9834
Связисты

Саксин Иван Михайлович

Я Саксин Иван Михайлович. Родился в ноябре 1921 года. На территории Ленинградской области был такой Оредежский район, сейчас его нет. Он был присоединён к Лужскому району. Моя родная деревня Данец, она и сейчас существует. Там живёт мой младший брат Фёдор. Родителя моего звали Михаил Васильевич. Отец его участвовал в русско-турецкой войне за освобождение Болгарии, за что имел два ордена.

Деда я не помню потому, что он умер до моего рождения. От него остались две награды и лист такой хорошей бумаги с царскими гербами, приглашение в Москву, где собирали отличившихся в той войне. Когда дед умер, папа был ещё молодой, и бабушка связала его с жителем соседней деревни, проживавшем в Новгороде, и имел там постоялый двор и так далее. Фамилия его была Климков. Отец служил у Климкова мальчиком на побегушках. Потом Климков открыл своё дело в Санкт-Петербурге, куда переехал сам, взяв с собой и моего отца. После революции папа вернулся в деревню, где построил дом и женился. Маму мою звали Пелагея Лаврентьевна. Её отец Лаврентий Фадеевич Лавров. Кроме Пелагеи у него было четыре сына: Тимофей, Михаил, Александр и Пётр. Тимофей был участником Советско-Финской и этой войны после служил в Ленинграде в Управлении НКВД. Михаил работал на заводе «Пищевик». Александр был командиром роты и погиб где то под Ленинградом. Пётр тоже воевал, был дважды ранен. После излечения на Урале остался там и ещё некоторое время служил в Военкомате. У моих родителей кроме меня были ещё два сына: Фёдор 1928 г.р. и Василий 1933г.р. и две дочери Александра 1925г.р. и Лидия. Вся моя семья попала в оккупацию. Когда немцы стали отступать, то угоняли с собой всех жителей. Так мои близкие оказались в латвийском городе Мадонна. После освобождения вернулись на Родину.

В деревне я окончил не полную среднюю школу семилетку. Трёхэтажная школа красного кирпича стояла посреди старинного парка в деревне Людка. Раньше этот дом принадлежал помещику Щербацкому. Последний хозяин усадьбы генерал-майор царской армии увлекался кузнечным делом. Помню, старики рассказывали, что например кому-то из крестьян нужен новый ухват. Они приходили к Щербацкому, кланялись и излагали свою просьбу. Он говорил: «Хорошо сделаем. Посидите здесь, покурите». Пять минут проходит, он выходит из кузницы и выносит ещё раскалённый ухват. Спрашивает: «Такой пойдёт или побольше?» Мужики отвечают: «Такой пойдёт и побольше тоже». Щербацкий бросает готовый ухват в бочку с водой возвращается в кузницу и через 10-15 минут выносит новый ухват. Мужики: «Ой, барин, сколько будет...» А он: «Идите, идите с Богом. Я так вам, даром отдаю». В тридцатые годы один из Щербацких состоял Членом корреспондентом Академии Наук СССР. И жил в Ленинграде. Когда я учился во втором классе, к нам пришла новая учительница Нина Васильевна. Она была молодая, носила длинные волосы, зачёсывала их и делала на одном и на другом ухе пучки волос. Вот этим она мне запомнилась. Нина Васильевна имела хороший голос и на каком-то церковном празднике пела в церковном хоре. Об этом стало известно начальству и через день или два в школу приходит представитель РОНО (Районный Отдел Народного Образования) и говорит, что вот с сегодняшнего дня у вас будет новая учительница по тому, что ваша прежняя учительница не занималась воспитанием, а хвалила всяких святых, церковников и т.д. Мы её увольняем. Ещё помню, когда я ходил в шестой или седьмой класс директором нашей школы был Павел Семёнович Валчецкий. Он вёл у нас историю. Причём историк он был изумительный. На его уроках, когда он рассказывал, стояла такая тишина, что буквально слышно, как муха пролетит. Однажды у нас должен был быть урок истории. Павел Семёнович не приходит и не приходит. Смотрим в окна. Подъехала, какая-то машина, а тогда легковых машин было очень мало. Кто то из неё вышел, кто-то куда-то пошел и т.д. И тут видим, Павел Семёнович и заведующий РОНО Шпаков идут в сопровождении двух человек в форменных фуражках. Посадили их в машину и увезли. Через день или два нам объявили, что Павел Семёнович в школе больше не работает по техническим причинам. Будет у нас другой директор. Жена Павла Семёновича, Анна Никоновна, работавшая тоже учительницей через несколько лет приезжала и рассказывала, что Павел Семёнович был выслан на Север, в северные рудники или куда ещё, я не знаю, и умер там от истощения. Я считаю, что все эти статьи, под которые подводили тогда людей, были дутые и неправомерные.

В 1936 году я поступил в Лужское Педагогическое училище, которое окончил в 1939 году. Получил специальность учитель начальных классов. Работал в своём Оредежском районе в деревне Кикино заведующим начальной школы. До 1939 года в армию призывали только тех, кому исполнился 21 год. Поэтому о службе в армии я не думал. Отработав около года, я по каким-то делам приехал в Райком Комсомола. Там и решилась моя судьба. Секретарь Районного Комитета говорит: «Время сейчас... Положение такое, что не дай Бог... Будет тяжелое время... Я рекомендую тебе идти служить». Так он меня сагитировал. Сам он раньше служил на Балтийском флоте. Рассказывал мне, как хорошо на флоте, на кораблях и прочее и прочее. Ну, я загорелся, и он пообещал меня устроить. Хотя мне было только 17 лет, но он меня продвинул, и меня призвали по комсомольскому набору. Направили в Кронштадт. Приёмно-техническая комиссия, осмотрев меня, предложила изучить специальность радиотелеграфиста или радиста. Направили меня в школу связи. Она располагалась в Кронштадте на Коммунистической улице в здании бывшей Электроминной школы. Сначала мы познакомились с традициями школы. Там в своё время преподавал Александр Степанович Попов, который был так сказать родоначальником этой специальности. В школе ещё работал помощник Александра Степановича... Выскочила фамилия. Преподавалась, прежде всего - электротехника, ну и все остальные предметы, которые преподаются в учебных заведениях военно-морского флота. Подготовка была усиленная. За всё время обучения в школе нас один раз выводили на «Бычье поле», где располагалось стрельбище. Там я испортил 8 патронов. Три давались на пристрелку, и пять для поражения цели. Немного обучали и сухопутному бою. На острове Котлин есть кладбище. Его рассекает шоссе, левая сторона кладбища была действующая, а правая старинная была уже заброшена. На ней мы и занимались. Помню команду: «От конницы закройсь!» При этой команде мы становились в кружок и выставляли штыки в стороны. Лошадь на штык не полезет. Переползали по-пластунски среди могил.

Начальником школы у нас был инженер-полковник Захаров Филипп Михайлович. Комиссаром был Гришанов, забыл, как его звали. Короче, после школы связи он был направлен на Северный Флот, где был на политработе и дослужился до адмиральской должности. Из друзей товарищей запомнились такие фамилии: Костя Ерёмкин, Саша Смирнов, Виктор Попов, Коля Самсонов, Лёшка Ханин... Всех этих людей я помню, но что с ними стало дальше, сказать не могу. Только с Самсоновым мы встретились в Петергофе, в кронштадтском участке «ПВО», КБФ. Во второй радиороте. После опять наши дороги разошлись, и уже после войны на одной из встреч ветеранов в Ленинграде мы вновь повстречались и дружили до его смерти в 2008 году.

По окончании теоретического курса, в феврале 1941 года, для прохождения корабельной практики я был направлен на сторожевой корабль «Циклон». Экипаж корабля, кажется, был 180 человек. Вооружение состояло из двух полубашенных орудий 76 или 85 мм. Два зенитных пулемёта «максим». На верхней палубе стоял торпедный аппарат с запасом в шесть торпед. Когда я пришел на корабль им командовал капитан-лейтенант Александр Письменный. Кажется, в мае его назначили командиром эсминца, а командиром «Циклона» стал бывший его помощник Россиев. Радиорубка располагалась на верхней палубе в надстройках. Всего радистов было четверо. Можно сказать, что экипаж корабля делится на боевые части: «бч-1» штурманская часть, «бч-2» артиллеристская часть, «бч-3» минная часть, «бч-4» связь, «бч-5» механическая часть, отвечающая за движение корабля. Каждый моряк имел свой личный номер, начинавшийся с цифры обозначавшей боевую часть, к которой он принадлежал.

 

 

На кораблях существует вахтенная система. Каждая вахта, в любой специальности длится 4 часа. Через 4 часа сменялись, и шла другая боевая смена. На Балтийском флоте был дивизион сторожевых кораблей, или как его ещё называли «дивизион плохой погоды» по тому, что в него входили корабли с названиями подобными «циклону». Задача сторожевых кораблей заключается в охране боевых кораблей эскадры, во время выхода её в море. Половина кораблей дивизиона стояла в Кронштадте, половина в Ораниенбауме. В мае 1941 года нас перебазировали на запад. Сперва мы пришли в Лиепаю, Либаву собственно говоря. Там постояли 3 или 4 дня и нас перебазировали в Даугавпилс. Или говоря по-русски в Двинск. Там мы и встретили начало войны. В начале июня мы находились в Рижском заливе. Там стояли корабли эскадры во главе с крейсером «Максим Горький». Вернее оба крейсера были... Никакого предчувствия надвигающейся войны у нас не было. Может командный состав и чувствовал, может их и оповещали, и они знали что- то, а рядовой состав ничего не знал, ничего не чувствовал. В субботу было увольнение на берег. Я подходил ко второй группе, которая должна была уволиться завтра, в воскресенье. Мне уже приходилось бывать на берегу. Мы знакомились с городом, ходили по магазинам, по всяким историческим местам и так далее. Отношение местного населения было самое хорошее. Никаких эксцессов или чего-либо, не было. И вот мы остались на корабле и занялись стиркой своего рабочего платья и так далее. Денёк был более-менее, ничего. Стирали на верхней палубе. Там есть резинки, такие на длинных ручках. Этими резинками с мылом... Робы получались чистыми, белыми, свежими и так далее. Около двух часов ночи была объявлена боевая готовность №2. Это значило, что половина личного состава должна находиться на боевых постах, а вторая половина может пока отдыхать в своих кубриках и так далее. Ну, а утром в воскресенье, кажется, часиков в семь что ли, ко всем кораблям подошел катер, и на флагманский корабль свезли весь командный состав. Что им там говорили, кто им там говорил, я не знаю. Когда все прибыли обратно, на кораблях состоялись митинги. На этом митинге нам объявили, что фашистская Германия, без объявления войны напала, и так далее. В те времена, когда собирался весь личный состав по поводу того или иного события и был митинг было принято принимать резолюции, и вот помню после того, как выступил командир корабля, комиссар и кто-то из главстаршин зачитали резолюцию, один из пунктов которой звучал примерно так: «Все как один встанем на защиту своей Родины. Вперёд за дальнейшее расширение наших союзных республик за счёт государств, в которых мы будем». Или «которые мы завоюем». После окончания митингов, все корабли направились к выходу из Рижского залива, чтобы повернув на Север начать постановку минных заграждений от полуострова Ханко с целью перегородить проливы, ведущие в Балтийское море. Пошли все корабли, в том числе и мы, стали ставить минные заграждения. Хотя могу и ошибаться, может быть, это было, и на следующий день. Кроме этого нас посылали с всякими заданиями, о смысле которых лично мне не докладывали. Служба есть служба. То, что не касалось нас, тем мы и не интересовались. Расскажу, что касается лично моей работы. На флоте есть такая «книга»: Таблица Условных Радиосигналов КБФ, где перечислены все корабли и все их шифрованные сигналы, и прочее и прочее. Мы несли службу в радиосетях. Например, радиосеть сторожевые корабли-тральщики или сторожевые корабли-эсминцы. Вот мы работали в этих сетях. То есть слушаешь по приёмнику на определенной частоте, ждешь, кто тебя вызовет, не вызовет. Бывает так, что два часа просидишь ни кто и не вызовет, но ты всё равно с эфира не уходишь. Если вызовут меня, и я отзовусь, то сразу передают текст шифрованной радиограммы. Работали азбукой Морзе. Я её принимал, записывал и передавал секретчику. Секретчик её раскодировал и докладывает командиру. Все радиограммы шифровались цифровыми знаками.

Постепенно силы флота стягивались в Таллинн. Решением командующего Северо-западным фронтом маршала Ворошилова было приказано закручивать манатки и переходить в Кронштадт. Корабли всё время подвергались авиационным налётам. У нас было много не вооруженных транспортных судов. На ряде боевых судов так же небыло зенитной артиллерии, а если и были, то в основном 45мм. Пушечки, которые и стреляют недалеко и очень медленно и так далее. До таллиннского перехода боевых потерь в нашем экипаже не было. Когда мы пришли в Таллинн и готовили его к сдаче, нам была поставлена задача, закрыть таллиннские гавани. Короче говоря, навредить немцам, чтобы они не могли сразу воспользоваться гаванями. В некоторые гавани пускали товарные вагоны. Разгонится по железной дороге и бултых в воду. Нам было приказано... В тридцатые годы в составе Балтийского флота был такой старый минный заградитель «Свирь». Когда мы заняли Таллинн, он из состава флота не был исключён, но был поставлен к волнорезу одной из гаваней и стоял там без людей. Ну вот, было приказано, взять его на буксир, вывести на середину гавани, открыть кингстоны и затопить. Уже не помню, но нам было приказано к пяти или шести часам встать в строй уходящих кораблей, но мы к этому времени не успели справиться с этим и нам приказали дать пару залпов по «Свири», что мы и сделали. Помню, что когда мы уходили, он был ещё на поверхности. Не знаю, затонул он или нет. Потом мы встали в строй и пошли. На нашем корабле эвакуировалось много красноармейцев. Все с оружием. Помню, мы с ребятами, сменившись с вахты, советовались, что и как делать, если что случится. Один из старослужащих посоветовал заранее расшнуровать ботинки, чтобы оказавшись в воде быстро от них избавиться. Ещё он сказал, что очутившись в воде надо стараться как можно дальше отплыть от тонущего судна, иначе может затянуть. 27-го августа было уже темно, около десяти часов вечера. Под носом корабля раздался взрыв. Я в это время находился в центральной части корабля, в курилке. Корабль быстро стал погружаться. Шлюпки спустить уже не успевали. В полной темноте я бросился к борту и прыгнул в воду. Запомнилось удивительное и страшное: красноармейцы прыгали в воду, не выпуская из рук винтовок. Сбросив ботинки, я что было сил, поплыл в сторону от погибавшего корабля. Когда прошло некоторое время стали подавать голос, один, другой, третий... Мы сгруппировались в кружок и плавали рядом. Попалась, какая-то доска, за которую держалось человека три. Держались по очереди. У одного матроса бушлат был с пробковой подкладкой. Он держался на воде лучше всех. Было нас человек 7-8, в темноте не видно. Ну не больше десяти. Помню, что среди спасшихся, не было ни одного красноармейца, только моряки. Сколько мы плавали, сказать не могу. Замёрзли так, что зуб на зуб не попадал. Каким-то чудом нас обнаружил какой-то буксир или катер. Помню, когда нас подняли на борт, услышал, чей-то голос: «Давайте этих в машинное отделение. Пусть согреваются». Нас препроводили в машинное отделение, где мы сели прижавшись, и сразу задремали. Привезли нас на остров Гогланд. На Гогланде нам выдали сухую одежонку, накормили и там мы переночевали. На следующий день отправили в Кронштадт. Поселили в Балтийский Флотский экипаж на улице Зосимова. Помню, как- то приходит дежурный и указывает пальцем: «Ты, ты и ты. Пойдёмте со мной». Привели нас куда-то, в какой-то кабинет. Там стоят два стола. Один стол в одном месте, другой стол в другом. За столами сидят два человека и начинают спрашивать: «Кто вы? Откуда, с какого корабля? Почему вы не утонули? И почему вы здесь?..» И прочее и прочее. Когда окончен был этот опрос, дают чистый лист бумаги, говорят: «Пиши, что я такой-то, такой-то. Участвовал в этом переходе там-то, там-то». И заканчивалась эта наша писанина словами: «Обязуюсь о данном факте широко не распространяться и считать, что это секретные данные...». Так что о таллиннском переходе, где-то до шестидесятых годов прошлого столетья никто не писал и наверно не знал.

 

 

Пару дней мы пробыли в Кронштадте и нас, радистов направили в Ораниенбаум. За городом Ораниенбаумом размещался 82-й зенитно-артиллерийский дивизион. Там на базовых складах нас кое- как вооружили. Выдали винтовки калибра 7,95, как нам сказали на складе японские, а патроны к ним дали наши трёхлинеечные 7,62. Да и тех всего по три обоймы. Мне кажется, что пули из этих винтовок летели на много ближе, чем если бы мы стреляли из наших трехлинеек. Выдали гранаты «ргд-33». Кое-как снабдили продуктами. Дали по паре банок рыбных консервов и по паре пачек галет и направили в Новый Петергоф. Там располагался Штаб, политотдел и вторая спецрадио рота по обнаружению самолётов. Радиоаппаратура стояла на автомобилях «газ-АА» и называлась она «Рос-1». Название происходит от сокращения слов: радиообнаружитель самолётов. Фургон был плотно заставлен аппаратурой. Была радиостанция, пеленгатор и всё такое. Была силовая часть, запустить мотор, что бы работала аппаратура. Аккумуляторы стояли, опять же для добычи электроэнергии. На капоте устанавливался деревянный шест, от которого тянулась антенна. В школе связи мы изучали отечественные радиолампы. Они были все стеклянные. Поэтому у всех возникло понимание, что радиолампа должна быть стеклянной. А тут открываем ящички с радиолампами, смотрим, Господи ты, Боже мой, лампы то металлические... Я сейчас уже не помню американские, английские или французские они были, но факт, что иностранного производства. В каждой машине перед экраном дежурил оператор. Самолёты на экране проецировались в виде чёрной точки перемещавшейся с одной стороны экрана на другую или сверху вниз и так далее. Так как наша машина была придана штабу этого участка ПВО, мы принимали эти засечки и передавали дальше в Кронштадт, в штаб первого зенитно-артиллерийского полка, которому мы были подчинены. Думаю, что при помощи нашей аппаратуры можно было засечь самолёт километров за 30, 40, 50. Нашим начальником был подполковник Позняков. Комиссаром, полковой комиссар Маргулис. Начальником штаба, подполковник Владимиров. Нам дали задание, за несколько дней освоить эту аппаратуру и отправить машины в точки по обнаружению немецких самолётов отстоявшие далеко от Петергофа. В том числе в Кингисепп, Нарву, Лугу... Я попал на машину, которую оставили при штабе участка ПВО. Задача радистов оставшихся при этой автомашине, принимать так называемые «засечки» о самолётах, которые будут поступать с других автомашин. Располагались мы в 4-5 километрах южнее Петергофа. Там есть так называемые «Бабигонские высоты». Там находится деревня Сашино. Около этой деревни, на краю оврага стоит старинное здание, которое называлось: замок Бельведер. В этом замке несли службу оперативные дежурные ПВО. Так же в нём помещался штаб ВВС. Петергофского участка военно-воздушных сил Балтийского флота. Которые позже были перебазированы в Кронштадт. Наши аэродромы располагались вокруг Петергофа на расстоянии 10-15 километров и далее в Низино, Беззаботном и других, а в самом городе тоже был аэродром, там, где сейчас стоит здание часового завода. Так же штабу подчинялся первый полк зенитной артиллерии, батареи которого располагались на морских фортах. Вокруг Кронштадта есть северные номерные форты и южные номерные форты. На каждом из этих фортов было зенитно-артиллерийское или артиллерийское оружие. Когда немцы стали поджимать и захватили деревню Низино с располагавшимся там аэродромом нашей истребительной авиации, нам было приказано перебазироваться в сам Новый Петергоф. Штаб участка ПВО, разместился в старинном соборе, который если мне память не изменяет, назывался «Капелла» в Александрийском парке. В пределах этого парка стояла и наша машина. В это время формировался отряд для отражения вражеского прорыва. В него был зачислен и я.

«Моряки сходят на сушу, защищать Родину.

(Статья написана Иваном Михайловичем к 25-й годовщине Победы)

Первый день войны застал меня в Рижском заливе на сторожевом корабле «Циклон». На который весной 1941 года, по окончании школы связи, я был назначен радистом. Естественно, что к концу августа 1941 года мы уже считали себя бывалыми войнами. За плечами у нас были и жаркие схватки с самолётами противника и обстрел побережья, стрельба по катерам и атака подводной лодки не говоря уже об участии в постановках минных заграждений, и, наконец, знаменитый героический и трагический Таллиннский переход. За эти три дня на дне Финского залива нашли себе могилу десятки наших кораблей и транспортов и сотни, а скорей всего тысячи друзей краснофлотцев и командиров Краснознамённой Балтики, а так же личного состава сухопутных соединений защитников Талина. А, у оставшихся, в живых и добравшихся до Кронштадта за эти три дня появились на висках первые седые волосинки. Отдых в Кронштадте был не долгим. Немцы упорно двигались вперёд. Шли бои на ближних подступах к Великому городу Ленина. Там, очень нужны, были морские батальоны и роты.

Глубокой ночью нас на буксире перебросили в Ораниенбаум. Не далеко за городом находились здания восьмидесятого учебного зенитно-артиллерийского дивизиона, где мы завершили формирование. Каждый из нас получил винтовку (мне досталась японская винтовка калибра 7,95 мм.) по 4 ручных гранаты «ргд-33». Счастливчики и наиболее пронырливые моряки, где-то достали пулемётные ленты, набили их патронами и, обвязавшись ими, чем-то напоминали легендарных революционных матросов периода гражданской войны. Привыкшие на кораблях питаться из общего котла и, честно говоря, мало приспособленные к индивидуальным заботам о хлебе насущном, мы просто не знали, что делать и как распоряжаться с пакетом продуктов, которые интенданты называли не понятными для нас буквами «нз» и двумя пачками галет «Арктика». Объявили, что будут переодевать в обмундирование цвета хаки, но поднялось такое недовольство и возмущение, нашлись такие горячие доводы против этого, что всё осталось по-старому. Помню, особенно возмущался Саша Савельев, носивший на рукаве бушлата красную звёздочку с золотой окантовкой и бескозырку с лентой «Октябрьская Революция», старший краснофлотец с этого прославленного Линкора: «Где это видано, что бы матросы обноски носили? Да моя бескозырка немцам страшнее, чем бомбы и пулемёты. Как хотите, а я в бой пойду так, как пришел с корабля в морской форме».

На ночь мы расположились в лесу (в помещениях мест не оказалось) и хотя были тёплые ночи начала сентября 1941 года, но скоро мы почувствовали, как начинает пробирать дрожь, как неприязненно начинают мелко, мелко стучать зубы. Огня разводить было нельзя. Тесно прижавшись, друг, к другу полусидя, полулёжа, мы скоротали нашу первую ночь на сухопутье, в мыслях не однажды возвращаясь к тёплым кубрикам и удобным, мягким (пробковым!) флотским матрацам. Едва забрезжил рассвет, раздалась команда: «Становись!» Двинулись по направлению к Ленинграду. На ходу отрабатывали премудрости боевого устава пехоты. Выделили охранение, выслали разведку, сделали несколько перестроений. Где противник никто не знал. В Новом Петергофе сделали привал. Выяснили, что немцы, где-то в районе Красного Села и недалеко от Стрельны. Нам дали задание, идти к Стрельне по шоссе, задерживая всех военнослужащих направляющихся в сторону Петергофа и возвращать их на передовую. Это оказалось делом трудным. Люди шли и ехали, каждый называл, казалось, самую убедительную причину. Один показывал пакет с донесением, другой ехал за продуктами (Братва два дня уже горячего не видела!), третий направлен на поиски боеприпасов, нас же гонцы и спрашивали, где в Петергофе можно найти интересующее их. Мы сами ничего не знали и никаких сведений дать не могли. Низко над нашими головами пролетели два наших флотских гидросамолёта под названием «мбр-2» (морской бомбардир разведчик). Вскоре за лесом мы услышали треск пулемётов и взрывы. Должно быть, лётчики бомбили позиции противника. О наступившем времени обеда мы узнали по легкому посасыванию в наших пустых желудках.

- Командир, как с обедом? Задал вопрос кто- то.

- Можно обедать. Спокойно сказал командир, указывая на наши свёртки с «нз».

- Как, без горячего? А где же флотский борщ?

- Борща не будет. Устраивайтесь, где удобнее. Усилить охранение и наблюдение. Бросил последнюю реплику командир. Ни у кого не оказалось ни ложек, ни ножей. Банки с консервами вскрывали штыком. Штык же служил и ложкой и вилкой. Съедена баночка консервов и пачка «Арктики», наша дневная норма. Так объяснили интенданты, но аппетит только разыгрался. Из состояния безмятежности и спокойствия нас вывел юркий самолётик «и-153» - «чайка». Внезапно выскочивший из-за леса и давший две длинных пулемётных очереди вдоль шоссе, по нашему расположению. Кто это был? Наш ли лётчик ошибочно принял нас за немцев или же это был немецкий лётчик на захваченной «чайке», я не знаю до сих пор, но этот налёт заставил подумать о маскировке и перестроении. На шоссе не осталось никого. Группы залегли в придорожных канавах и попрятались в густом кустарнике. Вечерело.

 

 

Вскоре из Петергофа пришел связной и передал командиру приказание: роту направить на подкрепление морскому отряду, который бессменно уже пять дней находится в районе красного, каменного здания на полпути к Стрельне. Объект называется Знаменка. Не выходя на шоссе, пробираясь между кустарниками мы двинулись вперёд и вскоре были у цели своего путешествия. Начали знакомство. Обе стороны забросали друг друга вопросами: «Где немец? Сильно ли стреляет?» спрашивали нас.

- А чего-нибудь пожевать у вас, нет? У нас кончился провиант. Отвечали мы. Немцы были где-то впереди нас, метрах в трехстах в кустарнике. Оттуда звуки выстрелов доносились через пару секунд после посвистывания пуль над нашими головами и падения срубленных ими веток. В отряде, который мы укрепили кроме винтовок и гранат были ещё два пулемёта. Один «максим» и другой «Дегтярев». У нашего командира был единственный автомат, трофейный, финский «суоми». Наступившие сумерки скрыли от посторонних все наши «инженерные» сооружения, которыми мы занялись. Имеемые в отряде шанцевые лопатки и верный друг штык были пущены в дело. Вскоре каждый лежал в отрытой для себя «щели» на груде свежих веток. Нервное напряжение да ночная свежесть опять отбивали чечётку на зубах. Вдруг ослепительно молочный свет зажегся над нами. Инстинктивно мы старались вжаться в землю. Разговоры прекратились.

- Не пугайтесь, это немец осветительные ракеты пускает. Они сами нас боятся вот и освещают. Сказал кто-то. Командиры между тем инструктировали разведку и передовое охранение. Шла вторая ночь нашего пребывания на сухопутье. Утром мы обступили Федю Трофимова, побывавшего ночью на той стороне. Он пробрался за линию железной дороги, побывал в тылу расположения немецких передовых частей, разведал их силы и огневые средства. Оказалось, что у немцев нет ни танков, ни артиллерии и вооружены они лишь автоматами и миномётами. В леске сосредоточено несколько грузовиков и автобусов. Трофимов рассказал, что немецкие секреты находятся в ближайшем от нас кустарнике, а основные силы располагаются возле насыпи железной дороги. Гордый тем, что задание командира было выполнено, Трофимов уже горел желанием пойти в разведку вторично. Он то и дело вытаскивал из ножен тесак (штык) пробовал лезвие пальцем и искал подходящий наждачный камень, чтобы наточить своё основное оружие. Уходя в разведку, винтовку он оставлял.

Начался миномётный обстрел. Вскоре мы уже различали полёт отдельных мин и радовались, что они летят и рвутся в стороне, не принося урона и вреда нашему отряду. По цепочке передали приказание командира: «Усилить наблюдение. Возможна атака противника». Каждый из нас ещё и ещё раз удобнее раскладывал боеприпасы, определял сектор обстрела, маскировал своё место. Солнце как раз находилось напротив так, что вести наблюдение за противником нам было трудно, а оттуда, от противника казалось, наблюдалось каждое наше движение, но прицельной стрельбы небыло. Пули, как горохом щелкали по верхушкам деревьев или взрывали фонтанчики земли далеко впереди нас на ничейной земле. Обстрел прекратился, но атака не последовала, а мы сами рвались в бой. Нетерпение от нашего кажущегося бездействия, тревожило и требовало какой-то разрядки. То тут, то там слышались возгласы: «Командир, нам надо самим атаковать. Сколько можно ждать? Или мы боимся идти в атаку?! Или мы не балтийцы?! Не потерпим фрицев на ленинградской земле!» Ребята у нас были все молодые, горячие и не всегда реально оценивали создавшееся положение и свои возможности. Одни предлагали идти вдоль шоссе к Ленинграду, громя по пути немцев, другие, учитывая значение господствующей местности, предлагали двинуться на Красное Село и оседлать там возвышенности, но каждый из нас думал о Ленинграде, о Великом городе революции, носящем имя дорогого нам Ильича. Как сложится его дальнейшая судьба? Как близко к городу сумели подобраться гитлеровцы, и каковы их силы здесь? Сумеет ли выстоять Ленинград, об этом у нас, почему-то не возникало никакого сомнения. Конечно, сумеет. Ленинградцы и моряки Краснознамённой Балтики не позволят, какой-то нечисти топтать священную Ленинградскую землю. Каждый, кто сунется хоть на метр дальше, получит по зубам. Да это так, но невдалеке на шоссе стоит километровый столб с цифрой 29, от Ленинграда, от самого центра его. Мой сосед Коля Самсонов с которым мы познакомились в радиороте и после были всё время рядом сказал: «Ленинграда немцам не видать. Не позволит партия и правительство, а вот Петергоф, пожалуй, придётся отдать».

- Ну что ты говоришь? Взгорячился Виктор Тимофеев, наш однокашник: «Петергоф у нас в тылу. Мы-то отступать не собираемся!» Какие наивные разговоры. Но тогда, в те тревожные дни мы именно так и думали.

На все вопросы и предложения командир ответил коротко: «Когда позволит обстановка, узнаете». В этот день горячей пищи нам не подвезли. Опять угощались галетами и консервами. Командир вызвал одного моряка и отправил его в наш ближайший тыл, с заданием разузнать, почему не оказалось горячей пищи и срочно организовать питание личного состава. К вечеру не далеко от нас остановилась и развернулась батарея полевой артиллерии. Обслуживали её красноармейцы. Они прибыли сюда из-под Ораниенбаума. Три орудия и всего 60 снарядов. Командир батареи, пожилой человек с одним кубиком в петлицах, по воинскому званию младший лейтенант, тщательно располагал и маскировал своё хозяйство. Внимательно изучал секторы предстоящего обстрела. За тем пришел знакомиться с нашими командирами.

- Считайте нас не соседями, а как бы своими. Зачем нам отделяться от вас? Верно на голодном пайке придётся сидеть. Снарядиков то маловато и не известно подвезут ли. А ребята мои боевые

Сдружились быстро. Вскоре несколько красноармейцев уже щеголяли с флотскими ремнями и не очень прятали под гимнастёрками полосатые тельняшки. Едва забрезжил рассвет, как нас ожидало приятное известие, прибыла горячая пища. Казалось, готовили её лучшие шеф-повара ресторанов, так быстро и с аппетитом она была съедена. Оставив охранение, командир приказал собраться всем на лужайке. Здесь на корточках с группой моряков сидел не известный нам пожилой человек во флотском кителе, мешковато сидящем на его явно штатской фигуре. Вскоре мы уже знали, что это политрук, в недавнем прошлом заводской, партийный работник. Он обрисовал положение, создавшееся под Ленинградом, насколько сам знал об этом. Затем он вытащил из кармана газету «Ленинградская Правда». В глаза бросилось и больно кольнуло в сердце, не привычное, тревожное, набранное крупным шрифтом заглавие: «Враг у ворот». Я заглянул через плечё политрука, это был ещё августовский номер газеты, с обращением к ленинградцам Военного Совета Ленинградского фронта, подписанного Ворошиловым, Ждановым и Попковым (это был председатель Ленгорисполкома). Прошло много десятков лет с тех пор, но память сохранила суровую простоту и призывность этого необычного документа, прочитанного нам в необычных условиях, в лесу прифронтовом. Вслушиваясь в негромкий голос политрука я почему-то представлял, что Военный Совет Фронта обращается непосредственно ко мне, требует стойкости от меня, надеется, что я должен не допустить немцев до Ленинграда. Вот текст, напечатанный в газете: «Над нашим родным и любимым городом нависла непосредственная угроза нападения немецко-фашистских войск. Враг пытается проникнуть к Ленинграду. Он хочет разрушить наши жилища, захватить фабрики и заводы, разграбить народное достояние, залить улицы и площади кровью невинных жертв, надругаться над мирным населением. Но не бывать этому! Ленинград колыбель Пролетарской Революции, мощный промышленный и культурный центр нашей страны, никогда не был в руках врагов. Никогда не бывать этому! Встанем, как один, на защиту нашего города, своих очагов, своих семей, своей чести и свободы. Выполним наш священный долг советских патриотов и будем неукротимы в борьбе с лютым и ненавистным врагом. Вооруженные, железной дисциплиной, большевистской организованностью, мужественно встретим врага и дадим ему сокрушительный отпор».

 

 

- Положение Ленинграда, сейчас очень трудное, говорил политрук. Не считаясь ни с какими потерями, немцы упорно продвигаются вперёд, хотят захватить город Ленина. Ленинградцы, бойцы армии и флота, отряды народного ополчения, храбро дерутся с врагом, срывая его планы. Нам стало известно, что немцы уже отпечатали пропуска на парад, который они намеревались провести на Дворцовой площади. Не допустим этого! Ленинград у нас один, это символ революции. Его необходимо отстоять, во что бы то ни стало. Товарищи, пришел наш черёд, мы должны выполнить приказ командования, атаковать немцев на нашем участке, с этих рубежей. Слушая политрука, мы ясно представили себе задачу, возложенную на нас, и понимали, что неспроста нас ознакомили с воззванием Военного совета Фронта. Со стороны залива послышались громоподобные звуки артиллерийских выстрелов. Это невидимые нами корабли Краснознамённой Балтики, должно быть, стоящие на позиции, на траверзе Стрельно-Петергофа вели обстрел невидимых нами позиций врага. Вскоре стрельба превратилась в сплошную канонаду. В тот же день поддержанные огнём соседей, артиллеристов, которые били по ближайшему леску, где засели немцы, мы пошли в наступление. Нам предстояло пересечь открытое место, метров 300-400 длиной. Дальше начинался кустарник. Изготовившись к атаке, мы ждали сигнала. И вот почти одновременно, на правом и левом фланге поднялись командир и политрук.

- За Родину! За Ленинград! Вперёд! Ура! Мощное матросское ура раскатилось по поляне. С винтовками на перевес, бегом, стреляя на ходу мы устремились вперёд. Сплошная завеса огня немецких автоматов и миномётных разрывов казалось, разрубила наши ряды, заставила залечь. Послышались стоны раненых. Ещё дважды мы делали попытки пойти в атаку и дважды не сумели преодолеть эту злосчастную, открытую поляну. Атака захлебнулась. Теперь, много лет спустя, я думаю, что мы совершили грубейшую, тактическую ошибку. Надо было скрытно, насколько можно, проползти какое-то расстояние, благо нас прикрывали огнём корабельные артиллеристы. И ура кричать надо было только при решительном, завершающем броске. А мы сделали это наоборот и поплатились. До двух десятков безмолвных, холодных трупов и такое же количество раненых, под покровом наступивших сумерек ждали эвакуации в Петергоф. А ночью опять ушли на задание разведчики, но безуспешно. Будучи обнаруженными и обстрелянными, они возвратились назад, так и не сумев проникнуть в расположение немцев. Корабельная артиллерия вела огонь через наши головы. Где-то в районе Красное Село и южнее полыхали пожары. Мы укрепляли свои позиции, перегруппировывались и искали своих соседей. Боезапас нам ещё не подвезли. Помню ту тревожную ночь. Я запомнил эту дату на всю жизнь девятое сентября 1941 года. У каждого из нас оказалось только несколько обойм патронов и по 3-4 гранаты. Вот и всё. И у артиллеристов осталось всего шесть снарядов к своим пушкам. Командир батареи приказал оставить их, как «нз» для возможного подрыва своих орудий. Если бы немецкая разведка знала наше бедственное положение... К счастью этого не случилось. Немцы боялись наступать ночью. Вместо этого они использовали мощную, громкоговорящую установку, которая стала призывать балтийских моряков и Иванов к добровольной сдаче в плен с гарантиями предоставления любому пахотной земли, личного дома, коровы и лошади. Сопротивление, мол, бесполезно, сдавайтесь. Мы вдоволь посмеялись над незадачливыми агитаторами, но наступил следующий вечер, и вновь началось вещание. Командир отряда подозвал Трофимова.

- Для вас ставлю боевую задачу... Четверо ушли в ночь. Ушли легко, весело и с матросским задором и с клятвой выполнить командирский приказ. Ушли, чтобы больше не возвращаться. Я не знаю обстоятельств их гибели. Помню, как чутко прислушивались мы к ночным звукам сырой сентябрьской ночи, заглушаемым «райским пением» фашистского динамика, словно весящего в воздухе у нас над головами. Вдруг, там, у линии железной дороги раздались взрывы, стрельба... и всё замолкло. Должно быть, ребята сделали своё дело. Уничтожили агитационную машину, поплатившись за это своей жизнью. Помню, на эту операцию уходили: Петя Трофимов, Ваня Щюренков и ещё два моряка, имена которых память не сохранила, но образ всех четырёх перед моими глазами, как будто это было вчера. Трофимов, помню, родом из Мордовской АССР. Ваня Щюренков пришел к нам из торгового флота, незадолго перед этим закончив Мурманское мореходное училище и получив специальность флотского штурмана. А сложили свои головы под стенами колыбели Пролетарской Революции».

После расформирования отряда я вернулся в свою радиороту. Немцы периодически вели миномётный огонь по квадратам. Обстреливая парки и город. 12 сентября я был ранен осколком в голову в надбровную часть правого глаза, но кость пробита не была. Госпиталь располагался в Верхнем парке

В него меня и привели. Госпиталь уже начал эвакуироваться. Почти все раненые и врачи уехали. Дежурный фельдшер зашил мою рану. Справку о ранении уже было выписать не на чем. Тогда он взял мою краснофлотскую книжку и на внутренней части обложки написал, что такого-то числа получено такое-то ранение и так далее. Была у него какая-то треугольная печаточка, которую он и поставил. Ну и всё, я пошел обратно в роту.

19 или 20-го сентября Начальник ПВО КБФ подполковник Позняков был вынужден подписать приказ о преобразовании радиороты в обычную стрелковую роту. 22-го сентября мы собрали всё, что осталось на ходу и так далее, и взяли путь на Ораниенбаум. Куда прибыли поздно вечером, а ночью подогнали плашкоут, на который погрузили машины и прочее, и переправились в Кронштадт. Как потом было сообщено, две из наших машин попали в окружение и были подорваны личным составом, получив предварительное согласие командования по радио. Через 3-4 дня я был зачислен радистом на бронепоезд. В Кронштадте есть крупнейший «Морской завод», который занимается ремонтом кораблей. Согласно приказу командующего флотом адмирала Трибуца, на этом заводе был построен бронепоезд.

21-го сентября на восточном рейде Кронштадта, немецкими самолётами был потоплен эсминец «Стерегущий». На этом эсминце главной зенитной артиллерией были два орудия системы «34-К» которые демонтировали и установили на железнодорожные платформы. Всего же было три подобных 76-и мм. Морских орудия, ещё был крупнокалиберный пулемёт «дшк» и счетверённый зенитный «максим». Первоначально были ещё два авиационных пулемёта «шкас», но когда стали выходить на практические стрельбы, то пришли к выводу, что «шкасы» здесь только мешают по тому, что у них рассыпные, металлические ленты и они скорострельны и пожирают патронов, Бог знает сколько. По этому «шкасы» были сняты. Кроме того, на бронеплощадке стоял снятый с того же эсминца трёхметровый дальномер и «пуазо-2» (прибор управления артиллерийским, зенитным огнём). Кроме боевых площадок к бронепоезду была прицеплена теплушка с двухъярусными нарами для размещения личного состава. В таких же вагонах размещалась санитарная часть и камбуз. Всего было 7 или 8 вагонов плюс бронеплощадки с орудиями. На каждой бронеплощадке одно орудие. Ещё одна площадка для «пуазо-2». На паровозе марки «ов» для проформы, где помещается машинист, были установлены стеночки не из брони, а чуть ли не из листового железа. Радиорубка находилась в помещении командного пункта, там же стоял коммутатор внутренней телефонной связи. В крыше рубки был сделан люк с двухстворчатой дверкой открывавшейся вверх. В этих стенках были сделаны прорези для наблюдения. Командовал бронепоездом Матвей Григорьевич Фостилополо, грек по национальности, который при защите Талина командовал флотским бронепоездом №1. В Кронштадте была железная дорога, проходившая по городу и до конца острова на северо-запад. Всего примерно 15 километров. Бронепоезд имел перед собой две задачи: борьба с самолётами противника и отражение возможного, морского десанта. Назывался наш бронепоезд «Бронепоезд №9 КБФ».

 

 

Командующим Крепостью Кронштадт был генерал-майор береговой службы Зашихин. Кажется, в октябре 1941 года он был назначен командиром дивизии ПВО, а позже командующим армией ПВО Ленинградского фронта. Вторым комендантом крепости стал генерал-лейтенант береговой службы Елисеев Алексей Борисович. Который ранее занимал такую же должность командующего «БОБР» (Береговая Оборона Балтийского Района) То есть у входа в Балтийское море. Трибуц, Зашихин, а потом и Елисеев часто бывали у нас. Следили за ходом работ и боевой подготовки. Приказом командующего флотом Трибуца наш бронепоезд был определён в подчинение кронштадтского сектора береговой обороны. Ну, а береговикам эта единица не очень нравилась по тому, что им легче командовать стационарными артиллерийскими батареями. В 1942 году бронепоезд был передан в состав 149-го зенитно-артиллерийского дивизиона, который входил в первый полк ПВО. Зимой 1943 года опять же командующий флотом подписал приказ о реорганизации. По которому бронепоезд №9 был ликвидирован, а материальная часть, пушки, пулемёты... перебазировать на форт «Второй южный» или, как он ещё называется, Зичканец. Это с южной стороны острова Котлин. Были сделаны металлические волокуши, на которые грузили по одному орудию и по очереди перевозили на форт. Делалось это всё по той причине, что немцы усилили налёты на Кронштадт и на форты, на номерных фортах стояла старинная зенитная артиллерия. Короткоствольные пушки были намертво вмонтированы в бетонные основания и очень медленно, как говорится, крутились, вращались и не успевали за быстрым полётом неприятельских самолётов. Было решено эти пушки снять, и на их место поставить наши современные управляемые «пуазо-2». Так появилась отдельная, трёхорудийная батарея №990. Тут же были установлены и пулемёты с нашего бронепоезда. Командовал ею бывший помощник командира нашего бронепоезда старший лейтенант Иван Николаевич Золотухин. Кроме нашей батареи на форте размещался штаб 27-го дивизиона. Когда всё было смонтировано, мы стали участвовать в стрельбе по самолётам. Однажды был случай, когда чуть, чуть не накрыло нас. Бомбардировка нашего форта произошла ночью. Мы были свободны от вахты и нас привлекли к подносу снарядов к пушкам. В это время слышу, свистит бомба (смеётся). Ажно в штанах было тошно. Взрыв. Но бомба взорвалась метрах в 15 от волнореза. Бог миловал, на форт не попало. Моя задача, как радиста, состояла в поддержке связи с другими фортами Кронштадтом и в частности с аэродромом нашей авиации на острове Котлин, на так называемом Бычьем поле. Работали мы на ключе и по микрофону. Таблицы позывных менялись часто. При нашем дивизионе был специальный человек, секретчик. Он получал эти таблицы в Кронштадте, приносил их командиру дивизиона, тот передавал командиру батареи, а тот уже мне. Так же между фортами была проложена телефонная связь.

Наш форт был объявлен указом или приказом царя в 1839 году. Построен он был с южной стороны острова Котлин, на половине расстояния к южному берегу Финского залива. Как и все остальные форты строился он преимущественно в зимнее время. На площади, которую будет занимать форт, вырубали лёд, и в эту полынью забивали дубовые сваи. Когда забитые сваи окружали всё вырубленное, начинали завозить камень, грунт и так далее. Насыпав, таким образом, искусственный остров, на нём строили из камня казармы и склады. Потом снова завозился грунт, и все сооружения засыпались землёй толщиной 5-6 метров и поверх всего ставились артиллерийские орудия, пулемёты и так далее. Длинна форта примерно 150 метров, ширина метров 20-30. Орудия стояли на высоте, а у северного среза форта уровень земли был поменьше метров на 6, на 7. Сюда из Кронштадта завезли дополнительный боезапас. Штабеля находились близко от воды и подальше от строений, что бы во время возможного взрыва не повредить сооружениям и людям. Приходилось с ящиком на спине подниматься в горку. Взрыв этой бомбы захватил меня как раз на середине подъема, и я осел на коленки, и ящик мой съехал. Сейчас смешно, просто. Последние боевые стрельбы, по вражеским самолётам, мы проводили в марте 1944 года.

«Ленинский Автограф или о друзьях, однополчанах (статья написана к 25-й годовщине Победы)

В начале 1944 года к нам в зенитно-артиллерийский дивизион прибыл выпускник Ивановского училища связи. Совсем юный лейтенант, высокий, подтянутый, розовощёкий и застенчивый. Лейтенант Стопани. Отрекомендовался он. Прибыл на должность командира взвода управления. Стопани Георгий Александрович. Так мы все, дивизионные радисты, телефонисты и дальномерщики в лице этого лейтенанта обрели командира, обязанности которого длительное время исполнял старшина группы радистов главстаршина Борис Махнин. Бывший начальник радиостанции эсминца «Куйбышев» Северного Флота. Мы ждали, какой-то он будет, наш новый командир, прибывший на фронт из глубокого тыла, вооруженный знанием, но отнюдь не опытом, ни житейским, ни фронтовым, ни опытом работы с людьми. А он неспешно обошел совместно с Машниным всё хозяйство. Познакомился со всеми, с боевыми постами и техникой на них находящейся. Потом пришел на занятия по изучению новой радиостанции, которые проводил Машнин. Внимательно послушав, по окончании занятий сказал: «Борис Владимирович, вам придётся проводить занятия и впредь. Мне так не провести. Чувствуется у вас большой опыт и глубокие знания». Ещё бы, мы знали и уважали своего, главстаршину Машнина. Он отслужил срочную службу на эсминце, участвовал в войне с Финляндией и в 1940 году демобилизовался с флота, поступив в Ленинграде сборщиком аппаратуры на завод имени Казицкого. Любой приёмник он знал, как дважды два, а с началом Отечественной войны он служил на флотском бронепоезде в Талине и участвовал в героическом таллиннском переходе. Радиотехнику Борис знал в совершенстве и добивался, чтобы радисты дивизиона отлично знали свою аппаратуру и могли читать схемы. Нам такое заявление лейтенанта Стопани, понравилось. Скоро он как-то незаметно перезнакомился со всеми, сумел подкупить каждого из нас своей простотой и душевностью. Однажды мы поинтересовались, что за странную фамилию он носит. Ведь это фамилия скорей итальянская, чем русская.

- А вы историю Большевистской партии хорошо знаете? Вдруг спросил он.

- Да. Но какая взаимосвязь с вашей фамилией?

- А вы когда-нибудь слышали фамилии: Ланге или Стопани? Это мой отец. Георгий Александрович рассказал нам интереснейшую историю, истоки которой уходили к периоду зарождения Большевистской партии, создания газеты «Искра», совместной работы и выполнения заданий Владимира Ильича Ленина. Оказывается, отцом Георгия был профессиональный революционер, член партии с 1893 года Александр Митрофанович Стопани. Он работал непосредственно под руководством Ленина и был его ближайшим помощником при создании газеты «Искра». В 1900 году Ленин в Пскове провёл совещание, на котором был разработан план организации печатанья за границей и способов доставки в Россию «Искры». Александр Митрофанович был участником этого совещания и одним из активнейших агентов «Искры». За тем он член организационного комитета по созыву второго съезда РСДРП (Российская Социал-демократическая Рабочая Партия) и делегат съезда. Правда, в материалах съезда мы не встретим фамилию Стопани. Как и все участники съезда, он выступает под псевдонимом. Сейчас его зовут Ланге. В 1907 году Александр Митрофанович являлся делегатом пятого, Лондонского съезда РСДРП. За тем революционная работа в России, аресты, ссылки по этапу в Сибирь. Туда, где он родился. Бегство из ссылки и опять нелегальная работа в Ярославле, Баку и других городах. Революция выдвигает Стопани на высокие руководящие должности. Он работает в высшей, военной инспекции. За тем членом Реввоенсовета Трудовой Армии, а с середины двадцатых годов становится прокурором Республики, то есть РСФСР (Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика). Человек большой человечности и партийности Александр Митрофанович сумел передать эти качества и своему сыну Георгию. В этом мы вскоре убедились. Держался он с нами, как с равными, вникал в наши нужды, заботился, поровну делил и угощал своим офицерским пайком.

 

 

Уходя служить Георгий, из обширной, отцовской библиотеки взял с собой одну книгу, как память об отце. Это было дореволюционное издание материалов Лондонского съезда РСДРП, работа Владимира Ильича Ленина с дарственной надписью. Я как сейчас вижу эту подпись. Три слова характерным Ленинским почерком: «Товарищу по борьбе. Ленин». Подпись помнится даже с твёрдым знаком. Георгий рассказывал, что в семейных архивах было много реликвий и материалов о вожде, и вспоминал некоторые истории, слышанные от отца. Книгу с Ленинской надписью мы читали вслух и рассуждали, почему именно её Ленин подарил Стопани.

Осенью 1944 года лейтенант Стопани получил новое назначение, командиром роты и уходил от нас на остров Лавенсари. Прощались мы с ним, как давние друзья.

- Ну, что подарить тебе на память? Задумчиво сказал он, приняв мой памятный сувенир.

- Знаешь, что, робко сказал я. Подари мне ту книгу. Георгий долго молчал.

- Не обижайся, но я не могу этого сделать. Ведь это память о двух дорогих мне людях. Пойми, это отец и живой Ленин. Много ли ты видел написанного собственноручно Лениным. Может быть, когда-нибудь я снесу эту книгу в музей, а пока идёт война, она будет моей поддержкой и опорой. Мы расстались. И никто из нас не знал, что никогда больше не встретимся. Осенью того же года лейтенант Стопани нечаянно зашел на заминированный участок островной территории и погиб при взрыве мины. Об этом мы узнали позднее. Какие люди окружали его, в чьи руки попала дважды Ленинская книга? Может быть, она бесследно затерялась в бурном, завершающем периоде войны, когда товарищи Георгия вступали на территорию противника и с боями продвигались на запад. А может она украшает домашнюю библиотеку какого-нибудь книголюба, который безмерно гордится и дорожит этой реликвией. Я верю, что этот счастливец, в торжественных случаях извлекающий из глубины книжных шкафов своё сокровище, не раз добрым словом вспомнит и профессионального революционера Александра Митрофановича Стопани и его сына, воина Георгия, погибшего при защите завоеваний Революции и своих друзей, однополчан, четверть века назад разгромивших ударную силу империализма, немецкий фашизм».

С форта я был направлен в школу связи для повышения квалификации. Я очень хотел вернуться на корабли. И вот говорят: «Катерные тральщики». Пойдут и катерные тральщики. Это было, кажется в мае 1944 года. Попал служить на «ктщ-229». Второго или третьего дивизиона траления, я уже не помню. Начали траление вдоль южного берега Финского залива. Это Лужская губа, Нарвский залив... Готовили дорогу, что ли на берег, что бы можно было высадить наш десант. Потом тралили в интересах безопасности судоходства. Немцы ставили мины различной весовой категории от полуста килограмм до полу тонны. Были мины магнитные срабатывавшие, когда над ней идёт металлический корабль. Сперва я служил на катерном тральщике, имевшем деревянный корпус, потом перешел на металлический «т-141».

Девятое мая ничем особенным не запомнилось. Мы тралили вдоль польского берега. Базировались в городе Эльбенг, сейчас это город Эльблонг. Ночью проснулись от громких голосов. Встали, вышли с катера. На берегу стоит старик, поляк и говорит: Пан командир, вы ещё не слышали, что война окончилась? Закончилась война! В Берлине закончилась». Мы говорим: «Как закончилась? Вот мы воюем ещё. Тралим мины у ваших берегов. Ну ладно, разберёмся». Утром, когда развиднело, командир, куда-то позвонил и ему подтвердили, что да, подписана капитуляция. Дальше была обычная боевая работа. Тралили у побережья Польши в Рижской губе и так далее. К нам приезжал, тогдашний командир кронштадтской военно-морской базы вице-адмирал Раль Юрий Фёдорович. Он сказал, что для нас война кончится только после окончания траления. Так что никаких особенных торжеств по случаю окончания войны у нас не было.

Изо дня в день, каждое утро командир дивизиона собирал командиров катеров на «летучку», давал задание, напоминал о том, что нужно быть осторожным, нужно быть то- то, то- то и делать то- то, то- то. Спрашивал: «Всем понятно?.. Хорошо, тогда по кораблям». Тралили в паре. Это когда два корабля соединяли металлическим жгутом, что ли и шли. Если где-то была мина, то этот жгут подрезал минреп, мина всплывала. Были специальные катера, которые занимались расстрелом этих мин. Как правило, из пулемётов «ДШК». Были специальные тральщики для траления донных, магнитных мин. Мин было очень много, и очень много было потерь. Катера подрывались на минах и погибали от атак немецких самолётов, старавшихся не допустить траления своих мин. Защита у катеров была слабая, всего по одному пулемёту «дшк». Команда на катерах разная, но примерно от 12-и до 15-и человек.

Зимой катера поднимали на стенку в Кронштате или Ленинграде, и судоремонтные заводы начинали их ремонт. В зимнее время, когда корабли на стенке, личный состав более свободен и комендантская служба привлекала нас к поддержанию порядка в городах.

На тральщиках я прослужил до осени 1948 года. Потом поступил в Киевское Военно-морское второе училище. По окончании вернулся в Кронштадт в седьмой дивизион катерных тральщиков. Когда создался 22-й дивизион базовых тральщиков, служил на «т-141» заместителем командира. Потом попал я на бригаду подводных лодок и служил на лодке «с-156», 513-го проекта, зам. командира. Когда лодку поставили на ремонт, получил назначение на Тихоокеанский флот. Там была создана новая военно-морская база, под названием «Стрелок». После попал под горячую руку нашего, «любимого» Никиты Сергеевича, которому не нравился флот и все вооруженные силы вообще. Он объявил о сокращении флота на 780 тысяч, добавив потом, что в 1961 году должно быть уволено ещё миллион двести тысяч. На этом моя верная служба царю и Отечеству закончилась. Моё последнее звание, капитан третьего ранга. Вернувшись в Кронштадт, я 7 лет преподавал в мореходной школе радиоцикл. Но очень скучал на берегу.

Во время войны я был награждён медалью «За Оборону Ленинграда», «За Боевые Заслуги», «За Отвагу» и орденом «Красная Звезда». В 1941-42 годах награждали очень редко. В основном если кто-то совершит героический поступок и останется, жив, строили личный состав, рассказывали вкратце, что было совершено, и в заключении говорили: «От лица службы объявляю благодарность. Ура!» Первые награды при мне были получены на форте, за участие в отражении массированного налёта вражеской авиации наградили медалями заряжающего орудия и ещё одного краснофлотца с «пуазо-2». Одного звали Сергей Максин, а второго Алексей Соловьёв.

Последние мины в Финском заливе были протралены в 1953 году. С Чёрного моря на Тихоокеанский флот через Северный Ледовитый океан проходил дивизион базовых тральщиков для усиления тральных сил на Камчатке. На зиму они остались в Кронштадте. В это время у нас ещё был закрыт Финский залив в районе Гогланд-Лавансари, в этом треугольнике. Наше командование обратилось к главкому Военно-Морского флота с просьбой задержать эти корабли, чтобы они протралили этот район. Было десять базовых тральщиков. И вот все они принялись за работу. Командование туда было назначено наше, кронштадтское. Командиром дивизиона был капитан третьего ранга Черноус. Зам по политчасти капитан третьего ранга Чюков Михаил Григорьевич. Меня туда кинули секретарём партийной организации. Всякую инициативу, которая там проявлялась, я доносил или до верхов или с верхов в низы. И вот там было затралено кажется 13 мин и по-моему 19 минных защитников. Когда ставят минные заграждения, то чтобы мины сразу не затралили, вокруг них ставят, как правило, минные защитники. Это комплекс, там есть небольшие заряды, когда трал его задевает, они взрываются, и перебивает на тральщике трос. Кроме этих зарядиков, там есть такие большие ножи, фигурные из очень хорошей, острой, немецкой стали. Когда тральщик идёт и прижимает этот минный защитник, тральный канатик попадает в пасть этим ножам. Нож перерезает тралящую часть нашего трала, и мина остаётся на своём месте. Поэтому одно и то же место приходилось тралить несколько раз.

 

 

Ну вот, кажется, о войне я всё вам рассказал, осталось немного о мирной жизни. У меня есть сын. Он служил здесь же на Балтике. У нас было такое подразделение: Шестая Атлантическая Океанографическая Экспедиция. На этих кораблях сын 25 лет прослужил. Я тоже попреподавал в Мореходной школе, пошел плавать в эту экспедицию и 12 лет проплавал. Всю планету наши корабли исполосовали. Пришлось видеть очень много.

По-моему в 2008 году Кронштадту было присвоено звание: «Город Воинской Славы». В городе была создана бригада, группа, назовите, как хотите, в основном из руководящих работников и трёх ветеранов, которая поехала в Москву. В этой группе было 15 человек, в том числе затесался туда и я. Приехали мы туда. Сначала нас знакомили с Москвой. Возили в одно, в другое, в третье место. В назначенное время нас должен был принять президент, для вручения указа. Перед нами подобные указы получали представители двух подмосковных городов. Когда подошла наша очередь пригласили нас в зал заседаний. Там уже были телеоператоры со съёмочной аппаратурой. Вошел туда Дмитрий Анатольевич, встал за пюпитр и коротко зачитал указ о присвоении нашему городу такого звания и вручил указ. Кроме бумажного листа указ был на чём-то напоминающем вощёную доску. Вручил, поздравил всех кронштадтцев и так далее. Потом сказал: «Принести «Советское» шампанское»». Сам первый взял посудину с подноса, поднесённого мужичком. Мы все последовали примеру. Президент обошел всех, чокнулся со всеми за процветание... Вот так. После этого, в каком-то ресторане было заказано скромное торжество. Там приняли ещё по манерочке, закусили и на Ленинградский вокзал. В один день всё это было.

Вас интересует, какое впечатление произвёл президент? Сейчас скажу... Я бы сказал, что он очень приятный, как говорят, фигура современная, стиль тоже более или менее современный, не зазнаётся, говорит по-русски чисто, хорошо и тембр голоса приятный.

На память об этом мероприятии у меня осталась газета с заметкой и фотографией, где президент пожимает руку председателю совета ветеранов Кронштадта.

Санкт-Петербург 2009г.

Интервью и лит. обработка:А. Чупров

Рекомендуем

Великая Отечественная война 1941-1945 гг.

Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества нельзя осмыслить фрагментарно - только лишь охватив единым взглядом. Эта книга предоставляет такую возможность. Это не просто хроника боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а грандиозная панорама, позволяющая разглядеть Великую Отечественную во...

22 июня 1941 г. А было ли внезапное нападение?

Уникальная книжная коллекция "Память Победы. Люди, события, битвы", приуроченная к 75-летию Победы в Великой Отечественной войне, адресована молодому поколению и всем интересующимся славным прошлым нашей страны. Выпуски серии рассказывают о знаменитых полководцах, крупнейших сражениях и различных фактах и явлениях Великой Отечественной войны. В доступной и занимательной форме рассказывается о сложнейшем и героическом периоде в истории нашей страны. Уникальные фотографии, рисунки и инфо...

«Из адов ад». А мы с тобой, брат, из пехоты...

«Война – ад. А пехота – из адов ад. Ведь на расстрел же идешь все время! Первым идешь!» Именно о таких книгах говорят: написано кровью. Такое не прочитаешь ни в одном романе, не увидишь в кино. Это – настоящая «окопная правда» Великой Отечественной. Настолько откровенно, так исповедально, пронзительно и достоверно о войне могут рассказать лишь ветераны…

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus