Я родился 28 января 1924-го года в городе Николаеве Украинской ССР. Мать трудилась в качестве крановщицы на Николаевских объединенных государственных заводах имени Андре Марти, а отец сидел в тюрьме за кражу коровы. Его посадили в 1924-м году. У меня был брат Владимир, глухонемой. До войны я окончил 7 классов и пошел учиться в ФЗО при заводе, на котором работала мама.
22 июня 1941-го года объявили о начале войны с Германией. Узнал одним из последних в городе, примерно в четыре часа вечера, услышал объявление по радио. Сразу же пришел на завод. Естественно, все приуныли, ведь война – это всегда тяжелое дело. По решению секретаря райкома партии Ефима Алексеевича наше ФЗО решили эвакуировать. Он прислал за нами грузовые машины 9 июля 1941-го года, и поехали к Днепру, переправились через него, в итоге добрались до Ростова, оттуда до Сталинграда. Долго стояли в селе Капустин Яр Астраханской области, и я решил из той муки, что нам выдавали испечь что-то. Взял два килограмма, пошел в ближнее село, в одном из домов попросил хозяйку испечь мне коржи, а она не понимает, что я хочу. Объясняю, показываю, как надо делать, тогда хозяйка догадалась, что прошу испечь «пышки». Говорю ей, что хоть пышки, хоть что, главное, сделать. Напекла, я покушал, часть ей оставил, остальное с собой забрал. Да еще и в дорогу дала печенья. Пришел на место нашей стоянки, а никого уже нет, уехали. Ждал-ждал, поспрашивал, объяснили, что колонна уехала, а меня оставили.
Что делать, иду пешком за своими товарищами, когда понял, что не догоню, остановился в каком-то селе, остался в колхозе, ведь кушать хочется, а нечего, коржи и печенье давно съел. Поставили на квартиру. Трудился почти месяц на разных работах, потом мне дали лопату и приказали для чего-то копать ямы. Еще не приступив к работе, пошел в туалет и вижу, что по дороге идут подводы. Когда присмотрелся, вроде бы наши николаевские едут. Бегом туда ринулся, и действительно, наши эвакуированные семьи, родной брат бежит навстречу. Поехал с ними, лопату так у туалета и оставил.
Прибыли в Сталинград. Оттуда на поезде поехали на станцию Владимировка. Устроился на работу, стал водовозом в пекарне, возил пресную воду с реки Ахтубы воду и одновременно по дороге хворост собирал. В день получал булку хлеба. Затем поступил на курсы трактористов, после окончания которых направили в бригаду местного колхоза. Пахал, сеял. Впервые увидел верблюда, на нем мы как-то поехали на станцию Ахтуба за запчастями, там было расположено МТС. Уже возвращались домой, когда на станцию налетели вражеские самолеты. Начали бомбить, дорога шла по большой долине, в которой звучало сильное эхо, так что получалось, будто бомбили и станцию, и нас. Верблюд испугался, оторвался от повода, скинул все запчасти и побежал домой. Когда пришли в бригаду, растерянные, то взяли еще людей и вернулись искать запчасти, потому что они ценные, кое-что помятое нашли, кое-что нет. В общем, наиболее ценные детали отыскали.
В уборочную вел комбайн. Потом пришла ко мне повестка, и в августе 1942-го года забрали в армию, родные не провожали, они к тому времени уехали в город Житкур, там располагался аэродром, они у дяди жили. В бригаде получил половину расчета: 500 килограмм пшеницы, оставил ее в колхозе, с собой взял полулитровую банку сливочного масла, булку хлеба, и 500 рублей денег. И пошел в армию.
Машины мы, призывники, не дождались, шли пешком, прибыли на станцию Харабали Астраханской области, на пересыльном пункте получили продукты, после чего направились в Астрахань. Здесь во дворе горвоенкомата нас выстроили и послали в Новоромановку. Там мы обустроили себе ночлег, и сразу же переоделись в английскую форму: шинели желтоватого цвета и ботинки. На другой день от астраханской жары полопались подметки на новых ботинках. Начали учиться строевой подготовке, и вскоре нас послали в село на берегу Волги, где сформировали 159-ю стрелковую бригаду. Я стал работать связистом, потому что хорошо разбирался в радио. Назначили телефонистом, получил звание ефрейтора, вооружили карабином Мосина. Начали мы заниматься, выходили в поле, где нам давали телефоны и учили вести переговоры. Учеба заняла примерно несколько месяцев, после чего нас отправили Калмыцкие степи. Высадили на какой-то станции, дальше поезда не шли, приказали окопаться, вырыть ямки по два человека. Дали по 100 грамм «фронтовых», покушали консервов. Хотя пробыли на этом месте совсем недолго, успели понести потери: старшина с группой бойцов на «полуторке» поехал на разведку в ближнее село, и нарвался на засаду калмыков. Ни один не вернулся, а старшину мы потом нашли с вырезанной на лбу звездой. Орден и медали с его груди сняли. Мы похоронили убитого и двинулись маршем в район Элисты.
Пробыли в ночь около калмыцкой столицы, утром двинулись на Батайск, освободив этот город в ходе ожесточенных боев. Железнодорожный вокзал после ухода вражеских войск обстреливался из немецких орудий, а мы нашли трофейные склады, брали немецкие посылки, распечатывали, кушали находившиеся внутри консервы и шоколад.
Наступали на ростовском направлении. Какой-то пацан вышел на дорогу и закричал: «Смерть немецким оккупантам!» В мае 1943-го года на базе нашей бригады, а также 156-й стрелковой бригады сформировали 130-ю стрелковую дивизию, меня перевели в 528-й стрелковый полк. Вошли в Сталинскую область. Дальше освобождали Запорожскую область. Особенно врезался в память бой на высоком холме у реки Молочной. На нем засели немцы. Мы начали наступать с низины, в атаку пошли в основном новобранцы, недавно призванные с освобожденных территорий. Перебравшись через немецкий противотанковый ров, мы, трое телефонистов, поднялись на вершину и заняли какой-то блиндаж. Внутри оказалось много шнапса, наши ребята его забрали, я вижу, что пехотинцы обратно бегут, и говорю ребятам: «Хлопцы, смотрите, наши отступают, надо и нам уходить!»
Но те уже выпили, и начали отвечать, мол, приказ Народного комиссара обороны СССР № 227 гласит – «Ни шагу назад!» Этот приказ был мне прекрасно известен, но тут нужно отступать, так что я присоединился к пехотинцам. Перейдя противотанковый ров, забрался в заросший молодняк акации и там засел в воронке. Тут нас настигли немцы, мы дружно начали стрелять и материться на врага, и отбили их контратаку. Вечером сначала ползком, потом бегом добрался к своим, и мне вручили автомат, потому что много солдат побило, а на следующий день нужно было снова наступать. В этот раз атаковали удачнее, выбили немцев, и при возвращении на высоту после того, как отбросили от нее врага, наткнулись на солдата противника. Взяли его в плен и командир приказал какому-то среднеазиату отвести его в тыл. Тот нехотя повел, и вскоре мы услышали одиночный выстрел. Конвоир возвращается, и несет через плечо немецкие сапоги. Стали спрашивать, что случилось, он объяснил, мол, немец попытался убежать, и пришлось пристрелить. Так это было или не так, проверить невозможно.
Затем нас направили на освобождение Мелитополя. Пошли в атаку на одно село, и попали под сильный минометно-артиллерийский обстрел. Товарищи разбежались кто куда, я побежал в сторону лесополосы, около которой проходила грунтовая дорога. Вижу, что метрах в двухстах от деревьев стоит бричка и какой-то мужик кладет на нее чемодан. Только подошел поближе, как из-за лесополосы появился немецкий танк и стал разворачиваться в мою сторону. Ствол наставляет, я тогда начал тикать влево. К счастью, неподалеку росли помидоры, я в них вскочил и залег. Танк два раза выстрелил, но снаряды разорвались в стороне от того места, где я лежал. Стало тихо, через некоторое время на дороге появились два солдата, которые заметили в помидорах какое-то движение и тут же прицелились в меня. Крикнул, что свой, а они в ответ стали страшно ругаться, что чуть меня не застрелили, решив, что это немец лежит. Вместе с ними добрался до своих окопов, залегли. Неподалеку горел пшеничный склад, но мы к нему соваться не стали. Потом продвинулись немного вперед и снова залегли, потому что дальше начинались немецкие позиции. Увидев в той стороне какое-то движение, выстрелил разок, после чего снова наступила тишина.
И вдруг прямо на нас двинулись человек пятьдесят немцев, когда до них оставалось метров 50, мы не знали, что делать, ведь если откроем огонь, то всех перебьют, а если они нас заметят, то точно возьмут в плен, попадать в который совершенно не хотелось. В общем, думаю, хана нам, и бежать некуда, и сдаваться нельзя. И вдруг позади слышим протяжный крик: «Ура!» Оглядываемся – наши солдаты бегут целой юрбой, причем все в новенькой военной форме, как положено, не то, что мы: ходили в обносках. Сразу же на душе легче стало, а враги поспешно повернули назад. Продвинувшись немного вперед, мы вышли на окраину села и окопались. Наутро попали к одному старичку, он нас угостил тыквой, которую называл кавуном.
Подошла полевая кухня, накормили кашей, после чего, выстроившись походной колонной в две шеренги, пошли по дороге из села. Справа раскинулась лесополоса, а слева была пахота и открытое место. Внезапно поднялась страшная стрельба, и тут и там стреляют, не поймешь, откуда огонь ведут. Мы прилегли в пахоте, рассредоточились. Потом офицер скомандовал отступать в лесополосу, за ней обнаружилось кукурузное поле, в которой мы и залегли. Сжав в правой руке винтовку, я стал саперной лопаткой в левой руке лихорадочно копать окоп, чтобы хоть голову прикрыть. И тут пуля попадает мне в правую руку, между большим и указательным пальцем, перебивает приклад винтовки, и я растерянный, кровь бежит, подхватываюсь и бегу в тыл. Офицер с наганом останавливает меня и кричит: «Куда бежать!» Показываю ему, что ранен, тот спрашивает, где винтовка, пришлось за ней вернуться. У нее был приклад перебит, так что взял за ремень и одной левой рукой ее тащу, показываю винтовку офицеру. Тогда этот командир объяснил, куда надо идти, неподалеку сидел санитар, и делал перевязки. Пошел к нему, санитар мне руку снятой с ноги обмоткой перевязал, так как бинтов не было. После чего приказал идти обратно к своим. Возвращаюсь в поле, по мне начали стрелять. Ложусь. Полежал, когда перестали стрелять, вскочил, бегу, и как только снова открывают огонь, быстро падаю на землю. Так я три раза вскакивал и падал. Когда до своих добрался, офицер приказал мне идти в медсанбат. Там сделали укол и стали готовить перевязку. В руке стало так сильно печь, что я попросил, чтобы мне дали хоть какого-нибудь обезболивающего, мне сделали укол в живот, и я заснул. Когда проснулся, утром отправляют в Мариуполь. Там госпиталь эвакуировался в Батайск. Зиму 1943/1944-го года там пробыл, весной 1944-го меня отправляют в 200-й запасной полк, в котором долго ходил с перевязью. Там вместе с одним пожилым солдатом записался в рабочий батальон.
Мы прошли южную Украину, неподалеку от Крыма повернули, и вышли на Николаев. Попросился домой, побыл там немного, показалось, что мало, ведь всего отпустили на два дня, пошел в военкомат и взял увольнение на 10 суток, потому что мать как раз должна была приехать из эвакуации. Потом надо идти обратно. Взял с собой в дорогу жареных семечек, и пошел в Одессу. Попал в комендатуру, там расспросили, кто я такой. Показал документы, они меня побрили и помыли, и отправили в часть.
Из рабочего батальона, когда руке стало получше, по заявлению направили в школу младших командиров и в сентябре 1944-го года я стал командиром 76-мм орудия в 233-м запасном артиллерийском полку. Мы стояли сначала в Молдавии, потом под Секешфехерваром, но в боях мне не довелось участвовать. Охраняли какой-то дом, куда однажды приезжал лично генерал армии Иван Христофорович Баграмян, которого я узнал по фотографиям в газетах.
Конец войны встретил в Австрии. К тому времени меня назначили командиром 100-мм орудия, всего один раз выстрелил по какой-то закрытой цели, и тут наступило 9 мая 1945-го года. Все страшно радовались. И целовались, и прыгали от счастья. Вскоре пришел приказ хороших ребят отобрать и послать на Германию. Я попал в их число, меня назначили в 10-й гвардейский артиллерийско-пулеметный батальон, где прослужил до самой демобилизации.
- Как кормили в войсках?
- Хорошо, особенно вкусной была американская тушенка в металлических банках. Также часто давали английский яичный порошок.
- Вши были?
- Да. В бочках нагревали воду и прогревали над ними одежду. Тем самым сжигали вшей.
- С особистом сталкивались?
- Приходилось немножко. Один солдат у нас под Ростовом сбежал куда-то. Всех расспрашивали, как он себя вел и куда делся. Вызвали и меня, особист спрашивает, мол, ты знаешь, что с ним. Ответил, что мы говорили о доме, о матери, больше ни о чем. Дезертира долго искали, потом говорили, что его нашли и расстреляли. За всю войну я видел два расстрела – выстраивали нас вокруг заранее вырытой ямы, три человека с оружием становились напротив осужденных. Зачитывали приговор, и перед ямой расстреливали, тела прямо в нее падали.
- Замполит у Вас был в части?
- Да, но на передовой он редко появлялся.
- Немецкие листовки часто видели?
- Нет, только под Ростовом бросали с горы. Обычно немцы ставили громкоговоритель, музыка играла, чаще всего крутили танго «Брызги шампанского».
- Звучали в войсках такие имена и фамилии, как Георгий Константинович Жуков, Константин Константинович Рокоссовский?
- Да, а как же. Когда мы стояли в Кишиневе, туда по каким-то своим делам сам Жуков приезжал. Получилось так, что все солдаты ушли на занятия, а те, у кого что-то болело, рука или нога, оставались в казарме, я был старшим над ними. Вдруг слышу, идет кто-то, подходят ко мне генералы и старшие офицеры, подаю команду: «Смирно!» Я тогда я не знал, что в числе прибывших был сам Жуков, но по погонам определил самого главного, и докладываю ему: «Товарищ Маршал Советского Союза, никаких происшествий не случилось». Он приказал: «Вольно!» Спросил, как кормят и одевают в запасном полку. Рассказал, что все хорошо. Подошли наши ребята, немного поговорили, и он в заключение сказал: «Ну, ничего, скоро немца победим, и будет лучше». На этом встреча закончилась. Потом мне в штабе рассказали, что это приезжал знаменитый Георгий Константинович Жуков.
- Как наши телефонные аппараты работали в зимних условиях?
- Слышимость была хорошая. Сами же аппараты были деревянными. На расстоянии до 500-600 метров, как надо на фронте, все слышали прекрасно.
- Часто рвались телефонные провода во время боя?
- Да, часто, приходилось и мне, телефонисту, выходить на починку связи. Исправлял разрыв и возвращался к аппарату.
- Что было самым страшным на войне?
- Все было страшным. Но страха как такового я не ощущал. Вот в обороне, когда немцы в атаку шли, было трудно спокойным оставаться.
| Интервью и лит.обработка: | Ю.Трифонов |
