Заваденко Александр Павлович

Родился я 6 ноября 1923 года на Украине, в селе Ставница тогда Каменец-Подольской, а ныне Хмельницкой области. Но в этом селе мы прожили недолго, до 1932 года, когда из-за сильной засухи случился страшный голод. Я хорошо помню, опухших от голода людей. Помню, как посреди улицы лежал человек и к нему никто не подходил… И в этой ситуации родители решили, что нам лучше уехать, а фактически мы просто бежали на восток. Бросили свое хозяйство, дом и добрались аж в Днепропетровскую область. Помню, как в дороге нас на вокзале обокрали. Прямо из-под меня воры умудрились вытащить хорошее мамино пальто, еще какие-то вещи.

Остановились в Желтых Водах, жили в землянке, отец устроился на работу в пожарную охрану, и мою старшую сестру выдал замуж за своего коллегу. Но и там мы прожили недолго, где-то полгода, потому что отец начал погуливать, и мать настояла на переезде. Уехали оттуда в Крым, под Керчь, на Рыбацкую Стрелку. Местные татары немножко прижимали украинских беженцев, но все равно жизнь уже пошла лучше, и мы смогли пережить этот страшный голод. Но я помню, как туда приехали последние беженцы. Опухшие от голода они были страшно голодны, и когда один из них попросил у мамы поесть, но съел слишком много и умер у нас на глазах… А когда голод закончился, родители решили не возвращаться в родное село и остаться жить там.

В школе вы учились?

Вначале я окончил четыре класса в нашей сельской школе, а потом учился в семилетней школе татарского села Акманай. Надо честно признать, что учился я весьма средне, потому что читал мало, и вообще в плане учебы был немножко ленивый. А у нас в Рыбацкой Стрелке было большое предприятие по добыче соли - "Сольпром", мой отец как раз там работал, и когда в 1937 году я окончил семь классов, он добился, чтобы от этого предприятия меня отправили учиться в Ленинградский горный техникум. Но я же был простой деревенский парень, поэтому боялся уезжать от родителей в большой город. И в дороге, когда я в вагоне поплакивал, какая-то женщина меня жалела и успокаивала: "Сынок, не переживай. Ведь Ленинград - это же такой город, у тебя и времени не будет скучать". И, конечно, когда после нашей глуши я оказался в самом центре Ленинграда, ведь наш техникум и общежитие располагались на Герцена, 8, то оказался словно в центре цивилизации. По своему студенческому билету бесплатно ходил в разные музеи, Эрмитаж, для меня это все было словно из другого мира.

А как жилось в материальном плане?

Более-менее нормально. Помимо стипендии мне и родители чуть-чуть помогали, а, кроме того, мы с ребятами старались подрабатывать. Изредка разгружали на Московском вокзале вагоны с фруктами или ходили на ночь в булочные - укладывали к открытию свежую выпечку. Питались в основном нашей студенческой столовой. Помню, наберешь конфет и счастлив. Так что жить можно было.

Семья Заваденко. (1935 г.)

А на 3-м курсе я записался в аэроклуб, который располагался на канале Грибоедова. Месяцев пять учился там по вечерам, но ближе к лету, когда должны были начаться полеты, случилось непредвиденное - меня срочно вызвали к начальнику аэроклуба. Прихожу, а он сходу: "Вон отсюда. Ты извратил автобиографию и скрыл факты. Ваш отец никакой не рабочий, а церковный дьяк. Кругом и вон отсюда немедленно"… Но самое обидное, что я ничего не скрывал. Вот насчет мамы я знал, что она происходила родом из зажиточной семьи, поэтому у нас в Ставнице был двухэтажный дом. А про то, что отец, оказывается, служил то ли дьячком, то ли писарем в церкви я и не знал. Даже не догадывался об этом, хотя смутно помню какую-то церквушку, но просто у нас в семье никогда не говорили об этом. Вот только когда мама ругалась на отца, то называла его "церковная образина". В общем, ушел я оттуда совершенно убитый… Честно говоря, в техникуме я учился не очень хорошо, и думал, что с помощью аэроклуба мне удастся связать свою жизнь с армией. Ведь дело уже шло к финской войне, и в народе чувствовался общий настрой, что придется воевать. К тому же многие из наших ребят поступили в военные училища, и когда один из них приходил к нам все нахваливал: "Там так хорошо".

И уже летом я совершенно случайно увидел объявление, что идет набор в Ленинградскую Военно-Медицинскую Академию. Хотя особого желания стать врачом у меня никогда не было, но я вдруг решил поступать. Прихожу, а там конкурс 20 человек на место и все городские… Но ничего, литературу прошел, а на математике посадили так, что никак не спишешь. Не прошел.

Как раз настало время идти в военкомат получать паспорт, и передо мной встает вопрос. У меня в свидетельстве о рождении записано - Александр Пантелеевич, а все остальные документы на Павловича. На самом деле отец у нас Пантелей Логвинович, но это еще моя старшая сестра Евдокия, когда после окончания педтехникума начала работать в нашей сельской школе, попросила называть ее Евдокия Павловна, просто чтобы детям было легче произносить. Поэтому и мне в школе так и выписали документы "Павлович".

И когда я майору объяснил ситуацию, то он меня спросил: "Так как же вас записать?" "Наверное, как легче - Павлович". И попросил его: "Товарищ майор, а направьте меня в пехоту". Но он меня вдруг спрашивает: "А ты не хочешь стать летчиком? Как раз сейчас идет набор в училище Гражданского Воздушного Флота". Вот думаю, да… Естественно, про свою историю с аэроклубом я помалкивал: "Конечно", отвечаю. Как ни странно экзамены оказались очень простыми, поэтому сдал их на отлично, прошел мандатную комиссию, и в итоге поступил.

Помню, что на мандатной комиссии присутствовал Герой Советского Союза Александр Яковлев, чье имя после финской войны гремело на весь Союз. В финскую он на своем У-2 вывозил с передовой раненных и обмороженных. Но если по всем правилам за один вылет можно было вывезти по три человека, то он придумал способ, как вывозить сразу по шесть-семь человек, за что его и наградили.

В общем, вот так получилось, что в сентябре 1940 года я забрал документы с последнего курса техникума и перешел учиться в училище ГВФ. И только сейчас понимаю, насколько хорошо там была поставлена служба и обучение, поэтому учиться там мне очень нравилось, хотя дисциплина была по военному строгая. Мы должны были пройти обучение за два года, но не успели - началась война.

Как вы узнали о ее начале?

Мы уже почти закончили программу полетов на аэродроме в Пулково, и вдруг ночью поднялся какой-то шум, гам: "Война!" Мы повыскакивали и разбежались по аэродрому. Хорошо помню, как я лежал у киоска и смотрел на небо. Где-то слышны были взрывы, а над аэродромом какое-то время висели осветительные бомбы.

Насколько неожиданным стало для вас это известие?

Абсолютно неожиданным, хотя надо признать, что мы все чувствовали, что в воздухе "пахнет грозой", и явно что-то будет. Поэтому из нашего техникума многие ребята стали уходить в военные училища, у нас даже шутка такая была: "Учись-учись, студентом будешь, а не выучишься, в офицеры пойдешь". Если хорошо учишься, то за тебя в техникуме держатся, а если понахватал двоек - прямая дорога в военное училище.

В это время я дружил с одной девушкой - Масловой Инной, с которой познакомился еще во время учебы в техникуме. И как раз на это воскресенье у нас было назначено свидание, поэтому, когда нам на 9 часов утра назначили общий сбор, то мне пришлось его отменить. А уже на этом митинге нам объявили, что началась война!

Ленинград сразу перевели на военное положение. Помню, как все ходили строем, с песнями. По-моему, отменили все увольнительные и конечно, каникулы, но мы продолжали летать. Как раз в это время у нас начались самостоятельные полеты.

Но к осени, когда положение под Ленинградом стало критическим, наше училище решили эвакуировать. И при выезде из Ленинграда на нас как зашли "мессера"… Все начали разбегаться от эшелона, а немцы бросили пару бомбочек, начали стрелять из пулеметов, и совсем рядом со мной прошла трасса. Я видел, что несколько женщин из гражданских были ранены, другие плакали и кричали, ну думаю, паразиты…

Нас привезли в Вологду, где мы всего за пару месяцев окончили обучение. Но когда уже все ребята стали разъезжаться по разным училищам, произошел один неприятный случай, который мог иметь для меня весьма неприятные последствия. В принципе я учился нормально, а летал так вообще хорошо, но вот с дисциплиной у меня было не все ладно. Я и сам признаю, что был немного разболтанный, ленивый, хотя надо сказать, что сильно ученых и правильных тоже мало кто любит. И вот когда в ноябре меня уже предупредили, что скоро за мной приедут "покупатели" из истребительного училища, случился такой эпизод.

Как раз в это время мы приучились пить пиво. И в один день я его выпил, поверьте, совсем немного. Сколько мне нужно, чтобы немного захмелеть, тем более, если учесть, что мы до этого почти не пили? А мы жили в отличных деревянных коттеджах прямо при аэродроме. И когда после пива захотелось в туалет, то мне было лень спускаться, и я помочился прямо с балкона… На мое горе мимо проходил комиссар училища и увидев такое дело, он сразу кинулся ко мне. Крик, скандал, даже толкнул меня. В общем, меня арестовали и посадили в кондей. А когда ребята мне принесли опохмелиться, то рассказали, что меня хотят отправить в штрафную роту…

Но от этой крайне неприглядной участи меня спасло только вмешательство Елены Тимофеевой - руководителя нашей летной группы. Она являлась одной из трех женщин-инструкторов в нашем училище ГВФ, и надо сказать, что была очень хорошим и требовательным инструктором. Чуть что мы делали не так, сразу получали от нее строгий втык. До сих пор помню, что из нашей летной группы в первый самостоятельный полет она должна была выпустить именно меня, но по какой-то причине выпустила моего друга, который был в нее влюблен.

Уже ребята рассказывали, что она за меня комиссара училища и просила, и умоляла, и плакала, и что только не делала, но, в конце концов, упросила его не наказывать меня столь строго. И вот только благодаря ее усилиям через два дня я поехал в училище в общей группе.

Забегая вперед, хочу рассказать такой эпизод. Уже в Прибалтике мы довольно часто ходили сопровождать "пешки". Я как раз вернулся в свой полк после ранения и однажды на аэродроме разговорился с девушкой-старшим лейтенантом, из этого бомбардировочного авиаполка. И вот в разговоре с ней я вдруг случайно узнал, что мой спаситель Елена Тимофеева погибла… (По данным ОБД-Мемориал командир звена 127-го ГБАП гвардии лейтенант Тимофеева Елена Павловна 1914 г.р. не вернулась с боевого задания 28.08.1943 - прим. Н.Ч.) Я был ужасно опечален этим известием.

Я и несколько моих товарищей по ГВФ попали в Вязниковскую Школу Пилотов, что находилась в Ивановской области. Ярко помню, как проезжая через Москву пришлось заночевать в метро.

Приезжаем, нам выдали очень старое обмундирование, обмотки, и дней на десять отправили куда-то в подмосковные леса рубить лес и делать из него непроходимые завалы. Но вскоре началось контрнаступление, и нас вернули в училище.

Вначале осваивали УТИ-4 и только после этого перешли на знаменитый И-16. Это я вам скажу очень тяжелый самолет, даже не представляю, как на нем Чкалову и другим летчикам удавалось так мастерски летать. К тому же фонаря нет, вечно обмораживаешь щеки. Правда, выдавали очень хорошие рукавицы, но в них неудобно что-либо делать. Говорили, что есть даже электрические комбинезоны, но мы их и в глаза не видели. В общем, я успел сделать на И-16 всего три-четыре самостоятельных вылета, и, слава богу, потому что вечно у меня происходили какие-то приключения. То заблудился немного и аэродром потерял, то при посадке одна лапа не выпускается, и только после того, как подрыгал самолетом лапа выпала. В общем, не знаю, что это был за самолет такой и как на нем можно хорошо летать. Лично мне И-16 совершенно не понравился, и я не знаю, кому он мог понравиться. Помню, инструктор у меня был старший лейтенант, красавец, все мне говорил: "Ты пока говно на лопате, но я из тебя сделаю летчика". Переговорной трубки не было, поэтому чуть не расслышишь, инструктор тебя по голове…

Учеба была напряженная: занятия, полеты, караулы, нас очень сильно изматывали. И так вроде все хорошо, но вот питание… На кухне никак не могли навести порядок, поэтому сами себя обкрадывали. Как попадешь на кухню в караул, все сразу нажираются. И когда бывало, идешь на ужин, на двоих-троих - всего кружка пюре, допустим. Надо признать, что было сильно голодно, потому что бардак царил полный. Дошло до того, что нам на руки стали выдавать сахар, потому что командование понимало, что на кухне все разворуют, но мы его в ближайших деревнях меняли на махорку. А из ГВФ нас было три друга: Виктор Бочаров, у него отец служил военкомом в Тамбове, ленинградец Игорь Пречистенский и я. И что произошло.

Однажды, когда мы попали в караул, Бочаров пошел за нашим обедом, и в хлеборезке украл две буханки хлеба, но какой-то капитан поймал его. Через три дня суд - шесть лет, с заменой на штрафную, и там ему в бою оторвало руку… А Игорь погиб в боях на Курской дуге… (По данным ОБД-Мемориал летчик 40-го ГИАП 8-й ГИАД младший лейтенант Пречистенский Игорь Константинович 1921 г.р. не вернулся с боевого задания 05.07.1943 года - прим. Н.Ч.) Это был подтянутый, красивый парень из интеллигентной семьи, который пришел к нам в училище после окончания спецшколы. Помню, у него был подарок - маленькие золотые часики, и мы его все уговаривали: "Все равно ведь потеряешь, давай лучше обменяем их на табак".

В вязниковском училище мы проучились целый год, и нас выпустили только в декабре 42-го, присвоив звание сержантов. Меня отправили служить в 937-й ИАП, который располагался где-то в Ивановской области. Лютая зима, мороз, так они еще и оказались высотниками, летали на ЛаГГ-3. И мне что запомнилось. Только мы приехали и нас повели на аэродром, как у нас на глазах садился какой-то летчик и скапотировал. Ну, думаю, вот это да…

Но в этом полку я так и не сделал ни одного вылета, и полк почему-то перебазировался на аэродром Дягилево, что под Рязанью, где мы опять стали летать на "ишаках". Я был уверен, что нас отправят под Сталинград, потому что как раз в это время бросили клич: "Все под Сталинград!", и в Дягилево. садились все полки, которые перебазировались туда. Их кормили и утром они сразу улетали под Сталинград.

Но потом по-моему, только наша эскадрилья во главе с капитаном Мельниковым, перелетела в ЗАП, который располагался в Люберцах. И как только прибыли, туда пригнали три английских "Харрикейна" и нам говорят: "Будете их осваивать". Но елки-палки это же "12 пулеметов и ужасно тихий ход", так у нас тогда про него говорили. К тому же мало того, что все приборы на английском, так они еще и в английской метрической системе и при всем при этом, записывать нам категорически запрещали: "Запоминайте". Сделали по одному полету, и я вам честно скажу - такая дрянь… В общем, больше мы на них не летали, кто-то наверху так решил.

После этого стали переучивать на ЛАГГ-3. Начали летать: взлет-посадка, зона, все фигуры, упражнения, стрельбы. Даже ночные полеты имитировали - накрывали фонарь специальным светонепроницаемым колпаком, и под ним можно было лететь только по приборам. Это сложный элемент, но я с ним успешно справился.

К тому времени я уже летал хорошо, поэтому однажды мне пришлось выполнить необычное задание. Как-то раз вызвали нас троих: Колю Крылова, меня и кого-то еще, и приказали пролететь по определенному маршруту, уже не вспомню какому, парадным строем. Мы вылетели, все успешно прошли, но поверите, мне кажется, что за все время полета я земли совсем не видел, потому что все время следил за крылом ведущего. Когда сели, оказалось, что за нашим полетом следил заместитель командующиего ВВС Московского округа Катичев, что ли: "Молодцы ребята, хорошо выполнили задание. Чем же вас наградить?" Вдруг снимает с руки часы, и дает первому, Коле еще что-то, а мне достает и дарит "парабеллум", который мне потом возможно и жизнь спас. Но вот где мы летели, для чего, я так до сих пор и не знаю. В общем, прошли всю программу на ЛАГГ-3 - это хорошая машина, мне нравилась, правда, тяжеловатая. Кстати, там в Люберцах я только чудом не разбился насмерть.

В какой-то день отлетал программу и Мельников мне говорит: "Когда завтра придешь, не жди, а сразу выруливай. Сделаешь один круг и пойдешь в зону делать упражнение". Утром прихожу и как обычно начал осматривать самолет слева-справа. Механик мне тоже докладывает: "Машина к полету готова". Запускаю двигатель, смотрю, температура вроде нормальная и пошел на взлет. Но на последней стадии пробега вдруг вижу, что все приборы показывают максимум. Остановить нельзя - уже конец полосы, а кругом лес. Что делать, я подрываю. Вся гидросмесь, что-то еще летит мне прямо в лицо… И я блинчиком-блинчиком-блинчиком плавно разворачиваюсь и сразу иду на посадку. Только перескакиваю через забор - глохнет двигатель. Это просто счастье какое-то, что я успел сесть.

А этот Мельников любил даже драться, и по правде говоря, было на кого и за что. Чуть что замахивался, поэтому я как сел, думаю, сейчас он на машине подъедет и мне накостыляет. Не стал этого дожидаться, и как выскочил из кабины, сразу дал деру…

Начали разбираться, и выяснилось, что мы забыли вытащить заглушку из радиатора. Вообще-то это прямая вина техника, но и я обязан был заметить. Поэтому ему влепили двадцать суток ареста, а мне - пять.

Обычно после разного рода ЧП у летчиков может появиться боязнь летать.

Нет, я эту ситуацию вполне нормально перенес и пережил, боязни летать не появилось, но сам этот факт стал для меня огромным хоть и позорный уроком.

Там же в Люберцах произошел, кстати, такой анекдотический эпизод. Правда, лично я его не видел, но мне рассказывали. По правилам техник должен сопровождать самолет на старт, и в тот раз он, чтобы не идти это расстояние, лег животом у хвоста на фюзеляж, закутался от ветра и не смотрел вперед. А летчик этого не увидел и сразу пошел на взлет… Хорошо ему сразу по радио сообщили: "У вас на хвосте человек", и тот легонько развернулся и сел. Наверное, этот техник был весь мокрый от таких "волнений"…

Уже потом на фронте у нас еще, что запретили связанное с техниками. Обычно, когда мы перелетали с одного аэродрома на другой, то все свое нехитрое имущество клали в фюзеляж, и, кроме того, за бронеспинку садился еще и техник. Но однажды, во время такого перелета одному летчику пришлось вступить в бой с внезапно появившимися немцами. Они остались живы, но технарь, конечно, проклял все на свете, поэтому с какого-то момента у нас запретили перевозить техников в фюзеляже самолета.

В общем, мы успешно осваивали программу, но когда наступил 1943 год, то наш 937-й ИАП вдруг расформировали. Почти всех летчиков влили в 813-й ИАП, а нас троих: Михайлова, Голованова и меня направили в Богородскую Школу Высшего Пилотажа, что под Рязанью. Почему именно нас до сих пор не знаю, но приказ есть приказ, и мы его не обсуждали.

Там, кстати, после госпиталя проходил переподготовку и Маресьев. На самом деле по-настоящему знаменит он стал только после войны, когда про него вышла книга Полевого, а на фронте у нас только слушок ходил, что есть такой летчик без ног. Помню, когда мне его в первый раз показали, бросилось в глаза, что он ходил не в сапогах, как все, а в брюках навыпуск. Я удивился, но мне объяснили: "Так ты что не знаешь, это же тот самый Маресьев, у которого нет ног".

В Богородской школе мы осваивали "Ла-5", и я в полной мере почувствовал, какая это хорошая и мощная машина. Правда, уже потом когда я узнал ТТХ "Яков" подумал, что лично мне было бы интереснее летать именно на них. Пусть они были не настолько мощные как "Лавочкины", но зато более легкие и маневренные.

В этой школе вы действительно получили какие-то особые знания, все-таки она громко называлась "Школой Высшего Пилотажа"?

Нет, не скажу, что мы там изучали что-то сверхъестественное, все как в училище, но просто более досконально осваивали Ла-5. Ведь когда машину чувствуешь намного лучше, то летаешь намного более уверенно. Я, например, именно там уже как следует прочувствовал самолет, землю, научился спокойно выходить из штопора, что мне потом на фронте очень пригодилось.

А потом пришел приказ срочно перебазироваться под Курск, и мы полетели командой в девять самолетов. 1-го июля садимся в Люберцах, а там по аэродрому бегает какой-то полковник и орет благим матом "Быстрее всех заправить и под Курск!" Пошли пообедали, а этот полковник опять бегает и орет: "Быстрее на Курск!"

Но придется открыть вам один секрет. Еще когда я служил в 937-м ИАП, у меня в Люберцах появилась девушка, которая работала в ПАРМе. И когда по дороге на Курск мы там сели, я понял, что не могу улететь, не повидавшись с Тамарой. Поэтому когда взлетели, я затяжелил винты и двигатель сразу задымил. Мне команда с земли: "Срочно садитесь!" Вся моя группа улетела, а я сел. Полковник начал кричать на техников: "Чтобы этого бусурманина быстрее починили и отправили".

Я у нее переночевал, а утром она меня проводила, и я вылетел. Сел в Плавске, и там в таком же положении, что и я оказался еще один летчик - сын какого-то известного писателя, никак не могу вспомнить его фамилию. Помню, что заночевали с ним в одном крестьянском доме, но там было столько блох, что просто невозможно. В конце концов, я просто не выдержал и вышел на улицу.

Думаем, что делать дальше. Вдруг садится один "Лавочкин", как оказалось капитан Максименко, с которым мы впоследствии подружились. Кинулись к нему: "Товарищ капитан, возьмите нас с собой". - "А вы кто такие и чего здесь торчите?" - "Наша группа улетела. Возьмите нас с собой". Он подумал немного и говорит: "Ладно. Учтите, я вас забирать не имею права, но сейчас пойду пообедаю, а потом как заведу двигатель, то вы взлетайте сразу за мной. И учтите, здесь вам не там, тут "мессера" ходят". Так и сделали. Полетели за ним, сели, и так я оказался в 160-м ИАП, который позже стал 137-м Гвардейским. Из этого полка, кстати, вышел ставший впоследствии маршалом авиации Александ Петрович Силантьев. Причем звание Героя Советского Союза он получил не за сбитые самолеты, а за то, что помог раскрыть замыслы немцев. Еще в 41-м под Тихвином вернувшись из полета, он доложил, что обнаружил в лесу очень большую группировку немцев. По другим данным его информация не подтверждалась, и тогда он предложил: "Дайте мне "Илы", и я их заведу на цель". Повел их туда, они отштурмовались и все подтвердилось. Но когда я пришел, Силантьева в полку уже не было. Зато уже после войны именно он нам организовывал встречи ветеранов нашего полка. Иногда мы по 7-10 дней ездили по местам памятных боев нашей дивизии.

2-го июля я прилетел в полк, а уже 5-го началась Курская битва. Какая там была драка, словами не описать… Представьте себе, что места в воздухе просто не было, потому что начиная с 50 и до 3 000 метров царило настоящее столпотворение: летали все виды немецких и наших самолетов, кругом шапки разрывов от всех видов зениток, дым, гарь… Дней пять там стояла такая кутерьма, что просто страшно… Это были самые тяжелые и напряженные бои за все мое время пребывания на фронте.

Расположились в какой-то деревне. Захожу в дом, где мне выделили место: "А кто здесь спал?" - "Иван". - "И где он?" - "Да вроде сбили"… И так дней за пять мест семь-восемь у нас освободилось… Я тоже успел сделать всего два вылета, потому что уже во втором бою огнем зениток у меня сильно повредило плоскости, а при посадке я окончательно разбил самолет. Какое было задание? По-моему сопровождали бомбардировщики. Причем, там я даже не стрелял, просто носился за своим ведущим, и старался за ним удержаться. В авиации же есть такой закон для ведомого - лучше не сбей, а держи строй пары. Помню, что как раз в те дни один из опытных летчиков полка тоже получил сильные повреждения, но решил привести самолет на аэродром. Держался, в воздухе, держался, но потом свалился и у нас на глазах разбился и сгорел… И через пару дней нас, человек десять безлошадных летчиков, отправили в Горький за новыми самолетами, там всех летчиков пропускали через 9-й ЗАП. А когда вернулись, то в этом полку я провоевал почти до самой Победы.

Сколько у вас на счету боевых вылетов и есть ли сбитые самолеты?

У меня 135 боевых вылетов и три сбитых самолета - все "Мессершмитты"-109.

Расскажите, пожалуйста, поподробнее как вы из сбили.

Первый "мессер" я сбил в Белоруссии где-то в районе Орши 23 июня 1944 года. Мы летели четверкой: Банчуков - Заваденко, Голованов и ставший моим близким другом Пашка Марюхнич, для которого это был первый боевой вылет. И на встречке так удачно получилось, когда мимо нас проскочила четверка немцев.

Второго, если не ошибаюсь, сбил чуть позже. Я почему-то остался один и заметил, что надо мной зависла пара "мессеров". Пошел в разворот, выносил-выносил, и когда сбил его, сам свалился в штопор. Но вот я не помню, когда это было. Почему-то мне кажется, что в тот день, когда наши войска вошли в Минск (3 июля 1944 года - прим.Н.Ч.) Точно помню, что в тот день было очень жарко. У напарника что-то случилось с мотором, и ему пришлось сесть, а я остался - ведь нужно было прикрывать входящие в Минск войска. Жарища! В наушниках крики: "Минск наш!", тогда я закричал: "Я - Заваденко! Привет, ура!"

А третий самолет я сбил почти в паре, потому что и мой напарник стрелял, и я стрелял, но записали все-таки на меня. По-моему, это тоже случилось в Белоруссии, когда мы летали с аэродрома Прекуле.

Но у нас было так: если победа групповая, то денег не платили. К тому же если кому-то не хватало количества до какой-то награды, то именно на его счет приписывали сбитые самолеты. Это, конечно, не громогласно делалось, и только тогда, когда было нужно.

И еще у меня был реальный шанс завалить "фоккера", когда мы разбрелись под Бауске. Он уходил, и я за ним увязался, но когда зенитки стали бить, то бросил его, потому что, честно говоря, просто испугался перейти линию фронта, т.к. боялся попасть в плен. Потому что как раз в то время у нас произошла одна неприятная история с моим хорошим приятелем Жорой Игнатьевым,

Расскажите, пожалуйста.

Жора был хороший парень, высокий такой, но какой-то невезучий. Например, однажды вырулил взлетать, а в баллоне не оказалось сжатого воздуха, и он не смог запустить двигатель. В общем, когда под Борисовом его сбили, он выпрыгнул, но сильно обгорел. Причем, даже тут ему не повезло - на парашюте он приземлился прямо в какую-то охраняемую немцами зону, и поэтому сразу попал в плен. Приводят его на допрос и спрашивают: "Кто служит у вас в полку?" - "Да я новенький, мало кого знаю". Немецкий офицер аж взбесился: "Что ты несешь, я могу тебе всех ваших пофамильно назвать", и ударил его по обожженному лицу. А до этого, когда наш пленный врач делал ему перевязку, то успел шепнуть Жоре: "Сынок, постарайся сбежать, наши совсем рядом". Это была прифронтовая полоса и как раз в это время эту площадку уже обрабатывали "Илы", поэтому во время второго допроса Жоре удалось сбежать. Он рассказывал, что выскочил оттуда и прыгнул в какой-то колодец. День или два там просидел, пока не пришли наши. Вернулся к нам и вначале начал подробно рассказывать, что и как с ним произошло, как его допрашивали немцы. Но наш командир полка Яманов его вызвал, и категорически запретил ему болтать об этом, потому что прекрасно понимал, чем это пахнет. Жору дней десять таскали на допросы в особый отдел, но потом все-таки дали самолет и разрешили летать. Но эта история на этом не закончилась. Вскоре Жору отправили инструктором в Люберцы, где в 45-м он погиб. Видно его эти особисты так уже достали с допросами, наверное, крепко прижали, раз уж во время очередного учебного полета он вогнал самолет в землю… После войны ведь столько людей так пострадало от особистов…

И вот, кстати, вспомнился еще один подобный случай. В основном у нас служили молодые ребята, года на два постарше меня. Почти все славяне, хотя мы на национальности тогда вообще не обращали внимание. И служил у нас один еврей - Илья Брейтман. Хороший, опытный летчик, я даже одно время летал в его звене. Помню, зимой где-то в районе Ржева мы гоняли "раму", но она как вошла в штопор, так и ушла от нас. И вот послушайте, какая у него судьба. Сейчас уже не помню, где мы с ним расстались, но уже потом узнали, что его сбили, и он попал в плен. Это нам уже после войны Яманов рассказывал, у него были обширные связи он, например, хорошо знал Савицкого, поэтому многое знал. И вот он нам рассказал, что Брейтмана немцы якобы приняли к себе на службу, и он стал обучать у них летчиков. А когда вернулся обратно, то им плотно занялись органы, и в результате он застрелился… Не знаю, насколько это правдивая информация, во всяком случае у нас так рассказывали.

А вам самому приходилось общаться с особистом?

Был у нас такой, и надо признать, что его откровенно побаивались все, даже командование полка. Поэтому все его избегали, да он и сам всегда держался особняком, а в разговоре с ним старались быть очень осторожными и осмотрительными.

Помню, стояли на каком-то аэродроме, и когда вечером пошли спать, нам навстречу вдруг выбегает совсем еще мальчишка и кричит: "Хайль Гитлер!" Тут же выбегает его мать: "Ребята не подумайте чего, он наш. Просто у нас стояли немецкие летчики, и они за конфеты приучили детей выкрикивать это приветствие". Время было такое, что люди очень боялись наговора.

Вы упомянули о приписках, что сбитые самолеты могли записывать на счет того летчика, которому это было больше нужно.

Вообще, с учетом сбитых самолетов было очень строго, обязательно нужно было предоставить подтверждение или свидетелей или как-то еще. И краем уха слышал, что такое изредка бывало, но я же в штабах никогда не сидел, поэтому откуда мне знать, как там было на самом деле. Но в принципе я не вижу в такой практике ничего предосудительного. Сегодня сбитый записали одному, завтра - другому, главное, что их на самом деле сбивали. Например, у нас так в самом конце войны Сашке Воронько помогли сбить еще один самолет, чтобы у него на счету стало ровно двадцать. (Герой Советского Союза Александр Григорьевич Воронько с января 1945 года воевал в составе 137-го ГИАП. По данным из книги М. Ю. Быкова "Победы сталинских соколов" свою последнюю победу (FW-190) одержал 16.04.1945 - прим. Н.Ч.)

А вас самого сколько раз сбивали?

Два раза. В первый раз это произошло, по-моему, когда мы летали в районе Кочегарово-Витебск. Причем, я даже не понял, кто меня сбил, настолько все быстро произошло. Наверное, все-таки кто-то сзади подобрался, и мне пришлось садиться на вынужденную в снег.

А вот когда меня в Прибалтике сбили во второй раз, то это мне уже намного тяжелее досталось. Там как получилось. Мы вылетели на прикрытие танкового корпуса, Обухова что ли. (Судя по всему, речь идет о 3-м Гвардейском механизированном корпусе, которым командовал ГСС генерал-лейтенант В.Т.Обухов - прим. Н.Ч.) Причем, командир полка Яманов летал нечасто, но в тот раз мы вылетели вместе с ним, потому что сесть должны были уже на другом аэродроме. И значит что. Наша четверка шла строем, и тут крик Яманова, который шел где-то рядом: "Идите ко мне, нас зажимают!" Пошли, а чуть ниже нам навстречу четыре "мессера", и я подумывал, что можно было бы их и атаковать в лобовую, но с другой стороны нужно выполнять приказ командира. И пока засомневался, а это ведь все очень быстро происходит, какой-то миг, они проскочили, и я подумал, что они ушли. Но видно эта четверка проскочила со стороны солнца, и смотрю, у меня в плоскостях дыры-дыры-дыры… Я удивился, ухожу в переворот, и вижу, с правой стороны появился огонь. Перевернул самолет, и не знаю, как, но вылез. Ведь это только со стороны кажется, что выпрыгнуть из самолета легко, а на самом деле ой как непросто. Во-первых, нужно суметь открыть и сбросить фонарь, а это очень тяжело. Я даже попросил своего техника сделать специальный ступор, чтобы фонарь не до конца закрывался, и чтобы в случае чего я его смог легко открыть. Наверное, это все-таки была глупость с моей стороны, но мне вечно не хватало воздуха. Я помню, что во время боев под Курском стояла такая жара, что у нас всего за 40 минут полета губы покрывались пленкой.

Во-вторых, нужно перевернуть машину и на огромной скорости суметь выбраться из кабины. И когда я уже наполовину вылез, мощнейший поток воздуха буквально подхватил и вырвал меня из кабины. Парашют раскрылся, но я смотрю, кольцо на месте, и в куполе дырка… Спускаюсь, и вдруг мимо проскочила пара "мессеров", но стрелять по мне не стали. Пришел немного в себя, потому что когда выпрыгивал, вроде как сознание ненадолго потерял. Смотрю, падаю быстро, начал вспоминать, как правильно приземляться. А до этого прыгать с парашютом мне пришлось только в Вязниковском училище. Должны были сделать по 12 прыжков, но прыгнули всего три раза, а записали, что все двенадцать. Прыгать мы не боялись, а даже смеялись, что если сам не выпрыгнешь, то все равно вытолкнут.

Осматриваюсь, чтобы понять, где нахожусь, и невдалеке заметил хуторок, от которого отъехал конник. Приземлился не очень удачно - сильно ударился поясницей и бедром, но все-таки сразу встал и хромая побежал, потому что не мог понять, на чьей территории нахожусь, ведь это случилось как раз над линией фронта. Тут вспомнил, что нужно обязательно спрятать парашют. Пришлось вернуться, сунул его в какую-то яму. Хромая добежал до хутора, а там литовка. Спрашиваю ее: "У вас кто, немцы или русские?" А она мне начинает рассказывать, что во вторник были русские. Начинаю лихорадочно вспоминать какой сегодня день, ведь эта территория переходила из рук в руки. Попросил у нее воды, и когда она ушла, вдруг заколыхалась рожь. Я достал свой парабеллум, и думаю стрелять или нет, уж очень не хотелось попасть в плен. И тут крик: "Ура!" - слава богу, свои.

За мной прислали с командного пункта "Виллис" и наблюдатель сразу стал матом на меня орать за то, что я прозевал: "Тебе же по радио кричали, что сзади атакуют!" - "Да я кроме мата ничего не слышал". И это правда, потому что и так рации плохо слышно, так еще и эфир был страшно засорен. Кого там только не было, да еще и один сплошной мат.

Ладно, отвезли меня на "виллисе" в санбат. Капитан-медик спрашивает: "Ну, что летун, выпьешь?" Да кто ж откажется, тем более после таких переживаний. Налили стаканчик трофейного итальянского вина и принесли на блюдечке немного печенья и мармелада. А часа в четыре утра меня на У-2 отправили в полк.

Многие ветераны рассказывают, что испытывали на фронте дурные предчувствия. Вот вы, например, перед теми полетами, в которых вас сбивали, что-то подобное испытывали?

Нет, никаких дурных предчувствий у меня никогда не было.

Но ведь хорошо известно, что у летчиков вообще много разных примет и предубеждений, например, что нельзя перед вылетом фотографироваться, бриться.

Бриться - да, а вот чтобы нельзя было фотографироваться перед полетом, я такого у нас не помню.

Какие у вас боевые награды?

Если зашел разговор о наградах, то я хочу сразу сказать, что мы, конечно, не за них воевали, но думаю, что нас могли бы награждать и пощедрее. Это лично мое такое мнение. Вот у меня, например, за войну всего одна награда - орден "Боевого Красного Знамени". Для того чтобы было удобно в нем летать на задания, я попросил наших техников снять с него колодку, и приделать винт, чтобы он привинчивался на гимнастерку! И знаю, что еще меня должны были наградить орденом "Отечественной войны", но так и не наградили, потому что надо честно признать, что я был не особо дисциплинированный офицер, и к тому же умудрялся ссориться с начальством из-за разных пустяков. По собственной дурости влипал во всякие глупые ситуации, поэтому в плане наград и продвижения по службе меня придерживали. Я вечно ругался с нашим командиром эскадрильи Калмыковым, а как-то по дурости умудрился поругаться даже с комиссаром полка.

Из-за чего?

Ему дали новую машину, но он ведь почти не летал, а я летал на какой подвернется, на всяком мусоре. Поэтому, набравшись наглости, попросил его машину, он отказал, ну я и наговорил лишнего. Но, конечно, в этом случае только я сам и виноват, не надо мне было с ним гавкаться. После войны на наших встречах мы с ним совершенно нормально общались.

И инженер полка мне тоже никак не мог простить один эпизод. Я однажды пришел с зоны и забыл выпустить лапы, так он меня постоянно попрекал: "Ты мне только винты ломаешь". Но ведь это было всего один раз, хотя и тут я, конечно, виноват. Мне дали ракету, но я не обратил внимание.

Вообще должен сразу вам сказать, что я никакой не герой, а самый обыкновенный летчик, который никаких подвигов не совершил. К тому же недисциплинированный, да, был такой грех за мной. Но летал я хорошо, чувствовал машину. Помню, однажды вывел машину из такого страшного штопора, что самому не верилось.

Расскажите, пожалуйста.

Я как раз вернулся из госпиталя, после того как разбился. Яманов меня спрашивает: "Ну, как ты себя чувствуешь?" - "Хорошо". - "Ну, сходи в зону, посмотрим". Пошел, покрутился, выполнил упражнения. Вроде все нормально, но почувствовал, что с головой все-таки что-то не так, не так как раньше. Но это и понятно, у меня ведь было сотрясение мозга. Слетал в зону еще разок, и только потом вместе со всеми пошел на задание, по-моему, нужно было кого-то сопровождать. И в какой-то момент раз, и я остался, совсем один. Даже сам не понял, как я мог прозевать и оторваться от своей группы. И вдруг, выше себя увидел "месс", и думаю, полезу к нему. Пошел в набор высоты, но не рассчитал запаса мощности, и в одном месте, когда уже примеривался стрелять, бах - срываюсь в штопор. И тут уже и немец меня атаковал, но главное штопор страшный, только у самой земли сумел выхватить. Но с того времени, я понял, что надо быть очень строгим в этом отношении, а то так можно и с землей поцеловаться.

Но я помню, как мы еще в ГВФ на У-2 начали шалить. Один попался - коров гонял, а другой что делал. Разгонялся и вроде шел как на петлю, но на спину не заходишь, а закрываешь двигатель, и начинаешь сыпаться хвостом вперед, вроде как кобра Пугачева. Я это дело запомнил и решил попробовать в зоне. Что сказать, не особенно приятные ощущения, когда тебе в лицо весь мусор сыпется…

Вы можете выделить момент, с которого почувствовали себя настоящим летчиком-истребителем?

Ну, это, конечно, происходило не сразу, а постепенно. Но я помню, что сам себе поразился, когда под Бауска выкрутился в тяжелейшей ситуации. Там на меня штук 16 "фоккеров" навалились, но так и не сбили, потому что я постоянно вертелся и даже ни разу не завис.

Расскажите, пожалуйста, поподробнее об этом.

Мы вчетвером дежурили по аэродрому, и тут прибегает посыльный: "Сейчас подойдет шестерка "Илов", парой взлетайте и сопровождайте". Луговцов с Чемпаловым пошли выруливать, и тут приказ командира полка: "И вторая пара тоже взлетайте, потому что идет еще одна шестерка "Илов". Мы с Михайловым взлетели, сопровождаем "Илы", но уже на подходе к линии фронта, прямо у нас на глазах истребитель Саши Чемпалова из первой пары взорвался в воздухе… Что произошло, непонятно. Может прямое попадание зенитки? Не знаю. (По данным ОБД-Мемориал командир звена 137-го ГИАП старший лейтенант Чемпалов Александр Михайлович 1923 г.р. не вернулся с боевого задания 19.09.1944 года - прим. Н.Ч.)

И тут вдруг на нас наваливаются, как мне показалось, 16-18 "фоккеров" и у меня в паре сразу сбивают Михайлова. Отворачиваю, смотрю, куда он пошел на вынужденную, и успел заметить, что при посадке Мишка скапотировал - встал на нос, но остался жив. Вижу, "Илы" не выдержали такого натиска и некоторые даже начали сбрасывать бомбы, потому что уж очень крепко их зажали. А на меня вдруг вываливается четверка "фоккеров", и как они меня сходу не сбили, до сих пор не понимаю. Видно не судьба! Тут еще пара подскакивает, я уворачиваюсь изо всех сил, и как могу, стараюсь помогать "Илам". Ведь у нас было как - сбить не главное, тебя даже могут сильно отругать за это, потому что ты хоть и сбил, но оторвался от своих. А ведь самое важное - выполнить основное задание.

Сильно ругали, если сопровождаемые несли потери?

Конечно, ругали, но не рядовых летчиков, а командиров. В общем, не знаю как, но все-таки я выкрутился. Сажусь, а тут небольшой скандальчик, что "Илы" не выполнили задание. Комэск Калмыков ходит и покрикивает: "Что с Чемпаловым?" - "Я видел, что он взорвался, а Михайлов сел на вынужденную на нашей территории. Дайте мне У-2 я за ним слетаю".

Полетел, там барражировал один "фоккер", но я вдоль железной дороги все-таки прокрался. Сажусь, а мне пехотинец старший лейтенант говорит: "Да мы вашего летчика уже отправили на машине". Мишка действительно скоро приехал, и вечером за ужином у нас прошел небольшой разбор полетов.

А вообще у вас в полку много внимания уделялось разбору полетов, тактике?

Честно говоря, мне кажется, что у нас не очень тщательно над этим работали. Вроде как планерку устраивали, и к тому же не каждый день. Я что-то и не помню, чтобы командир полка с нами на эти темы беседовал. Как-то на самотек пустили это дело, сами разговаривали, что-то обсуждали.

А молодым летчикам большое внимание уделяли?

Все было как в фильме "В бой идут одни старики". Очень похоже, во всяком случае, у нас было так.

Вы можете дать оценку немецким летчикам? И что вы вообще испытывали к немцам во время войны, ведь есть такое мнение, что летчики даже понятия не имели, какая кровая бойня шла на земле?

Я согласен с тем, что мы не хлебнули и малой доли тех страданий по сравнению с теми, кто воевал в полевых частях. Наверное, поэтому особой злости или ненависти у меня к немцам не было. А что касается немецких летчиков, то мне кажется, что в целом они были подготовлены лучше нас, но тут я могу и ошибаться.

Но многие ветераны утверждают, что они были не такие мужественные, как наши, и готовы были сражаться, только если имели численное преимущество и лучшую позицию для атаки.

Это да, с этим я согласен на все сто процентов. Я подтверждаю, что они были не такие упорные, как мы, и чувствовали себя смело, только когда их было много. А только чуть прижмешь, они сразу удирали. Под конец войны мы их почти и не видели.

Хотя мне рассказывали, что под Орлом немцы специально прилетали парами, чтобы вызывать на дуэли наших ребят. А когда я только прибыл в полк, там все обсуждали один случай. Там же, где-то под Орлом один немец повадился прилетать и вызывать на дуэль. И к нему взлетел какой-то сержант, причем, на И-16, хотя на них тогда уже почти не летали, и сбил этого немца.

Как вы считаете, кто был более опасным соперником "Мессершмитт"-109 иди "Фокке-Вульф"-190?

Мне, кажется, "фоккера". Просто они помощнее и легче набирали высоту, а "мессера" как и Яки, лучше на виражах.

А что тяжелее сбить истребитель или бомбардировщик?

Тут я вам точно не скажу, потому что мне ни разу не пришлось атаковать немецкие бомбардировщики. За все время на фронте я сталкивался только с их истребителями.

Вы упомянули, что у вас были натянутые отношения с вашим комэском.

Да, у меня с Калмыковым отношения не слишком сложились. Может, он мне завидовал моему успеху у девушек, не знаю. Но и я тоже виноват, потому что дипломатичностью не отличался: в карман за словом не лез и особого почтения к нему не проявлял, что его, конечно, сильно задевало.

Все началось с того момента, когда мы всей эскадрильей в 1944 году поехали за новыми самолетами в Торжок, и по пути заехали в Москву. Конечно, устроили выпивон и на второй день все вместе, кстати, Саша Чемпалов тогда с нами тоже был, пошли в ресторан гостиницы "Метрополь". А мы как раз получили много денег, поэтому гульнули на славу. Причем, заводилой стал именно я. Когда как следует выпили я говорю официантке: "Подавай нам поросенка". Потом хуже: "Даю денег, только станцуй для нас на столе". И что вы думаете? Она уже полезла было на стол, но видно еще раньше когда официанты увидели, что начинается такое безобразие, позвонили в комендатуру и вызвали патруль. Сейчас вспоминаю, и сам поражаюсь до чего я был дурной… В общем, забегают эти танкисты, но я выхватил свой "парабеллум", и пару раз выстрелил в пол. Заставил их лечь на пол, и бросились бежать. И мне повезло, что как раз проходил трамвай, а то бы они меня точно поймали. Но только я успел запрыгнуть на подножку, как они меня чуть за руку не схватили. Я себе представляю, как бы они меня отлупили… И вот после этого дебоша наши отношения с Калмыковым испортились. К тому же масла в огонь подлило еще и то, что он сам был москвич с Марьиной Рощи, и когда мы встретились с его сестрой, то она на меня положила глаз, что ему сильно не понравилось. Вот после этого он ко мне стал придираться по любому поводу, из-за чего я постоянно просил перевести меня в другую эскадрилью, но всякий раз мне отказывали. А я в свою очередь постоянно задевал его больное место.

Когда я только пришел в полк, моим первым ведущим и вообще наставником стал старший лейтенант Владимир Банчуков. Он был опытным летчиком, заметно старше нас и, по-моему, бывший таксист. У меня с ним сложились отличные отношения, и в какой-то мере он меня разбаловал, потому что многое прощал. Он рассказывал, что его жена живет в Москве, и шутил, что своему сыну Руслану, когда тот вырастет: "Найдем ему Людмилу".

И как-то раз в разведку отправили пару Калмыков - Банчуков, но возвратился один Калмыков: "Банчуков потерялся". - "Как потерялся? Он же такой опытный". (По данным ОБД-Мемориал командир звена 137-го ГИАП старший лейтенант Банчуков Владимир Васильевич 1916 г.р. не вернулся с боевого задания 19.8.44 - прим.Н.Ч.) И у нас никто не верил, что Банчуков вот так просто мог потеряться. Явно, что-то нечистое. И вот нет, чтобы смолчать, так я Калмыкову всегда при случае напоминал про Банчукова, которого считал своим учителем и хорошим товарищем: "Как же ты мог его потерять?" Конечно, Калмыкову это очень не нравилось, хотя командование его ни в чем не обвиняло. Потом говорили, что вроде бы самолет Банчукова где-то нашли сгоревшим и его опознали только по номеру ордена. Вот такая темная история. У нас было принято вещи погибших делить между остальными летчиками, и когда начали распределять вещи Банчукова, то мне хотели оставить его кожаный реглан, но я отказался и настоял, чтобы все вещи отправили его родным. Что меня поражает, в такую тяжелую войну почта работала как часы: и посылки, и письма все быстро доходило, а сейчас одно письмо непонятно сколько времени идет.

Н. Крылов и А. Заваденко во время учебы в училище ГВФ 1941 г.

Вы можете сказать, что чью-то смерть переживали тяжелее всего?

Тяжелее всего я переживал, когда погиб мой товарищ Коля Крылов. Во-первых, мы с ним вместе учились еще в училище ГВФ, и вместе с ним летели парадной тройкой под Москвой, когда мне подарили "парабеллум". А, во-вторых, это случилось вскоре после того как я прибыл на фронт и еще не успел привыкнуть к смертям, к тому же случилось прямо у меня на глазах...

После боев на Курской дуге мы сели на какой-то большой аэродром, и нам дали время на небольшую передышку и ремонт машин. Идем с ним по аэродрому, и думаем куда бы пойти. Узнали, что где-то рядом приехали армяне, и будут давать концерт. Даже видели издалека, что там сооружается какая-то то ли трибуна, то ли сцена. Пошли туда, и вдруг слышим гул в небе. Что такое? Оказывается, Юнкерсы-88 летят… И как начали они нас бомбить, а взрывы совсем рядом с нами. Мы упали в воронки, но Коля поспешил подняться, и его убило… (По данным ОБД-Мемориал старший летчик 63-го ГИАП младший лейтенант Крылов Николай Георгиевич 1922 г.р. погиб при налете авиации на аэродром 24.08.43 - прим.Н.Ч.)

А на следующий день, кстати, произошел довольно интересный эпизод. Мы поселились в домах местных жителей, и сразу набрали столько вшей, что просто невозможно. Я не выдержал и пошел в штаб просить новое белье, но мне отказали: "Не дам, вы все пропиваете". Это правда. Спиртным мы не злоупотребляли, напиваться не напивались, но все что можно, начиная от шарфов, подшлемников, зимних штанов и кончая носовыми платками, мы при случае сразу меняли на самогон. А местное население этому только способствовало, потому что жило настолько бедно, что было радо любой тряпочке. Но в тот раз я все-таки добился, чтобы мне выдали новое белье. Переоделся, но через день опять был весь во вшах.

И кто-то мне тогда посоветовал: "Выстирай белье в бензине". Пошел к технарю, взял бензин, выстирал белье, развесил его сушиться, а сам невдалеке голый лежу. Прилег, немного позагорал, и пошел в кусты по малой нужде. И вдруг смотрю, а метрах в 4-5 от меня ничком лежит немец в накидке и с автоматом. Он смотрел в сторону дороги, по которой невдалеке вели колонны пленных немцев. Но видно он меня почувствовал, начал оборачиваться, а я ему закричал: "Хальт! Хальт!" Но что толку от моих криков, когда стою совсем голый… Я тут же развернулся и побежал за пистолетом, который лежал рядом с постиранной формой. Там и было то буквально метров 10-20 всего, но когда я вернулся, немца уже и след простыл. И вот я потом всю жизнь думал, что правильнее было бы напасть на него сразу. Думаю, что если бы я был одет, то так бы и поступил, но все-таки в таком виде чувствуешь себя совсем по-другому.

А вообще как часто вам удавалось помыться, постираться?

Все это нам БАО обеспечивал. Конечно, по сравнению с пехотой у нас были райские условия. Мы даже спали на постельном белье, хоть и на нарах.

Вы упомянули пистолет, и я вспомнил, что у вас с ним произошла какая-то неприятная история.

Да, это случилось в Литве. Когда мы стояли в Литве, одна вольнонаемная из местных буквально прицепилась ко мне. Сняла квартиру недалеко от аэродрома, и затащила туда. А утром, когда возвращался, то понял, что за мной следят. Но нас ведь предупреждали, что в этих краях много бандитов и разного рода предателей, поэтому был начеку. Когда я понял, что мне угрожает опасность, то достал пистолет и, стреляя назад и вперед, что есть сил, побежал на аэродром.

Раз уж мы заговорили о женщинах, то мне бы хотелось задать вопрос по этому поводу. Многие бывшие летчики откровенно признаются, что в отношении к женщинам в их частях были слишком вольные нравы, что иногда приводило к разного рода эксцессам. В вашем полку что-то подобное случалось?

Особенно много девушек служило при штабе нашей дивизии, поэтому мы всегда туда стремились. Постоянно устраивались танцы, выступала самодеятельность. К ним было хорошее, доброе отношение, но нас начальство ругало за панибратство: "Что это такое? Они вам даже не козыряют, и только кричите друг другу: Сашка - Машка. Совсем распустились". Так что отношения были самыми добрыми, и конфликтов из-за девушек не было, но пару неприятных случаев я все-таки помню.

Однажды начальник штаба нашего полка Попов приударил за одной девушкой, с которой, кстати, у меня была взаимная симпатия. Подробностей я не знаю, но вроде бы он проявил насилие, за что его осудили, дали сколько-то лет, с заменой штрафной. И через некоторое время он к нам вернулся, но уже без левой кисти, и вскоре его от нас перевели совсем. По-моему это был единственный случай, когда от нас кого-то отправили в штрафной батальон.

А когда летом 44-го всю нашу дивизию вывели в Тулу произошел случай, которому я стал свидетелем.. Именно там, кстати, мы приняли гвардейскую присягу, получили новые Ла-7, а по вечерам ходили в Дворец Культуры на Косой Горе. И одному известному летчику по фамилии Гнидо понравилась какая-то женщина. Будучи нетрезвым, он начал к ней приставать, и когда она выбежала на улицу, он погнался за ней. А чуть ли не напротив от Дворца Культуры располагался райком партии что ли, и спасаясь от него она вбежала туда. Но его это не остановило, стоявшего на входе милиционера он то ли ударил, то ли оттолкнул. И видно был вообще в невменяемом состоянии, потому что достал пистолет и начал стрелять. Никто не пострадал, но одна пуля попала в протез кому-то из сотрудников райкома, который по лестнице со второго этажа спускался на шум борьбы. Как шум начался, мы все тоже выскочили на улицу. После этого он оттуда удрал, но куда там удерешь. Его арестовали, судили и по слухам вроде бы приговорили к расстрелу, но тогда за него вступился лично Василий Сталин, все-таки это был не просто летчик, а Герой Советского Союза. Если не ошибаюсь, Гнидо приговорили к 10 годам с заменой на штрафную, но он по-прежнему воевал у себя в полку и сбитыми самолетами искупил свою вину.

Вам приходилось видеть Василия Сталина?

Конечно, ведь долгое время он командовал 3-й Гвардейской ИАД, в которую входил и наш 137-й ГИАП. Помню, в первый раз я увидел его еще в Люберцах. Пошли разговоры, что вот-вот прилетит полк Василия Сталина, и мне захотелось его увидеть. Посмотрел, как они красиво садились, в столовой поужинал, жду, думаю, сейчас увижу. Выхожу в коридор, стоит старший лейтенант - НКВДист. Мы с ним разговорились: "Да вот хочу сына Сталина увидеть". Бросилось в глаза, что Василий был фасонисто одет и всегда со свитой. Адъютантом у него был Коба - старший лейтенант, который хорошо играл на гармошке. Через пару дней смотрим Коба уже рядовой, видно, Васька ему устроил.

А вечером в нашем клубе устроили концерт какой-то знаменитой артистки. Прихожу, полный зал. Встал у стеночки, а рядом капитан и старший лейтенант, видно из полка Сталина, оба, по-моему, герои, все в орденах. И тут заходит та самая грузинка Тамара. Они сразу к ней: "Давайте мы вас проводим". Но она им отказала: "Капитан, успокойтесь, меня есть кому проводить", и кивает на меня. Вот так мы с ней познакомились.

Каким он вам показался?

Нормальный парень, шустрый такой, с матерком всегда говорил. Такой, например, характерный эпизод. Где это было, не помню, но в то время мы все уже летали на Ла-7. Подъезжаем к аэродрому. Вдруг из домика выскакивает какой-то капитан: "Василий Иосифович приказал, чтобы вы все к нему зашли". Заходим, решили не раздеваться, а он матом: "Что ты мне детский сад привел, даже куртки снять не могут". По-моему его любимый 32-й ГИАП тогда улетел за новыми самолетами, а ему дали приказ намертво прикрыть механизированный корпус Обухова. Сели, и тут он приказывает нам налить водки… Думаю: "Господи, я же перед вылетом никогда не пил". И ведь можно было и не пить, но мы просто не решились отказаться, он же смотрит. Сталин говорит: "Калмыков, если хоть одна бомба упадет на корпус, я тебе устрою". Выпили, но закуски почти не было. Минут через двадцать разошлись по машинам, и я лежу и думаю, как же мы теперь полетим? Ведь никогда до потов не пили. Но нет, нас отвезли в столовую, потому что Сталин приказал нас покормить. Заходим, а там как раз обедают перелетчики, мы к ним, и конечно, добавили еще по 100 граммов, но зато хорошо поели.

Объявили "1-ую готовность", расселись по машинам, но в сон тянет просто невозможно. Я терпел-терпел, но не выдержал и говорю технику: "Слушай, давай я лягу под самолетом, а ты меня накрой чехлом. Но если будет ракета, хоть бей меня, но любой ценой разбуди". И вот надо же как повезло. Через полтора часа просыпаюсь, и тут как раз ракета к вылету. Но я уже прекрасно выспался и чувствовал себя просто отлично. Взлетели и успешно выполнили задание.

Помню еще такой случай. В Минске, что ли был аэродром Лошица. Мы когда на нем только расположились, то после немцев там даже бассейны еще работали, и мы мечтали в них искупаться. Но совсем невдалеке находилась большая группировка окруженных немцев, и когда они начали прорываться к своим, то мы оказались у них на пути. Как раз только поели, и тут невдалеке почти за аэродромом, поднялась стрельба из автоматов. А к вечеру приказ Яманова: "Раздать всему личному составу оружие, потому что ожидается прорыв немцев". Только стемнело, и как началась пальба, а мы сидим со своими пистолетиками…

К утру все стихло, и вдруг из леса выбегают немцы, а за ними партизаны. И видно не хотели брать их в плен, потому что постреляли всех. Пошли завтракать, а там человек пятнадцать убитых немцев лежит, и солдаты с них уже сапоги стаскивают. Только поели, бежит Яманов: "Всем внимание, должны еще машины прийти". А мы видели, что какие-то машины проехали: "Так уже прошли", оказывается, это немцы на них вырывались из окружения. Передали по цепочке и вроде их там дальше перехватили.

Тут как раз прилетает Сталин и матом: "Вы чего сидите, зря хлеб едите, ведь немцы кругом". Мы начали взлетать, и сразу же штурмовали. Но где-то с ночи, по-моему, с этого аэродрома снялись.

Вам ведь наверняка приходилось выполнять самые разные задания. После штурмовок у вас, например, не появилось сожаления, что вы не стали штурмовиком или бомбардировщиком? Все-таки у них более благодарная работа в том смысле, что сразу виден результат.

Да вы что, нет, конечно. Мне никогда не хотелось быть штурмовиком или бомбардировщиком, только истребителем. А насчет заданий так вам скажу. Когда я слышу, как многие ветераны так подробно рассказывают, какие цели были у их полков, дивизий, у меня прямо уши вянут. Брехня! Мы простые летчики никаких подробностей не знали, и наша задача была максимально проста - удержаться в строю и просто выполнять свою непосредственную задачу.

Но задания, действительно пришлось выполнять самые разные: патрулирование, сопровождение штурмовиков и бомбардировщиков, даже в разведку раза три или четыре летал. Помню, под Борисовым летал в разведку ведомым у Банчукова, нужно было обнаружить немецкую переправы через Березину. Мы походили, ничего не обнаружили, но увидели, что все леса забиты отступающими немцами, и на обратном пути я зашел на дорогу и отстрелялся по колонне. Там под нами такое месиво было… И только в самом конце войны стали практиковать штурмовки, раза три-четыре я в них участвовал. Цепляли нам по две бомбочки, не помню уже по 50 или по 100 килограммов и вперед.

На свободную охоту летали?

Нет, у нас в полку на свободную охоту никто не ходил.

Если позволите, я бы хотел задать вам ряд "бытовых" вопросов. Как кормили в вашем полку?

Очень хорошо. Что-что, но надо прямо сказать, что в этом отношении мы были очень избалованные. Помню, что за все время перловку нам давали только пару дней где-то на севере. И такой показательный эпизод.

На аэродром в Шауляе сели сразу три полка нашей дивизии: 32-й, 63-й и наш 137-й. Приходим в столовую, а там какая-то каша. У нас это вызвало недоумение и недовольство. Тут как раз появился Сталин со свитой: "Ну, как, ребята?" - "Да вот каша…" - "Как каша?" Накричал на заведующего столовой, оборачивается к Кобе: "Бери машину и начальника РАО немедленно сюда". Тот сразу приехал, и начинает докладывать Сталину, хотя тот полковник, а этот генерал-майор. Но Васька его сразу оборвал и на всю столовую начал материть: "Да ты, сука тыловая, чем моих боевых летчиков кормишь? Я тебя носом ткну в эту кашу, да еще и летать заставлю". Вечером устроили танцы, и как раз тогда я видел, как Маресьев танцевал вальс.

Утром пошли завтракать. И уже чуть ли не за триста метров от столовой такие аппетитные запахи, что просто закачаешься… Заходим, а там шашлыки из баранины, и то, и это. Ууу, живем, братцы… Помню, что даже пирожные несколько раз давали. Надо признаться, я у девушек пользовался спросом, потому что был трепливый немножко, танцевал хорошо. Даже пел иногда, мой коронный номер - "Любо братцы любо". Так я себе как позволял шутить. Подхожу к девочкам на кухне: "Так, кто хочет со мной сегодня вечером танцевать, давайте по пирожному". Жили мы хорошо, это правда.

Там же в Шауляе, кстати, произошел такой смешной эпизод. У нас был один техник - Костя, который вечно гнал самогон из гидросмеси. Когда пошли вечером на ужин, то на четверых разлили поллитровую бутылку, которую он нам презентовал. Выпили по первой, но эта отрава прямо в горле застряла. Такая гадость, что я еле проглотил и даже не мог схватить, что-то закусить. Но и мы тоже дурные. Нет, чтобы сразу остановится, так нет, пока не допили, не успокоились. И чем в итоге закончилось. Михайлов попытался выйти через стенку, за что его потом стали называть "стенолаз". Я как-то вышел, но упал прямо в кустах, и меня уже там подобрали. Но оказалось что. В Шауляе помимо нашей дивизии сели еще и "Бостоны", и в тот раз Костя перегнал гидросмесь не из наших, а как раз из американских самолетов. Но если она у нас чистая, то у них видимо нет. Вот так мы чуть не отравились и потом целый день хлестали воду с трофейными порошками сиропов. А так пили все что попадется и никогда ничего, а тут...

Кстати, какие отношения у вас складывались с вашими техниками?

У меня их было несколько. Самым первым меня принял Володя, к сожалению, не могу сейчас вспомнить фамилию, из Одессы, с которым мы до недавнего времени переписывались. Но, честно говоря, особой дружбы между я с технарями не водил, потому что своим самолетом не очень то и занимался. У нас были такие ребята, что вместе с техниками в самолете копались, помогали им, но я нет. Прилетел, и только говорю: "Правая сторона дымит. Понял?" Вешал шлемофон на прицел и уходил. Так, конечно, неправильно, наверное, но так было, врать не буду.

И еще мне запомнилось, что у нас было так - летчики ничего не знают, зато технари все. И уже от них мы узнавали все новости.

Вы упомянули, что получали деньги.

Да, но я оформил так, что получал только 30 процентов от зарплаты, а остальные 70 отправлял родителям.

За сбитые самолеты деньги платили?

Да, точно уже не скажу сколько, там были разные суммы за истребители и бомбардировщики, но точно помню, что я за свои три самолета деньги получил.

Как проводили свободное время? В карты, например, играли?

В карты я и сам никогда не любил играть, и что-то не помню, чтобы у нас этим делом кто-то особенно увлекался. Я только в шахматы играл, танцевал, когда появлялась такая возможность. Помню, в одном месте прорвались немецкие танки и шли в нашу сторону. И тут слух, что где-то рядом вечером будут танцы. Так мы больше думали не о танках, а о танцах, такие дурные были… А так когда нелетная погода, кто спит, кто читает, кто карту местности изучает.

А спортом не занимались?

Нет, спортом я не занимался, но от природы был очень крепким парнем. Например, помню, в Вологде произошел такой случай. У нас там проводили занятия на лопингах, и один из наших ребят - Сашка, сделал на них очень много оборотов. Боюсь сейчас соврать, но, по-моему, что-то около трехсот. А я возьми да и ляпни не подумав: "Да что тут такого". Правильно говорится, язык мой - враг мой… Мы крепко поспорили, но что поделаешь, слова надо доказывать делом. Люди стояли, считали, и я все-таки перебил его результат. Но когда меня отвязали, то сразу потерял сознание.

Трофеи у вас были? Может, посылки домой посылали?

Если не считать "парабеллума", то у меня совершенно ничего не было. Абсолютно! Я же вам говорю, что мы даже личных вещей почти не имели, и когда перелетали с одного аэродрома на другой, то закинешь за бронеспинку полупустой чемодан и все. Помню, только Тамара на память мне подарила зажигалку вот и все мои трофеи. Посылок домой тоже не послал, но слышал, что некоторые офицеры и генералы чуть ли не вагонами добро вывозили.

Какие-то надписи или рисунки на самолетах делали?

Нет, ни разу такого не видел, только звездочки рисовали. Если не ошибаюсь, в нашей дивизии самолеты трех полков различались только по цвету коков. В нашем, по-моему, белые были. Вот у мессеров были желтые, поэтому мы их называли желторотиками.

Сколько боевых вылетов максимально делали в день?

У меня самое большее - два вылета. Это было на Курской дуге, там ведь такое творилось, что словами не описать.

Небоевые потери случались?

Всякое бывало. Один мой хороший товарищ, Ерема, фамилии не помню, в Шауляе при приземлении промазал, и влупился в железную дорогу, в результате чего ему ампутировали ногу. Помню, что в Лиде совсем рядом с аэродромом стояла высокая фабричная туба, так один летчик чуть не зацепился за нее, поэтому потом все были предельно осторожными. У нас даже так и шутили: "Лида - это труба".

А уже в самом конце войны во время занятий по стрельбе один летчик не рассчитал скорость, врезался в колбасу и разбился. Фамилии уже не помню, баянист. Да я же и сам разбился под Рязанью, и лишь чудом остался жив.

Расскажите, пожалуйста.

Тут я, конечно, сам виноват, потому что проявил явную недисциплинированность. Когда мы из 9-го ЗАПа гнали самолеты в Рязань, нас вел штурман полка Лисица и, если не ошибаюсь, тогда в нашей группе летел и Маресьев. Над Муромом мне вдруг с земли приказывают: "Немедленно садитесь, у вас двигатель дымит". Но я осмотрелся, дыма вроде не вижу и дурак такой, решил лететь вместе со всеми. Думал, дойду вместе со всеми, и дошел же, но в Дягилево как назло садилась еще какая-то группа истребителей и я даже с ними сел бы нормально, но вдруг решил уйти на второй круг. И то ли забылся, то ли что, дал по газам, и двигатель тут же заглох. Смотрю, падаю в реку, решил немного довернуть от нее, и свалился в штопор. И все, больше ничего не помню. Вечером ко мне ребята пришли в госпиталь и рассказали, что я свалился прямо на аэродром метров с двухсот. Приехали машины, а меня нет… Кто-то даже сказал, что я успел выпрыгнуть, а оказывается, меня вырвало из кабины и швырнуло за капонир… И смешно получилось, когда меня выкатили на коляске. Врач спрашивает: "Посмотрите на меня. Какая я?" - "Обыкновенная". - "Значит видит". Просто боялись, что у меня что-то со зрением, потому что все лицо было в кровоподтеках. Но в принципе мне очень повезло, для такой аварии я отделался достаточно легко: сотрясение мозга, разорванная подмышка, ушиб костей таза.

Недели через три возвращаюсь из госпиталя на аэродром, подхожу к дежурному офицеру: "Товарищ капитан, мне надо в Люберцы добраться". - "А кто ты такой?" - "Да вот три недели назад тут разбился". - "Так ты живой? Хорошо, посажу тебя на почтовый У-2, но вначале пойдем, покажу тебе твою машину". Пошли, а там куча металлолома, я даже испугался… Ведь вы знаете, что летчиков не допускают к месту катастроф, потому что берегут их психику? И правильно делают. Посадил он меня на "утенка", и дня три-четыре я провел у Тамары в Люберцах. Потом узнал, что в сторону фронта летит какая-то "пешка". Подхожу: "Ребята, возьмите меня с собой". - "У нас нет ни одного места, но если хочешь, полезай в бомболюк". - "Эээ, нет. Ты точно про меня забудешь и случайно выбросишь". Поехал на Белорусский вокзал, сел на поезд, и дней через пять догнал своих.

Где вы закончили войну и как узнали о Победе? Вы, кстати, упомянули, что провоевали почти до самой Победы.

Я закончил войну где-то под Кенигсбергом, и о Победе узнал именно там. Конечно, в те дни ждали этого известия со дня на день, но все равно получилось как-то неожиданно. Утром начались крики, поднялась стрельба из всех видов оружия, ну, а потом начался выпивон.

Но в последний месяц я не летал и в боях не участвовал. Почему? Потому что произошла одна неприятная история, из-за которой мне даже пришлось уйти из авиации.

Можете про нее рассказать?

Попробую. Где-то за месяц до конца войны нам приказали штурмовать немецкий аэродром под Кенигсбергом. Немцы там сидели без горючего, поэтому мы там гуляли как они у нас в 41-м. На эту штурмовку должны были вылететь 16 наших самолетов и 16 Яков из другой дивизии. Вечером накануне вылета огласили план операции, показали фотографии, рассказали, где зенитки.

Но когда утром начали садиться по машинам, поднялась суматоха: "Быстрее, Яки уже над нами". Сажусь в свою, а техник мне говорит: "Машина не готова". Быстро пересел в свободную, а нас все подгоняют: "Быстрее! Быстрее!" Первые уже побежали взлетать, а у меня еще двигатель как следует не прогрелся, и я все-таки думаю, что он видимо был после большой неисправности. Я заторопился, потому что уже опаздывал, но все-таки пошел на взлет. Взлетел, но самолет трясет, потому что двигатель нормально не прогрелся, в общем никак. И самым правильным в этой ситуации было бы сразу сесть, но у меня же две бомбочки, и я решил все-таки лететь до конца, думал, разогрею двигатель в полете. Но в полете начал отставать от своих, и решил, что нужно избавиться от бомбочек, а то точно не догоню, ведь меня никто не ждал.

Дошел до линии фронта, и когда по мне начали лупить зенитки, то я сделал на них заход и сбросил обе бомбы. Попал, не попал, не знаю, и повернул назад, потому что чувствую, что двигатель не тянет, а я от своих уже совсем отстал. Но по дороге назад попал в туманчик, немного заблудился, и еле дотянул до своего аэродрома. И еще вдобавок ко всему, когда садился, сильно разбил самолет и чуть не сбил зенитку…

Вот после этого случая меня совсем заклевали. К тому же я и сам такой психованный, за словом не лез… А ведь нужно было сразу сесть, и тогда бы после осмотра двигателя все стало бы понятно. Но меня сбили с толку эти бомбочки, и я принял неверное решение. Стали меня обвинять во всех грехах, даже дело завели о невыполнении задании, а фактически о трусости. Но меня же все ребята знали, и так мне стало обидно, прямо до слез. Скажу без ложной скромности, что я на фронте не трусил и летать никогда не боялся. Не потому что я такой герой, совсем нет, просто, когда садишься в самолет, сразу столько забот, что обо все забываешь и бояться просто некогда. Как во время работы, - если начал работать, то о разных глупостях нет времени думать.

В общем, весь полк улетел на Зееловские высоты, а меня оставили под Кенигсбергом и отстранили от полетов. И такая меня обида взяла, что просто слов нет, ведь ни за что ни про что… Но и я тоже добавил огня, гонор такой пошел, стал психовать, даже погоны с себя срывал… И что самое главное как назло в этот момент Яманов, с которым у меня сложились отличные отношения, куда-то уехал и характеристику на меня писал Калмыков. И не только я, а все наши ребята посчитали, что он просто свел со мной свои личные счеты, потому что меня ведь все знали, и поверьте, что никто и никогда не подозревал меня в трусости. На наших послевоенных встречах со мной все прекрасно общались, и когда видели, что я спокойно общаюсь с Калмыковым, даже спрашивали меня: "Чего это ты с ним еще разговариваешь?", по правде говоря, Калмыкова у нас ребята не особенно жаловали. Ну да, не сложились у нас отношения, так не драться же теперь. А когда Яманов вернулся, то так удивился: "Что же это вы тут натворили без меня?", но что-либо сделать уже не мог. После войны мы с Валерианом Александровичем прекрасно общались, долго переписывались.

И сразу после Победы ему удалось разрешить эту ситуацию, меня допустили к полетам, но тут уже я из-за этой обиды так заупрямился, что решил уйти из авиации. Правда, была у меня возможность пойти в ГВФ, но я как посмотрел на эти "Дугласы", и решил, что это не по мне.

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

Осенью 45-го демобилизовался, поехал к родителям, но не захотел там оставаться и уехал на Колыму. Я ведь горный техникум почти закончил, и мне подсказали, что на севере нужны специалисты. Заключил контракт, и поехал на золотые прииски. По работе много соприкасался с зеками, там их целые бригады работали. Как раз при мне шла война между ворами в законе и ссученными. С такими бандитами приходилось разговаривать, что просто жуть. Помню, был один такой Скирдачев, на счету которого было около 40 убийств…

И меня самого однажды чуть не убили. Когда стал работать замерщиком, то они увидели, что я совсем молодой и неопытный, поэтому попросили завысить им показатели, чтобы получить пайки побольше: "Братишка, дай нам замеров больше". - "Хорошо, я вам сейчас сделаю, но вы потом обязательно отработаете". Но маркшейдер меня сразу предупредил: "Саша, не нужно этого делать. Как мы это дело потом выравнивать будем?" Но я все-таки пошел им навстречу, и когда через некоторое время спросил: "Когда отработаете?" - "Когда потеплеет". И только отвернулся, как меня в спину ударили ножом. Видно их кто-то настроил против меня. Но на мне было много одежды, поэтому нож только чуть задел. Бригаду, конечно, сразу сняли и начали разбираться. Но с тех пор все послабления и человеческие отношения сразу закончились.

В общем, около тридцати лет я проработал в Магаданской области и так хорошо вспоминаю это время: интересная работа, друзья, а какая там охота, рыбалка - не жизнь, а сказка. До сих пор скучаю по северу. Там же я женился, у нас с женой двое детей, трое внуков и две правнучки. А в Молдавию мы переехали в 1976 году.

Сейчас все это вспоминая, я, конечно, прекрасно понимаю, что за свой уход из авиации должен винить только самого себя. Но на этом ничего не закончилось, и я рад, что смог устоять и нашел себе применение в мирной жизни.