Собакин Александр Федорович

А.С.Ф.- Родился в августе 1919 года в городе Карачев Брянской области.

Мой отец был солдатом Первой Мировой Войны, несколько лет провел в германском плену и вернулся домой весь израненный и больной, работал сторожем. Мать была прачкой. В семье кроме меня еще было три сестры.

Детство голодное, иногда приходилось побираться и воровать, учился я «с пятого на десятое», мне просто не в чем было ходить в школу.

Три года я ходил в чужой дырявой старой «взрослой» фуфайке, в которой просто «тонул». Закончил школу-семилетку и пошел работать слесарем, на военную базу №28, там заряжали артиллерийские снаряды и так далее. Проработал четыре года.

В октябре 1939 года меня призвали в РККА.

Служить я хотел и призыву был рад. Призывникам устроили проводы в клубе, все как положено - оркестр, напутствия, а потом нас строем через весь город повели на вокзал. Доехали до Брянска, здесь нас погрузили в теплушки, и эшелон с новобранцами пошел на запад. Привезли в Днепропетровск.

Большая группа карачевских призывников попала служить в 165-ый артиллерийский гаубичный полк.

Полк был вооружен 152-мм пушками- гаубицами и 107-мм орудиями, и на тот момент был на конной тяге. Каждый дивизион имел свою казарму - койки в два яруса. Меня распределили во взвод управления и стали готовить на артиллерийского разведчика. В конце декабря пошел слух, что полк отправляется на финскую войну, мы стали усиленно готовиться к боевым действиям, но этого не произошло. Весной 1940 года полк вывели в летние учебные палаточные лагеря, на полигон, находившийся в 70 километрах от города.

На батарее была всего одна машина, и «управленцам» приходилось, от лагеря каждый день проходить в оба конца по 40-50 километров, рыть для себя НП, траншеи и тому подобное. В летних лагерях мы простояли больше месяца и тут последовал приказ - всем вернуться на зимние квартиры.

Взвод управления прошел за полтора суток пешим маршем 80 км и вернулся в казармы. Полк погрузили в эшелоны, привезли в Одессу, а оттуда своим ходом мы двинулись в Бессарабию, к умынской границе.

В районе Тирасполя в течение недели мы проводили тренировочные боевые стрельбы, а позже нас выдвинули на огневые позиции и через два дня мы переправились через водный рубеж, и приняли участие в «освободительном походе в Бессарабию».

Г.К. - Румыны оказывали организованное сопротивление?

А.С.Ф. - Фактически нет. Это же не вояки. Румынская армия зачастую выглядела как переодетая в военную форму труппа театра оперетты, «кордебалет».

Даже в 1941 году под Одессой и Севастополем наличие румынских частей перед нашими позициями не вызывало у нас большого страха.

На них двигалась мощная армада частей Красной Армии, а среди румын не было своих «камикадзе» или «Александров Матросовых».

Я помню как перед нами стояла огромная толпа пленных румын, а наш политрук залез на машину и обратился к румынам с призывом - «Кто желает остаться в СССР пусть перейдет направо, остальные идите по своим дома, у нас к вам нет никаких претензий». И кстати, многие предпочли остаться у нас…

Нас перебросили в Измаил, но в начале зимы здесь произошло сильное землетрясение, нашу казарму развалило, всех перевели жить в палатки, и примерно через месяц, полк проделал переход в 60 километров и расположился в большом селе, в бывшей немецкой колонии Гнаденталь . Орудия и техника были размещены в самом селе, а личный состав полка находился в палатках, в низине возле колонии. Началась усиленная подготовка к войне. Нас очень хорошо обучили.

Г.К.- Кто из бойцов Вашей батареи Вам наиболее запомнился?

А.Ф.С. - Батареей командовал старший лейтенант Керцман, спасший мне впоследствии жизнь. Командиром взвода управления был лейтенант Кислый.

А дружил я в основном со своими земляками - карачевцами, с Николаем Токановым, с евреем Леней Озером, с Ваней Первушовым, командиром отделения связи в нашем взводе. Батарея в основном состояла из брянских ребят.

Г.К. - У Вас лично было ощущение, что в скором времени грянет большая война?

А.Ф.С. - Все к тому шло… Рядом с нами расположились новые дивизионы 152-мм орудий, позже - полк ПТА, механизированные части.

Стали призывать приписной состав из бессарабцев.

От нас в эти «новые» части забрали на пополнение младший комсостав.

Мимо нас по железной дороге каждый день шли к границе новые эшелоны с войсками. Уже в мае 1941 полк был поднят по тревоге, занял господствующие высоты, замаскировал огневые позиции и приготовился к бою.

По батареям пополз слух - румыны хотели на нас напасть…

В начале июня я был на дежурстве в штабе полка.

По телефону был получен приказ - выслать машины для получения еще одного боекомплекта снарядов и стальных шлемов.

12/6/1941, нас, «старых батарейцев», собрал политрук и сказал - «Ребята, по нашим данным, сегодня утром Румыния намеревалась атаковать наши границы».

Так что для нас начало войны не было неожиданностью. Вечером 21/6/1941 наши связисты получили приказ проложить связь вдоль железной дороги, вроде к штабу корпуса, это примерно 15 километров от места дислокации полка.

Ранним утром двадцать второго июня была объявлена боевая готовность.

Но нам разрешили проследовать из палаточного городка в село на завтрак.

И в это время на палатки, широкой полосой в один километр, лавиной пошла вода. Кто-то взорвал дамбы, с целью утопить нас в низине.

Но вся наша техника и артиллерийский парк находились в селе на возвышенности, так что, никакой трагедии не произошло. Приказали приготовиться к маршу.

Все дивизионы построились и вытянулись в походную колонну. К нам вышел командир полка Богданов и сказал - «Германия напала на нашу страну!».

Шли к фронту с боевым настроением, за сутки прошил 70 километров отделявших нас от «новой» границы. Перед нами уже шел бой.

Г.К.- Когда, Ваш полк , вступил в боевые действия?

А.Ф.С.- В тот же день, вечером. Наш взвод управления выдвинулся к передовой. В двухстах метрах позади нас уже вела огонь «чужая» батарея 76-мм орудий. Начали оборудовать НП, земля там как камень, за ночь еле откопали «траншейки» по колено. Утром начался артобстрел. Мы все в этих «ровиках» не поместились, лежали один на другом, но нам повезло - у немцев все снаряды падали с перелетом. На этом месте мы простояли почти месяц.

Перед нами находился маленький город Кагул, который обороняла 25-ая Чапаевская стрелковая дивизия под командованием генерала Петрова.

Эта дивизия очень успешно начала войну.

Петров заранее, еще вечером 21/6/1941, рассредоточил свои подразделения по лиии грницы и устроил пулеметные засады на приграничных мостах.

Когда румыны переходили реку по мосту, их просто расстреляли со всех сторон.

Река была вся запружена трупами солдат противника.

Наша батарея была вооружена 107-мм «шнейдеровскими» пушками и вела контрбатарейную борьбу с румынскими артиллеристами. Артиллерийские разведчики с НП по параметру «вспышка-звук» определяли расстояние до румынских батарей и передавали данные на огневые позиции.

Вскоре почти все артчасти сняли с нашего участка, и только наша батарея под командованием старшего лейтенанта Керцмана поддерживала стрелковые подразделения перед нами. Я все время проводил на НП в пехоте, и стрелки кормили нас и батарейцев со своей полевой кухни.

Вдруг ночью мы получили приказ на отход на восток.

В каком-то месте собрали все дивизионы полка и по проселкам мы двинулись вглубь Молдавии. На моих глазах произошла встреча нашего командира полка Богданова с генералом Иваном Петровым.

Петров стоял с заслоном и двумя машинами на перекрестке дорог.

Он спросил Богданова - «Куда движется полк?». Богданов ответил -«Нами получен приказ отходить на Кишинев». Генерал сказал - «Кишинев уже у немцев. Я даю вам новый приказ, отходить на Одессу».

Я слышал, как Петров объяснял командиру полка маршрут отхода , где находятся паромы для переправки тракторов и тяжелой техники и по каким дамбам можно провести машины через лиманы.

Так мы оказались в составе Приморской Армии в Одесском Оборонительном Районе. Полк занял позиции рядом с селом Дальник.

Г.К.- Как Вы лично оцениваете накал боев под Одессой?

А.Ф.С. - Я не считаю эти бои самыми тяжелыми.

Воевали - то в основном с румынами. Но и наши части не всегда выдерживали румынский наступательный натиск. Помню, как-то, пехота находившаяся прямо перед нами побежала в тыл. Появился Петров в открытой машине и поехал вдоль фронта. У него был пожилой шофер, с несколькими орденами Красного Знамени на гимнастерке, мы еще подумали, наверное его товарищ по Гражданской войне. Петров проезжал мимо нашей позиции с маузером в руке и отдавал приказ - «Никого не пропускать! Все кто на НП - занять оборону и стоять насмерть!».

У нас были карабины и один ручной пулемет. Залегли и стали отбивать атаку.

Мне еще неоднократно приходилось сталкиваться с Петровым.

Уже под Севастополем наш НП находился на Сапун-горе, и Петров несколько раз лично появлялся у нас. Садился к стереотрубе и наблюдал за немцами.

Угощал нас папиросами «Казбек», разговаривал с нами и подбадривал -«Держитесь ребятки. Понимаю что трудно, что голодно, но все будет хорошо.

А с транспорта с продовольствием, что в бухте затонул, мы скоро все подымем на берег». Мы очень уважали генерала Петрова, прекрасный был человек.

Но, воюя под Одессой, мы не имели информации что творится на других фронтах и когда нам объявили приказ на эвакуацию, то многие удивились…

Румын мы успешно сдерживали. Как раз, за несколько дней до эвакуации, наши связисты прокладывали новую линию связи через какое-то селение.

Смотрят а у колодца, большая группа румын - кавалеристов поит коней.

К ним подошли три связиста с карабинами - «Руки в гору!», и вся эта толпа послушно пошла к нам в плен. Мы даже с жалостью смотрели на них - пожилые сельские дядьки, мобилизованные в армию Антонеску.

Ну, куда им было с нами тягаться.

За весь период одесских боев у нас на батарее почти не было серьезных потерь. Помню только, как выбыл из строя по ранению карел Терешков.

Прибыли в одесский порт. Возле причалов стояли большие транспорта с огромными трюмами. Туда портовыми кранами загрузили матчасть, орудия, трактора, а что не смогли и не успели погрузить - просто сбрасывали по приказу в море с высоких обрывов.

Г.К.- Что происходило с Вами после эвакуации Приморской Армии в Крым?

А.Ф.С. - Мы попали сразу «с корабля на бал». Наш полк, все четыре дивизиона, почти тысячу человек, погрузили в эшелоны и отправили на Перекоп, но до перешейка мы не доехали, сказали, что немцы уже прорвались вглубь полуострова. А через три дня мы начали отход вместе с остатками Приморской Армии по Ялтинской дороге на Севастополь.

Прошли без бомбежек, но наши тракторы буксовали в горах.

Из Севастополя к нам навстречу прислали помощь, и всю технику мы благополучно «протащили» с собой. Нас включили в состав СОРа и мне довелось провоевать под Севастополем до июня 1942 года. Здесь наш полк получил звание гвардейского и стал наименоваться 18-ый гвардейский артиллерийский полк.

Г.К. - Насколько успешно действовала Ваша батарея в боях под Севастополем?

А.Ф.С.- Приведу вам один пример. Вижу в стереотрубу, как появились на дороге три легковые машины. Из них вышли восемь человек, и отправились на ближайшую сопку, покрытую лесом. Сразу подумал, скорее всего, это немецкие офицеры выехали на рекогносцировку. Сразу доложил на батарею - «Вижу цель!». На пристрелку хватило трех снарядов, а потом дали залп всем дивизионом.

Никто из немцев не уцелел. И таких эпизодов хватало с лихвой.

О нашем полку в СОРе была очень добрая слава, нас с уважением называли -«богдановцы». Полк хорошо себя показал в севастопольских боях.

Г.К. - У солдат служивших на батарее было ощущение, что Севастополь обречен?

А.С.Ф. - Я отвечу вам честно. У многих из нас были мысли, что нам всем здесь скоро придет конец…И мы не боялись говорить об этом вслух между собой.

Уже весной 1942 резко ухудшилось снабжение города, нам выдавали на сутки по два сухаря и «синюю» перловку на воде.

К нам перестало приходить пополнение, начались перебои с боеприпасами.

Да и думы о нашем будущем у многих были соответствующими…

А когда немцы заняли Керчь, мы уже все понимали, что наступает наш черед принять на себя немецкий удар. Но не было пораженческих настроений, паники. Мы продолжали воевать, выполнять свой долг перед Родиной.

Г.К. - Как Вам удалось выжить в июне 1942 года?

А.С. Ф. -Я не был участником последних боев в Севастополе.

В последний день мая на батарею пришел мой бывший комбат, начальник штаба дивизиона Керцман. Он сказал, что на полк поступила разнарядка отправить двух фронтовиков на учебу в тыл в артиллерийское училище, и начал меня уговаривать согласиться поехать на эту учебу. Я отказался, очень боялся плыть на корабле, многие суда шедшие из города были потоплены немецкой авиацией и смерть в морских волнах казалось мне ужасной.

Ответил Керцману - «Нет, не поеду, еще потопят. Лучше погибну здесь вместе со всеми. Да и товарищи меня не поймут, подумают, что сбежал, смерти убоялся ». Керцман с грустью сказал - «Сашка, ты, что не пнмаешь, мы здесь скоро все погибнем, всех нас в море потопят?! Нам от силы тут месяц жизни остался…».

Он ушел к себе в штаб дивизиона.

Товарищи узнав, о чем шла речь, мне сказали - «Соглашайся, хоть кто-то о нас потом людям расскажет».

Утром Керцман пришел вновь. В его руках была большая пачка писем, написанных ночью командирами и солдатами дивизиона.

Он снова стал «уламывать» меня, и я сказал, что согласен. Керцман передал мне эту пачку писем и попросил лично отправить их на Большой земле.

Я простился со своими товарищами по взводу и по батарее…

Мне трудно вам передать словами как мы прощались.

Все понимали, что я «вытащил счастливый билет », и возможно еще поживу…

Я не знаю, почему Керцман выбрал именно меня… Мы служили с ним рядом уже третий год, очень уважали друг друга, но отношения у нас не были панибратскими. Он не стал спасать своих соплеменников, а евреев на нашей батарее воевало несколько человек. Возможно, он знал, что у меня на Большой земле растет маленькая дочка и хотел сохранить ей отца…

Но на батарее хватало семейных людей, которых тоже дома ждали дети…

Не знаю, почему его выбор пал на меня, но все эти годы я храню благодарную память о погибшем в Севастополе капитане Керцмане, и считаю его своим спасителем… Такая мне выпала судьба - уцелеть…

В первые дни июня в штабе СОРа собрали 30 человек из артиллерийских частей Приморской Армии. Эта группа должна была отправиться в тыл в артучилища.

Но не было кораблей для нашей отправки. Нас разместили рядом со штабом.

А потом начался «третий штурм Севастополя». Ежедневные непрекращающиеся страшные бомбежки. Бомбили по квадратам, весь город горел. Мы, пытаясь спастись от жутких бомбардировок, вырыли себе щели и траншеи в тридцати метрах от дома в котором нас разместили. Одному из товарищей оторвало руку. В нашей группе, был выбран за старшего, сержант Кротов, кавалер ордена Ленина. От имени артиллеристов отобранных на учебу, по нашему поручению, он несколько раз ходил в штаб и требовал нас вернуть по своим частям.

Ему в грубой форме предложили «заткнуться». На слова Кротова, мол, если вы не желаете вернуть нас в полки, то хоть обеспечьте отправку в Новороссийск, ему отвечали «стандартно» - «Где мы вам корабли возьмем?!». Примерно десятого июня нам передали приказ ночью прибыть в бухту на посадку на корабли.

Надо было идти через весь горящий город. Набили противогазные сумки брошенным снабженцами продовольствием и решили, что пойдем группами по четыре человека в каждой. Расстояние между группами по сто метров, так что если кто-то из нас будет ранен во время непрекращающейся бомбежки, то идущие следом обязательно подберут раненого и вынесут его в бухту.

Мы дошли до бухты. У пирса стояли тральщики, нас разместили на корме по десять человек на тральщик и приказали оттуда никуда не двигаться.

Рядом у причальной стенки стоял большой транспорт.

Нас попросили помочь загрузить на транспорт раненых. Раненые лежали в пещерах в бухте. Погрузка происходила тоже под бомбежкой…

Вернулись на тральщики и тут снова авианалет на бухту.

Нас окатывало водой, поднятой вверх разрывами бомб. Вскоре корабли, четыре тральщика, транспорт и вроде один эсминец, вытянулись в кильватерный строй , и походный ордер вышел из бухты и лег на курс.

Мы с горечью смотрели назад и видели весь Севастополь в огне пожарищ. Страшная, жуткая, и до сих пор незабываемая картина открылась в то мгновение моему взору…На рассвете увидели вдали полоску земли, кто-то из наших сказал что это турецкий берег. Командиру тральщика передали радиограмму, и мы видели как его лицо побелело… Потом рассказали, что конвой вышедший перед нами был потоплен в море. На судне объявили боевую тревогу, расчеты из моряков заняли места у зенитных пулеметов.

Нам приказали - в случае бомбежки сидеть на месте и не мешать.

Корабли зашли в густой туман, видимость сократилась до десяти метров.

В течение двух часов суда обозначали свое место в ордере только гудками. Столкновений не было. Вышли из тумана и вскоре над нашими головами появились самолеты. Это были наши истребители, нас встречали и прикрывали с воздуха. Так мы оказались на Большой земле.

Г.К. - Вы имели достоверную информацию, что произошло после в Севастополе?

А.С.Ф. - Откуда я тогда мог что-то знать, я был всего лишь простым сержантом.

Единственное, что я точно знал, так это то, что у флота нет кораблей способных вывезти из города всех его защитников. И когда нас перебросили в Поти, и оттуда, через Баку, направили в Тбилисское горно- артиллерийское училище, то по дороге, мы пытались из сводок Совинформбюро понять, что творится в осажденном городе … и вскоре нам стало ясно - произошла трагедия.

По дороге нас все спрашивали - «Ребята вы откуда едете?» - «Из Севастополя»-

«Ну и как там?» - « Идут бои. Держатся»…

И даже сейчас я не могу дать оценку того, что там произошло в начале июля… Начинаю думать об этом… и сразу лица погибших друзей вижу перед глазами…

Г.К. - Кто-то из Вашего полка выжил в Севастополе?

А.С.Ф. - Из нашего полка почти никто не спасся…

Знаю достоверно только о шести выживших.

Встретил после войны своего товарища Первушова.

Он рассказал, что в начале июля, раненый в голову, смог доплыть до катера стоявшего на рейде и был поднят на борт с воды. Ваня сказал, что еще наш один земляк - батареец, по фамилии Черномордник остался в живых.

Ему оторвало ногу и в середине июня его смогли вывезти на Большую землю.

Встретил в Брянске нашего бывшего связиста Миронова, он в июле сорок второго попал в плен к немцам. Он не хотел говорить о последних фронтовых днях нашего полка и о том, что произошло с ним дальше.

Сказал только одну фразу, что всех предали и бросили на погибель, а потом замолчал, перевел разговор на другую тему…

Случайно встретил в конце 1944 года под Варшавой одного из командиров из нашего дивизиона. Его еще весной сорок второго перевели в соседний полк.

Но шел бой и обстоятельства нам не дали толком поговорить.

Осенью 1943 года в нашу 124 -ую ГАБр БМ прибыл новый начальник штаба - подполковник Высоцкий. И мы друг друга сразу узнали.

Мы вместе с ним еще служили в 1939 году на одной батарее в 165-ом ГАП, он был командиром огневого взвода в звании лейтенанта, а в Севастополе в 18-ом гвардейском артполку Высоцкий был уже капитаном, командиром батареи в другом дивизионе полка. Высоцкий был смелый офицер, интеллигентный парень, еврей, говорили что у него отец чуть ли не генерал медслужбы и профессор.

Он спасся из Севастополя, его тяжелораненым вывезли в последние дни обороны города на каком-то катере. Высоцкий мне немного рассказал, как погибал наш полк и как сложили головы мои товарищи … Мне страшно все было это услышать…Уцелел в Севастополе и наш геройский командир ГСполковник Николай Васильевич Богданов. Он погиб уже в 1943 году, будучи командиром дивизии. Похоронен Богданов в Брянске, и я часто навещал его могилу…

Возможно уцелели еще считанные единицы из нашего полка, кто-то выжил в плену, кто-то смог попасть на последние корабли уходящие из города, но я таких людей больше не встречал и, как мне сказали, в архивах нет документов о судьбе артиллеристов полка.

Г.К. - Согласно историческим источникам руководитель севастопольского подполья Василий Ревякин, посмертно удостоенный звания ГСС, тоже служил в 18-м гв. ГАП и смог сбежать из плена.

Недавно прочитал что выжил на войне еще и командир дивизиона из Вашего полка Петр Минаков.

А.С.Ф. - Я всегда верил, что кто-то еще был должен спастись…

Но сколько моих товарищей там навсегда лежать осталось…

Г.К. - У меня сейчас в руках Ваша фотография, сделанная в июне 1945 года.

Вы закончили войну с пятью боевыми орденами и двумя боевыми медалями на груди. Эти награды Вы заслужили своим мужеством и кровью на передовой.

Кроме того, у Вас медаль «За оборону Кавказа», а также врученные позже медали - за взятие Варшавы и Берлина.

Но почему Вы не носили на мундире медали за оборону Одессы и Севастополя?

А.Ф.С. -Я сознательно не стал их получать, хотя мог это сделать давно, еще в 1943 году … Вряд ли вы меня сейчас поймете…

Я не считаю себя вправе носить эти медали, поскольку в Севастополе погибли все мои боевые товарищи…

А я жив до сих пор… Еще на войне я сказал себе, или пусть всех погибших и пропавших без вести в Севастополе и Одессе награждают этой медалью или у меня нет морального права на ношение такой награды.

Мне до сих пор больно на сердце…

Почему я выжил…Почему не разделил судьбу своих однополчан…

Г.К.- Как фронтовиков - севастопольцев встретили в училище?

А.С.Ф. - Подошли к училищу, выпили по стаканчику грузинского вина в знак того, что наша «вольная жизнь» снова закончилась, и прошли через КПП.

Нас сразу принял начальник училища, всех завели в его просторный кабинет. Начальник ТГАУ поздравил нас с прибытием, рассказал об училище и добавил, что для них это большая честь иметь среди курсантов защитников легендарного города. Две недели мы ждали начала занятий, нас использовали на хозработах. Училище было небольшим, в нашем наборе было всего 200 человек.

ТГАУ в тот период только номинально числилось «горным», за все семь месяцев учебы мы ни разу не стреляли из горных пушек, вся подготовка шла на 122-мм гаубицах. Наша группа курсантов-фронтовиков так и продолжила учебу как «отдельное подразделение». В начале февраля 1943 года состоялся выпуск из училища. Нам выдали обмотки, американские ботинки.

Погоны еще не завезли, так в войска мы направлялись с «кубиками» в петлицах.

Я получил назначение в полк оснащенный 203-мм пушками - гаубицами, стоявший недалеко от Тбилиси. Полк был еще кадровым, и личный состав полка наполовину был еще из призывников довоенного времени.

Полк стоял в Закавказье с начала войны и до весны 1943 участия в боевых действиях не принимал. В каждой батарее полка было только две пушки калибра 203-мм, одно орудие - один огневой взвод.

В расчет одного орудия входило 14 человек.

Каждый снаряд к такой махине, фугасный или бетонобойный, весил 100 кг, да еще были снаряды весом почти 150 кг к нашим орудиям.

Наш боеприпас -«выстрел» - (боевой заряд ) состоял из двух частей - непосредственно металлическая гильза и мешки с порохом ( всего семь видов «переменных» дополнительных пороховых мешочков закладываемых в зарядную камеру). Это называлось - раздельное картузное заряжание.

Пушка весила почти двадцать тонн и при движении перевозилась в разобранном виде - ствол и лафет отдельно. Один только ствол весил пять тонн.

Пушки перевозились тракторами ЧТЗ и были еще специальные тягачи для прицепов с боеприпасами. Для перевода орудия из походного положения в боевое требовался как минимум час времени.

Но если местность позволяла, то на расстояния до 3-4- километров разрешалось транспортировать орудия без разделения на части.

Минимальный боекомплект на каждую пушку, если мне не изменяет сейчас память составлял 30 снарядов. Эти пушки использовались исключительно для стрельбы по значимым целям - по ДОТам, по укрепленным позициям противника, опорным пунктам, большим зданиям в которых находились огневые точки, и наша задача была строго определенной - взломать вражескую оборону.

После прибытия в часть мне понадобилась всего неделя, чтобы досконально разобраться в этом мощном орудии. И тут нас пополнили призывниками из Закавказья, грузинами, армянами, добавили пополнение из Казахстана, и наш полк, в срочном порядке, бросили на фронт под Новороссийск.

Здесь на базе полка была развернута 124- ГАБр БМ (большой мощности). Бригадой командовал полковник Григорий Львович Гутин, здоровенный еврей высокого роста, справедливый, остроумный и грамотный офицер, уважаемый нами боевой командир.

Г.К. - Насколько тяжелым для полка был «новороссийский период»?

А.Ф.С. - Там нас сильно потрепали. Мы понесли серьезные потери, в основном от налетов немецкой авиации особенно в районе высоты Сахарная Головка.

Трактора прятали под гору, но орудия подобные нашим, на возвышенности замаскировать крайне сложно. Здесь погиб комбат, и вместо него пришел к нам Ткаченко, командовавший батареей до конца войны. Погиб командир взвода и немало других. Очень сильно пострадал соседний дивизион, разбомбленный немецкой авиацией на открытых позициях и добитый позже артиллерией противника. Но после Новороссийска в полку уже никогда не было серьезных потерь. Здесь началась моя «карьера» в полку.

Начал командиром огневого взвода а когда контузило КВУ лейтенанта Федченко, мне пришлось его заменить, и я продолжил воевать в качестве КВУ батареи, и далее - командиром взвода управления дивизиона. А Федченко вместо меня остался командовать огневым взводом.

После завершения боев на Кавказе наш полк прошел километров двадцать вслед за пехотой и отстал от фронта. Пришел приказ - бригаде погрузиться в эшелоны и нас перебросили на Украину, под Днепропетровск.

Стояли пять месяцев в селе Покровское, в 25 километрах от города.. В садах замаскировали орудия, привели технику в порядок, тренировали личный состав.

Наша часть была бригадой РГК и ждала своего часа вернуться на передовую.

И в начале весны сорок четвертого за селом сел связной самолет, и летчик передал в штаб бригады приказ - выступить на фронт. Нас снова в эшелонах перебросили на запад, и мы оказались в составе 1-БФ под Ковелем.

Г.К. - Какова была структура бригады?

Как действовала 124-ая ГАБ БМ в боевой обстановке?

А.Ф.С. - В составе бригады было всего четыре дивизиона.

Каждый дивизион трехбатарейного состава.

Всего в бригаде было 24 пушки калибра 203 мм.

Бригада использовалась исключительно для прорыва глубокоэшелонированной укрепленной немецкой обороны, «работала» только по крупным значительным целям, скоплениям войск и техники противника, по ДОТам, по зарытым танкам, по бетонным укреплениям и укрепленным пунктам.

По «мелким» целям, скажем, по одиночным пулеметам и орудиям - работала «местная» полковая или дивизионная артиллерия.

Орудия ставились на огневых позициях в 5-7- километрах от передовой линии противника, но максимальная дальность стрельбы для наших орудий была рассчитана на 18 километров. Во избежание износа нашей тяжелой техники и матчасти орудий, по уставу, как мне помнится, не разрешалось перевозить орудия тягачами «своим ходом» на серьезные расстояния, и скорость для тягачей была строго установлена - не более чем семь километров в час.

Например, после Варшавы нам дали приказ совершить марш на 100 километров, но пока мы это расстояние преодолели…

Часто стрельба велась бетонобойными снарядами, а если мы применяли осколочные снаряды, то сразу ставили взрыватель - «на прикосновение».

Г. К. - Почему Вы с «огневиков» перешли в КВУ (командир взвода управления)?

«Управленцы» наверное, единственные люди в тяжелых артиллерийских бригадах, которые всегда находились на передовой и первыми высаживались на плацдармах.

А.С.Ф. - Я как заменил выбывшего из строя КВУ , так и остался на этой «работе».

Понимаете, быть во взводе управления - это почетный статус.

Да, подобная служба во много крат опасней, чем находиться на дальних огневых позициях, но мне всегда хотелось быть в гуще боя.

Нравилось мне это дело. А к смерти я был всегда готов…

В 1943 году немцы убили мою сестру. И когда мы стояли на переформировке, Высоцкий дал мне отпуск на родину, когда узнал , что я получил письмо из дома с трагическим известием. Приехал в Карачев…

И понял, что мое место только на передовой.

Жажда мести была огромной.

Г.К. - Как организовывалась работа корректировочных групп?

А.С.Ф.- Обычно за неделю до планируемого начала наступления мы уходили в пехоту, выясняли все цели и отмечали их точное расположение на карте, досконально изучали немецкий передний край, обрабатывали данные от разведчиков стрелковых частей, занимающих передовую линию.

Часть информации к нам поступала и от авиаразведчиков.

Во взводе управления была своя машина, и мы были достаточно мобильны. Приходилось детально изучать наши будущие цели , но непосредственно с нейтральной полосы нам вести наблюдение не разрешалось, вернее сказать - не рекомендовалось. Попади какой-нибудь «управленец» из бригады БМ к немцам в плен, и считай, что приблизительный срок наступления врагу известен.

Обычно я брал с собой своих самых надежных проверенных ребят, особенно разведчика Зайцева, и со мной «работали по очереди» две пары радистов - Пашков и Миронов, или Махновец и Попов.

Своего командира отделения разведки Анисимова я оставлял на НП батареи, где он находился вместе с комбатом Ткаченко.

Когда работали по «точечной стационарной цели», то обычно давали два снаряда на пристрелку, а потом с поправкой на прицел, четырьмя снарядами уничтожали «заранее намеченную жертву». Потом ходили и смотрели на свою «работу».

Нам действительно было чем гордиться. После того как прорыв наших войск расширялся вглубь немецкой обороны и дальность стрельбы наших пушек не позволяла вести эффективный огонь, бригаду выводили из боя.

Но , например, при осаде Кюстринской крепости, бригада долгое время стояла на одних и тех же позициях и вела непрерывный огонь по немецким частям.

Г.К. - Война на плацдармах. Какой она Вам запомнилась?

А.С.Ф. - К 1944 году мы, однозначно, уже научились хорошо воевать, но высадка и первые бои на плацдармах всегда были очень кровавыми.

Я помню, как высаживался в первой волне на Висленский плацдарм. Переправились под жутким огнем, за кромку берега зацепились, а впереди нас лес.

И из этого леса немцы по нам били из «Ванюш» и орудий, фактически стреляли в упор. Меня «засыпало» мелкими осколками, контузило, но с плацдарма я не ушел. Сначала оглох от контузии, но дней через десять слух ко мне возвратился полностью. Очень тяжелые бои там были.

К.Г. - В штурме Варшавы в августе 1944 года Ваша бригада тоже была задействована?

А.С.Ф. - Да, но прошло время, пока наш «табор» с тяжелыми орудиями и тракторами погрузился в эшелоны, доехал до места и добрался до позиций. «Долгая песня». После размещения бригады на ОП, мы, «управленцы-корректировщики», находились в варшавском пригороде Прага.

Расположили наш НП на чердаке. Река отделяла нас от немцев и восставших поляков, которые не хотели нас пускать в Варшаву. Мы поддерживали огнем участников Варшавского восстания. Для уточнения координат и целей даже приводили на НП местных поляков, которые нам объясняли и показывали - где находятся большие общественные здания, в которых разместились немецкие штабы и части. Стреляли также по зданиям, ориентируясь по разрушениям и по ответному огню противника. С противоположного берега по нам немецкие артиллеристы вели очень интенсивный огонь. Рядом с нами «застряло» Войско Польское, потери были дикими, а продвижения вперед никакого…

Там мы попали под «свою» бомбардировку, потом сказали, что это были американские бомбардировщики совершавшие «челночные перелеты».

Очень тяжелые дни пришлось пережить под Варшавой.

Г.К.- Где было тяжелее, под Кюстрином или под Варшавой?

А.С.Ф.- В 100 километрах от Варшавы мне пришлось стать участником таких боев, что до сих пор их вспоминаю с содроганием сердца.

Но под крепостью Кюстрин были серьезные трудности другого рода.

Мы там долго «топтались», пытаясь разбить бетонные ДОТы и фортификационные сооружения. Корректировка шла по карте, мы передавали координаты, а командир батареи готовил данные для стрельбы.

Там произошел один случай. Большая группа немцев вырвалась из Кюстрина и пошла на запад по нашим тылам. По дороге немцы наткнулись на наш полевой госпиталь и вырезали всех раненых вместе с медперсоналом. Смог спастись только один военфельдшер, который, убегая от немцев, вышел на позиции нашего дивизиона, отведенного с передовой для ремонта орудий. И когда в дивизионе поняли, что произошло, то развернули орудия по обе стороны дороги, по которой немцы должны были пойти дальше на прорыв. Подпустили немцев и поближе и - просто уничтожили безжалостным огнем из орудий всю эту группу.

И когда комбриг Гутин узнал о гибели госпиталя и о бое дивизиона с прорвавшимся противником, то сказал -«Я не хочу больше видеть живых немцев, в штаб мне их не приводите». Многие пнчалу поняли его слова буквально.

У нас как раз еще в тот день заместителя начальника штаба убило шальным снарядом, так что все были «на взводе»…

Г.К. - На гражданских немцев эта «рекомендация» комбрига тоже распространялась?

А.Ф.С. - Ни в коем случае. Цивильных немцев у нас никто не трогал.

Да и пленных фашистов, кроме «Кюстринского периода», всегда приводили в штаб бригады живыми. Я как-то под Варшавой, в семнадцати километрах от города, в районе большого сахарного завода, попал с двумя своими разведчиками в засаду. Началась перестрелка, но подошла наша пехота и нас выручила.

Взяли в плен трех «власовцев», сидевших в этой засаде с автоматами.

И никто их на месте не стал убивать, просто повели в тыл под конвоем.

А что там с ними могло по дороге случиться, я знать не могу…

Г.К. - Как часто «корректировочным» группам приходилось вступать в стрелковый бой с противником?

А.С.Ф.- Такое происходило весьма редко. Я например с собой автомат на передовой редко таскал, обычно обходился пистолетом ТТ.

Были, конечно, стычки, но идти вместе с пехотой в атаку в первой цепи мне пришлось всего пару раз.

Во время одного из прорывом после долгой артподготовки пехота пошла вперед и захватила две линии немецких позиций, а на третьей линии немцы прижали нас огнем к земле, головы не поднять. Пехота залегла.

Ротный пытался поднять своих солдат в атаку, но мало кто отваживался, встать и хотя бы перебежать вперед на десяток метров под смертельным огнем. Положение было критическим. И тогда я со своими разведчиками первым пошел вперед, помог ротному поднять стрелков и мы захватили третью линию вражеской обороны. Но это был для меня случай неординарный.

Обычно мы шли метрах в двухстах позади атакующих стрелков.

Г.К. - Насколько серьезной была дисциплина в полку?

А.С.Ф. - В этом плане у нас было все на должном уровне. Еще раз повторюсь, костяк полка составляли кадровые солдаты, люди грамотные и привыкшие к армейской дисциплине. Надо принять еще во внимание, что наши политруки и «особисты» в бригаде вели себя довольно активно и были скоры на руку.

У нас как-то на батарее один сержант из трактористов выпил лишнего, и начал слегка буянить. Наш командир орудия и командир отделения тяги посадили его в трактор немного протрезветь, а он, пьяный вылез из трактора, взял карабин, выстрелил в воздух, а потом пошел по дороге в тыл.

Повязали его «бдительные товарищи», и к нам этот парень уже не вернулся.

Под Новороссийском взводный лейтенант с нашей батареи, украинец, славный человек, вдруг поднял с земли немецкую листовку и положил в карман, я почти уверен что он просто взял листовку как бумагу для самокруток. Но…

То ли наш политрук батареи Хачатуров «подсуетился», то ли кто-то другой «стукнул»… и нет нашего лейтенанта - отправили «искупать вину кровью».

И никто не смог помочь, ни комбат Ткаченко, ни начальник штаба дивизиона Харченко, ни даже сам комбриг…

На место выбывшего взводного назначили старшего сержанта Вартаняна, хорошего парня, которому вскоре присвоили офицерское звание.

Поэтому дисциплина в полку была, лишнего не болтали и ничего другого «лишнего» не делали…

Г.К. - Вы сказали, что потери в 124-й ГАБр были незначительными.

А.Ф.С. - После новороссийских боев у нас солдат убивало редко…

Сами понимаете, «огневики» находились в нескольких километрах от передовой, а штабные подразделения и того дальше. Но и в тылу у нас иногда погибали ребята. Наш старшина батареи Месхиев, разбитной и веселый, поехал в тыл за обмундированием и по ошибке заехал к немцам… Так и погиб…

Г.К. - Как награждали в Вашей бригаде командиров взводов управления (КВУ), разведчиков и связистов, воевавших в корректировочных группах?

Расскажите хотя бы на своих примерах.

А.Ф.С.- «Огневиков» обычно награждали после успешных армейских или фронтовых наступательных операций, тем более наша бригада считалась частью РВГК. Будучи командиром огневого взвода , под Новороссийском, я получил медали «За Отвагу» и «За боевые заслуги».

А когда перешел в КВУ, то дважды меня награждали орденами по представлениям к наградам от командования стрелковых частей, которым наша группа была придана. За Ковель меня от пехоты наградили орденом Красной Звезды, за польский плацдарм например командир стрелковой дивизии, видя работу нашей группы, приказал всех представить к орденам и мне вскоре вручили орден Богдана Хмельницкого. Этот орден тогда считался редким, на фронте появился недавно, и многие офицеры бригады приходили ко мне посмотреть на этот «раритет». Например, за стрельбу прямой наводкой по рейхстагу меня наградили орденом Красного Знамени.

Г.К. - Я читал в мемуарной литературе, что 203-мм гаубицы применяли при штурме рейхсканцелярии, здания гестапо, но не знал, что орудия этого калибра также использовали на прямой наводке для штурма рейхстага.

А.Ф.С. - Был получен приказ вывести одно орудие на прямую наводку для стрельбы бетонобойными снарядами по стенам рейхстага.

Назначили меня командовать этой «операцией». Я понимал, что это очень опасное задание, но поскольку я все время был впереди с пехотой и считался опытным артиллеристом, то для меня выбор командования не был неожиданным.

А потом и мой комбат Ткаченко вызвался пойти с орудием.

А пройти на тракторах с орудием через берлинские улицы., через пекло городских боев, было крайне сложно.

Пехота нас не прикрывала. Через канал проехали по мосту, и тут у нас убило командира орудия. Двинулись дальше. Вокруг стрельба, жуткий грохот, да такой, что даже лязг тракторных гусениц не слышно было.

Рядом с орудием «фаустпатроны шлепаются», с окон высоких домов по нам били снайперы и «фаустники»…

Каким -то «макаром» целыми добрались до площади перед рейхстагом, по бокам от нас парк и дома, из которых нас в любую минуту немцы могли «накрыть» с тыла и с флангов. А перед рейхстагом у немцев зенитки на прямой наводке, закопанные танки, ДОТы. Круговая оборона…

До рейхстага считанные сотни метров … Было страшновато… Нам просто в тот день очень повезло, там бы за одно мгновение всех бы нас поубивали.

Прорвался вслед за нами наш тракторист с прицепом, подвез снаряды. Изготовили орудие к стрельбе, и расчет спрятался в укрытии, в подвале.

Надо сразу учесть, что дальность полета по прямой линии у стокилограммового снаряда на прямой наводке очень небольшая.

А на следующее утро по рации передали приказ - «Открыть огонь!».

Мы выскочили к орудию и выпустили по рейхстагу три снаряда.

Больше не успели, пехота пошла в атаку, и я лично видел штурм последнего символа фашизма. На огневой позиции мы стояли еще сутки.

А потом мимо нас пошли колонны немецких пленных из рейхстага.

Мы получили приказ сняться с позиции и догонять свою бригаду.

Наводчика и погибшего командира орудия наградили орденами Отечественной войны, остальных бойцов расчета орденами Красной Звезды и медалями «За Отвагу», а мне вручили орден Боевого Красного Знамени.

Вот сейчас вкратце рассказал вам об этом эпизоде, а как выразить и передать словами те эмоции которые я испытал стреляя по рейхстагу - я не знаю…

Г.К. - После взятия Берлина как складывалась дальше Ваша армейская служба?

А.Ф.С.- Из Берлина бригаду вывели в город Ратенов, здесь год мы простояли в казармах. В 1946 году меня перевели по замене служить в Союз, под Ленинград, а через два года снова направили в Германию в свою бригаду, где я уже в капитанском звании командовал батареей.

Но через некоторое время я решил демобилизоваться.

Вернулся в Карачев, работал на заводе, а позже переехал жить в Брянск, где до выхода на пенсию проработал начальником гаража.

Г.К. - Память о войне всегда жила в Вас?

А.Ф.С.- Да… Приехал домой, а из моих товарищей почти никто на войне не выжил… Только Ваня Первушов, да мой друг детства Журавлев, несколько раз горевший в танках … Война выбила наше поколение начисто…

Мне еще долго после войны иногда снился один эпизод, случившийся под Севастополем. Начался немецкий артобстрел, и мы с лейтенантом Кузнецовым из своей землянки побежали на НП.

Я чуть замешкался и «вылетел» из землянки вторым, уже после лейтенанта. Кузнецов бежал впереди меня метрах в десяти, и когда он уже заскочил на НП, то в ту же секунду произошло прямое попадание немецкого снаряда в наблюдательный пункт. И я вытаскивал из- под обломков смертельно раненого Кузнецова…Прошли годы, пока этот сон оставил меня, хотя бы на время…