Медики

За эти три часа потерь среди танкистов не было. Среди мотострелков потери были большие. Мы оказывали помощь, не разбиря свои это или чужие. Не далеко от нашего медпункта разорвалась мина и осколком, автоматчику почти оторвало ногу. Я прибежал на крик. Сильное кровотечение, наложил жгут. Нога держалась на сухожилих. Отрезал. Это моя первая ампутация.

Сказали идти на передовую, и я пошел с двумя санитарами, хотя, по идее, я должен был остаться с управлением роты. Приказали, а что я тогда понимал?Пока до завода дошли, а вернее доползли, я думаю, что нас, как минимум пять раз должно было убить. Жуть... Артобстрел не прекращался на минуту, а сверху немецкие пикировщики...

Командир приказал всем залечь на снег и подпустить их на близкое расстояние. А когда немцы подошли, автоматчики не оставили никого из них в живых. А что делать? Иначе наша разведка была бы обнаружена, пришлось бы вступать в неизбежный открытый бой - провал верный...

И минометчики, которые про это знали, этого мальчика попросили: «Ты  разведчик, ты знаешь все. Давай, вот тот склад, сходит туда и принеси  нам сала.» Он это все сделал. И командир роты, к которой этот мальчик  принадлежал, как же он его наказывал? Он заставил его вырыть могилу,  поставил его перед ней, но стрелял не в него, а над ним. Мальчика в три  раза стреляли. Все этим были возмущены до предела. Из-за такого кусочка  сала — и такое наказание ребенку, который действительно сделал много,  придумать? И что ж вы думаете? В первом же бою солдаты застрелили этого  командира роты. Вот так расправлялись.

Глубокие рваные раны от осколков бомб и снарядов приводили в ужас: на телах людей буквально не было живого места. И не меньшее душевное страдание мне - военной медсестре - доставляло то, что практически невозможно было уберечь раненых от повторного ранения под постоянными бомбежками и артобстрелами.

У меня была санитарная сумка, противогаз, фляжка, которая была всегда со спиртом. Это всегда было у меня. Потому что тяжело ранит, вот дашь ему немножечко хлебнуть, и он как-то воспрянет. Или ранит в голову, повязку делаешь - разрываешь пакет индивидуальный, перевязываешь, а кровь все равно течет. Другой пакет разрываешь, намочишь спиртом, и чтобы…он же может опять упасть на землю, ему еще вторую вот так вот приложишь, завяжешь, чтобы от всякой заразы спасало, чтоб дезинфицировать. Был еще у нас красный стрептоцид, чтоб мы им давали выпивать, он как-то обеззараживал.

Ни одна немка, никто не жаловался. А то они врут сейчас. Они даже их не  обижали. Вы б посмотрели, какие они были. Желтые. Зубы такие большие  передние. Видно курят. Да некрасивые такие. Одеты по-простому. Я бы  хотела сказать что в Германии люди жили по разному. Вот гестаповцы жили  хорошо, а простые люди жили похуже.

Боже мой, потом нас бросили на Берлинское направление, что там творилось  на дорогах, словами не передать. Когда мы ехали на передовую, немцы шли  по обочинах бесконечными вереницами, ноги у всех замотаны портянками и  платками, шли и что-то кричали, а мы ехали в колонне на грузовиках  «Студебеккер», рядом двигались танки, обгоняют друг друга. Это была  мощь! А грязи там – кошмар какой-то, дороги размытые. При всем этом  двигались настолько быстро, что негде было даже и покушать. Мы по трое  суток совершенно не спали и куска сухаря не имели во рту. Наступали  настолько быстро, что нам не могли вовремя доставить продукты. Впереди  нас ждал Берлин, который охранялся очень и очень мощно. Мы заняли  позиции по берегу реки Нейсе в районе города Мускау, должны были  поддерживать в наступлении 32-й гвардейский стрелковый корпус. Немецкие  позиции были очень сильно укреплены, и при атаке на наши наступающие  войска летел целый вал огня. До 3 мая 1945-го года мы вели бои по  ликвидации обороны противника юго-западнее Берлина. Но всех согревала  одна мысль, ведь каждый твердо знал – там, где маршал Георгий  Константинович Жуков, там всегда Победа. Вот этого у нашего народа никто  не сможет отнять.