Медики

А утром – ещё раненых полно: наши стали бомбить, думая, что мы – это немцы, а мы же уже отступили. То есть, были свои. Под свою авиацию попали, и очень много было раненых. Война – это никогда не под линеечку. Наступай, потом отступай, потом бей там… потом, значит, отдыхай. У нас отдыха этого – не было. Отдыха… мы работали столько, сколько это потребуется, чтобы не было раненых. Самое главное. И чтобы всем была оказана помощь. Вот тогда мы только, сидя где-то, этак прикорнём. Или в тамбуре. Знаете, тамбур – это когда палатка как бы с «прихожей» получается. Мы по очереди… ну не было у нас такого, что там – ты дежурь, а потом другая смена. Нет. У нас были задействованы – все! Все работали. Хирурги – работали! До изнеможения…

Я была санинструктором роты и ползком передвигалась по полю боя.  Перевязывала раненых, и кто мог передвигаться, сам двигался к точке  сбора. Это было определенное место, обычно в низинке, чтобы немцы не  видели. А тех, что сами передвигаться не могли, мы только перевязывали, а  перетаскивали уже мужчины-санитары. Тут уже и ребята помогали, и сами  раненые. А уже потом оттуда всех забирала подвода и отвозила в  медсанбат. Но я как вспомню… Сама не понимаю как справлялись. Ведь не  просто таскали, а все время ползая. Да еще на снегу…

22 июня 1941-го года мы по радио узнали о том, что началась Великая  Отечественная война и немцы бомбили Киев. Только услышали, и бегом  устремились в военкомат, а у меня был военный билет, поскольку работала  операционной сестрой. В нем на красной полоске было написано, что в  случае чрезвычайного положения мне необходимо немедленно идти в  военкомат. Уже 30 июня я была назначена в эвакогоспиталь № 3482, куда  попали многие студентки из нашего мединститута, но они еще не окончили  обучения, учились максимум на двух курсах, а я до ВУЗа окончила  техникум, и работала операционной сестрой, поэтому меня сразу же  назначили старшей операционной сестрой.

Боже мой, потом нас бросили на Берлинское направление, что там творилось  на дорогах, словами не передать. Когда мы ехали на передовую, немцы шли  по обочинах бесконечными вереницами, ноги у всех замотаны портянками и  платками, шли и что-то кричали, а мы ехали в колонне на грузовиках  «Студебеккер», рядом двигались танки, обгоняют друг друга. Это была  мощь! А грязи там – кошмар какой-то, дороги размытые. При всем этом  двигались настолько быстро, что негде было даже и покушать. Мы по трое  суток совершенно не спали и куска сухаря не имели во рту. Наступали  настолько быстро, что нам не могли вовремя доставить продукты. Впереди  нас ждал Берлин, который охранялся очень и очень мощно. Мы заняли  позиции по берегу реки Нейсе в районе города Мускау, должны были  поддерживать в наступлении 32-й гвардейский стрелковый корпус. Немецкие  позиции были очень сильно укреплены, и при атаке на наши наступающие  войска летел целый вал огня. До 3 мая 1945-го года мы вели бои по  ликвидации обороны противника юго-западнее Берлина. Но всех согревала  одна мысль, ведь каждый твердо знал – там, где маршал Георгий  Константинович Жуков, там всегда Победа. Вот этого у нашего народа никто  не сможет отнять.

Я помню, меня оставили с ранеными в Шаталовке Воронежской области,  теперь она Белгородская. Со мной, наверное, человек 60 раненых было. А  село очень большое и получилось так, что на одном конце я с ранеными, а  на другом конце немцы. Надо было эвакуировать раненых. И вот, я  последнего раненого эвакуировала, и пошли с Зоей догонять свою дивизию.  Идем, нам навстречу почтальон, он и говорит: «Вы только по дороге не  идите, идите над оврагом, потому что немец бомбит». Мы над оврагом  пошли, немец над нами прошел, начал разворачиваться в нашу строну, как  только повернул – мы распластались, и трава нас скрыла. Но ощущение было  такое, что если бы немец нагнулся – он бы за шкирку нас поймал.

Впереди перед нами лежала панская Польша. Здесь начались жуткие бои, при  освобождении городов немцы оказывали отчаянное сопротивление, мы  раненых перевязывали прямо на улице. Начинаешь делать перевязку, а у  солдата полная рана гноя и вшей, которых в каждой складке была уйма. И  на мне вши ползали. Затем мы остановились в каком-то городке, и местный  пан, землевладелец, выделил нам трехэтажное здание и прилегающую к нему  конюшню под госпиталь. Мы сами постелили полы в здании, сделали  операционную и перевязочную, на верхнем этаже лежал высший командный  состав, но вскоре мест стало не хватать, и тогда санитары в конюшне  поставили двухъярусные нары, на которые положили раненых, а мы сами в  уголочке у голой земли в конюшне спали сидя. Но самые тяжелые моменты  происходили в госпитале утром – ты как дежурная шла по палатам и  проверяла, если раненый теплый, значит, живой, а следующий холодный,  вытягиваешь его из кровати и бросаешь в братскую могилу.

Каску я в бою никогда не носила. Носила пилотку или косынку цвета хаки.  Косынка все-таки удобнее, пилотка слетала постоянно. Санитарную повязку с  красным крестом я не всегда носила – это все-таки больше для кино, а на  войне не до этого было. Там ведь было так, что после боя я была вся в  крови раненых – и руки, и гимнастерка, всё. Потому что при перевязке  легочных ранений, ранений в брюшную полость, раненых надо оборачивать  бинтами, надо к ним прижиматься – конечно, запачкаешься.

Походным маршем мы двигались к фронту, а навстречу, нескончаемым потоком шли люди, запыленные, кое-как одетые, с узлами и узелочками, хмурые, печальные, уже познавшие ужас войны. Вместе с населением шли и военные, не знающие, где их часть и что с нею. Все говорили, что их часть уничтожена, и только они остались живы. Картина была удручающей, но армия есть армия, и мы продолжали двигаться на запад, чтобы занять оборону на за­данном рубеже и остановить наступление противника.

А вытаскивать! Как я потащу раненого? Вот плащ-палатка, с одного краю лямка пришита, ложится солдат на палатку, или я его перекачу туда, если он не может…вот и тяну. Сколько мне лет? А солдаты ж были и покрупней! А я их тянула, натужилась вот так вот до какого-то места. Женщинам в пехоте - это вообще…не знаю, как такое допущено было. Солдат есть солдат. Приказ…что я могла сделать? Я ничего не могла сделать! Так вот пробыла в пехоте. Ой, так трудно было!

Причем шло так много раненых, что мы заложили не только те дома, что нам разрешили, но и всю деревню. Дальше надо отправлять в тыл, а не на чем. Тогда делали так: брали красный флажок, выходили на улицу, вроде как патруль, останавливали машины, возвращающиеся с передовой. И пока санитар договаривается с шофером, никто ведь не хотел брать раненых, я тем временем таскаю их в кузов. И выйдет шофер от нашего санитара, а у него уже полный кузов раненых. Тогда ему некуда деваться, ведь они уже не выйдут, раз сели, и не вытолкнет он их. Только таким путем и эвакуировали.

Наши пошли в атаку. Но она "захлебнулась". Тогда в помощь пехоте были присланы четыре танка Т-34. Все обрадовались. И вдруг - сразу четыре огромных костра: фашисты подбили все наши танки!

При мне матом не ругались на фронте. Это обычные рядовые солдаты а ни какая-нибудь там интеллигенция. Романов на войне не было.

В первом же наступлении наши батальоны были сильно потрепаны. Раненых оказалось очень много, причем с различной тяжестью повреждений. Ой, как было страшно: открытые раны с прилипшей к ним окровавленной одеждой; кровь, безостановочно сочившаяся из ран; стоны одних и потеря сознания от боли других...