

Б.А.В. - Ну, это же все равно какие-то средние цифры. А по воспоминаниям Вашим, вы на равных уже с ними воевали тогда, в сорок четвертом? Или превосходили их, может быть? Вот как Вам запомнилось?

Ч.А.Т. - Так, это же все зависит от того, какие летчики тебе попали, на каких ты нарвался Потому что в конце войны немцы уже в карусель не ввязывались с нами. Они атаковали из-за облаков, со стороны солнца. Атаковали, сбил - не сбил, он сразу же уходил вниз, до земли уходил - и домой. Он не возвращался. А ведь в сорок третьем, там сплошные карусели были, ввязывались. А ведь немцы тоже чувствовали, война идет, они тоже не хотели погибать!

Б.А.В. - То есть, вот эта тактика «кусай и бей», она у них преобладала в это время?

Ч.А.Т. - У них же, почему у них по триста пятьдесят два самолета сбитых, у немцев? У них бомбера сбил, там четыре мотора - значит, четыре самолета записывается им сбитых. Потом, у них фотокинопулеметы. У них, атаковали штурмовика нашего, Ила. Он на кинопленку заснял, он вышел, а тот идет, не падает. Он опять заходит, опять атакует, опять на пленку заснял, еще один - а Ил все идет. Вот, они там парой атакуют, может быть, по десять заходов сделали. А у них как в перекрестье фотопленки получил самолет, столько и побед. Они считают не сбитый самолет, как у нас - упал самолет, тогда сбил. У них фотопленки, фотоконтроль. Вот, они этого Ила говорят, что уничтожили. А этот Ил пришел домой весь в пробоинах, его ночью механики залатали, он утром опять пошел на задание, в бой. А по немецким меркам он уже уничтожен. И не только одним. Парой, допустим, они атаковали, по десять заходов сделали - у них уже по десять самолетов, им приплюсовали.

Б.А.В. - То есть, у вас в полку фотопулеметов не было? Только устные доклады участников боев?

Ч.А.Т. - У нас тогда и никто не засчитывал. Не было указания по фотопленкам засчитывать. Только, сначала было нужно, чтобы наземные войска подтвердили, это было где-то до сорок третьего. Потом это отменили, чтобы только летчики могли подтвердить, которые летели с тобой, допустим. Или упал самолет. Когда он за линию фронта упал, то тебе говорят, начальник штаба тебе говорит: «Ладно, освободим, если там остатки самолета будут, тогда мы тебе запишем».

Б.А.В. - А кто этим занимался, ведь это надо специально ехать туда? Была какая-то комиссия?

Ч.А.Т. - А у нас в полку был один такой старшина. Он механиком был. Ну, он такой арапистый был, он может. Это же, как в ГАИ, нужно чтобы он приехал туда, подтверждение нужно привезти. Подтверждения не бет…

Б.А.В. - А что считалось подтверждением? Заводской номер сбитого самолета, бирка с этим номером?

Ч.А.Т. - Там же он приносил справки, что ты на земле там был, видел этот самолет, у тебя все засняли там, фамилия, имя, отчество, а ты расписался. Ты знаешь, что самолет находится там то сбитый.

Б.А.В. - То есть, два или три человека могли этот документ подписать?

Ч.А.Т. - Да. Наземные войска, допустим.

Б.А.В. - И вот он ездил по частям, и собирал эти справки, да?

Ч.А.Т. - Так, по частям. Он приедет на передовую, а передовую же уже освободили, но там кто-то же находится, дает подтверждение.

К.О.Г. - хорошо, если это в поле. А если это в лесу, и не добраться никак? А координаты даны?

Ч.А.Т. - Конечно, он туда не ездил. Думаешь, его загонишь туда, в лес? Он скажет, что подтверждения нет - и все.

Б.А.В. - Так он просто приписками занимался ?

Ч.А.Т. - Какими приписками?

Б.А.В. - Ну как, если он не ездил сам на передовую?

Ч.А.Т. - Так он и не считает этот самолет. Упал - и все! Кто будет считать? Если в болото, в лес упал самолет, так он туда не полезет, и считать не будет. Он скажет, что подтверждения нет, что никто не дает - и все. А тут уже, если сбили, если ты не один летел, или звено там было, то те уже летчики могут подтвердить, что ты сбил этот самолет, и он упал, и что они это видели. Они уже пишут, эти два человека, или три, которые видели, которые с ним летели. Это уже подтверждение тоже.

2 часть. 16 октября.

А вообще, я о себе никогда не рассказываю. Я больше стараюсь рассказывать о боевых друзьях, а о себе не хочу. Потому что времени прошло уже очень много. Сейчас можно столько рассказать! И Камозин тоже не любил рассказывать о себе. Лучше о друге рассказать. А вот ребята десятый-одиннадцатый класс, я говорю: «Ребята, вопросы какие есть?» Ну, сорок пять минут дают, расскажешь там кое-что. А они: «Есть. А зачем вы победили фашистов?» Я говорю: «Как зачем?» А они: «А если бы вы не победили, мы бы жили сейчас, как все немцы живут. Пили бы баварское пиво». Я говорю: «Ты хоть знал планы Гитлера? Ты читал что-нибудь о них? Ты знаешь, что он хотел сделать с Россией? Он хотел Москву и Ленинград сравнять с землей, а на их месте сделать водохранилище. Чтобы столиц не было. Потом, он хотел всех советских людей сделать рабами. Кто не согласен работать на Великую Германию - того расстрелять! Использовать для добычи полезных ископаемых. Там они же были рабами! Их кормили там, давали четыреста граммов хлеба. И захотелось ли тогда твоему деду на таких условиях крутить любовь с бабушкой, чтобы появился твой отец? А потом появился ли ты в таком случае на свет?» Он говорит: «А я же не знал, что так это было. Я думал, что они придут, будет Германия существовать, Россия будет, ну, Советский Союз существовать, но только под руководством Гитлера. И мы будем жить в таких же условиях, а то мы сейчас живем хуже, чем побежденные. А тогда, я думал, что мы бы пили баварское пиво, и жили бы наравне со всеми». А когда я ему рассказал, что нужно было ожидать от Гитлера, о его планах, он говорит, что тогда ему стало все ясно.

Б.А.В. - Давайте про это поговорим. Вот тогда, на войне, у Вас какое отношение к Советской Власти было?

Ч.А.Т. - Я коммунист был. Самое хорошее отношение было. Мои родители, да все: и дедушка, и бабушка, все они жили при Советской Власти. У меня самое хорошее отношение к ней. В бой шли «За Родину!»

Б.А.В. - А как Вы считаете, вот на войне политработники были нужны?

Ч.А.Т. - Ну, политработники. Каждый политработник - разный. У нас был комиссар полка. Он на Кубани полетал, а как начали сбивать, он говорит: «Нет, я перейду, политработником буду. Летать не буду». И не стал летать. И, его задача была - он всегда на зарядку летчиков выгонял. Сам он перед строем показывал: «Вот так можно укрепить свое здоровье». А во время войны пишут, на орден то представляют. Он говорит: «Молод еще». Вместо Красного Знамени дают Красную Звезду. «Товарищ командир, они же нас так и обгонят, если мы будем им так давать ордена». У меня только отрицательное.

Б.А.В. - Вот, лично к нему?

Ч.А.Т. - Да. А так, политработники, конечно нужны. И в училище они были, и они делали свое дело, но вот этот П. Американцы нам дали летное обмундирование зимнее ихнее, полностью. И они решили, а они как подарили, мы же не должны сдавать. А они решили - сдать все зимнее обмундирование, а то летнее не получите. Ну, начали сдать. У нас один только, Коля Куличенко, у него отец был командующий корпусом. Он говорит: «Я не сдам». Он один остался, а у нас отняли. А потом тюками послали в Москву. А потом, уже где-то после войны, у комиссара квартиру ограбили в Москве, и шмотки эти тоже кто-то прихватил, так что это все в прок не пошло ему. А потом: «Товарищи летчики, вы, может быть, походите в столовую?» Надо было на завтрак, обед и ужин с аэродрома идти в столовую. «А я прока возьму автобус и поеду, привезу трофеи. И вам, заодно, прихвачу». Это уже в Германии все было. Ну, все согласились. Нам то за трофеями бегать некогда было. Это пехота, кавалеристы, так они успевали - если побывают там, так они уже все хорошее и заберут. Я уже после войны, в Польше, мне встретился один старшина. Он говорит: «Слушай, где здесь самогон можно купить?» Мы пошли, бутылку купили самогона. Потом сели, отдыхаем. Он часы обменял. Достает их, отдает поляку. Я говорю: «Зачем, ты же едешь домой, подарки, все такое?» А он говорит: «А у меня все в мешке есть. Вы же, авиация, придете, а там уже пехота прошла, кавалеристы прошли, все прошли. Все наземные войска прошли». А ему сорок лет было. Он говорит: «Я когда в квартиру захожу, я уже знаю, где отец хранил, где я хранил деньги, где драгоценности хранились. Вы же перины переворачиваете, все ищете. А я зашел: там посмотрел, там посмотрел, и пошел дальше. Так что у меня с этим все нормально».

Б.А.В. - Вы знаете, сейчас наши бывшие страны-друзья обвиняют нас, что мы там мародерничали, грабили. Понятно, что это было. Потому, что это на любой войне так бывает. Вопрос только в другом - каковы были масштабы этого? Вот в чем дело. Они это представляют так, что это наша бесчеловечная диктатура вот так вот людей изменяла. Они вот такую этому подоплеку придают.

Ч.А.Т. - Это уже разговор идет не о тех, кто по земле там ходили, а которые ездили. Вот, они увозили, конечно.

Б.А.В. - То есть, кто имел возможность увезти? А что, пехотинец простой, много он в вещмешке унесет?

Ч.А.Т. - Так больше всего пехотинцы, и все остальные, которые по земле ходили, искали , где бутылка хорошего вина. А так, чтобы это… Этот комиссар тогда нам привез по две простыни. В соловой говорит: «Ну, все довольны? Я каждому под подушку положил то, что мы привезли». А мы когда пришли, подушку подняли, смотрим там по две простыни. Белые, новые, чистые простыни. Он говорит: «Ну, как, все довольны?», мы говорим: «так зачем нам простыни то, нам же их дают». А он говорит: «Вы же, пацаны, не понимаете. Вам же платочки надо стирать, подворотнички надо стирать. Вы от простыни отрезали, подшили подворотничок чистый, в карман положили платочек - у вас все чистое. Грязное выбросили - чистое опять отрезали. Ходите вде чистенькие, воротнички у вас не стирать, ничего не нужно. Что для летчика еще лучше - больше ничего».

Б.А.В. - Можно так тогда спросить: среди рядовых летчиков не было такого стремления набрать этих трофеев, да?

Ч.А.Т. - Нам некогда было. Мы же не могли никуда ходить то. Это же нужно куда-то ехать - а на чем поедешь? А, потом же нужны полеты, каждый день полеты. И не знаешь, когда они кончатся. Летчики особо этим не страдали. Если еще рядом с аэродромом какая-то деревня, то еще куда ни шло. Кто-то сходит туда, посмотрит. А там уже нечего смотреть, там уже все посмотрели, когда там наземные войска прошли.

Б.А.В. - То есть, не было такое распространено? У вас в полку, по крайней мере?

Ч.А.Т. - У нас нет.

Б.А.В. - А было же еще такое разрешение - посылать посылки оттуда, с фронта домой. Вы этим пользовались?

Ч.А.Т. - А где посылку возьмешь? Это уже после войны, когда мы стояли уже в мирное время там, жили уже там, в магазинах, в военторге продавали все. Тогда посылали, конечно. Муку посылали, масло посылали. Раз в месяц можно было послать одну посылку до восьми килограммов. А на фронте, не знаю. Это может быть где-то в наземных войсках. А мы же не наземные войска, какие трофеи у нас могли быть.

Б.А.В. - То есть, среди большинства летчиков трофеев не было? Потому, что не было такой возможности?

Ч.А.Т. - Да. Не было такой возможности. Надо же куда-то идти, их где-то искать, а у нас не было возможности, не было времени.

Б.А.В. - Александр Трофимович, а какое отношение у Вас было к врагам в той войне?

Ч.А.Т. - Какое? Самое наихудшее. Потому, что это враг, который захватил Родину, поработил наш советский народ. Угнал только пятьдесят два миллиона двести тысяч, от шестнадцати до сорока лет на рабские работы в Германию. А сколько, преднамеренно, семь миллионов четыреста тысяч по приказу Гитлера, они в республиках наших уничтожили, преднамеренно! Они же гонялись за каждым, расстреливали уходящих.

Б.А.В. - А в чем эта ненависть выражалась?

Ч.А.Т. - В чем? Стремились быстрее на фронт попасть. Мне в школе предлагали, что давай. В ЗАПе предлагали, что инструктором, давай. Я стремился ехать на фронт и немцев бить, а чего инструктором то!

Б.А.В. - по воспоминаниям, которые совсем недавно опубликованы, возникает такая проблема: многие вспоминают, как реалию той войны, что немецкие летчики, в ходе воздушного боя, они стремились, даже те, кто, уже сбиты наши летчики и спускаются на парашютах, так они стремились их расстрелять прямо в воздухе. Вы наблюдали такое?

Ч.А.Т. - Так вот, на Зееловских высотах они же расстреливали. А Покрышкин был, он приказал не расстреливать летчиков, парашютистов. А когда у них в полку погиб летчик, его расстреляли на парашюте немцы. Он тогда говорит: «Приказываю всем: немцев, которые спускаются на парашютах - убивать!»

Б.А.В. - А как Вы помните, как этот приказ выполнялся? Так как, выполнялся. Но это редко бывало же так, что немец с парашютом выпрыгнул. Он если прыгает, то он уже где-то перед землей выпрыгивает из самолета. А так, они же расстреливали всех парашютистов, немцы же знали. Поэтому, все они тянули, не покидали самолет, пока есть возможность.То есть, это было очень рискованно, но у них было достаточно мастерства так вот прыгать?

Ч.А.Т. - Рискованно, а если его сбили на пять - на шесть тысяч, так у него время есть. А наши летчики в это время уже ушли. Он падал, горящий самолет падал. Если летчик не ранен, он тянулся. Потом видит, что уже пора прыгать - он прыгал, и все. Тогда уже по нему никто не стрелял. Эти летчики, которые сопровождали бомбардировщики, так они уже ушли, и его никто не расстреливал. Он таким образом спасался. А когда выпрыгивали, на Зееловских высотах, это уже под Берлином. Там были штурмовики. Там до шести километров - сплошные самолеты были. И когда туда подлетаешь - там самолеты горят, и наши, и немецкие, выпрыгивают. И тут не поймешь, потому что кусочек то земли небольшой. А туда вот, мы «Бостонов» сопровождали, они же на пять тысяч летали. Потом, внизу штурмовики, Лаги сопровождали их, Ла-5. Потом, Пешки тысячи на три шли. Их сопровождали свои истребители там. А уже мы и «Бостоны», мы уже на пяти километрах. Туда подлетаешь, там о земли и до шести километров высоты, со всех сторон летели самолеты. Для того, чтобы нанести удар, разбить, разнести эти Зееловские высоты, разбить укрепления там, захватить их. Так что там много было, подлетаешь там: самолеты горят, парашютисты прыгают, на парашютах спускаются и наши, и немецкие. И самолеты наши горят, и немецкие горят. Так что там бои очень страшные были. Они бросили все. Из Берлина, всех летчиков, которые там были, они бросили туда, чтобы сохранить, как-то удержать эти рубежи на Зееловских высотах, потому что шестьдесят километров было до Берлина.

Б.А.В. - А что запомнилось из встреч с гражданским населением? Вот, в Венгрии, в Австрии, в Германии?

Ч.А.Т. - Это уже после войны было все.

Б.А.В. - А во время войны Вы не общались с ними, не видели их?

Ч.А.Т. - Нет, у них же Геббельс, и Гитлер, говорили: «Уходите все на Запад, потому что идут русские варвары, сибирские медведи, всех уничтожают, всех насилуют!» Ну, пропаганда такая была. Они двигались так же, как наши на Украине уходили, эвакуировались в тыл. Также и они, все дороги были забиты. Немцы шли туда, потому что в деревнях никто не оставался. И в городах никто не оставался, они все шли, чтобы спастись. Ведь мы не расстреливали эти обозы, не расстреливали никогда. А они все эти обозы расстреливали, уничтожали. Они преднамеренно убили семь миллионов четыреста тысяч. Это преднамеренно, Гитлер приказал убивать. У них же книжки были, памятки «Как себя вести на оккупированной территории». Там прямо записано: «Убивай всех, уничтожай все, не зависимо от того. Кто перед тобой: старый или ребенок. Или женщина. Вот, они и выполняли приказ.

Б.А.В. - Это я знаю, что как гражданское население, их не было. Но я говорил с двумя ветеранами: один про Восточную Пруссию сказал, это вокруг Кенигсберга, а второй город Мускау, это на границе с Польшей. Он там в комендатуре военной был. И он говорил, что они потом, как только войска прошли наши передовые, потом гражданские немцы быстро появились в самом городе. И. который был в Восточной Пруссии, он тоже сказал, что крестьяне не ушли, они свои хозяйства не бросили. Они потом появились.

Ч.А.Т. - Правильно, потому что он в комендатуре был, он в городе жил - а мы то жили на аэродромах. Мы никуда уже с аэродрома то не уходили. А немцы только раз прорвались из леса, шли заблудившиеся немцы, прорывались к своим. И вот, они на аэродром вышли, начали обстреливать. Наши тоже их обстреливали, а потом они свернули, ушли тем же лесом. А так у нас, население то мирное местное, оружия ни у кого не было.

Б.А.В. - И в Венгрии точно так же было, и в Румынии, и в Болгарии?

Ч.А.Т. - Я там то уже после войны был. Мы уже там жили, и на частных квартирах жили. Там уже население к нам совсем по-другому относилось.

Б.А.В. - Скажите, а сразу после войны как отношения с западными людьми строились?

Ч.А.Т. - Так что, вот там с Изельштадта, это шестьдесят километров от Вены, там был аэродром. Город то был занят армией, штаб армии стоял, наземной. И мы, летчики, там с аэродрома на аэродром, между деревнями, было наверно километров пять. Полевой аэродром там был. И мы в этих деревнях жили, на частных квартирах. Жили по два - по три человека. Табольшинство австрийцы были, хорваты были. Ну, мы жили. У них деревянный дом такой. Там, в деревне, все деревянные дома были. Туда заходишь, там кухня, и две комнаты. Ну. вот они в одной комнате, хозяин и хозяйка, спали. А где столовая, или кухня, мы в этой комнате спали. Мы только переспим, уйдем на аэродром, а там и все. Поэтому они относились к нам хорошо. Они почему к нам хорошо относились, потому что мы к ним тоже относились хорошо. Мы пришли, у них ведро течет, того нет, другого нет. Мы в военторге пошли, купили, принесли им ведро. Ой, они к нам, совсем отношение сразу же меняется. Ведра принесли к ним потом, рубашку принесли, материала, хозяйке на юбку. Купили, там ситец такой был. Они были очень довольны. А у них этот фатер был, а они хорваты были. У них, допустим, он рассказывает, что Гитлер в каждую деревню приводил военнопленных, и раздавал каждому. Чтобы каждый владелец дома имел по одному работнику. Австрийцев Гитлер тоже считал, он сам австриец был, он считал, что это голубая кровь, и они не должны работать. Поэтому - вот вам! Берите, выбирайте, чтобы он у вас работал. А у них дом, и метров двадцать квадратных, не огород, а что-то типа, туалет у них стоял, дрова они пилили, там все заготавливали. Ну, они говорят, что у них они не работали. Они день отсидят, а у них нечего было работать, работы нет, земли то у них не было. И они, позавтракают там, в лагерях, обедать они туда ходили, и ужинать опять уходили туда. Там, где-то через пол года, или через год, еще партию пригнали, по второму. Каждый должен был взять себе по второму.

Б.А.В. - То есть, уже два человека?

Ч.А.Т. - Да. Он говорит: «У меня этот то ничего не делал, а еще второго, в приказном порядке. Ну, двое: один поляк, а другой француз был». Русские тоже были, но у него не было, в других семьях были. А в деревне Бауэр был, как кулак, вот, по-нашему. Он все земли имел. А этот фатер, он в четырнадцатом году призвался, был призван в армию. Ну, он такой здоровый был, выше меня, симпатичный такой. И он говорит: «В четырнадцатом году пригнали нас на передовую. Первый же бой, русские стали нападать. Я поднял руки, меня прихватили, и в плен. И я в плену был. Ну, там работали, направляли работать». А потом, он уже после войны, он до двадцать первого года жил в России.

Б.А.В. - Он русский язык, наверное, хорошо знал?

Ч.А.Т. - Он русский язык знал, хорват же он, он понимал все. И, главное что, он уже в госпитале был медбратом. И был начальник госпиталя, а у него дочка была, и то ему говорит: «Вот, давай женись, и оставайся здесь». А он говорит, что его так на Родину потянуло, что не смог устоять. И в двадцать первом году приехал на Родину, а на Родине ничего нет. А у Бауэра была сестра, от которой тот хотел избавиться, потому что лишний кусок хлеба, все богатые, они так. И вот, его сосватали. Ну, вроде подумали, что будут у Бауэра, что-то подаст, будут у него работать. Вот, у него они работали, жена и его сестра, и он то, что мы заработали, он на весах поставил, лишнего ни килограмма не дал, как сестре, допустим. Ну, вот та они жили.

Б.А.В. - Вот, пленные у Бауэра то и работали, наверное, да?

Ч.А.Т. - Я не знаю, был ли он тогда уже, наверно.

Б.А.В. - А вот, у других австрийцев работали?

Ч.А.Т. - Если земли нет, так где работать то им? Вот, они дров попилят, там подметут - вот и вся работа у них. Ну, кто-то, может быть, держал кур.

Б.А.В. - Вот об этом я не знал. Я знал, что в Германии их продавали, но не военнопленных, а вот этих, которых на работы угоняли, из нашего гражданского населения. Их там продавали, там были рынки такие, где их распределяли, продавали партиями.

Ч.А.Т. - Ну, а этих, раз Гитлер приказал.

Б.А.В. - Наверное, в Австрии была такая политика Рейха.

Ч.А.Т. - В Австрии так было. Потом, они награбленное привозили целыми машинами. И, один даже у нас техник узнал полотенце матери с Украины. Они же, полотенца, знаете, там вышивка. Он по работе, по рисунку, узнал у хозяев. А она говорит: «Так это нам привозили большими машинами, тряпки все. Выгрузят, и говорят, чтобы брали, кто и чего хочет». И там брали. А она говорит: «Я тоже там взяла полотенце». А он у нее на квартире жил.

Б.А.В. - И, что он тогда сделал?

Ч.А.Т. - Так что, ничего не сделал. Что он сделает? Не они же его грабили. Это грабили фашисты, которые там жили на Украине. Те подобрали и этим отдали, так…

Б.А.В. - А в целом, какая тогда была обстановка в Австрии, в сорок пятом - сорок шестом году?

Ч.А.Т. - Во всяком случае, ни одного убийства русского не было.

Б.А.В. - То есть, Вы не помните такого?

Ч.А.Т. - Не было. Не сообщали. Поляки, когда в Польше я сразу после войны был, из Германии вернулись в декабре сорок пятого, там поляки из каждой развалины русских. Идут офицеры, тогда ходили на озеро купаться, летом очень жарко было. На озеро пошли, переоделись, идем в гражданском, идем по городу Бронберг, большой город. Идем по центру, впереди идут наших два военных в форме. Потом - раз их где-то из развалин, там же дома все были разрушены. Потом, когда мы подбежали туда уже, капитан лежит, ему в сердце попали. А старшине в руку, рука у него пробита была. Ну, тут сразу, мы пистолеты достали, побежали туда. А чего они там, они же ждать то не будут, через дорогу, они уже ушли. Мы снова вернулись, потом в комендатуру позвонили, сообщили, там ехали, патруль вызвали. Потом комендатура приехала, начали прочесывать, да кто там, они ведь не сидят. Но там сплошные развалины.

Б.А.В. - А, это год сорок седьмой был, наверное?

Ч.А.Т. - Сорок шестой.

Б.А.В. - То есть, вне гарнизона в военной форме было опасно ходить в Польше?

Ч.А.Т. - Нет, в гражданской то они не знали. А в военной то, а почему они, особенно они не любили с красными погонами. В Белостоке, в августе сорок пятого года, там поляки, в общем, восстание было. И там дивизию НКВД бросили, танки, все там было, которая техника. Это поляки запомнили, что с этими погонами. Особенно, когда потом уже польская армия была. А польская армия. Большинство командиров то русские были. Если у кого была фамилия Осинский, или какая-нибудь такая, то ему говорят: «Приказ. Нужно послужить». Где-то два месяца по двадцать четыре часа занимались польским языком, надевали польскую форму. И, поляки когда узнали, а они тогда ведь были одеты как в парадное, «Конфедератка» эта, потом украшения были, все это. И, плац там недалеко был от нас, от городка. На плацу занимались пехотинцы, ну, отрабатывали строевую. Поляки когда узнали, что в Польской армии командиры русские, эти развалины занимаются, из развалин раз - смотрим, пан уже лежит. Они же и на Рокоссовского тогда покушались. Они же биндер отравляли, поляки. Еще во время войны, когда мы вперед шли, рядом с аэродромом деревня была, и пустые дома. Нас туда вселяли, вот нас двенадцать летчиков туда поселили всех в дом, поляк печку топил. Ну, а в магазинах же ничего нет. А поляки продавали самогонку, биндер. Мы купим бутылку биндера перед ужином, придем, разольем по пол стакана. Поляку говорим: «Пан, добже». Мы чокнемся: «Ой, нужно руки помыть». Мы ставим стаканы. А он уже выпил. А потом поляк, уже где-то на второй, на третий день, говорит: «О, пане, не добже. Нельзя так делать». Мы говорим: «А что?» А он: «Вы на мне пробируете. Вы давайте не деньги я буду покупать. Поляк поляку не продаст». А они карбида, бросали в самогонку карбида для крепости. Если переборщат - то сразу ноги протянешь. И поляк говорит так, а нам же еще лучше так, он покупает. Пол стакана себе наливает: «Вот, пробирую». Но много там ребят от этой самогонки погибло, наших русских.

Б.А.В. - То есть, вы знали, что таких случаев уже много?

Ч.А.Т. - Все уже были там, знали, что поляки специально так делали. Мы у этого пана спрашиваем: «Слушай, пан, почему вы русских не любите, травите биндером, стреляете?» А он говорит: «А за что вас любить? Мой дед, мой прадед рассказывали, что русские наши враги. Поляки были тогда в составе Российской империи. И все самое лучшее увозили в Россию, а нам ничего не оставалось. И почему мы вас должны любить? Пришла Советская Власть на Украину там, отсоединили когда, западная Украина, Западная Белоруссия. А поляков сослали, а там, чьи то родственники, чьи то дети. Так что, за что вас любить».

Б.А.В. - А вы что ему отвечали? Вот вы в сорок пятом году туда пришли, вот вы там.

Ч.А.Т. - А мы говорим, что мы то сейчас не делаем так. Мы даже вас угощаем. А он говорит, что не все так. Это вы, а некоторые пошли вон там, цап-царап. Так, были же всякие там. Который берет, что ему под руку попадется.

Б.А.В. - Как Вы относитесь к нашим, попавшим в плен к немцам?

Ч.А.Т. - Так что, вот власовцы, сдались которые, самостоятельно сдались, вот это дело уже другое.

Б.А.В. - Какое дело?

Ч.А.Т. - Это отношение уже отрицательное полностью. Это уже враги, а не русские люди. А, когда, вот Девятаев у нас, Иван Бабак, есть и другие, попали. У нас вот Ементеев, он выпрыгнул на парашюте, его окружают, он уже пистолет взял, отстреливался, последний патрон взял, приложил, ему снайпер - раз! Он ему три пальца отстрелил, он вот так попал в плен. Потом убежал, вернулся где-то сорок…, на Украину он пришел. Так что к ним я уже отношусь совершенно по-другому. И все так относятся.

Б.А.В. - А как? Как относитесь?

Ч.А.Т. - Уже с хорошей стороны, потому что он попал не по своей вине, его заставили, или захватили, или он был контужен. Или вот, как тут, хотел застрелиться, а ему не дали. Это уже совсем другое отношение к ним было.

Б.А.В. - Александр Трофимович, а Вы таких многих видели там, на фронте, в полку, в дивизии, которые вернулись, и снова продолжали воевать? Они чем-то особенным от других летчиков отличались?

Ч.А.Т. - У нас пришел только один, Ян, но ему уже не разрешили летать. Он был адъютантом. Война закончилась, потом он в академию ушел потом академию закончил. Потом я его на встречах встречал, полковником уже.

Б.А.В. - просто, в воспоминаниях такое тоже встречается, что вот эти летчики, они еще больше ненавидели немцев.

Ч.А.Т. - Конечно! В плену побывали, там их убивали, расстреливали на глазах, это все. Они рассказывали страшные вещи. Кто не мог - тех расстреливали, не мог идти - расстреливали. А эти, которые пришли с плена, они воевали нормально, если им разрешили летать.

Б.А.В. - Какой день или событие на войне Вам запомнилось больше всего?

Ч.А.Т. - Какие события на войне? Бои, полеты, вот, на разведку полеты, конечно. Приятно, конечно, было, когда эту колонну танков уничтожили. И наша заслуга, вроде, здесь есть конкретная. Потом Бреслау, когда мы там обнаружили шесть составов железнодорожных, стояли груженые техникой. И мы сообщили, бомберы пришли, разбомбили, тоже приятно. Тоже мы сообщили, мы то уже ушли на посадку, горючего мало было, а потом пришли бомберы, и нам уже рассказали, что все составы разбомбили. Составы были уничтожены, все нормально.

Б.А.В. - В какие-то приметы Вы верили на фронте, которые позволяли выжить?

Ч.А.Т. - Ну, обычно летчики утром не брились, вечером брились. Утром побреешься - собьют. Это же передавалось от старых к молодым, вот это так заведено было. Вечером бреешься, утром - нет. Утром просто, по тревоге, иногда, так всякое было. А вечером, спокойно уже после ужина побрился, так все нормально. А, таких примет, как таковых, вроде не было.

Б.А.В. - Амулетов не знали, ни у кого не было?

Ч.А.Т. - Нет.

Б.А.В. - Потому что, тоже, по воспоминаниям, было это у летчиков.

Ч.А.Т. - Так они, конечно были. Есть, которые, допустим, старые летчики. У них, конечно, были. И верили во что-то там.

Б.А.В. - А среди молодых ваших такого не было?

Ч.А.Т. - Нет, ну брились, конечно, мы все летчики вечером. Это так заведено было, когда мы пришли уже.

Б.А.В. - А вот, перед вылетом нельзя фотографироваться, было такое?

Ч.А.Т. - Да. Перед вылетом нельзя фотографироваться, фотографировались только после возвращения. Не было фотографов то тогда. У нас в полку не было.

Б.А.В. - Ну, вот приезжала же корреспондент к Покрышкину, и к вам в полк, может быть, приезжала?

Ч.А.Т. - Корреспонденты, правильно, приезжали. Из «Сталинского Сокола» приезжали, у меня и фотография есть. Но это уже все после полетов. Мы уже прилетели, уже провели воздушный бой, вот тогда уже.

Б.А.В. - Вот я встречал такое, что перед вылетом некоторые на дутик мочились. Это как бы залог, что ты вернешься с вылета.

Ч.А.Т. - В авиации же много таких было. Допустим, новый механик пришел, механики там его берут за ноги, за руки, и на бреющем его вокруг самолета.

Б.А.В. - То есть, у вас в полку такое было, да?

Ч.А.Т. - Да. Что было - то было. Ну, и дутик ему поднесут - давай, целуй! Вот это было такое.

Б.А.В. - А Вы наблюдали такой обряд сами, видели его?

Ч.А.Т. - Конечно! Там же открытое место. Механики не стеснялись этого, у них так заведено было. Они уже, новичка, как только придет, сразу один за ногу, другой за ногу, за руки так его. На бреющем вчетвером его, вокруг самолета.

Б.А.В. - А слова какие-то при этом говорили?

Ч.А.Т. - Вокруг самолета? Не знаю, может что-то и говорили. Я не помню сейчас. Да и не слышал. Близко мы не подходили. Вокруг самолета протащат.

Б.А.В. - Расскажите про отношения с техсоставом, какова его роль была на войне?

Ч.А.Т. - С техсоставом отношение у всех летчиков было отличное. Потому что без этого нельзя. Хороший техник, если он к тебе хорошо относится, он отдает все, ночью сидит, готовит самолет, чтобы утром уже можно было вылететь. На него уже надеешься, что он подготовил самолет, что можно лететь спокойно. Поэтому отношение было всегда у нас с техническим персоналом, да и вообще, на протяжении всей службы у меня с техниками отношения были отличными. После войны, когда пришли, в училище пришел он в одном обмундировании, потом пошел, на танцы идет - все в одном. У нас уже был запас старый, ему отдашь костюм: «Давай, вот костюм тебе». Он сразу: «Ой, спасибо, спасибо тебе, командир!» поэтому, отношения всегда нужно было строить с техником. Потому что он основной, ведь как он подготовит самолет, если он так будет халатно относиться, значит можешь разбиться. Механизм откажет, а есть много очень причин.

Б.А.В. - Вот, я знаю, по-моему уже в сорок четвертом году уже ввели журналы, где ты расписывался о приеме самолета перед вылетом. У вас, когда Вы прибыли в полк, уже было это?

Ч.А.Т. - Так был, конечно, прием. Главное, что техники молодые, они обижались. Но, это привычка уже. Нас так научили в училище: пришел к самолету, с техником поговорили, как готовность, как самолет, заправка, все это. Все нормально. Мы пошли с ним вкруговую обошли, потрогали все, как рули, посмотрели, все ли капоты закрыты. Ну, и заправочку, давай откроем бак, как там горючее. Просто, были случаи, когда забыл заправит, а потом вылетает, а горючего нет. Так что, в авиации много таких случаев всяких было. А потом техники уже привыкли. Он говорит: «Я, товарищ командир, уже осматривал». Я говорю: «Один глаз - хорошо, а два глаза - лучше. Давай, обойдем, еще раз все проверим». У меня уже на сверхзвуковом было, летал когда. Утром прихожу, тоже осматриваю перед полетом, пошел, смотрю - внизу вот такой щиток на пузе. Он там закрывается на замки. А механик, он там работал, несколько замков закрыл, и его крикнули в караул, в наряд. Он убежал и все оставил. Техник тоже утром не проверил, не проверил, видимо, и вечером. Я подхожу, смотрю - капот то болтается. Я техника подзываю, говорю: «А это что такое? Почему это так?» - «Это механик, он когда заканчивал, его вызвали в наряд. Сразу побежал, и я забыл». Я говорю: «А если бы капот под потоком открылся вот так вот, что бы было тогда?» Поэтому нужно всегда смотреть.

Б.А.В. - А вооружение там, на фронте, как проверяли перед вылетом? Только внешний осмотр?

Ч.А.Т. &nda; Капот открывали, там же патроны в зарядных ящиках. А в плоскостях еще были пулеметные ленты, там то их уже не открывали, потому что они по всей плоскости там растянуты были.

Б.А.В. - То есть, тут уже на честное слово просто полагались?

Ч.А.Т. - Так, конечно. Потому что верили же друг другу, механику же верили всегда во всем, технику доверяли. Ну, бывали перекосы. У меня то не было, но бывает у ленты перекос. Неправильно заправят когда. Пулемет уже не работает. Ну, потом начнут искать, и найдут, где перекос. И вообще причину, почему не работает - перекос, или что-то еще. Она по плоскости длинная такая идет. Одну неправильно уложишь - и все. Нигде нельзя спешить в авиации, потому что когда делается неспешно, это все делается по порядку, и все нормально бывает. Большинство то в авиации нормально происходит, но бывают случаи, техника есть техника.

Б.А.В. - Как отдыхали, развлекались на войне?

Ч.А.Т. - Так чего на войне, с утра и до вечера, пока не стемнеет, все на аэродроме. Как развлекались, если все на аэродроме?

Б.А.В. - Ну, допустим, что нелетная погода.

Ч.А.Т. - Ну в зависимости, совсем то нелетной погоды нет. Уже, в каких условиях летал, в каких облаках летал, некоторые летчики очень опытные были. А мы, те кто помоложе были, квадратики чертили там, в морской бой резались. Так его, придумывали там всякое.

Б.А.В. - Танцы, песни?

Ч.А.Т. - Танцы только после ужина. Собирались у нас, у нас баянист был. Он артиллеристом был, а в госпитале был в группе выздоровления, мы его взяли. У него небольшой баян был.

Б.А.В. - А было с кем потанцевать, женщины в полку были?

Ч.А.Т. - Ну а как же! Женщины в полку были. Связисты по связи, прибористы, оружейницы были, радио обслуживали.

Б.А.В. - Как отношения с ним строились?

Ч.А.Т. - Так чего, они же в каждом экипаже почти были. Потому, что там летчик, потом механик, моторист, приборист, по приборам который, радист. А это все девушки были. Так что с ними отношения всегда хорошие были. У нас многие поженились потом.

Б.А.В. - Именно на них?

Ч.А.Т. - Да. Работали некоторые с начала войны в экипаже. За четыре-пять лет сдружились, поженились.

Б.А.В. - А ППЖ среди них были?

Ч.А.Т. - Так ППЖ, о них же не узнаешь, не разглашается, они же с руководителями. Шульцы, рядовые то, не имели ППЖ, а там не узнаешь.

Б.А.В. - А много из них по беременности отправили домой?

Ч.А.Т. - Нет, у нас не было таких.

Б.А.В. - В полку ни одной?

Ч.А.Т. - Нет, не беременели. Делали, наверное, так, чтобы не было этого.

Б.А.В. - Аборты?

Ч.А.Т. - Да кто его знает! Об этом же не знаешь ничего. Заболела, допустим, так заболела, болеет и все. Не говорят же тебе, где заболела. Каждый человек имеет право болеть.

Б.А.В. - А как Вы помните, к ним отношение как к равным было, или им старались какие-то послабления делать?

Ч.А.Т. - Так как! Как девушке, женщине - конечно, какие-то делали.

Б.А.В. - А какие?

Ч.А.Т. - Да какие, допустим, что-то нести нужно, кто-нибудь, механик, или моторист, говорит, что давай я отнесу, что-нибудь тяжелое. Конечно, их уважали.

Б.А.В. - А было ли такое, что вот женщин из своего полка старались оградить от контактов с военнослужащими из других полков? То есть, говорили, что вот это наше, и нельзя вам с ними никаких дел иметь?

Ч.А.Т. - Так было обычно, что полк стоит один, если даже на аэродроме два-три полка стоят, так у них своя стоянка. Там своя столовая, все свое, поэтому с этого аэродрома они не пойдут сюда к нам, и мы не пойдем туда, к ним. Если никого не знаем, так зачем идти? У нас свой коллектив.

Б.А.В. - А если любовь там какая-нибудь?

Ч.А.Т. - Ой, любовь, если любовь, чтобы ее завоевать, так нам нужно ходить месяц туда. А потом, мы на одном аэродроме очень мало стояли. Раз - и мы уже перелетали на другой аэродром. А эти, либо остались, либо куда-то тоже уже улетели. Нет, там только свой коллектив у нас был, танцы тоже только со своими, с других полков то и не ходили. Ну, а после войны, так там уже ходили. Вот в Польше уже, так там уже из госпиталей приходили. Там польский госпиталь был, так все русские врачи и сестры были. Они к нам в гарнизон приходили на танцы. А во время войны то этого не было, сложно было.

Б.А.В. - Александр Трофимович, как Вы можете описать роль боевого товарища на фронте?

Ч.А.Т. - Боевой товарищ, это конечно, очень важно. Таких нужно ценить, уважать, потому что они в нужный момент меня всегда выручали. Потому, что всегда был закон: «Сам погибай, а товарища выручай», и так многие делали. Да, большинство делали так. Потому. что, из летчиков, допустим, он видит, что тебя атакуют, так он сразу принимает часть удара, спасает. Много таких. Ну, и наземные войска, там тоже так же, друг друга выручали. Боевая дружба, это конечно очень серьезная вещь.

Б.А.В. - А вот. Проявления этой дружбы я читал, такие были, что по положению на представление к Герою Советского Союза нужно было иметь определенное количество сбитых самолетов. И в некоторых полках, друзья отдавали свои сбитые самолеты другу, чтобы ему недостающее число до Героя получить.

Ч.А.Т. - Так это же сразу так не сделаешь. Это нужно тогда, когда, полетели, восьмеркой, допустим. Один сбивает, у тебя там не хватает, ты записываешь, а те подтвердили, что это ты сбил. А так, чтобы ты в другом месте, в другой час там был, или к тебе пришли, и говорят: «Бери мои сбитые», так не получится.

Б.А.В. - Я это понимаю. А у Вас в полку такое было, практиковалось?

Ч.А.Т. - Да нет, у нас были Герои, которые сами отрабатывали все, без приписок. Вот, Похлебаев, Иванов был. Нет, у них было все нормально. Там, сначала с одиннадцати. Одиннадцать самолетов. Потом все добавляли: тринадцать, до двадцати одного. Я знаю, у нас Бобров был, он в Испании начинал войну. У него уже сорок шесть было сбито, а у нег ни одного Героя не было. Уже после войны, он говорит, а мы так с ним подружились. Он командиром полка был, потом зам. командира дивизии. Ну, мы с ним ездили так, я ему всегда буксировал конус. Он говорит: «Ну, Саша, едем в отпуск. Я в Москву заеду, там у меня приятели испанские еще есть. Жди Указа, Героя будут делать». Приезжает. Я говорю: «Что? Все газеты пересмотрел, Указа нет». А он: «Будет, будет». Посидели хорошо, пообещали. Все нет и нет. А потом уже я выяснил, что у него, оказывается, жена была, а брат у жены был враг народа. На Украине секретарь райкома был, и он как враг народа был репрессирован. А у него была жена, сестра врага народа. И у него, и сбитых был уже за сорок, и характеристика. Он уже продвинулся до командира полка, все уже. Все пишут везде, что все хорошо, хорошо. Но у жены брат враг народа. И все ему: раз - и зарубили. И дали ему, когда от нас он уже уехал командиром корпуса на Камчатку, ему уже присвоили где-то в девяностых годах, он еще жил. Так что было много разных случаев. Нужно было давать Героя, а не присваивали, и никто не знает, почему не присваивали. По крайней мере, летчик об этом не знает, ему же не зачитывают, личное дело не показывают, на каком основании ему отменяют все это.

Б.А.В. - А тогда, на фронте, вот эта наградная тема насколько была важна для Вас и Ваших товарищей?

Ч.А.Т. - Там же писали на награжние командиры полков. Ну, штаб подписал, значит командир подписывал. Давал уже, кому что. Да комиссары еще проверят: «Он еще молод».

Б.А.В. - То есть, комиссар мог вычеркнуть или изменить?

Ч.А.Т. - Мог. Два человека решали, он наравне с командиром. Тогда комиссар был не замполитом, он был вторым лицом, отвечал. Поэтому он мог все сделать.

Б.А.В. - Давайте теперь про переход от боевой работы к мирной жизни поговорим. Вы помните, в конце войны Вы что думали про будущую мирную жизнь? Какой ее себе представляли?

Ч.А.Т. - Мы двенадцатого мая в Берлине были у Рейхстага, ездили мы от аэродрома автобусом. Мы сидели на ступеньках, и думали: «Все, война закончилась, чем заняться? Сколько проживем?» Ну, никто не рассчитывал, я не рассчитывал, что проживу до восьмидесяти пяти. Думал, что, ну сколько, ну десять лет проживу - и хватит. А оказалось, чуть больше. Восемьдесят пять на будущий год уже будет. Ну, большинство тогда авиации сократили, особенно бомбардировщиков. Целые дивизии сокращали, уходили летчики в запас. А нас оставили, истребителей, мы продолжали летать. Нас оставили там, в оккупационных войсках. Вот так мы, в Германии сразу были, потом в Польшу перебросили. В Польше там, уже второй раз после войны, сорок шестой год. Мы в декабре сорок пятого в Польшу из Германии, а уже в декабре сорок шестого мы уже в Австрии были. В Чехословакии посидели, потом в Австрии. И в Австрии, мы там уже долго, остановились там. Там уже на зоны поделились, Холодная война началась, нам уже дали реактивные самолеты, потому что американцы уже обнаглели. С американцами сначала, когда на Украине мы были, мы в хороших отношениях с ними были. Друг друга приветствовали. И в Вену, когда мы приехали, вошли в Вену. Мы приветствовали, он приветствовали американцы, англичане, французы. Шотландцы были в юбках. И мы как-то по Вене идем, а у них посольство там было. Смотрим - солдат в юбке, мы как-то, увидели в первый раз. Но он нас поприветствовал.

Б.А.В. - Они в охране были, охраняли там, наверное?

Ч.А.Т. - Они стояли у входа, везде у входа стоят по два человека: и в гостинице, и в посольстве, и везде. Мы так прошли, метров тридцать, потом говорим: «Пойдем, еще посмотрим!» Проходим опять с этой стороны, он опять руками: чук-чук-чук, бросил винтовку так. Мы прошли, поприветствовали его. Вот так мы в первый раз в юбке солдата увидели. А потом там уже разделили Вену на четыре части, дворец Франца Иосифа там тоже разделили. Американцы со своей территории, там парк большой вокруг дворца Франца Иосифа. Они со своей территории, у них чугунная была ограда у дворца, фигурная такая. Американцы ее сняли всю, и увезли в Америку.

Б.А.В. - Насколько я понимаю, уже к сорок шестому году отношения начали портиться? Они перестали вас приветствовать?

Ч.А.Т. - Конечно! Там уже не стали приветствовать. Они уже у нас солдата похитили. При Рузвельте были хорошие отношения, а этот пришел, когда он говорит, что: «Русские - это наши враги!» И он всех, которые соприкасались с русскими: Германия, Австрия, на Украине, он их всех отозвал в Америку, а оттуда послал новых командиров и офицеров, и сказал, что русские - это наши враги. А раз президент сказал, то они и относились к нам, как к своим врагам. Они уже и не приветствовали, не здоровались, ну и мы тоже проходили, если они не хотят, то зачем нам! Им уже по нашей территории был коридор выделен. Летать они могли только по этому коридору. Если они нарушают, нас уже поднимали, мы тогда подлетали к ним, махали крыльями так, и они опять заходили в коридор свой, и шли на Будапешт, или на Бухарест. Так что вот эта Холодная война началась. А потом нам уже дали реактивные самолеты в сорок седьмом году, Миг -17. В Союзе то еще не было, а в первую очередь дали в Германию, в Австрию, где оккупационные войска стояли, туда. Потому что американцы уже летали на реактивных самолетах, а нам тоже дали.

Б.А.В. - Александр Трофимович, вот Вы думали на ступеньках рейхстага. Что после Победы максимум десять лет проживете, а почему Вы так думали?

Ч.А.Т. - Да кто его знает, почему! Война прошла, вроде. Сидели, думали, ну сколько? Никто не думал, что мы по шестьдесят лет проживем.

Б.А.В. - А почему? Вроде бы Победа, победили, надо жить, радоваться? А Вы себе всего тридцать лет жизни отмеряли!

Ч.А.Т. - Ну, вот так вот, сидели и болтали. Не о чем было думать тогда. Ну, пожить то еще нужно, узнать как там чего дальше будет. По сколько? Ну, лет по десять - пятнадцать еще проживем.

Б.А.В. - Но я не понимаю, как это так? По воспоминаниям, это была такая радость огромная, такие испытания вынести, победили, выжили, теперь же надо пользоваться этим!

Ч.А.Т. - Да, это все было за спиной.

Б.А.В. - Может быть, Вы плохо себя чувствовали, здоровье, или еще чего? Я не понимаю.

Ч.А.Т. - Да мы сами не понимали.

Б.А.В. - Тогда такой вопрос. Сразу после войны, вторая половина сорок пятого, сорок шестой год, сокращения вот эти начались в авиационных частях. Вы не помните, среди летчиков, и техсостава, может быть, конфликтность повысилась, ссоры? Я читал, что в авиационных частях даже такая волна самоубийств прокатилась.

Ч.А.Т. - Нет, у нас не было такого. Ну, мы с техниками жили всегда и до конца, все нормально. Хорошие у нас отношения были. И самоубийств у нас не было в полку, да и в дивизии не было.

Б.А.В. - А можно сказать, что на фронте, там вот на войне, сформировались какие-то свои представления о справедливости и несправедливости, которые отличались от этих же представлений в мирной жизни?

Ч.А.Т. - Конечно же, фронт сформировал потому что. Ну что, с десятого класса мы пришли, какое понятие мы имели о жизни? А это заставило совсем уже по-другому взглянуть, все эти переживания. Все это откладывалось. Уже делали все, чтобы лучше сделать как-то, помочь другу, товарищу, прийти на выручку, взаимопонимание чтобы было между нами. Особенно в паре, когда летаешь в паре, так тогда уже как один человек, мы защищали друг друга, как могли.

Б.А.В. - А вы не помните, тогда в сороковых годах, может быть, в пятидесятых, Вас не тянуло обратно на войну? Не в плане того, что вернуться к этим испытаниям, а чтобы вернуться к этим отношениям, этим особым и доверительным.

Ч.А.Т. - Так, в авиации, когда мы уже перешли на реактивные, у нас со всеми, и с техниками всегда отношения хорошие были.

Б.А.В. - То есть, на войну, в ту обстановку вернуться не хотелось?

Ч.А.Т. - Конечно, кому хотелось! Потому, что отношение было хорошее, техника была хорошая, летать хотелось, продолжать, потому что это любимое дело, которое полюбил.

Б.А.В. - А сны о войне снились после войны?

Ч.А.Т. - Ну а как же! Конечно. Это же каждому снились.

Б.А.В. - А какие они были, приятные, не приятные, эти сны?

Ч.А.Т. - Так это по всякому.

Б.А.В. - А у Вас какие были?

Ч.А.Т. - Ой, да сейчас разве вспомнишь, какие там сны были!

Б.А.В. - Вот мне самоходчик один рассказывал, что ему часто снилось, как он на самоходке в атаку идет. Такое состояние, даже в кино видит, как в атаку танки идут, и от волнения стул под тобой ходуном ходит.

Ч.А.Т. - Так это же переживания. И мы, когда смотришь про авиацию особенно, конечно все это вспоминается, переживается. Иногда и радостные такие, иногда и не радостные, показывают сцены, когда переживаешь. Потому что это все в тебе остается.

Б.А. - А вину перед погибшими товарищами чувствовали за то, что они погибли, а Вы живой остались?

Ч.А.Т. - Так, в полку у нас не так много погибало В последнее время один только погиб. Хороший был, командир звена он был. Сергей Нестеров. Его уже сбили в Германии. А сбили его, «Фоккера», который сбил Сергея, я сбил. Мы сопровождали бомберов. Ну, я, первая девятка была, я во второй девятке был. Ну, и с этой стороны тоже пара. Ну, и четверка была Худякова, штурман полка был. Он прикрытием был. Мы идем, так спокойно. Худяков кричит: «Фоккера!» Он в группе прикрытия был. Ну, сразу смотрим, «Фоккер» надо мной, но на высоте, метров, наверное, триста. Ну, он пошел, проскочил меня, и пристраивается, а там командир полка шел и Серега. Я то почему-то думал, что он на командира полка клюнул. А они поменялись местами. Там, где обычно командир полка, сейчас был Сергей. Он к нему прицелился, я сразу повернулся, газу увеличиваю, и пошел за ним, в хвост. Открываю огонь, я смотрю, он уже по «Кобре» нашей стреляет. И, я пока стрелял, он задымился, загорелся так, и сразу пошел вниз. И этот самолет тоже пошел вниз. А тут как раз на боевой курс надо было, бомберы уже развернулись. И я уже не стал следить за ним, потому что бывает так, что за падающим самолетом следят, тот летчик, который сбил. А за ним в хвост еще пристраивается, и его сбивают тоже. Я развернулся так. И потом ездили техники, где-то метров за пятьдесят друг от друга упали, два самолета.

Б.А.В. - А Вы за войну сколько сбили самолетов?

Ч.А.Т. - Так, у меня один. Потому, что у меня воздушных боев то. Вот, первый воздушный бой, и первый сбитый. Воздушных боев то так-то не было.

Б.А.В. - А Вы не помните, вот после войны, пришли к вам в полк летчики не воевавшие.

Ч.А.Т. - Да. С училища пришли.

Б.А.В. - Как отношения между вами строились сразу после войны?

Ч.А.Т. - У меня вот Русских пришел, тоже кировский. Он ведомым у меня был. Да, нормальные у нас отношения были. В училище друг друга знали, в аэроклубе друг друга знали. К молодым у нас нормальное отношение ко всем было.

Б.А.В. - То есть, не было такого пренебрежительного отношения, что вот вы там, в тылу отсиживались, а мы тут воевали за вас?

Ч.А.Т. - Всегда им все показывали, рассказывали все им. Помогали всегда. Технике пилотирования, ведению воздушного боя обучали. Так что мы им помогали, они не обижались на нас.

Б.А.В. - Мне бы хотелось еще про авиацию поговорить. Я так понял, что о «Кобрах», как о самолетах боевых, у Вас не очень высокое мнение?

Ч.А.Т. - «Кобра» чем выручала, только пушками. Немцы боялись этой пушки. Если снаряд попал в плоскость, на выходе он давал полтора метра. А это уже потоки встречные разрушали, и все. На наших же не было. Потом появились на Яках, там, двадцати миллиметровая пушка, крупнокалиберные пулеметы, раньше был на «Ишаках». А у немцев этой пушки не было. У них двадцати миллиметровые были. Поэтому они этих «Кобр» и боялись, что болванка попадет. А так она, как истребитель, самолет конечно не очень. Входила в штопор в любой. Там только перетянешь. Говорят, что самолет нужно чувствовать задним местом. Когда будешь чувствовать, тогда ты будешь летчиком. А когда машину тянут, тянут, тянут, не чувствуют ее, ручку, она критический переходит угол, она раз - и сваливается в штопор. А из штопора вывести сложно, не каждый летчик может вывести, справиться. У «Кобры» чем было плохо: Она ручку управления, руку же держишь свободно, чуть-чуть держишь так, не жмешь, держишь, управляешь. А когда в штопор она входит, она ручку вырывала из руки летчика. И она носилась, потому что элероны у нее там колеблются тоже, и она за элеронами ходит. И летчик видит, что ручка сюда - он сюда, а она уже перешла сюда. Вот он, пока ловит, не поймает - и все, уже земля. И кто-то умный из летчиков, нам потом подсказали: «Вы не гоняйтесь за ручкой, потому что вы ее все равно не поймаете. Потому, что она носится по кабине, как...» Ну, у меня то не штопорил. А ребята рассказывали. Он говорит: «А борт то вот». Там кабина вся, приборная доска здесь. Говорит: «Руки по борту пускаете, за доску туда отгоняйте, и она носится здесь вот. И вы подтягиваете, и управляете». И вот, потом, конечно, многие разбились в погоне за ручкой. А простой способ такой. А если ручкой завладел, то все уже, можно вывести самолет.

Б.А.В. - Как оцените управление режимами двигателя на «Кобре»? Удобно, не удобно?

Ч.А.Т. - Так, управление на самолетах везде все удобное. Они все на одном борту, так, рычаг управления. Так что это нормально все.

Б.А.В. - То есть, шаг винта менять, форсаж включать, это все удобно было?

Ч.А.Т. - На «Кобре» жене было. Там максимальные обороты, форсажа не было там. И шаг не менялся там.

Б.А.В. - Там нагнетателей не стояло?

Ч.А.Т. - Нет. Только за счет оборотов.

Б.А.В. - То есть, единственное управление, это прибавлять количество оборотов, да?

Ч.А.Т. - Да.

Б.А.В. - А газ, отдельная ручка была? Количество оборотов одна, и газ?

Ч.А.Т. - Нет, там все совмещено.

Б.А.В. - А кабина удобная была на «Кобре», комфортная?

Ч.А.Т. - Так, кабина что, вот потом уже делали, сюда валики прикрепляли, к самой кабине. Когда входили в штопор, головой мотало так, можно головой удариться, и потерять сознание. Так вот эти валики крепили.

Б.А.В. - Какой-то мягкий материал?

Ч.А.Т. - Поролон был, толщиной в руку, обшит был. И их прикрепляли за головой. А так, нормально.

Б.А.В. - Как качество связи на «Кобрах» оцените?

Ч.А.Т. - Связь там была, конечно, хорошая. Там было два передатчика, и три приемника. Там связь была, как вот мы сейчас разговариваем. А наши были, там на Яках, и на других, так там трески, шумы. И большинство летчиков снимали эти наушники, и не пользовались. Если шум такой, так ничего не слышно. И это отвлекает. А здесь очень тихо было. Поднастроишь все до полета, и связь была отличная. Друг друга слушали, и сам слушал хорошо.

Б.А.В. - Там такая мощная пушка стояла, а сильно трясло самолет при стрельбе?

Ч.А.Т. - Когда ведешь огонь, когда прицеливаешься, когда тут все, так и не обращаешь внимания на это.

Б.А.В. - С какой дистанции начинали открывать огонь?

Ч.А.Т. - Дистанция? Так чем ближе, тем лучше. Некоторые открывали с четырехсот метров, а так - двести, сто пятьдесят, вот так.

Б.А.В. - То есть, как некоторые говорят, это когда заклепки видно на фюзеляже у немца, тогда это нормальная дистанция? У вас было такое в ходу определение, по заклепкам?

Ч.А.Т. - Да нет, я по заклепкам не гадал. Когда стрелял в него, так надо просто попасть. Чтобы снаряды шли в самолет.

Б.А.В. - А прицелами этими пользовались, или так, на глазок?

Ч.А.Т. - Только прицел. А на глазок, куда пустишь?

Б.А.В. - Ну, как вот некоторые в воспоминаниях.

Ч.А.Т. - Ну, если ты уже близко подошел, так конечно. Там уже по трассе. Если трассеры есть, то можно уже по трассе корректировать. А если трассы нет, и ты только начинаешь, и на глазок, то куда они полетят? Может, над плоскостью полетят. В целом, конечно, прицелом обязательно пользоваться.

Интервью и лит. обработка: А. Бровцин

Наградные листы

Рекомендуем

«Из адов ад». А мы с тобой, брат, из пехоты...

«Война – ад. А пехота – из адов ад. Ведь на расстрел же идешь все время! Первым идешь!» Именно о таких книгах говорят: написано кровью. Такое не прочитаешь ни в одном романе, не увидишь в кино. Это – настоящая «окопная правда» Великой Отечественной. Настолько откровенно, так исповедально, пронзительно и достоверно о войне могут рассказать лишь ветераны…

Мы дрались на истребителях

ДВА БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ. Уникальная возможность увидеть Великую Отечественную из кабины истребителя. Откровенные интервью "сталинских соколов" - и тех, кто принял боевое крещение в первые дни войны (их выжили единицы), и тех, кто пришел на смену павшим. Вся правда о грандиозных воздушных сражениях на советско-германском фронте, бесценные подробности боевой работы и фронтового быта наших асов, сломавших хребет Люфтваффе.
Сколько килограммов терял летчик в каждом боевом...

Великая Отечественная война 1941-1945 гг.

Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества нельзя осмыслить фрагментарно - только лишь охватив единым взглядом. Эта книга предоставляет такую возможность. Это не просто хроника боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а грандиозная панорама, позволяющая разглядеть Великую Отечественную во...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus
Поддержите нашу работу
по сохранению исторической памяти!