Медики

При мне матом не ругались на фронте. Это обычные рядовые солдаты а ни какая-нибудь там интеллигенция. Романов на войне не было.

Походным маршем мы двигались к фронту, а навстречу, нескончаемым потоком шли люди, запыленные, кое-как одетые, с узлами и узелочками, хмурые, печальные, уже познавшие ужас войны. Вместе с населением шли и военные, не знающие, где их часть и что с нею. Все говорили, что их часть уничтожена, и только они остались живы. Картина была удручающей, но армия есть армия, и мы продолжали двигаться на запад, чтобы занять оборону на за­данном рубеже и остановить наступление противника.

Наши пошли в атаку. Но она "захлебнулась". Тогда в помощь пехоте были присланы четыре танка Т-34. Все обрадовались. И вдруг - сразу четыре огромных костра: фашисты подбили все наши танки!

В первом же наступлении наши батальоны были сильно потрепаны. Раненых оказалось очень много, причем с различной тяжестью повреждений. Ой, как было страшно: открытые раны с прилипшей к ним окровавленной одеждой; кровь, безостановочно сочившаяся из ран; стоны одних и потеря сознания от боли других...

Каску я в бою никогда не носила. Носила пилотку или косынку цвета хаки.  Косынка все-таки удобнее, пилотка слетала постоянно. Санитарную повязку с  красным крестом я не всегда носила – это все-таки больше для кино, а на  войне не до этого было. Там ведь было так, что после боя я была вся в  крови раненых – и руки, и гимнастерка, всё. Потому что при перевязке  легочных ранений, ранений в брюшную полость, раненых надо оборачивать  бинтами, надо к ним прижиматься – конечно, запачкаешься.

А вытаскивать! Как я потащу раненого? Вот плащ-палатка, с одного краю лямка пришита, ложится солдат на палатку, или я его перекачу туда, если он не может…вот и тяну. Сколько мне лет? А солдаты ж были и покрупней! А я их тянула, натужилась вот так вот до какого-то места. Женщинам в пехоте - это вообще…не знаю, как такое допущено было. Солдат есть солдат. Приказ…что я могла сделать? Я ничего не могла сделать! Так вот пробыла в пехоте. Ой, так трудно было!

Причем шло так много раненых, что мы заложили не только те дома, что нам разрешили, но и всю деревню. Дальше надо отправлять в тыл, а не на чем. Тогда делали так: брали красный флажок, выходили на улицу, вроде как патруль, останавливали машины, возвращающиеся с передовой. И пока санитар договаривается с шофером, никто ведь не хотел брать раненых, я тем временем таскаю их в кузов. И выйдет шофер от нашего санитара, а у него уже полный кузов раненых. Тогда ему некуда деваться, ведь они уже не выйдут, раз сели, и не вытолкнет он их. Только таким путем и эвакуировали.

Боже мой, потом нас бросили на Берлинское направление, что там творилось  на дорогах, словами не передать. Когда мы ехали на передовую, немцы шли  по обочинах бесконечными вереницами, ноги у всех замотаны портянками и  платками, шли и что-то кричали, а мы ехали в колонне на грузовиках  «Студебеккер», рядом двигались танки, обгоняют друг друга. Это была  мощь! А грязи там – кошмар какой-то, дороги размытые. При всем этом  двигались настолько быстро, что негде было даже и покушать. Мы по трое  суток совершенно не спали и куска сухаря не имели во рту. Наступали  настолько быстро, что нам не могли вовремя доставить продукты. Впереди  нас ждал Берлин, который охранялся очень и очень мощно. Мы заняли  позиции по берегу реки Нейсе в районе города Мускау, должны были  поддерживать в наступлении 32-й гвардейский стрелковый корпус. Немецкие  позиции были очень сильно укреплены, и при атаке на наши наступающие  войска летел целый вал огня. До 3 мая 1945-го года мы вели бои по  ликвидации обороны противника юго-западнее Берлина. Но всех согревала  одна мысль, ведь каждый твердо знал – там, где маршал Георгий  Константинович Жуков, там всегда Победа. Вот этого у нашего народа никто  не сможет отнять.

Я была санинструктором роты и ползком передвигалась по полю боя.  Перевязывала раненых, и кто мог передвигаться, сам двигался к точке  сбора. Это было определенное место, обычно в низинке, чтобы немцы не  видели. А тех, что сами передвигаться не могли, мы только перевязывали, а  перетаскивали уже мужчины-санитары. Тут уже и ребята помогали, и сами  раненые. А уже потом оттуда всех забирала подвода и отвозила в  медсанбат. Но я как вспомню… Сама не понимаю как справлялись. Ведь не  просто таскали, а все время ползая. Да еще на снегу…

Я помню, меня оставили с ранеными в Шаталовке Воронежской области,  теперь она Белгородская. Со мной, наверное, человек 60 раненых было. А  село очень большое и получилось так, что на одном конце я с ранеными, а  на другом конце немцы. Надо было эвакуировать раненых. И вот, я  последнего раненого эвакуировала, и пошли с Зоей догонять свою дивизию.  Идем, нам навстречу почтальон, он и говорит: «Вы только по дороге не  идите, идите над оврагом, потому что немец бомбит». Мы над оврагом  пошли, немец над нами прошел, начал разворачиваться в нашу строну, как  только повернул – мы распластались, и трава нас скрыла. Но ощущение было  такое, что если бы немец нагнулся – он бы за шкирку нас поймал.

22 июня 1941-го года мы по радио узнали о том, что началась Великая  Отечественная война и немцы бомбили Киев. Только услышали, и бегом  устремились в военкомат, а у меня был военный билет, поскольку работала  операционной сестрой. В нем на красной полоске было написано, что в  случае чрезвычайного положения мне необходимо немедленно идти в  военкомат. Уже 30 июня я была назначена в эвакогоспиталь № 3482, куда  попали многие студентки из нашего мединститута, но они еще не окончили  обучения, учились максимум на двух курсах, а я до ВУЗа окончила  техникум, и работала операционной сестрой, поэтому меня сразу же  назначили старшей операционной сестрой.

А утром – ещё раненых полно: наши стали бомбить, думая, что мы – это немцы, а мы же уже отступили. То есть, были свои. Под свою авиацию попали, и очень много было раненых. Война – это никогда не под линеечку. Наступай, потом отступай, потом бей там… потом, значит, отдыхай. У нас отдыха этого – не было. Отдыха… мы работали столько, сколько это потребуется, чтобы не было раненых. Самое главное. И чтобы всем была оказана помощь. Вот тогда мы только, сидя где-то, этак прикорнём. Или в тамбуре. Знаете, тамбур – это когда палатка как бы с «прихожей» получается. Мы по очереди… ну не было у нас такого, что там – ты дежурь, а потом другая смена. Нет. У нас были задействованы – все! Все работали. Хирурги – работали! До изнеможения…

Впереди перед нами лежала панская Польша. Здесь начались жуткие бои, при  освобождении городов немцы оказывали отчаянное сопротивление, мы  раненых перевязывали прямо на улице. Начинаешь делать перевязку, а у  солдата полная рана гноя и вшей, которых в каждой складке была уйма. И  на мне вши ползали. Затем мы остановились в каком-то городке, и местный  пан, землевладелец, выделил нам трехэтажное здание и прилегающую к нему  конюшню под госпиталь. Мы сами постелили полы в здании, сделали  операционную и перевязочную, на верхнем этаже лежал высший командный  состав, но вскоре мест стало не хватать, и тогда санитары в конюшне  поставили двухъярусные нары, на которые положили раненых, а мы сами в  уголочке у голой земли в конюшне спали сидя. Но самые тяжелые моменты  происходили в госпитале утром – ты как дежурная шла по палатам и  проверяла, если раненый теплый, значит, живой, а следующий холодный,  вытягиваешь его из кровати и бросаешь в братскую могилу.