15365
Минометчики

Остапчук Григорий Данилович

Родился я 6 мая 1920 года в Кармаскалинском районе Башкирии в деревне Новопетровка. Семья была большая: отец, мать и нас шестеро ребятишек, из которых я был самый старший. Правда, раньше меня была еще одна девочка, но она умерла еще в младенчестве. Но мама умерла еще в 1937 году… Ведь ей приходилось очень много работать, и видно надорвалась, заболела и умерла…

У вас украинская фамилия.

Да, родители отца приехали сюда с Украины, а матери из Белоруссии. Просто еще до революции из-за безземелья в родных местах люди покупали у башкир землю и переезжали сюда целыми группами. Как мне рассказывали, селились прямо в лесу, рубили его и начинали строиться и обживаться.

Какие воспоминания у вас остались о детстве?

Жили как все, много работали. Помню, я был еще совсем маленький, а отец уже брал меня как самого старшего с собой в поле. Участок земли вспашет, потом цеплял борону и сажал меня на лошадь. Два или три раза проеду, а он потом проверял. А на следующий год сказал мне: "Хватит уже на лошади ездить, бери вожжи и иди с ней рядом". И я считаю, что вот так приучать детей к работе это правильно, а не то, что сейчас, оберегают от всего и сопли вытирают до тридцати лет.

До вступления в колхоз мы считались середняками. Одна корова была, четыре-пять овец, держали поросенка, лошадку с жеребенком. Но как отец и мать рассказывали, очень тяжело пришлось во время голода в Поволжье в 1921-22 году.

А в 1930 году у нас начали организовывать колхоз. Но люди же в подавляющей массе были неграмотные, и не понимали, для чего все это делается, поэтому людей собирали и объясняли, и агитировали, и стращали. В общем, за зиму всех сагитировали и все записались. И как оказалось не зря, потому что перед войной жизнь пошла уже хорошая. Хотя поначалу все наши богатенькие объединились в бригаду, и ушли к башкирам в Малаево, а середняки и бедняки объединились с Камышлинкой. Но это всего год продолжалось, потом те из Малаево вернулись, и вся деревня объединилась в отдельный колхоз "Новый путь". Потом переименовали его в колхоз "имени Блюхера", затем еще как-то.

Кого-то раскулачили при этом?

Двоих раскулачили, но они же оба были самые грамотные в деревне, поэтому первыми и пошли в колхоз.

Где вы учились?

Всего я окончил семь классов. Сначала в нашей деревенской школе отучился два года, а потом уже ходили в школу в Камышлинку, это в пяти километрах от нас. Осенью и весной ходили сами, а зимой нам колхоз даже выделял санки, чтобы нас отвозили в школу. Шестеро девчонок и двое ребят. Помню, девчонки закутаются, а правили мы, или я или Васька Пятов.

Учиться мне нравилось и хотелось, хотя у меня, например, отец и мать ни одной буквы не знали. И когда в деревне в большом доме одного раскулаченного организовали "ликбез", то все старики туда ходили, в том числе и мои родители. И я с ними. Сяду между отцом и матерью, учитель на доске букву напишет, и я им помогаю. Вот так с горем пополам научились расписываться, а то до этого всегда лишь крестик ставили…

Деревня у нас была не полностью украинская, а жили еще и белорусы, и переселенцы из Смоленской области, но вся округа нас называла - хохлы. А рядом в Камышлинке жили одни русские, Малаево - башкирская деревня, на станции Тазлаево - татары, но все жили мирно и дружно. А как весело жили, я этой жизни вовек не забуду… На все работы люди у нас шли с песнями. На посев ли, на сенокос, повсюду, а сейчас…

После школы я поступил в уфимский железнодорожный техникум. Семь месяцев отучился на дежурного по станции и потом меня направили работать на станцию Белое озеро. Но вскоре я оттуда уволился. Почему? Потому что к нам в деревню приехал вербовщик из Тулы и все мои сверстники решили поехать туда на работу. Там как раз строился 187-й завод. И я решил тоже с ребятами поехать, но в то время ведь просто так было не уволиться, поэтому мне пришлось пойти на хитрость. Я один раз прогулял, думал, уволят за прогул, нет, простили. Приехал домой, а тут опять ребята: "Гришка, чего ты? Айда с нами!" Опять два дня не выходил на работу и тут уж меня уволили.

Так мы с ребятами уехали в Тулу, но оказалось, что там далеко не все так сладко, как рассказывал вербовщик. Вначале работал на складе в тресте, но зарабатывал там совсем немного, поэтому вскоре уволился оттуда и перешел на 76-й патронный завод. Работал навесчиком в литейном цехе, и вот тут я уже стал хорошо зарабатывать, от 800 до 1 200 рублей. Помню, в 40-м году в мае поехал домой в отпуск, а на мне были и костюмчик, и пальто, т.е. я сам себя хорошо обеспечивал, поэтому чувствовал себя взрослым и самостоятельным человеком. Прихожу домой, отец обрадовался, сразу велел мачехе накрыть на стол. Сидим, тут приходят мои друзья с гармошкой. Те самые, которые меня и подбили уехать в Тулу, а потом сами первые от трудностей и сбежали домой. Это было время как раз после финской войны, и почему-то в наших краях были серьезные перебои с куревом, поэтому мне друзья еще заранее в письме написали: "Григорий, если есть возможность, привези курева, а то мы тут всей деревней страдаем". А у нас на заводе при каждом цехе были точки, вроде буфета, и там свободно продавались простые папиросы. Правда, с завода разрешалось вынести в день две пачки папирос, на выходе нас обыскивали, поэтому чтобы приехать домой не с пустыми руками я просил друзей и знакомых выносить мне. И вот сидим мы, и мне друзья под столом украдкой показывают - хорошо бы закурить. Без разрешения отца ведь нельзя. А он сам курил, но, по-видимому, ждал, пока я осмелюсь предложить. Наконец, отец говорит: "Ты, сынок, молодец! Сам одет, обут и нам всем гостинцы привез, так что ладно, можешь закурить!" Открываю чемодан, а он наполовину заполнен папиросами. Даю пачку отцу, он угостил моих приятелей, меня, сам взял, и тут мой младший брат Николай тоже попросил, но отец его осадил: "Рано тебе еще!", хотя Коле было уже семнадцать лет. Вот какая в то время была дисциплина, не то что сейчас, когда молоко на губах еще не обсохло, а он уже и пьет и курит, и что хочет делает…

А в Туле как мы весело жили. Меня поселили в трехэтажный как у нас его называли "комсомольский" дом, потому что там жили одни комсомольцы. Первый и второй этаж занимали ребята, а на третьем девчата. И так хорошо, дружно и весело жили, что слов нет.

В общем, жизнь налаживалась, но тут мне пришла повестка. И как меня на заводе только не уговаривали остаться, обещали с военкоматом все устроить и оставить еще на год, но время же было такое, что мы - молодежь, были такими ярыми патриотами, что не просто хотели, а мечтали служить в армии. И зарабатывал хорошо, и девушка уже была, но я все равно решил пойти служить.

А буквально за месяц до этого мы провожали в армию одного нашего приятеля. Федя с улицы Чапаева. И мы с Васей Егиным, это мой добрый товарищ, с которым мы жили в одной комнате и с которым вместе получили повестки пошли к его матери и говорим: "Вот бабушка, мы тоже идем в армию!" Она аж расплакалась: "Вот я своего Феденьку хоть проводила, а вас-то кто проводит? Давайте и я вас как своих детей провожу!" Дали мы ей денег, и она настряпала и действительно устроила проводы как для своих родных. Были наши знакомые девчонки и ребята, баянист Вася, Саша Шипилов из Белоруссии, в общем, хорошо нас провожали в армию. Утром, а это было 29 октября, ребята взяли отгулы и с гармошкой проводили нас до пункта сбора. А вскоре после нас и их самих призвали. Я потом слышал только, что Саша Шипилов служил в Ленинграде в танковой части, но остался ли жив, не знаю.

В товарных вагонах привезли нас вначале в Минск, а там посадили в три пассажирских вагона и отвезли в Белосток. Там опять погрузили на открытые платформы и ночью привезли на какой-то полустанок.

Нашу команду встретили два сержанта с фонариками и привели в какой-то лес. И вот там, в этом ночном лесу я и подумал: "Эх, жил же себе в "комсомольском доме" и как меня уговаривали остаться, так нет же, все мечтал об армии…" Но я же был уверен, что в армии отличные условия: добротные казармы, электричество, изба-читальня, а тут завезли в дремучий лес, посадили и говорят: "Отдыхайте до утра!" Ладно, переночевали под этими вековыми соснами, утром огляделись, какие казармы, одни шалаши кругом…

Прошли врачебную комиссию, распределили по подразделениям, и так я попал в минометную роту 50-й стрелковой дивизии. Расселили по шалашам, но ночью прошел такой дождь, что все вымокли до нитки, и тут я опять подумал: "Вот я дурак…" Конечно, условия в этом лесу были тяжелые: умываться в речке, ни столовой ни даже столов, готовит полевая кухня…

Начали обустраиваться, но только построили большие добротные землянки, всего пару ночей в них переночевали, как на наше место пришла другая часть, а нас пешим строем в город Полоцк, а это, слава богу, больше четырехсот километров. И как шли: четыре дня идем, пятый отдыхаем. А бывало, что и ночью шли, а днем отдыхали. Или днем идем, а на ночь по домам в деревне расселяли.

Зато в Полоцке нас поселили в настоящие хорошие казармы, тут тебе и электричество и буфет. Служба пошла своим чередом и мне все нравилось. Я служил наводчиком 82-мм миномета в минометной роте 2-го батальона 359-го стрелкового полка. И служил, наверное, неплохо, раз наш комдив генерал-майор Евдокимов на новый год лично меня награждал за успехи в боевой учебе. Потому что я на всех соревнованиях по стрельбе занимал 1-е место. Меня даже хотели отправить в полковую школу, но я там всего сутки побыл и не захотел оставаться, потому что все время по-пластунски…

Прошла зима, а весной нас отправили в летние лагеря. Побыли там недолго и вдруг нас посылают на маневры Белорусского Особого Военного Округа. Шли и шли, день и ночь… А жарища стояла, пыль, песок кругом, идти тяжело… Вечером 21 июня в каком-то селе нас встретили с духовым оркестром, и мы расположились отдыхать в зарослях лозняка.

Сели отдыхать, разрешили поесть НЗ, переночевали, а утром тревога… Всех построили, и командир части сделал сообщение: "Товарищи, началась война!" Для нас это известие стало полной неожиданностью, но сказали и сказали, значит, будем бить врага. Мы были абсолютно уверены в своих силах.

Тут наш батальон отделили от полка и отправили на уничтожение немецкого десанта. При этом выдали всего по двадцать мин на миномет и по тридцать патронов на карабин. Но разве с этим много навоюешь?! А нам, наводчикам, полагался даже не карабин, а револьвер. Их выдали, а патроны нет… Но пока мы дошли туда, а десант там уже уничтожили другие части.

Тогда ускоренным маршем, где бегом, где шагом, пошли догонять свою дивизию. В одном месте где-то за Молодечно расположились на ночлег в лесочке. Командир отдал приказ: "Разжечь костры, но обвесить их плащ-палатками и приготовить еду из НЗ". Стали располагаться, натаскали воды, рядом было какое-то озеро не озеро, болото не болото. Дело уже под вечер, сидим, тут командиры приказывают: "Переобуться!", чтобы мы не натерли мозоли. И тут, когда я один ботинок снял, обернулся - солдат стоит. А на петлицах у него золотые буквы ВПУ. С ручным пулеметом в руках и по грудь мокрый: "Товарищи, я курсант Виленского пехотного училища". Его, конечно, сразу увели к комбату, и там он рассказал, что все их училище разбито, а половина курсантов-прибалтов сама перебежала к немцам…

Сразу команда: "Потушить костры!", вот тебе и поужинали… Пошли в темноте искать место у Молодечно, где нам приказали занять позиции. На окраине леса окопались, заняли оборону, а через поле от нас уже находились немцы.

На рассвете слышим гул, и дали команду: "Не высовываться! Без команды не стрелять!" Потом смотрим, а на нас четырнадцать танков идут… Но у нас при батальоне было две "сорокопятки" и они как дали залп, два танка сразу задымилось. Дали второй - еще один, тогда они развернулись и ушли обратно.

Тут вдруг команда: "Сняться с позиций!" И только мы из этого леса перебрались через поле, как на то самое место, откуда мы только ушли, как налетели самолеты… Аж страшно смотреть туда было… Вот тут мы и поняли, что все, шутки кончились, война - это не игра…

И начались отходы, отходы… Остановимся, дадим бой и опять скорее-скорее отходим. Вот в этих переходах я потерял своего приятеля Васю Егина, с которым мы вместе призывались из Тулы. Он служил в пехоте, и когда мы отходили я его вдруг увидел. А дни жаркие стояли, и Вася видимо не сдержался, напился непонятно из какой лужи, и стоит весь мокрый и не может идти. А нас же командиры все время предупреждали: "Не пейте воду! Потерпите!" Я к нему подбежал, тяну за руку: "Вася, айда! Айда, друг!" - "Гриша, не могу…" И мне пришлось его оставить, потому что надо было догонять свою роту, и больше я его не видел и судьбы его не знаю…

Многие ветераны, которые пережили эту горькую долю отступления летом 41-го, признают, что в это время в войсках царил хаос, и было много чего неприглядного. Что кругом царила паника, и началось чуть ли не повальное дезертирство.

Нет, лично я ничего такого не видел, потому что наша дивизия была кадрового состава, и мы все были дисциплинированные солдаты. Конечно, мы были новички, но у нас все было организовано, как полагается, без всякой паники. Помню, у местечка Плещеницы дали немцам большой бой. Вот тут у нас появились первые потери - двое раненных.

В общем, свою дивизию мы догнали только возле старой границы. Заняли оборону, помню, рядом с нами стояла какая-то Пролетарская дивизия, и несколько дней вели там очень крепкие бои. Зато тут нас хорошо снабжали, регулярно подвозили боеприпасы и питание. Но вот опять слева или справа немец прорвал нашу оборону, и мы оказались в окружении… Вся дивизия ушла назад, а наш батальон оставили прикрывать отход. Сутки прикрывали, и к вечеру команда: "Сняться с позиций!" И всю ночь бегом, бегом… Но мне как минометчику было легче, потому что у нас на каждый миномет полагалась повозка с одной лошадкой, и мы на них все погрузили, и на мне остался только пустой наган и прицел от миномета. Да еще за оглоблю держусь, чтобы легче было бежать, а на пехотинцах все их снаряжение… А наш комбат ездил на лошади вдоль нашей колонны и все подбадривал нас: "Ребятки, ну потерпите еще немного, нам бы только Березину пересечь!" До Березины то мы дошли, помню, там лесок стоял, а на мосту уже немцы… И вот они оцепили наш батальон в этом лесочке и где-то после обеда мы пошли на прорыв…

Там невдалеке лежало ржаное поле и луговое, и мы по ним где-то с километр бежали в сторону большого леса… Окопы пехоты сразу проскочили, но немцы нам наперерез пустили танки… В этот момент я увидел, как мой командир взвода Александр Дубинин, с которым у меня сложились отличные отношения, схватил две гранаты, побежал в сторону танков, и как кто-то потом рассказывал, что бросился под один из них… Потом даже говорили, что ему за это посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, но подтверждения этой информации я так нигде и не нашел.

И вот когда мы вырвались, в лесу посчитались, а из всего батальона нас осталось лишь 32 человека… Правда, из 60 человек нашей минометной роты спаслось довольно много: десять бойцов и младший лейтенант, командир второго взвода, а все остальные, во главе с комбатом, погибли… А мне вот повезло. Рядом со мной падали убитые, а я все бежал, бежал и добежал… Причем тащил на спине трубу миномета весом в двадцать один килограмм. Это ведь мое оружие, как его бросишь?..

А не лучше ли было пойти на прорыв ночью?

Вообще-то так решили наши командиры, но я не считаю, что это была ошибка. Во-первых, немцы так и ожидали нашей атаки ночью, а, во-вторых, в темноте прорываться было бы еще хуже, потому что вообще ничего не видно, а кругом сплошной перекрестный огонь…

Всю ночь мы шли по этому лесу и по болоту вышли на Березину. А по реке видимо раньше сплавляли лес, потому что там оказалась масса брошенных плотов. И вот мы перепрыгивали с бревна на бревно, но в один момент я поскользнулся, упал в воду и естественно с этой тяжеленной трубой стал тонуть. Из последних сил выныриваю, а меня не успевают подхватить… И потом я услышал как младший лейтенант мне кричит: "Скинь трубу!" А я хоть и тону, но жалко, ведь это мое оружие… И все-таки скинул ее с себя, вынырнул, меня тут же подхватили, и этот младший лейтенант меня еще и отчитал: "Ты что не понимаешь, что и ты бы там на дне остался?! Дадут же нам еще другую трубу!"

Пошли дальше. Если на пути попадалась деревня или село, то вперед на разведку пускали двоих. Вот так и шли. В одном селе встретили других солдат из нашей дивизии, и они то нам и рассказали, что дивизия разгромлена, и наш комдив приказал всем оставшимся в живых пробиваться небольшими группами в Витебск. Ну а если и там окажутся немцы, тогда пробиваться в Смоленск.

И вот мы, минометчики, десять человек и командир, пошли своей группой. Сколько шли уже не помню. Помню, остановились в одной деревне, и только собрались уходить, как из-за косогора послышался гул, и нам навстречу бежит девчонка: "Прячьтесь солдаты, там немецкие танки идут!"

Побежали в сторону леса и увидели оттуда дорогу, по-моему, это была шоссейка Минск - Москва. Видим, что ее пересекают танки, много, штук сто, наверное, но как узнать, чьи они? Тут я сам вызвался: "Давайте я схожу и все узнаю". Пошел, а это оказались наши танки. Вижу, возле одного из них сидит танкист и в планшете изучает карту. Я ребятам помахал пилоткой они и подошли. Представились, объяснили этому танкисту ситуацию, и он нам сказал: "Сейчас вы в Витебск точно не попадете, там идут бои. Вы лучше по нашим следам идите в Оршу, а оттуда еще по ночам уходят эшелоны в Смоленск".

Только отошли, слышим: "Стой!" Бегут к нам трое с автоматами: капитан и два сержанта: "Расстреляю! Паникеры!" Капитан все махал пистолетом и кричал на нас матом… Тут наш младший лейтенант не выдержал: "Товарищ капитан, вы закончили? А теперь я скажу". И тоже как дал в бога мать: "Мы то сражались, а где вы были?! Мы вас под Минском две недели ждали, где вы были?!" Тут капитан смягчился: "Ладно, ладно, давайте идите".

А в этот период у вас не появилась такая мысль, что война нами проиграна?

Нет, таких мыслей ни у меня, ни у моих товарищей не было, потому что мы все были убежденные комсомольцы, и верили, что обязательно победим врага.

Чем вы питались в пути?

В том местечке, где нам приказали пробиваться на восток малыми группами, находились маслозавод и пекарня, и майор - замначштаба дивизии сам нам сказал, чтобы мы там запаслись на дорогу. И мы в один котелок набрали крупы, в другой масла, нашли немного хлеба. Но главное - в Белоруссии ведь народ очень приемный, и когда мы заходили в села, то люди делились всем, чем могли. Этого я никогда не забуду… По дороге, кстати, я у одного крестьянина свои сапоги сменил на лапти, потому что в сапогах вечно сырые портянки сильно натирали ноги, а в лаптях идти значительно легче.

В общем, все-таки добрались до Орши, но там нас переформировали, и я попал совсем в другую часть. Дали мне карабин с патронами, а на разбомбленном складе нашел себе и ботинки и даже гимнастерку сменил, и из Орши мы без боев пошли на Смоленск.

В Смоленске шли ожесточенные бои, вот тут нам пришлось вдоволь настреляться. И наступали, и отходили, но потом немцы все-таки прижали нас к Днепру. А наши саперы все никак не могли достроить мост. Только они закончат, как налетала немецкая авиация и все уничтожала. Поэтому Днепр нам пришлось форсировать вплавь, но, сколько при этом народу погибло…

В одном месте нашли вроде как отмель, но в самом глубоком месте там все равно было выше человеческого роста. К тому же сильное течение и если тебя сорвало и понесло, считай все… Помню, подошли в темноте к берегу, начали раздеваться, а наш командир я запомнил его фамилию, капитан Толстиков, кстати, еврей сидит с понурым видом. "Товарищ капитан, вы чего?" - "Ребята, я же плаваю как топор, сразу на дно…" И тогда двое ребят, здоровые украинцы, буквально на руках перетащили его на тот берег. А многие той ночью погибли… Я сам спас одну девчонку-санитарку. Вытащил ее на берег. Она нахлебалась, лежит голенькая, вся одежа уплыла, так я снял с себя нижнюю рубашку, кальсоны и ей отдал. Правда, даже и не подумал спросить, как хоть звать ее…

И еще деталь. Прямо на берегу стоял майор и рядом с ним два сундука полные денег: "Ребята, спасайте валюту!" Некоторые брали по несколько пачек и на том берегу сдавали обратно.

Пришли на станцию Сафоново. Сутки там пробыли и потом нас отправили в Издешково. Там опять переформировали, кого куда, а меня оставили там же при складах. Все там делали: и охраняли, и разгружали все подряд, и продукты и боеприпасы. Но тут немцы где-то в стороне опять прорвали фронт, и эти склады пришлось бросить. Помню, мы шли, а они за нами рвались…

Но далеко мы не ушли, где-то под Вязьмой я попал в плен… Как? Да очень просто. Пытались ночью выйти из окружения, шли за командиром, но куды ни сунешься везде нас обстреливают… А потом: "Хенде хох!", и все… Кругом ночь, лес, кусты, но даже юркнуть некуда, кругом пули свистят… Нас там уйма была и все голодные, холодные…

Погнали под конвоем с собаками в Оршу и не вырвешься никак… Привели в какой-то даже не лагерь, а участок в чистом поле обнесенный колючей проволокой. Сидели, лежали, разговаривали, но все разговоры только о еде, ведь не кормили совсем. Познакомился с ребятами, с которыми оказался рядом, и договорились, что ночью сбежим. Все сделали, как и договорились, но двое тут же на проволоке видимо погибли, а с последним парнем мы в темноте потерялись.

Где-то неделю шел на восток, но потом в какой-то деревне меня поймал местный полицай. Ведь нужно было заходить в деревни, чтобы попросить еды и пристанища. Я и заходил, и меня везде принимали, немного кормили, но в одной деревне мне не повезло… Правда, я тоже сплоховал, зашел в нее прямо днем, а тут полицай. Там же сразу видать, что чужой человек: "Кто такой? Солдат, наверное!" Мне ведь добрые люди уже шинелку поменяли на другую одежду: "Солдат был…" - "Ну, пойдем со мной!" А что сделаешь, он же с оружием, а я без?.. Причем, эти полицаи были хуже немцев: и били, и как хочешь издевались. Не так сказал, не так посмотрел, сразу били…

И вот таким путем я попал в лагерь в Орше, а уже оттуда нас на эшелонах вывезли в Германию. Дали на дорогу по булке хлеба и вперед… Причем, ехали как. Впереди эшелона прицепили три вагона с пленными, чтобы партизаны его не взорвали. Привезли, покормили баландой из брюквы, а утром повели в баню. Разделись, и только успели немного ополоснуться, как воду отключили и мы целый час коченея сидели голые прижавшись друг к другу … Оказывается, нашу одежду отправили на прожарку. Как назывался город, рядом с которым находился наш лагерь, не помню, окончание как-то на фюрт, но там было так. Чуть что не так сказал, или не дай бог, немец тебя не так понял, то все, на месяц сразу в концлагерь. А оттуда ты вернешься уже не человеком, а ходячим покойником…

Всех распределили на работы и я, например, попал на вагонный завод. Чаще всего занимался земляными работами: где-то что-то выкопать, закопать. Жили в бараке, в комнатах по четырнадцать человек, а на работу и с работы водили под конвоем.

Кормили плохо: вареная брюква, 250 граммов хлеба на сутки, и выживай как знаешь… Многие из нас там умерли, а мне вот опять посчастливилось выжить. Благодаря чему не знаю… Но я вам правду скажу! Всю войну и всю жизнь крестик я не снимаю. Может, и это помогло? Мой друг Лешка Кофанов, например, в этом убежден. Однажды он мне так прямо и сказал: "А я знаю, почему ты остался жив. Потому что крестика никогда с себя не снимал…" Молитв я никаких не знал, но в самую тяжелую минуту всегда приговаривал: "Господи, спаси меня грешного!" Это меня еще родители так научили: "Сынок, партия это партия, комсомол, это комсомол, а Бог - это Бог!" А дед, например, который прожил на белом свете сто четыре года, так приговаривал: "Я не знаю сыну е бог, чи нема, я его не бачив, но по традиции предков верю и молюсь". Помню, однажды Титарчука - директора нашей школы ученики спросили: "Осип Дмитриевич, вот вы коммунист, секретарь парторганизации колхоза, директор школы, а почему вы на Вознесение на могилки ходите?" и он ответил примерно так: "Дети мои. Я не знаю, я не видел, есть Бог или нет, а на могилки я хожу, чтобы поклониться праху своих родителей. Так и вам говорю, родителей вы всегда должны поминать", вот так и живу…

Еще вспомнилось. В минометной роте у нас был старшина, участник финской войны, хохол. И перед тем как пойти в прорыв мы в том лесочке оказались рядом. Лежим, и вдруг он меня спрашивает: "Гриша, а ты уже простился с родными?" - "А как это?" - "А я себе сказал так. Родные мои, простите меня, сейчас я пойду в бой и может так случиться, что мы с вами можем не увидеться…" Разве это так тяжело сказать?.. Но так получилось, что он погиб, а я до сих пор живой…

И, конечно, я бы точно не выжил без помощи разных добрых людей, в том числе и немцев. Ведь не все же немцы были плохие. Вот как, например, получилось со мной? Приводят нашу команду на завод, а там уже немцы разбирали кого куда. И меня чаще всего прикрепляли к одному шестнадцатилетнему мальчишке по имени Петер. Но мне повезло в том, что его отец, оказывается, в 1-ю мировую был в плену в России. И, наверное, к нему тогда относились по человечески, потому что всякий раз он мне с сыном что-то передавал: две-три картошки или что-то еще. Петер незаметно передавал мне сверток, моргнет: "Essen!", кушай мол, я не смотрю, и сам отойдет куда-нибудь. И вот я присяду за верстаком и тайком ем… А потом дошло даже до того, что Петер приходил и забирал меня к себе домой, вроде как на работу. Это где-то уже после Сталинграда, когда наши войска стали повсеместно наступать, то многие немцы стали понимать, чем закончится война, и даже нам стали делать различные послабления. Например, в воскресенье нам сделали выходной день.

Петер, расписывался, что он меня забрал к ним домой вроде как на работу, но чаще всего я у них ничего не делал. Было видно, что отец мне очень сочувствовал и все пытался со мной поговорить. Но он помнил по-русски всего пару слов, да и я тоже немецкий не особенно выучил. Так, знал какие-то основные слова: "Geben" - дай, "verkaufen" - продай, "Ich volen essen" - я хочу есть, но, несмотря на это, мы все-таки умудрялись как-то разговаривать. Например, он мне плача рассказал, что у него на фронте уже четыре сына погибло… На троих похоронка есть, а вот с четвертым непонятно что, может и он в плену… Говорил мне: "Я же и сам был в плену, так что хорошо тебя понимаю…" И кормили меня, причем как. Тарелку супа нальют, скибочку хлеба дадут, и показывают: тебе больше нельзя, а то живот будет болеть… Так раза три покормят, и вечером отводили обратно в лагерь. И вот благодаря и этим людям я, наверное, и выжил. Конечно, этих стариков давно уже нет в живых, а вот если бы найти Петера… У него, кстати, был брат близнец, причем настолько на него похожий, что я их не мог отличить.

Вообще, какое впечатление на вас произвели немцы?

В целом это жестокие люди. Только пожилые, вроде родителей Петера, понимали наше положение и относились по-человечески. И уже глядя на них, и их родные относились к нам так же. А вот остальные, особенно молодые, в целом были жестокие. Чуть что не так - удар… Помню, например, такой случай. Надо было что-то выкопать, и немцу показалось, что я совковой лопатой мало земли набирал. Начал орать, а я ему показываю на свои бицепсы и объясняю: это у тебя сила есть, а у меня откуда?.. Тогда он схватил лопату и хотел мне сам показать, куда надо докинуть землю, но и у него самого не получилось, а я возьми да засмейся. И ты знаешь, как он меня нещадно бил?! Вначале бил, а потом не поленился, повел меня в гестапо, и только чудом меня не отправили в концлагерь. А это ведь считай все… В принципе у нас в лагере за все время никого не убили, только в концлагерь отправляли: кто-то донесет, что кто-то не то болтает - сразу "коммунист". Мы даже знали кто, было у нас два провокатора. Потом их прибили и закопали… И по большей части из тех, кого увозили, обратно не возвращались, но несколько человек все-таки через месяц привезли обратно. Наверное, только для того чтобы все увидели и поняли, что нас ждет в случае чего. Вместо волос на голове, словно мох… Руки, ноги опухшие, в общем, до такой степени изможденные люди, что мы сами от своего скудного паечка отрезали им по ломтику. Поэтому к немцам у меня такое двойственное отношение: к тем, что сочувствовали и помогали - хорошее, а к извергам - ненависть и презрение…

А вы сами между собой как жили?

Жили дружно, но побаивались чего. Вот у нас в комнате, например, жил один украинец по фамилии Висота. В принципе мы с ним нормально ладили, но он советскую власть такими словами хаял, а я наоборот. И однажды мы с ним так жарко спорили, что он в один момент не выдержал и говорит мне: "Я сейчас пойду к начальнику лагеря и доложу, что ты комсомолец и агитируешь за советскую власть!" Вот только после этого я задумался и сам испугался. А меня ведь другие наши ребята предупреждали, чтобы я с ним не ввязывался в споры: "Придержи свой язык, а то отправят в концлагерь…" Но в целом жили дружно, и если была хоть какая-то возможность, то старались помочь друг другу. Мне, например, один татарин крепко помогал, а ведь он был даже не из нашей комнаты. Просто он состоял в бригаде из десяти человек, которая работала не на заводе, а в хозяйстве у какого-то бауэра, и вот они хорошо жили. По нашим меркам, конечно. У них, например, всегда была картошка. И у него ко мне почему симпатия была? Потому что мы почти земляки: он из Куйбышева, а я из Башкирии, и нет-нет он мне давал три-четыре картошки, а это знаешь какая помощь…

 

А вы с кем-то особенно сдружились в лагере?

Самые близкие отношения у меня сложились с Гдовским Володей из Днепропетровска, Черняевым Иваном из Воронежа, но после того как нас освободили, связь у нас оборвалась. У меня после войны такая жизнь пошла, что было совсем не до того, чтобы их искать.

А во власовцы вам не предлагали вступать?

Вы знаете, почему-то ни разу такого не было.

А вы, кстати, в лагере знали, что на фронте творится?

Ничего не знали. Только когда немцев разбили под Сталинградом, вот тут мы как-то почувствовали, что-то у них не то… А охрана лагеря ведь кто: пожилые люди, и среди них были даже такие, что подойдет к нам, оглянется украдкой и говорит шепотом: "Гитлер капут! Шталинград! Шталинград! Аллес, аллес солдат капут!"

Когда вас освободили?

Наш лагерь освободили англичане в самом конце войны. Всех отправили в город Ахен, где располагался большой пересыльный лагерь. Тысяч десять там нас, наверное, было. И что запомнилось, первые дни англичане нас очень плохо кормили. Но потом приехал представитель нашего командования полковник Мельников, который все это увидел и потребовал, чтобы нас стали кормить нормально. Вот только после этого питание стало нормальным. И как раз в это время мы узнали, что война закончилась… Конечно, радовались, кричали "Ура!", и все не верилось, что остались живы…

Потом начались проверки, но со мной, например, всего раз беседовали. Как это происходило? Вызывали и подробно расспрашивали, вот как мы сейчас с вами разговариваем. И никого не били, это все брехня. Я уже стал подумывать, что скоро поеду домой, но в один день нас погрузили в эшелоны и вывезли в советскую зону. Вот тут уже начались более тщательные проверки. Потом через неделю приехал какой-то капитан и перед строем обратился к нам: "Артиллеристы, два шага вперед!" Я говорю: "А минометчики?" Он подошел: "Какого миномета?" - "82-миллимитрового". - "Тоже два шага вперед!" Вот так я опять попал армию, и меня назначили наводчиком 76-мм орудия.

Во время службы вас не попрекали пленом?

Ни разу не попрекнули. Во-первых, таких как я, у нас служило довольно много, так что у нас это не считалось позором, и я мог спокойно в этом признаться. Правда, был один курьезный случай. Когда началась массовая демобилизация, то меня из наводчиков повысили в командиры расчета, но я так и остался рядовым. И вот, помню, как-то мы занимались на плацу, и вдруг подъехал командир части, подполковник. Я ему доложился и как положено в конце доклада закончил: "Командир орудия красноармеец Остапчук". Он удивился: "Как это так, командир орудия и рядовой?! А почему не сержант?" - "А это уж я не знаю, вы же командир вы и должны знать". - "Ладно, я с этим делом разберусь!"

Долго вы еще служили?

Демобилизовался я 16 мая 1946 года и сразу же поехал домой в Башкирию, потому что дома сложилась тяжелейшая ситуация… Я же к тому времени списался с сестренками и они мне написали: "Живем втроем: две сестренки и братишка…", и старшей из них было всего семнадцать лет… А почему так вышло.

Наш отец - Данила Павлович был 1892 г.р. и ему довелось воевать еще в Гражданскую. Помню, как он рассказывал, что служил вместе с соседом - Гончаревичием Николаем, который в отличие от отца был грамотным, и все время службы они старались держаться вместе. Вначале они служили у белых, но однажды этот Николай его предупредил: "Данила, сегодня ночью мы тайком должны перейти к красным!" И во время отступления они спрятались где-то в поле в копнах, так и перешли линию фронта и их зачислили в Красную Армию. Потом он был ранен под Царицыным, но я это к тому говорю, что к началу войны он уже был пожилым человеком. Но несмотря на это в 1943 году его призвали и потом мы узнали, что он умер от ран в госпитале в Ижевске… Причем, вначале отец считался пропавшим безвести, но потом сестренка вспомнила, что он присылал одно письмо из госпиталя. И как мы потом выяснили, приходила и похоронка, но наша мачеха по какой-то причине ее сразу спрятала и никому не сказала. Она нас не любила и видно хотела, чтобы все добро досталось ей… Кричала моим сестрам: "Уйду от вас, передохните тут без меня!" Перед уходом хотела корову забрать, но председатель сельсовета не дал ей этого сделать: "Я прекрасно тебя знаю, и помню, что когда ты вошла в эту семью, у тебя было всего четыре курицы!" Но она все-таки забрала две овцы и половину запасов картошки…

А второй по старшинству из нас - брат Николай 1923 г.р. воевал под Ленинградом. Его оттуда раненого вывезли на самолете. Долго лечился в госпитале, у него было тяжелое ранение в лицо, и вначале его отпустили домой. Через какое-то время опять вдруг призвали, но в Уфе на комиссии его окончательно комиссовали, но забрали в Трудармию, и он попал в Белорецк.

Вот так и вышло, что отец погиб, брат в Белорецке, а сестренки остались на хозяйстве сами. И вот старшая Валентина зимой пишет мне в армию: "… корм кончился, и если корова помрет, то и мы с голоду пропадем…" Тогда я сразу написал письмо председателю колхоза: "Вспомните, как отец работал, как жили. Помогите!" А тот пришел к моим: "Валя, Витя, ступайте, запрягайте быка и езжайте за соломой!" А они что, в лаптишках своих без нормальной одежи, поехали, а там вся солома смерзлась, и они ни с чем вернулись… Валя опять написала мне: "Вот так и так нам помогли…" Сижу, читаю это письмо и плачу… Командир батареи это увидел и спрашивает: "Чего плачешь?" Я объяснил, и тогда он дал мне совет: "Сходи к нашему замполиту и расскажи все как есть!" Я пошел, он все прочитал, и видимо сам написал письмо то ли в наш военкомат, то ли в райком. Потому что потом сестренка мне написала: "Привезли два воза хорошей овсяной соломы и только благодаря этому мы смогли продержать коровку до весны". А ведь если бы корова погибла, то все… Они же как в то время питались? Травы нарвут, кановника, сварят ее, молочком забелят вот и вся еда… Вот так моих родных спас наш замполит.

Поэтому когда демобилизовался, то сразу же поехал в родную деревню. А я как командир орудия получал 180 марок, и не пропивал их как другие, а все складывал, копил. Но приехал домой, а в магазинах ничего нет. Что делать, пошел на базар, потому что и одной сестре платье нужно, и другой, а братишке хоть штанишки да рубашку, поэтому все мои сбережения быстро разлетелись. А меня ведь в Днепропетровске невеста ждала. Еще в Германии во время службы я познакомился там с одной девушкой из числа угнанных на работу. Их там вся семья была, отец, мать и три сестры: Надежда, Татьяна и Матрена. Я с ними познакомился, и Надя мне сразу сказала: "Приезжай и забери меня! Куда хочешь с тобой поеду, но сама к тебе не приеду", а мне даже поехать не на что… Поэтому у нас с ней ничего и не получилось.

Минометчик Остапчук Григорий Данилович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотецНу, а я сразу устроился на работу штурвальным на пароход в Уфе. Лето там проработал, затем два года в колхозе работал, и только потом устроился в Стерлитамаке кузнецом на завод "Строймаш". И своих родных я все-таки поднял и в люди вывел. Мне мои сестренки Валя, Зина и самый младший брат Виктор потом так и говорили: "Ты нам не брат, а отец!" И на "Строймаше" я проработал с 1949 года до самой пенсии. Да и потом постоянно чем мог, помогал, обучал, даже в детскую колонию привлекали помогать воспитывать трудных подростков.

Большая у вас семья?

У меня два сына и дочь, четыре внука, один правнук и две правнучки, так что я чувствую себя по-настоящему богатым.

Хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину.

Я считаю, что он вел страну правильным курсом, поэтому был и остаюсь коммунистом сталинской закалки и в отличие от многих своих взглядов не менял и менять не собираюсь.

А вам, кстати, при вступлении в партию плен не припомнили?

Я вступал в 1958 году и на бюро в Горкоме среди прочих людей присутствовал и директор нашего содово-цементного комбината, пожилой такой. И когда пришло время вопросов, вот он меня и спросил: "А как ты попал в плен?" Рассказал, так и так. - "А потом?" - "В армии служил". - "Как так? Ведь ты должен был понести наказание". - "Ну, это вы уж не меня спрашивайте, а особый отдел, который проводил проверку. У них же были все данные". Тут секретарь Горкома не выдержал: "Хватит! Кто за?", и все до единого подняли руки, даже этот директор "Соды". А больше меня в жизни ни разу не попрекали, потому что жил и работал так, что попрекать было нечем! Работал всегда крепко, постоянно был на Доске Почета не только заводской, но и городской. И даже на пленум Горкома избирался. А все почему? Потому что те обязательства, что давал, всегда выполнял и перевыполнял! А домой приду, жиночка моя покойная Надюшка вскипятит ведро, польет мне, а утром опять надеваю свою брезентовую робу и на работу…

Зато как раньше все дружно жили, как все вместе ходили на демонстрации, как там все радовались, обнимались, а потом вдруг выяснилось, что многие, оказывается, не любили советскую власть… Предатели! Вот у нас недавно была встреча ветеранов завода, и я нашему бывшему директору так прямо и сказал: "Вы самый настоящий предатель! Вы же были не просто член партии, а член бюро Горкома, но лишь только власть сменилась, вы свой партбилет сразу выбросили…"

Вот сейчас говорят, что при Сталине пострадало столько людей. Да, но, во-первых, во всех странах такое есть. А, во-вторых, правильно он делал, что сажал всех этих предателей, потому что так они не мешали стране развиваться в правильном направлении. У нас ведь очень быстро позабыли, какая Россия была до революции: с сохой и деревянной бороной…

Войну потом часто вспоминали, может, снилась она вам?

Бывает… Причем, такие жестокие, страшные сны, что просыпаешься в холодном поту и думаешь, неужели я опять в плену… Или вот всю жизнь вспоминаю один страшный случай. Когда шли из окружения, в одном месте наш старший сержант отправил меня вперед, чтобы я разведал обстановку, можно ли там пройти: "Перебеги в тот кустарник, посмотри, что там". Я добежал, а там… Столько трупов, столько трупов, наверное, сотни наших солдат… Мы, конечно, обошли это место стороной, но это ужасно, сколько нашего брата погибло… Ведь это только сказать - миллионы, а если подумать про каждого…

И самому не верится, что столько всего пережил, но все живой… Правда, какая это жизнь, почти не хожу уже. Даже в магазин сходить не могу, не то, что воды принести. Вы же видите, что у меня в доме из всех удобств только электричество и газ… По указу президента, мне как ветерану должны бы выделить нормальное жилье, но не выделяют. Я вовремя подал заявление в Горисполком, а там всегда ответ один: "… изыскиваем средства…" Ладно квартиру, даже воду провести мне в дом не могут. Говорят далеко тянуть. Вот и выходит, им тянуть далеко, а мне ходить близко…

Интервью и лит.обработка:Н. Чобану

Рекомендуем

Я дрался на Ил-2

Книга Артема Драбкина «Я дрался на Ил-2» разошлась огромными тиражами. Вся правда об одной из самых опасных воинских профессий. Не секрет, что в годы Великой Отечественной наиболее тяжелые потери несла именно штурмовая авиация – тогда как, согласно статистике, истребитель вступал в воздушный бой лишь в одном вылете из четырех (а то и реже), у летчиков-штурмовиков каждое задание приводило к прямому огневому контакту с противником. В этой книге о боевой работе рассказано в мельчайших подро...

«Из адов ад». А мы с тобой, брат, из пехоты...

«Война – ад. А пехота – из адов ад. Ведь на расстрел же идешь все время! Первым идешь!» Именно о таких книгах говорят: написано кровью. Такое не прочитаешь ни в одном романе, не увидишь в кино. Это – настоящая «окопная правда» Великой Отечественной. Настолько откровенно, так исповедально, пронзительно и достоверно о войне могут рассказать лишь ветераны…

Ильинский рубеж. Подвиг подольских курсантов

Фотоальбом, рассказывающий об одном из ключевых эпизодов обороны Москвы в октябре 1941 года, когда на пути надвигающийся на столицу фашистской армады живым щитом встали курсанты Подольских военных училищ. Уникальные снимки, сделанные фронтовыми корреспондентами на месте боев, а также рассекреченные архивные документы детально воспроизводят сражение на Ильинском рубеже. Автор, известный историк и публицист Артем Драбкин подробно восстанавливает хронологию тех дней, вызывает к жизни имена забытых ...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus