Промышлянский Борис Маркович

Я родился в Днепропетровске. Когда мне исполнился год, родители переехали в Москву.

В 30-е годы в Москве были созданы пять спецшкол, в которых учились мальчики, желающие пойти в военные училища, 9,10 класс, а меня же родственники по линии матери, все военные – летчики, политработники, пограничники, служили по всему Советскому Союзу. Когда у них был отпуск, приезжали в Москву, у нас каждый месяц кто-нибудь из них жил. Под их влиянием, я решил стать командиром. Тогда огромным авторитетом пользовались авиация и военно-морской флот, так что, я хотел попасть в летное училище. Поступил в спецшколу №5, месяца 4-5 проучился, после чего нас собирают и говорят, что, по решению правительства, все спецшколы будут готовить к поступлению в артиллерийские училища.

Для нас это шок был. Мы три дня бастовали, требовали, чтобы нам дали возможность пойти в то училище, которое мы избрали. Через три дня нас собрали в актовом зале, приходит полковник. Говорит: «Встать, смирно! Товарищ Сталин сказал, что в Испанской войне показала советская авиация и немецкая артиллерия! Он поставил перед нами задачу, сделать советскую артиллерию лучшей в мире! Для выполнения приказа товарища Сталина по классам шагом марш!» Так что, в 1939 году я окончил спецшколу №5 и был направлен в Ленинград, в 1-е Ленинградское артиллерийское училище.

В начале июня 1941 года наше училище выехало в Лужские лагеря. Только мы выехали, как 5 июня второй курс направляют обратно в училище. Обстановка была неспокойной. Прибыли в училище, нам дали два дня, чтобы попрощаться с девушками, а 10 июня собрали, и зачитали приказ наркома обороны о присвоения нам звания лейтенант.

2-3 дня мы праздновали, а потом получили назначения и разъехались. Я был направлен в 90-ю Краснознаменную стрелковую дивизию, которая прошла финскую войну. Дивизия находилась в городе Валга-Валка, наполовину эстонский, наполовину латышский город. Числа 15 приехал в город, а дивизии нет, оказывается, ее вдоль границы развернули. В это время в расположение дивизии лейтенант Дубов ехал, так он меня захватил, и я прибыл в дивизию.

В дивизии меня назначили командиром взвода управления артиллерийской батареи. Командиром батареи был младший лейтенант Середа. Он меня вызывает и говорит: «У тебя образование, так что, через пять дней ты по всем правилам, должен оборудовать командно-наблюдательный пункт». Я говорю: «Есть, товарищ командир батареи», – любил он, чтобы к нему обращались не младший лейтенант, а командир батареи. А я даже личное оружие получить не успел. Ну, взял своих связистов, разведчиков, взвод человек 17 был, и стали оборудовать КНП. Как по заказу, 21 июня все завершили. КНП на старом кладбище находился, где-то в километре от границы. Завершили работу, в плащ-палатку завернулись и спать.

Часа в 4, только светает, комбат всех трясти стал, молодые же ребята, натрудились, сон крепкий. Разбудил нас и, сразу: «Война! – в полутора километрах уже стрекотание слышно. – Забирай связистов, разведчиков и вперед, пристреливай репера». В это время прибыл командир минометной роты, командир дивизионных 76-мм пушек, у нас хорошие пушки были, Ф-22-УСВ, многофункциональная, может самолеты пугать. Начальная скорость сумасшедшая, когда ее разрабатывали, рассчитывали, что она будет буквально прошивать танки, затвор полуавтоматический, 25 выстрелов в минуту может сделать.

Я репера пристрелял, и тут какое дело получилось – дивизию-то развернули, а боеприпасами не обеспечили. Я когда пристрелку вел, мне звонят: «Ты знаешь, сколько снарядов – экономить надо!» «Какой экономить?! Идет атака!» «Ты постарайся. А то чем через час стрелять будем?» Вот эти просчеты командования я до сих пор понять не могу.

Первый день мы им дали перца… Они-то шли как на картинке, как же, всю Европу покорили. Потом, наверное, у них хорошие данные были, кто им противостоит. Обстановка вообще не в нашу пользу складывалась.

Но ничего, первую атаку отбили: «Разведчики вперед!» Они сползали, принесли автоматы, шнапс. Потом началась такая жиденькая немецкая артподготовка. Слышу шипение, из окопа высунулся, я же, как командир взвода управления, в окопах пехоты были, и тут мне командир батальона как даст подзатыльник: «Ты что, с ума сошел!» – а рядом со мной осколок шлепнулся. Я: «А что это было?» «Осколок прилетел».

Первый день мы выдержали. Второй день, до обеда, еще несколько атак отбили. Но боеприпасов у нас мало было…

К вечеру второго дня немцы решили доказать кто есть кто. Сперва, начали плотную артиллерийскую подготовку, а потом по нашим позициям авиация отбомбилась. Вот только тут я понял что такое война… Носом в землю зарылись, осколки летят, все гудит… Но ничего, переждали и это.

Стало тихо, и тут командир батареи звонит, говорит: «Забирай разведчиков, пойдешь на другое направление». Я командиру батальона доложил, он: «Да, вы что с ума сошли что ли?! С кем я останусь! У меня половина минометной роты побито!» Я говорю: «Не знаю, товарищ майор», – дал ему трубку. Он с командиром батареи об чем-то переговорил, трубку положил: «Ну что делать? Иди». Я с позиций ушел, а у самого на душе неспокойно – здесь-то твои товарищи остаются, а ты куда-то идешь…

К этому времени уже полностью стемнело, я слышу – в тылу стреляют. Мало ли что, так что я двух разведчиков вперед послал, и сам с двумя остался. Думаю: «Куда же идти?» Решил идти на КП. Пошли, потихоньку. Метров сто прошли – дорога, а на ней немецкие машина побитая. Мы ее обшманали, что есть забрали, автоматы, парабеллум, и пошли дальше. Пришли на КП, а там ни одной души. Что делать? Я же только училище окончил… Внизу жил местный, мы к нему. Он: «Здесь немцы прорвались, началась перестрелка, бой. Машину подбили, а потом ваши куда-то ушли».

Я пригорюнился, думаю: «Куда же идти?» Вспомнил, что граница между Эстонией и Латвией идет с запада на восток. Значит, мне надо дуть на северо-восток. Зашли на огневую позицию – три орудия разбиты, одно, видимо, с собой увезли. Пошли на северо-восток. Идем с опаской, мало ли что. Только начал брезжит рассвет – шоссе какое-то, слышим шум. Разведчики поползли, потом возвращаются, оказывается, по шоссе наши шли, солдаты. Разрозненная, смешанная группировка, общего командования нет. Мы вышли и пошли вместе. Со мной 10-12 человек, я им: «Держитесь кучно, никуда не расходиться». Шли целый день. К вечеру остановили колонну, окопались. Появилось несколько мотоциклистов, мы их обстреляли, и они ушли. Но, это, видимо, разведка была, так что, позже, немцы нам хорошего перца дали. Утром пошли дальше. Так дня два-три шли. Когда проходили населенные пункты – какие-то полуфашистские организации нас обстреливали, ну и мы им перца давали.

Шли так, шли, вдруг, слышу, с одной машины: «Борис! Борис!» Смотрю – полуторка, а в ней лейтенант Догу, наш начпрод. Мы, конечно, сразу в машину залезли, перекусили, у него там какие-то галеты были, еще что-то. Приехали в полк, командира нет, человек 8-10 офицеров, они разными путями добирались. И офицерские семьи… Все спрашивают, что с их родными, а что мы можем сказать…

К этому времени нам навстречу подтянулись свежие части, которые останавливали отступавших, переформировали их. Мы где-то полторы-две недели в Валге пробыли, получили короткоствольные полковые пушки, меня назначили командиром батареи, видимо, больше некого было, а потом опять отступать начали. Определили маршрут и мы пошли. Дошли до Риги, там мы увидели всю «любовь» латышей к советским людям. Идем по городу – со всех сторон сумасшедшая стрельба… Мне говорят: «Ну-ка, одну пушку налево, другую направо разверни, дай-ка шрапнелью!» Я так и сделал – два-три снаряда, и все замолкло. С трудом, но пробились через город к мосту, к счастью, он еще был целым. Проскочили через него, там нас снова встретили. Подкинули пополнение, боеприпасы, и снова отступать… На этот раз уже с боями отступали, за каждый клочок цеплялись. Бывало, два орудия поставим, пехота нас поддерживает. Когда уже совсем невмоготу было – эти два орудия километра на 2 в тыл откатим, и там уже деремся. И вот так мы отходили… Очень тяжелые бои были… Прошли Псковскую область, отошли к Ленинграду. На душе очень тяжело было – вспоминаешь довоенные песни: «Красная армия всех сильней! Чужой земли мы не хотим не пяди, но и своей вершка не отдадим!» – а тут отступаем…

Где-то под Шлиссербургом взял с собой радиста, пришел в батальон. Комбат, капитан, уже в летах, издерганный, нервный, меня приветствует, говорит: Давай по 50 грамм». «Товарищ капитан, мне же освоиться надо!» Заняли позицию, осмотрелись – местность полуболотистая, немцы на возвышенности, а мы внизу – наши позиции как на ладони. 6 ноября начался бой. Где-то полдня пехота поднималась, мы ее огнем солидно поддерживали. В этом бою меня ранило. Мы цели подавили, пехота пошла вперед, и опять залегла. Тут минометный обстрел, и осколок меня достал. Я перебинтовал, думал, все нормально будет. К вечеру немного вперед продвинулся, посмотреть что как, и тут меня как скрутило от боли… Что делать? Доложил командиру дивизиона, что ранен, батарею командир взвода принял, а меня в тыл отправили. Привезли на берег Невы, там прогулочные пароходики, в одном из которых медпункт оборудован. Женщина-хирург, лет 50. Она вся в крови стоит, спрашивает: «Обезболивать или потерпишь?» – а сама, пока говорила, как рванет осколок. У меня даже в глазах потемнело. Перебинтовали и отправили в Лесное, там в школе стоял медсанбат. Больше месяца пролежал, кормежка – хуже некуда, об одном мечтали – поесть черного хлеба с сахаром. После выписки меня отправили в батальон выздоравливающих, а потом на Волховский фронт, начальником штаба дивизиона. Я говорю: «Может быть, можно вернуться в родной полк?» «Не надо рассуждать. Ты, сынок, на войне. Получил приказ – исполняй!»

Через Ладогу проскочили, прибыл на Волховский фронт, там хоть наелся. Был начальником штаба артиллерийского дивизиона, видимо, неплохим. У меня в дивизионе несколько раз начальник артиллерии дивизии был, Константин Романов, все присматривался. Потом приехал начальник штаба артиллерии дивизии, поговорил со мной и говорит: «Я бы хотел забрать тебя начальником разведки артиллерии». Я согласился.

Был начальником разведки артиллерии дивизии. И там такой случай был, приехали к нам из внешней разведки. По одному вызывают, беседуют. Вызвали и меня, поговорили, все про меня знают. Так человек 15-20 пропустили, троих отобрали, а меня. Нет. Меня такая обида взяла. Я наглости поднабрался и спрашиваю: «По каким данным я не прошел?» «Лицо у вас очень запоминающиеся – посмотришь и через полгода вспомнишь, где встречались». Потом мне предложили ехать в Высшую школу переподготовки офицеров, тоже на артиллерийскую разведку. Школа в Бронницах находилась, так что я согласился, думал, что и дома побывать успею.

После школы опять в Ленинград попал, первым помощником начальника штаба артиллерийского полка. Сидели в обороне, воевали. В 1944 году участвовал в боях на Псковщине. Распутица, грязь… Намучились. Был назначен начальником штаба артиллерийского полка, в 21 год…

Воевали в Прибалтике, взяли Тарту и там нам не повезло. Наступаем, форсировали реку Эмбах и погнали немцев дальше. А тут армейская разведка прозевала концентрацию немцев… Они бронированный кулак собрали и как вдарили по нам… Прижали к реке… Командир артиллерийского полка в одном месте, я, со штабом полка, вместе со стрелковым, комполка – Картишко, начальник штаба – Макурин. У нас боеприпасы закончились, сзади река, бой в полукилометре от нас что делать? Командир полка раза три обращался к комдиву: «Боеприпасы закончились, разрешите отойти!» «Нет!»

А у нас еще знамена с собой. Я тогда, хоть мальчишка была, говорю командиру полка: «Вот знамя нашего артполка, знамя вашего полка – давайте сформируем группу и отправим их в тыл». Так и сделали – человек 20 собрали, на подручных средствах переправили и у меня с души даже камень упал. А что дальше делать? Боеприпасов-то нет. Командир дивизии, видит, что дело швах, передал: «Решайте сами».

Собрались командир полка, начальник штаба, я. Сидим, думаем. Я говорю: «Здесь нас шлепнут, там нас шлепнут, но там хоть свои шлепнут». Командир полка: «Тебе что, легче будет, если свои шлепнут?» Но все равно, делать нечего… Я приказал замки орудий утопить, кое как переправились, ночь блудили, вышли к своим. Нас в окопы посадили, а в это время уже тревога поднялась, видимо, фронт подсуетился – пошла авиация, задала перца немцам, а потом части опять вперед пошли. Но у нас дивизия сильно потрепана была, так что мы в окопах остались. Никаких претензий нам не предъявили, видели же, что мы до конца держались.

Мы в этих окопах сидели, а потом прошел слух, что нас куда-то перебрасывают. И действительно, пришли эшелоны, нас посадили в вагоны и повезли. Куда, зачем – мы не знали. Приехали под Архангельск, в Онегу. Там наш полк расположился. Где-то полтора месяца отсыпались, отъедались. Получили пополнение, новую форму, артиллерийские орудия. Месяца через полтора тревога, нас на машины и в Архангельск, а там стали на пароходы грузиться. Мы решили, что в Норвегию поплывем. Вышли в море, дня три-четыре проболтались, а потом опять в Архангельск вернулись, говорили, что союзники протест заявили, дескать, это не ваша зона интересов.

Из Архангельска нас перебросили на 1-й Украинский фронт, на плацдарм в районе Сендзишува. Ехали через Украину, места бандеровские, а нам пополнение дали из этих мест. Первые седины я тогда и получил… Я же, как начальник штаба, за личный состав перед командиром полка отвечаю, а часть разбежалась. Что делать? Командир полка говорит: «Бери людей и пройди ближайшие села». Взял взвод автоматчиков, прошлись по селам, на нас так враждебно смотрели, никто говорить не хотел. Бесполезно… Ладно, вернулись в полк, комполка говорит: «Хрен с ними, спишем»…

С 1-м Украинским я воевал до самой Победы.

Последний день войны для меня был 8 мая 1945 г. Стабильного фронта тогда уже не было, пехоту на машины посадят и вперед – как только сопротивление – пехота с машин и вперед. И вот, деревня Хабендорф. Разведчиков вперед послали, а сами, с начальником штаба стрелкового полка, Борисом Шапошниковым, сели пообедать. Проходит время, разведчиков нет. А Борис такой заводной был: «Надо же что-то делать!» Мы уже немножко подвыпили и я говорю: «Борис, бери своих разведчиков, поедем на место, посмотрим». Поехали… Выпимши были, потеряли бдительность… Едем по дороге, из-за возвышенности деревню видим, и тут сильнейший автоматный и пулеметный огонь. Одна пуля в двигатель моего мотоцикла попала, я свалился. Вскочил, чтобы мотоцикл завести, и тут мне пуля в живот… Старшина батареи, он намного старше меня был, как к младшему брату относился, с хлопцами поспешил ко мне. Остальные открыли огонь по этой деревне, подавили сопротивление. Через полтора часа я лежал на операционном столе. Хирургом был майор Сокол.

9 мая он ко мне в палату заходит, 50 грамм приносит и говорит: «Поздравляю с Победой! – И смеется, – Сколько прооперировал, но такое вижу первый раз – пуля между кишками прошла».

- Спасибо, Борис Маркович. Еще несколько вопросов. С каким настроением отступали, на сколько были деморализованы?

- Сейчас говорят, что по всем фронтам было повальное бегство – категорически не согласен с данными утверждениями! Не знаю, как на других участках, но пройдя всю Прибалтику, Псковскую область, дойдя до Ленинграда я кое-что увидел! Да, мы потеряли огромное количество личного состава, боевой техники – но самое главное – боевой дух был не сломлен! Все верили, что это временно, что мы выстоим и победим. Не получилось у немцев триумфального матча как на Западе!

Было обидно, тревожно, но, лично я был уверен, что будет все нормально! Если бы у большинства личного состава не было такой уверенности – не устояли бы! В начальный период войны были заложены первые кирпичи нашу окончательную победу!

Мое мнение совпадает с мнением Якуба Колоса, Евгения Долматовского. Мы беспредельно верили в правоту нашего дела, и эту свою веру пронесли через горнило страданий, тревог, через временные неудачи на полях сражений. Как бы не было нам тяжело, вера в победу нас не покидали!

Мы не смеем предать забвению
Тех страниц опаленных войной
Как сражались войска в окружении,
На смерть, встав на опушке лесной
И ценой своей жизни сумели
На пылающих тех рубежах
Приблизительно на две недели
Наступление врага задержать

- После боев на границе вы стали командиром батареи полковых орудий. Данные орудия на конной тяге были?

- Да. А под Ленинградом я уже получил гаубицы 1938 года, их уже трактора перетаскивали.

- Вы воевали на Волховском фронте. В операциях на Синявинских высотах участвовали?

- Нет. Я на Волховский фронт попал в начале 1942 года, мы были несколько в другом месте, не в районе Синявино. Относительно спокойный участок, такой мясорубки не было.

- Не могли бы рассказать про структуру артиллерийского полка?

- В полк входило три дивизиона –два пушечных и один гаубичный. В каждом дивизионе было три батареи по четыре орудия, 12 орудий. Полк 36 орудий. Матчасть была 1938 года гаубицы и пушки ЗИС-3. С этим мы закончили войну.

- Какая функция начальника штаба полка?

- Функция штаба – планирование боя, где, кого, куда. Обеспечить командование связью, разведданными, подведение итогов боевого дня, донесения в штаб дивизии. Вся оперативная работа. Кто-то сказал – командир полка может быть и дурак, но начальник штаба должен быть умным.

У меня был первый помощник, начальник разведки, старшина, который ведал солдатиками, и топограф, лейтенант. И девочки, машинистки, писаря.

Выезжал в дивизионы, дивизион придавался к стрелковому полку. Три дивизиона – три стрелковых полка.

Помню, был у меня случай на границе Латвии с Эстонией. Там город был, не помню сейчас название, он оказался крепким орешком. Немцы рассчитывали нас задержать, чтобы дать возможность другим отойти. Сколько не атаковали – ничего не получилось. Приняли решение: «Приостановить. Провести разведку, собрать силы». Комполка говорит: «Езжай туда». Приехал, ознакомился с деталями, с командиром дивизиона сижу, думаю, что делать. Там местность удобная была, решили две батареи выдвинуть на прямую наводку, а третья будет с закрытых позиций прикрывать. Пока орудия и боеприпасы вытащили – всю ночь провозились. Сосредоточились метрах в 500 от передовой, еще туда минометы из батальона подтащили.

С рассветом на соседнем участке сымитировали наступление, но немцы же тоже не дураки, у них тоже есть разведка, так что, они не очень-то среагировали.

А потом, с рассветом, мы ударили – на узком участке 8 орудий, минометы – не дай бог в такую кашу попасть. После артподготовки наша пехота пошла вперед. Час, полтора и город был в наших руках.

- Вы сказали, что командир может быть дураком, а как своего командира полка оцениваете?

- Комполка у нас был Крейндель Хаця Львович, отважный человек, не признавал никакой опасности. Как-то говорит: «Поставьте пару батарей на прямую наводку». Командиры батареи взвыли: «Там же голову не поднять, все простреливают!» Так он сам, в полный рост пошел вперед. Он сам в полный рост вперед пошел. Вывел батарею на прямую наводку. Потом все в полку шушукались.

- Как был организован быт?

- До вступлению в Германию быт был обыкновенный. Что дают, то и ели. Голодными не был. Были обуты, одеты.

Когда вошли в Германию, был начальник тыла Богданов, ко мне подходит, говорит: «Борис Маркович, дивизионы отказываются брать продукты, у них достаточно», – население-то бежало, все бесхозным было.

А тут как-то приехала комиссия из Москвы, проверка артиллерийских частей и штабов. Командир полка приказал подготовить стол для комиссии.

Мы тогда в помещичьей усадьбе стояли, и повар, Миша Петров, он до войны в ресторане работал, залпом накрывает стол, посуда, сервировка, разных деликатесов наготовил. Я ему говорю: «Зачем ты так? Того глядишь, подумают, что мы не воюем», – это уже конец войны был.

Тут комиссия входит, человека четыре. Увидели стол – остолбенели. Сели, посидели хорошо.

Потом подводили итоги. Полк и штаб был признан лучшим в армии, только не думайте, что стол как-то повлиял на оценку.

- Вши были?

- Не помню, у меня не было.

- Пополнение качественное приходило?

- Смотря где.

В то же время – одно дело быть специалистом в мирных условиях, другое – в боевой обстановке. В боевой обстановке нужна быстрая реакция, требуется быстро оценить обстановку. Приходилось их доучивать в обороне и, особенно, в наступлении. Это естественное явление. Когда рвутся снаряды – человек теряется.

- Среднеазиаты в полк приходили?

- У нас их практически не было. В артиллерийские полки направляли более подготовленных, преимущественно славян. У меня был писарь из Средней Азии с прекрасным почерком, с полувысшим образованием, готовил донесения.

А вот в стрелковых полках тяжело приходилось. Приходилось им уделять особое внимание, чтобы они не терялись, выполняли свою задачу.

- Женщины в полку были?

- Были. Машинистки, санитарки. Я всегда преклонялся перед санитарками. Мы шли с пехотой, и вот эти девчушки – зимой по снегу, осенью по грязи, дождь стрельба…

- ППЖ были?

- Были. У меня там жена была, хорошая женщина. После войны мы с ней на Украину переехали. У Крейнделя была, у замполита первая любовь потом замуж за моего первого помощника вышла.

- Эксцессы с мирным населением были?

- Мы в Германии недолго были. Когда после войны вошли в городок, населения тысяч десять, сразу сверху директивы: «Создать комендатуру, обеспечить нормальную жизнь населения». Командир полка говорит: «Я командир полка, я же не буду комендантом». Чистик, он заместителем по боевой подготовке был: «Я занимаюсь боевой, строевой подготовкой». Замполит Горелов: «Мне вообще по должности не положено». И все молчат. Я говорю: «Понял, комендантом буду я».

Сверху одна за одной депеши одна за другой: «Организовать хлебопечение, водоснабжение». Я говорю: «Как мы будем все это организовывать? Как немцев заставишь?» Чистик говорит: «Пиши приказ коменданта, на площади расклеим».

Расклеили, пришли десять человек немцев, узнать, будем ли применять репрессивные меры. Потом еще трое пришли, коммунисты. Говорят: «Мы знаем, что вам придется налаживать», – и рассказали нам всю немецкую структуру. У немцев четкая организация была – фюрер маленький, потом фюрер побольше. В общем, с их помощью еще один приказ составили, расклеили. Эти коммунисты еще пообещали собрание провести, чтобы объяснить. Я на это собрание приехал, мне немец говорит: «Не выходите, пока, из машины. Сперва я выйду, открою вам дверь». Я спрашиваю: «Зачем такая церемония?» «Положено».

Положено, так положено. Вышел, поговорил. Немцы на собрание уже с лопатами пришли. В течении 10 дней мы весь город в порядок привели, появилось электричество, заработали заводы, хлебопекарни.

Вообще, немцы очень организованная, дисциплинированная нация. Помню, надо было крыльцо отремонтировать, так немец с ним часа два возился, я бы уже сам сделал. А он говорит: «Работаю до тех пор, пока самому понравится». Хорошая черта, очень мне это у них нравилось. Никаких эксцессов с мирным населением в Германии у нас не было.

Потом нашу дивизию перевели в Венгрию. Сперва, в город Мор, а потом в Секешфехервар, и вот там у нас уже проблемы были… Ребята начали безобразничать, было несколько случаев изнасилований. Причем, в одном таком случае был замешан солдат со штабной батареи. Его нашли, трибунал, приговор: «Расстрелять!» – видно, венгерское правительство настояло. Мне пришлось присутствовать при расстреле собственного солдата… Я месяц переживал, все думал как сообщить родителям…

Из Венгрии нашу дивизию перевели на Украину, в Шепетовку. В 1948 году я подал рапорт в Артиллерийскую академию, командир полка завизировал. Через некоторое время звонок: «Вас вызывает начальник политотдела». Первое думаешь: «Какие грехи совершил?» Прибываю, докладываю начальнику политотдела, у него фамилия Черт была. Поговорили с ним и: «Мы здесь обсудили и решили, что вам надо избрать другой вуз». Я насторожился, а он продолжает: «Будем вас рекомендовать в военно-политическую академию». Я перед личным составом любил выступать, один раз меня даже председателем избирательной комиссии назначили, но не хотел я в военно-политическую. Говорю: «Я ж всю войну на строевых прошел, от командира взвода до начальника штаба полка. У меня опыта нет! Не пойду!» А этот Черт действительно был Чертом… Я уперся, он уперся. Я снова подаю рапорт, меня опять вызывают и та же песня: «Есть решение»… Делать нечего… В конце концов пошел в Военно-политическую. Окончил ее, продолжал служить.

- Спасибо, Борис Маркович