Пехотинцы

Собственно говоря, у нас как попадали люди в штрафную роту? Скажем, парень проезжает с эшелоном мимо своего дом. «Ладно, - говорит этот сержант или рядовой, - сбегаю до своего дома, а потом догоню состав». После этого над ним чинится суд и его записывают в штрафники. И когда я вижу по этому лживому фильму, что какого-то уголовника, который в армии ни дня не прослужил, назначают фактически на должность старшего лейтенанта, я просто поражаюсь этому. А он, как человек, промотавшийся всю свою жизнь по тюрьмам и лагерям, выполняет обязанности командира, берет нож и идет шарить по складам. Получается какая-то чепуха!

Мне был придан артиллерийский полк, командира которого потом убило. И тут вдруг немец бросил против нас танки. Их оказалось, наверное, штук где-то десять, но, правда, небольших. Все они направлялись в сторону Сталинграда. Тогда мы огнем ПЗО (подвижно-заградительным огнём) стали их «обрабатывать». Атаку на нас танки начали приблизительно на расстоянии где-то двух километров. Несмотря на то, что через каждые 200 метров мы переносили на них огонь ПЗО, они продолжали всё время идти вперед. А нам же приказано было остановить их продвижение! Ведь за ними дальше шла уже пехота. Сами танки, как говориться, не могли ничего сделать. Для нас не они, а пехота главную опасность представляла. Поэтому нам было сказано: «Главное, чтобы у вас пехота ничего не захватила!» И вот, когда танки к нам совсем близко, две 105-миллиметровые пушки, которые у меня находились, подбил два немецких танка, они загорелись. Это проходило всего в 200 метрах от моего командного пункта. Тогда мы приняли решение вызвать огонь на себя.

Только мы на сопку вышли – немцы бросили осветительные ракеты. Мы видны как на ладони… Немцы как по нам вдарили… Мы опять залегли. Я лежу, закрылся, встать не могу. Ко мне казах-ручной пулеметчик подползает: «Товарищ командир, я ранен. Кому передать пулемет?» Кому отдать… Говорю: «Уходи как хочешь, только пулемет не бросай». Все лежат, тут командир отделения, казах, вскакивает, вдоль своего отделения бежит, каждого солдата прикладом – никто не встает. Добежал до меня, лег рядом. А я вижу – все плохо – никакой дивизии нет, танков нет.

Представьте себе ситуацию. В 200-300 метрах от нас стоят немцы. Ночью  они пускают осветительные ракеты и так далее. А с нашей стороны не  только стояли огнеметные части: просто огнеметные и тяжелые огнеметные.  Были такие зажигательные бутылки. Они, кстати, выдавались и просто в  стрелковых частях. Так вот, мы ставили эти зажигательные бутылки прямо  перед передним краем. Короче говоря, перед передним краем обороны саперы  ставили мины, а мы ставили там, где были свободные места, огнеметные  бутылки заграждения. Это были, насколько мне помнится, в комплекте две  поллитровых бутылки с зажигательной смесью и одна вместе с ними бутылка с  фосфором.

Подхожу – они окружили его со всех сторон. На земле лежит, озирается как загнанный волк раненый обер-лейтенант. Ему, видишь ли, задницу осколком продырявило, и он, поэтому убежать не смог. Я протиснулся сквозь толпу, гаркнул своим: «Ну-ка тихо! Это пленный! Чего ржете как жеребцы? Позовите санинструктора!» А немец еще совсем молодой парень, лицо в пыли, мокрые волосы. По лицу со лба течет пот и оставляет следы, а глаза злющие-злющие. Присел, рассматриваю его… Он вдруг как плюнет блядь. Да прямо в лицо…

На фронте я попал связным к командиру. Тогда уже шла Битва за Москву и  наша часть отчаянно сдерживала наступление фашистов. Потом мы перешли в  наступление и за Волоколамском, там тяжелые бои были, я был ранен в  плечо. Так как я был рядом с командиром, меня быстренько отправили в  эвакгоспиталь, на станцию Москва-сортировочная. Там мне оказали первую  помощь, осколки, кроме плеча, еще в голову попали, а потом меня  отправили вглубь России. Так я оказался в госпитале в Уфе. Там меня  прооперировали.
Как только у меня рука стала двигаться, так меня и выписали – ходить  можешь, винтовку держать можешь – пожалуйста в строй. А в Уфе тогда  много училищ было ну и на формировке ко мне подошли: «Сколько классов  образования?» «Семь». «В училище». Так я попал в Уфимское пехотное  училище.

Один танк противника прорвался через передний край нашей обороны и начал  передвигаться в наш тыл. Срочно выслал навстречу танкам сапер для  минирования местности, на направлении действий танков в наброс, кроме  того приказал двум противотанковым орудиям выдвинуться на открытые  позиции и поразить танки. Орудия быстро развернулись и открыли огонь. С  первого выстрела один танк противника загорелся, а другой задним ходом  начал отходить. Атака противника отбита и больше он не пытался  наступать. Это была первая проба наших сил, способностей и победа. Для  меня это было боевое крещение и удачное и запомнилось мне на всю жизнь.

Морозы сильные. Дежурить ночью тяжело. Днем один человек дежурил, а  ночью обычно два. Спать хочется! У нас у каждого была винтовка. Она же  длинная, с штыком, неуклюжая. Однажды я с дежурства пришел, разрядил  винтовку. Почему-то мы в блиндаже их разряжали. Собираемся завтракать.  День был морозный, солнечный, красивый день. Вдруг к нам в блиндаж  заходят два генерала. Мы тут в своих солдатских шинелишках, сереньких,  замусоленных, грязных, - окопные все. А генералы в роскошных, богатых,  красивых шинелях. Жукова я сразу узнал. Второй генерал - Артемьев,  командующий Московским военным округом.

Прошло пять дней, из оружия у нас остались только винтовки. И тут, на наше счастье, недалеко упала мина, и мы заметили в земле дырку, там было подвальное помещение. Мы нырнули в эту дырку и немного отдышались - появилась надежда, что, может быть, останемся живы. Но тут где-то опять упала мина, то ли в эту дырку, то ли рядом, и засыпало нас! Единственное, хорошо было, что воздух нам туда поступал - видимо, где-то были какие-то отверстия. Просидели мы в этом подвале я даже не знаю сколько дней - может, двое суток, может, трое.

27 декабря разгрузились на ст. г. Серпухов, нас встретили представители 184 стрелковой дивизии, 49 Армии. После построения и проверки, встали на лыжи и двинулись на фронт. В этот первый лыжный поход мне исполнилось 18 лет.
Боевое крещение я принял в новогоднюю ночь. Впервые побывал в разведке и подавил пулеметную точку противника из винтовки. Наш лыжный батальон впервые ходил в атаку на лыжах. Этот бой убедил меня в том, что лыжники могут атаковать на глубоком снегу и там где противник меньше всего ожидает наступления.

Я 1926 года рождения. Жил в Ашхабаде, оттуда и попал на фронт в 1942 году. Служил в войсках Западного фронта рядовым, пехотинцем. Всего на фронте я провёл почти два года, воевал под Москвой.

После прибытия под Москву первый бой приняли в районе Волоколамского шоссе, мы не давали прохода немцам. Вырыли окопы, немцы наступали и пехотой и танками, самолетов было очень много. Когда мы приняли бой, поняли, что такое немецкая атака, видимо, они хотели одним рывком до Кремля добраться. Потери были большие, но мы старались не отступать, приказ был держаться. Плохо то, что враг сильно бомбил. У нас приказ был: "Во что бы то ни стало, Москву не сдавать".

Потом мы пошли по Дону. Там пошли станицы интересные очень. В одну станицу мы пришли, а там раньше делали игристое шампанское. В Цимлянскую станицу вошли. Да, так она называется. Думали - вот мы сейчас шампанского! Но мы, конечно, ничего не нашли. А у нас в батальоне были две противотанковые пушки, которые таскали два верблюда. И эти два верблюда - там чаны большие, в которых был жмых отработанный с виноградников, - и они у нас наелись его, и заревели. И не поднимешь их! Они опьянели. Командир батальона: «Это что такое?! Надо вперёд идти, немец отступает»! А верблюды пьяные.

В итоге зимой 1942 г. нас поставили в оборону на Можайском направлении, наступление было прекращено, видимо, не хватало сил, на нашем участке стали периодически готовить отряды лыжников для прохождения ночью в тыл врага. Вечером мы набирали продуктов и дня на 2-3 уходили в тыл немцев. Перед нами в первую очередь ставились задачи по дезорганизации тыла противника, кроме того, в прифронтовой полосе оказалось много предателей, надо было нанести удары по ним, и показать мирному населению, что еще существует Советская власть, и она вернется.

Очень страшно поднять людей в атаку, потому что в этот момент весь огонь противник сосредотачивает: и артиллерию, и пулеметы по переднему краю были распложены, чтоб не дать возможность подняться. Как только человек поднялся, встал в атаку, он теряется - больше уже ничего не остается, ему уже не страшно ни смерть, ничего, отключается, остается главная задача - пройти вперед, взять пункт, траншею, ворваться к противнику, либо окоп, укрытие, которое находится где-нибудь.

26-го июля нашу роту посадили десантом на танки, и мы выехали в направлении Смоленска. По большим дорогам старались не идти, чтобы не попадать под бомбежки. Впереди, напрямик через лес, пробивая просеку, шли тяжелые танки КВ. Идем вперед, а слева, справа, впереди - зарево. Деревни горят. Было неясно, где проходит линия фронта, поэтому, конечно, чувствовали себя неуверенно. Было впечатление, что немцы уже у нас за спиной, а нам еще километров тридцать идти. Я уже потом узнал, что наши там тоже сжигали чего-то, чтобы немцам не досталось, но ощущения были неприятные.

Одну роту я благополучно вывел в деревню (расстояние от передовой до деревни было небольшое - километра три-четыре) и возвратился за второй.В это время пошел снег, а когда мы отошли от передовой, началась сильнейшая пурга и метель. Маршрут проходил по полю и все следы и телефонный кабель, по которому можно было ориентироваться, моментально занесло. Я почувствовал, что могу сбиться с маршрута, и попытался найти кабель. Мои зигзаги заметил командир роты и, подойдя ко мне, спросил: "Ты что, заблудился?" Я ответил, что ищу кабель, который протянут в деревню. Тогда он вытащил из кобуры наган и пригрозил, что если я заведу роту к немцам, первая пуля будет моя. А напороться на немецкие укрепленные районы было очень просто в этой кромешной мгле - ведь сплошной линии фронта не было. Я пошел вперед, а командир роты за мной с наганом.

Снаряд разорвался точно в месте расположения штаба полка. И тогда погиб мой друг Абраша Басович, наш военфельдшер Алексей и врач полка Давыдов, и много других людей, которых я лично знал. И только схоронил я друга Абрашу, как мне передают письмо от матери, в котором она сообщает , что немцы расстреляли на Украине 58 человек нашей родни. И тогда я сорвался. Взял противотанковые гранаты, и пошел в порт, где в портовых подвалах и складах прятались гражданские немецкие беженцы. И когда я открыл подвальный люк и приготовил связку гранат, в это время в подвале заплакал ребенок. И я не смог кинуть туда гранаты. Рука не поднялась... Но я считаю , что за своих родных я и так за два с лишним года в пехоте, достаточно отомстил.

Чувствовалось, что война будет, но дипломатические отношения с Германией как-то нас успокаивали, и когда будет война, мы не знали. Я не слышал, чтобы наше население массово скупало спички или соль, но мы знали, что на границе стоит много немецких войск.

Однажды, когда мы только пришли с полевых занятий, обедали и вдруг зычный голос дежурного: «Тревога»! Надо было скоропалительно бежать в оружейную комнату, взять винтовку, лопатку, подсумок, противогаз, построиться...

Немцы находились в танках. Только кто поднимался, хотел бежать куда-то, потому что маленький окоп, тех сразу пристреливали. Когда дали команду, сдавайтесь в плен, мы продолжали стрелять. Один танк, крайний танк, стоял на месте, два танка пошли, стали давить первый взвод. Поднялся большой крик. Во втором взводе, так как мы отступали, были большие потери. Пополняли его мобилизованными, необстрелянными солдатами, а в первом, втором и третьем были кадровики. Командир второго взвода был лейтенант высокого роста, дал команду: «Вста-а-ать, руки вверх». Они встали и пошли сдаваться. Возникло замешательство. В этот момент хотел дать какую-то команду командир третьего взвода. Он только поднял руку, как его застрелили.

Немцы почувствовали, что мы замышляем атаку. Сразу начался минометный обстрел. Лежим с комиссаром батальона в длинном окопчике, Рядом еще пару бойцов изготовились к атаке. Я говорю ему : «Проползу чуть вперед, чтобы бойцы меня видели когда в атаку буду поднимать». Комиссар головой кивнул. Я не прополз и десяти метров как в окоп залетела мина и разорвала комиссара на куски, вместе с бойцами. Комбат все это видел и после боя мне сказал -«Ты , ротный, в рубашке родился!». Обстрел усилился, подключилась немецкая артиллерия.. Комиссар полка пришел в мою роту. Взглядом спросил -«Готовы?..». И мы поднялись в атаку!.. Пробежали мы всего метров пятьдесят. Немецкая артиллерия просто стерла нас с лица земли. На моих глазах, комиссар полка пытался вновь поднять людей в атаку. Снарядом ему снесло голову...

Шли вечером, но было светло от искрящегося снега и полной луны. Навстречу выходили поодиночке раненые и говорили нам -«Здесь никто не уцелеет. Все здесь погибнете!»... Продолжаем идти. Минут через пять нас обгоняет упряжка из трех коней. На лафете сидел пожилой бородатый ездовой. Этот момент немцы не прозевали, дали несколько залпов беглым огнем по тому месту где мы находились...Один из снарядов попал прямо в упряжку. Все три лошади были убиты, а ездовому оторвало голову. Голова катилась как мяч на нас, залегших в снегу...Глаза моргали и губы шевелились в последнем смертном спазме...

Потом еще несколько деревень брали. ПТРы для такой атаки не нужны, но все равно приходилось брать их с собой. В атаку шли “в лоб”, днем. Немцы нас - из пулеметов, минометов, мы же - как мишень на белом снегу… Добежишь до снежного вала, - и гранату бросить нельзя: из пулеметов скосят. Заляжем и ждем.

Окопы были в болоте. Холодно. Подмораживает. Обмундирование - “колом”, отделение “таяло” на глазах, а я оказался покрепче. Немецкие позиции отстояли от наших примерно на 300 метров. Я подумал, что немцы вряд ли станут стрелять, и решил разогреться. Разминаюсь, и вдруг слышу - пуля пролетела. “Не моя”, - думаю. Греюсь дальше. А там, видимо, снайпер был: вторая пуля меня достала. Ударила в руку и прошла как раз между локтевой и лучевой костями. Я упал, каска отлетела на бугорок. А снайпер еще и по каске выстрелил. Я откатился вниз.

У противника создалось впечатление, что здесь наносится основной удар. Немцы стали поспешно подбрасывать технику и подкрепления. До позднего вечера батальон отбивал атаки и к ночи, остатки батальона вынуждены были вернуться на исходные позиции. Из почти тысячи человек, в живых, на ногах, осталось сто тридцать. Большинство участников атаки были ранены, примерно треть - погибла.

Стояли на переформировке в Смоленской области, г. Серпейск. Наша дивизия там получала пополнение. Мы вышли из боя ранней весной. Заняли большое количество деревень. Нашему батальону отдали небольшую деревню. И там проходило доформирование и учеба. Занимались боевой подготовкой. Были тактические учения. В одном месте командование дивизии подобрало участок, похожий на участок, где предполагался прорыв. И там мы все отрабатывали. В это время уже было совсем другое отношение к ведению боя. Подготовка людей, стрельба из стрелкового оружия. В 42-м году прибывавшие нацмены из Средней Азии даже не знали, как пользоваться винтовкой. Что это за война? Ой, как вспомнишь, жить не хочется. А в начале второй половины 1944-го года уже выполнили Минскую операцию "Багратион". Прошли около 300 км, гнали противника. Успех был существенный.

Потом глаза протер, смотрю - Юрка хрипит. Я встал, а там щель такая в два пальца и вижу дуло винтовки: "Рус, сдавайся!" А у меня никакого оружия не было, только 2 гранаты в ногах лежат! А за ними нагибаться! А ему только нажать! Мне же некуда деться!.. Я сейчас за этого немца Бога молю… Почему он на спуск не нажал?

Инструктор сказал: "Это пулемет Дегтярева. Для того, чтобы стрелять, надо это отжать, это прижать, это натянуть, и стрелять".