Н.В. – Родился 4/2/1924 в городе Одессе. Мой отец был рабочим – грузчиком, в Гражданскую войну воевал в Красной Армии, но в партию сознательно не вступал. Моя мама тяжело болела, работать не могла, и все свои силы тратила на воспитание четверых детей: моего старшего брата Ильи, меня, и младших: брата Ефима (1929 г.р.) и сестры Розы (1936 г.р.).
Жили мы в Одессе на небольшой улице Базарной Сталинского района, сейчас наша улица называется переулком имени Нины Ониловой Жовтневого района.
Я закончил семь классов средней школы, а потом пошел трудиться на фабрику, а еще через год поступил на работу учеником токаря на станкостроительный завод имени Ленина.
Был спортсменом, играл за юношескую футбольную команду одесского «Локомотива».
Незадолго до войны я покалечил руку на производстве, и уволился с завода.
На второй день после начала войны в армию забрали отца и старшего брата.
О судьбе отца мы ничего не знаем, после войны прислали документ, мол, «пропал без вести в 1944 году», а моему старшему брату пришлось пройти через плен, побег из камеры смертников, тяжелое ранение на фронте, но он смог уцелеть в этой четырехлетней бойне.
В конце июня я пришел в райвоенкомат, записываться добровольцем, но меня не взяли в армию по возрасту, и по направлению от военкомата послали в трамвайное депо, где из «подручных средств» делали мотодрезины с установленными на них пулеметами.
Через месяц мне надоела эта работа, и я записался на окопные работы, на подступах к городу мы занимались рытьем противотанковых рвов. Через 12 дней после моего прибытия на окопные работы, произошло следующее: налетела немецкая авиация и стала бомбить место нашей работы. Все, в поисках спасения, кинулись в сады, побежали в сторону города, а я вместе с тремя товарищами пошел в сторону фронта, мы решили воевать.
Мы дошли до передовой, где оборону занимала рота морских пехотинцев.
Матросы на нас посмотрели, стоят перед ними семнадцатилетние парни, три еврея и один украинец, и говорят -«Ладно ребята, причаливай к нам». Мы остались в этой роте, но оружия или обмундирования для нас не было, да и официально никто нас на довольствие не ставил.
И тут выясняется, что политруком в этой роте служит мой дядя Абрам Яковлевич Фортунов, и прямо перед моим появлением он отбыл в командировку в Одессу.
Через два дня морские пехотинцы пошли в атаку на румын, а мы побежали вслед за цепью атакующих, в надежде взять «свободную» винтовку у убитых или раненых моряков, но цепь атакующих была накрыта плотным минометным огнем, двоих моих товарищей сразило осколками насмерть, а меня ранило в ногу. Меня вместе с другими ранеными оттащили в тыл, в медсанбате перевязали раненую ногу и на подводах нас повезли в Одесский порт, где крейсер «Червона Украина» загружался ранеными. Нашу колонну остановили на подъезде к порту, я слез с подводы и похромал к воротам, которые охраняла милиция. И мне один из милиционеров заявляет – «Ты, жидок, куда это собрался? Иди отсюда, защищай родную Одессу!».
Я сел у ворот, а минут через десять подъезжают три подводы с ранеными матросами из «моей роты», и сопровождающий спрашивает у милиционеров – «В чем дело?Он с нами. Почему раненого не пропускаете?!». Привезли нас морем в Новороссийск, и прямо в порту начали сортировать раненых. А я кто? Ни матрос, ни красноармеец, в армию не призван.
Короче, меня за раненого не посчитали, а я сам идти уже не могу, раненая нога опухла.
Нашел какую-то палку и, опираясь на нее, поковылял из порта. Дошел до какого-то полустанка, а дальше уже не было сил идти. Сидел возле рельсов часа два, пока рядом не остановился санитарный эшелон. Дверь ближайшего ко мне вагона открылась, я увидел в тамбуре санитарку и попросил ее – «Тетенька, помогите!». Санитарка оказалась одесситкой, он сразу позвала двух санитаров, которые на носилках занесли меня в вагон, поставили носилки в проходе и тут я потерял сознание. Когда очнулся, то увидел перед собой молодую девушку в очках, в белом халате. Она посмотрела на мою раненую ногу и приказала – «Этого срочно на операционный стол»… Привезли нас в тыловой госпиталь, в казахстанский город Петропавловск, и на приемке раненых начальник госпиталя, подполковник медицинской службы, спрашивает – « А этот, кто?», я ему объяснил, кто я, откуда, и как сюда попал, и начальник распорядился – «В четырнадцатую палату». А палата №14 оказалась большим школьным спортивным залом, в котором лежали десятки тяжелораненых. Осколок мины в раненой ноге застрял в кости и в Петропавловске меня снова прооперировали. Пролежал я в этом госпитале до февраля 1942 года, а на выписке меня начальник госпиталя спрашивает – «Вайс, куда поедешь?», а мне и ехать некуда, где родные, выбрались ли они из осажденной Одессы? – понятия не имею. Отвечаю, что некуда мне ехать, и начальник сказал – «Оставайся пока у нас, будешь помогать кочегарам».
В мае меня призвали в армию и отправили в Алма-Ату, в 147-й запасной кавалерийский полк, где меня, как имеющего семиклассное образование, зачислили в учебный артиллерийский-минометный взвод и три месяца обучали на наводчика 45-мм орудия.
Курс обучения закончился, и нас, грязных и оборванных, повели в баню, а оттуда мы уже вышли в новом обмундировании, и сразу с маршевой ротой нас отправили на фронт.
Мы прибыли в 1-й гвардейский кавалерийский корпус, в 6-й гвардейский кавполк.
Меня и моего друга сибиряка Колю Ромашова зачислили на батарею 45- орудий.
В первом же бою с немецкими танками мы с Колей (он был в моем расчете заряжающим), выбыли из строя. Я успел подбить два немецких танка, но третий танк прямым попаданием разбил наше орудие. Меня ранило, но не серьезно, и когда мы с Ромашовым вернулись в свой корпус, выведенный с передовой на переформировку, то в полку нам рассказали, что вся наша батарея «сорокапяток» в этом бою погибла. Мне вручили орден Красной Звезды за подбитые танки, Ромашову дали медаль «За Отвагу», и нас с ним определили в полковую роту 82-мм минометов.
Г.К. – Ваша боевая биография заслуживает большого уважения. Три ранения, тяжелая контузия, четыре боевых ордена, медаль «За Отвагу». Трижды Вам пришлось выходить из окружений.
Даже затрудняюсь, какой вопрос задать первым?
Расскажите про Ваш 6-й гвардейский кавполк и про Вашу минометную роту.
Кто были Ваши командиры? Кто вместе с Вами служил в одном расчете?
Н.В. – Корпусом командовал генерал – лейтенант Баранов, но я его лично ни разу не видел. Полком командовал грузин подполковник Цуцкуридзе, а замполитом был одесский еврей подполковник Фельдман. Командиром моей минометной роты был офицер по фамилии Труба, он провоевал с нами всю войну и в 1945 году уже имел звание майора, оставаясь ротным.
Он был порядочным человеком и хорошо относился к своим подчиненным.
Командиром моего минометного взвода был украинец, лейтенант Враков, который нам рассказал, что его жену и детей убило прямо в хате во время немецкой бомбежки.
Помощником командира взвода был старший сержант Касько, из семьи охотников, призывался он в Алма-Ате, и все время ходил с винтовкой – трехлинейкой, другого оружия не признавал.
Состав нашей батареи, как, впрочем, и всего полка, был интернациональным
Соседними взводами командовали: 2-м взводом – еврей, лейтенант Бортников, 3-м взводом –русский офицер младший лейтенант Сунтеев, призванный из Ленинградской области.
Мой расчет – я, Ромашов, далее - узбек Бухаров, он был с 1924 года рождения, и тридцатилетний туркмен Агамурадов. Ездовым у нас был пожилой украинец по фамилии Станько.
Кроме меня и Бортникова в нашей минометной роте служил еще один еврей, Штереншус из Биробиджана. Мой расчет был первым по номеру в роте, и мы всегда первыми проводили пристрелку.
Г.К. – Полк считался казачьим?
Н.В. – Нет, мы были обычной кавалерийской частью, хотя многие нас называли по укоренившейся привычке «казаками». Наша принадлежность к кавалерии определялась по погонам цвета морской волны и по цвету околышей офицерских фуражек. Кубанок мы не носили. Одно время нам выдали тупые клинки, а потом их забрали в обоз.
На вооружении у нас первое время были карабины, а потом все вооружились автоматами ППШ, собранными у убитых на полях боев. Полк все время вел бои в пешем строю, но, как и положено, все боевые подразделения полка назывались эскадронами, а всех лошадей перед боем коноводы уводили в тыл. Конной лавой в стиле «шашки наголо» наш 6-й гв. кавполк ни разу не атаковал…
Г.К. – Три раза Вам довелось выходить из окружения.
Как удавалось выжить в таких ситуациях?
Н.В. – Мне трудно ответить, как удавалось выбраться. Просто везло. Я на войне не надеялся выжить, и когда вернулся домой живым, то моя мать долго не могла поверить, что я уцелел…
Самым страшным было «Харьковское окружение» в начале 1943 года, и что там происходило, нельзя вспоминать спокойно. Кончились патроны и мины, а немцы забрасывали нас с самолетов листовками с текстом – «Вы в кольце, и мы в кольце. Посмотрим, кто будет купаться в Донце»…
У многих не выдерживали нервы. Я видел в окружении, как один майор вознес к небу обе руки и стал взывать – «Господи!Спаси нас, Господи!»…
Процентов 80% личного состава полка из этого окружения так и не вышли…
Из «Житомирского окружения» мы просто драпали, но минометы не бросали, тащили все «железо» на себе. У немцев, видимо, там просто не хватило сил, чтобы плотно задавить нас со всех сторон, сплошного «кольца» окружения не было, но преследовали они нас с завидным упорством. Помню, как, отрываясь от погони, добежали до какого-то перелеска, упали на землю отдышаться, все довольные, что пока еще живы, кто-то начал «скалиться», мол, хорошо что ноги у нас быстрые, и тут появляется помкомвзвода Касько и говорит, показывая на свою винтовку –«Вас не ноги, а моя винтовка спасла. Пока вы драпали, да так, что аж пятки сверкали, я ваш отход прикрывал и десять немцев из нее положил»…
Осенью 1944 года мы попали в окружение в Карпатских горах, вместе с нами, с кавалеристами, в «мешке» оказалась еще одна стрелковая дивизия. Уходили от немцев через горы, заросшие густым лесом, и тут по нам ударили свои же «катюши». Все вокруг начало гореть, и наши потери были ужасными, люди просто сгорали заживо. Мы оказались на небольшом «пятачке» земли, со всех сторон немцы. Продовольствие и боеприпасы нам сбрасывали по ночам в мешках с ПО-2, но мешки падали все больше на «нейтралку» и в немецкое расположение, и когда команды из добровольцев шли за ними, то там наших ребят обязательно ждали немецкие засады.
Патроны и гранаты почти у всех кончились, мы на горе, а немцы совсем рядом, внизу, прямо под нами. Так ребята вынимали из мин вышибной патрон, миной били об камень, она сразу вставала на боевой взвод, и такую мину бросали вниз, прямо на немцев.
Когда мы пошли в очередной раз на прорыв, то помню, как молодой узбек, станковый пулеметчик, остался один у «максима» прикрывать наш отход.
Г.К. – Какой бой для Вас наиболее памятный?
Н.В. – Особо памятных боев у меня несколько… Иной из них вспоминается с удовольствием, так как бой сложился для нас удачно, другой – с болью в сердце…
Иногда были не бои, а настоящая «мясорубка». В Житомирской области есть такое село, называется Раковка. Немцы держали там хорошо подготовленную оборону, по ним долго била наша артиллерия и полки «катюш», и вскоре от села остались один развалины, но немцы стойко держались даже за руины. Нашему полку приказали атаковать село, эскадроны спешились, пошли в атаку, и попали под фланговый пулеметный огонь. Из этого боя мало кто живым вышел…
Г.К. - На фронте верили в какие–то суеверия и приметы?
Н.В. – Сначала нет. Поскольку и в одну воронку снаряд попадал дважды, и «вещие» сны не всегда сбывались. Помню перед третьим ранением сел у костра, снял с себя гимнастерку и нательную рубашку, и стал трясти над огнем вшей, а вши в костре так и трещат. И тут кто-то из бойцов заметил – «Вшей много, плохая примета». И на следующий день меня ранило…
Весной 1944 года под Бродами произошел один случай, который во многом изменил всю мою дальнейшую жизнь. Мы стояли в обороне. По приказу взводного выпустили «беглым» шесть мин по немцам, а потом Коля Ромашов предложил – «Давай, покурим». Мы с ним «нырнули» каждый в свой окопчик, закурили, и в это время прямое попадание снаряда в наш миномет. Осколки снесли прицел. А мы оба остались живы. Ромашов произнес – «Нас Бог спас». И с этой минуты мы с ним поверили в Бога. Кто–то доложил парторгу про нас, он пришел на огневую – «Вы что тут слухи распускаете, религиозную пропаганду разводите?! Бог, мистика… Да мы вас за это из партии исключим!», и Коля ему ответил – «Значит, мы помрем беспартийными»…
С того дня я стал верующим человеком, а как вернулся с армии и по сей день - соблюдаю субботу и хожу в синагогу… Верю в Бога…
Г.К. – Скажем, идут на нашу оборону немецкие танки. Как удавалось справиться в такие мгновения со страхом?
Н.В. – На войне всем было страшно, все испытывали перед боем мандраж, и самые смелые герои иной раз боялись, кто танков, а кто и самой неминуемой смерти.
Там где идут на нас 10 танков, всем кажется, что их тридцать. Так всегда…
Передовая – это постоянный психологический стресс, вокруг тебя только смерть и от нее никуда не уйти. Но с набором боевого опыта проходил любой страх, и в любой обстановке удавалось сохранять спокойствие, ясную голову, и не впадать в панику.
Я больше всего боялся попасть в плен и всегда имел при себе две гранаты – «лимонки», на крайний случай. Страшно было и в каждом окружении, где ощущение неизвестности и безысходности давило на психику, но мы держались.
Но иногда и «стальные нервы» не выдерживали. Один раз мы попали под жуткую бомбежку в лесу, я выбежал из лес в поле, упал на пашню, вжался что есть сил в землю, и так мне хотелось в это мгновение стать самой маленькой и незаметной точкой, а земля не пускает к себе…
Г.К. - Мне сказали, что год тому назад Вам был вручен орден Отечественной Войны 1-й степени, который разыскивал Вас с самой войны.
Н.В. – В прошлом году получил орден, которым, оказывается, я был награжден в 1945 году.
Это уже в Германии было. Мы быстро продвигались вперед, наши обозы отстали, боекомплект закончился. И тут нам передали, что немцы готовятся к контратаке при поддержке танков.
А нам и стрелять нечем, а противотанковые гранаты при себе никто не носил, они лежали на обозных бричках… И тут я в лесу совершенно случайно нашел прикрытый брезентом штабель ящиков с немецкими 81 –мм минами. Сразу доложил майору, а Труба мне говорит – «Калибр не наш, как ими стрелять?», я ответил – «Добавим по заряду на мину».
В немецких ящиках было по 10 мин, и мы принесли по 5-6 ящиков на каждый ствол.
Когда немцы пошли в атаку, мы выпустили по десять мин, пехоту отсекли от танков и перебили, и немногие уцелевшие немцы сразу отошли на свои исходные позиции.
Появился на наших огневых позициях комполка - «Кто? Как?», и ему майор Труба – «Это все младший сержант Вайс» - «Представить к ордену Отечественной Войны»…
Г.К. – А орден Славы 3-й степени за что получили?
Н.В. – Наш расчет был «кочующим минометом», и как-то на рассвете Коля Ромашов засек, как к передовой идут две колонны немцев. Нам были приданы восемь подносчиков мин, каждый из которых нес в руке по три лотка мин – шесть штук. Мы развернули миномет, и все мины выстрелили по этим колоннам. А потом наша разведка донесла, что мы хорошо отработали и много немцев побили. За это нам с Колей дали ордена Славы. Вскоре после этого случая меня тяжело контузило, шесть дней пролежал в госпитале без сознания.
Г.К. - Ваш полк брал в плен?
Н.В. – Да. Расправ над пленными у нас почти не было. В 1943 году, я помню, как-то эскадронцы захватили сразу человек шестьдесят «власовцев», и их повели под конвоем на сборный пункт военнопленных. Обычно расстреливали на месте только одиночных пленных, или, как это было в рейде в Германии, только пленных офицеров…
На Западной Украине к нам попали в плен три «власовца» и командир эскадрона сказал –«Пойду в штаб, узнаю, что с ними делать». И тут один из кавалеристов признал в пленном «власовце» своего земляка, и спросил его – «И как ты сволочь Родину предал?!?», и «власовец» ответил – «Жить хотел»… Тогда кавалерист врезал ему по морде. Затем из штаба пришел комэск и приказал – «Пленных в расход»…
Г.К. – Профессиональная беда минометчиков – «самоподрывы».
У вас в минометной роте такое случалось?
Н.В. – Без этого и у нас не обошлось. Один раз заряжающий третьего расчета сунул мину в ствол, вышибной патрон, видно, не сработал, мина встала на боевой взвод, но не вылетела, а расчет не заметил этого. И когда он бросил в ствол вторую мину, то миномет разорвало в клочья вместе с расчетом, а два соседних расчета выбило из строя, всех поранило осколками.
Г.К. - Три года в одном полку, почти «не вылезая с передовой», только с короткими перерывами на госпиталя и переформировки. Редкая удача провоевать всю войну в одном подразделении. А в кавалерийских эскадронах были такие «неубиваемые» ветераны части?
Н.В. – Самым «старым» бойцом в полку был Моня (Соломон) Бука, одесский еврей, как и я. Моня в нашем полку провоевал с 1941 года, стал кавалером многих орденов, и в конце войны, чтобы нашу «живую реликвию» немцы не убили, комполка забрал его к себе в ординарцы.
Но послевоенная судьба Мони сложилась неудачно. Он в Одессе связался с бандитами и ворами, получил срок в 10 лет, и больше я его не видел. Для многих из нас возвращение с фронта в мирную жизнь оказалось сложным испытанием.
Г.К. - А вообще, из Ваших довоенных товарищей, сколько человек вернулось с войны?
Н.В. – В нашей довоенной компании было человек двадцать, половина из них евреи, и половина - русские и украинцы. Из всей этой компании живым с войны вернулся только я один…
Судьба большинства моих товарищей так и осталось неизвестной, ушли на войну, и с концами.
Знаю точно, что раненого Витю Баталина добили под Севастополем на поле боя крымские татары, а еще двоих моих старших товарищей, ставших подпольщиками, Петю–«Кацапа» и Володьку–«Молдована», выдала румынской охранке родная сестра Володи, и оба они погибли у румын в тюремных застенках. Она, Маруська–«Молдаванка», кстати, и брата моего на расправу румынам и гестаповцам выдала. Брат попал в плен в 1941 году под Днепропетровском, но смог перед пленением поменять свою красноармейскую книжку на документы своего убитого товарища, и из Ильи Вайса стал Степаном Тимофеевым. Когда он первый раз сбежал из плена, добрался до Одессы и пришел в наш родной двор, то ему дворник Панкин орал – «Убирайся отсюда, жидовская морда!». Брат остался в Одессе на нелегальном положении, и случайно на Привозе столкнулся с этой нашей соседкой, Маруськой–«Молдаванкой», которая окликнула его по имени. Брат обернулся к ней и сказал – «Девушка, ты ошиблась, меня Степаном зовут», и тогда эта сволочь Маруська позвала румынский патруль, который схватил брата.
Брата приговорили к расстрелу. Часть смертников содержали в школе, переделанной румынами под тюрьму, приговоренных держали на третьем этаже, но они смогли по веревке спуститься вниз, удавить часовых и сбежать. Брат скрывался на Пересыпи, но деваться было некуда, город для него стал одной большой западней, и он решил хоть как-то выбираться из Одессы. Мимо немцы гнали колонну пленных, и он просто примкнул к этой колонне, «затерялся в рядах».
В 1944 году брат был освобожден из плена и вновь зачислен в ряды Красной Армии. Под Будапештом его тяжело ранило, и домой он вернулся инвалидом. И тут ему говорят, что видели эту предательницу Маруську в одном из районов области. Он хотел поехать туда, найти и убить ее, но его с трудом отговорили от мести. Но Бог есть, он, рано или поздно, таких нелюдей наказывает, и через какое-то время эта доносчица попала под машину, ее задавило насмерть.
А мой приятель, Сеня Дубоссарский, вернулся с войны, и пошел пьяный с пистолетом разбираться, кто его родных выдал. Кого-то он ранил, и получил пятилетний лагерный срок…
Г.К. – Каким было Ваше отношение к политработникам и к «особистам»?
Н.В. – У меня лично нет претензий к комиссарам. В нашем полку политработники находились в боях в первых рядах и их уважали. А вот кого я, как и большинство других простых бойцов, люто ненавидел, так это «особистов», «трибунальцев» и «заградотрядовцев».
Их всех поголовно и в немалой степени справедливо считали за сволочей.
На Западной Украине по приговору трибунала перед нашим строем расстреляли двух дезертиров, «западников» - новобранцев. Прокурор зачитал приговор, расстрельная команда из комендантского взвода дала залп по приговоренным, но прокурору этого было мало.
Он сам лично из своего пистолета достреливал этих двоих после залпа…
А про «особистов» если я начну сейчас подробно рассказывать, то долгая история получится. Они после каждого выхода из окружения из нас всю душу вытряхивали, хотя мы выходили к своим группами, а не по одиночке. Один раз под Коростенем (или Коростышевым, точное название уже не помню), кавалеристы захватили спиртзавод, а там на подъездных путях стоят две цистерны со спиртом. Многие напились, а спирт оказался древесным, люди слепли и умирали на наших глазах. Мне еще наш взводный, любитель выпить, приказал набрать для него флягу «про запас». Но на этом наши беды не кончились, немцы перешли в атаку, а у нас уже половина людей «выбыла из строя». Вышибли нас оттуда с большими потерями, а потом моментально появились «особисты», искали «виноватых», на ком отыграться за «утрату позиций».
Г.К. – Национальный вопрос.
Н.В. – На национальной почве никаких особых трений в минометной роте не было, а с антисемитизмом в армии я сталкивался только в «наградном вопросе», когда евреям «зажимали ордена», так несколько моих наградных листов были «утеряны» или «оставлены без рассмотрения». Все знали, что я еврей, никому это не мешало, но мое редкое имя было многим непонятно, поэтому меня все всегда называли - Жорка – одессит.
А вот после войны нередко приходилось от разных жлобов и ублюдков слышать ехидные фразы, наподобие – «А где твоя медаль за оборону Ташкента?».
Г.К. – Как складывалась Ваша судьба после войны?
Н.В. – После окончания войны наш корпус был выведен из Восточной Европы в Башкирию, где нас расформировали, старшие призывные возраста отправили на демобилизацию по домам, а «молодых», 1924-1925 г.р., направили дослуживать по разным частям. Я с группой однополчан попал на Северный Флот, служить на линкор «Архангельск». Такой вот получился крутой вираж – из кавалерии в матросы. Только мы прибыли на корабль, как кадровые моряки приготовили нам братскую встречу, сразу все сделали себе татуировки, накололи якорь на руке. А потом штабисты посмотрели мое личное дело, а там - и ранения, и контузия, признали негодным к корабельной службе, и меня вместе с другими, имевшими на фронте тяжелые ранения, списали с корабля в береговую оборону, а дослуживал я уже в 185-м строительном батальоне СФ.
По указу «о трех ранениях» меня были обязаны демобилизовать из армии еще в 1945 году, но комиссовали меня только в мае 1947 года. Вернулся домой, в Одессу, время было очень голодное, не до учебы. Работал первые полтора года грузчиком, в 1949 году женился на девушке из Бердичева. Всю жизнь был простым работягой: кочегаром на заводе, слесарем по ремонту паровых котлов, каменщиком и маляром–штукатуром на стройке.
Работал до 75 лет, пока сил хватало. А в 1999 году я уехал из Одессы на ПМЖ в Израиль.
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
