Кожевников Георгий Георгиевич

Родился 7 октября 1921 года в Липецкой губернии. Окончил 3 класса школы, работал в колхозе. В 1940 году был призван в ряды Красной Армии. Службу проходил в городе Львове (Западная Украина). Служил в составе 478-го стрелкового полка, в составе которого, вероятно, начал воевать. Прошел путь от Львова до Берлина. Примерно с 1943 года находился в разведгруппе, встречался с командующим фронтом Г.К.Жуковым. Был награжден медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» С 1948 года живет в Эстонии, в городе Кохтла-Ярве. Работал рабочим на шахте. За работу награжден медалью «За трудовое отличие». Также удостоен звания «Почетный шахтер». Дважды выставлялся на городскую «Доску Почета».

- Георгий Георгиевич, расскажите для начала о вашей довоенной жизни. Вы сами откуда вообще родом?

- Сейчас это Липецкая область. А так-то раньше это Рязанская была область. Сам я из деревни. Еще до войны, когда 19-й год мне шел, я в армию призвался. Сам я с 1921-го года. Ну о семье что сказать? Мама у меня была, отца - не было. Мы жили в деревне. Две сестры у меня было. Где я жил, там вообще не было войны. Он, немец, не дошел до Липецка, он не дошел до Воронежа. Он туда шел, но так и не дошел. А к Липецку вообще не был. Мама мне рассказывала потом, что там пески несли, засыпали ими машины, чтоб не двигались они там. Это они там так укрывались от немцев песком. И мама про все про это мне рассказывала потом. Мама говорила: «Слава Богу, ты, сынок, один потерпел их. Мы-то их не видели.» Там гражданские кто с лопатой, кто чем, в Грязях готовились ко всем этим делам. Военных там не было. Все это было где-то в сторону деревни. Песком, в общем, засыпали. Но какие мужики там были? Там старые уже все были, не фронтовики были. Отстояли, не пустили немцев. Мама говорила: «Спасибо, сынок, один ты повоевал, а мы тут, конечно, дома были, этой беды не видели.»

- Вы помните, как до войны у вас коллективизация проводилась?

- Помню. Я сам в колхозе работал. Но работал бесплатно и недолго. До войны это еще было. И было так: что заработаешь, как хлеб вырастет, то и получишь, а если хлеб не вырастет — не получишь. Но у нас почему много предательства было? Потому что делали у нас так. Хорошего председателя забирали. Это по приказу Сталина все делалось. Грамотного председателя забирали. А другой какой-то если станет председателем, так агронома забирали. А надо же было знать, какое место, где и как посеять. И вот так и делали: тут может не выцвести, а они сеют здесь все. А жили только что тем, что огород имели, что там сеяли. Мои родители - они чем жили? Тем, что они сеяли рожь, что они сеяли коноплю, что они выращивали тыкву, помидоры, огурцы. Вот все это сбирали, и этим, в общем, питались. Ну, бывает, вырастят там поросеночка или бычка к осени, потом поросенка этого завалят. На этом вот и жили. А насчет этого, коллективизации, и не спрашивай. Образование у меня четыре класса. Да я и четыре класса полностью не закончил. Потому что я малограмотный.

- Расскажите о вашей предвоенной службе в армии.

- Я в 1940-м году начал в армии служить. И попал я служить в Львов. Это, как говориться, были те места, где живут те, которых называют бандеры. Нам с женой внуки говорят: не называйте нас бандерами. А нам че? Мы живем в другом чужом государстве. Мы хоть там, в Львове, служили, а там опасно было. В то время там с нами были еще старые солдаты, те, которые призывались в армию и по три года служили, и их домой должны были уже отпускать. Но когда мы туда прибыли, молодых лейтенантов, младших лейтенантов, еще не прислали к нам. Так те, пока они не прибыли, замещали пока их. Мы выходили на занятия, все это проходили. Потом, когда младший лейтенант прибыл, он уже стал нами руководить. Вот мы в самом этом Львове выходили на занятия. Так даже там у нас винтовок не было, а были сделанные с дерева учебные винтовки. Вообще молодежь пока не допускали к оружию. И помню я такое там. Вот идем мы на занятия. И видим, что идет один молодой человек: высокий, в шляпе, у него усики, бородка. В одной руке у него тросточка, а палец второй руки согнут во внутренний карман. И прохаживается. Ну пройдется, где мы занимаемся, там побудет несколько времени, потом - вертается обратно. Так походит туда дальше-дальше, потом - обратно. Второй раз - так же. Я этому лейтенанту и говорю: «А что это такое?» Он и говорит: «Да кто их знает? Все они, господа, в шляпах ходют.» Я говорю: «Может, надо их проверить, что такое?» А он доложил политруку по политчасти об этом. Тот и говорит: «Хорошо, я разрешения попрошу выше: можно его взять или нет?» Лейтенант говорит ему: «Да, как мы идем на занятия сюда, так он все появляется». Ну разрешили нам его взять. Как раз вышли мы на занятия. Он прошелся сюда. Видно все это было. И опять начал вертаться. И как он стал вертаться, мы его и кружили. Он тогда быстро свернулся. Там был туалет. И он, значит, в туалет сунулся. Он хотел там выкинуть то, что у него было. А у него, оказывается, за верхней одеждой фотоаппарат, маленький такой аппарат, был спрятан. Вот он туда палец сунет, и нас фотографирует: как мы учимся, какие деревянные винтовки у нас сделаны. Нам пока такие боевые винтовки еще не доверяли: мало ли что случится? Даже у него, у этого господина в шляпе, пистолет был. С нами был один солдат. Он с моего года, там, откуда он был, деревня чуть подальше была. Он сунулся. Он как ему шлепнул. Но нас не трое было, а восемь человек. Те как-то проглядели его. Он — в туалет. Он, мой земляк, — вперед. Он его как хлопнул и все разбил ему. И хотел этот господин тут все, что у него было, выкинуть, но тут я подскочил. Ну его и взяли. И вот что с ним дальше было? Что он фотографировал и где фотографировал, все у него там известно было. Там, в бандерах, много чего происходило. Даже такое было. Вот нам сообщали: похороны будут. Две могилы были уже выкопаны. Разрешения на похороны там тогда спрашивали у военных: можно ли нам там похороны сделать, чтобы нам бы никто не мешал? Ну разрешили наши сделать. Но, говорят, под наблюдением. Это наше начальство так сказало. Что за похороны? - их оно спрашивало. Там, говорят, две могилы будут сделаны для похорон. Ну ладно! Прошел день, второй, на третий, значит, были эти похороны. Едут на повозках две лошади: одна повозка подъехала, потом - вторая. Везут гробы. А когда все это началось, потом наши сказали: «Надо сделать оцепление, но чтобы не видно было ни под каким под видом, что мы это сделали, что пусть идут хоронить, пускай идут...» Попы их кадилом начали кадить. Потом говорят наши: «Надо открыть!» Те не разрешают. Говорят: мол, мертвых людей зачем тревожить? Ничего, все равно приказали открыть. Один открыли гроб: там полно оружия. Автоматы, гранаты... Второй открыли — так же самое. Ну их сразу взяли. Вот что с них выжимали, мы об этом пока не знали. Вот что там делалось! В Польше. В Львове, например.

- Учения проводились до войны, когда вы в армии служили?

- Нет, пока еще не проводились. Вообще хотели проводить учения, когда нас послали в лагерь. Вот мы должны присягу там были принимать, и вот там, значит, кое-какие учения были. Как раз мы должны в субботу были присягу принимать. А тут еще лейтенанты были эти. Мы их спрашиваем: «А что такое, почему танки идут сюда?» Они говорят: «Да это они на ремонт идут.» А как раз утром дело было. Говорим: «Вот какие танки пошли!» А потом вдруг самолет немецкий появился. И все! И мы присягу принимали в окопах. А немец уже сюда к Львову подходил, там, где уже полностью река проходила. Мы занимались там раньше. Тоже сообщали: подошли полностью колонны немцев. Ну а что там наши? Пушки попукали-попукали, и все. Они как налетят, начнут бомбить наши пушки. И вот, с Львова так и пошли мы. И так я до Берлина дошел.

- А вот паника была тогда у вас?

- Ну паники не было такой, чтоб была какая-то паника. Просто сказали: внезапно немец напал. Но сначала не было сообщено об этом обо всем. Только сообщали, что Гитлер свои войска к границам пододвигает.

- А вообще, когда вы перед войной служили, вы чувствовали, что что-то такое надвигается?

- Сначала-то не чувствовали. Ведь к этому месту мы не ходили, где речка проходит. Это было от нас, может, с километр и побольше. Нам запрещено было туда ходить. Только тут у этого лагеря находились. И только мы предполагали: вот почему танки наши идут сюда? Некоторые говорили нам: наверное, на ремонт. А другие говорили: «Как можно на ремонт? Танки идут в боевом порядке.» Потом как самолеты налетели, и все началось... Он, немец, пододвинул сюда большую силу. Орудия у него были большие, у нас - не такие были большие. И силы подвинул. А могли мы отойти. Но тут они остановились. Потом части наши еще подошли, остановили немцев. И сразу со Львова нас погнали... У нас были винтовка, автомат... Я был связистом. А потом разведку попал. Но как попал? Мы еще до этого, до войны, поймали в шляпе шпиона. Он все там зафотографировал. Все: места, где находились солдаты, где там оружие, все он там проходил и незаметно фотографировал. Идет в шляпе, с бородкой. Когда его за бороду-то уцепили, его борода то в руках и осталась. И вот, когда я этого поймал господина, вернее, когда я определил его, один майор и говорит про меня: «Ладно, он малограмотный, мы его подучим, он, видно, хороший будет разведчик.» А тут война началась, и все. А меня хотели взять туда. «Мы, - говорил он, - его выучим. Он будет, видно, хороший разведчик. Не то что там просто будет ходить. Вообще будет разведчик. Он как Штирлиц может попасть и передавать все сведения.» Штирлиц тоже работал так и думал: вот-вот, как бы ни разоблачили, вот-вот как бы не разоблачили...

Ну а потом в середине войны я попал в группу разведчиков. Меня сам Жуков отобрал.

- А как ваша часть называлась, где вы воевали?

- Вот когда я служил, место называлось Львов-60. И часть, которая пока формировалась, это был 478-ц стрелковый полк. А дальше как называли часть, я и сам сейчас теперь не помню. Знаю только, что были группа разведчиков. И что Жуков нами руководил.

- Расскажите о том, как вы впервые встретились на фронте с Жуковым?

- Вообще мне пришлось с Жуковым раза два на фронте встречаться. Почему он заинтересовался мной, я то, конечно, не знал и не знаю. Больно я маленький был. Так он как назвал меня малой, так меня «малым» все и звали. А в первый раз встретились мы так. Полковник у нас три батальона построил. Я знал хорошо полковника. Он похож был не то на грузина, не то осетина, в общем, он из этих был. Вот он один ряд построил, потом — второй. Я во втором ряду стоял. Стали вызывать добровольцев. Жуков там стоял. Я вот по плечу так как раз ему ростом был. Он раз в сторону так встал, отошел. Я выхожу. Становлюсь, где Жуков. Вот он начинает спрашивать, я отвечаю, а сам вот так руками развожу. А полковник — оп-оп, говорит. А Жуков ему говорит: «Пусть, пусть-пусть говорит.» Мне 20 лет было, я не соображал ничего. Спрашивает он меня: «Как по батюшке тебя звать?» А я думал-думал и говорю: извиняюсь, я не понял. И руки по швам. «Так отца звали как? - говорит - Ты скажи: отца как звали?» Потом он прошел туда-сюда, вернулся. Подошел ко мне поближе и говорит: «Так чтож, он один пойдет? Кто неженатый? Холостых парней добровольно в разведку!» Вышли остальные. Он сказал: «Служба будет тяжелой и опасной. Как хошь, так и думай.» Догадались потом мы, куда нас взяли. Мы знали ведь что за службу? Мы знаем службу, когда винтовки дают, гранаты. Ну раньше мы немножко обучались этому делу. Давали гранаты, которые за ремень вешали: что запал останется, а сама кожух если потеряется. Помню, Жуков меня и спрашивает: «Слушай, ты добровольно пришел в армию?» Я говорит: «Да нет.» «А как?» «По призыву. А сейчас я добровольно иду, куда вы вызываете.» Он говорит: «А ну-ка проверьте его.» Проверили: да, все оказалась правдой. Стал спрашивать он меня: «Как тебя зовут?» Сказал: «Георгий». Стоит-стоит, так голову сдал и говорит: «А как тебя по батюшке?» Ну я рассказал об этом Я тогда раз - и руками по швам стал размахивать. Я забыл, что ему показывал руками. А так же нельзя по-военному. Он главнокомандующий был, а я этого-то не знал. А Жуков, наверное, сообразил про меня: значит, у него отца нет, он отчаянный парень. Что делать? Тогда он сказал другим ребятам: «Ребята, уж больно он маленький. Вы его впереди пускайте.» Они сказали: «Да подрасте-ееет.» Когда Жуков ушел, я у полковника и спрашиваю: «А с кем я говорил-то? Я ведь вообще не знаю.» «Так ты что? Это главнокомандующий.» «Ну не знаю, - я ему сказал, - потому что война началась, не понимаю я этого. По шпалам плохо не понимаю.» Потом ребята подходили ко мне и спрашивали: «А ты его знаешь?» Я говорю: «Я его вообще в первый раз видел, не знаю.» Я такой маленький выскочил. Вот он меня, как я рассказывал, допросил, и говорит: «Да что, он один пойдет маленький такой?» Начали ребята выходить. И вот мне пришлось с Сережей после этого в разведку ходить. Нас было шесть таких человек, которых отобрали в разведку. Потом на задание пошли. Пришли мы с задания, Жуков обратно спрашивает про меня: «Живой он хоть пришел?» «Да живой, спят.» «Что у вас там получается, вы докладываете? - потом он говорил. - С двумя матерыми такой маленький справляется.» Потом сказал мне: «Ты так рисково больше не делай. Не бери!» Я говорю: «Пойду исправлюсь, извиняюсь, буду исправляться.»

- Помните ваше первое то самое задание, на которое ходили?

- Я тогда только понял, что в разведку попал, когда подивился тому, что че нас обмундируют в немецкую одежду. Вот когда понял это! А ребята и говорят: «Пойдем немцам в руки, вот куда.» Спрашиваю: «Как?» Говорят: «Ну вот в окоп сходим, и нам скажут немца брать. Ты понимай сам: надо немца взять живым, а не мертвым.» А мы должны были брать тех, которые сидят в бункерах, вот это офицерье, у которых связь уже есть, и все. А нас в разведке было шесть человек. У нас одежа как у немцев была, у меня нож и пистолет были, и у лейтенанта - тоже. Но он младший лейтенант был. Сережа его звать. Фамилию его я забываю. А эти стоят двое: большие, охрана у бункера. А нам им надо рты заклеить. Оружие-то у них мы отобрали. А никак не свалить! Здоровые они оказались ребята. Надо было свалить их: руки и рты заклеить. И больше ничего не надо было с ними делать: пусть лежат. Один говорит: «Сережа!» Спрашивает: «Что?» Он говорит: «А малой то, говорят, в блиндаже.» «Да вы что?» Он тогда бросился туда за мной. А я помогал тогда... А как-то спрашивали меня потом: «Неужели они не справились, четыре человека? Ты еще помогал им.» Я туда зашел, сказал по-немецки: «Аф штейн!» Немцы в бункере сидели раздевшись за столом. И сразу встали, руки вот так прижали, ну и смотрят друг на друга. А мне как раз все так попалось, что один таким родом встал впереди (показывает), а тот вот сзади. А у нас разведчики, как пленного захватывают, так наручники надевают, такие кольца. Я тогда на руки ему раз, кольца надел, потом — мешок на голову. Он этому второму, видать, говорит: русский разведчик. А я второму уже кольца надел. Только забыл мешок надеть на голову. И сказал: «Никст шпрехен!» Это значит, что стрелять буду. А этот Сережа, который был лейтенант, он хорошо говорил по-немецки. Он еще мне говорит: «Ты кое что знаешь по-немецки?» Я говорю: «Да кое что знаю. Когда немцы то наступали, они говорили, я слышал.» Он говорит: «Ну ничего. У меня аж душа заболела. Выстрела нет, а мне надо бежать. Может, тебя там захлестнули.» А они сидели за столом, пистолет у них расстегнут и положен на стол был. И сидели они там, в общем. Что они там говорили, не помню. Ну, говорят, ладно. А когда я зашел, еще разговор такой был. «Вастаматен!» «Них астаматен. Геме!» Все. И так мы и пошли. Вышли, на головы надеты мешки, и они пошли. И пошли мы с пленными туда, где был тот, который нас послал. Туда надо их нам надо было доставить. Вы, наверное, понимаете, куда. Где, как говориться, должны были нажимать им на мозги. А они были эти самые: те, которые докладывают, где их, где наши части, где их сила. Они про свою силу тоже должны сказать. Вот тогда их не убивают, а отправляют в лагеря. Вот они говорят: вы нас в лагерь отправьте. А наши говорят: нельзя, вас свои убьют, мало сила какая немецкая, и вдруг вот что получается. Потом проверили. Они стали говорить: вот в таком то направлении скопляется немецкая сила. Послали туда других разведчиков. Те докладывали Жукову: да, большая сила, вот туда надо «Катюш» побольше поставить, чтоб ударить по этой силе. И вот я с Жуковым встречался два раза. И так мы и воевали. Меня недавно председатель Совета ветеранов спрашивал, брал ли я такой-то город. Я говорю: когда мы шли фронтом, откуда я знаю, какие города мы освобождали. Который помню, который — не помню. Жуков Георгий Константинович — он все помнил. Он все знал. А как-то шли мы на задание, и лейтенант задержался. Я говорю: «Че ты никак не свалишь его? У тебя же пистолет. Ты давай этим пистолетом: так и не убил его, он он шмырился бы и лег, упал бы. Тут бы ему заклеили руки, рот. Куда бы тот делся бы?»

- Говорят, Жуков жесткий был командир.

- Да. Он как-то вот так голову набок держал. «Как он разговаривает с вами? - говорил мне полковник про ту встречу. - Не сердитый. А так очень хорошо.» Ну как-то так я ему понравился. Полковник стал меня спрашивать: «Что он с тобой так говорит?» «А я не знаю», - говорю. Полковник мне сказал: «Только боялся я, что он меня выгонит с полковников. Почему один выскочил? Один только идет, такой маленький и нахратый идет. И вот как начал я воевать с Львова, так до самого Берлина и шел. Все эти страны проходил: Венгрия, Болгария, Германия, все это под нашим движением было. Вообще раздвигались почти везде. Но где, через какие города шли, я уж не помню. Да и не знал все. Ведь мы знаем только, что такой-то вот город есть рядом, что немцы уже продвигаются к этому городу, что люди уходят, кто может, а кто не может — не уходит. И все.

Да, и вот я с Жуковым встречался дважды. Один раз это было в Белоруссии, где находится Хатынь, где немец уничтожал людей и которую сжигал. Там местность была трясина. Так из-за этого там не проехать было. Тут надо было давать самолеты и «Катюши». А ребята наши там сидели. И много их было. Хворосту нарезано много было, помню, у них. Они сидели там и вязали лапти. А я что же? С Ждуковым шел. Он подходит к ним и говорит: «А это для чего?» Какой Жуков большой начальник, а про это спрашивает: а это то для чего? Там один встает младший сержант и говорит: «Товарищ командующий, вот здесь непроходимые болота. Нам надо узнать, какую силу Гитлер подтянул. Он вот потом по болотам-то не пойдет, но он будет танки, пулеметы там пускать. Нам надо пройти туда и узнать обо всем хорошо. А эти лапти мы наденем на ноги, потому что так мы пойдем по трясине и не провалимся. А так много ребят проваливались, так вытаскивали, иначе ушли бы туда под эту трясину.» Но он тогда никого не изругал ничего. Только спросил: «А для чего вы эти-то делаете?» А этот солдат, понимаешь, ему и говорит: это мы лапти плетем, чтоб нам ходить, так мы провалимся, а в этих лаптях идем нормально и крепко себя чувствуем. Вот так с Жуковым я встречался. Он со мной раза два встречался. Потом по телефону звонил когда, интересовался.

- А какие ваши обязанности, если так коротко говорить, были в разведке?

- Ну я же был просто солдатом. Я был, значит, простой рядовой солдат. Это у нас была группа разведчиков такая. Как часть называлась, я не знаю. Знаю, что Жуков нами командовал. Так вот, наше дело было доставить пленных и отвезти в штаб. Нам, как говориться, их убивать нельзя было. Нам надо было стараться, чтоб с них можно было все выжать, и мы их не трогали. Надо было все сделать так, чтоб живыми только их доставить. С них там уже все выжмут, как говориться, они все скажут. А так мы не знали, что дальше с нашими пленными было. Мы двоих взяли, помню, и отправили. Куда их дальше там отправляли — этого мы не знали. Потом мы делали передышку. Нам надо было в бункерах пленных брать. А было это так. Штирлиц, как вы слышали, наверное, который был у Гитлера, он передавал нашим, в каком направлении бункера, в которых сидят немцы, которые хорошо знают всю почти Россию, знают, где находится российская уже сила, короче говоря. Это они примерно Гитлеру передавали: вот туда, в Белоруссию. И тогда он туда подвинул большую силу свою. А когда наши узнали, что вон какая сила сюда подвигается, то как нашими «Катюшами» туда дали, и там не пойми что было. И он оттуда взял свои войска, которые остались, и передвинул их к себе. Мы тогда с левой стороны держались. И так за ним до Австрии зашли.

Кстати, в Австрии вот что мне запомнилось. Там, в Австрии, был такой городишко Фештенфельд. Он небольшой был, но там, как сообщали жители, под землей под одним зданием завод был. Там выпускали всякое оружие. И потом, когда немцы, которые были там, почувствовали, что мы подходим, что движутся русские, они туда в здание загнали и пленных русских, и этих гражданских, всех, которые там работали, и всех закрыли. Там сколько тысяч людей было? Никто не знает. Двери на замки повесили. Двери были стальные. И еще когда война шла там еще, на нашей территории, еще на землю мы не заходили на австрийскую, они уже проводили кабель, и собирались взорвать этот дом. А потом, когда мы, разведка, пришли, мы должны были узнать, что там есть. В общем, мы, разведчики, должны были знать, что там есть и как помочь. Мы смотрим: бежит детвора. По-немецки говорят, говорят. А никто не понимает. Это когда стали подходить наши, вот мы туда подходим, и видим, что они, значит, там шумят. Спрашиваем: «А что? Кто?» Они кое-как объясняют: «Там кабель, там кабель, шух-шух, проводят.» И показывали нам. А немцы, оказывается, под заводом провели кабель, и все. Они уже подготовили все к взрыву. Как только они отсюда отступили, они должны были этот дом взорвать. А на последнем доме поставили этот, как он называется, ну вроде того механизма, что нажал ручку, и все, и взрыв получается. И немец, когда мы пришли, на мотоцикле поехал туда. А наши ужде успели прокопать и перерубить эти провода. А он поскакал на мотоцикле. В общем, это был офицер какой-то. Нажал рычаг. Раз — осечка, два — осечка. Он тогда бросил все и давай удирать. А если бы немножко не успели, все кверху бы взлетело. Сколько там людей было! Помню, когда мы только пришли туда, командир скомандовал: «Ребята, отступите дальше. Сейчас будем дверь взрывать.» Вот мы и вышли. Потом обратно дальше шли. Смотрим: малыши шумят. А их отцы и матери в лес все убежали. А когда дверь-то отворили, сколько оттуда народу там выскочило, это ыбли те, которые работали. И вообще их всех хотели там взорвать. Австриец — не австриец, русский — не русский, пленных, которых Гитлер забирал в плен, всех туда загоняли. И был бы взрыв, если бы мы вовремя не подошли.

- А ранены вы были во время войны?

- Сам я ранен не был. А люди другие были ранены. Но раненых убирали. Полковника нашего, помню, смертельно ранили. Но это было, когда мы уже к Берлину подходили. Сережу, младшего лейтенанта, тоже ранило. Он тогда и сказал, помню, мне: «Георгич, держись.» Я говорю: «Да пробую удержаться, пробую удержаться.» Полковника так что ранило смертельно. Но нам некогда было его разглядывать. У нас карты были, надо было своими делами заниматься. По-моему, разрывными пулями его ранило. Это было, когда мы подошли к Берлину. Там же, под Берлином, Жуков же еще выступил, сказал: «Солдаты, сейчас будем брать Берлин». Стоял он, когда говорил, на высоком месте. И крикнул так. Тут сразу зашумели: «Урааа!» Да, так и было... Я не знаю, как это называлось, но там были две дивизии. Одна танковая была дивизия, вторая — другая. И командир танковой дивизии Жукова попросил: «Можно мне прожектора включить, когда мы пойдем к Берлину.» Жуков сказал: «Можно!» И сирень попросил включить. И когда пошли к Берлину, включили они там на этих танках прожектора и сирень, и пошли. Немец убегал. Все немцы, которые стояли там, ждали, все убежали. Ихняя танковая неполная была дивизия, ее там всю в пух и прах разворошило. Даже показывали как-то, как их самый главный, кто командовал дивизией, провалил все. Гитлер тогда ходил бесился. И вот тута все кончилось. Но когда капитуляцию объявили, тогда нам сказали: «Кто служил в Львове — в Львов!» Вот тут-то мы все и вздрогнули. Нас назад вернули. Все ребята, которые с Львова шли, поехали обратно. Я говорю: у меня руки трясутся обратно к бандерам. Но пошли.

- Вас награждали во время войны?

- Награждали потом уже, после войны. А во время войны не награждали. Но, как сейчас помню, Жуков сам сказал полковнику: «Вообще надо его наградить. А то погиб, а не...» Но не дали. Так до сих пор переживаю из-за награды. Жена говорит: «Не переживай из за этой медали.» Но Жуков все-таки умная был голова. Вот в Ленинграде, помню, гора была одна такая. Я не знаю, как ее называют. Она ближе к озеру находится. Там такая была во время войны гора, что особенно в зимнее время не подойти к ней было. Не забраться никак. А немцы оттуда как наступали на Ленинград, подвели трубы и поливали гору кругом почти. Это, значит, чтоб нашим туда не забраться было. Жуков приказывает: уничтожить надо! Тут надо это было сделать. Но как? Потом Жуков вот что сказал: «Найдите пять человек добровольцев.» Нашли. Спрашивает: «Кто согласен?» После намотали такие веревки, и - на вертолет. Оттуда, значит, спускали эти веревки. Там они запутывались, и по ним тогда лезли на горы. Иначе не залезть туда было. Когда уже на гору стали забираться, и потом вертолеты помогли эти, немцев которых уничтожили, которые удрали. Гора освободилась. Наши могли после этого через эту гору подниматься. Все могли подниматься! А то все никак нельзя было подняться на гору. Ведь озеро находилось рядом. Они из этого озера, значит, воду качают, и льют, и льют. Обстановка такая, что и оттуда не подойти, и отсюда не подойти. Вот такой был Жуков. Какой же это полковник передавал однажды Жукову: «Товарищ Жуков! Танк-ки!» А Жуков и говорит: «Меня эта ерунда танки не интересует. Уничтожить! Все!» И ушел. Уничтожили танки. Надо и смелостью было все брать! А ведь поговаривали, что Жуков должен был быть на Сталина месте. Сталина надо было убирать. Хоть Сталин, хоть Берия. Что они в войну делали?!! Особенно Берия. Вредил только.

- Вы в Берлине были самом?

- Да.

- А в каком состоянии был город вообще?

- Город хороший был.

- Разрушенный был?

- Ни хрена не разрушен. Вот там, где перемирку делали, там наших несколько попало. Но у наших-то они больше, очень много разбили.

- У рейхстага были?

- Мы же видели, как ставили флаги. Они отсюда двоих-то убили насмерть, которые на рейхстаг шли. Они туда лезли. И вот они отсюда их убили.

- Местное население, скажем, в Германии встречали?

- Когда мы шли там? Встречали. Встречались нам и австрийцы. Никто их же не убивал. Шли войска. Но начиная от Львова, вот здесь, где Карпаты, нас по-своему «встречали» эти бандеры. А как пошли эти Болгария, Венгрия, Румыния, - там нас все встречали хорошо. Эти хорошо встречали! Народ выходил. И не было никаких происшествий, никто никого не убивал. Видишь, шли-то мы не одной дорогой. Там линия фронта растягивалась, как говориться, от Карпат и до самой Грузии, - фронт вот так растягивался. А председатель Совета ветеранов спросил: «Кенигсберг-то ты брал?» Я и сказал: «Черт его знает, я же все города не знаю, какие названия, где проходил.» Он спрашивает: «Вы там участвовали?» Я говорю: «Не знаю. Мы шли до самого Берлина.» И так же про Сталинград внучка спрашивала. А про Сталинград я и не знаю, был ли там. Но Сталинград окружен был двумя кольцами. Сперва немцы окружили, потом - Россия окружила. Откуда мы знали, были там или нет? Может, мы там тоже в окружении этом всем были, помогали, делали. Потом все, считай, готово было, и мы дальше шли.

Кстати, когда вот мы шли через Венгрию, Румынию, Болгарию, те вино выносили нам давать. Некоторые его брали, а некоторые боялись. Бог его знает. Вдруг выпьешь и умрешь? И наши сказали: да пропади они пропадом с вином. Но ребята некоторые брали: все, выпьют, и вроде нормально. Это так не делалось, чтобы умирали люди от этого. Они встречали, эти страны, нас неплохо.

И в Берлине гражданские нам попадались. А никого и ничего никто не трогал.

- Трофеи брали?

- Никто не брал. Даже никто за трофеями и не подходил. Как кончилась война, как было перемирие подписано, так и все закончилось. Тогда командиры все подписали соглашение, чтоб с той стороны не стреляли, и чтоб с этой - не стреляли. Но там хоть и оружие они сложили, а у них везде где-нибудь оружие было попрятано. Так что когда уходили, никто и по ним не стреляли, и по нам не стреляли.

- И оружия трофейного не брали?

- Нет, только свое было.

- Как вас кормили на фронте?

- А знаете, не надо говорить об этом. Когда подвезут, все, ничего, можно поесть. А когда оттуда и отсюда стреляют, какая тебе кормежка? Спать мы спали всего минут 20-25, это - самое большее. Это — в снегу. Когда мы немножко продвигались, так укроешься. С едой, ты знаешь, особенно зимой были проблемы. Вот пошли те, которые привозят еду. Они жти контейнеры наливают жидкого, берут хлеба, и несут все это на передовую. Приносят, только собрались кушать — и всё, стреляют.

- А вообще как одевали вас, хорошо или плохо, на фронте?

- Знаете, это только одно название было. Счастье, что у меня обувь была - обмотки. Кто вот в сапогах был, тем плохо приходилось. У того снег засыпался. А обмотки когда обматываешь, все тут, как говориться, залинеет, а ты, значит, терпи, как говориться, пока ноги терпят.

- 100 грамм «наркомовских» выдавали вам на передовой?

- Знаете, вроде давали, а я примерно, другой-третий не видели этого. Как давали это? Бог его знает. И некоторые даже такие вопросы задавали младшему офицерью. «Да, - спрашивали, - должны быть?» «Должны.» А были ли, может, немного взяло офицерье это, а так солдаты не видели этого...

- Как пехотинцев не использовали вас, разведчиков?

- Этого нет, не было.

- Вообще берегли как разведчиков?

- Да.

- Встречали на фронте штрафников?

- Встречали. Я уж не помню, какие это были места. Но встречали, но, правда, не знаю, че дальше там было.

- В разведку как вообще людей отбирали?

- Отбирали в разведку людей только добровольно. И неженатых. Вот когда Жуков отбирал, он сразу говорил: «Товарищи солдаты, есть служба. Безопасная и трудная. Желающих - только неженатых.» А я то откуда знаю, что это за трудная была служба? Я подумал совсем о другом. Так-то я раньше работал в деревне. Что ж я, подумал, не могу работать? Выступил, встаю. Он пройдет-пройдет. Говорит: «Дак что? Он один пойдет чтоли?» Потом начали выходить-выходить-выходить. А я рядовой был. Многие были ефрейторами, а я — только рядовой.

- Говорят, среди разведчиков бывали уголовники. У вас такие были?

- У нас таких не было. Я не знаю, брали ли таких, а я не видел их ни разу. И не слышал, чтоб уголовников брали.

- По скольку человек обычно ходили на задание?

- Мы по шесть человек ходили. Переводчик свой был — Сережа, лейтенант. Полковник был. Когда его смертельно ранило, он поднял руку, хотел попрощаться, потом глаза закрыл. А Сережа попрощался, и говорит: «Береги себя!» Мы говорим: «Но война теперь все, все мир.» А все равно стреляли. Это было, когда этот самый флаг вешали на этот кумпол-то.

- А как вели себя немцы, когда их захватывали?

- Ну когда их захватывают, что они могут делать? Оружие бросай, руки поднимай, и все.

- А фанатики попадались?

- Нет.

- А чтоб от вас «языков» немцы уводили, были случаи?

- И от нас убирали. И к нам пробирались переодетые, все. Так, наверное, всегда во всех войнах получалось. Вот видишь, еслиб этих старых, как говориться, их офицерья не взять, никто бы ничего не рассказал. Но мы у них не спрашивали ничего. Нам надо было взять и отвезти их туда, куда положено. А уж там они все расскажут

- А страх испытывали?

- Страх? Знаете что? Нас пошло на задание шесть человек. Один испугался. А лейтенант сказал: «Как хочешь, я тебя провожать не пойду. Как ты будешь выбираться? Линию фронта пройдешь, если тебя никто не увидит, значит, ты живой будешь. Увидят — тебя застрелят. В одной стороне стоят русские, по другой стоят немцы. Линия фронта там проходит.» А ведь тогда было такое, что к нам проходят в русской одеже офицеры, вс1, а туда проходят в немецкой одеже. Вот потом разбери, что и как. А попробуй бункер найди? Ведь нам надо было найти его. Хорошо, что хоть оттуда сообщают, какой и где. У лейтенанта этого специально для этого карта была. По карте этой и находили. Хоть и ночь ночью, а фонарик для этого был. По нему смотришь и определяешься на карте: ага, значит, это мы не сюда идем, это мы идем вглубь, а нам надо сюда ближе к линии фронта, потому что бункера там. Вот и идешь. Хорошо, если на кабель наткнешься: тогда потихоньку по кабелю-по кабелю и до бункера дойдешь. У большого начальства ведь связь есть. Подходишь к бункеру. Тогда он подходит и по-немецки говорит, Сережа этот. Тогда они говорят: яволь. А это значит, что, мол, всё, пропускай.

- А в перестрелки с противником вступали?

- Нет.

- А были ли неудачные походы на задания?

- Было такое, что не найти было бункеров. Или неправильно сообщали нам, или что. А так по карте начнем искать, так там ясно было: какое место, какое расположение. Особенно когда зима была, было трудновато искать. В летнее-то время с этим было лучше. Так то ведь можно даже по кабелю было найти бункера. Не обязательно, чтобы кабель по верху шел: бывает, что по низу.

- Под бомбежки, обстрелы часто попадали?

- Под бомбёжки не попадали. А под обстрелы было, что попадали. Знаешь, откуда-то стреляли с тяжелых орудий. Но это мало попадали. А так все ночьми это было большинство.

- Нацмены воевали вместе с вами?

- Знаете, да были. Грузины были. Но вот грузины-офицерье немножко жестко подходили к нашим солдатам. Они вроде так это объясняли, что мы хорошо не понимаем их. Но ребята наши стали обижаться, стали говорить про них своим начальникам. Начальство стало с ними, с этими грузинами, разговор вести. «Если вы, - говорили они, - знаете это, а не хотите уважать русского человека, тогда можете уходить туда, откуда вы пришли. Иди туда к себе на родину, занимайся своим огородом. А если ты пришел защищать родину, свой Кавказ, то будь добр.» А когда через Грузию на горы наши наши ребята, помню, лезли, чтоб немцев там оттуда уничтожать. Тяжело было туда лазить. Но ведь шли.

- А политработники вам встречались на фронте?

- Встречались, разговаривали. Все спрашивали нас: «Как кушаете? Как что? Как одевают? Тепло ли, холодно ли?» Мы говорим: «Нормально.» Политработник и говорит: «Я понимаю, морозные дни — хорошего тут нет ничего.» А и правда. Когда еще более-менее дни, так терпимо. А как морозы...

- Всегда верили в победу?

- Да. Особенно когда мы доставляли тех людей у немцев, которые докладывали, что надо былол говорить. И это надо было делать. И с Жуковым все это было.

- А показательные расстрелы проводились у вас во время войны?

- Нет, не было. Это показательные расстрелы я не видел. Я видел только, как ребята эти фотокарточки показывали, которые к ним попадали. А это снимки делали немцы. И там было сфотографировано, как они расстреливали нашего народа.

- Большие передвижения делали на фронте?

- Я не помню. Но были, да. Особенно как появились эти «Катюши», это было, и было очень даже хорошо. Видишь ли, бывало же такое, что тут немцы пробираются с нашей одежей к нам, узнают все. Даже, может, какой-нибудь, как говориться, не дурак, а умный скажет: ага, мол, что там Россия? А мы шли.

- Вы сказали, что после войны служили во Львове. Расскажите об этом периоде вашей службы. Как проходила борьба с бандеровцами?

- Ну как это получилось? Война кончилась. Потом пришел такой приказ: кто в Львове служил — того посылать туда, на эти горы, на Карпаты. Там, говорили, никто не знает, какая сила. И откуда она взялась? Их надо не то чтобы уничтожать — надо было делать все потихоньку и так, чтоб они бросили оружие. На фронте все было по-другому. Там ты смотришь: ага, вот тебе цели. И ты, значит, раз видишь цель, то его и целишь. Или вот как мы , разведчики, делали: ходили ночью, зимой, в любую погоду для того, чтобы вот эти искать бункера. А там идешь — он сидит. Из под уггла или из под чердака стреляет. Ну он у нас одного только ранил. Так все хорошо обошлось. Нас там было три батальона. Че? Сила была. Люди, которые там жили, уже стали жаловаться, что вот эти самые, которые на Карпатах сидят, обирают их, и мясо с них просят, и хлеб, и все. А там большинство — бандеры. Засели, думали, что и дальше все так будет. А как это было? По-видимому, вот это было так, как когда-то этот украинец Ющенко, украинский президент, это делал. По-видимому, он участвовал в Америке, тоже в войне участвовал, против вьетнамцев. И вот ему там тоже подсказали: мол, набирай туда людей таких, чтобы можно было бы перевернуть все к чертовой матери. А ничего не получилось. Вот там-то тоже так же было трудно. Фронт вроде прошли как-никак, тяжело - не тяжело, но победили. И после всего этого вот тут, в Карпатах, даже некоторые ребята говорили: «Господи, хоть бы живым остаться.» И крестятся. Я говорю: «Что вы креститесь? Он прицелит тебя. И не надо будет креститься. Гоп, и готов. Надо глядеть. Гляди!» А был капитан по политчасти. И еще капитан был, руководящий батальонами. Так он все приказывал: такой-то такой-то - на чердак, такой-то - туда. Некоторые Богу молятся. «Че ты молишься? - он им говорит. - Ты только туда покажешься, он тебя шлеп, и готов. Он знает, что его убьют, и он у нас убьет кого-то. А может всех троих убить: раз, раз, раз. Если только у него нет автомата, тогда.»

Георгий Георгиевич с женой

- Как сложилась ваша жизнь после службы в армии?

- После армии я здесь работал. В общем, после войны приехал сюда. В 1948 году сюда я приехал, в Эстонию, в Кохтла-Ярве. В трудовой книжке так и написано: что в 1948 году. Женился я здесь. Так что уже в 1948 году здесь работал. А как я попал сюда? Нам сказали, что в Эстонию идет вербовка. Надо, сказали нам, в Ленинград дорогу проводить и газопровод. А когда приехали сюда, они сказали: все, отложилось... А мы-то приехали. Мне и говорят: может, желаешь идти в шахту? Вы, может, видали когда шахту? Вот я там работал. Рабочим. И рабочим шел одним из первых по Кохтла-Ярве. На «Доске Почета» фотография моя дважды выставлялась. 20 лет отработал на шахте. Оттуда на пенсию ушел. Простым рабочим. И написано в трудовой книжке: специальности нет. А деньги заработанные мои чего? Деньги все ушли. Да лучше молчать уж про деньги. Ну не отдали нам. Голые да босые мы остались. В галошах, видишь, ходим, да на лекарство вот все, что получаем, отдаем... Пока я еще живой. Я бы давно уже умер бы. Сейчас такое время, что и не знаешь, как и кому угодить. Некоторые говорят прямо мне: все до сих пор живешь? На фронте был: так умирать не умирал никак. На нижнем этаже сосед живет, белорус. Так он сказал: «Поблажки вам делали... Не надо поблажек вам больше делать.» А у меня будто слезы налились от этого. Я ему и говорю: «Что, мало ты немцам ягоды носил и живой остался? А сколько таких, как вы, в Хатыни пожгли и побили людей? А ты еще говоришь: поблажки!» Кстати, за работу на шахте я получил медаль: «За трудовое отличие». Но потом я потерял эту медаль. Ехал я на праздник Победы, да и, дурак, взял и прицепил медали. А один ехал: он немножко подвыпивший был. Как ухватился за медали. И оторвать все хотел. «Мой, - говорит, - был отец на фронте, а столько ему не дали.» Но я говорю: «Ну чтож? Я не могу приказать дать. Это же выше знают, кому дают.» Я еще и звание такое имел: «Почетный шахтер.» И вот так медаль я тогда и потерял.

М.К. (Мария Кожевникова, жена Г.Г.Кожевникова) Вот я с ним 63 года живу. И скажу вам так: вот он только благодарит Жукова. Вот моя глупость, говорит, что я после войны сразу с ним не пошел встречаться. Он бы меня хорошо бы, говорит, даже понял. Я, говорит, как отца не было, ради него душой на все шел. Жуков сказал, мой говорит, им: «Рисково не берите, будьте осторожны, будьте бдительны... Чтоб взять, но чтоб без потерь!» Вот он все время Богу молит: что, мол, Жуков как отец меня наставил.

- Ребята мне еще говорили на фронте: а может, он твой отец?

М.К. Но мама не говорила, что его отец он. Я спрашивала. Да нет, говорит. А просто так совпало, что мой — Георгич, и он, Жуков, по имени Георгий.

- Я все вспоминаю нашу ту встречу. Когда я вышел и стал говорить, и стал руками размахивать, а это вроде как не положено, полковник показывает: уп-ппп... А Жуков ему: «Пускай-пускай, пускай говорит...» А то я даже так руками стал размахивать. Он, Жуков, туда-сюда пройдется. Спрашивает: «Вы наверное все же добровольно пришли?» Говорю: «Нет. Вот я добровольно пойду вот туда, куда вы призываете. То я пойду добровольно.»

А то, что Жукову, я считаю, памятник поставили, то все правильно и сделали. Что он добрый человек, что всех людей вывел в хорошее положение. Надо всем нам делать, как Жуков делал. Была такая медаль Жукова. Меня должны были ею наградить. У нас был председатель Совета ветеранов. Но я тогда ушел в эту квартиру, где сейчас живу. И забыл ему, председателю, адрес-то свой дать. Но он мог бы оттуда найти меня все равно. А медали Жукова когда собрались здесь, в Пуру, с консульства, вручать, мне и говорят: «Твоя медаль отослана.» Я говорю: «Как отослана?» Неужели отослали в Москву? Я что-то не верю. Наверное, кому нибудь отдали. Я хотел бы ее получить. Ведь когда Жуков умер, у меня душа заскребла. Был бы я в Москве, я б к нему сходил на похороны. Он даже ночью звонил и спрашивал про меня. Мы отдыхаем, когда придем. Он звонит. И спрашивает. Он как назвал меня малой, и так меня и до конца моей службы все ребята меня и звали: «малой, малой, малой...»

У меня было две дочери. Сейчас осталась одна. Одна дочь умерла в 1995 году. Ее, оказывается, муж избивал. А мы не знали. Ну у нас внучки, внуки, правнучка есть...

- Спасибо, Георгий Георгиевич, за интересную беседу.

Воспоминания жены Георгия Георгиевича Марии Дмитриевны