Ткач Михаил Абрамович

М.Т. - Родился 8/8/1925 года в местечке Юзефполь Ольшанского района Одесской области. Мать умерла когда мне исполнился всего лишь год от рождения, и отец, портной по профессии, уехал из местечка со мной в Одессу, и стал работать возчиком на лошадях в ГужТранспорте. Но прошло время, и мы покинули Одессу и вернулись в Юзефполь, а позже переехали жить на родину отца, в город Первомайск.

До войны я успел окончить восемь классов средней школы.

Утром 22-го июня 1941 года немцы бомбили Первомайск, его центральную часть - Голту, где находилась большая воинская часть. Меня угораздило попасть под эту бомбежку, и до сих пор не могу забыть страшную картину, увиденную мной в первый день войны.

На моих глазах из ворот воинской части выскочил командир, рядом взрыв бомбы, и ему как бритвой осколком срезало голову, но обезглавленное тело еще инстинктивно сделало несколько шагов... Отца и родного дядю призвали, зачислили в истребительный батальон, и отец перед мобилизацией в армию привел меня на вокзал, посадил в поезд, и отправил в Никополь к своей сестре, но в августе нам пришлось убегать от немцев, уже из Никополя. Мы сели в товарняк на станции, и долго ждали, когда отправят наш эшелон. Немцы уже фактически входили в город, на окраинах звучала стрельба, горели дома. Вдруг, соседи кричат мужу моей тетки - "Марк, твой сын пришел!". Смотрим, мимо вагона пробегает группа вооруженных винтовками красноармейцев, все в грязном и рваном обмундировании, а среди них, и действительно, мой двоюродный брат Леня Полещук, до войны учившийся в Одесской военной спецшколе. Мы спросили его - "Леня, что происходит?" - "Отступаем от Ново-Украинки, да вы и сами видите, что творится" - "Поехали с нами!" - "Нет! Я солдат, буду воевать дальше!". Он побежал дальше, вместе с товарищами, занимать оборону за железнодорожной насыпью .

С войны Леня не вернулся, родителям прислали потом извещение - "пропал без вести".

А нас горькая волна эвакуации забросила в Сальские степи, сначала оказались мы в селе Дивное, а позже попали в калмыцкую ставку Долбан, затерявшуюся на бескрайних просторах Калмыкии. Дядя до войны был зоотехником, стал работать по специальности, я пошел трудиться скотником. Началась фомировка какой-то кавалерийской дивизии и нам приказали гнать гурты скота и табуны лошадей на Волгу, в Астрахань.

Летом 1942 года я оказался в Казахстане, на станции Отар Джамбульской области, где до призыва был простым рабочим в Курдальском районе.

Г.К. - Когда Вас призвали в армию?

М.Т. - В марте 1943 года пришла повестка на призыв. Я пришел в военкомат и прямо оттуда был направлен в Ашхабадское Военное Пехотное Училище, размещавшееся на территории кавалерийской части, в старых казармах. Меня распределили в курсантский пулеметный батальон. Нам объявили, что срок нашего обучения в училище - всего 6 месяцев, но выдержать даже эти полгода было сложно. Ладно, там, жара и постоянные учения до полного изнеможения. Основная проблема была в том, что кроме 700 граммов хлеба на сутки, мы почти не получали никакого приварка. Привозили кипяченую воду, в которой плавало несколько рисинок, и говорили - "Суп хороший, ешьте!".

Мы в массовом порядке стали писать рапорты с просьбой отчислить из училища и отправить нас на передовую рядовыми бойцами, но нам за эти рапорты командиры угрожали трибуналом... Начальник училища генерал-майор Чистяков приказал курсантам прекратить подачу заявлений с просьбой о досрочной отправке на фронт.

Г.К. - А боевая подготовка курсантов на каком уровне проводилась?

М.Т. - За три с половиной месяца учебы мы научились неплохо стрелять из "максима", но, все равно, большую часть времени отведенного на подготовку будущих офицеров наши командиры тратили почем зря, на всякую бесполезную ерунду, не имеющую отношения к боевой подготовке. Бесконечные строевые занятия с полной выкладкой и винтовкой СВТ со штыком на плече, зачем нам это было надо?.. Ладно, провели нас колонной нас на Первомайском параде в Ашхабаде, а далее? - зачем это нужно ....

Мы ходили в гимнастерках с разводами соли на спине, изнывая от жары.

Гоняли нас жутко, до бог знает какого пота, нам взводный командир попался из "тыловиков", так он, гад, над нами всласть издевался, выслуживаясь перед училищным начальством. Прозвали мы его "Лизавета", уж очень он любил, чтобы курсанты в строю пели ему песню "Ты ждешь Лизавета"...

Г.К. - Как происходила отправка на фронт?

М.Т. - В июле 1943 года выстроили все училище на плацу и объявили, что мы отправляемся на фронт. Потом мы узнали, что по приказу Сталина все военно-пехотные училища из Средней Азии были направлены на передовую летом сорок третьего.

Мы радовались, что едем воевать. Нас переодели в новое обмундирование, выдали красноармейские книжки с записью - "воинское звание - курсант", и погрузили в вагоны -"телятники". Оружие мы получили в училище, взяли с собой все пулеметы "максим", боеприпасы. Большинство офицеров из преподавательского состава Ашхабдского ВПУ отправилось на фронт вместе с нами, а наш взводный "откосил". Доехали до Ташкента, повернули на север, дальше на запад, и уже через неделю с небольшим, мы выгрузились где-то в Воронежской области, и были преброшены на харьковское направление, сходу вступив в бой.

Г.К. - На сайте есть около десятка интервью с ветеранами, которые, как и Вы, летом сорок третьего года, прямо из среднеазиатского военного пехотного училища, не доучившись считанные дни до получения офицерского звания, были отправлены на передовую рядовыми бойцами. Орлов, Рогозин, Кац, Ильяшенко и другие. По их воспоминаниям, через неделю после вступления сводных курсантских батальонов в бой, в строю из курсантов оставалась пятая часть. Что происходило с курсантами-"ашхабадцами"?

М.Т. - На узкий участок фронта привезли одновременно, как говорили, курсантов из девяти училищ. Нас распределили по частям, и наш курсантский пулеметный батальон влили в 53-ю дивизию. Первые бои хоть и были тяжелыми, но оставили о себе и добрую память. Мы удачно отбили несколько немецких атак. Я воевал вторым номером в расчете "максима", и могу сказать, что большинство потерь в те дни мы несли по своей вине. Еще в училище нам объясняли - дал длинную очередь - сразу меняй позицию. Но ребята увлекались боем, и в азарте все забывали об этом железном правиле для пулеметчиков. Большинство ребят в роте погибло именно от немецкого минометного огня. Немцы засекут огневую точку, и сразу забрасывают минами. Но война быстро многому учит. Когда мы подошли к Днепру, то уже стали опытными бойцами.

Г.К. - Днепр где форсировали?

М.Т. - В районе Бородаевки. Переправлялись под огнем, белым днем. Соседний плот разбило на середине реки, а в наш плот попали уже почти у кромки воды и мы вплавь удачно добрались до правого берега. Я только на этой переправе потерял документы с фотографиями родных. Захватили плацдарм, поднялись на крутой берег, перед нами село. Приказ - "Атака с ходу". Ворвались в село, а навстречу нам контратакующие немецкие танки. Это село за первые сутки несколько раз переходило из рук в руки. Но в какой-то момент мы не выдержали очередной танковой атаки. Куда-то подевались все наши командиры, и мы , те кто еще был живой, толпой кинулись обратно к Днепру. Нас остановил незнакомый капитан - "Ребята, в воде нас просто всех перебьют!Ни шагу назад!". Мы держали плацдарм, небольшой клочок земли, жрать нечего, курева нет, патронов "кот наплакал". Но держимся. Рядом плавни, так ребята наловили черепах, и сварили из них похлебку. В одном месте заметили на нейтралке раненую лошадь, подползли к ней ночью, добили выстрелом в ухо, срезали ножами по куску мяса вместе со шкурой, и так эту конину и сварили. Одним словом, жизнь на плацдарме была невеселой, но потом стало полегче, и плацдарм расширился, и переправу навели.

Г.К. - А в полковую разведку когда попали?

М.Т. - Там же, на плацдарме. К нам в пулеметную роту пришел какой-то офицер, шел по траншее и указывал нашему ротному - " этот, и вот этого тоже..".. Отобрали со всего батальона десять человек, все из бывших курсантов, и куда-то повели. Здесь уже с нами беседовали два офицера, расспрашивали, кто откуда родом и так далее, но с какой целью нас отобрали, нам не говорили. Потом назвали фамилии отобранных, и приказали следовать за ними. Привели нас к штабу 36-го гвардейского Стрелкового полка 14-й гв. СД, в расположение полкового взвода разведки, и сказали кому-то - "Васильев, разведка, принимай пополнение!". И только тут мы поняли, куда попали. Для нас то было предметом гордости и фактом проявлением к нам высокого доверия.

Г.К. - Что за люди служили в разведке полка?

М.Т. - Во взводе вместе с нами, бывшими курсантами, было 25 человек. Командовал нами Васильев, смелый, волевой и агрессивный человек , из бывших уголовников. Во взводе было еще человек пять из блатных, а остальные - обычные молодые солдаты из тех, что - "на фронт по призыву". На задания ходили все, включая нашего взводного повара Кузнецова, (с полевой полковой кухни мы не питались, сами готовили себе, из того что достанем по брошенным хатам, или добудем в качестве трофеев).

Руководство деятельностью разведвзвода осуществлял ПНШ-2 капитан Белов. А полком командовал, кажется, Воронов, но мы комполка видели крайне редко. Из двадцати пяти разведчиков - 23 человека были русские, один украинец, и один еврей. В полку был еще свой взвод конной разведки, это еще человек пятнадцать.

Г.К. - Были какие-то особенности в вооружении взвода?

М.Т. - Все обычно было, как и всех других разведчиков: автоматы, ножи, гранаты, у всех трофейные пистолеты, в основном "парабеллумы". Со временем каждый разведчик делал себе красивую финку-самодел с наборной рукояткой, или доставал какой-нибудь "кинжал". Единственное, что было нестандартным, так это наличие трех снайперских винтовок во взводе. И они нам неоднократно пригодились, поскольку полковой разведвзвод часто бросали бой в первую линию, затыкать собой все дыры и прорехи в нашей обороне.

Г.К. - Не имея никакой прежней подготовки к службе в разведке было трудно сразу "войти в курс дела"?

М.Т. - Мы же не совсем "зелеными" в разведку попали. Уже провоевали два месяца пулеметчиками в пехоте, основательно заматерели, а два месяца на передовой в сорок третьем году - это срок очень большой. Ведь, мне до сих пор непонятно, почему именно нас отобрали в разведку и перевели к гвардейцам.

А во взводе нас встретили вопросом - "Откуда, земляки?", объяснили, что испытают в бою, а обучат по ходу. Занялся нашим "воспитанием" и подготовкой к разведвыходам один сержант, некто Яблоков, своим поведением напоминавший конченного идиота, он всю душу из нас вынул своими придирками и замечаниями. И когда пришла пора идти в поиск, сам Яблоков оказался трусом, прикинулся больным, мол, "живот скрутило". Его сразу же погнали из взвода.

Г.К. - Как сложился первый поиск?

М.Т. - Нас ночью послали проверить населенный пункт. Идем по лесу, рядом дорога и спуск к селу по лощине. Мы все в этом селе внимательно высмотрели, выявили огневые точки на флангах, и когда стали возвращаться и подниматься по дороге, идущей от села в гору, то остановились всей группой, как вкопанные. Вся дорога была забита немецкой техникой и танками. Сразу крики - "Хальт!", стрельба со всех сторон. Мы смогли проскочить на противоположную сторону между бронетраспортерами, и, отстреливаясь, отошли к своим. На звуки боя ударили наши "катюши", командование знало, что кроме нашей разведгруппы других наших подразделений в районе села быть не должно.

Утром мы вернулись, посмотрели на эту дорогу, а там груды обгоревшего металла, гвардейские минометчики дали точные залпы. Потом капитан Белов нам рассказал, что для нас готовилась западня, и два стрелковых батальона из другой дивизии перед нами уже зашли в это село, казавшееся оставленным немцами и жителями, и эти батальоны были там перебиты из засады.

Г.К. - А первый взятый "язык"?

М.Т. - Получили приказ взять "языка". Выползли на "нейтралку" и затаились в высоком кустарнике. Весь день вели наблюдение за немецкими позициями, было видно всю первую траншею, идущую по склону высоты, и перед ней - три ряда колючей проволоки. Пулеметная точка - боевое охранение, два немца возле МГ, которые сменялись каждые четыре часа. Каждый час один из них уходил влево по траншее и отсутствовал минут семь. С интервалом в десять минут в воздух взлетали сигнальные ракеты.

Мы отползли назад к своим траншеям и доложили результаты наблюдения Васильеву. Взводный поговорил с Беловым, и после рассказал нам, каким будет план поиска. Васильевым были назначены на задание 12 человек, шесть разведчиков в группу захвата и еще шесть в группу прикрытия. Мы сдали документы, у кого были награды - передали их штабному старшине. Одели маскхалаты, проверили оружие. Пришел начштаба, разрешил нам выдать по сто грамм водки перед поиском. Холодно ночью, осень. Выпили двойную норму, по двести грамм, и поползли. В два часа ночи по проходу в минном поле, проделанному саперами, тихо подползли к траншее. Подождали пока один из солдат отошел. Старший группы Леша показал рукой: мне - налево, а моему напарнику Пашке - направо. Сам зашел с тыла. Немец у пулемета то ли задремал, то ли задумался. Леша сзади ударил его прикладом по затылку, мы налетели, как по команде - кляп в рот, и потащили "добычу" ползком. И в это время вернулся второй немец, заметил нас и сразу открыл огонь из пулемета. Группа прикрытия ответила автоматным огнем, и сразу, яркими вспышками ожила вся передовая линия. Мы укрылись в лощине, где нас ждали товарищи. Пленный оказался унтер-офицером. Его поставили на ноги, развязали, а он идти отказывается. Старший его слегка кольнул финкой, и унтер резво побежал вперед. Передали пленного Васильеву. Он при свете ракеты посмотрел на часы и сказал - "Нормально. За восемь минут управились". И тут я почувствовал, что у меня гимнастерка на спине вся мокрая. Вот что значит напряжение... И пока передовая с двух сторон изрыгала огонь из всех видов оружия, мы вернулись в свои окопы.

Прошло еще два дня и нам удалось снова взять "языка", да не одного, а сразу троих.

Сплошной линии фронта не было, мы прошли километра полтора, и вдруг команда Васильева - "Ложись!". Из темноты шла армада немцев, не меньше двухсот человек, прямо в сторону позиций нашего минбата. Мы приняли бой, внезапно открыли огонь и стали забрасывать немцев гранатами, а одного человека послали к минометчикам за подмогой, и они прикрыли нас огнем. В неразберихе ночного боя подхватили троих немцев, и утащили их в плен. Один из "языков" был ранен, но его донесли, а другой вообще отказался поляком.

Г.К. - Как во взводе относились к пленным солдатам вермахта?

М.Т. - "Бережно". Нас постоянно предупреждали, чтобы их не убивали "при попытке к бегству". Даже когда и не было сильной необходимости в "языке", мы пленных не трогали. Помню одного "языка", которого мы повезли в штаб полка на санях. Немец всю дорогу орал, что он всегда был социалистом и что "Гитлер капут!", и так надоел нам своими криками, что ребята высадили его из саней и сказали - "Вали отсюда на все четыре стороны". Мы едем дальше, а немец бежит за санями - в плен хочет...

Г.К. - Кого присылали на пополнение в полковой взвод разведки?

М.Т. - Новые люди приходили постоянно, на место погибших, но честно, я даже затрудняюсь вспомнить, были ли это добровольцы к нам, или просто из пополнения брали тех, кто внешне приглянулся. ПНШ Белов с Васильевым или начштаба своим приказом отбирали тех, кто выглядит поздоровее, и посылали в наш разведвзвод. Понимаете, весь период боев, от Днепра и до самой Корсуни наши потери были такими, что воевать в полку было почти некому. Батальоны формировали из "чернорубашечников", но какой от них был толк? Никакого. Однозначно, "пушечное мясо", их хватало на один бой. Полковой взвод разведки все время кидали на закрытие дыр в первой линии, народу было так мало, что иной раз всю оборону на участке полка держали разведчики и полковой взвод автоматчиков. Мы рыли ячейки на два человека, а соседняя ячейка находилась уже - в пределах видимости. Мы ставили ПТР, и ждали немецкой атаки. Из противотанкового ружья меня научили стрелять еще в училище, но когда на нас пошли немецкие танки, то и мне, и моему товарищу, "второму номеру ПТР", Николаю стало немного страшно. Неглубокая ячейка, вырытая в мерзлой земле в голой степи, не убежать, не спрятаться. Или ты выстоишь, или тебя танком раздавит, третьего не дано... Ощущение ... не из самых приятных...

Г.К. - Как складывались отношения с бойцами дивизионной разведроты?

М.Т. - Особых "симпатий" полковые и дивизионные разведчики друг к другу не испытывали. Сейчас об этом можно говорить с улыбкой, но тогда отношения между нами были натянутыми. Вроде и специальность фронтовая у нас одна, и "закон" один - "своих раненых и убитых врагу не оставлять", но была определенная неприязнь.

Мы считали их "тыловыми аристократами", которые "нашими руками таскают пирожки из огня". Нас гоняют каждую ночь к немцам в тыл или на передовую, терзают, как "последних кляч колхозных", а у них каждый поиск неделю готовят, да еще все силы на их поддержку бросают. А "дивизионные" смотрели на нас свысока, мол, мы "круче", а вы - "деревня" и "лапти". Мы, действительно, чувствовали себя "на задворках империи", дивизионные разведчики ходили все в орденах, а нам перед каждым поиском только обещают - "Всех к наградам представим!", но после удачного боя или разведвыхода, нам говорили - "Потом с орденами разберемся". За все мое время нахождения в полковой разведке у нас даже никому самую простую медаль не дали, хотя командир полка спокойно мог дать солдатам медаль "За Отвагу" или "За БЗ" своей властью.

И дело тут не в зависти, а в элементарной справедливости. Когда меня, вскоре после окончания войны вызвали в горвоенкомат, и за мой последний бой вручили орден Славы 3-й степени, я даже удивился, смотри как, комполка представить не забыл.

И с взводом полковой конной разведки мы были почти "на ножах". Их в основном как "верховых" - связных использовали, берегли, и в бой, почем зря, не бросали, а нас это сильно задевало. Это сейчас я вспоминаю об этом с юмором, но тогда...

Г.К. - Если поиск сложился неудачно, как реагировало полковой начальство?

М.Т. - Я не помню, чтобы при мне кто-то из старших офицеров метал в сторону разведчиков "гром и молнии". В штаб, "на раздачу", лично ходили взводный и ПНШ-2, до нас только потом доводили очередную задачу, объявляли новый приказ.

А вот в соседнем полку, командир полка, взбешенный неудачей разведчиков, приказал своему разведвзводу - "Ночью не взяли, днем пойдете!" . Они и пошли, ... "в последний путь"...

Г.К. - Во взвод иногда попадали люди не пригодные к службе в разведке?

М.Т.- У нас, кроме вышеупомянутого сержанта Яблокова, трусов во взводе не было.

А у "соседей" было пару случаев, перед поиском кое-кто начинал усиленно кашлять и чихать, заранее зная, что с такими "вокальными данными" в поиск не возьмут.

Но это скорее исключение из правил. Сама атмосфера во взводе помогала человеку преодолеть страх, всегда был главный стимул и высокая цель - даже ценой своей жизни не ударить в грязь лицом перед товарищами, не подвести друзей в тяжелую минуту.

Разведка - это как рентгеновский аппарат, человека на третий день насквозь видно, на что он способен. Но иногда и мы ошибались в людях...

Г.К. - Были какие-то свои "нюансы" в обеспечении разведчиков?

М.Т. - Мы сами себе добывали провиант, а что нам еще было нужно. Вооружены до зубов.

Мы всегда имели трофеи - часы, кольца, ром, портсигары, пистолеты и так далее, которые мы потом обменивали в санроте на спирт. Конечно, простому пехотинцу наш "харч" даже не снился. Но зато у них жизнь на войне была подлиннее нашей.

Г.К. - Когда Вы были тяжело ранены?

М.Т. - В середине февраля 1944 года. Дали приказ - "Немедленно взять контрольного "языка"! Весь наш взвод определили в группу захвата, а в прикрытие поставили дивизионную разведроту. Мы добрались до немецких позиций, и попали в засаду. Позиции оказались ложными. Немцы выскочили со всех сторон, забросали нас гранатами. Я успел из автомата положить нескольких немцев, стал менять диск, и тут мне по ногам как даст очередью, обе ноги прошило... Я упал, ребята сразу поползли - "Все в порядке", положили на шинель и потянули в тыл. Когда принесли в свою траншею, то разрезали сапоги, санинструктор сделал перевязку и противостолбнячный укол. Дали выпить спирта и товарищи-разведчики понесли меня дальше, положив мне за пазуху подарки - маленький бельгийский браунинг и трофейные часы. Меня отправили в медсанбат, но пока везли, я истек кровью, оказывается, наш санинструктор наложил бинты ниже входных пулевых отверстий. В санбате я потерял сознание, меня посчитали умершим, и кинули в кучу к убитым, туда, где мертвых вповалку складывали перед захоронением... Да только повезло мне несказанно. Санитар, который потащил меня за ноги, чтобы сбросить в могилу, случайно обнаружил , что я еще живой... Он начал трясти меня за плечи и кричать - "Мишка , ты!?" ...Я очнулся, открыл глаза, а это ... Вася Коломоец, мой земляк из Юзефполя, с сестрой которого я вместе когда-то учился в одном классе.

Невероятная встреча, спасшая мне жизнь... Меня понесли назад, в операционную палатку. Поменяли бинты, наложили шину Дихтерса, и отправили в Полтаву, в полевой госпиталь, расположенный в пустой церкви. На мои ноги врачи посмотрели - "Гангрена! Еще немного, и твое положение будет безнадежным!", и сразу решили отрезать одну ногу до бедра - "высокая ампутация". Но один хирург-еврей сказал - "Я попробую его вытащить" . Положили на стол, наркоза нет, дали 200 грамм спирта. Санитары накинулись, руки заломили, привязали меня к столу и хирург сделал на "приговоренной к ампутации ноге" три глубоких "лампасных" разреза, каждый длинной по 17 сантиметров. Я орал от боли, ведь, считай, что по живому резали. Занесли в палату, стали давать морфий для обезболивания. А боли в ногах были страшными, поскольку нервы перебило, и чтобы унять эту боль мне все время кололи морфий, дошло до того что одного укола хватало на два- три часа. Погрузили в санпоезд и повезли на юг. Пока мы до Баку доехали, я стал законченным наркоманом. Все трофейные часы, которые подарили мне ребята при расставании, и все деньги я отдал медсестре санпоезда, чтобы она мне безконтрольно вкалывала морфий, несмотря на запреты врачей. Разместили в Бакинском госпитале, расположенном в Шаумяновском районе, в большом зале университетского здания.

Мой лечащий врач, Анна Абрамовна, мне заявила - "Мы тебя отучим от морфия. Закроем одного в комнате и там ты хоть свою голову об стену разбей, но будет по нашему". Постепенно стали снижать дозу и когда меня перевели в другой госпиталь, на улице Баилова, я уже полностью избавился от наркотической зависимости. Выписали меня "на костылях" из госпиталя и комиссовали из армии. Дали инвалидность 3-й группы, с пенсией в 140 рублей "старыми деньгами", которой только на папиросы и хватало. Каждые полгода инвалидов войны обязывали проходить повторную комиссию.

Но с оперированной ногой я еще маялся долгие годы: остеомиелит, свищи, пролежни, трофические язвы голени. Несколько раз делали повторные операции по сшиванию седалищного нерва - безуспешно.

В 1959 году, намучившись по больницам, я написал письмо на кафедру Военно-Полевой Хирургии в Военно -Медицинскую Академию в Ленинград, с просьбой помочь.

Мне дали добро, выслали документы на госпитализацию и положили в клинику при ВМА. В Ленинграде хирурги приняли решение ампутировать одну ногу ниже колена, сделали очень хороший протез, и когда я вернулся к себе в Никополь, то многие знакомые даже не сразу поняли, что одну ногу мне "оттяпали".

Г.К. - А со своим спасителем Василием Коломойцем довелось после войны встретиться?

М.Т. - Да, я специально поехал к нему, в свой родной Юзефполь. И семью свою повез, чтобы увидели человека, кому я жизнью обязан. Василий после войны так и остался в селе, работал скотником. Мы отметили нашу встречу. Он рассказал о некоторых моих друзьях детства. Каждого из них война "проверила на вшивость".

Герасименко служил на флоте, а другой был в полицаях при немцах.

Архип, сын директора МТС, немецкий пособник и полицай, пришел с двумя немцами по доносу в дом, в котором скрывалась наша ровесница, еврейка Ася. Вывели Асю во двор на расстрел, и тут старший немец сказал - "Она такая красивая... Я не могу ее убить!". Тогда этот Архип насмерть забил Асю гаечным ключом...

Г.К. - А что с Вашими родными произошло в оккупации?

М.Т. - Бабушку расстреляли вместе с другими евреями Юзефполя вскоре после начала оккупации. Деда, известного по всей округе сапожника, три месяца прятал в польском селе Дорожинка поляк Юзек Кшапка, а потом дед по своей воле ушел из этого села, и его поймали полицаи и убили. После войны стал искать хоть какую-то информацию о судьбе отца и дяди, призванных в один день. Приехал в Одессу, где на Молдаванке, на улице Средней жила до войны моя родня. Соседи-украинцы сказали, что видели моего отца с оружием в руках в последний день перед оставлением Одессы нашими частями. Он вместе с дядей ушел партизанить в катакомбы. Потом рассказывали, что их отряд немцы разгромили, а взятых в плен партизан закрыли в здании школы и сожгли живьем... Так погиб мой отец... Остался в живых на войне мой двоюродный брат Гарри Небесов, воевавший на флоте и в морской пехоте, раненый в боях. После войны он стал капитаном 2-ранга, и в конце службы был генеральным флотским военпредом на заводе "Адмиралтеец" в Ленинграде, человеком известным на всех флотах.

Г.К. - Ваш сын также стал морским офицером?

М.Т. - Мой сын после школы поступил в Высшее Военно-Морское Училище имени Дзержинского, стал офицером-подводником , служил на АПЛ на Северном Флоте , и стал капитаном 1- ранга. К моему огромному горю, мой сын, Александр Михайлович Ткач, ушел из жизни пять лет тому назад и похоронен в поселке Московский Почепского района Брянской области.

Г.К. - Какой эпизод войны для Вас является самым тяжелым?

М.Т. - Шел бой в одном селе, мы вели охоту за немцами, засевшими в домах и подвалах, а они били нас из засад. Прямо на меня из-за угла выскочил немец, расстояние между нами было меньше метра. Я успел в него выстрелить из автомата первым, очередь в упор, и попал прямо в голову. Мозги разлетелись в стороны... И снился мне по ночам этот немец после войны несколько лет... Мозги и кровь на снегу... И вроде я немало гитлеровцев убил, а вот этого забыть никак не могу по сей день...