- Я с 26 года, даже можно сказать с 1927 года. Я с 11 декабря 1926 года. Перед войной я жил в Анапе. Вначале учился в школе. Где мы сидим (у памятника Ленину- прим А.Д.), это двор школы. Здесь до войны стояло красивейшее здание, построенное до революции одной дворянкой, которая в последствии была основателем этого учебного заведения. Евгения Николавна. Она была учительница. Основатель курорта Анапа доктор Будинский. Она являлась его подругой. Она вместе с этим доктором проявила такую инициативу по развитию курорта, по развитию учебного процесса в Анапе. И она за своей счет построила двухэтажную гимназию, старинная архитектура. Это была лучшая школа. И она там работала преподавателем. Это все было до революции. После революции пошел период раскулачивания, конфискации, она, как говорят, из добрых побуждений подарила государству. На основе этого, потому что она сделала такой подарок, ее не коснулись никакие репрессии. Она оказалось лояльной по отношению к власти. Она продолжала преподавать. Я учился у нее, она преподавала русский язык и литературу. Очень уважаемая женщина. Она в тот период была старенькая. Около 60 лет. Я учился в этой школе. Если я начну рассказывать подробно, то это все будет до вечера.
Война, когда началась я закончил 7-м класс. Получил аттестат. 25 мая. В июне началась война. Я был семиклассником. За 2 года до войны у нас в школе был организован инструктором ОСОАХИМА кружок юных моряков. Это был первый в Анапе клуб юных моряков. После войны создали. Мы местные пацаны болели морем. Сейчас такого нет. Во-первых, фильмы шли. «Мы из Кронштадта», «Балтийцы». У местного населения - море, моряки были нашими кумирами. Образцами жизни. И, конечно, каждый мечтал быть моряком. И когда организовали Клуб юных моряков, мы с товарищами с радостью туда вступили, учились морскому делу, изучили идеально. Шлюпочное дело, морская практика, навигация - такие предметы обучения были. Мы досконально изучили, до мелочей. Сначала сдали на значок «Юный моряк», такой парусник был. Программу юного моряка закончили, что делать. Не было желания разлежаться по домам, хотелось продолжать, углублять морские знания. Следующая более серьезная программа - уже значок «Моряк». Заканчивая обучение по этой программе, получаем значок «Моряка». И, наконец, после этого, если продолжать учиться, то уже последняя ступень инструктор военно-морской работы. Но там можно было учиться только с 18 лет. Мы упросили руководство ОСОАХИМА, не надо нам потом удостоверения, что мы инструкторы, просто мы хотим продолжать учиться, получать военно-морские знания. И нам это разрешили. И забегая вперед, скажу, мы год учились, сдали успешно экзамены, причем серьезно приезжали приемная комиссия из Краснодара. Нас таких энтузиастов много было, 8 человек. Ядро такое. И нам, как исключение, выдали удостоверение инструктора военно-морской работы, фотокарточка там была. Даже больше. И вот тот был билет, где в 40-м году за год до войны, были объявлены, из Краснодара нам сообщили через ОСОАХИМ о соревнованиях юных моряков городов Черноморского побережья Крыма, начиная от сочи и до Анапы в том числе по воен6но-морским видам спорта. Соревнования были назначены в Новороссийске, там водная станция «Динамо», на территории этой водной станции. Нас предупредили, готовьтесь. Мы и так были идеально подготовлены. Настало время, поехали. Нам выдали командировочные. В стране все, в том числе и мы, жили бедно, питание слабое, так нам для усиленного питания выдавали командировочные.
- А.Д. До войны отдыхающие в Анапу приезжали?
- Да. У меня ностальгия по старому довоенному городу. Поехали на соревнования. Плавание - 200 метров, стрельба из малокалиберной винтовки, это на очки. Разговор-семафор, флажками, одна миля - гребля на шлюпках и 3 мили под парусом, причем на военно-морских больших шлюпках. Как положено выполнять все команды по военно-морскому уставу. Короче говоря, мы заняли первое место. Представьте себе! Нас осыпали подарками. До войны это было значимым. Сколько о нас писали в газетах, фотографировали. Каждому из членов команды выдали по 200 рублей деньгами, как премия. Подарили военно-морскую шлюпку, шестерку с полным вооружением. Это адмирал Черноморского флота подарил. Нам выдали военно-морскую форму. Потом нам было объявлено, что на следующее лето будут всесоюзные соревнования юных моряков. И мы, как занявшиеся первое место были зачислены в участие. И соревнования должны были проводиться на Балтике. Готовьтесь! Но мы и так уже идеально были подготовлены. На 120 знаков в минуту флажками работали. Я первое место в Новороссийске занял по КЗО. Все ребята были идеально подготовлены. Стали готовиться. Наступило следующее лето - война! Это бегло. Мы идеально знали военно-морское дело, чуть ли не до винтика устройство корабля, катера, нас же готовили на моряков. Начальник моршколы сходил в море на шлюпке, посмотреть, как мы занимаемся. Он сидел молча, когда мы ходили по бухте под парусами, повороты через форды, когда выполняли все команды. Он молчал. Когда мы ткнулись в берег носом в песок, он сказал: «Спасибо, ребята. Мы своих болванов-призывников год учим, они так не работают, как вы работаете». Нам это польстило. Тогда же еще был шпионаж. Литературы по морскому делу, учебников, нет. В этой же моршколе нам под расписку выдавали. В магазине не было такой литературы, чтобы пошел и купил. Я уже был подготовлен к войне в какой-то степени. Для нас ОСОАХИМ был родным домом.
Война началась очень буднично. Не так как я вижу в кино. Может быть, где-то было так, но у нас нет. Буквально 22 июня мы с товарищами купались на пляже, идем домой. В 2 часа дня. Где Дом совета ветеранов был городской радиоузел, такой одноэтажный дом на высоком цоколе. Что такое?! Человек 40-50 стоят у окна радиоузла, на подоконник выставлял громкоговоритель. Кто-то ведет доклад, речь какая-то. Мы остановились, спросили. «Началась война! Выступает Молотов». И мы услышали только концовку его выступления. Так я впервые услышал о войне. Мы сразу в ОСОАХИМ. Начальник ОСОАХИМа кому-то звонит, ему звонят. Пошла такая суматоха, он говорит, ребята, пойдемте со мной в городской совет. Сейчас это администрация, тогда горсовет назывался. Тоже рядом на Пушкинской улице. Пришли на второй этаж, там начальник. Он говорит: «Надо населению города объявить, что началась война. Чтобы люди знали, что началась война». Может быть это странно слушать. Такая тогда жизнь была. Я жил с семьей по улице Кирова. Квартал от Черноморской до Серебряной улицы - на весь квартал была две радиоточки. У меня в доме. И у соседа через 3-4 двора. У людей даже радио не было.
- А.Д. Велосипеды были в Анапе?
- Это тоже интересный вопрос. Поэтому не удивительно, что он говорит о том, что надо оповестить население о начале войны. Он сразу шторку открывает на стене, там карта города. Разделил каждому по улице. Ходите и говорите, что началась война. Я пошел с товарищем, с Федей Кравченко. Вот так заходим в пустой двор и кричим: «Хозяин!» «Что вы хотите?» «Подойдите сюда. Вы не слышали, что началась война». «Нет». «С Германией. Нас обязали всех оповестить и вас в том числе, чтобы вы соблюдали светомаскировку». На ночь все окна зашторить, чтобы нигде не просвечивался свет. «За чем?» Разъясняем, чтобы не бомбили. Уже Новороссийск бомбили. Так и ходили по дворам. Так мы прошли несколько кварталов, объявляли о начале войны. Оповестили. Нашу команду потом назначили дежурить постоянно в ОСОАХИМе, нам в отдельной комнате постаили ковать, выдали боевой карабин. Только ночью с оружием пост был. Мы там круглосуточно. Был такой приказ коменданта города Анапы, всем горожанам, имеющим велосипеды, радиоприемники, охотничьи ружья, сабли и кинжалы, у казаков много было, фотоаппараты - всем сдать в Военкомат. За не сдачу будет наказание. В городе были велосипеды, но малое количество. Приходим в ОСОАХИМ, в комнате, где мы спим вот такой высоты гора холодного оружия, сабли, кинжалы и отдельно кучка - охотничьи ружья. Велосипедов не видели, чтобы сдавали. Я в местной газете написал большую статью о судьбе казацкого оружия. Это стоило больших денег. Мы же пацаны, 14 лет, саблю схватил, другой кинжал. Саблю из ножен вытаскиваешь, а там вытеснено «От императрицы Екатерины казаку Щербо». Именное оружие было, именные кинжалы. Такая ценность это.
- А.Д. Куда это оружие потом делось?
- Не знаю, куда именное оружие делось. В 6 часов утра в ОСОАХИМе слушаем сводку Верховного командования, Информбюро было попозже в июле. Мы же там спали. Встаем рано и слушаем сводки Верховного командования. Врали, говорили, что граница на замке. Передадут: «Немцы прорвали фронт, продвинулись на 10 километров, но тут же были отбиты назад». Прошли несколько недель в такой обстановке и по городу Анапе объявляются, что создается народное ополчение. Это после выступления Сталина в начале июля.
Люди все, 100%, все были настроены патриотично до того, что не надо никакой агитации, призывов, чтобы встать на защиту Родины. Тогда был такой настрой народа. Может быть, это было подготовлено предвоенными фильмами: «Если завтра война». Настрой был боевой. И когда объявили, что в городе создается народное ополчение и желающие записаться в это народное ополчение, завтра, в воскресенье прибыть на Кладбищенскую площадь. Там была большая площадь. Городские команды там играли в футбол. Мы разве в стороне останемся, пацаны. Мы первыми туда прибежали. А там народу, подчеркиваю. Было такое единодушие, порыв такой. Буквальна вся площадь была запружена мужчинами. Уже идет запись, формирование поротно. Формируют. Пацанов, нас, отдельно построили. Короче говоря, меня и моих товарищей приняли в ополчение. Мы стоим в строю. И какой-то там лейтенант подходит: «Кто из вас красиво, хорошо пишет». Мой друг: «Да, вот он». Не посчитайте за хвастовство, учился в школе идеально. Почерку у меня был хороший. Он на меня, выйди из строя. Я вышел. «Зачислим тебя писарем в штаб, раз хорошо пишешь». Тогда пишущих машинок не так много было. Вот так и попали. Это народное ополчение просуществовало месяц. Что же из него получилось, отобрали туда до двухсот человек, а что с ними делать? Никто не знает. Сформировать, сформировали, а куда? Оружия нет. Потом же нельзя останавливать производство, предприятия. Объявили, что все работают и живут, как в обычной жизни, дома и на работе. В 7 часов вечера должны идти домой, спать, утром опять на работу. Где спать? Пляж. На этом месте был громадный деревянный крытый солярий. В этом солярии все ополчение спали. Это же глупо. Никакой дисциплины. Никаких занятий. Так, кто пришел, кто не пришел. И оно само по себе развалилось, распалось, самоликвидировалось. Приходили только сознательные остатки. В городе на территории санатория «Надежды» сформировали истребительный батальон. Это по призыву Сталина. Создавать ополчения, истребительные батальоны. Это уже серьезно. Во-первых, этот истребительный батальон войск НКВД. Это о чем то говорит. Там уже идеальная дисциплина. И командиром истребительного батальона был Корчагин. Такой симпатяга. Капитан. Он был начальником НКВД, по совместительству командир этого истребительного батальона. В этот батальон принимали собором, не каждого желающего. Проверяли чистоту биографии, естественно, физическое здоровье. Желательно, чтобы был членом партии, комсомольцем. Подходили тоже с отбором. Набрали они. Батальон состоял из двух рот. Первая и вторая рота. В каждой роте по 20 человек. Кроме этого, штаб. Командир батальона, начальник штаба Окунь, тоже работник НКВД. Комиссар батальона. Такая была структура. Я в частности со своим лучшим другом, и другие, наша восьмерка, команда моряков, так и держались один за другого. Воевать - душа горит. Нельзя быть в стороне. Не все сразу попали. Сначала мы со своим лучшим другом, колей Кравченко, пришли, там часовой стоит. Служба в батальоне налажена, как армейская. «Пропусти нас в штаб!». Штаб внутри двора. Не пускает. Попросили вызвать разводящего. Тоже говорит, идите, гуляйте! Не пускают. Не могли пробиться в штаб, чтобы попроситься записать нас, приняли. На четвертый день, примерно так, вечером стемнело, мы с Колей идем, угол Черноморской и улицы Кирова и перепрыгнули через забор на территорию санатория. Мы уже знали, где штаб. Мы туда. В кабинет командира батальона Корчагина. «Разрешите, войти?». «Входите». Мы вдвоем зашли. «Вы откуда взялись? Кто вы такие?». «Запишите нас в батальон». Представились. Рассказали коротко о себе. Он, как заорал: «Окунь». Это начальник штаба. Тот заходит, в очках такой. Говорит: «Это воинская часть или какая шарага? Двое неизвестных перелезли через забор, пришли свободно в штаб. Где твоя охрана? Где караул». Начал давать ему разгон за это. Потом говорит нам: «Ты в каком классе учишься?». 7-й класс окончил. «Идите домой, учитесь в школе, когда нужно будет, мы вас позовем». И выпроводил нас за территорию. Хорошо. Мы не успокоились. На другой день таким же образом, на том же самом месте через забор, и опять к нему. Он был в шоке, как сейчас говорят. Заходим. Он аж растерялся. Мы опять клянчим, запишите, примите в батальон. Рассвирепел. Заходит комиссар батальона. А комиссар он гражданский человек, директор винзавода. Дмитрий Алексеевич Кравченко. Он дядя моего товарища. «Дядя Митя, мы пришли, чтобы нас записали». Благодаря ему, нас записали. Он говорит: «Записывай, будут у нас разведчиками пацаны, сами доказали, могут через забор…». Так я попал в истребительный батальон. Там была служба. Для меня было и интересно, и опасно, и суровая.
Задача батальона какая была? Борьба с диверсантами. Ночное патрулирование. Выявление паникеров. Начальник гарнизона обязал батальон взять под охрану объекты, круглосуточно были выставлены посты, мы охраняли горком партии, двухэтажное здание на Пушкинской улице, телеграф, морской порт. У входа был шлагбаум и по территории морского порта. Почта, телеграф. Такие важные объекты, все это мы охраняли круглосуточно. Начались бомбежки осенью. Как опасно? Другой может при бомбежке спрятаться в щель, в бомбоубежище, уйти из города. Бомбили порт. А ты стоишь на посту, никуда не уйдешь. Очень тяжело. Забегая вперед, год службы в батальоне, чуть не погиб. Сейчас улица Ленина, там здание Городского суда, а до войны там был городской телеграф. Там был у нас пост внутри. У нас были немецкие карабины, патронташ, противогаз. Сидишь на стуле, задача такая - наблюдать, если диверсия, диверсанты. Охранять, короче говоря. А что охранять? Можно сказать, что для гражданских телеграф не существовал, кто будет телеграммы посылать? Никто и не заходил. В ряд 8-10 кабин, с плотно закрывающимися дверьми, и там уже сидели шифровальщики. Телефонистки - девчата. Передавали военные сведения. Через год службы такой случай. Мой пост по 2 часа, с трех до пяти. Приходит смена. Пришел боец батальона. Мой учитель Зарецкий. В школе учителя имеют клички, у него была Скептик. Разводящий приводит Скептика. Пост сдал - пост принял. Только я с разводящим вышел, он там остался. Дошли до угла. Налет, интенсивная бомбежка. Мы попадали под стенку госбанка. Где-то рядом в порту рвутся бомбы, самолеты улетели, стрельба зениток прекратилась. Сам разводящий говорит, Павлик, пойдем, посмотрим, все ли в порядке. Мы вернулись. Возвращаемся телеграфа нет. 10 минут - и я бы погиб. Прямое попадание. Сплошная глубочайшая воронка. Такой вокруг хаос. Зарецкий, Скептик, висит мертвый. Поубивало много шифровальщиц. Было опасно служить.
- А.Д. С диверсантами, ракетчиками приходилось встречаться?
- Ракетчики были в порту, они жертвовали собой, наводили самолеты. Он же гад сидит в порту. Прямо на пристани в бетонной уборной. Сам я не видел, товарищи рассказали. Но зато были такие операции. Нас вечером 5-6 человек направляют в НКВД. За чем? При НКВД был загранотряд из матросов. Каждый вечер приходили с командиром, им давали задания. Нас за чем брали, пацанов? В моршколе все были не здешние, а мы все улицы, переулки в городе знаем. Как проводников брали из батальона. Были такие операции. 6 человек матросов и меня берут одного. Идем. Показывйе, где улица Шевченко. Я веду. Приходим. Ночь. Часов 11. уже комендантский час. Улицы пустые. Причем, кругом светомаскировка, темнота такая. Находим нужный номер дома, заходим во двор. Ложимся в сирень. Он нам объявляет, что до 4 утра будем лежать в засаде. Должны идти двое, вы должны их бесшумно задержать. Примерно так. В данном случае лежали, лежали - никто не пришел, ни с чем ушли. Был такой случай, что одного задержали. Тоже идем по улице Новороссийской. Нашли нужный дом. Лезем через забор, калитка была закрыта. В глубине двора домик. Подходим к дверям, темно, никого не слышно, не видно. Командир стучится в дверь. Сонный девичий голос: «Что такое?». Милиция, откройте, проверка документов. «Не открою, боюсь», «Открывайте! Вышибем дверь!». Предварительно краснофлотцы стоят около каждого окна. Заходим вовнутрь. «Ты одна?». «Одна». Стоит, дрожит. На кровати кто-то лежал укрывшись. Лежит одетым мужик. Кто это? Шпион? Не знаю. Это нас не касалось. Сразу его обыскали, руки назад, связали. Только выводим его со двора, уже пришла из НКВД машина. Все, как по времени. И сразу его в машину и в НКВД. Вот такие были операции. Ходили патрулями по городу.
- А.Д. Спокойная была обстановка?
- Пару слов за город нужно сказать. Стали бомбить Новороссийск, через Анапу стали летать самолеты, туда - сюда. В городе понатыкали зениток. Кругом такая масса зениток, небо в огне, но чтобы кого-то сбили, я не видел. Говорят летчики, которые жили у нас на квартире, на улице Кирова, истребительная авиация И-16, потом П-2 появились. Много самолетов было. Идут бои. Но сбитых не видели. Мы у этих летчиков спрашиваем, что же мы не видим сбитых?! Они говорят: «Сбиваем. И зенитки подбивают. Конечно, вы не увидите, это нужно прямое попадание, чтобы взорвались, а так изрешеченные осколками падают». Осенью 1941 года. Первые два взрыва, часов 8 вечера, темнеть начало. Вдруг раздаются мощнейшие взрывы в районе бухты, стекла в окнах повылетали, рассыпались. Потом сказали, что это немцы сбросили две морские мины. Но неудачно. Одна в воду попала, другая на песок. На город тоже две бомбы упали. Недалеко от центрального рынка.
Что из себя представлял город? Поголовная светомаскировка. Темнота в городе, хоть глаз коли. Еще до комендантского часа, квартальные ходили, проверяли. Если увидят щелочку света: «Вы, что, немцам хотите помочь?». Очень строго следили, светомаскировка была хорошая. В приказном порядке в каждом дворе и на улицах рыть траншеи, зигзагообразные. Бомбоубежища. Рыли. Метр полтора глубина. Милиция ходила по дворам. Тогда дисциплина была. Рыли. Мало того, что в городе было накопано много траншей, пилили деревья. Это же город акаций, город сирени. Он утопал в запахе акации и сирени. Сначала сказали, каждое третье дерево пилить и покрывать эти траншеи. Чтобы осколки зениток не поражали людей. пилили деревья, оголились улицы.
- А.Д. Какое было настроение в городе? Были панические слухи?
- У меня сохранилось ощущение боевое настроя. Когда началась война. Этот сквер, где сейчас памятник Воину, при входе в сквер со стороны Черноморской улицы, была такая площадочка, закопали два столба, громаднейший фанерный щит, метра 3,5 до 4 в длину и метра полтора в ширину, на этом щите была изображена карта Советского Союза и частично границы до Германии. Согласно сводка инфорбюро, ленточку с хвостиком переставляли линию фронта. Линия фронта все время двигалась, немцы продвигаются и продвигаются вглубь. Уже неприятно смотреть. Нам же говорили: бить врага на его территории. Своей пяди земли не отдадим. А тут вдруг и Украину и Киев уже взяли. Красная ленточка все движется, движется на восток. Последние гвоздики с ленточкой воткнули, что сдали города - города Первомайский, Кировоград. Вчера после упорных боев был оставлен город Кировоград и Первомайск, и после этого ленточка замерла. Уже немцы пошли к Ростову.
А потом ленточку убрали. Служили в батальона. Я изучил военное дело досконально. Пробовали бросать гранаты. РГД05. Ходили туда на занятия на старый аэродром, стреляли из карабинов. Все газы досконально изучили. Были подготовлены идеально к войне. Привезли нам зажигательные бомбы. Начиная с 2-килограммовых до 5-10-килограммовых. Военный инструктор подходит и молотком по взрывателю. Он плавиться, горит. Он демонстрирует. Заранее поставлена бочка с водой. Клещи, учит, как надо их гасить. Крупные не поднимешь. Заранее привезен песок для учебы.
- А.Д. Откуда у вас немецкие карабины?
- Чем мы были вооружены? Вот этими немецкими карабинами. Если точно говорить, они польские. Но Польша перед войной купила лицензию на изготовление. Это были настоящие немецкие карабины. Почему я твердо говорю, что они польские. Там выбивалась марка, город радом, это польский город. Номер такой-то, город Радон. Это было трофейное оружие. К ним были патроны. У каждого бойца мешки из плотной материи. Шесть отделений. И в каждом отделении по 2 обоймы патронов. 60 патронов. Постоянно у каждого по 60 патронов, такой патронташ.
На весь батальон был один единственный, но это чешского производства, город Брно. У него было написано. Ручной пулемет. Было выбито город Брно. Мы тоже его изучили. Разбирали, собирали, значит, был один ручной пулемет.
Вдруг где-то в 1942 году, к весне, в батальон привезли и раздали 14 американских автоматов. Казалось бы, 1942 год, может быть, куда-то в Мурманск привезли, и вдруг в Анапе - американские автоматы! «Томсон». Что они из себя представляли? Короткое деревянное ложе. Очень удобные. По сравнению с карабином не громоздкие, рожок прямой. Не то 24 патрона в один магазин рожка. Мы спрашиваем: «Откуда вдруг у нас американские автоматы?». Никто нам ничего не сказал. Нас всех удивило, чтобы разобрать его на мелкие части до последней детали - всего один винт. Где ложа, казенная часть - хвостовой винт. Отвернул этот хвостовой винт и все разобрал. Это удивило на одном винте весь автомат собирается. Их раздали. У нас был взвод разведки и все их отдали туда. Учили устройство самолетов. Давали нам какие-то полусекретные альбомы. Наши военные самолеты. Все было строго секретно, так, чтобы никуда не делся. И немецкие, отличные фотографии. В полетах, на аэродромах стоят. Мы изучили - «Фокивульф-190», «Фокивульф-189», «Хенкель-101», «Юнкер» - все вооружение знали на зубок. Один стоит на занятиях, откроет альбом и держит, а я в бинокль наблюдаю и кричу: «Хенкель-111»! Как экзамены.
Раз меня завалило. Вот эта церковь, а прямо через дорогу сейчас санаторий «Мотылек». Я со своим товарищем, тоже из батальона, он жил в этом дворе, мы пришли к ним. Батальон был недалеко, 150 метров пройти.
Первое время, еще в 1941 году, работали, а вечером приходили начбой (начальник боепитания) выдавал все оружие на ночь, и мы на посты. А утром, кто не стоит, шли по своим делам. Когда уже конец 1941 года, фронт ближе, ближе - Ростов, Крым, тогда перевели на казарменное положение. Казарменное положение номер 1, а потом казарменное положение номер 2. Уже полностью жить в казармах, домой уже не ходили. Никто не работал.
Кормили в ресторане на Пушкинской. Большой зал в ресторане. Галушки варили. Всякая каша. Борщи. Кормили, не голодные были. Интересный факт, мы ничем не расплачивались, там была какая-то высшая договоренность. Вот я стою у того же телеграфа, сменили меня с поста, общий обед прошел. Я иду. И достаточно того, что я заходу с карабином, достаточно того, что у меня оружие, уже знают, что я из истребительного батальона, и сразу официантки мне приносят еду. Никакой оплаты. Я гордился. 14 лет! Сидишь,, урок идет. Сентябрь месяц, начались занятия в 8-м классе первая четверть. Урок идет, раз, дверь открывается, врывается связной из батальона: «Такой-то на выход!». Учителя уже знали - учиться мы продолжали до конца 1941, когда нас перевели на казарменное положение. Я приходил хвастаться. Приду с карабином с полным вооружением в школу. Ребята потрогают карабин, я горжусь…
- А.Д. Вы присягу принимали?
- В батальоне нет. Уже потом в партизанском отряде. Интересный факт из жизни города. Почему немцы бомбили Анапу? Помимо того, что они звери. А вообще, как стратегический объект он представлял какую-то ценность для того, чтобы его разбомбить? Да. Как это ни странно. Ведь никакой промышленности, а ведь бомбили. Потом каждый день и ночь стали бомбить. Все усиливались и усиливались бомбардировки. Почему? Аэродром. Порт. Сейчас смотришь на него и стыдно. Жалко, что там сохранилась надпись - порт. Это какая-то жалкая пристань. До войны был красавец порт. Душа болит за Анапу. Смотришь, показывают итальянские, греческие порты, Анапа тоже приморский город. Половину того, что приписывают Одессе, это было в Анапе. Но почему-то все приписали Одессе. Тут особый разговор, колорит, порт. До войны тут постоянно стояли парусники, трехмачтовые. С историческими названиями Зелемхан. Кто он такой? Откуда я знаю.Венные корабли заходили на рейд. Он был живой, кипел работой. Внизу набережная. Там строили мелкие суда - одномачтовые, фелюги. Тут же смолят, плетут сети. Это изумительно было. Жалко, что такого сейчас нет, сейчас пустыня. Так вот, аэродром и порт надо было бомбить немцам. Бои шли в Крыму. Севастополь. Снабжение Севастополя живой силой, боеприпасами, продуктами, всем, что необходимо армии, шло морем из Новороссийска и Анапы. Поэтому бомбили Новороссийск и Анапу. Боеприпасами все было забито. Вот тут внизу гостиница, штабелями ящики стояли, снаряды, патроны на открытом воздухе. На берегу гостиница, рядом хотели строить еще одну, котлован был забит боеприпасами. Что тут только не было. И живая сила. Войска, пехота, артиллерия. Все грузятся на баржи и потащили в Крым, как в прорву все шло туда, в Крым. Вот почему и бомбили день и ночь. Бросали на порт, не попали, сыпется все по городу. Новороссийск немцы терзали, как Сталинград, бомбами. Там так усилили оборону. Однажды за сутки сбили 17 немецких самолетов. Там им дали прикурить, что даже интенсивность нанесения ударов у них упала. Отогнали их, не сбросили, они летят через Анапу, садится с бомбами нельзя, кинули на Анапу, порожняком полетели.
Меня завалило, где церковь. Я пришел с товарищем. Только зашли во двор. Тревога. На здании горсовета была установлена электрическая сирена. Как включат, на весь город слышно, ревела. Второй гудок у винзавода. Мы только пришли, во двор зашли, а тут сирена, воздушная тревога. Из-за горы летят «Юнкерсы», выстроили уже цепочкой для сброса бомб. Там дворы, народу много, рядом хлебный магазин, выдают хлеб по карточкам, страшенные очереди до тысячи, на ладошках писали номера. Бомбежка, тревога, все разбежались по дворам. И в наш двор, народу масса. Посередине двора был подвал, глубокий, каменные ступеньки. Как сарай каменный. Смотрю, они летят и сыпанули бомбы. Я падаю прямо под стенку. Я лежу. Тишина. Мне жарко. Дышать труднее, я задыхаюсь, и потерял сознание. Бомба упала рядом и меня завалило, рухнула стена. Я остался жив потому, когда женщины стали подниматься, раненых тут же собирать на подводы и в больницу. Под забором во дворе, там каменный забор, лежал мужчина, и он видел. Когда меня уже откопали. И пришел в сознание, весь в пыли, голова полная пыли. Пожилая женщина говорит: «Мальчик, скажи спасибо дяди. Он видел, как тебя завалило. Это то мы и не знали, что ты тут лежишь, так бы и остался».
За винзавод. Как вино выпускали. Ужас. Все сразу не перескажешь. Под Новый год, под 1942 год, 20-25 декабря, в Анапу прибыло 2 казачьи кавалерийские дивизии. Одна дивизия вся голубая, другая красная. Почему? Красные башмаки, красный верх, красные казачьи шапки «кубанки», все красное. А другая дивизия вся в голубом. Командир дивизии красных генерал-майор Книга. Я его еще знал по книгам о Гражданской войне. Еще до войны читал. Он остановился у нас в батальоне в санатории, я его видел. Кони, лошади. Две казачьи дивизии на такой маленький город. Город утонул в запахе конского навоза. Кругом были лошади. Дают читать листовки. Один казак мне дает, прочти. Приказ Сталина. Верху в уголку, прочти и порви, ай, какой секрет. Это же глупость. А там что? Просто приказ Сталина. «Во что бы то ни стало, любой ценой, взять под Новый год Крым. Освободить Крым». Это я сам лично читал. Они стали грузиться с лошадьми на баржи, на все, что плавает по воде. И туда их, в Крым. И они были переправлены. Там были очень жестокие бои. 30, 31 декабря зарево стояло. Из Анапы было видно. Керченский пролив, зарево стояло. Что стало с этими казаками? Вы наверное знаете.
- А.Д. Раненые поступали к вам?
Да. Вот санаторий «Мотылек», до войны назывался «Красная Звезда», его сразу превратили в военный госпиталь. Вот сюда морем привозили раненых. Сколько их в море потонуло. Немцы же скотствовали в воздухе.
Так мы жили. Сразу все не вспомнишь. Много можно рассказать. Память ослабевает от возраста. У меня есть рукописи. Много лет назад задался целью.
Летом бомбежки все сильнее и сильнее. В городе находится невозможно. Июль, август, пиковое время жары. Уже над городом после бомбежек поднимается пыль, гарь, специфический запах, он уже висит над городом. Только отбомбили, через час-два опять бомбежка. Марево висит над городом. Запах вина с винзавода, качают на улице. У нас же был громаднейший винзавод, работал хорошо, были громаднейшие запасы вина. Подошло время, надо куда-то девать, а куда? Из знаменитой крымской Массандры коллекционные вина не успели увезти, баржи идут, их топят. Кое-что вывезли на Кавказ. Пришел сюда из Массандры теплоход. Посреди бухты встал на якорь, тут нельзя было подойти, тут военные торпедные катера, катера-охотники. Пристань вся запружена. Он встал на рейде посреди бухты. «Эльбрус», его название. Его трюмы были загружены вином из Массандры, бочки, коллекционное вино. Немцы налетели, очередная бомбежка. И он тут же посреди бухты затонул. На сколько правда или нет, но потом был разговор, что немцы часть этого вина достали. Вы смотрели фильм «Остров сокровищ»? «Дети капитана Гранта». Помните судно там «Эспаньола». Приходит оно к нам, на рейде встало. После съемки этих фильмов. Вся на парусах, красавица стоит. Не хватало плавсредств, она уже и раненых возила из Крыма. Бомбили же, было опасно. Оно пришло в Анапу. А команда разбежалась. Это же не военное судно, гражданское, хочу работаю, хочу нет. Оно стояло здесь в пору, объявили, что набирают команду. Желающих матросами. Ай, душа моя рвалась. Моряк же! Но из батальона уйти было нельзя. Потом оно ушло.
Когда коснулся вопрос, куда девать вино с винзавода. Оно в бочках, в подвалах. Думали морем. Сушей не отправишь. Дубовые, громадные бочки. И на берег около пристани в штабель в два яруса поставили эти бочки. По берегу, внизу, верху по набережной бочки с вином. Мы их охраняли. Уже там ребята штыком просверлили, пробовали. Это Кагор, это Рислинг. Когда фронт уже был близко. Что делать? Вот эти бочки выбивали топорами. Уничтожили почти все. В винзаводе спирт, вино, запасы большие. С винзавода через кладбище были проведены трубопроводы в море, они воду качали. Переключили его на откачку, и вино качали в море. Все равно не успевали. И стали жбаны с этими запасами насосами прямо во двор, в кювет, прямо по кювету идет в море красное вино. Жара, испарения, кругом запах вина. Народ, как бросился, уже последние дни перед оккупацией, безвластье.
- А.Д. Говорят, это самый страшный момент?
- Да. Как кинулись на вино. Ведрами таскали. Такая судьба этого вина.
- А.Д. Что представляли из себя последние дни перед оккупацией?
- Завтра придут немцы, я этого не видел. Я был уже в партизанском отряде. Наш батальон тоже сильно поредел. Уходили на фронт, стали брать из батальона. Осталось несколько десятков, в основном молодежь. Таких как было мало. Были постарше года на два. Нас перевели в батальон. Тут уже невозможно было находиться, бомбежки. В санаторий «Анапа» в спальный корпус. Это начало августа, а немцы вошли 1 сентября. За месяц до оккупации перевели туда. Там падали бомбы, но меньше, было подальше от порта. Жара невыносимая. Купаться. Мы же моряки, жили морем. А тут купаться нельзя. Мы пошли с оружием на «Золотой пляж». Там были саперы, страшим у них был лейтенант. Они чем занимались? Они минировали пляж, в песок закапывали мины. От «Золотого пляжа» до реки Анапки все минировали. Боялись, что немцы выбросят десант, удобное место для десанта. Красноармейцы-саперы по пояс в воде забивали колья и натягивали колючую проволоку, такое заграждение. Вот мы пришли к этому старшему лейтенанту с оружием, говорим: «Жарко, хочется купаться, душа горит». Короче говоря, уговорили. Он говорит: «Ребята, шаг в шаг». Мы наслаждались, лежали. Это последний раз мы искупались. На другой день из военкомата приходит посыльный и подбирает 23, 24-й год. Моих товарищей забрали. Я тоже с ними пошел в военкомат. Просился у военкома. «Товарищи уходят, я хочу добровольно». Нет, не приняли. Последнюю партию из батальона забрали. Потом еще из района, из города набрали. Набрали их до сотни. Дали им одного младшего сержанта. Отдал ему документы на всех и в Краснодар, в Крайвоенкомат. Там были мои друзья, потом все рассказывали. Пешком, конечно. Дошли до «Туннельной». Украли там у кого-то подводу с лошадью, ехали на подводе. Другие шли пешком. Как только за «Туннельную» проехали дальше, туда на Краснодар. Все стали разбегаться по домам. Куда-то делся этот сержант. Мои друзья были настроены воевать. Дошли до Нижнего Камска, а там потом беженцев из Краснодара. И военные тянут орудия. И гражданские в Новороссийск беженцы. А они навстречу. Их остановил капитан. Говорит: «Ребята, куда вы идете?» «В Краснодар, крайвоенкомат направили». «Да вы что тронутые? Идиоты. В Краснодаре же немцы! Идите по домам». Они развернулись и пошли, кто куда. Один, Сашка, попал к нам в отряд. Другие, Борис и Володька,пимкнули к матросам, в батальон морской пехоты. Потом очень сильно отличались в боях на Малой земле. Награды. Ребята были боевые, сейчас уже ушли из жизни. У кого, как сложилась судьба. Мы, остатки батальона, 17-18 августа, за две недели до вступления немцев. Нас построили, с оружием, как есть, всем идти в село Варваровка. Всем разбиться по 2-3 человека, не больше. это вроде тайна. Чтобы строем не идти, чтобы никто не видел, чтобы не было разговоров. Разбиться группками и в Варваровку, на входе в станицу вас встретят. Я с другом пошли. Разбрелись самостоятельно и прибыли в Варваровку, там был сборный пункт. Такой брошенный двор в станице, в селе Варваровке. Видимо. Жители эвакуировались. Там собрались все остатки. Милиционеры, работники НКВД, работники винзавода, мы из истребительного батальона, из других организаций города, из рыбколхоза, там были рыбаки тоже. Все собрались. Сами не знаем, что дальше с нами будет. Нас кормили. Котел стоял во дворе. Проходит день, два. Тут начали по одному, пофамильно, вызывать на беседу. Подходит моя очередь. Я захожу. Там комиссия из 6-7 человек. Егоров, начальник партизанского куста Краснодарского края, шишка большая. Начальник НКВД, все наши. Они уже все знали, но еще раз проверяли. Кто родители? Я все рассказал. И комиссия решает. Мне говорят, мы создаем партизанский отряд, желаешь ли ты добровольно быть в отряде. Если не желаешь, то не надо, уходи домой. И в том и в другом случае язык держи за зубами. Никому ничего не рассказывать. Я говорю: «Конечно, желаю!».
… в приказном порядке рыли траншеи, пилили деревья, накрывали от бомбежек, от осколков, тщательная светомаскировка, ежедневно вечером проверялось. Это я все рассказывал. Я забыл добавить вот что, к этому же. Голрод, как все приморские города, Анапа, Геленджик, Сочи - это были белые по цвету. Беленые известью. Не было красных, желтых кирпичей, все белилось известью. Даже описывалось в литературе - белый, чисто приморский городок. Таким была и Анапа. Все было беленое, шифера не было, не знали, что это такое. А покрывать железом, это роскошь и дорого. Были покрыты только дореволюционные здания. Райисполком, горком партии - такие официальные здания, учреждения. А в основном, 99%, город был покрыт черепицей. Ее и производили в Анапе, на окраине города. С высоченной кирпичной трубой - черепично-кирпичный завод, так называемый. Делал черепицу из глины и кирпич. Улицы были мощеные. Я тоже вспоминаю, не то что этот вонючий асфальт, или скучная плитка. Такие итальянские дворики, желтый кирпич, плоским камнем, все это так интересно выглядело, имел такой необыкновенный колорит город. Город был весь белый, побеленный. Наше городское население посчитало нужны, это глупо, не глупо, приказали всем жителям города окрасить все дома, без исключения в черный цвет. Это между прочим, нигде это не встречал. Это наверное был единственный город - был черный. Мысль такая была. Черный цвет - ночью город не виден. А то луна светит, белые домики. Немцам видно хорошо. А когда черный не будет видно. Город стал черным. Как жители выходили из этого положения?
Во-первых, было ручное отопление. Печи. А раз печи, то в каждом доме была сажа. И в приказе было сказано: вымазать сажей. Моя мама, все соседи выполняли приказ. Сажу выбирали, подмешивали чуть-чуть извести, получалась черная жижа, и щетками красили. Интересный факт.
- А.Д. Родители так и жили в Анапе?
- У меня отец за полгода до войны трагически погиб в бухте. Спасал катера, перевернуло баркас. Когда переворачивался баркас. Килем ударило по голове. Его выхватили из воды, но он был уже мертвый.
Такой факт, город был окрашен в черный цвет. Спасало это или нет? Когда начались интенсивные бомбежки, немцы, как налетят, как набросают осветительных бомб на парашютах, они висят, как люстры. Весь город освещен, хоть иголки собирай. Мы для интереса раскрывали книгу, читать можно. На сколько сильный свет. Много разбросают, а потом выбирают порт или другие объекты. Так что, я считаю, черный цвет не спасал.
Еще что можно добавить. Что из себя представлял город. Вы можете подумать, что город провинциальный, захолустный. 20 тысяч жителей было всего на всего в Анапе. Но так об Анапе говорить было нельзя. Он был в летний период в большом контакте с Ленинградом, с Москвой, с большими городами за счет приезда отдыхающих. А это же забыт был каждый двор, как и сейчас. Маленький город, а масса людей ехало на виноград и море. Поэтому город контактировал тесно, общался с людьми. Тут не было такое дремучие захолустье. Мы на равных в смысле событий внутренней или зарубежной жизни с москвичами. Люди были развиты. Здравницы у нас были. Санаторий Ленина, основатель города построил. «Украина», «Ривьера». Жизнь кипела. Музыка. Не такая какофония, как сейчас. Духовые оркестры, тихонько играют до 10 вечера, потом город спит, отдыхает. Весело было. Карнавалы устраивали. На берегу был такой турецкий парк. Малая бухта, мыс. Вековые деревья, красота. В парке еще до революции был построен театр. Его построили в 1911 году. Театр был единственный на крымско-черноморском побережье. Красавец был театр, с видовой площадкой на крыше, изумительной архитектуры. Приезжали артисты из Москвы, из Большого театра. Я помню, смотрел там спектакли. Там стоял большой деревянный ангар под горой. Единственный в городе там стоял самолет «По-2». Двухкрылый. Когда карнавал или театр, то этот самолет очень низко летал над городом и бросал листовки-приглашения в театр. Разноцветная бумага, красная, белая, розовая, приглашали жителей в театр.
Варваровка. Я прошел комиссию. Я дал согласие в партизанский отряд. И так через эту комиссию прошли все, присутствовавшие во дворе, их было до 200 человек.
- А.Д. Ваша восьмерка так и держалась вместе?
- Нет. Мой самый лучший друг Коля Кравченко. Когда учился он во втором классе, то на тетрадке написал Крабченко. Так эта кличка к нему прилипла на всю жизнь. Кличка была Коля Краб. Он погиб на посту, охранял склад боеприпасов, 14 декабря 1941 года. Такой был ураганный ветер, дождь. Он стоял на посту. Его застрелил свой же, Алешка Савицкий, наш друг. Совершенно случайно. Коля Краб по часовой. Склад боеприпасов посередине санатория располагался. А этот подчасок держал связь между часовыми. В 4 часа ночи подошел к нему. Болтали, нельзя же болтать. Мальчишки. И нажал на курок. Загнал патрон в патронник, сам не заметил. «Сейчас растрелю». Бах. Пробил артерию. От потери крови он умер.
Второй друг. Витя Коробов был вместе со мной в партизанском отряде. Попал в руки гестапо. Наш старшина группы, Володя. Тоже самое был расстрелян гестапо. Тоже был в партизанском отряде. Виктор Краморенко, он старше, 24-го года, был призван в армию на флот. При высадке десанта в Крыму погиб. Слава Еременко у меня были с ним приключения. Он тоже был после освобождения оккупированной территории в станице далеко отсюда. Он старше меня на год с лишним. Он уже имел паспорт. Я так и не имел. Паспорт давали с 16 лет. Он тоже был призван в армию. Тут тоже начали гнать немцев с Кавказа. Воинская часть освобождала Ростов. При освобождении Ростова был убит. Короче говоря, все из нашей команды погибли, остался я один. Никто своей смертью не умер. Все погибли.
Хватит говорить за Анапу. Даже вот здесь мы сидим, вот крыша дота, улицы выравнивали, и он как бы утонул. А он был выше.
Это мы строили будучи в истребительном батальоне. Короче говоря, после того, как прошли комиссию в Варваровке. Комиссия выходит ко всем во двор. Один из членом комиссии, наш начальник штаба истребительного батальона Окунь, бывший работник НКВД. Ему было поручено построить всех и объявить то, что надо. Он дает команду: «Стройся!» Мы все построились. До 200 человек. Он объявляет: «Сейчас буду читать список, кого вызову, выходите из строя». Начал читать. Как оказалось, он вызывал и читал фамилии тех, кто не был принят комиссией в партизаны. Там набралось много человек 50-60. когда они вышли. Стоят беспорядочной толпой. Окунь обращается к ним: Товарищи, вы честно работали на своих предприятиях. А теперь надобность в вас у нас отпала. Вы можете расходиться по домам. Но я вам не рекомендую этого делать. Возвращаться в Анапу не советую. Многие из вас служили в милиции. Об этом знают все, с приходом немцев, а они будут вот-вот в Анапе. Вы будете репрессированы. Я вам советую, вот так показывает рукой, через леса, горы или берегом идти в Новороссийск. И там обратиться или в Военкомат, или в какие-то другие воинские части, кто желает служить в армии. Их вежливо вытурили. Даже мне, мальчишке, было их жалко. Среди этих не попавших был мой командир взвода в истребительном батальоне Жора Широченский. Такой интеллигентный, образованный парень. И они ушли, кто куда. Я их судьбу не знаю. Оставшиеся мы стоим. Следующий список. Кого вызывают, надо выходить. Разделили оставшуюся группу на две равные части. Открыто было сказано, мы создали два партизанских отряда. Номер 2 и номер 3. так они именовались. Я попал в отряд номер 2. откуда эти номера? Почему 2, а не 1. дело вот в чем, когда немцы подошли к Ростову и уже бои шли за Ростов, вот-вот прорвутся на Северный Кавказ, это уже было всем ясно. В Краснодаре находилось партийное руководство и так далее. Ясно было, что немцы здесь будут. Наша армия отступала беспорядочно. Был хаос. В спешном порядке в крайкоме партии было собрано совещание. На этом совещанииршались разные всевозможные вопросы, в том числе вопрос о создании партизанских отрядов. Потому что знали, что оккупация неизбежна, уже нужно организовывать партизанские отряды. Там на совещании было принято решение, создать на территории Краснодарского края 7, так называемых, партизанских кустов. Куст номер один - Анапский район. Куст номер 2 - Геленджик. Наш куст номер 1. Нужно по логике и по решению назначить сюда командира этого куста и начальника штаба. Начальником штаба назначают одного из секретарей крайкома партии Егорова. Начальником нашего партизанского, анапского куста. А командиром куста сказали из действующих, отступающих армий будет приглашен какой-то опытный командир. Как потом оказалось, так и не был приглашен, хаос, не до него было. Фактически этот куст возглавил Егоров, начальник штаба. Когда было заседание комиссии, он там присутствовал тоже. Общее название партизанский куст. Наш куст подразделялся на партизанские отряды. Вот откуда номера. Партизанский отряд номер 1 - это поселок ЖВТ и совхоз Молотова сейчас переименовали в совхоз Ленина - вот из жителей и работников этого совхоза был создан партизанский отряд номер 1. а из жителей Анапы - номер 2 и номер 3. всего было три партизанских отряда. Мой партизанский отряд - командиром отряда был назначен секретарь райкома партии Терещенко, комиссаром партизанского отряда был назначен комиссар истребительного батальона, он же директор анапского винзавода Дмитрий Кварченко. А партизанский отряд номер 3, начальник анапского НКВД Поваленко. После войны его посадили, но это другая история. Начальником штаба у него был Щукин, тоже работник НКВД. Смешно, я сам смеюсь. У них у начальник штаба фамилия Щукин, а у нас в отряде начальник штаба - Окунь. Вот как бывает в жизни, какие совпадения. Короче говоря, в каждом отряде, наш второй и третий оказалось по 65 человек. Структура. Был разделен на два стрелковых, боевых взвода и плюс взвод разведки из 12 человек. И хозяйственные службы: повар и так далее. Вот такая структура. Естественно, командир, комиссар, у них была секретарь-машинистка, такой маленький штабик. И было такое отдельное лицо по особым поручениям брат комиссара, Кравченко.
- А.Д. Вы попали стрелком?
- Стрелком. Я мальчишка, какой из меня командир.
- А.Д. Как с оружием?
- Поставлена была задача. Определено место дислокации баз. Кто, где должен находится. Первый отряд - совхоз ЖВТ. Это был самый неудачный из этих трех отрядов. Он буквально с первых дней оккупации развалился. Неудачный отряд. А дислокация наших двух такова, мой отряд номер 2 определили туда дальше по горам идти в сторону Новороссийска. Там перед Новороссийском есть знаменитый Абрау-Дюрсо, так, не доходя, есть такая Лобанова щель. После нашей Лобановой щели идет высочайший хребет Новогирский, за хребтом параллельно нашей щели другая щель соответственно называется Новогирская щель. Третий отряд в Новогирской щели через гору от нас. Такая была дислокация. Теперь я тоже проясню, что такое щели. У нас от города Анапы тут же селение Супце, начинаются Кавказские горы и именно начало большого Кавказского хребта. Он своим началом здесь в нашей местности от Анапы до Новороссийска эта территория, этот главный Кавказский хребет, начало, а своими отрогами выходит к побережью. Вот между отрогами вот такие лощины, если правильно называть. Но по-местному везде называют щели. Вот такие щели были. Я для ясности, у меня целая книга написана, много лет назад рисовал. (Показывает). Вот город Анапа. Стрелка зеленая, вот селение Супце. 5 километров, тут начинаются горы. Вот это Варваровка. Где формировались два отряда. Потом стрелка. Это мои похождения. Вот первая щель, Суковская щель, потому что селение Суко. Вот тут за селением палатка, это первая перевалочная база. С Варваровки приносили продукты, все, что необходимо. И сами партизаны приходили. Вот палатка. Я помню, на фронте был в госпитале раненый, называли хата-палатка, она громадная в ней помещается человек 40-50, брезентовая. Вот такие клапана, двери. Вот такая у нас была палатка, это первый сборный пункт, а отсюда партизаны уже, кто на руках нес, а кто подводами, дорог не было. По горным дорогам машины не пройдут. Тут пост номер 1, тут у меня тоже целая история. Хребет горы, потом сухой лиман, и вот выходили здесь, написано Широкая щель, тут домик лесника, хозяйство лесничие, здесь вторая перевалочная база. Варваровка - палатка - из палатки переносили сюда, а отсюда малая Утриж, тут пограничная застава прямо на берегу, это Лобановая щель. От берега, от заставы 5 километров идти по щели вглубь, она все в гору, серпом идет вверх, и все сужается, сужается, откуда она начинается, горы сходятся на нет. Здесь я написал база партизан отряда «За Родину!». Вот следующая, которая идет параллельно Новогирская, красная стрелка, это отряд номер 3. Потом идет Сухая щель, Мокрая щель, дальше идет Абрау Дюрсо, это Новороссийск. Сразу, как разбили на два отряда, тут же к вечеру отряд номер три уходит. Остаемся мы, 65 человек. Мы еще здесь переночевали. На земле, мы уже надолго забыли, что такое кровать, постель, крыша. Переночевали. На другой день группами, одну группу отправили. Вторую, третью и так далее. Получилось так, что я пошел с последней группой. Нас человек 10. Пришли в палатку, это Суковская щель, оттуда через Сухой лиман в лесничество, с лесничества уже на свою базу, Лобановую щель. Что еще в этот промежуток происходило. Когда наша последняя группа человек 10 вышли из Варваровки и пошли в Суковскую щель, остальные уже вперед ушли. Мы приходим в палатку. Там только один наш партизан и с ним двое ребят, чуть старше меня, тоже школьники из моей школы. И уже из палатки вывезено подводами, пустая палатка. Только два зашитых мешка лежат, и еще что-то прикрыто мешковиной. Больше ничего нет. Пустая палатка. И этот старший дядя Ваня Аншаков говорит, нам приказано здесь быть, должны приехать подводы и забрать палатку, на руках ее не унесешь, она такая громадная, она нужна будет в отряде, чтобы прятаться от дождя. Уходит еще группа. Через день остается там дядя Ваня, я, Слава Еременко, который погиб под Ростовом, мой хороший друг, сын дяди Вани - Саша Аншаков и Гончаренко, нас четверо. Вот мы сутки живем, никто не приезжает, никто нас не забирает. Вторые. Слышна вдалеке легкая орудийная канонада, а где фронт, ничего мы не знаем, в полной неизвестности находимся. В один день, второй или третий день пребывания здесь, этот дядя Ваня Аншаков, наш старший, говорит: Давайте, копать яму. «Какую яму?». «А вон там оружие было прикрыто. Надо закопать. С собой не заберем, немцам достанется». Короче говоря, когда откинули этот полог, там с десяток охотничьих ружей. Те, которые собирали у населения и несколько сабель. Я, мальчишка, и то рассуждал, на хрена в отряд сабли тащить. Ну, охотничьи ружья и то не нужны, все вот так вооружены карабинами. Где взять к охотничьим ружьям патроны? Короче говоря, выкопали неглубокую яму, побросали туда оружие, все равно ему пропадать. На сегодняшней день они пропали, поржавели. Эти казацкие сабли. Но это только часть от ни, а остальное куда делось, не знаю. Закопали. И тут же приехала подвода, ездовой на подводе дядя Гриша и порученец брат комиссара Алексей Кравченко. Он уже взрослый, отслужил матросом на Черноморском флоте. Он распоряжается, говорит: мне и Гончаренко берите эти два мешка, кидайте на подводу, и такой же деревянный ящичек. Положили. После этого уже ничего в палатке нет вообще. Поехали на базу. Остался дядя Ваня Аншаков, сын и Слава Еременко. Трое. Что же с нами? Подвода пошла. Горы. Скалистая дорога, лошадь еще тянет, мы крутим, помогаем, естественно, идем пешком. Лошадь не потянет. Сильва звали лошадь, серая такая, старая лошадь. Ехали, ехали, вот тут я нарисовал пост номер один, хребет, поднялись туда, а там перевал и спускаться в Сухой лиман, там уже Широкая щель и домик лесника. Вот на этом перевале, такой высокий перевал, там грунтовая дорога, там никто не ездил, лесники лес вывозили, чуть-чуть пробита грунтовая дорога. Там стоял столб геодезический прямо на этом перевале. Кравченко останавливает подводу у этого столба, и нам говорит. Выгружайте и несите в кусты подальше, замаскируйте эти два мешка и маленький ящичек. Мы выгрузили, отнесли метров 10-15, там такие заросли, лес. Да кто ходит по этой дороге, глухомань. Отнесли, положили, ветки наломали, прикрыли зеленью, посмотрели, не видно со стороны дороги. Кравченко говорит мне и Женьке Гончаренко, оставайтесь здесь, вроде охраняйте имущество, а я поеду с ездовым еще по своим делам, говорит, завтра к полудню вернусь, заберу вас и поедем дальше в отряд. Как обычно, предупреждает, громко не разговаривать, не шуметь, костер не разводить. Какой костер, август месяц, жара. В предстоящую ночь спать по очереди, как обычно, наставляет. И уехал. Вот мы с Женькой остались. Он старше меня на два года. От скуки, от нечего делать, наломали веток и сделали такой шалашик, вот такой высоты, чтобы можно лечь, укрыться, да так от безделья. Сделали шалаш, полежали в этом шалаше, посидели, поговорили, наступает ночь, время дошло до полночи. Давай, спать. Кто знает, что мы здесь, кто придет. Ясно, что глупо, ожидать кого-то. Мы ложимся спать. Там на столько тесно, легли на спину, прижавшись друг к другу, узко, мой карабин, его карабин, стволом на выход. Теоретически умные. В патроннике патрон, флажок карабина на вертикальном предохранителе, быстро можно опустить. Я немножко вздремнул. Примерно 2 часа ночи, слышим заворочался Женька. Вылезает задом из шалаша, луна светит, светло. Отошел 7-8 метров, оправиться. Я лежу, смотрю, он уже повернулся идти, вдруг как - вроде попытка прыгнуть в шалаш, бежать, но не добежал до шалаша, упал, и в это время шалаш рухнул на меня, развалился, кто-то как бы прыгнул. Слышим хруст веток, кто-то побежал вниз. Куда стрелять? Глупо стрелять, ночь, темнота, кто-то ушел, не слышно уже шума. Кто это мог быть? Это же немыслимо, такая глухомань. Это уже 2-3 часа ночи, сидели до рассвета, никого, тишина. Думали, думали, головы ломали, и такой вариант и такой, ничего не могли придумать. Сейчасядумаю, может быть, Ети, кто мог быть. А Женька говорит, я оправился. Повернул, чтобы идти назад, смотрю, а шалаш невысокий, смотрю силуэт, фигура, человек, я кинулся за карабин, а он, чтобы мы замешкались, завалил и побежал. Кто это, мы ничего не знаем. Ну ладно. Ничего мы не смогли придумать, кто это был. До сих пор не знаем. Наступает жаркий день. Солнце припекает, воды охота. В тот день, когда мы уезжали из палатки, мы уже ничего не ели и не пили, и тут еще, сколько времени прошло. Уже полдень, нет Кравченко, не приехал за нами. Вот уже 2-3 часа дня, у него были часы, мама подарила на день рождения, Кировские такие. Никого нет. Жажда уже невыносимая. И тут Гончаренко говорит: я знаю, где взять воду. Где? Если спуститься, как нам идти в отряд, Сухой лиман, там говорит домик лесника, там еще рабочие живут, два домика, там колодец-журавель, я говорит там бывал с отцом перед войной. Я говорит, пойду. У него круглый алюминиевый солдатский котелок, говорит, сам напьюсь и тебе принесу. Пошел. Пришел, уже сумерки начались. Принес котелок холодной воды, напился. Посидели 5-10 минут. Он говорит, знаешь, Николай, я пойду еще раз за водой, принесу еще на завтра котелок воды, вода нужна. Я говорю: Куда ты в ночь пойдешь, уже темнеет. Он говорит: тут, если быстрым шагом идти полчаса не больше, тем более под гору. После того, что произошло, мне не хотелось одному оставаться. Ну, иди. Вот он пошел и не пришел обратно. И забегая далеко-далеко по времени вперед, он ушел, он дезертировал, вернулся в Анапу и в последствии работал агентом в гестапо. Такая его судьба. Это я забежал вперед. А тут остался один. Жду его, его нет. Как вы посчитаете, глупо с моей стороны, но я поступаю так. Я один, могу ночью задремать, заснуть, а вдруг тот, кто приходил, опять придет, он меня просто сонного пристукнет. Сижу, думаю, а, может быть, он уже сейчас в кустах сидит. За мной наблюдает, вот такие мысли, мне тревожно, страх, боязнь. Думаю, что делать? Все же мне помогла моя развитость, у меня же была собственная библиотека, начитанный был. Всю классику прочитал и Драйзера, и Дикенса, Жюль Верна и иностранную классику, а нашу, тем более. Приключенческие похождения разные знал. Подумал, дети капитана Гранда были в подобной ситуации по книге, они спали на дереве. А даже обрадовался, что это вспомнил. Вот тут же прямо у дороги было развесистое, ветвистое дерево, большое, громадное. Я лезу на это дерево повыше, метра в 3 от земли, прекрасно, как в кресло сел, удобно, развалился, намотал ремень карабина, чтобы, если засну, не упал. Положил на колени, на предохранители. Если кто подойдет, не успеет он меня взять, я его убью. Успокоился. Сижу на дереве и дремлю, хорошо так. Хочу вернуться к тому моменту, что же было в тех мешках. Когда мы сидели вдвоем, еще перед тем, как Женька ходил за водой, давай, посмотрим, что в мешках, мы распороли. А там - для солдат готовили, для армии два мешка сушеной свеклы, порезанная на лапшу, высушенная каким-то способом, что она, как стекло. В слюне не размокает, надо только кипятком. Я ящичек потом тоже ножом, забыл сказать, в истребительном батальоне там выдали финки, делали на винзаводе, в чехольчиках. Мы финками ящик открыли, а там лежат два прицела к советскому ротному миномету. Тоже рассуждаем, на хрена они сдались, миномета в отряде нет. Даже так говорим, немцы захватят миномет, но прицел то к нему не подойдет. За чем они нужны, тащить в отряд?! Опять забыли гвоздем. Так это все имущество потом осталось в лесу. Сижу на дереве. Уже ближе к утру, вдруг со стороны Анапы, Суковской щели, шум, разговоры, гомон. Думаю, кто? Может немцы. Насторожился, карабин держу. Будут проходить прямо подо мной. Когда ближе, ближе русская речь, наши. Такие матюки вперемежку со словами, такой громкий разговор, проскальзывают женские голоса. Подходят, остановились передохнуть, поднялись на гору. Оказалась группа моряков, человек 15. По разговору слышу старшина, среди них две девушки, санитарки. Это уже какие-то последние уходили. Остановились. Спор. Одни говорят: «Старшина, куда ты нас ведешь?». Там дорога раздваивается, пойдем по этой дороге. А другие говорят: А ты что знаешь эту дорогу? Пошли на берег. Берегом на Новороссийск к своим. Вот такой спор. А у меня душа болит, окликнуть, поговорить, спросить, где фронт. Думаю, тоже считаю, что умная мысль, стоило мне только окликнуть, еще сдуру полосонет из автомата. Я не окликнул. Они ушли. Наступило утро. Первый день я один. Сижу, жажда, Женьки с водой нет. Кравченко нет. Вторые сутки его нет. Как потом оказалось, что он и не думал возвращаться. Он был в подпитии, мы слышали запах, когда он говорил. Он умер четыре года назад. Я часто его вспоминал, сижу у него во дворе, что ты сделал. Извини, говорит. Днем, конечно, веселее, не чувствуешь опасности. Сидел, сидел. Опять наступает ночь. Тут уже и голод дает о себе знать, и опять жажда. Высушивает солнце, такая жарища. Хмереч, во, это забытое слово даже в Анапе среди жителей, новое поколение, до войны местные жители и окрестности, все население называло в горах кустарниковые заросли, непроходимые, непролазные, словом хмереч. Что такое адыгейского происхождения. Только так и называли. «Ты куда ходил, кизил рвать?». «В хмереч ходил». Именно так. Закончился этот день, опять проходит еще одна ночь, я уже не могу, жажда. Мысль такая, я уже знал, что наш отряд в Широкой щели, если идти, дорога одна, не заблудишься. Пойду. Что остается делать, подыхать здесь от жажды и голода. Только собрался идти. Думаю, может, обругают, нельзя. И тут же такие мыли, собственно это же никакой не пост. Чтобы я врага пропустил, просто сказали, стеречь мешки. Кому они сдались эти мешки. Свекла, ценность какая. Спрятал, навалил веток побольше. Пока рассуждал, слышу разговор, опять же со стороны Суковской щели, говор легкий, тихий, я насторожился в кустах, подальше от дороги, наблюдаю в щелочку между ветками. Смотрю, немцы. Видно разведка. По дороге двое идут, а потом дальше за дорогой. С одной и другой стороны дороги. Это была разведка. Я так впервые увидел немцев. Поднялись. Боковые вроде и пошли. А эти двое стали около этого столбика, постояли, покурили, один оправился, поговорили и пошли вниз в Сухой лиман. Думаю, я тут досижусь, что меня и немцы тут ухлопают. Глупо сидеть. Думаю, надо идти. Не дорогой, нужно обходить лесом к своим. И предупредить, что немецкие разведчики. Это уже оправдывает мои действия. Пока думал, колебался, идти не идти. Опять разговор, немцы идут назад. Они до Сухого лимана спустились, там я услышал, был один выстрел, идут теперь свободно группой, кучкой, противника нигде нет, начали уже спускаться. Мне стыдно говорить, чтобы не подумали, что я какой-то герой, но это было. У меня такой зуд был, думаю, убью немца. Побежали быстро дурацкие мысли. Ой, как похвалят меня в отряде, что убил немца. Мальчишка. Дурной такой. Что же вы думаете. Они идут спиной ко мне. Уже 60-70 метров. Я прицеливаюсь из карабина, одному прямо в спину. Он падает. Они с автоматом в круговую. Я вскакиваю и бегом вниз на Сухой лиман, летел, не помня себе, уже от страха, что будут преследовать.
- А.Д. Немцев было 4 человека?
- Не могу сказать. Даже не определил. Я бегом, бегом. Подбежал к домикам в Сухом лимане. Никакого преследования нет, далеко убежал, жажда. Вот подбегаю, тут два домика. Сидит старый дед на скамеечке. Тут две женщины, трое-четверо ребятишек, беднота страшнейшая. Жили все бедно. Чуть ли не в лохмотьях. И этот колодец-журавлем стоит и поднятая на срубе бадья. И пил, пил из бадьи, отдохну, и опять пью. Они стоят молча. Смотрят на меня, не произносят ни звука. Вроде напился. Спрашиваю: У вас немцы были. Молчат. Одна женщина головой кивнула. Баяна убили. Это выстрел был. Убили большую собаку. Я напился. Трудно сдержаться, не попросить у них покушать, хоть кусок хлеба. Сдержался. Думаю, такая беднота, такие замызганные детишки. Какой там хлеб, стыдно было и не попросил. Напился еще раз и пошел в Широкое ущелье. Представьте. Спустился в щель, иду по крутому спуску. Впервые в жизни увидел дом лесника. Стоит деревянный сруб на высоком каменном цоколе. Там сараи всевозможные, беседка, колодец и наш отряд. Не все 60 человек, а здесь добрая половина. Никакой охраны, никаких часовых. Думаю, туды ее мать, а если бы немцы сюда пришли. Они бы всех из автоматов покосили. Командование в избушке. Я, естественно, надо же командиру доложить. А тут выстрелы из-за домиков. Где-то рядом, пистолетные выстрелы. Я спросил: «Где командир, комиссар?». «Стреляют за домиком». Я за домик. Комиссар и командир там поставили мишень, и тренируются, стреляют из пистолетов «ТТ». Я подошел. Меня увидели. «Коляша, ты откуда пришел?». Ни даже не знают, где я был, подошел ко мне. Я ему все рассказал. Его же брат нас оставил на вершине. Все рассказал. Что Гончаренко ушел, не пришел. Что немцы, что убил одного немца. Все подробно рассказал. Он говорит, иди в столовую, тебя там покормят. Повариха была его жена. По кухне ей помогала девушка, Катя Соловьянова. Улица названа ее именем. У меня были с ней близкие, дружеские отношения. Мы вместе учились в школе. Но она старше меня почти на три года. Я подошел. Катя говорит: «Коля, откуда ты взялся?». Накормили меня борщом, мясом. Вранье, когда говорят, что если несколько суток не ел, то нужно чуть-чуть покушать. Я поел сразу до отвала. И ничего со мной не было. Напился воды. Нечего делать. Опять пошел к командиру, где они стреляют. Когда подошел, они уже закончили стрелять. Только подошел ко мне подходит командир Терещенко. Подошел с таким злым лицом и сквозь зубы говорит: «Почему ты бросил пост?» я был ошарашен, какой пост. Он не объявлялся постом. Я ему опять пытался все объяснить. Он чуть не топает ногами. «Ты нарушил устав, тебя расстрелять надо. Ты бросил пост без разрешения». Он мне не дает объяснить. С такой злобой: «Марш, сейчас же на пост и сиди пока тебя не снимут оттуда». Я ему объясняю, что там немцы. Что там немецкие разведчики, пытаюсь ему рассказать. Что делать? Карабин на ремень. Витя Черненко тоже мой школьный товарищ. При переходе линии фронта умер с голоду, замерз и умер с голоду, это, уже забегая вперед. Он подходит и говорит, Коля, на тебя накапал комиссар. Я сидел рядом, все слышал. Он все переиначил, он спасал репутацию брата. Он сказал, что брат выставил пост. Командир подумал, что я действительно бросил пост. Так подло поступил этот комиссар. Тем более, что он после освобождения был директором комбината шампанских вин «Абрау Дюрсо». А потом директором совхоза. Долго здесь жил, я с ним встречался. Он меня считал за сына. Тут в Анапе был клан Кравченко. Тут такие кланы были. Семейство, родня. Клан Федосеенко, клан Кравченко, авторитетный. И они такие руководящие посты занимали. На посту был убит Коля Кравченко, Краб, это его племянник. И когда сделали поминальный обед, были приглашены только родственники и я, как лучший друг. Я родился 17 декабря, а Коля 14 декабря, почти в один день в один год, вместе учились в одном классе, были неразлучными друзьями, мы были, как одно целое. На этом семейном поминальном обеде, он сам же, комиссар, всем присутствующим говорит, погиб мой племянник, наш сын, теперь наш сын Коля Овсянников, на меня. Они считали меня за сына. После всего он так подло поступил. Ну, ладно. Туда, сюда. Я зашел на кухню, вот и сумерки. Солнце за гору заходит и сразу темно. И вот представляете, темнота, хоть глаз коли. Идти 5 километров. Я шел один 5 километров вслепую. Иду, ничего не вижу, только на небо смотрю, ориентируюсь по небу. Прохожу Сухой лиман, тишина. Поднялся, не доходя до этих мешков, присел в кустах, думаю, может, там, кто есть, посидел какое-то время в кустах. Тишина, нет никого, удостоверился. Подошел, вот они мешки, кому они нужны, вот этот ящичек. На столько был взволнован, обида меня захлестнула, несправедливость. До того эта обида заглушила все страхи, что вот я один здесь в лесу. Все страхи у меня подавила. Сразу появилась беспечность. Я уже не полез на это дерево, а к этому же дереву спиной прислонился, положил карабин и заснул. И спал до утра. От обиды пропал страх. Наступило утро. Рано солнце поднимается, припекать начинает. Вдруг слышу сорока со стороны Сухого лимана, это уже признак, что кто-то идет. Сорока ближе, ближе, значит, ближе подходят. Я на дорогу и наблюдаю из кустов, вижу, идет какая-то девушка, вижу, Катя Соловьянова идет. Я кричу, Катя, сюда. Принесла крестьянский мешок, вытаскивает, уже сами выпекали белый хороший хлеб. Она ровно половину этой буханки принесла и вяленая кефаль, отлично вываленная, несколько штук. Она уже в курсе дела, все слышала, все знает. А то говорит, когда ты еще покушаешь. Я ее спрашиваю: «Ты что это сама. По собственной инициативе?». «Да». «Как ты могла? Тебя же расстреляют». «Обойдется». А у нас был приказ. Отсутствие из отряда без разрешения свыше 15 минут, считается дезертирством, расстрел без всякого разбирательства. Она же шла пять километров сюда, а потом назад 5 километров. Она очень уважала меня. У нас были очень хорошие отношения, не любовь. Если бы я был чуть старше, то тогда бы была любовь
Воды с собой принесла. Сели, - хлеб, рыба, воды хватило запить. Но все же она торопиться. «пока, Коля». Обняла меня. Не поцеловала, а так просто обняла. Я говорю ей: «Иди быстрее!». И она пошла. Все закончилось у нее потом благополучно. Никто даже не узнал, что она приходила. Я уже повеселел, уже мысль, что обо мне кто-то беспокоится. Это подняло настроение. Вот 12 часов, часы на руках есть, час дня. Вдруг небо заволокло тучами. Черные с моря тучи низко, темнота наступила, вся живность в лесу замерла перед дождем, цикады умолкли. Тишина жуткая. Сумерки прямо такие. Как пошел ливень. Такие в Анапе ливни бывают в последние числах августа раз, в году. Там бывают ливни, но таких, как в августе не бывает никогда. Грозы и ливни. Пошел дождь, ливень. Что делать? На земле мокро. Я встал под ствол дерева. Знаю по книгам, нельзя стоять под стволом, мало ли ударит. Надо стоять на открытой местности. Инстинктивно встаешь под дерево. Встал, карабин снял, знаю, что метал, ствол. Во-первых, вода нальется, а во-вторых, молния тоже может попасть. Поэтому снимая с ремня карабин, прикладом вверх, ставлю его стволом в ногу, чтобы грязь не попала, и вот так держу карабин. И вот так стою. С неба шел не дождь, это не ливень, это море упало с неба. Что-то такое, сплошной поток, гроза бьет кругом. Короче говоря, этот ливень продолжался какое-то время, ушла гроза, все прекратилось. Промок насквозь, на теле нет сухого места. Опять ко мне подошло такое возмущение, обида, вот я тут стою опять брошенный. Опять появляется мысль, уйду опять в отряд. Уйду. Колебался, колебался, дождь прекратился. Но еще тучи, вот-вот может пойти. Я карабин на плечо. В мешке осталась краюха хлеба, я был в рубахе в ботинках, головного убора нет. У меня была стеганка, фуфайка, ватник. Патронташ - 60 патронов. В патроннике 5 патронов, 6 патронов. 5 в мгзинной коробке, шестой в патроннике. Карабин, и я пошел. Вся фуфайка мокрая. Я пошел вниз, в Сухой лиман. Опять же тут было такое приключение.
Вот я иду по пустой, извилистой дороге, все вниз, вниз, вниз. Один из поворотов, только из-за поворота, иду, задумался, вдруг: «Стой!». Передо мной трое. Лицом к лицу. Вот так, как до скамейки. В плащ-палатках, капюшоны, дождь еще немножко шел. Сапоги, формы не видно. Ни оружия, ничего не видно. Два и один посередине, который скомандовал, стой. Куда там, успеть снять карабин, глупо, убьют. Стою. «Кто такой? Куда идешь?». А нас инструктировали, кто бы вас не встретил, даже генерал, если встретит вас, не говорите, кто вы такой, тем более, партизан. Говорите просто, иду, выполняю задание, и потом пусть тебя режут на куски, ничего не говори. Так я по инструкции и отвечаю: Иду, выполняю задание. Подошли ближе. Подумал, подумал. «Документы есть?». Раз, приоткрыл капюшон. Ой, радость, там кокарда, капитан-лейтенант, наш матрос. Сразу у меня облегчение, радость. Сразу говорю: «Есть документы!». А какие. Паспорта нет, только комсомольский билет. Забыл рассказать, как принимали в комсомол уже в истребительном батальоне. Уже не буду рассказывать, тоже не просто. «Комсомольский билет, больше ничего нет». «Покажи». Он у меня не промок. Отцовский бумажник я взял в лес, кожаный такой. Посмотрел, вернул. Там фотокарточка, все есть. Опять стоит, думает. Когда говорил со мной, дыхнул, я почувствовал, что он пьян. Не на столько, чтобы падать. Но запах есть. Как оказалось, капитан-лейтенант с двумя матросами, его телохранителями, что ли. Не знает, что предпринять. Потом говорит, выполняешь задание? Я говорю: «Да!». Потом говорит: «Ты пойдешь со мной!». «Как?» Я аж растерялся. «Я выполняю задание, вы не имеете права! Срывается поручение». «Я сказал, ты пойдешь со мной!». Я говорю: «не пойду я». Он тогда подумал-подумал. Тут же спрашивает: «Карабин у тебя? Матроны к нему есть?». А у меня 60 штук. Явно соврал: «Нет, только в магазинной коробке пять штук и все». Скрыл. Тоже быстро сработало. Если нет патронов, то на хрена он сдался этот карабин. Наврал, говорю, нет. Он опять подумал-подумал, говорит: «Сидоренко, забери у него карабин!». Матрос взял. «Хлопец, давай карабин». Я так дернул, выдернул: «Не дам карабин!». Он говорит: «Давай. Давай, давай, командир приказал!». Этот капитан-лейтенант тогда подумал и говорит: «Не даешь карабин, со мной пойдешь вместе с карабином! Пошли!». Забрали меня. И я пошел с ними, уже в гору, обратно. Получилось вот что. Это батальон морской пехоты. Он только-только, сколько-то часов назад принял бой в районе Варваровки, Суковской щели. Немцы сильно потрепали наших моряков, вот этот батальон. Так потрепали, что они отступили. Немцы их не стали преследовать. Так получилось, что когда мы поднимались, навстречу шли беспорядочные группы. Не повзводно, а просто толпами, кучками, два матроса идут, четыре, десять сразу идут группами вниз навстречу нам. Кто с оружием, кто без, то ли в бою потеряли, непонятно. Плохо вооруженные, мало оружия. Как оказалось, что командир батальона идет им навстречу. Как это? До сих пор мне непонятно. Между прочим. Его фамилия Довженко. Потом он будет Героем Советского Союза. На Малой земле получит звание. Потом пройдет много времени, Брежнев будет руководителем государства, мой товарищ, Боря Штарага, он жил в Донбассе, сейчас уже умер, к 60-летию что ли, какой-то юбилей был у Брежнева. Они сделали альбом «Малая земля». Шикарный такой. И Боря с группой матросов. Боря тоже бывший матрос возил лично Брежневу подарок и вручал его в Москве. Я раз он там был, там и другие были делегации. Боря там вращался со многими. И вот встретился с этим Героем Советского Союза Довженко. На тот момент он работал завкадрами в Министерстве рыбного хозяйства в Москве. А Борис после войны, еще перед этой поездкой, приезжал в Анапу. Я ему все рассказал. «Ты помнишь, - он у него спрашивает. - Помню. - Как ты мог так поступить?». Он говорит: «Он мне понравился, я его хотел оставить при себе, постоянно». Вот так он объяснил. Это я потом узнал. А пока, что идем. Он встречных заворачивает и с собой. И вот за нами уже хвост. Уже полсотни, шестьдесят, семьдесят матросов идет. Подвода, его же обоз, лошадь тянет. Останавливает ездового матроса. «Стой! Что везешь? Оружие есть?». «Только карабин и две гранаты». «На подводе что?» «Амуниция». «Сдавай оружие!». И тут же забирает у него карабин. Отдает его невооруженному матросу. Говорит мне: «Забери у него гранаты!». Я беру. Это интересный факт. Тот ездовой дает мне запал, две лимонки, а куда? В карман запалы, гранаты в мешок. Хлеб еще в начале пути мы уже с матросами поели. Короче говоря, встречаясь с подводами, и те подводы, которые с ящиками с патронами, он поворачивает, с собой берет. А кого нет боеприпасов, пропускает в тыл, а оружие забирает и гранаты тоже. И все мне в мешок, не матросам дает. Там уже громадные противотанковые гранаты, там и лимонки, и РГД-5. их все больше и больше. Мешок мне тяжело нести. Я весь мокрый. А он в плащ-палатке. Многие матросы одеты в плащ-палатки. Короче говоря, мы уже поднялись на вершину, где мой пост, и уже начали спускаться. Уже несколько подвод едут за нами, а матросов уже идет больше сотни. Толпой идут, тянутся за нами, мы идем первые. Я думаю, вот это влип. По разговору слышу, что место боя уже недалеко, там немцы. А он едет опять в бой этот капитан-лейтенант. Мне что, во-первых, я всю жизнь мечтал стать моряком. Это была моя радость влиться в семью моряков. Вот я лился, и одновременно меня преследует мысль, да меня же посчитают за дезертира! Убежал из отряда. Это же немыслимо. А второе. Там остались друзья. А тут все незнакомые люди. Сейчас будет бой. Ну, в общем. Мне не хочется, надо идти к своим. Иначе будут большие неприятности. А куда деться? Он держит при себе. «Иди рядом, тащи гранаты». Не один раз повторил. И вот, наконец, встречается последняя подвода, после нее уже никого нет. Он остановил подводу, забрал карабин у ездового. А потом на меня этот мужик глянул, говорит: «Забери плащ-палатку». У него была новенькая плащ-палатка на подводе. А для меня радость какая! У нас на отряд две плащ-палатки. У командира и у комиссара, больше ни у кого нет. А у меня будет новая плащ-палатка. Все же мысль, что я вернусь в отряд, была. В новой плащ-палатке, такая радость. Я раз тяну за палатку. А оттуда женский голос: «Кто меня раскрывает!». А там во флотской форме санитарка, их же девушка. Слезливым голосом: «Не берите палатку!». Я в нерешительности остановился. Смотрю на капитана-лейтенанта. Девушка же, как брать. Он мне: «Я кому сказал, возьми плащ-палатку!». Заорал на меня. Я взял, сдернул с нее. А куда? Руки заняты. Я тут шнурком привязал, она волочится за мной, как хвост. В руках было невозможно держать. И вот мы спускаемся. Думаю, все, я влип. Почти спустились. А по разговору, матросы говорят, что вот-вот тут будут немцы, остались какие-то метры, сотня, две сотни метров. И вдруг навстречу верхом на лошади едет какой-то командир в армейской форме. Подъезжает. С коня слез. Я глянул. В армейской форме в фуражке, три кубика в петлицах, погон же не было, значит, старший лейтенант. Думаю, обращаюсь к нему. Он к Довженко обращается на «ты». «Ты куда людей ведешь?». С такой укоризной, с осуждением в голосе. Он говорит, выпивший же: «Сейчас пойду немцам горло рвать!». Вот в таком духе. Тут же мотюги. «Я им покажу палундру!». Тут слышу матросы, когда он еще только подъезжал, говорят: «Начальник штаба!». Так что я уже знал. Но почему-то он в армейской форме! В батальоне морской пехоты! Он говорит: «поворачивай людей назад. Люди устали, голодные. Половина без оружия. Не организованные». Там же ни командиро,никого нет. Толпа. «Куда ты их ведешь? На смерть! Давай приказ, поворачивать назад». Я сказал, буду немцам горло рвать и все. Он говорит: «Ты с ума сошел». Что-то прошептал ему на ухо. Бессмысленно, конечно, спускаться. У меня сразу мысль - умный человек начальник штаба. Не то, что этот пьяный. Хотя он потом стал и героем. А раз умный, значит, к нему: «Товарищ старший лейтенант, я выполнял задание, а меня остановил капитан-лейтенант, срывает задание». В общем, все объяснил. Он выслушал меня, ничего не сказал, стал с этим разговаривать. Убедил Довженко и тот дал команду: «Кругом марш!». Матросы повеселели, опять разговор пошел. И опять стали подниматься к моему посту в гору. И мы оказались самыми задними. «Ага! - думаю. - Надо бежать!». Иначе бы меня стали считать дезертиром. Только начал ускорять шаг. «Ты куда? Я сказал, рядом иди!». Иду рядом, все равно, думаю, потом сбегу. Вижу, они вдвоем с начальником штаба говорят. Идут в гору. Я быстрей, быстрей, обгоняю одну, вторую группу моряков, дальше, дальше, и я первым вышел на перевал. А там дальше спуск, мне уже дорога известна. И я как пустился бегом. Ну и убежал. С гранатами. Тащу, устал, палатка волочится. Темно. Уже сумерки, ночь. Я бегом, как сумасшедший к этому колодцу. А там уже пост, уже охрана, меня останавливает матрос: «Стой! Стрелять буду!». Я говорю: «Свои!». «Кто свои?». Начальник караула подходит: «Кто такой?» Рискую, но вру. Говорю: «Я выполняю задание капитан-лейтенанта Довженко. Срочное задание». Он подумал-подумал, «Ну, раз задание, тогда иди!». А уже темно, темнота. Я пошел, пошел, спустился в Широкую щель. Быстрей, быстрей. Пришел в лесническое хозяйство. Темнота, ни часового опять, никого нет. Многие ушли. Только в самом домике в первой комнате было человек 14 партизан, примерно. Лежат, спят. Там две комнатки. Когда я зашел. Меня сразу в проем увидел Леша Черненко, который погиб. Он говорит: «Коля, ты пришел! Вот твой вещевой армейский мешок». Славка Еременко, друг, оставил. А он уже ушел дальше на базу. Вот кстати. Я говорю: «Где командир? Комиссар?». Надо же доложить. Он говорит, а вон дверь в комнату, там они заседают. Я как был, раскрываю дверь, захожу, там висит керосиновая лампа с абажуром, накурено, комнатка маленькая, хоть топор, как говорят, вешай. Там этот Егоров с Краснодара, командир, комиссар, с соседнего отряда все начальство, сидят человек 6-7 за столом, совещаются. Накурили, не продохнут. Я ворвался без разрешения. И сходу с таким гневом говорю: «До каких пор я буду сидеть? То меня немцы прошли мимо меня, хорошо, что не увидели. Я пришел, меня назад погнали на этот пост. Какой это пост. Никакой это не пост. Два мешка свеклы валяются в лесу. За чем их охранять? Вот матросы задержали. Убежал от матросов. Вот гранаты. И этот мешок вывалил на стол! Гранаты посыпались. Окунь, начальник штаба, как вскочил: «Коля, что ты делаешь?!». Гранаты посыпались, а их так более десятка. Десятка два, много, я еле нес. Вытаскиваю запалы, положил. Комиссар, мой названный дядя, тоже встал со стула, слегка улыбается: «Молодец Коляша, а мы только хотели за тобой посылать». Брешет он все. Говорит: «Иди, отдыхай, обсыхай». Я уже хотел уйти, а потом вернулся, говорю: «Нет, я возьму гранат себе». Беру одну лимонку и одну РГД. Таскать лишнюю тяжесть не хочется. Уже в дверях, опять вернулся, другу же нужно взять, Славке. Говорю: «Возьму еще Славке, другу». Тоже беру гранаты. Он молчат, не возражают. Я вышел от них. Переоделся в сухое. Завалился спать, уже такой счастливый, что среди своих. А самое счастье - что у меня есть плащ-палатка! Вот такой инцидент был. Не хотел рассказывать. А сейчас почему-то рассказал.
А потом, значит, на другой день солнце, дождя, как не бывало. Моментально все высохло. Командир оставшуюся нашу группу, больше 20 человек-партизан, построил и дает задание, идти с Сухого лимана, там крутой спуск, и там занять оборону. Потому что моряки капитана I ранга полковника Соколовского, побитый полк, у них рация, связались с Геленджиком, там штаб. Оттуда им сообщили, что всем матросам выходить на Малую Утриж, где начинается Лобановая щель. Подойдут катера-охотники из Геленджика, моряки погрузятся, и их отправят в Геленджик. И вот нам задача поставлена такая. Попросили моряки, там, где этот спуск, узкая щель, занять оборону, моряки пройдут, чтобы задержать немцев, чтобы они успели погрузиться и уйти. Вот такая задача была. И вот нас повели. Привели туда. Не умели воевать. Я, мальчишка, понимал, что это явная гибель, смерть. Ничего она не дала, наша засада, потому что голые два склона, без кустарника и дорога. 10 человек здесь на склоне, он крутой, сидеть нельзя. И десять человек отсюда. Они выйдут из зарослей и тут же расстреляют. Глупейшее дело. Приказ есть приказ. Сидим. Матросы как повалили, беспорядочно, группами. Идут и идут. Единственное, что я просил, клянчил у одних, других. Говорю: «Давай обменяемся. Карабин на автомат». Хотел автомат. Меня привлекал автомат. Но так никто не согласился меняться со мной. Вот они идут. Сядут, покурят, пойдут не спеша. Короче говоря, все они уплыли в Геленджик. Катера подошли за ними. Мы остались ночевать в этой засаде. Потом я пропущу, только скажу, что нас, троих, послали в разведку, в Сухой лиман мы ходили. А там оказались немцы и румыны. Мы посмотрели сколько их. Вернулись, доложили командованию. Румыны боялись, они не вояки, как немцы.
Ночь же наступала, они боялись идти в ночь. Да и немцы боялись в ночь идти, не ходили. Потом утром мы спокойно, когда доложили, опять пришли в лесничество, на последние две подводы погрузили бочонок с коньяком, потом еще какое-то барахлишко. И уже все оставшиеся командиры пошли, бросили это хозяйство, вышли сразу на берег моря. Малый Утриж, а тут застава, начало Лобановой щели. Да, еще при входе в Лобанову щель, где застава, сидит группа, тоже более десятка матросов. Это последние, кого мы встретили и среди них тоже две девушки, в флотской форме, санитарки. Подводы пошли дальше по щели. А мы остановились, нас человек шесть, я это все подробно рассказываю, у меня книга написано, там я пофамильно все указываю, кто, что говорил. Они сидят. Мы подошли, сели отдохнуть. Разговорились. Откуда они. А они из 64-я батарея из под Витязево, которую немцы разгромили. Короче говоря, они остатки, оставшиеся в живых, эта группа берегом идет в Новороссийск. Остановились отдохнуть. Говорили, говорили, пошутили. Там старшина сидел, я в последний раз поклянчил автомат, говорю «Давай поменяемся, возьми мой карабин, дай мне автомат». Нет, говорит парень, я этим автоматом еще не одну немецкую гадину уничтожу. Поговорили с ними. Пошутили. Шерстюков, один из наших говорит: «Чего вы над ним подшучиваете!». Девки стали надо мной шутить. «Как ты воевать будешь?!». Добрые такие шутки. Шерстюков говорит: «Вы не посмеивайтесь над ним, у нас из отряда еще никто не видел немца. А он уже убил одного немца. Он у нас герой!». Я коротко им рассказал, как это было. Распрощались с ними и пошли уже вверх по щели, непосредственно на базу. Пришли уже было темно. Это уже высоко на хребте горы. Внизу уже была база, отряд, как они узнали те, кто нас вел, по каким приметам, темнота кругом. Но как-то знали. «Стой!». Все стали. Здесь наши. Давайте спускаться. Бочонок, круто, упадет вниз, побьют людей, так мы его больше торцом, там такой щебень, скользит и другие вещи, несколько мешков с мукой, спустились. Подводы куда-то ушли. И тут же встречаю своего друга Славку, с которым расстался в палатке. Ночь. Сразу в мою плащ-палатку вдвоем завернулись. Хорошо поспали.
Началась жизнь в отряде. Что собой представлял этот отряд. Я уже говорил, воевать не умели, и не знал как. База - это только слово. А фактически там ничего нет, пустое место. Склон горы очень крутой, на столько крутой, когда поднимаешься, держишься за кустарник. Свободно не поднимешься. А тут крутой, но более пологий, это Новогирский хребет, а там другой отряд. Тут сухое русло ручья. Море идет круто вниз. На этом склоне тут такой маленький выступ на нем стоит маленькая четырехместная палатка. Это наш штаб. Командир, комиссар и машинистка. Была печатная машинка. Жили они в палатке. Кроме палатки никаких сооружений не было. За палаткой положено в штабель - 40 мешков муки, несколько десятков ящиков макарон, круп - продуктов вот так! Сахар в мешках. Вот такой штабель длинный. Это прямо к спуску, к сухому руслу. А внизу 50-литровые, 100-литровые дубовые, прочные с винзавода с вином и коньяком. Штук 10-12 бочек завезено. И кроме этого, палатка, продукты, вино и тут котел подвесили, в котором варили пищу. Один котел. Нет отдельно для второго и отдельно для первого. Один котел над костром, который разводили. Больше ничего не было. Никакого оборудования, ничего не было. Тут нас 65 человек. Охранять себя, конечно, надо. Это организовали. Было три поста. Один пост на склоне, дорога. С которой спускались, прямо у дороги. Парой, всегда по двое. Задача поста, если, кто идет по дороге, немцы или румыны, сразу спуститься. Опять же так, не знали, не умели воевать. Говорили так: «Один остается наблюдать, другой бежит доложить». А что он останется, его же убьют. Не умели воевать. А второй пост по щели в сторону моря метров 200 от отряда. Тут задача, если кто-то по щели будет двигаться со стороны моря, каратели, или кто-то другой тоже парный пост, один остается наблюдать, другой бежит в отряд, сообщить, что немцы идут, например. А третий пост на ночь, формальный такой.
Сидим там сутки. Кормежка плохая. Я не наедался. Котелков ни у кого нет. Были мелкие по емкости миски, ложки, общие такие. Каши там накидает жена комиссара. Каждый подходит, берет миску, это едим. По куску хлеба. Примитивная еда, впроголодь. Было мясо. Откуда мясо? Когда уходили сюда, там, где лесничество, там какой-то прищелок, Широкая щель, а там прищелок, я его не видел, но слышал разговоры. В этом прищелке оставили стадо коров. Шесть там что ли коров. И охраняли их с нашего же отряда партизаны, бывшие городские миллионеры, их называли пастухи. Они их кормили, обхаживали этих коров. С отряда посылали группу, примерно по 8 человек, приходили к ним, забивали корову, резали на куски. Брали шкуру. И мясо приносили. Хранить его было негде, жара. Сразу съедали мясо. Ели до отвала. День, два едим. Потом опять нет. Потом опять пошлют. Опять забьют корову. Вот такая ситуация была. Еще вот что для характеристики базы. На берегу моря вначале щели была пограничная застава, брошенная. Там же казармы, конюшни, все там было. И там была пекарня. И наши женщины, то ли они числились партизанками, то ли нет. Женщины, чьи то жены, партизан, выпекали там круглый хлеб. Это же рискованно, там наверху, брошены, без оружия. Потом их все-таки румыны забрали. И последнее, что - вода. Где же взять воду? Это же сухое русло, войти, горы сошлись. Тут же от нас в 30 метрах заросли, там бил родничок. Там такая накопительная лужица, там вода. Оттуда брали на кухню, а то и помыться. Там уже редко, кто умывался.
Наконец, наша основная задача. День, два проходит, три. В какой-то из дней, слышна канонада, уже гремит со стороны Новороссийска. Там уже гром канонады. Где фронт? Ничего не знаем. И вот однажды позавтракали, комиссар вышел из палатки, объявляет: «Товарищи, присаживайтесь все ближе к палатке». Все сели вокруг палатки, все до единого. Он даже приказал, оставить по одному человеку на постах. Считай все были, 100%. Комиссар, командир и секретарша штаба с бумагами какими-то сидит. Комиссар ведет собрание. «Товарищи, я вам сейчас расскажу обстановку на сегодняшний день и что нам делать в дальнейшем» ассказал. Фронт - уже идут бои в Новороссийске, мы уже на территории врага. Но все равно мы как бы на прифронтовой полосе, тут все кругом насыщено немецкими и румынскими войсками. Действовать нам сейчас, как отряду, безрассудно. Партизанить. Узкая прифронтовая полоска, тут горы, не мыслимо. Приказ такой: Всем нам затаиться. Ни звука. Громко не разговаривать в отряде, только шепотом и в пол голоса, ни свистеть, ни кричать, естественно. Костров не разводить, никуда не отлучаться. Так это будет продолжаться некоторое количество дней. Почему-то он был уверен, что немцы дальше пойдут. Когда фронт уйдет дальше, и мы окажемся в глубоком тылу, тогда мы начнем действовать. Был уверен, что Новороссийск сдадут. Вот такая ситуация. А сейчас, говорит, сидите и молчите. Мы теперь официально являемся партизанским отрядом номер 2. Нам надо всем принять присягу, иначе мы ни боевая часть без присяги. Опять обращается, и опять я считаю, что глупо. Говорит: «Как только сейчас примем присягу, может быть, кто не хочет принимать, может, кто хочет вернуться домой, так, пожалуйста, встаньте, оставьте оружие и идите. Но если, кто сейчас примет присягу, то уже хода назад нет». Я сейчас думаю, ну, какой дурак поднялся бы и пошел. Его бы тут же пристрелили. Послали вдогонку и пристрелили. Он же знает все расположение. Как можно было такое предлагать? Может, для формальности. После этого объявления он: «Дуся! - на секретаршку, - раздай присяги». Она встала и каждому раздала. Оказывается, на стандартном листе бумаги было отпечатано на машинке, и там была строчка, где надо было вписать свою фамилию и расписаться. Прочитал. Вписал фамилию и расписался. Не было это как в кино, стоят с грозными лицами партизаны в строю, гром грохочет, молнии, они с суровыми лицами хором клянутся защищать Родину. Это красиво только в кино. Такого не было. Сидели, раздали присягу, один другому передает карандаш, чтобы расписаться. Все расписались, сидя все. Никто ничего не читал. Она сразу прошла, собрала в пачечку. Комиссар говорит, пересчитай Дуся - все. «Все, Дмитрий Алексеевич, все». «Ну и хорошо!» Так приняли присягу. Теперь он говорит, официально существует партизанский отряд. Теперь говорит, товарищи, надо дать имя отряду. Без имени никак нельзя. Что это за отряд без имени, номер 2. У кого будет какое предложение? Кто какое имя предложит. Вся сидят, как набрали в рот воды, все молчат. Я сижу рядом со Славкой. «Товарищи, активнее, предлагайте!». Все молчат. Я Славку в бок толкаю, я сейчас скажу, придумал. Я говорю, у меня есть предложение. «Что у тебя, Коляша, какое предложение?». Я встаю, предлагаю дать имя отряду - «За Советскую Родину!». Сразу скажу, почему мне такое название в голову ударило, почему ничего другого. Моментально. Я уже говорил, что очень был начитан. И сразу мне вспомнилась книга «Падение Кимас озера». Была такая книга.
- «За советскую Родину». Я сейчас вспомнил, это книга называется «Падение … озера», в Финляндии. А по этой книги поставили фильм, и название фильма «За советскую Родину». Мне это в голову ударило, и я предложил: За советскую Родину! Комиссар говорит: молодец. И командир Терещенко говорит: Хорошее название, хорошо. Потом Терещенко подумал, все молчат. Вы знаете это очень хорошее имя будет отряду, но оно длинновато. Давайте, сократим, давайте, просто за Родину! Никто не возражает? Никто не возражал. И так отряд стал называться - «За Родину!». А третий так и остался под номером, не менял имени. Мы партизаны, собрание. Свиридов был такой хвастун. После войны работал в райисполкоме. У него была язва желудка. Он говорит: Отряд! А у нас ни санитара, ни врача, ни медикаментов нет. У нас же будут раненые. Йода даже нет, винтов нет. Как же так? Тут же и я подумал, как же так. И вот тут комиссар спокойно объяснил: «Все в порядке, не волнуйтесь. У нас есть доктор. Врач. Плещеев. Он сейчас живет в селе … с семьей. У него жена и сын. Сыну 12 лет. Он дал согласие быть в партизанах. В нашем отряде. Сегодня же ночью мы пошлем группу партизан, чтобы они его привели в отряд. У нас будет врач и медикаменты». Очень хорошо. И последнее, что было на собрании. Пойдут дожди, холодно будет. Надо делать землянки. Нас разбили по взводам. Один взвод одну делает, общую, второй взвод вторую землянку делает. Коснулся вопрос, чем копать. Скалистая щебень. Лопата не берет, надо долбить киркой. Ни одной кирки нет, топоров нет, лопат нет. Один единственный топор на весь отряд на кухне, рубили им дрова для костра. Копать нужны лома, кирки. Попробовали ковырять, до сих пор в лесу осталось, так и бросили, бессмысленно. Землянок так и не было. Партизаны, мужики есть мужики, за эти дни пристрастились к бочкам, просверлят, потянут коньячок, уже ходят на веселее. Спохватился комиссар. На собрании говорит: Прекратить, строго будут наказаны, вплоть до расстрела, выставим пост. Выставили пост у бочок. А часовой такой же, как и все. Прежде чем спать, спали все, где хотели, под кустом. Все, как магнитом тянет к бочкам. Постоянное место сосредоточения, это сидят на бочках. Тайком просверлят гвоздем. Процедят, заткнут затычкой. Задавали вопрос, за чем беречь. Мол раненые будут, зимой холодно будет. Глупо это все. На этом закончилось собрание. Единственное, что последнее хочу сказать, в нашем отряде не было рации, а в соседнем была рация из анапского радиоузла, походная рация. И радист был, начальник анапской радиостанции Владислав Ялинов. Он вместе с рацией был в отряде. Они по этой рации держали связь с Большой землей, ежедневно получали сводку информбюро. У них машинистка печатала на машинке и каждый день в 10 часов утра Леша Черненко ходил в отряд через гору и приносил эту сводку, и нам ее зачитывали. Мы знали, что делается на фронтах. В сводках: Бои без перемен, а немцы уже Нальчик взяли. Факт в том, что была связь по рации. Вооружение: немецкие карабины по 60 патронов. Гранат ни у кого не было. У меня, да у Славки. Противотанковые гранаты. Так больше ни у кого не было. Два автомата не ППШ, а ППД, это первый вариант ППШ, ствол прямой. У комиссара и командира. И у взвода разведки были «Томсоны». Тут и завидовали, и не завидовал. Легкий, удобный, все же автомат, а с другой стороны, к каждому автомату брезентовая через плечо сумочка, и там 4 диска, всего 5 дисков. И мы говорили, что хорошо, завидно, но кончатся патроны. Выбрасывай автомат. Американский автомат, даже у немцев нет таких патронов. Если рассчитывать на трофеи. Вот такие у нас автоматы.
- А.Д. Пулеметы были?
- Да. Один. Этот чешский из города Брно. Я не знаю, сколько у него было магазинов. У него не лента была, а сверху вертикально вставлялся магазин. Наша задача - выжидать, когда останемся в глубоком тылу. Вечером, как и сказал комиссар, послали группу бойцов. Чтобы привести врача. Идти далеко. С рассветом они вернулись. Вернулись без врача. В чем дело? Пока ходили туда-сюда, территория оккупирована, все побережье румынское, кто-то донес, и этого врача уже расстреляли. Всю его семью. Его фамилия на памятнике расстрелянный в селе Варваровка есть. Мы остались без врача, без медикаментов.
Скучно нам сидеть. Боевых действий нельзя никаких предпринимать. Не на какие вылазки не ходим. Послали за палаткой группу партизан. В… с сном и начальника Нарвского порта Коробова с сыном. Два отца и два сына. Им задача такая, на руках ее принести нельзя, тяжелая, громоздкая. Придти к пастухам в Широкое ущелье, где коровы. У них подводы и лошадь. Взять лошадь с подводой и поехать, забрать эту палатку. Они давно ее уже свернули и замаскировали в кустах. Забрать на подводу и привести. Их послали. Я с ними еще просился. Нет. Нельзя. Приказали вчетвером. Они пошли, взяли подводу, поехали по горам, когда спускались в … ущелье, уже близко то место, где палатка, напоролись на румын. Они открыли огонь. Получалось так. На момент открытия огня. Лошади тяжело же везти всех. На подводе один начальник порта Андрей Коробов, а Аншаков с сыном и сын Коробова, трое, идут сзади пешком, отстали в метрах двадцати сзади. Когда столкнулись, румыны вышли из-за поворота. Румын-капрал как заорет: «Партизаны!» И сразу бросает гранату, быстро. Там несколько выстрелов сделали и бежать. Румыны же трусливые вояки. Но граната взорвалась, была убита лошадь и был убит Коробов, ездовой. Трое подошли. Что делать? Витька, сын, из карманов собрал документы, отнесли в кусты. Куда его девать, мертвого? Замаскировали в кустах. Сижу в отряде, смотрю, бежит бледный Витька Коробов. «Ты откуда? Что?». «Отца убили». Бегом до командира, доложить. Тут же командир снаряжает группу, человек 15 партизан туда, тоже прямо бегом, марш-бросок. И потом они вернулись. Естественно, любопытство, спрашиваю, как что? Труп зарыли в лесу, сделали могилу. Это была первая жертва нашего отряда. После войны будут писать такие вещи, столько будет вранья. Такие статьи в местных газетах под громкими названиями. «Так погиб Андрей Коробов!» Броско так. Там будет написано, что он с отрядом из шести человек уничтожил целый батальон немцев. У меня все эти вырезки есть. То что они просто ходили за палаткой, не упоминается. Что вроде там был бой. Не рядовые немцы, а эсесовцы. Там было убито 200 с лишним человек немцев. Был убит, при смерти кричал: За Родину! Столько после войны было вранья.
Алексей Кравченко брат комиссара писал в местную газету. Тоже вырезка есть. Что, мол, такой бой дали румынам, когда они пытались в ущелье войти. (Смеется).
Это была первая жертва. Вот эту палатку мы не смогли приобрести.
Так же на собрании на этом, принимали присягу. Командир Терещенко приказал всему отряду, всем переобуться в постовой, снять обувь. Что такое постовой? Это на Кубани было принято до войны, беднота. Коров резали, шкура, уложат шерстью вниз, когда она еще сырая, когда только сняли, поставил ногу на сырую, ножом вот так дрын и на эту ногу. Потоп ножом вкруговую потыкал, она же мягкая, из этой же кожи вырезал жгуты-шнурки такие. Вокруг провел. Поставил ногу, потянул, она, как лодочка стянулась шнурком, и завязал на узел. Походил день, особенно в жару, она приняла форму. Высыхает по ноге. Местные жители, казаки, это казачье слово - постовой. Шерстью наружу. На собрании он приказал, умно это или глупо. Не знаю. Всем снять обувь, а одеть постовые. Объясняет это тем, во-первых, в них легко ходить, а в них действительно легко ходить, как босиком. Во-вторых, не хрустят ветки, как под твердой подошвой ботинок. Он говорит, сразу конец собрания. За палаткой только принесли шкуры, кто найдется желающий, пусть всем вырезает эти постовые. Тут вызвался Шерстяков, начальник рыбцеха, приятель моего отца. Он вызвался. Сел на панек за палаткой. Партизаны сели в круг, как бы в очередь. Я подошел. «Коля, тебе, как старм приятелю, сделаю первому». Вот он меня обул в постовые.
Вот такой был наш отряд.
- А.Д. Долго так продолжалась эта жизнь?
- Всему приходит конец. Последнее за отряд. Считаю, что это просто необходимо сказать.
О греках. В городе до войны, сколько я живу, очень много проживало греков. В Греции этих греков называют понтийские греки. Они тут исторически находятся. А город старый - крепостная улица - почему? Крепость была. А это земляной вал. В старом городе они жили. Улица Кирова - это греческая улица, потом был греческий переулок к морю, кругом греки. Я жил по улице Кирова. Во дворе три дома. Всего 7 семейств. Из этих 7 семейств - 5 семей греков. Так, что я жил среди греков. Я уже немножко болтал по-гречески. Считать могу по-гречески и сейчас. Попазиди, такие фамилии. Так вот греки. В Анапе их было много, преобладали. Ремесленники, торговцы, парикмахеры. А вот армян было очень мало. А сейчас наоборот греков нет. Какая их судьба? Еще до революции два грека, два брата, они построили здесь греческую школу. Чтобы преподавать на греческом языке. До революции строили красивые дома, не просто коробки. Красивая одноэтажное здание, греческая школа. Чтобы содержать эту греческую школу, нужны были деньги, и они, эти два брата, построили на берегу, где сейчас санаторий «Волна» кинотеатр «Сатурн», такое было название. Зимний зал и летний кинотеатр. И вот все доходы, которые они получали от этого кинотеатра, шли на содержание греческой школы. Греки жили, жили, все было нормально, хорошо. Перед самой войной, где-то летом в 1940-м году, проходит в городе, напряженная обстановка, все ожидали войну, она не была неожиданной. В 1940-м году прошла первая волна по городу - выселение неблагонадежных. Под это выселение попали немцы. У меня был друг немец, мы вместе в детсад ходили, в школу, мой отличный друг, его двоюродные сестры, всех их под метелку в первой волне. Помимо немцев еще кое-кого, кого НКВД считало неблагонадежными выслали. Это малая волна. А вот, когда началась война, то летом 1942 года вторая волна, тут под метелку всех греков, ну, и русских тоже. Но в основном греков, их тоже считали неблагонадежными. Как проходил процесс выселения? Они все жили в этом районе. На тот момент я уже был в истребительном отряде. Ходила милиция, нквдшники по дворам. Приходят и говорят, 6 часов на сборы, вы будете выселяться. Они в слезы. Естественно, люди жили столетиями, женский плач. Куда деваться? Собрались. Странность была - шесть часов на сборы и выселение. А другим говорили - завтра с утра вы будете выселены. Давали разное время каждой семье. Когда походило время, подъезжала машина полуторка, грузили. Они мебель не брали. Узлы, чемоданы, что можно нести с собой. Свозили на улицу Ленина, упирается в НКВД, сейчас там санаторий «Мотылек». А напротив НКВД через дорогу, тоже угловой дом, на высоком цоколе, была милиция и уголовный розыск. И вот при уголовном розыске был обширнейший двор. Причем он закрытый, каменный забор, не видно ничего, как специально сделали. И вот на машинах их туда. Это был как накопитель, сборный пункт. Сегодня, завтра привозят, накопилось, битком набит был этот двор, детишки. Потом были мобилизованы по городу, по предприятиям машины из организаций. Создали такую колонну из полтора десятка машин, их погрузили вот в эти машины. И в каждому машину по одному истребительному батальону. Это был ни один рейс. Короче говоря, всех подчистили, вывезли. Остальных погрузили в эшелон, в товарняк, на поезда, через Краснодар в Баку. А из Баку в Орджоникидзовский край, сейчас Владикавказ. А из Орджоникидзе в Баку, а из Баку в Красноводск через Каспий, а там в Казахстан и так далее до Сибири. Вот такая их судьба. По окончанию войны некоторые стали возвращаться. Говорят, что много живет в Витязево. Ну, и неблагонадежных русских тоже выселяли. На момент оккупации здесь греков практически не было. Остался один грек. Его звали так в городе - Фаня. Он сравнительно молодой был, под 30 лет. Фаня Кипариди. Почему я его вспомнил? Он был такой ловелас, ходил по домам, санаториям, вел веселую жизнь. Был женским угодником. Когда началась оккупацию, потом я узнал. Вот тут были жилые дома, вот тут стоял дом, здесь жил мой друг по партизанскому отряду, по школе, Саша Аншаков с семьей, вот в их доме, в этом месте была городская полиция. Вот этот Фаня Кипариди был начальником полиции.
И еще один вопрос по городу. Не могу не рассказать за моршколу. Есть у нас моршкола. Сейчас безразличие такое. Вроде ее и нет этой моршколы. Не ходят матросы по городу. База у них учебная на берегу, там где порт. И то, когда идут по улице Ивана Голубца. Раньше это же была Серебряная, красивое название, я переименовали в улицу Ивана Голубца. В Севастополе погиб в войну, не буду рассказывать как, посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, и вот его именем переименовали улицу Серебряную в улицу Ивана Голубца. Я был так огорчен этим, что даже заметку писал в газету, чтобы вернули улице красивое название Серебряная. Кто знает этого Голубца, он родом из Таганрога. Короче говоря, сейчас мы и не видит матросов. А тогда моршкола это была гордость города! О! краснофлотцы! Одевались с иголочки. Призывали в Морфлот только рослых. Мелких не брали Рослые ребята, безукоризненно одетые. Краснофлотцы назывались. На всех бескозырках обычно пишется название корабля. А тут тисненное золотом было название морпогранохрана войск НКВД, вот такое название было на бескозырках. Их было очень много, тысячи. Город гордился, что у нас моршкола, моряки, все любуются. Это бесподобно. Они были на виду. Они часто выходили в город в выходные дни на Черноморскую улицу. Это была главная по значению улица. Красивая была, она сейчас другая стала, разрушена. И вот они по Черноморской улице, сюда на Пушкинскую, на берег спускались, строем гуляли по улицам эти краснофлотцы. Стоило посмотреть их выход в каждый выходной день, это бесподобно. Сейчас мы их не видим. А если и видим, то идет какой-то взвод, вот такие соплюшки и что-то гудят, не понятно что. А тогда идут краснофлотцы. Ворота открываются, ворота прямо на Черноморской улице, со своим оркестром. С десяток барабанщиков выбивают дробь. Знамена. Три знамени всегда. Шесть фанфаристов в два ряда, три и три. На фанфарах этот вымпел, представленный к ноге, идут, к перекрестку подходят, играют в фанфары и вслед за ними оркестр. Это очень красиво. А пели как? Краснофлотцы идут, люди выходили со дворов, послушать, полюбоваться. Вот какие были матросы. Такая гордость была за них. Оркестр играет, потом песня, дружно пели во весь голос, пели с душой, с настроением, трудно передать, надо видеть эту красоту. Помню, песню, запевала запевает: Джим, подшкипер, с английской шхуны плавал 12 лет. Знал заливы, моря и лагуны, Старый и Новый свет. Как-то однажды порой вечерней в свободный час Джим услышал в старой таверне странный морской рассказ». Это запевал один, потом подхватывал второй запевала. После этого припев. Строй в сотни глоток подхватывал: «Что услышал Джим в таверне - есть Союз Советская страна (под ногу) всем примером служит она. Там в долине, где горы синие, где голубая даль, там, где волны бьются о скалы, как цветной хрусталь». Вот это такой припев. Изумительная красота.
Вернемся в отряд. К нам прибились 5 матросов краснофлотцев. Они оказались в окружении, не успели выйти в Новороссийск, не знаю по какой причине, бродили по горам и случайно вышли на наше ущелье, на нашу базу. Я стоял на посту. Короче говоря, их приняли в отряд. У них безнадежное положение. Там уже фронт, им некуда идти. Мы были им все рады. Мы боевые ребята, уже обстрелянные. Особенно их старший из пятерки, их старшина, Виктор Головахин. Это вообще герой. На плакате только рисовать таких матросов. Статный, симпатичный. Он с автоматом, остальные, четверо, с винтовками. А с этим старшиной прямо подружился, он был прямо кумиром для меня. Он родом с горного Донбасса. А еще один с ним, второй в этой группе был из Херсона. Ег отряде стали называть матрос-хохол. Только так, такую кличку дали. Почему? Потому что вперемежку говорил русские и украинские слова. Он не обижался. Третий - это красавец, чернявый такой, правильные черты лица, такой симпатяга, на гражданке девки просто бы бросались на него. Не помню его имя, но знаю, что еврей. И еще двое русских ребят. Вот их пятеро. Как раз они прибыли. Находились у нас некоторое время. Командир и комиссар дают такое задание. Во-первых, нам на собрании было объявлено, что в город Анапа из отряда посланы наши три девочки для разведки. Комиссар говорит, мы наказали такое, прибудете в Анапу, оккупированный город, ходите по улицам города. Читайте все расклеенные немецкие листовки. Распоряжения. Узнайте, с какого по какое время комендантский час. Кто служит из местных в полиции. Ждем их. Через 5-6 дней они должны вернуться. Доложить обстановку в городе. Кроме этого потребовалось узнать обстановку вокруг города. База, ущелье, какая тут обстановка. Снаряжают группу, как бы в разведку. В эту группу вошел старшина Виктор Головахин. Он был старшим этой группы. Матрос хохол из его же группы. Берет он с собой Виктора Черненко нашего пулеметчика. Потом партизана Голубь. Пятый - меня берет. Да, я напросился. Раз я, то со мной и мой друг Смалка, шестым. Вот, значит, шесть человек, Виктор нас и повел. Вышли из отряда, по прищемку поднялись на хребет, называется хребет Петров бугор, через него двинулись в сторону Анапы.
- А.Д. К берегу уже не выходили?
- Нет, шли по горам. Так вот мы с Петрово бугра прошли влево, станция Сухой Лиман, короче говоря, идем, идем все ближе. И вот уже на подходе, где-то вниз с гор спускаться это Суховское ущелье. Там, где наша палатка была.
- А.Д. Там, где жил ваш врач?
- Нет. Он жил в селении. Пройти метров 100-120, недалеко, там такая поляна и тоже сруб, как в Сухом лимане, журавль. Стандартный такой колодец. Мы уже спускаемся. Вдруг, когда подошли уже к тому месту, где по рассказам убили нашего Коробова, стычка была. Говорим, что скоро будет колодец, попьем водички. И вдруг лошадь заржала, мы услышали. Мы насторожились. Мы осторожно пошли по кустам ближе, ближе. Вот она полянка, колодец, стоит румынская коруца, подвода, один румын там возиться. Один сидит, спиной прижался к колесу по пояс голый. Солнышко же светит, снял рубаху, бьет вшей. Еще двое румын, всего четверо было, такой откидной задок, как ящик, копается там. Виктор сразу нам шепчет, все, мы их уложим. Ты туда, ты туда. По моей команде стреляйте. Виктор приказал, я первый даю очередь, потом вы сразу стреляйте, кто куда. Попадем, конечно, их же четверо. Уже приготовились. Вдруг недалеко собачий лай. А там дорога идет, не от моря, а наоборот мимо этого колодца. Мгновение, топот, шум и выезжает целый отряд конных румын, может взвод. Десятка три не меньше. Впереди капрал-офицер и две лохматые собаки, кавказские овчарки. Мы еще не стреляли. Они остановились, спешились с лошадей, видно, отдохнуть, напоить лошадей. По домашнему, не спеша. Полянка маленькая, там такая скученность, самый раз стрелять. Это мой первый бой, в котором я участвовал. Да, не только я. В какой-то момент он вскакивает во весь рост. Он такой смелый был парень, с него только плакаты писать. Стоит, бушлат расстегнут, тельник, такая красота. Как заорет: «Палундра!» И из автомата, как открыл огонь. А собаки уже нас учуяли и к нам. Витя из пулемета открыл огонь. Ногой, как даст мне под бок: «Кидай гранату!». Я забыл про нее. Я быстро РГД-33 и у Смалки тоже была, 2 гранаты, быстро кидаем гранаты. Что там делалось! Это каша! Паника! Они растерялись. Лошади понесли, седоки попадали. Офицер кричит: «На пой!» (назад по-русски). Уложили их много. Виктор выпустил весь диск из автомата. Он кричит: «Братва, драпаем!». И мы побежали в лес с километр бежали. Запыхались. По горам же бежали. Попадали, отдыхать. Посмеялись, пошутили, радость какая-то. Давайте, покушаем. С собой взяли на два дня еды. Кусок сала и сухари и во флягах из противогазных коробок вода. Сели, поели, подкрепились. Опять же я рассказываю коротко, пропускаю интересные разговоры.
Поели. И мы прошли Сухой лиман. Я раньше рассказывал, где немцы собаку застрели. Домик пустой, уже нет никого. И видно, что здесь недавно были румыны, тоже везде конский навоз, зола от костра, все признаки того, что недавно, такое свежее. Посмотрели, здесь нет. И пошли к селению Суко. Надо же кругом обхватить, обследовать. Подошли к Суко, а там румын битом. Как потом выяснилось, там был штаб Румынской 44-й горно-стрелковой дивизии. Там единственный большой каменный дом в селении Суко, школа, и в этой школе размещался румынский штаб. Около штаба большое движение, машины, крытые брезентом, какая-то техника. Мы так и определили и были правы, что это штаб по движению, по всему. Этого нам достаточно, узнали, разведали. Оттуда пошли к морю. Там же была пограничная застава. Тоже там какой-то румынский карнизончик занял всю эту заставу. Тоже имеем такие сведения. Оттуда повернули, уже к нам идти, вдоль берега, Большой утриж, мы же еще планировали зайти к рыбакам, достать вяленой рыбы. Не получилось. То же смотрим, там такая волчья тропа, тут Змеиное озеро. С волчьей тропы из кустов смотрим тоже полно румын, раздетые на причале загорают, такая беспечность, их много. Матрос-хохол все Виктора просил: «Давай, шмалянем по ним!». Он говорит: «Нет. Лучше я доложу командиру, может быть, придем с отрядом». Не стали стрелять. Оттуда пришли к водопаду, там переночевали. Помылись хорошо, отдохнули ночь. А с водопада Широкая щель, где было лесничество, второй наш перевалочный пункт, там дом сожжен, колодец разрушен. Вышли к Лобановой щели, а там же тоже застава, где выпекали наши женщины хлеб. Вышли к заставе, там тоже румынский гарнизон стоит, кавалеристы, лошади. Отдохнули там. Уже по щели пошли в отряд, и доложили эту обстановку.
В октябре месяце 1942 года по нелепой случайности был схвачен в Анапе румынами, передавшими его немцам. В конце ноябре месяца расстрелян гестаповцами. Это этот Виктор.
Матрос-хохол. 20 сентября 1942 года автоматной очередью убит немцами-карателями на посту номер 1 на подступах к базе нашего отряда, Лобановой щели.
Дальше Леха Черненко, пулеметчик. При переходе остатков партизанского отряда линии фронта в районе села Непреджаевское, 18 декабря 1942 года, уже находились на нейтральной полосе, в 100-150 метрах от позиции наших войск, умер от истощения, голода и обморожения.
Дальше. Славка Еременко, мой друг. В феврале месяце 1943 года, сразу же после освобождения станицы красноармейской, где он жил с матерью и сестрой, был мобилизован Советской армией и отправлен на фронт. В первом же бою под Ростовом убит.
Голубев. Убит в бою с немцами-карателями в лесах Темной Гастагайки. Это которой болел язвой.
Единственный из этой группы партизан, это я, который, пройдя предназначенные мне судьбой тяжелейшие испытания, слава Богу, остался жив. Вот так. Один из этой группы.
Вот такие мои рукописи. Дальше, что можно еще сказать.
- А.Д. Это какой месяц?
- Где-то в октябре месяце, даже, может быть, во второй половине октября.
Можно рассказать такой интересный случай. Как-то я сижу. Все партизаны утром позавтракали. Пошли по своим делам. Командование каждый день по 5-10 человек отправляло на разведку. На различные задания. Факт в том, что группы куда-то ходили. Вот как-то после завтрака, все стали расходиться, я сижу в кухне, тетя Женя, повариха, жена нашего комиссара, попросила, Коля, помоги посуду помыть. Я сижу, мою тарелки около котла. Порученец, Алексей Кравченко, который нас бросил. Я его называл дядя Леня. Идет с группой партизан, человек 8 с ним, мимо проходит: Николай, ты чего бабьим делом занимаешься? Пойдем со мной. А я и рад. Я не любил, чтобы просто так сидеть на базе. Надо было что-то делать. Короче говоря, пошел. Вот мы поднялись по этому крутому спуску, где дорога. Крутой спуск. Поднялись. Запыхались пока поднялись, высоко. Сели. А дорога такая, набитая подводами, проселочная. Мы сели в кусты. Пост номер один. Часовые с нами. Завязался непринужденный разговор. О чем? О войне, конечно. Высказывали свои соображения, мнения. Я отошел, мне не интересно, что старики говорят. Я встал около дороги, сюда прошел, туда прошел. Вокруг тихо. А потом так спуск на эту сторону. По спуску немножко спустился, глянул - все кустарники, весь лес завален немецкими листовками. Немцы бросали с самолетов. Вот такие длинненькие, как билетики. И квадратные, и прямоугольные разной формы, разных цветов бумага. Там призыв всем сдаваться. Некоторые уже пожелтевшие. Солнце, дождь прошел. Некоторые свежие. Я был удивлен, в такую глухомань, в лес бросать листовки. Здесь же нет воинских частей, военных нет. О чем думали эти пилоты, или просто лишь бы сбросить. Все было усеяно листовками, на кустах висят, на земле. Мне стало любопытно, что там пишут. Враг, что он пишет. Читаю: «Штык в землю». Почти во всех «Штык в землю» - это, как пароль. И даже нарисована винтовка, воткнутая штыком в землю такой рисунок. И в углу написано, сохрани эту листовку, это пропуск сдаваться и так далее. Потом дальше нарисована голова, какой-то лейтенант, два кубика в петлицах, хочу сразу сказать, такие глупейшие, малограмотные надписи. Даже нескладные. Такое лицо в нас - вверху: Бей жида, политрука! Дальше. Мора просит кирпича. Глупо же! Другую листовку поднимаю. Все это написано как бы от руки. Не то, что художник какой-то нарисовал. Изображен пенек. На пеньке сидит Ленин, обезображенный такой вид. И растянул гармошку-двухрядку, вроде играет. А перед в присядку пляшет, так руки расставил, Сталин. Сталин одет в рубаху в горошек, подпоясанная веревкой, сапоги грубые. Карикатура. И стишок: как будто малограмотный писал: «Ленин играет на гармошке. Сталин пляшет гапока. Проиграли всю Россию два советских дурака». Вот такой стишок. Дальше внизу опять: Штык в землю. Сдавайся немецкому солдату. Тебе дадут много хлеба, борщ. Почему-то борщ? Отпустим, поедешь домой к мамке. Сюда по тексту, по формулировке этих подписей. Они нас считали за недалеких, тупых, дураков, дебилов. Такие слова, такое обращения. Я для интереса собрал пачечку. Думаю, покажу дяде Лене, всем. И принес. Подхожу, говорю: «Дядя Леня, там листовок уйма. Собрал, посмотри». Он молча спокойно берет, положил на землю, не смотря, поджог, они же кучечкой, бумага сухая. Поджег. Потом говорит: «Не надо собирать и читать эту гадость». Так мы посидели, покурили. Я уже курил махорку. Чем же заканчивается этот поход? За чем он привел нас сюда, этот дядя Леня? Как бы там не было, а заканчивается это тем. А дорога, на которой мы сидим, она заканчивается со стороны Абрау Дюрсо, она идет к морю, чуть ли не параллельно Лобановой щели, по хребту, а потом спускается к морю. И вот со стороны Абрау Дюрсо будем так говорить, где-то там слышим далеко-далеко звук такой: бах, бах, легкий такой, а потом вроде взрыв, второй взрыв. Мы сидим. Не обращаем внимания, мало ли что там, война. Уже ближе. Пах, пах, опять взрыв, второй взрыв. Потом ближе, ближе, все явственнее, все громче-громче, он приближается. А потом уже нет-нет, да и слышно, после этих взрывов - пах-пах, винтовочные выстрелы. И все ближе, ближе кто-то по дороге идет и стреляет. Кто? Немцы или румын, других нет. В чем дело? Идут сюда, значит, к нам. Будут сейчас проходить по этой дороге мимо. Они на столько близко, что явно слышна стрельба из винтовок. Услышали скрип колес подводы, не знаю, сколько их. Скрип! А потом, хоп, прекратился, встали, наверное. И тут же пах, пах. Как потом выяснилось, у них на подводах стояли минометы, маленькие, как наши ротные, они прочесывали лес. Потом едут, остановились, две мины кинуть, слышим взрывы, постреляют, постреляют, поехали дальше. Это были румыны. Странно только одно. Когда они уже близко, вот-вот, они будут здесь, что же нам сидеть, мы по крутому спуску в отряд. И только успели спустить в щель, а они уже над нами. Тут уже не две мины, а сразу несколько по расположению. Они не попали в щель. Они как-то на ту сторону, где палатка. По палатке, скажу сразу, тоже не попали. В противоположную сторону. И вот, как открыли стрельбу. Как мы потом поняли, что-то они знали, что мы здесь. Обычно несколько одиночных выстрелов, а тут прямо такой интенсивный оружейный огонь вниз, пули свистят. Значит, что-то знают о нас. Командование ничего не предприняло, пересидели этот момент, заскрипели подводы, они ушли домой. Такой был инцидент. Но мы уже были в твердой уверенности, что они о нас знают. Дальше события более менее бурные. (Показывает схему). Внизу эта щель … идет к море и пост номер 2. метров 200 отсюда. Дальше нарисовал бочки с вином. Дальше кухня. Продсклад. Катом все там было, вермишель и все прочие. Дальше наверх. Ступенька штаб, и пост номер 3. только ночью выставляли. А вот тут попытка рыть, это вроде, как овраг. Попытались две землянки, но не получилось. От штабной палатки пунктир, это каждый тропа в отряд номер 3. Через Новогирский хребет, Новогирскую щель, у них рация сводки Инфорбюро, вот ходили по этой тропе. А вот тут просто палатка, повалено сухое, старое дерево, и у нас Копи, фамилия, дедушка, сложил печь, хлеб с заставы приносили, он сушил сухари. Очень в пользу это было. Вот я написал печь. Это расположение нашей базы. Вот первая атака немцев, как они спускались. Вот тут был бой. (Показывает на своей схеме). Во время этого боя уход командир и комиссара, а с ними еще 12 человек. Бросили всех остальных и ушли.
- А.Д. Атаку отбили?
- Потом расскажу. Это вторая атака немцев. Второе место боя у кухни. Вот пост номер 2. Я потом тоже расскажу, немцы отсюда начали отходить, из щелей.
- А.Д. Именно немцы?
- Да. Карательный отряд, именно немцы. Теперь расскажу, как все это было.
Эти румыны ушли. День прошел, ночь прошла спокойно. Наступает следующий день. Мы на этом склоне 5-6 человек. Председатель Райисполкома Матвей Рындин, такой несуразный человек по внешности. Такой коротышка, маленького роста, широкий, коротногий, толстоногий, такое лошадиное лицо. Но дело в том, что, как потом показала обстановка, он был величайшим трусом. Барахольщик. В лес притащил чемодан, туристический рюкзак, полностью набитый, сумка, все это он таскал. Над ним все там посмеивались. Но не сильно, все-таки председатель райисполкома. Рындин тут был на склоне, я, Смалка, друг, еще 2-3 человека. Сидим, рассуждаем о том, о сем, опять же о войне. Рындин говорит, закончится война, конечно, мы победим, надеюсь, что мы останемся живы. Нас наградят. Трус-трус, вы знаете какую-то обязательно дадут медаль - медаль Отечественной войны. И нас всех наградят за то, что мы участвовали. Но я же, мальчишка, говорю: «А мне тоже дадут медаль?». Он говорит: «Да, конечно, дадут». Мне было приятно, что такая медаль будет у меня.
Забегая вперед. Ничего я не получил. Вообще. Это уже другой разговор.
Вот так мы сидим, говорим. И вдруг через гору, через Новогирский хребет, как поднялась стрельба, автоматные очереди слышно хорошо, эхо в горах. Оружейная стрельба, отдельные взрывы гранат, идет бой. Мы тут все повыскакивали. Командование из палаток выбежало. Бой идет, продолжается 15-20 минут. Потом стрельба стихла. Стало тихо. Думаем, все, ясно, что каратели напали на отряд. Знали расположение и напали на отряд. Что случилось с отрядом, ничего не известно. Опять же минус нашему командованию. Но нет, чтобы сейчас же послать одного, двух человек, чтобы узнать обстановку. Не умели воевать. Думаем, гадаем. И потом вдруг смотрим, с горы спускаются двое, женщина и мужчина. Партизаны с того отряда. Идут по тропе ближе, ближе. Женщина ранена в ногу, идет, хромает, опирается на жердь. Сразу скажу, кость не задела пуля, в мышцу ранена. Идет, хромает. А второй держит руку. Ранен в руку. Кто они такие? Видим, что женщина, это Гусева, председатель райисполкома, по-нашему сейчас, мэр города. Она была в том отряде. С ней в милицейской форме, в петлицах кубики, старший лейтенант. Мы к ним. «В чем дело? Что у вас там произошло?» Гусева кривится, то ли от боя, еще паника у нее не прошла, говорит: «Каратели, немцы напали! Бой был». Такой путаный рассказ. Головенко, начальник отряда, приказал нам двоим, чтобы мы шли к вам в отряд. Почему он приказал? Может быть, чтобы избавиться от раненых. И тут же говорит, радист, Славка, ему уже было лет 40, разбил рацию и сбежал к немцам. Это была единственная рация, и такое случилось.
 |
| Бой за лагерь |
Хочу за этого Славку сказать. До войны здесь Багратион жил, где «Надежда», он был начальником радиоузла, одновременно по Крепостной улице ближе к музею, там, где сейчас сохранилось здание, была городская радиостанция. И вот он был начальником радиоузла и начальником радиостанции. Это вы представляете, пограничная зона. Строгать какая была в то время. Кто мог быть начальником радиостанции? Во-первых, член партии. Беспартийный никак. 33 раза проверенный и все прочее, до седьмого колена. Фамилия его Ялинов Владислав. Такой человек, разбил рацию и сдался. А что это такое, сдался? Он знал по фамилии имени и отчеству всех, из двух отрядов. Что там сотня человек. Буквально всех знал. Местный житель, со всеми общался. Он все знал. Знал какое вооружение. Что у нас есть. Поименно всех знал. Он радист, он знал шифр, по рации держал шифрованную связь. Все знал. Разбил рацию и ушел, сдался. Потом работал в гестапо. Потом как-то говорили, кто его знает, он работал консультантом по партизанам у немцев. Он всех знал. Кого поймают, он сразу определял партизан или нет. Если говорить о его судьбе, то потом уже, когда пошли наши наступления, уходил из Анапы, был такой разговор, что его расстреляли румыны. Такие сведения мы получили. Ожидаем, что завтра к нам придут. Тут уже ясно, они все знают. Радист все рассказал. Все теперь известно. Что там думало наше командование, командир и комиссар, я не знаю. Так, как рядовой боец, сидим, ждем. На следующий день - тихо, не нападают. Уже время пришло вернуться девчатам из Анапы - не вернулись. Одна по фамилии Шкуро, Лида Шкуро, она раскололась полностью. Все рассказала. С ней Поддубка. Когда освободили Поддубку судили, на севере она была. Судили, как предателя. А Лидку Шкуро наши пристрелили, она все выдала. Это на счет девок.
- А.Д. Почему их схватили? На них донесли?
- Это другой разговор. Долгий разговор. А эта Поддубка сейчас живет в «Туннельной». Я так обиделся на музейных работников, организовали к ней поездку, мне не предложили, не взяли с собой. Я психанул, как вы могли, поехать без меня! Хотелось тоже с ней поговорить.
Проходит день. Тихо. Солнце, жара, пекло. Никто не нападает. В очередной день с утра, как обычно позавтракали, кто куда. Я решил помыться. Сколько уже не мылся. Пошел к тете Жени на кухню, взял у нее бидон из молока, пустой, чистой. Где начинается устье щели, там родничок, такая глубокенькая лужица. Накопитель воды. Набрал бидон воды. Достаточно. Тут же разложил костер, поставил. Разделся до гола, кого стесняться. В лесу никого нет. Предварительно у тети Жени выпросил кусочек мыла, так что я хорошо помыл голову, зарос, конечно. Сам хорошо помылся. Вещмешок при мне. У нас была штабная палатка, все имущество партизан было сброшено под стенку этой палатки. И мой вещевой мешок. А у меня был новый, армейский вещмешок, такой неношеный. Я подчеркиваю это, что новый. Почему? Сейчас скажу. И в этом новеньком вещевом мешке лежали еще одна летняя легенькая рубашка, флотский тельник, гордость, это лучшем, чем орден, для меня во всяком случае, трусы, ботинки, Славкина рубашка. У него не было мешка. Отцовский кожаный бумажник, добротный, там все мои документы. Все забрал из дома. И там же Славкин паспорт. Он же был старше меня. Нет, не правильно сказал. Документы, бумажник, у меня была такая коричневая рубаха, армейского покроя, под пуговицу, и бумажник у меня лежал там. Когда начал мыться, помылся, рубаху снял, только переоделся в чистое. А тут подбегает ко мне Виктор Головакин, матрос. Говорит: «О, нашел тебя! Коля, давай срочно пост номер 2 надо сменить Свиридова, у него язва желудка, корчиться от боли, надо его подменить! Там побудешь до вечера». В 6 часов смена. Куда деваться? Приказ есть приказ. А он был на тот момент начальником караула, на эти сутки. «Давай, быстрей, не задерживайся!». Я быстро все сложил в мешок, и вместе с ним к штабной палатке, бросил мешок в общую кучу вещей, и с ним туда на пост. Сменил Свиридова. Остался с дедом Приходько. И вот тут когда шел на пост, думаю, а документы я оставил в вещьмешке. Но думаю, что тут, полдня, вечером сменюсь, пойду и заберу документы. Сижу на посту с дедом Приходько. Часов 10, рано еще. По расписанию обед у всего отряда был в 2 часа дня. У меня часы, смотрю, дело идет к обеду. Сидим с дедом, болтаем о том - о сем, наблюдаем по щели. Задача такая, кто будет идти - предупредить. Никого нет. И вот так сидели, сидели. Уже без пяти два. Должен уже быть обед. Скрип по дороге. Подводы скрипят. Одна или сколько. Нигде не стреляют, а только скрип. Едут точно к нам. Я деду, дед еще ничего не знает. Я ему говорю laquo;Дед, едут к нам» и точно напротив нас остановились. Уже столько было предателей, уже знали, что они привели. И эта Шкуро Лидка, которую расстреляли, потом о ней писали в местной газете. Она привела. Она и еще кто-то. Они остановились. Но, думаю, все. Сейчас, - говорю, - начнут немцы спускаться. Сейчас будет бой. А мы далеко, метров в 200. сидим. Проходит 10-15 минут раздается голос, кто-то кричит, кричали долго. Как потом выяснилось, кричали, чтобы мы выходили, сдавались. Даже если бы хотели разобрать, что кричали, не смогли бы, слишком высоко и далеко. Голос, а слов не разобрать. Покричали. Немцы выждали. Никто не вышел. Виноват. Только перед этим криком. Только скрип прекратился. Еще крика не было. Проходит минута, и сразу автоматная очередь. Та-та-та. И все. После этого тишина. И стали кричать. Как оказались, это расстреляли наш пост. Матроса-хохла убили и с ним был еще напарник. Они у дороги в кустах были. Как там получилось никто не знает. Но факт в том, что их расстреляли. Вот это была автоматная очередь. Крик пошел. Немцы выждали, никто не выходит и начали минометный обстрел. Это уже капитально. С нашего правого фланга начали ложить мины. К нам ближе, ближе, где мы были на посту. Прямо одна к одной. Они же рвутся. Лес дремучий. Взрываются вверху, в кронах деревьях, сыплются ветки. Все ближе. Сейчас накроют нас. Мы с дедом падаем в самое высохшее русло. Распластались там. Все ближе, разрывы рядом. Чуть дальше и прекратили. Они знали. Все прошли. Прочесали минами. Никого рядом со мной. Он же лежал здесь, совсем близко от меня. Степан Егорович, где ты? Негромко зову я Приходько. Ни звука в ответ. Куда же он делся, куда он смылся? Может, убит. Где же его тело? Я быстро, быстро пробегаю по руслу ручья, осматриваю вокруг кустарник. Деда нет. Все ясно, наконец, делаю вывод я, Приходько сбежал с поста. Куда сбежал? В отряд или к немцам? Не знаю, что я предпринял бы в дальнейшем, но в этот момент увидел бегущего ко мне со стороны базы караульного начальника Виктора Головахина. «Как? Все в порядке? Живые! - спрашивает он, переводя дух. - Я то жив, все вроде в порядке, только вот дед пропал! - Как пропал? Где Приходько? - Только сейчас Виктор обратил внимание, что рядом со мной нет деда. - Не знаю, во время минометного обстрела лежали рядом, вот здесь, а потом, когда я поднялся, Приходько уже не было. Все осмотрел вокруг, деда нет. Сбежал, наверное, от страха что ли. - Ну, ладно, - торопится Виктор, - сейчас нет времени разбираться, где он и что с ним. Продолжай наблюдения. И если, Виктор не договорил, - садись, - вдруг приглушенно с тревогой в голосе произнес он, - и, приседая сам, резко дернул меня за рукав стеганки вниз. - Немцы, разведка». Я осторожно сдвинул ветки кизила и примял траву перед собой. Увидели, по щели к нам приближаются четверо немецких солдат. Идут, не торопясь, останавливаются, прислушиваются, внимательно всматриваются в хмереч. Двое идут один за другим, прямо по руслу ручья. Еще двое по сторонам от них, справа и слева по крутым склонам горы. «Вот и гости к нам, первые ласточки, - говорит тихо Виктор». Он напружился, весь собрался, прищуренные глаза блестят недобро. «Сейчас мы их встретим с подарочком. Готовь гранату, Коля!». У меня две гранаты, лимонка, это последняя. Быстро достаю из нагрудного кармана запал, вставляю в гранату, оттягиваю рукоятку, ставлю на боевой взвод. «Смотри и слушай внимательно. Вон у этой расщелины, - показывает Виктор. Она в шагах 30 от нас - фрицы обязательно сойдут вниз». Действительно здесь щель резко сужается, справа и слева ее стенки были на столько круты, что идущие по склону, вынуждены будут спуститься вниз. И какое-то время идти вместе, все вместе, кучкой. «Вот здесь мы их и пришибем! Как только скажу, бросай гранату, а я их из автомата. Усек? Понял?» У нас надо сказать было очень удобное положение. Щель там, где сейчас мы, делает короткий, но крутой изгиб, образуя скалистый, невысокий выступ, высотой в пол моего роста. Отсюда она отлично просматривается метров на 200 вперед. Узкая ее часть в виде короткой горловины, как я уже сказал, недалеко. Во всяком случае, на расстоянии броска гранаты. Сверху наш выступ покрыт, нависшей над руслом длинными ветками раскидистого куста кизила. Как Виктор сказал, так и получилось. Подходя к горловине оба немца, и тот, что справа, и тот, что слева сбежали под откосам вниз к руслу ручья к своим, и теперь шли тесно, все вместе. Я весь внимания. Сердце в груди колотится. «Так, так, еще чуть-чуть, - шепчет Виктор сквозь зубы, напряженно всматриваясь в приближающихся фашистов. - Бросай!». Пружиной вскакиваю и из-за плеча махнул вытянутой рукой, так как когда-то этому учил нас, мальчишек в школе, военрук Денисов, как надо бросать гранату. Еще в воздухе услышал щелчок, сработавшего запала гранаты. Прыгая назад за уступ, хватаю карабин. «Палундра!» - орет Виктор и хлещет из автомата. Он выскочил на уступ, стоит во весь рост, на широко поставленных полусогнутых в коленях ногах, орет так, как тогда у колодца в Суковской щели. «Палундра!». Автомат ходуном ходит в его руках. Два немца лежат неподвижно. Третий, раненый, бежит, ковыляет, согнувшись, назад по щели. Откинутый в сторону в левой руке держит за ремешок болтающуюся каску, она у него почему-то не на голове. Правую руку прижимает к ране на ноге. Спешу, тороплюсь, стреляю в него - раз, другой, мимо. Немец скрывается в скалах. Еще один фриз быстро-быстро по-собачьи на четвереньках карабкается по насыпи горы вверх. Щебенка сыплется, тянет его назад вниз. С неимоверными усилиями он выскакивает на твердый грунт и сразу же скрывается в кустарнике. Автоматные очереди Виктора прошли мимо него. «Ушли двое», - недовольно, зло говорит он. «Вроде бы хорошо все получилось, а вот ушли!». За нашей спиной со стороны отряда послышались беспорядочные винтовочные выстрелы. Короткая автоматная очередь, и все смолкло. «Сиди, наблюдай и не высовывайся», - приказывает мне Виктор. «Немцы на этом не остановятся…
Он похлопал ладонью по моему плечу. И пригнувшись, быстро побежал по виляющему руслу ручья на базу отряда. Сижу, наблюдаю. Пока все тихо. Появляется соблазнительная мысль: «Сейчас побегу, сниму с убитого фрица автомат. Вот будет здорово, у меня фрицевский автомат. Нельзя не делай этого. - Вроде кто-то шепчет мне. А вдруг немец спрятался вверху, сидит и тоже наблюдает. Высунусь, а он и прихлопнет, опасно. На посту никого не будет. Пойдут немцы, кто предупредит командира об их обходе базы с тыла». Скорее всего, я бы, в конце концов, рискнул овладеть оружием фрица, слишком уж большой соблазн. Но тут со стороны отряда опять началась стрельба. Уже не испуганная, робкая, как несколько минут назад, а сразу перешедшая в сплошную, непрерывную трескотню винтовок, автоматов, слышались очереди пулемета Алешки. Идет бой. Немцы спустились с дороги и атаковали, соображаю я. 5-7 минут и стрельба валом покатилась вверх в гору, вправо от базы. Уходят наши, мелькает в голове, не выдержали и уходят. А мне, что делать? Чего мне сидеть здесь, если отряд ушел. Надо бежать в расположение, узнать, что там. Ну да?! Брошу пост, побегу, а тут немцы пойдут, что тогда? А кого предупреждать? Отряд то ушел с базы, думаю так. Если я буду еще сидеть здесь, то командир скажет, что я трус и умышленно отсиживался здесь, когда отряд вел бой. Вот такие противоречивые мысли были. В голове хаос. Много противоречащих вопросов к самому себе. Не знаю, что делать, как правильно поступить. И когда в этот момент увидел далеко, идущих сюда немцев, я даже как-то обрадовался, это уже была не разведка. Не менее двух десятков фрицев шли цепью. Бегом в отряд, доложить, теперь никаких сомнений, я обязан был бежать в отряд и доложить командиру. Так же как и Виктор бегу, пригнувшись какое-то время, по камням, прыгая со скалы на скалу в русле ручья, бегу вверх на косогор, и вот наша база. Стрельбы здесь больше нет. Какая-то тревожная тишина. Ни наших ни немцев. Наверное, все драпанули. Только так подумал, как мне навстречу Рындин, председатель Райисполкома. Остановился, переводит дух, в руке чемодан, за спиной рюкзак, на шее на ремне карабин. Тесемки патронташа развязались, он сполз с огромного живота, колбасой висит поперек ног, у самых колен. Стоит, глубоко дышит, смотрит на меня безумными полными дикого страха глазами. Лицо его и без того крупное, мордатое, сейчас залитое потом, еще более осунулось, обвисло. «Где командир? Немцы обходят нас справа. Надо доложить! - Почему-то почти кричу я ему». Рындин молчит, таращит глаза, подхватывает чемодан и так ничего мне не ответил и как-то боком, боком, словно краб, согнувшись под тяжестью вещей заспешил в гору. Бежал. Еще идут две женщины навстречу. Кричу: «Где командир или комиссар?!». «Сбежал командир, - с возмущение в голосе отвечает на ходу одна. - И комиссар за ним, - добавляет другая, махнув рукой вверх туда, где правый фланг нашей базы». Они почти бегом, насколько им позволяли их вещи, пустились вслед за Рындиным. Быстро перебегая ложбину, где я обычно всегда спал ночью, поднимаюсь по ее скату к штабной палатке. Здесь хаос, и уже никого нет. Палатка раненная, по-видимому, осколками мин, распласталась бесформенной массой по земле. Валяется брошенная пишущая машинка, какое-то барахло и много-много бумаг. Мельком глянул и обомлел, да это вроде наши партизанские присяги. Может быть, и не все. Как могли вот так просто бросить эти все документы Маркина, секретарь, и ее начальник Окунь?! Или они от страха совсем головы потеряли. А вот убитый. Кто это? Да это же дедушка Гопий. Лежит вниз лицом, разбросал в стороны руки рядом со своей печью. Его бритая голова вся в крови. Мина угодила рядом. Завалила печь. И иссекла осколками деда. Ниже к кухне еще двое убитых. Не пойму, не могу узнать, кто это. Бегом спускаюсь к продскладу. Здесь несколько наших, живых. Саша Аншаков, батя, это его отец. Его звали Батя. Виктор Коробов, Коруна, Витька Головахин и еще кто-то стоят, прижались к штабелю продуктов. На лицах растерянность. Они просто не знали, что им делать. Командира и комиссара нет. Раненые, а за ними и все остальные, еще оставшиеся здесь партизаны, беспорядочной толпой кинулись уходить побыстрее с базы на Новогирский хребет. «Немцы по щели бегут, обходят нас слева, сейчас будут здесь! - кричу я им, подбегая». «Давайте уходить, пока нас не постреляли, чего здесь торчать? - говорит Коруна, командир взвода». Громко, недовольно, словно ожидая, что ему будут возражать. «Все разбежались, а нам что больше всех надо?» Если кто и желал поддержать его или наоборот возразить, то не успел бы это сделать. Вверху по круче со стороны дороги застрочили автоматы, заколыхались кусты, затрещали ветки и вниз к кухне, к бочкам с вином повалили фрицы. Рассыпавшись по руслу ручья, они, видя нас, открыли бешеный огонь. Мы попадали. Кого где прижало. Беспорядочно отстреливаемся. «Бежим, братва, - кричит Виктор Головахин. - Отходим!» Краем глаза вижу, Коруна, стоя за мешками с мукой, возиться с противотанковой гранатой, готовит ее к броску. «У меня же есть тоже граната, - мелькает в голове». Не мешкая, быстро-быстро ввертываю запал, рву кольцо и кидаю ее, не глядя, куда-то в сторону кухни. Бросок Коруны почти совпал с моим. Огромнейший невероятной силы и грохота взрыв. «Бежим, - кричит Коруна». И сам открыто во весь рост, не пригибаясь, бросился в горы. Нас всех остальных, как ветром подхватило, вскочили и бегом за ним. Немцы молчат. Мы там положили хорошо. Всех, которые спустились. Гранаты, особенно противотанковые сделали свое дело. Бегу в горы, опять мимо палатки, оглянулся, мельком увидел внизу на кухне, перевернутый взрывом гранат, котел с остатками, не съеденным нами борщом. Рядом с ним корчится, как-то не естественно выгибаясь на земле, солдат. Борщом его обварило, промелькнула глупая мысль. С обрыва сыпется вторая волна атаки немцев. Они тут же открывают огонь нам вслед. Пули густо, кучками с визгом несутся, заставляя нас падать, вжиматься в землю, выжидать, выбирать момент, перебегать от дерева к дереву, заходить все дальше и выше в гору к вершине хребта. Со мной рядом Саша Аншаков. «Разрывными пулями стреляют гады, - возбужденно говорит он». Да, действительно, некоторые пули, вонзаясь в стволы деревьев громко, хлестко взрываются. Рвут корни, выбивают щепки. Но с каждой секундой, с каждым метром мы все более и более чувствуем себя в безопасности. Огонь немцев начал спадать. Стреляли они теперь собственно наугад. (Неохота дальше читать, расскажу своими словами).
Ладно. Поднялись мы на вершины. Это же началось в 2 часа дня. Время пробежало быстро и незаметно. Уже вечереет. Я уже говорил, что там в горах такая особенность, только солнце за гору скрылось, сразу быстро стемнело. Сразу вечер. Поднялись в гору. Сели. А там уже как-то подсобрались кучечками, сидят партизаны. Командира и комиссара среди них нет. Только остались два командира взвода. Вот Коруна, который вывел нас. И вижу Дехтярева, второй командир взвода. Дехтярев тоже до войны был начальником рыбцеха. А Коруна был председателем рыбколхоза на берегу. Собрались. Уже начались сумерки, темнеть. Все молчат. Курят, сидят. Я сижу, Славка сидит. Я спохватился: «Славка, документы! Вещмешок! Ты не подхватил?». «Нет. Но не беспокойся я его затолкал в дупло в дереве, еще валежником присыпал. Никто не найдет». Между прочим, там они и сгнили. Для интереса скажу, что там было. Свидетельство об окончании, как диплом, 7 классов.
Смеркается. Встает Дехтярев и обращается ко всем. «Товарищи, нас осталось, я уже пересчитал, 32 человека. Половина отряда. Кто-то уже был убит. Среди нас раненые. 4, 5 человек раненых. Командира и комиссара нет. Надо кому-то временно командовать нашей группой. Если не возражаете, товарищи, я приму на себя команду». Никто не возражал. «Это временно, пока найдем командира омиссара. Если вы согласны, что я буду временно исполнять обязанности командира, тогда такой мой первый приказ. Сейчас надо сделать попытку найти комиссара и командира. Разбейтесь по парам или в одиночку, кто, как хочет. И влево и вправо по хребту. Уходите недалеко, чтобы не заблудится. Идите и ищите. И негромко окликайте». Еще раньше нам комиссар сказал, что взял себе кличку Белый. Еще на собрании он нам сказал: «Никогда не называйте меня по имени и отчеству, по фамилии, а просто всегда называйте Белый». А этот его порученец, брат, Ленька Кравченко, он взял себе кличку почему-то Дон. Не знаю почему, его еще в школе дразнили Дон. «Ищите не более часа и возвращайтесь, потому что мы уйдем отсюда». Я непоседа, как уже говорил. Я стою, думаю пойду. Поднимается девушка Милка Ковзон и говорит: «Коля, можно я с тобой пойду?». «Ну, пойдем». Я пошел вместе с ней. Мы идем по хребту, уже темно. Пройдем сколько-то шагов, тихо окликаем: «Белый, белый, отзовись!» Еще пройдем: «Белый, белый, где ты, отзовись!». Ни один раз кричали, но никакого ответа не получили. Никто не вышел. И мы вернулись. Тут все стали возвращаться.
- А.Д. Ваша подруга Катя?
- Она ушла в горы и не вернулась. Я тут пропустил, хотелось бы рассказать, как я имел шанс поговорить с Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Может быть, потом. Это не шутка. В 1940 году.
В общем, вернулись все. Опять же забегая на годы вперед, после войны, я выясняю такую картину. Когда начался бой, когда первые немцы спустились, то комиссар был ранен осколками мины в икру ноги. Неопасно, чуть зацепило. У нас роль санитарки выполняла Роза Дехтярева. У нее были индивидуальные пакеты. Она ему обработала рану, забинтовала. Он ходил, но хромал. Передвигался, но хромал. Вроде того, что ранен, не знаю почему, он с этой Розкой пошел в горы, уходить. После первой атаки. А за ним, что мы скажут дураки что ли, потянулись еще несколько человек и Терехин, командир, тоже пошел. Вот группа, 12 человек, ушли с ним. Мы остались без командования.
Не знаю, как там командир отделился, но комиссар Кравченко, Белый, с Розкой Дехтяревой, она стала присматривать за ним, и еще трое партизан, остальные оторвались от них, и в кустах там спрятались уже на хребте. Тишина. Это недалеко от нас. Комиссар такой умный нашел выход из положения. Он этому партизану говорит: «Иди, поищи, может, найдешь кого наших». Он ушел. Комиссар остался с Розкой. Когда они вдвоем остались. Когда мы шли с Милкой их искали, кричали. Они слышали. И Розка мне потом после войны рассказывает, говорит, слышу: «Дядя Митя, комиссара так завали, зовут нас». Он говорит: «Я слышу!». «Так что отзовемся?». «Не надо». «Почему не надо? Нас же ищут». «А ты уверенна, может быть, немцы уже прихватили и уже ведут и заставляют кричать». Это глупо, я считаю. Ночью немцы не ходят, они бы не повели, это величайшая дурость такая. Это большой минус этому комиссару за такой поступок. Они не отозвались. Но потом его дальнейшая судьба - это особый разговор. Где они были дальше.
Мы не нашли командования. Ночь, темнота, хоть глаз коли, ничего не видно. Надо уходить отсюда. Немы рядом, утром придут за нами, будут преследовать. Тут все говорят, да и сам Дехтярев, теперь командир, надо уходить. Мы стали опускать в ущелье. Дехтярев сказал: «Нам надо оторваться от немцев хотя бы на сутки, в крайнем случае, на двое суток. С нами раненые, привести себя в порядок, осмотреть, поискать командира, комиссара, где-то обосноваться на сутки, на двое. Спокойно, чтобы оторваться от немцев». Спустились в ущелье, откуда выбили тот отряд. Признаков отряда нет. Поднялись на следующий хребет. После Новогирской, Сухая щель. Там уже на вершине Сухой щели спускаться, глубоко за полночь, темнота невозможная, крутой спуск. Я даже тут с юмором написал, как мы спускались. Ползли на заднице, как Суворов переходил через Альпы на картине Сурикова. Тут же я пишу с юмором: «Если хочешь убедиться, я это говорю Славке, если хочешь убедиться, что земля круглая, садись на собственную задницу и катись…» И вот, когда мы спустились в Сухую щель уже рассвело, вроде надо где-то тут останавливаться, все были на столько напуганы, паника еще не улеглась у людей, говорят, давай идти дальше. Немцы еще близко. Что там только через хребет перевалили. Дехтярев, как командир, возражал, не надо уходить далеко, может быть, нас будет искать командир. Все настояли, что надо уходить. Что сделаешь? Он говорит: «Раз вы так решили, пошли». Мы спустились в Сухую щель. Когда спустились, а потом поднялись на отрог такой, там остановились, расположились.
Наступил день. А день - это жара, солнцепек. Можно подсчитать, сколько времени мы без воды, без еды. В тот день мы остались голодными, когда все это началось. Потом второй день. Мы просидели этот день. Третий день. Новый командир Дехтярев не бездействовал. Он распоряжается, одному из доверенных лиц командования, я забыл сказать, у нас кроме базы было 7 точек. Особо доверенные люди еще раньше в разных местах были 7 точек, где прикопали продукты в малых количествах, боеприпасы, патроны. Это секретные места были. Я не знал, я не участвовал. А вот этот товарищ знал. Он его посылает, говорит, одну, две, три точки пройди, где есть, возьми продукты. Нам было нечего кушать. Он с собой взял двоих, пошли трое. Через какое-то время вернулись, говорят, все точки вскрыты немцами. Предательство! Все вскрыто, все очищено, ничего нет. Мы остались без продуктов, без ничего. Кушать нечего, раненые, жара. Нужна вода! День лежали. Наступает вечер. Дехтярев посылает боевых ребят Станислава и Анатолия Воронкова, мы его звали Ворона, такая кличка. Виктор Головахин и Коробова Виктора, это же все боевые ребята. Четверо пошли. Посылает их на базу, откуда нас выбили в Лованову щель. С какой целью? Говорит, немцы, наверняка, вывозят оттуда все продукты. Наверняка! Возможно, это из тысячи один шанс, что-то такое вам удастся подобрать. Или бросят немцы, или что-то оставят. Это маловероятно, но на авось. И они пошли вечером. Всю ночь их не было и утром к полудню приходят. Принесли кусок сала, потом половину подушечной наволочки сахарного песка. Чей-то туристический, помню темно-синий такой большой, полный сухарей, что дедушка Гапей сушил. И узелок какой-то сумка чья-то тоже порядком махорки. Я спрашиваю Виктора, как вы сумели? Не хотят рассказывать, машут рукой, что сумели, достали. А там говорят уже чисто. Немцы так дружно и бочки все перетащили на дорогу, все забрали. А такое барахло перетрусили, все брошенные вещи, сложили в кучу, зажгли, все сгорело. На базе все чисто. Все голодные. Сразу сели. Дехтярев поделил сало точно на 30 порций. Каждому достался небольшой кусочек. По кусочку сухаря. Тут же громко всем объявляет: сахара никому не дам, пусть останется, как НЗ, на всякий случай. И сухарей оставил тоже, как НЗ. Все с жадностью, и я в том числе, набросились на это сало. Съели с сухарем. Что получилось? Можно себе представить. Жажда была, солнцепек, да еще сала поели. Не есть его никак нельзя было, голод заставляет. А сало поели, оно соленое, невозможно у всех жажда до дурноты. Уже третьи сутки без воды. Уже пробовали листья жевать. Они же горькие, как тина. Дурнота. Солнце печет, уже в голове шум.
Бывают такие сезоны, когда жара. А ночью уже прохладно. В таком положении мы оказались, что делать, как быть, где взять воду. А мы так лежим - Смалка, я, Сашка Аншаков. Вдруг с нами лежит некто-то Пузырев, партизан, пожилой, щупленький, худенький. Он до войны работал в конторе «Водосвет», сейчас «Водоканал». А тогда вместе контора называлась «Водосвет», он там техником работал. А когда мобилизация, началась война, начальство забрали, его назначили директором этого «Водосвета». Он тоже пошел к нам в отряд. Этот Пузырев, лежащий рядом с нами, вдруг встает и обращается к Дехтяреву: «Андрей Васильевич, я знаю, где, пожалуй, что можно взять воды». «Почему до сих пор молчал?» «Я сомневался, есть там или нет. А теперь хочу попробовать, может быть, и есть. Разрешите мне сходить?». «Какой разговор, давай!». «Можно со мной, чтобы принести пойдет еще трое человек». «Пожалуйста, бери. Кто желает пойти?». Я лежу со Славкой толкаю друга «Слава, принесут по глотку дадут, а пойдем, вот так напьемся!». Такая мысль. Он говорит: «Правильно!». Мы буквально вскочили: «Мы пойдем!» И Саня Аншаков говорит, что тоже пойдет. Вот трое, Пузырев четвертый. Короче говоря, пошли. Фляги были в противогазных коробках, завинчиваются на лямках. Я вешаю на себя. Все набрали фляг пустых, пошли за Пузыревым. Повел он нас по хребтам, по горам, спускаемся, поднимаемся, жажда мучает, выбились из сил, долго шли, в сторону берега моря. Наконец, он уже вроде сомневается, видим по его поведению, останавливается, смотрит, думает. Километров 8-10 шли. Потом, наконец, он говорит, ребята, вспомнил, вот этот спуск с горы, а там спуститься щель,тм есть колодец, родничок в виде колодца. Мы чуть ли не бегом с горы. Только чуть пробежали немножко, тут Саша Аншаков кричит: «Садись, немцы!». Мы глядь, а там щель, берег моря, а там дорога из ущелья и выезжает конный карательный отряд. Может быть, и не карательный, но во всяком случае, конные фрицы на лошадях, походная кухня, запряженная лошадь. Мы опять в кусты, попрятались, наблюдаем. Думаем, может быть, это проходящая часть, пойдут дальше в Новороссийск. А они нет, поворачивают и туда в темную щель. Пузырев говорит, все, они были здесь, знают, остановились прямо у колодца. Мы ждем, может быть, уйдут. Не уходят. Дело уже к вечеру, сумерки. У них уже кухня работает, уже себе кофе варят. Короче говоря, они будут до ночи здесь. Мы остались без воды. Упали духом, обессилили, уже туманиться сознание. Без преувеличения. Стали думать, что делать, ждать до утра, авось, уйдут, тогда возьмем воды, а вдруг не уйдут. Пузырев говорит, надо возвращаться в отряд.
Вернулись ни с чем. Там же немцы заняли. Обессиленные, попадали, уже почти теряли сознание, в беспамятстве. Лежали, лежали, я прихожу в себя, еще темно, перед рассветом. Опять жажда и мысль - вода, вода, нужна вода! Меня кто-то толкает, иди, иди к колодцу, от которого мы ушли. Вроде как говорит, все равно ты достанешь воду, достанешь воду. Я приподнялся, рядом лежит друг Славка, я его растормошил. Славка, Славка, вставай! Он говорит: Что такое? Уже невменяемый. Я ему говорю, пошли опять к колодцу, может быть, как-нибудь достанем воды. Что тут лежать умирать что ли?! Уговорил. А эти двое никаких признаков жизни, лежат без звука. Мы встали, у нас по две фляги. Я вроде предложил и повел не той дорогой, что мы шли по хребтам, далеко километров 10. А сразу спустились в Сухую щель и пошли, она же там у моря соединяется с Мокрой щелью. Пошли по щели, там такая пробитая дорога, машин нет, шли, шли, наверное, с километр пошли. И опять мне помогают книги, они мне всю жизнь помогают, потому что я был такой начитанный, мы идем вдоль дороги такой ручеек, скалистый такой, почва выбита. У меня опять мысль, надо идти по руслу, может быть, где родничок пробивает. Мы раньше такие места встречали. Я так подумал, подумал, говорю, давай, присядем отдохнуть. С дороги сошли, сели. Я так рукой мокрая земля. Опять же по книгам. Мокрая земля, значит, вода близка. Давай искать, а в темноте же. Чуть ли на четвереньках щупаем, все мокрее и мокрее. Через заросли, кустарник продираемся, а там бьет ключ и такая в углублении вода. Падаем плашмя, мордами в эту лужу, и глотаем, глотаем с жуками плавунцами вонючими, до потери разума пьем. Вырвало все назад. Посидели, отдохнули, сразу прояснилось в голове. Отдохнули, опять попили, еще посидели. Потом набрали полные фляги воды, еще попили и пошли к своим. Мы недалеко от них ушли. Поднялись к ним на склон горы. Они также лежат без движения. Растормошили: «Нате, пейте воду!!!». Они сразу по фляге воды выпили. Пришли в себя. Тут уже рассвет. Быстро рассвело. Разум у нас прояснился, жажды нет. Стали рассуждать. Наши все ушли. Так просто они не могли уйти. Они ждали воду, не могли так просто уйти, не дождавшись воды, значит, напали немцы. Пока так рассуждаем. Вдруг какой-то легкий свист из кустов. Вскочили. А это отец Саши Аншакова, которого мы называли Батя, он в отряде был завхозом. Он нам рассказал. Как только вы ушли, через какое-то время, он был на посту, вижу, идут немецкие каратели, я выстрелил, как положено, предупредил, поднял тревогу. Бросился бежать к отряду. Мне вслед дали очередь. Могли немцы его прикончить. Его спасло, что там был такой обрывчик, он бросился в кусты в этот обрывчик, зацепился ремнем карабина за кусты, потерял карабин, без оружия прошмыгнул в заросли, немцы прошли мимо. Отряд вскочил и бежать. Драпанули по хребту. Правда он рассказал, или не правду, не знаю. Может быть, просто остался, потому что не хотел бросать сына. Нам стало приятнее. Он умудренный опытом, пожилой, член партии (смеется), ближе был к начальству по своему положению, Батя. Он вроде сразу стал старшим в нашей группе, стали его слушать. Мы принимаем решение, что делать дальше. Такое общее мнение у нас сложилось, идти по следам, видно, как уходили, по следам искать отряд. Найти отряд. Но заранее знаем, что мы можем потерять следы, как-то не найти, тогда такой запасной вариант, впятером ничего в лесах не сделаешь, голодные без продуктов, что ты сделаешь. Уже осень. В лесу холодно. Значит, надо идти к линии фронта, переходить линию фронта, уходить отсюда. Приняли такое решение, встали. Батя развязал свой вещмешок, достал кусок хлеба, пожевали мы немножко. Уже стало веселей. Мы встали и пошли. И тут прямо чудеса, только-только прошли, валяется сумка от американского автомата, брошенная. Думаем, туды ее мать, патронов то вообще нет. На столько паника, когда бежали, что владелец автомата бросил сумку. Патронташ этот, остался без патронов, только один рожок в автомате. Смотрим, что-то белеет. Наволочка с сахарным песком, но уже там совсем мало, маленький узелочек. Радость, что есть какой-то продукт. И тут же рядом узел с табаком. Тоже забираем. Проходим еще 100 метров, опа, рюкзак, значит, правильно идем по следам. Рюкзак Рындина, председателя Райисполкома, труса, который за собой таскал барахло. Не смотря, что у нас такое положения, засмеялись: Как он мог бросить свое добро. Это же немыслимо, чтобы он бросил. Так, значит, его припекло, что он бросил свое барахло. Тут же развязали, рюкзак хороший, туристический, темно-синий - там только барахло. Оставили, за чем оно нужно. Дальше пошли по следам. Короче говоря, сокращаю. Мы долго-долго шли, потеряли следы. Мы остались без отряда. Пошли по второму варианту к линии фронта. Куда? В Новороссийск. Мы сунулись по направлению к Абрау Дюрсо. А там все насыщено войсками. Это же прифронтовая зона, напоролись на немцев. Перестрелка. Ели оторвались, ушли.
Опять сели и подумали. А перед тем, как идти к линии фронта, перед тем, как мы напоролись, между Пузыревым, он же старше нас, мы, пацаны, трое. Батя и Пузырев между собой спорят. Пузырев говорит: Надо идти, вернуться к Анапе. Сделать круг. Выйти к железной дороге в районе станции … перейти железную дорогу, Новороссийск на берегу, хребет, а за этим хребтом выйти и туда дальше. Это его план. А Батя говорит, пойдем напропалую к Абрау Дюрсом. Батя оказался не прав. Мы не сумел пройти. Тогда решились по второму варианту, который предложил Пузырев. Мы пошли. Мы еще там петляли. Мы не то, что просто ходили, немцы же уже прочесывали и ни одним отрядом. Идут цепью, пуляют из автоматов по кустам. Ночью спим, днем идем. То днем спим в кустах, ночью идем. Разными вариантами. Короче говоря, все щели проходим, вышли к последней горе. Вечером, поздно, наблюдаем Анапу, наши корабли подошли, на рейде, военные корабли и с корабельной артиллерии пуляют по городу. Между прочим, у меня есть записи, где подробно очевидцы рассказывают. Безобразие было. Мы там посидели, голодные, конечно. Опять в лес и пошли. Все селения обошли, короче говоря, через трассу на «Туннельную» Синегорье обогнули, вышли к железной дороге. Сахар, чтобы не нести, Батя кружкой разделил, по две кружки каждому. Кружка небольшая. Сразу съели по кружке сахарного песка и водой запили. Вроде и запасов уже и нет. Забыл сказать, что мы один рюкзак нашли с сухарями.
Выходим к железной дороге. Как мы вышли. Еще не видим железную дорогу, но знаем, чувствуем, что где-то здесь. «Туннельная» станция, канонада слышна со стороны….
Идем и мы выходим, вот станция «Туннельная», если по дороге от «Туннельной» по железной дороге, по такой дороге на Краснодар, то следующим будет поселок Горный, а потом Нижний Баканский. И вот мы вышли к Горному. На окраину. Между «Туннельной» и Нижним Баканским. Мы еще не видим, еще не подошли к железной дороге, только подходим. И вот еще такой момент скажу. Только идем по лесу, бездорожье, и вдруг ощущаем трупный запах. Жарко же, солнце. И мы в кусты, а там моряков наших побито, многие-многие десятки. Черные, их не узнать, только видим, что все во флотской форме. Между прочим, и другие партизаны, которые остались в живых, тоже натыкались на такое. Там десятки мы не видели конца, где кончается место, где уже нет трупов. Немцы, наверное, окружили матросов. Лежат в разных позах уже черные. Вонища, невозможно дышать. Тут дальше смотрим штабель, маленькие ящики, 2-3 ящика разбитых, высыпались патроны к нагану. Но за чем они нам? Ракетница валяется, за чем она нам? Не трогаем. Почему я это захотел рассказать, тут же смотрим недалеко от штаба наша полуторка, автомашина. Заднее колесо гранатой разорвано. Она вот так набок, уже откинута, а на ней горой книги, библиотека. Потекли до земли из кузова. А это же моя радость - книги! Я как бросился, смотрю Стендаль «Красное и черное», «Красные корсары». Я схватил, подержал их. Ну что делаешь? Я стою и думаю, ну какой идиот, именнокмандир какой-то, приказал по горам почти по бездорожью, тащить это, ехать, машиной везти, может быть, раненых надо было вести, продукты в конце концов, но книги везти в горах по бездорожью. Это уже непонятная глупость, дурость. И вот мы еще немножко прошли, наконец, выходим с горы. Нет, там еще село было, меня Батя послал раздобыть покушать. Я ходил один, они сидели, боялись идти. По дороге мне попался полицай-староста. Но это долго рассказывать.
Вот подошли мы. Видим внизу железная дорога. Поселок Горный у нас справа. Железная дорога, а параллельно ей вот такая дорога идет. Почти над железной дорогой, выше чуть, два домика, у каждого домика огород. То ли железнодорожники там живут. У одного домика никого не видно, у второго домика тут в огороде копошится девушка. Батя мне приказывает, иди, раздобудь что-нибудь покушать. Голодные же. И спроси, что слышно, где фронт. Мы то идем вслепую. Слышим канонада в Новороссийске. Спустился туда. Без оружия. Вид у нас был страшный. Заросшие, вшей полно. Голодные, истощенные. Я разговариваю с девушкой, прошу покушать. «Вы что из леса? - спрашивает». «Дай покушать, если есть». Пошла, вынесла 5-6 огурцов, кусок хлеба, 2 яблока. Я спрашиваю: «Ты не слышала, где тут фронт?». «Фронт уже в Сочи». Она не умышленно врала, просто были такие слухи. «Как в Сочи!». Я ошарашен. Ночью особенно была слышна крупнокалиберная пулеметная стрельба со стороны Новороссийска. Она говорит: «Это не фронт. Это там цензаводы в Новороссийске, и там немцы окружили батальон морской пехоты, матросов. Идут бои. Немцы их добивают. Поэтому и стрельба оттуда. А фронт уже в Сочи!». Это вранье, конечно. фронт действительно был в Новороссийске, дальше же не пустили немцев. Я вернулся к своим, рассказал. Мы были убиты таким сообщением. Посидели, помолчали. Батя говорит, что будем делать дальше? Мы не сумеем дойти до Сочи, физически не сможем. Это же не просто идти, опасно. Я предлагаю всем бросить оружие и выйти из леса. То есть спасайся, кто, как может. Я говорю: Вы куда пойдете? Он же с сыном. Он грубовато, оказался не совсем хорошим человеком. Даже грубо мне ответил: «Не спрашивай меня, идите своей дорогой, нам троим говорит, а я свою дорогу с сыном найду». Вот так грубо ответил. Ну что же. Пожали плечами мы со Славкой. Я спрашиваю Пузырева: «А вы куда пойдете?». «А он - я, я… - такой трусоватый был. - У меня в Нижней Баканке, - а тут идти совсем мало 2-3 километра - сестра всю жизнь там живет, постоянно, замужняя, семья, дом. Пойду к сестре, постараюсь устроиться там». Мы сидим со Славкой, а мы что будем делать, куда нам идти? И тоже сидим вслух рассуждаем, что тоже в Анапу нельзя. Нас там знают, арестуют, расстреляют и все прочее. Куда идти? Славка предлагает. А он родом не анапчанин, но в Анапе давно живет, много лет. А родом он со станицы Красноармейская, за Кубанью, за протоком, за Краснодаром в сторону Ростова, далеко. «Там полстаницы по фамилии Задорожные, это все мои родственники». И мама у него и сестра жили в Анапе, я у них часто бывал. Его отец работал заместителем начальника анапского порта. На набережной они жили. Знал его семью, и они меня хорошо знали. Его мать и сестра еще перед приходом немцев уехали, отец с Райкомом партии с партийным архивом на «линейке» уехали в Сочи. Благополучно потом туда прибыли. А мать и сестра в Красноармейской у родственников. Он мне предлагает, давай к моей маме. Это дальний путь. Ну что же? Патриотизма у нас было много, были еще настроены по-боевому. Тут же при всех такой вариант, пойдем туда, если благополучно дойдем, дома у него приведем себя в порядок. Помоемся, пострижемся, а оттуда двинем в Краснодар. Это, конечно, глупая мысль. А за чем? В Краснодаре наверняка должны быть подпольщики, детские такие рассуждения. Обязательно найдем подпольщиков, ну, все ясно. Да, оружие же. Мы так сидели, тут такие скаты, выступает скала, под ней щель. Мы все пятеро берем свои карабины, масленки, масло вылили прямо в ствол, все смазали. Сашкино одеяло пополам разорвали, половина мне, половина ему. Одеялами укутали карабины, капитально их завязали. Под эту скалу Сашка залез, выгреб этот щебень, сложили и щебнем загородили. Остались мы без оружия. Мы первые встали, спустились к этим домикам, вышли на дорогу. Тогда асфальта не было, шоссейная дорога. Вышли на шоссе. Пошли в сторону Крымской. В сторону Краснодара.
Можно рассказать дальнейшую судьбу этих троих. Пузырев остался жив. Жил у сестры. Я с ним после войны встречался. А Аншаковы, они ушли, аж на побережье Азовского моря, Черноярковская станица, аж под Ейском, очень далеко, сумели пройти. Там устроились в бывший колхоз, работали, а потом, когда немцы угоняли население, отступали. Отец попал в лагерь военнопленных, но остался жив. После войны он жил в Анапе. А Сашка, его немцы на работы забрали, он попал в Калабрии на юг Италии. Вот куда его судьба занесла! И так его освободили англичане. Взяли его в воинскую часть, он говорит: Я еще был вторым номером минометчика. Еще участвовал в некоторых боях с англичанами.
На сегодняшний день из двух отрядов мы остались вдвоем, Сашка и Я. Он живет за рынком. Но что-то 3-4 месяца от него ни слуха, ни духа. Звоню по телефону, не могу дозвониться. Как бы он не умер, потому что он болел, и он старше меня на 2,5 года, с 1924 года рождения. Поэтому я думаю, что я вообще остался один.
- А.Д. 3-я отряд, что с ним?
- Сейчас все расскажу. Мы идем. Странно себя чувствуем. Со стороны Новороссийска сплошной поток немцев и румын. Машины, обозы. Это такое непередаваемое чувство. Только что стреляли, воевали. А тут чуть ли не плечо к плечу идешь, проходим мимо. Солдатня идет строем, едут немецкие подводы, техника идет, бронетранспортеры, машины немецкие. Такое ощущение необъяснимое. Вот они идут рядом, ощущаешь их запах.
Остановлюсь в Нижнем Баканске. Идем, идем и вот уже станица Нижнее-Баканская. Там железнодорожный узел. Там одна дорога идет по центру. А там немцев видимо невидимо. Прифронтовая же полоса! Забито немцами. Мы идем, тут кювет, уже по станице, по улице, с двух сторон кювет. По кюветам солдатня сидит с котелками, обедает. Тут сидят, мы идем, чуть ли не переступаем через солдат. Они так на нас смотрят, болтают между собой, такое неприятное чувство, чуть ли не переступаем через них. Немец один что-то нам говорит, спрашивает. Мы ничего не понимаем. Дальше пошли. И вдруг сзади окрик, по-русски, конечно: «Эй, инженеры, стойте!». Я так глянул, посередине дороги стоит рослый немец, в форме, но по-русски чисто крикнул. Я говорю: «Славка, не оглядывайся, иди вперед». Он опять: «инженеры, стойте!». Куда деваться! Мы в окружении, кругом немцы, куда убежишь. Встали. Он медленно подходит. Немец, но говорит по-русски. «Кто такие, куда идете?». А мы уже со Славкой выработали легенду. Если будут допрашивать такая легенда. Мы Анапу не упоминаем. Мы родом со станицы Красноармейская, там живем, там наши родители. Перед оккупацией, жить нечем, пришли на заработки в Новороссийск и работали на заводе грузчиками. А теперь разбомбили там все. Бои идут. Документы наши пропали. И наша зарплата наша пропала. И вот теперь мы идем домой в станицу Красноармейская. Эту историю мы ему быстро рассказываем. Он выслушал. А эти тоже сидят, смотрят, слушают наш разговор. И говорит: «Вы врете. Вы из леса». Не партизаны говорит, а вы из леса. «Нет, что вы?!». «Тогда вы сбежали из лагеря». «Какой лагерь!». «посмотрите какие вы заросшие, вы все мне врете». Говорил чисто по-русски, наверное, он русский. Ну, ладно. Так с пренебрежением все сказал. «Посмотрите, на кого вы похожи, вы вышли из леса, партизанили. Что это такое?». И берет вот так пальцем, а у меня же противогазная сумка, а там фляга. И у Славки тоже самое. Коричневая рубаха расстегнута, а под ним флотский тельник. И больше ничего флотского нет. Зато у Славки флотские брюки клеш, а тельника нет. Конечно, подозрительно. Он еще вот так показал головой, посмотрел-посмотрел, потом говорит. «Идите и немцам не попадайтесь!». Громко так сказал. Немцы слышали, но, наверное, ничего не поняли. «А вот от этого, - дергает за противогазную сумку - избавьтесь. За чем она вам нужна. Идите». Мы оернулись, пошли не живые не мертвые. Гадаем, кто он. Я до сих пор этого не могу понять. Говорил на чистейшем русском языке. Сказал, идите не попадайте немцам. Вот такой эпизод.
Мы вышли и пошли дальше. На этом прекращаю за себя. Потому что там дальше уйма приключений.
А с отрядами вот что. Потрепали первый раз каратели третий отряд, и остатки, уже пол отряда, разбежались, кого убили. Остатки нашего отряда, наш отряд, когда уходил, мы его не нашли, в конце концов, они нашли командира и комиссара. Остатки уже этих двух отрядов слились. Их уже стало меньше. Потом они дальше ушли в леса близ станицы Раевской. Тут опять их преследовали каратели. Все время на шее у них сидели каратели. Они ушли аж в Черную Гастагайку, так речка называется, Темный бук и лес. Они там отсиживались. А там кое-какие мелкие группки, человек 15, до 20 человек из первого отряда, тоже бродили по лесу, тоже разбитые, вот они соединились. Это уже из трех отрядов. Дальше Камышеватские партизаны присоединились. Вот собралась такая группа чуть более сотни человек. А потом они еще встретили новороссийских партизан. Уже была смешанная группа. Уже наш командир Терещенко, уже не командир, там уже Егоров из Краснодара командовал всеми. Дальнейшая их судьба - это трагедия. Они оттуда опять перешли сюда, по этим горам в Лобановое ущелье. Встретили матросов, которых высадил катер-охотник из Геленджика, разведчиков. С ними общались. Там группа матросов человек 6-8. А матросы были с рацией, узнали от наших обстановку, они по рации вызвали опять охотник, подошел ночью, сели уходить. Рындин, вот этот трус, как потом смеялись после войны, все равно до конца остался трусом, говорят, где-то нашел мыла, наелся, чтобы имитировать заболевание, кричал: «Я больной, я больной!». Он и раненые на катере ушли в Геленджик. А они продолжали бродить, их преследовали. Опять в те леса ушли, опять вернулись. Короче говоря, дело идет к осени, уже холода, дожди пошли, ночью изморозь, они мокрые, голодные, невозможно сказать, чем они питались. Голод, где возьмешь еду? И судьба их такая. Там Подгорная, у железной дороги, там организовали одну большую группу партизан. Командир Камышеватского партизанского отряда говорит: «Я выведу через линию фронта, я знаю здесь все места». Ему доверились. Он организовал большую группу и повел. И всех сдал немцам, и сам сдался. Потом был такой разговор, что он, в конце концов, с немцами ушел, когда отступали аж в Ровно, где действовал Кузнецов, наш разведчик. И в Ровно был в полиции, и там был убит. Такая его судьба.
Потом партизаны стали растекаться. Еще одна группа, Терещенко, человек 12 собралось уже более-менее физически крепких, выдержали голодовки, еще держаться. Говорят, мы пойдем через линию фронта. За хребет Новороссийский. Их судьба такова. Напоролись на немцев, все были перебиты. Так был убит мой командир Терещенко. Там такие трагедии были. Там еще группа уходит, раздевали своих же, это же безобразно. Тут уже порученец, брат комиссара, жил здесь рядом, умер лет 5 тому назад. Я общался с ним, вспоминали. Он перешел линию фронта. Он мне боялся рассказывать, при советской власти страшно было говорить, даже то, что я сейчас рассказываю, это же нельзя было говорить. Посадили бы. Он мне говорит, безобразие, группа собирается идти, начальство, а обувь вся разбитая, прямо идут, а партизаны все обессиленные. Кто сидит, кто лежит. Видят на ком хорошая обувь, снимай ботинки! Видят у другого партизана фуфайка целая, снимай фуфайку! Переодевались в добротное. Это объясняли тем, что идут выполнять спецзадание. Даже такие безобразия были! И сейчас страшно рассказывать, что было.
И потом же, в конце концов, их осталось около 70 человек. Такая группа. Со всех трех этих наших анапских отрядов. Кравченко дядя Леня, комиссар. Рана поджимала, он ходит. И они пошли через линию фронта. Уже деваться было некуда, уже заморозки. Они бы пропали. И 18 декабря 1942 года перешли линию фронта. Совершенно случайно, не ожидали, еле двигались, шли. Они вышли от железной дороги от поселка Горного там станица Неберджаевская, есть такая, за хребтами от Новороссийска. Они ночью вышли к станице, еле-еле ползли, обессиленные от голода, в жутком состоянии. Вошли в русло речки. Оно полусухое. Местами сухое, местами проваливались в воду. А холодно же, мокрые. А почему так шли, боялись, что дороги заминированы. А речку нельзя заминировать. И они по воде и по сухому руслу шли, шли. Наконец, в какой-то момент выходят, там поляна видно. Где немцы, ни наших ни немцев не слышно не видно. Это уже вечером они вышли. Легли и вот тут замерзает Салтановский, мокрые же, такой был боевой парень. Жора Салтановский. Кто-то еще. Погибают вот так. Утром проснулись, тишина никого нет. Уже невмоготу, замерзают. Такое состояние, сколько еще идти. И они позволили себе, уже не ночь, можно разжечь костерик. Дядя Леня рассказывает, разожгли такой маленький костерик, чтобы чуть-чуть подсушиться, руки погреть. Развели. И вот этот пулеметчик Леха Черненко, совсем уже пацан обессилил. Дядя Леня рассказывал, как сидим. Руки протянул к костру, а потом раз на бок упал, мертвый. От истощения замерз. Умирали там. А наши были тут в 100 метрах и немцы были в 100 метрах. Как глупо! Кто ими командовал говорит: «Дуся Маркина, а ну-ка пойди вперед 200-300 метров, узнай обстановку, есть немцы, нет». «Я боюсь, а вдруг там немцы, иди рассуждать еще будешь». Она потом рассказывала, что взяла горсть махорки, если фриц остановит сразу кинуть ему в глаза. Приказали, куда деваться. Без оружия, конечно, встала и пошла. Они же ее видят. Она прошла до 100 метров, они же ее видят. «Стой, - по-русски. - Кто такая?». Ленька рассказывает. Видим, выходит наш красноармеец, второй за ним выходит. Слышим: «Ты кто такая?». Она говорит: «Мы партизаны!». А тут мы как увидели, силы откуда взялись, поднялись и пошли. До 70 человек вышли. Там пришли там командир роты или батальона за голову взялся, что мне будет от начальства! Вдруг немцев привели. Тут же дает приказ - заминировать. Их в сарай, надо же проверить, а вдруг там какой шпион. Их закрыли в сарае. Так хоть сухо, более-менее тепло. Потом все хорошо. Кто остался в воинской части, кто выполнял спецзадание.
Короче говоря, отряда не стало.
- А.Д. Что с вами?
- Коротко скажу. Фриц нас отпустил. Идем по станице. Прошли на выход. Дело к вечеру. А тут по заборам кругом приказы, хождение до 6 вечера, потом комендантский час. Всем посторонним, или как-то по-другому, я уже забыл формулировки. Зарегистрироваться у коменданта. На ночлег к местному населению пускать прохожих только по справке от коменданта или от атамана. Уже в станице был казачий атаман. Уже подходит ночь, сумерки. Уже 6 часов. Скоро будет 6 часов. У меня были часы на руке. Надо где-то переночевать. Уже не хочется на земле. Уже холодно. Давай, попросимся, чтобы крыша была над головой, в тепле переспать, впервые за сколько время. В какой двор не зайдем, никто не пускает. Неси разрешение от коменданта, один ответ. Надоело уже спрашивать. И у женщин и у мужчин никто не пускает. А, забыл сказать, зато мы хорошо пообедали. У меня же была плащ-палатка. Пришли: Тетя, дай покушать. Варит борщ, такой забытый запах. Мы уже забыли такую нормальную еду. Она грубовато так, идите, идите, много вам тут ходит. А мы: Мы вам заплатим. Или, может быть, вам нужна новая плащ-палатка. Она, как глянула, нужна! Дай погляжу. Развернула, она новая. Ну, сидайте. Мы сели. Она нам налила борща, что-то еще. Впервые хорошо наелись! К вечеру идем, думаем, где переночевать, никто нас не пускает. И вот уже вышли со станицы, а там железная дорога, тупики, от станции идет много дорог, разъезды там всякие. И так в стороне железно-дорожная будка. Стандартная будка железнодорожника. Я говорю Славке, Славка, сколько приходилось читать книг, железнодорожники всегда были за красных. (смеется). Всегда они за наших были. Давай, зайдем, он пустит нас переночевать. Мы заходим. Там такой тамбур маленький метр на метр, а дальше дверь. Светомаскировка. Из щели еле пробивается свет. Открываем дверь. Там маленькая комнатушка.Сол. За столом сидит полицай, повязка полицая, автомат немецкий у него здесь и железнодорожник в железнодорожной форме. Уже дед. На столе четверть самогона, примитивная закуска, хлеб, лук. Уже пьяные. Железнодорожник не сильно, а полицай сильно окосел. «Кто такие?!». Мы - пустите переночевать, холодно, хоть будем сидеть здесь в тепле. А свет у них - на столе тыква, карбидная лампа. Банку вставляли в отверстие, карбид бросали - карбидная лампа. Тут происходит такое. Железнодорожник спрашивает: «Кто вы такие?» Мы рассказали свою легенду. «Брешете вы». Мы уже не рады, что зашли, уже не знаем, как развязаться, чтобы уйти отсюда, но уже никак не уйдешь. Железнодорожник встает, покачнувшись. Пьяные. Говорит: «Хода, - этому полицаю, - ты присмотри за ними, а я раз скажу до господина фендфебеля, хай, разберется, кто они такие». Встал и пошел. Думаем, влипли, что делать. За дверью темнота. От сидит в метре, полтора от нас. Достает газету, хочет закурить, табак у него сыпется. Тут мысль возникает, сколько нас учили в истребительном батальоне, как расправляться. Всяким приемам. «Кимас озеро». Скажу почему махорка. Там тоже наш солдат-лыжник, его финн задержал, он пристегивал лыжи, а финн уже стоит. Он тогда поднимается, из кармана горсть махорки достает незаметно, и финну в глаза, и ушел. Мы все это знали. Приемы учили, махоркой засыпать в глаза. Появилась сразу эта мысль. Мы со Славкой друг на друга посмотрели, все поняли. Я говорю полицаю, у него табак рассыпался, я ему говорю: «У меня есть хорошая махорка, гродненская махорка. Хочешь?». «Давай!». Пьяный еле говорит. А из кармана беру пригоршню этой махорки. А Славка руку за спиной держит. Я забыл сказать, что у нас были финки. Оружия не было, а финка в чехольчихе у него за спиной была, под рубахой. Я поднимаюсь, и Славка за мной. Я говорю: «На!». И еще вот так за голову его, и махоркой, раз, ему в глаза! И Славка в этот момент ножом точно в горло, как учили в истребительном отряде. У него автомат лежит на коленях, не на ремне, а сразу хватаю автомат. А тут уже голов: «Господин фендфебель, они вот туточки!». Идут. Мы с полицая стянули шапку, погасили карбидную лампу. Погасили. Открываю дверь, Славка за мной. Темнота страшная. Я из автомата, фриц падает. А железнодорожник, как заорет: «Партизаны!» И бегом. Бежит и во всю глотку кричит: «Партизаны!». А тут уже сопки начинаются, надо через несколько путей проскочить. Там сопки и лес. Мы к сопкам. Мы слышали выстрелы. А мы не знали, там станция, там были посты. Стали стрелять ракетами, освещать. Нас осветили. Мы бежим, близко до сопок, обидно близко. Бежим, через эти пути прыгаем. А там дальше в конце этих путей перевернутая дрезина вверх колесами лежит. Тут такая мысль, добежать бы до дрезины, добежать бы до дрезины. А с того дальнего поста уже бегут два фрица. Нас заметили. Ракеты, свет. Мы только к дрезине и они тут, уже подбегают. И вдруг Славка в шаге от меня, я не вижу, что он делает, и вдруг Славка мне кричит: «Ложись!» Я инстинктивно падаю мордой вниз и тут взрыв. А он взял у фрица гранату, в голенище торчала граната, я же и не знал. Это же все быстро, он не успел мне сказать, раздается взрыв. Там еще кто-то шевелится. А из автомата по этому фрицу. Поднялась какофония, стрельба. Трассирующие пули, это с постов. Тут уже в открытую бегом. Добежали до кустарника в сопку, прекратили стрелять. Бесполезно. Ушли. И вот мы карабкались, более-менее высоко забрались, уже никто не преследует, глубокая ночь. Попадали, лежим. Встали, начались истерика. Сели, передохнули. Славка говорит: «а здорово ты махрой ему глаза засыпал!» Смеемся неестественным смехом. Я говорю, а ты! Как мы расхохотались. Началась у нас какая-то истерика. Хохотали до упаду. Славку чуть ли не рвать начало, именно истерика была. Потом успокоились. Провести надо как-то остаток ночи. Холодина, дрожим. Легко одеты. Невозможно, земля, как лед. На земле лежать невозможно. Мы думали, думали, вот так прижаться друг к другу, чтобы тепло шло друг от друга. Разнее позы хотим принять. Даже такую, в конце концов позу приняли, и то бесполезно, что легли, как говорят валетом…получается носом в задницу. Но уже терпишь. Получилось, что в свою очередь я ему то же самое. 15 минут полежали, щебенка же, твердая, холодная. Встали. До утра, как-то перебились, досидели. Утром стали думать, давай, спустимся, да, еще перед утром, сумерки, темно было, и мы незаметно, незаметно уже обошли то место, спустились, опять пересекли основную железную дорогу на Краснодар. Все дальше, дальше, окраина этой станицы - Нижний Бакан, и там тоже кустарник, заросли, уже лес начинается. Я остался в кустах, а Славка пошел в крайний дом. Достал у какой-то бабушки покушать. Примитивная такая еда - кусок хлеба, яблоко, но все-таки поели, подкрепились. Сидим в кустах. Я уже хорошенько рассмотрел трофейный автомат, посчитал патроны. 6 патронов в рожке. Что будем делать? Сидели, опять же мы не хотели уходить от войны. Поговорили, давай сами идти к линии фронта, вдвоем. Попытаемся, а не получимся, тогда уже пойдем в Красноармейскую. И мы поперлись. С Нижней Баканки пошли в горы, станица Небержаевская осталась слева, и мы пошли и пошли. Так вот. Стоит ли рассказывать? Шли, шли чуть ли не напоролись на немецкую батарею, дальнобойную. Она была в лесу. Благополучно ее обошли. Отдыхали шли, опять отдыхали в горах там. А потом так застала нас ночь. А уже стрельба близко. Уже где-то передовая вот-вот. Совсем близко. Наступает ночь. Мы идем по дороге, горы, щель такая. А потом вот так склон горы. Проходим, там вроде, как земля. 2 землянки, вырыт склон. Между прочим, дядя Леня там тоже был. Видим землянки, давай туда, пересидим, отдохнем там. Вечер, но уже темно. Мы зашли в одну землянку, а вторая дальше, как до дерева. А тут слышим фрицы идут, патруль что ли, человек 5-6, и разговор ближе, ближе, нам уже не уйти, как в мышеловке. Тут нам счастье помогло. Они подошли, видно патруль, тоже захотели отдохнуть, и зашли во вторую землянку. Один остался снаружи, как часовой, а они там курили, дымом сигаретным потянуло. Этот у входа помочился. А мы сидим неживые и не мертвые, а ну заглянут сюда. Но все обошлось. Они отдохнули и ушли. И мы пошли. Мы идем, идем, тоже по руслу шли. Мы перешли линию фронта почти на том же месте, где и наши. По тем местам шли. Подошли, уже там была передовая. Так удачно, бурелом непроходимый, лезем через него. Дальше уже проволока. Не проволочное загрождение, чтобы там столбы, а просто протянута, а там уже фрицевский разговор, тишина же кругом. И мы как раз удачно прошли между ними. И вот мы шепотом: Ну, что. Это же передовая! Давай вперед. Переползем через проволоку, и там уже где-то близко наши. Такие вот рассуждения. Только начали ползти. И зацепился за проволоку. Тянет и тянет. Что-то там затарахтело, забренчало, немцы взбудоражились. Стали стрелять осветительными ракетами. Короче говоря заметили нас. И мы в открытую вскочили, и не туда к нашей проволоке. Уже на нейтральной полосе стрельба, трассирующие пули, со стороны немцев стреляют, со стороны наших тоже стреляют, и мы назад. А тут опять ракетами освещают, уже видели нас. Какие-то фрицы в стороне бежали, и я выпускаю последние патроны, и бросил автомат, уже как тяжесть, только мешает бежать, и я его бросил. И мы бежали, бежали. Утром вышли в какой-то поселок, подошли в крайний двор, спрашиваем, где мы? Горный. Мы вернулись назад. Хозяйка нас накормила хорошо, мы были там весь день, в сарае нас прятала. Накормила хорошо, мы помылись. У нее сын. Мы сидели разговаривали. Мальчишка моложе нас, лет 12. Отец у них железнодорожник, в армии. И мы у них в сарае. А вот она железная дорога рядом. Раз отец железнодорожник, то у него всякие ключи, приспособления для работы на железной дороге. Видим две тормозные колодки, башмаки. На рельсы ставятся, закрепляются. Я впервые их увидел, я и не знал. Пацан нам все объяснил. Сразу мелькает мысль: Славка, а давай их поставим, все равно нам идти. Забрали, короче говоря, пошли. И мы их поставили. Стали думать. Мы уже замечали, что эшелоны больше идут в Новороссийск, чем обратно, значит, надо поставить в эту сторону. Короче говоря, поставили, закрепили и пошли. Не знаем, была или нет авария. Да и вот тут, что делать? Мы опять в Горном, опять нужно идти через Нижнюю Баканку. Другого пути нет. Куда деться, надо идти через эту станицу. И пошли, она там близко. Приходим, утром считай. Квартал, два, три прошли. Навстречу едет на велосипеде полицай. Видим повязка, автомат висит. Казак какой-то, полицай. Остановился. «Кто такие, куда идете?». Коротко рассказали легенду. Он там посмотрел, посмотрел, говорит: хлопцы, вам идти через Крымскую станицу. Сейчас город Крымск, тогда была станица. Вы там не пройдете, там столько войск, на каждом шагу патрули, часовые, вас задержат. Я вам не советую идти, все равно вас поймают. Мой вам совет, идите сейчас к атаману. Он выдает пропуска таким прохожим, как вы. А с этим пропуском вас немцы пропустят через Крымскую. Сел и уехал, вот такой оказался полицай. Мы сели во дворе на скамеечку, рискнем что ли, рискнем! Идем по главной дороге, там и сейчас этот дом сохранился, Атаманство и в этом же доме немецкий комендант. Мы вошли во двор, а во дворе народ. Старики немощные, бабушки. Больше женщин, пришли за пропуском. Оказалось, порядок такой. Надо зайти к казачьему атаману. Он разбирается, если что выписывает пропуск, нужен для этого только советский паспорт, больше нечего. Потому что считали, если без паспорта, то из плена или от немцев сбежал, а если есть советский паспорт, то беспрекословно выписывают пропуск. В основном там были женщины. А женщины с узелками куда, в основном разыскивают в концлагерях родных. Менять барахло на еду, вот было такое движение, в основном были женщины. Мы все это узнали, подошла наша очередь, и мы заходим к атаману. Сидит такой уже в возрасте, голый череп, лысый. Но не старый, черные усы, черная бородка. Конторская мебель, он сидит за столом. «Кто такие?». Рассказываем легенду, кто мы такие. Он тоже подозрительно смотрит и говорит: «Ребята, вы врете! Я уверен, вы вышли из леса». Вот, пожалуйста, атаман, какое его дальнейшее поведение. «Я то пропуск выписываю на дальнейший путь, но на пропуске ставит печать немецкий комендант, вон там по коридору дверь. Он вас не пропустит, какой у вас, это вызовет сразу подозрение. Какие вы рабочие из Новороссийска. У вас деньги есть?». У меня было 30 рублей случайно оказались в кармане. «Хватит. Иди в парикмахерскую, подстригитесь. Приведите в порядок одежду и потом придете ко мне. Я постараюсь вам выдать пропуск». Вот какой оказался атаман!
- А.Д. Повезло.
- Да. Пришли в частную парикмахерскую. Молодые ребята открыли частную лавочку. Зашли со Славкой, сели по креслам, молодые ребята начинают стричь «под польку». Говорят, смотри, сколько у них вшей! Ну, достигли, по 10 взяли. В станице пруд, вышли к пруду, вокруг немцы сидят, ноги моют в пруду. Мы тоже помыли там ноги, перемотали портянки, более менее привели себя в порядок. Немцы, между прочим. Не могли терпеть стриженных, это значит солдат, сбежал. Мы опять попали к атаману. Он говорит: «О, братцы-кубанцы, теперь вид у вас уже приличный». Тут же выписал бумажку, пойдемте к коменданту. За столом стоял немец. Настроижайший вид у него на морде. Атаман ему все объяснил, и дает пропуск. Он понимает по-русски, но говорит со страшным акцентом. Мы опять рассказываем легенду. Он спрашивает: Как ваше имя. Фамилии мы наврали, а имена сказали точно. Я - Николай, славка - Владислав. И вдруг, когда Славка произносит свое имя, он аж позеленел от злости, говорит: «Ты есть поляк!». Славка говорит, да, нет я русский. Я говорю: Мы живем вместе в одном дворе, чего только не тарахтел. Атаман тоже вступился за нас. «Господин комендант, это наши кубанцы, мальчишки». Он смягчился. Говорит: «Я такой длинный пропуск, до Красноармейска это же далеко идти, я могу дать до ближайшего населенного пункта - до станицы Крымской. То, что выписал атаман порвал. Берет листок бумаги, написал по-немецки, поставил печать, красную печать. Мы взяли этот пропуск, идем, в какой-то степени испытываем радость. Одно то, что немецкая печать, что он там написал, мы не знаем. Это уже нас спасало от полицаев, и от таких железнодорожников. Стоит только показать, вот немецкая печать и все. Мы почувствовали себя вольно, без всякого страха идем. Дело к вечеру. Закончилась Небержаевская, дальше Саок Тере, винзавод там, сейчас туда туристов возят на экскурсии. Крайний домик, давай, под крышей переспим, везде же просят разрешения от коменданта, у нас есть, пустят. Чего нам боятся? Соблазн переспать в тепле. Смотрим, кого попросит. У третьего, четвертого домика стоит казак средних лет. Мы подходим к нему. Поздоровывались. Пустите нас переночевать, хоть в сарай. Кто такие? Мы рассказываем свою легенду. Показываем пропуск от коменданта. Он взял, посмотрел, входите, а там немцы, эссесовцы в черных мундирах. Он нас провел по ступенькам. Сидят фрицы, эссесовцы. У них ужин, стол, бутылки вина стоят, радиоприемник, звучит приятная мелодия. Они сидят, отдыхают, наслаждаются. Казак отдает нашу бумажку, тот прочитал.
 |
| Путь Н.П. Овсянникова осенью-зимой 1942 года |
Расспросили, кто мы такие. Мы рассказали свою легенду. Он долго думал, почему вы с пропуском и не идете дальше. Я отвечаю: Комендантский час, нас же задержат ваши же патрули, ночью ходить нельзя. Немец говорит: «Хорошо, вы боялись сами идти, вас поведут наши солдаты». Он что-то распорядился. Смотрим еще троих русских присоединяют к нам. Это были мужики явно армейского возраста. Здоровые, крепкие. Два автоматчика, фрица, командуют - пошли. Вывели нас и ночью повели по дороге в Крымск. А там идти 7 километров. Мы со Славкой идем, кругом лес, бежать бесполезно, расстреляют. Мы идем, чуть ли с жизнью уже не прощались, думаем, сейчас выведут с дороги, и расстреляют. Нет. Ведут и ведут, между собой что-то говорят. Приводят нас в Крымск. Там действительно часовой на часовом. Они им говорят пароль, нас пропускают. Часов 10-11 вечера. Приводят нас. Видите какие удивительные вещи бывают. Полицейский на велосипеде более-менее хорошо обошелся с нами, атаман прямо доброжелательно к нам отнесся. Комендант, что написал, мы не знаем, может быть, и хорошее что-то. Эти два автоматчика привели нас в маленький домик. Там часовой у домика. Один из наших конвоиров говорил по-русски плохо, но говорил. Нас привели в лагерь военнопленных. Колючая проволока, проходная, светит карбидная лампа, часовые немцы, целая свора полицаев. Кругом такой шум. Один из конвоиров говорит чуть ли на удивление не извиняющимся тоном, обращается ко мне и Славке «Нам приказали вас двоих отвезти к коменданту, а господин комендант ночью не работает, мы не знаем, куда вас деть, сейчас вас в лагерь, а утром вы подойдете к проходной и скажите, что вам нужно к коменданту и вас отпустят». Вот так вежливо. Нам везло. Он поговорил с часовыми. Мы зашли. На нас набросились полицаи, обыскали нас, у меня забрали часы. Они даже не на руке были, а в кармане.
- А.Д. Финки выкинули?
- Да, конечно. Про лагерь я не буду рассказывать, достаточно уже показано в кино, это ужас. В этом лагере было 3 тысячи наших пленных, большой процент узбеков, казахов и так далее, их откуда выковырнули из кишлаков, они белый свет не видели, а тут война, они ничего не понимают, они по-русски ничего не понимают, а тут их в армию, взяли в плен. Как уж русским доставалось в лагере, а им в 10 раз больше, хуже. Немцы дают команды, русские понимают, становятся. А они стоят, как бараны. Их палками загоняют в строй, бьют беспощадно, по голове дубинками. Им, бедным, доставалось на много больше, чем русским. Ни кормежки, ни воды не было. Наши бомбили. При нас бомбы попали в лагерь. Эти наши знаменитые «Ночные ведьмы». В печати пишут, ах, какие молодцы! Бомбили, летали на «По-2»! кидали, да, герои. Но кидали и на мирное население. Они не то, чтобы умышленно, лишь бы кинуть и улететь. Не хочется рассказывать про лагерь. Но, например, после бомбежку, сколько убитых было в лагере. Утром комендант Зеп построил. Он по-русски плохо говорит: «Мы будем делать костер, чтобы ваши летчики еще больше сбрасывали бомб, чтобы ваши свинячьи головы побить». Вот в таком духе. Смеялись, что наши бомбят. Больше не буду рассказывать за лагерь. Условия там жуткие.
- А.Д. Долго вы там были?
- 2 недели.
- А.Д. Не выпустили вас?
- Утром мы подошли на проходную, опять нам везет. Полицай говорит, их надо к коменданту. И нас фриц один ведет утром. Приводит в этот домик. Рабочий день у коменданта только начнется, зашли на второй этаж, полы вымыты, чистота, свежий воздух. Открыта дверь. Заходим. Сидит майор, комендант. Морда не привлекательная, суровая. Мы стоим перед столом. Вдруг по коридору чеканным шагом ближе, ближе к дверям, резкий поворот, заходит сюда, молодой, молодой фриц. Жгучий брюнет, почему-то. В идеально сшитой форме. Весь блестит от чистоты. Поприветствовал коменданта. Это оказался переводчик. Мы опять все рассказали коменданту кто мы такие. Он нам объясняет, отпустить вас не могу, буду звонить в станицу Красноармейскую и узнаю, действительно ли живут там ваши родители, если получу положительный ответ, напишу вам пропуск, а пока вы будете в лагере. Нас опять повели в лагерь. Я говорю: Славка, кто там будет звонить, я не верю. Чепуха это все. А если и позвонят, моих родителей там вообще нет. Открыто при часовом говорим, надо бежать. В лагере у 90% дизентерия. Надо бежать, а то подохнем. Вся территория загажена. Жутко рассказывать. Таким образом, мы остались, никто нас не вызывает, пропуск не дает. Находиться в лагере - подохнешь с голоду, не кормят. Умирают там пачками. Спасение только в том, что каждое утро немцы берут на работу. Машинами подъезжают, пешком строем. Берут на разные работы. Мы разговорились с пленными. Они говорят, ребята, бежать можно только с работ, с территории кругом колючая проволока не убежишь. Если некоторые избегали работы, были такие. Мы наоборот напрашивались. Порядок такой. Утром на проходную приезжают немцы. Дают заявки охране, нужно 40, 50,10 человек. Становись в строй, отчитывают и пошли на работу. В первый день 30 человек становись, мы встали добровольно. Нас на машине повезли на вокзал. Там на запасных путях стоят платформы с бревнами. Надо было выгружать этот лес. Целый день работали. Вымотались. Сбежать нельзя. голое место, кругом немцы, все на виду. Не буду все работы перечислять. Дни идут, ни как не убежать. Один интересный случай. Крымский консервный комбинат, знаменитый на весь Советский Союз был. Получилось так, все стремятся туда попасть, все же голодные, а там консервы. А выпускали там одни единственные консервы - в металлических банках горошек в томате. Больше никаких консервов. Мы услышали, что там можно пожрать. Каждую утро приезжает мастер какого-то цеха. Она так любезно разговаривает с немцами. Как только ее увидят пленные, другие работы избегают, а тут все бросаются, немцы только палками отгоняют назад. Она стоит, как королева, вот этого мне. Выходит, считается счастливчик. Потом на меня показывает вот этого чернявенького. Я инстинктивно говорю: Я с другом. Выходи с другом. Мы выходим. Посадили на машины и привезли на консервный комбинат. Коротко расскажу. Там тоже приключения. Мы съели по пару банок гороха, наелись. Хотели взять в запас. Немец заметил, избил Славку. А я благополучно принес, украл со склада готовой продукции. Наелись, то наелись, но сбежать невозможно. Потом рыли котлован. Много разных работ. И вот, наконец, мы сбежали. Как? Когда уже потеряли всякую надежду сбежать, уже перепробовали много работ и никак. А когда потеряли надежду, то сбежали. Утром берут на работу. Называют - команда 200 человек, становитесь. Все избегали. Там тяжелые работы - лопата, кирка, строить профильную дорогу. С Крымска на Троицкую станицу, а Троицкая станица на Кубани. В чистом поле строить профильную дорогу, копать кюветы и профиль. Мы встали в строй добровольно. Вывели за станицу. Там когда выходишь с территории, из ворот лагеря, там народу видимо невидимо, ищут своих родных из всех уголков края. Едут, несут продукты. Ищут родных, поэтому народу масса. Когда строй выходит, немцы отгоняют, бьют женщин ногами, бывают дадут очередь вверх, отпугивают, женщины все равно лезут, кричат. Называют станицы, спрашивают, есть ли оттуда. Бывает, что есть. «Как фамилия?». Такой то. Находили родных. Некоторые сердобольные тут же подбегают суют в руки кусок хлеба, вареную картошку. Выходим, нам тоже сунули поесть. Мы убрали за пазуху еду. Кругом такой крик. Кричат: «Из Славинска есть?» Сзади из строя крик: «Есть!» «Как фамилия? «Себедаш». Вот такие крики. Много таких криков. И вдруг среди этого женский голос: «Из Анапы есть?» Меня, как током ударило, ору: «Есь!!!» Какая-то молодая женщина подбегает. Что-то сунула нам есть. «Вы из города? Как фамилия?». Мы называем свои фамилии. Верить, не верить запретная почта. Нашли. Мать говорит, что женщина сказала, что видела тебя в Крымске. Нас вывели за станицу. Надо идти к месту работы километров 4-5, уже начали строить дорогу. Идем в середине строя, рассуждаем со Славкой, куда сбежишь, кругом поле, мы привыкли лес, кустарник, горы. Чистое поле кругом. Выскочишь из строя, куда сбежишь, некуда. Работали до вечера, не сбежали, вернулись опять в лагерь. На другой день немцы опять нас затолкали в эту команду, опять на дорогу работать. И вот тут сбежали. Как? Нам везло неимоверно. Чудо какое-то! Мы уже знаем, вон там уже место работы. Идти с полкилометра. Дорога в поле, а идет по насыпи, метровой высоты небольшая насыпь. Идем в шеренге по 6 человек, в глубину 200. Кругом автоматчики, не так много, но есть. И вот, когда оставалось идти совсем чуть-чуть, вдруг один нерусский, может быть, азербайджанец выскакивает из строя и прыгает с насыпи, 3-4 метра отскочил, его подперло, дизентерия, снял штаты, присел. Тут же подошел немец, автоматчик, как разорался, бах его ногой, стал бить ногами. Строй весь встал. Фрицы сошлись к нему, молотили его ногами, убили. Мы видим, что он уже не двигается, в кровь разбита голова, все лицо. И тут из Троицка идет бортовая машина, немцы останавливают, это румыны. Приказали им забрать труп. Румыны бросили труп и поехали. И в этот момент, когда строй стоит, грузят труп на машину, я стою в середине строя. И тут один солдат, через насыпь водосточная труба, сантиметров 40, маленькая, как меня кто толкнул, я и Славке ничего не сказал, не знаю, как у меня мозги работали, я резко прыгаю и лег в трубу, слышу за мной Славка. Я его не звал, как говорится. Мы прижались, спрессованные в трубе. Лежим. Строй прошел. Фрицы прошли. Многие пленные видели, никто фрицам не выдал. Мы еле-еле вытиснулись, посмотрели. Сейчас подойдут к месту работы, посчитают, будет 198 - не двоих. Куда уходить, кругом поле. Вправо от дороги в метрах 300 какой-то кустарничек, и мы через поле идем сами не свои, мы на виду, близко место работы. Кустарник, а там заросли, трен, сыпучий, колючий, продрались сквозь него
Кое-что порвали из одежды. Кто-то не заметил початки, оставил, они уже подгнившие гнилые, противные, все равно ели, наелись до тошноты. А куда деваться? Пошли через кукурузное поле в сторону Троицка, работа осталась слева. Смотрим, молодая девушка пасет корову, дальше маленькое село. У девушки узелок, значит, там харчи. Мы подходим. Поздоровывались. Попросили у нее покушать. Мы такие голодные. Она говорит, у меня нет ничего, пойдемте ко мне домой, папа с мамой накормят вас, они у меня такие добрые. Как не поверить. Пошли. «А корова, заберут румыны». «Ничего. Не заберут счастье. Пускай пасется, она на веревке, забит колышек». Повела нас по огородам, говорит, у нас живет полицай, такой гад, выдаст. Огородами нас провела. Привела. Отец и мать добрейшие люди. «Вы из лагеря сбежали?». «Да». «Снимайте с себя вшивое барахло!». Женщина постирала белье. Тут же обед. Борщ, патока на второе. Хлеба дали. Тогда только началась оккупация, у жителей еще были харчи. Наелись хорошо, а тут солнце жарит, моментально наше барахло подсохло. Оделись. Очень хорошие люди попались. А девушка ушла пасти корову. Мы их поблагодарили. Отец девушки на столько был любезен, провел нас, говорит вы не идите по дороге, тут идет железная дорога на Троицк. Она разрушена. Наши отступали, танками растаскали. На насыпе эта дорога заросла бурьяном в рост человека. И там кое-кто из станичников ходит, пробита маленькая тропиночка среди этого бурьяна, гадюк много под ногами. Он нас туда привел. Мы идем. Прошли немножко. Навстречу идет женщина и мужчина. Остановились, так принято было всегда в оккупации остановиться, поговорить, узнать обстановку. Сели, закурили. «Кто такие?». Разговорились. «Мы из Анапы». «А вы знаете, крымское вино, массандровское, у вас в бухте затонуло?» «Конечно. На наших глазах все происходило». Я говорит, я матрос с этого «Эльбруса». Меня как швырнуло взрывной волной в море, упал, плавать умею. Вода теплая, лето, он выплыл на анапский пляж. Вот говорит, я так спасся с этого «Эльбруса». Вот такие бывают неожиданные встречи. Вот такие бывают неожиданные встречи.
Идти было непросто. Река Кубань, без конца вода и железнодорожные мосты, то метров 10, а то метров 20 длиной. Все мосты были взорваны. Приходилось по фермам перебираться в воде. Мы такие мокрые, но дни были жаркие. Так мы шли, шли уже окраина станицы Троицкая, уже чистое поле. Дорога уходит, нам идти не по пути. Тут разбитая будка стрелочника. Мы в ней переночевали. Там солома такая. А утром рано на рассвете пошли. Хочешь не хочешь по открытой местности. Зашли в станицу. Утро. Началось хождение. Страшная для нас задача - перейти Кубань. Мост был взорван нашими. Немцы навели понтонный мост, и он забит немецкими и румынскими войсками. И туда и обратно, поэтому и с той и с другой стороны пробка войск, обозы, машины, немецкая полевая жандармерия, бляхи у них такие в поясах. Они пропускают, регулируют движение. Пропустят 5 машин отсюда, потом оттуда. Проверяют паспорт, в советском паспорте немецкая красная печать, проходи. Нам нельзя. Подошли. Как пройти? Мы отличные пловцы, но переплыть, уже вода холодная, вряд ли. Течение большое, в том месте река широкая, переплыть не сумеем, затянет в воду. Что делать? Стоим близко. Идет колонна, человек 40 молодежи, девчата и ребята, станичники, их ведут на работу на ту сторону реки, лопаты, грабли на плечах, ведут 2 немца. Один пацан кричит: «Хлопцы, становись к нам!». Понял, что нам нужно перейти. Мы, не раздумывая, прыгаем в строй. Он мне раз дает лопату. Сам остался без ничего. Что-то дали Славке. Мы строем без всякой проверки прошли. Так хорошо получилось. Перешли, сразу выскочили из строя.
Пошли, пошли. Попросили покушать опять у жителей. Дали кусок хлеба. Вот мы уже подходим к Славинской, это последняя преграда, там тоже проток, река, тоже глубокая, широкая, каменный, не взорванный мост. Он и сейчас там стоит, горбатый такой мост. Там стоят фрицы, проверяют документы, пропускают по пропускам, тоже не пройдешь. Движение никакого, пусто. Редко кто-то пройдет, какая-нибудь старушка. Как на виду пройдешь без документов? Нельзя рисковать, явно задержат. Думаем, все, как же пройти. Вышли из станицы, прошли вверх по течению Кубани, а вдруг найдем какое бревно. Мы не боимся воды. Но хоть за что-то держаться, вода же холодная, чтобы переплыть. Уже прошли за станицу, там хоздвор, какое-то правление, контора, все брошено, разбито. Мы зашли туда. Я пока еще в комнате смотрел, слышу радостный крик Славки во дворе, кричит: «Коля, давай сюда быстрей. Нашел». «Что?». Пошли в сарай, заходим, там такие балки, и на балках лодка, миниатюрная такая, узенькая. Какого-то рыбака брошенная лодка. Мы ее на берег. Весел нет. Я опять в эту конторку заскочил, а там печка разбитая, я в духовку, оторванная металлическая дверка. Я ее взял. А тут стоит разбитый стул. Славка взял круглое сиденье, чтобы подгребать. Мы к этой лодке. Столкнули ее в воду, чтобы одним толчком поплыть. Мы легли почти друг на друга, она узенькая, боимся, что она перевернется. Но благополучно. Стали с двух сторон грести, она по диагонали длинная, переплыли, удачно. Вышли. Лодка поплыла по течению, а тут осталось 12 километров до Красноармейска. Мы идем. Пропускаю разные мелкие события. Приходим. Он там все знает. Вот квартал прошли, вот глухой забор, деревянная калитка. Заходим, там его старшая сестра. Потом она будет после войны Заслуженной учительницей, первой в городе наградили орденом «Трудового Красного Знамени». Сейчас ее нет в живых. Она, как увидела, кричит: Мама! В объятия его, слезы, поцелуи. Я сразу почувствовал себя лишним. Когда кончились всякие лобызания. Его мать говорит, Коля, и ты пришел? Да, говорю, и я пришел. Потом она говорит, я вас в дом не пущу, у вас вши. В сараи. Там такой большой сарай, согрели воду, мы помылись, опять все перестирали. Дали одеть другое одежду. Наше барахло привели в порядок. Перекусили, легкий, не шикарный обед. Наступает вечер. Славкина мать говорит: «Коля, в дом я тебя не пущу. У нас возможны облавы, слава богу, еще в станице их не было. Так грозятся в приказах, кто пустит без разрешения, будет страшная кара. Если случится так, что будет облава, и тебя найдут в сарае, говори, что ты нас не знаешь, что ты сам перелез через забор». Обидно, мне, конечно. Столько шли с другом. Так и получилось, Славка спал в доме, на кровати впервые за долгое время. А я в сарае, там холодно, валяется рваный кужух, там была рваная, забитая пылью старая шапка. Я одел на себя шапку, переспал ночь. Потом утром, легкий завтрак, Славка входит, говорит, пойду помогать родственнику, перекрывать крышу. Я говорю: «Я с тобой тоже пойду». «Нельзя. Соседи увидят». «Что же мне делать?». Тут они с матерью в два голова, сиди, и носа на улицу не показывай, чтобы никто не видел. И вот я как заключенный сижу весь день. Вечером Славка приходит. Я ему говорю, Славка, мы помылись, давай, двинем в Краснодар, или опять пойдем в горы через линию, как намечали. Они уже нет. Ему уже стыдно впрямую отказаться, он меня предал самым настоящим образом. Мой лучший друг и предал. Больше после этого вечера я его не увидел. На второй день, когда я проснулся, вышел из сарая, мне сказали, что он уже ушел, на третий день ушел, он просто стал меня избегать, он меня предал, уже не хотел никуда идти. На третий день всю ночь шел дождь. Поля залило, стоит кругом грязь, осенний мелкий дождь сыпет без конца. Утром я спрашиваю, где Слава. «Он ушел работать». Уже так грубо со мной разговаривает, и знаешь, что Коля вот твои перестиранные вещи, одевайся в свое, и иди домой в Анапу, у тебя осталась мама, она за тебя переживает, она тебя ждет. Я как-то тут растерялся. Говорю: «Мы же со Славкой договаривались пойти через линию фронта». «Ничего вы не договаривались. Я его устрою.Унего справка на право жительства от коменданта. Я работаю у коменданта поваром, поэтому справку я ему сделаю. А ты иди». Прямо так грубо говорит, прямо выгоняет. Какая же подлая, мать мою знает, так подло поступить, да и он - друг. Мне было до слез обидно. Значит, я его просто проводил домой, сделал такое одолжение, а теперь вышвыривают со двора. Что делать? Переодеваюсь в свое. Постовы, они уже до дыр протерлись. Ноги растерты до мозолей. Переоделся в рубашку, штанишки, но тельник есть. Выхожу за калитку, она что-то мне сунула в карман, покушаешь в дороге. До того обидно мне было, что я даже не посмотрел. Дождь льет, я сразу весь мокрый, холодно, морозит. Вышел до того обидно, аж, слезы на глазах. Я сунул руку в карман, там два яблока. Не могла даже кусок хлеба дать. Вот такая женщина. Я сквозь слезы взял эти два яблока, калитку открыл, как швырнул их в дверь, и потопал по лужам, пошел обратно в Славинскую назад. Шел, прошел километр от станицы, там 5 тополей стоят в степи, как часовые. Подошел, я помню, обидно, обнял тополь, впервые заплакал, вода по тополю течет, она и на меня течет, и я стоял, так мне было горько и обидно. Стоял, потом повернулся, смотрю станица сквозь дождь чернеет. Говорю: Сволочи вы все. И ты, Славка, сволочь, какой ты мне друг. Больше я тебя знать не хочу! Он погиб под Ростовом потом.
И вот я пошел весь мокрый, иду, холодно. Конца пути нет. Еще очень много приключений. Анастасиевскую прошел. Голодный. Залез на огород, там выкопал свеклу, съел пополам с землей. Прошел гастагаевскую станицу. Крайние домики только вошел в станицу. Смотрю пожилая женщина во дворе возиться: «Тетя, дай покушать?». Она говорит: «Хлопчик, заходи». Завела. Только корову подоила. Еще немцы не забрали корову. Я поел. Она говорит, не иди через центр станицы, там полицаи, задержат тебя, иди по окраине, показала, как идти. Я иду по окраине, там никого нет, только один домик стоит в стороне и калитка, у калитки стоит женщина. Я прохожу мимо нее, она смотрит на меня. Я прошел метров 10. Повернулся. Она стоит и смотрит на меня. Пройдет ровно 10 лет, чуть ли не день в день. И эта женщина станет моей тещей.
- А.Д. Она вспомнил вас?
- Конечно. В разговоре. Уже живем с женой 55 лет. Вот как бывает в жизни. Я вышел из Гастагаевской, пришел уже вечером в Анапскую станицу. По ногам кровь течет. Кровяные мозоли, все поломались, все в крови. Я 45 километров прошел за один день. Я уже шел и шатался. Никто не пускает ночевать без разрешения атамана, прошел всю станицу, уже на выходе, вот уже скоро Анапа будет, Новоалексеевка, я вышел в крайний домик попросился. Две молодые девушки меня пустили. Ужаснулись, когда глянули на мои ноги. Сосед увидел, меня забирают румыны и ведут в тюрьму. В Анапской станицы. Это было румынское гестапо. Сидел в тюрьме, допросы, били. Через людей мать узнала, пришла. Мою мать были вместе со мной. Плеткой били. Русский господин, полковник. Я его гада запомнил на всю жизнь. Плеткой бил. Мать упала. И меня бил. Он почему бил. Я ему легенду рассказал. Он уперся, что я десантист, ты комсомолист. Ужас. Долго рассказывать. Дошло до того, что имитировал расстрел. В сарае вечером, карбидные лампы светят, поставил к стенке. Последний раз спрашиваю, выхватил пистолет, говорит, застрелю. Около стенки я стоял и еще один мужчина. Говорит, застрелю. Поставил нас лицом к стенке. Слышу, бах, выстрел, в затылок попал мужчине, он падает. За все время он только успел сказать, что его фамилия Сергеев. Только это шепнул мне. Думаю, сейчас в меня будет стрелять. А он этим пистолетом ударил мне в затылок. Я ударился лбом об стенку и потерял сознание. Я был истощенный, эти пытки, издевательства. Очнулся, уже опять лежу в камере. Тюрьма была в сарае. Потом меня они привели в Анапу, вел по дороге, по улице Крымской. Я опять же за книги. Он ведет меня этот румын, а я думаю, ведет точно, как вели Жухрая в книге «как закалялась сталь». Не хватает Павки Корчагина, чтобы бросился, ухватился за его винтовку. Привел к крепостным воротам. Куда ведет, не знаю. Привел к гестапо.
- А.Д. Потом все-таки отпустили?
- Отпустили, но не так, чтобы иди домой. Одному полицаю поручили, чтобы повел в полицию, чтобы зарегистрировали, потом к городскому голове, чтобы дал справку. А перед этим веди в Алексеевку, мать уже там жила, удостоверься, что он местный житель. А потом отпустишь. Все это было проделано, и отпустили. За исключением, когда привели в Алексеевку, в крайний дом, а я и не знал, где там мать жила. Какой-то безрукий мужик там. Через него полицай узнает, что действительно такие тут проживают. Тот говорит, действительно проживает. Полицай посмотрел на меня и говорит: пошел ты! И матюком выругался на меня. Повернулся и пошел. Не пошел на регистрацию в полицию.
- А.Д. Потом, когда пришли наши, вас призвали в армию?
- До наших еще столько было. Жизнь в оккупации, это же тоже не просто, много рассказывать. Потом меня опять выдали. Опять пришли за мной. В школах была абвертюрьма, с душегубками. Тут допросы были. Здесь уже, как партизана. Меня в камеру привели, посадили, там было 14 человек из нашего отряда. В отряда было два командира взвода - Коруна и Дехтярев. Оба в камере. Двоюродный брат комиссара, Шурка Кравченко. Все командование, и партизаны. Секретарь райкома комсомола сидит в этой камере. Все наши. Воронков, такой боевой парень, что сало принес. Станислав. Боевые ребята, не только сидят, а уже работают у немцев. Предатели. Они кричат: Коля, и ты попал. Что тут скажешь, что ты не партизан. Виктор Головахин сидит в камере. Меня и не спрашивали, партизан, ты или нет. Все было очевидно. Там Яринов, радист, выложил все до этого. У немцев работали все свои. Я был в особом отделе Гестапо по борьбе с партизанством, а потом они передали туда, в первый, где я был. Опять я там был. Сидел в камере с Катей Соловьяновой, одну ночь были в этой камере. Везли на расстрел группу гражданских лиц и двоих моряков, уже замученных пытками. Во время этой поездки, когда везли туда, я сбежал из машины. Тоже исключительный случай. Скрывался у племянницы комиссара дяди Лени. Да, спрыгнул из машины. Она стояла. Была пробка. Немцы вышли из машины, пошли болтают с водителем. А матрос сидит, еле живой, говорит, прыгай, машина крытая. Прыгай, пацан, уходи. Я растерялся. Он на меня потюками, прыгай, хватаем меня и к борту, я спохватился, и прыгнул через борт. Тут еще одна немецкая машина подошла, походная немецкая кухня. Я под эту машину. Оттуда во двор на улицу Таманскую и дворами сбежал. Прибежал домой, племянница нашего комиссара Дмитрия Кравченко Фарофонова Лиза, обмыла меня. Я жил в оккупации. Конца не будет.
Пробыл там не так много. Конец ноябрь, декабрь, январь, февраль, в марте немцы стали отступать, стали всех поголовно угонять в Германию. Меня захватили. Тоже приключения. Пешком через Крым, Керчь, Украина в Херсон. Слава богу, не попал я в Германию. Немцы набрали команду молодежи строить дороги, на дорожные работы. Мост через Днепр строили, дорога длинная там, с города Каховки. Дорожные работы и на каменоломнях, долбили камень, мотовоз возил немец, каменные такие работы, работали на скале. Я долго там был. Уже 1944 год, лето. Наши пошли в наступление. Короче говоря, меня освободили. Прошел проверку, как обычно, через особый отдел, после этого допроса, сказали, езжай, у тебя еще не призывной возраст. Дома поживешь, военкомат тебя потом призовет. А я нет. У меня там нашелся друг. Мы решили воевать. Мы пришли на вокзал, нашли одного майора, до этого просились у старшины в поезд, никто нас не взял. Тогда встретился майор, он сам привел в полевой, временный военкомат, нас там зарегистрировали, что добровольно хотим, нам там сразу выписали красноармейские книжки, в запасной полк на фронт.
- А.Д. Пехота?
- Да. Самая проклятая пехота. Грязь, в окопах сидел. Румыния, Венгрия, Будапешт, Австрия. Ранен был. Такая вот эпопея.
- А.Д. Вы говорили, что вас не наградили?
- Не наградили за партизанство. Мало того, что не наградили, дали только некоторым, не знаю из каких соображений. Но вот Рындин, который был трусом и сбежал потом, ушел катером. Ему дали орден «Партизан Отечественной войны». Я его встречал в городе, ходит гордый. Тут наделали липовых героев, чтобы поднять дух молодежи. А тех, кто попал в Гестапо, всех исключили из списков партизан. Потому что раз был в гестапо, то ты под подозрением, раз сидел. И вот тут сразу после освобождения, я, правда, не был здесь, я может быть, что-то доказывали, но я был на фронте, это потом я узнал, когда освободили, делали окончательный список партизан, всех, кто сидел в гестапо, просто не вписали, как подозрительных. Так что и в списках партизан я не значусь.
- А.Д. Какие за фронт награды?
- Медь за боевые заслуги, Отечественной войны.
Интервью: Артем Драбкин |
