Гершман Матвей Львович

Г.К. - Матвей Львович, Вы ушли на фронт в возрасте 16 лет. Расскажите, как это было?

М.Г.- Я был одержим мечтой стать военным летчиком. В то время в летные училища принимали после окончания девяти классов, и я решился, мягко говоря, на «подлог». Приближалась пора экзаменов на зачисление в Гомельский аэроклуб, а ждать еще пару лет я не желал. Пошел и заявил, что потерял метрики. Родители не одобряли,но и не препятствовали. Записали в новой метрике год рождения-1923, а на самом деле родился я в августе 1925 года. Послали на врачебную комиссию. Я занимался гиревым спортом, так что не выглядел хилым подростком. Старый врач, еврей, сразу понял в чем дело, и говорит - «Зачем тебе это надо?». Я в ответ, мол, авиация, мечта и так далее...Он покачал головой и грустно сказал «Скоро война...».
А через неделю она, действительно, началась. Приходил 2 раза в райвоенкомат, просился добровольцем, а мне отвечают: «Жди до особого распоряжения». Уже 3 июля 1941года собрали нас, 1500 человек, на станции Тереховка Гомельской области и отправили пешим ходом вглубь страны. Было указание Комитета Обороны, всех уроженцев 1923-1926 годов вывезти из прифронтовых районов в тыл для сохранения мобилизационного резерва. Только в редких местах успели это указание выполнить.Нам повезло, под немцем не оставили. Вел нас старший лейтенант, призванный из запаса. Он не разбирался в карте и не имел ни малейшего представления, куда идти и чем нас кормить. Короче, шли по территории Брянской области, ночи проводили в лесу, а утром на крики: «Подъем ! построиться для движения!», многие не выходили, а просто возвращались к себе по домам...Еда, взятая из дому, кончилась через неделю, и мы всю дорогу «побирались» у колхозников. Грязные, завшивленные, голодные, оборванные...Немцы бомбят колонны беженцев, постоянно приходят слухи о диверсантах или о том, что враг уже в Смоленске. Несколько раз и нашу «добровольческую бригаду» бомбили. Было страшно и жутко, когда впервые увидел разорванных авиабомбами людей. Призывники разбегались, особенно белорусы из деревень, но мы, 7 человек с нашей улицы, дотопав до Брянска, решили идти в военкомат и просить о зачислении в действующую армию.
Военком нас обматерил, орал: «... возвращайтесь в Гомель, к мамкам, я пионеров на фронт не посылаю!..». Пришли на вокзал, стоим и молчим, а на перроне эшелон отправляется в Гомель. А мы даже не знаем, успели ли наши семьи эвакуироваться.
Не говоря ни слова, развернулись и пошли на восток. Прошел слух, что таких «резервистов» собирают в городе Орле. Больше месяца шли мы вглубь по российским дорогам, вроде в противоположную от фронта сторону, а вышло, что пришли навстречу войне.
Под Орлом был сборный пункт для таких бедолаг как мы, а там собрано 40.000 человек под открытым небом. Вокруг колючая проволока. Из нашей Гомельской команды до Орла добралась только половина. Все спят на земле, едят сухари, теснота неописуемая, одним словом - все прелести военного лихолетья. Смешно, но первую ночь мы спали на колокольне ближайшей церквушки. Через пару дней начали распределять по воинским частям ребят 1923 года рождения, а кто помоложе отправили дальше в тыл или на окопные работы. Все мои друзья были зачислены в танковые училища, а я уперся, мол, только в летчики! Кстати, из нашей «семерки», кроме меня, все ребята погибли на войне. Прошла неделя, уже начали формировать из нас стрелковую бригаду, как вдруг меня вызывают в штаб и дают направление в Воронеж. Иди, говорят, пилот ты наш, учись на «сталинского сокола». Приезжаю и попадаю в ШМАС-школа младших авиаспециалистов. Все равно, думаю, переведусь в летное училище. Семь месяцев длилась учеба, и после окончания ШМАСа, в звании старшего сержанта, меня направили служить в 239 ИАП, воевавший на самолетах ЯК-1. Полк был в составе Брянского фронта, базировался недалеко от Старого Оскола. В день приходилось обслуживать по 5-7 вылетов,это был тяжелый труд. В полку был штурман,знаменитый летчик Иван Блохин, Герой Советского Союза. Эскадрильей командовал капитан Мальцев.Вот так началась моя фронтовая биография.

Г.К. Как Вы попали в пехоту?

М.Г.- В конце июня 1942 года немецкие танки прорвали оборону нашего фронта. К тому времени в полку не осталось исправных самолетов. Последний пилот полка погиб на наших глазах над аэродромом. Он прижимал к земле немецкий самолет, принуждая к посадке на наш аэродром, немец уходил в отвесном пикировании, и они оба врезались в землю, прямо на взлетной полосе. В тот же день, мы заметили, что все штабные садятся в машины и уезжают. Никто нам ничего не говорит. На краю аэродрома стояли несколько неисправных самолетов «Харрикейн». Смотрим, а их особисты поджигают. Да и машины БАО несутся прочь, в сторону тыла. Я говорю своему другу, механику Горещуку, мол, все драпают, что делать будем? А с 1941 года у многих, на слова «прорыв» или «окружают», или на самое страшное для многих - «немецкие танки обходят!» был уже рефлекс. Нет, не животная паника, а скорее готовность адекватно реагировать на ситуацию, тем более рядом ни одного командира и никаких приказов. Те, кто оставался на месте, ожидая, что в штабах о них вспомнят и дадут приказ на отход, имели два варианта развития событий - или в сырую землю навеки, или в плен. А в основном, бежали по принципу «спасайся, кто может». Первый год войны солдат многому научил. Горещук сказал, что, если сейчас хоть на час задержимся, нам хана, командующий фронтом товарищ Голиков, наши похоронки лично подпишет... Был такой «военоначальник», бывший командир разведки РККА. Вышли на дорогу, ведущую к городу Острогожску. По обочинам раненые бредут, а все машины мимо проносятся. До солдата «серой скотинки», никому дела нет. Подобрал я на земле брошенный новенький автомат ППШ, стоим и «голосуем», - никто не останавливается. Раненые возле нас сгрудились, просят: «Братки, выручайте». Вижу, идет полуторка с крытым верхом, ну я и дал очередь по скатам. Вываливается из кабины старший лейтенант с ТТ в руках, мат на мате, кричит,что у него особое задание, и всех перестреляет и т.д. У них, «полководцев», в такие минуты всегда «особое задание». Я говорю: «Лейтенант, ты свою пукалку в кобуру спрячь, а то у меня в диске 70 патронов, а если раненых в кузов не возьмешь, я тебя здесь и порешу.». Бойцы, пока я с командиром «дружески беседовал», залезли в кузов, и лейтенант, обещая, мне трибунал, расстрел и прочие удовольствия, сказал водителю: «Ладно, поехали». Через 30 километров добрались до переправы, а по мосту пропускают только боевую технику. Сошли мы с машины, а возле моста тысячи бойцов стоят в полной прострации. Река неширокая, всего метров 200 в ширину, сейчас не помню точного названия, приток Дона. Кто вплавь переправляется, кто с разбитых кузовов плот мастерит. А затем начался ад кромешный. Немцы стали беспрерывно бомбить переправу, одна волна бомбардировщиков сменяла другую. Наши зенитки они сразу подавили. Лежим с Горещуком, землю русскую обнимаем, а вокруг нас месиво из людских окровавленных тел. Еще с сорок первого года у меня был опыт, как определить -летит бомба на тебя или будет перелет. Лежали на спине и если бомба отделяется от самолета прямо над тобой - значит, упадет дальше, одним словом,задачка на внимателность Образно говоря, в эти часы, все «небо было черное» от немецких самолетов. Да и перебегать невозможно, солдаты лежат на берегу в «два наката», техника брошенная, трупы лошадей.... Все в лучших традициях лета 1941 года. Мост пока еще был цел, и переправа не прекращалась во время бомбежки.Побежали к мосту и на ходу запрыгнули в грузовик, заградотряд даже не среагировал. А в кузове, мать честная!!!, открытые ящики с запалами от гранат и мины лежат. Если бы хоть одна пуля или осколок попали в машину, от нас бы пыли не осталось. Было такое ощущение, что все немцы бомбят и стреляют только по нашей машине. Отъехали от переправы на полкилометра, спрыгнули...Друг мой пошутил, что я даже не поседел, как был рыжим, так и остался...А перед нами заслон, всех назад гонят... Хорошо, хоть мы с оружием были, а кто винтовки бросил, тех в сторону отводили. Раненых сразу проверяли, искали «самострелов». Наспех сколотили из нас сводный отряд и бросили окапываться возле реки.

К вечеру дали приказ на отход на станцию Лиски. Пока дошли до нее, нас еще три раза пробомбили, и наш отряд половину людей потерял. А навстречу немцам шли сотни танков. Все сразу повеселели, мол не сорок первый год, танкисты немца точно остановят... Только через месяц фашист уже в Сталинграде был...От железнодорожного узла Лиски доехали до станции, которую мы прозвали «Хреновая», там нас снова сортировали и распределяли, и я попал в Борисоглебск, а оттуда в город Солнечногорск на формирование 7-го механизированного корпуса. На этом мой «роман» с авиацией закончился, так как никто нас по прежним частям не возвращал.

Г.К. - Как происходило формирование 7-го мехкорпуса? Как Вы попали на фронт?

М.Г- Что происходило на уровне бригад, мне неведомо, помню только, что в бригаде было нас, примерно, 3 тысячи солдат. Узнали, что я оружейник и назначили командиром взвода крупнокалиберных пулеметов в пулеметную роту 16-й механизированной бригады. Получил звание-старшина. Каждый пулемет весил 180 кг., только станок со стволом 132 кг. А еще щиток, наплечники и т.д.
Скорострельность 600 выстрелов в минуту,дальность стрельбы где-то 2.500 метров,стреляли бронебойно-зажигательным патроном Б-32, каждая пуля весила почти 50 граммов, как у ПТР. Ленты были металлические, по 25-50 патронов в каждой. Ленту надо было поддерживать при подаче,иначе патрон шел с перекосом. На стволе стоял кольцевой визир, можно было стрелять по самолетам, БТРам, пехоте. Даже боковую броню танка наш патрон прожигал, а траки гусениц перебивал начисто. Ставили пулеметы в открытые кузова машин ЗИС. Потом уже, в 1943 году, мы получили американские «студебеккеры». В моем взводе было 4 расчета, всего 22 человека, вместе с водителями. Ротой нашей командовал старший лейтенант Лысенко.Подготовили нас хорошо, ведь боеприпасов для тренировок было достаточно. Корпус числился в резерве Ставки, год мы просидели в лесах, ожидая приказа отправиться на фронт. У меня близкий друг служил в разведвзводе бригады, Володя Афанасьев, так я все время ходил к начальству и просил перевестись в разведку, а мне отвечают, что если совершу что- нибудь геройское, тогда и подумают о переводе. Каждый раз новые слухи, то на Донской фронт наш 7 МК кидают, то на Курскую дугу. Все бойцы оголодали, год нас силосом кормили, три раза в день по черпаку капусты, да хлеба в сутки 600 граммов. Вот весь паек. Все страдали кровавым поносом. Только в августе 1943 года корпус ушел на фронт.Отправили нас на Украину, сначала под Полтаву, потом в район города Кременчуг. Корпус ушел в прорыв и оторвался от наших передовых частей на 60 километров. Последовал немецкий ответный удар, и покатились мы назад.Что творилось, даже рассказывать не хочется...Танки нашей бригады назад отходят, свои же грузовики с дороги сбрасывают, своих же раненых в суматохе давят. Стоим в селе, беру 3-х солдат и говорю расчетам, чтобы нас ждали, а мы пойдем разведаем. Прошли метров двести по селу. А из-за поворота выходят немецкие автоматчики. Кинул я в них три гранаты, ребята из автоматов стреляют, отходим к машинам, а их уже след простыл. Бросили нас товарищи...
Ну, делать нечего, тут и мы побежали. Смотрю, лежит раненый лейтенант, с мотострелкового батальона. Он был кадровый, к нам прибыл с Дальнего Востока, солдаты его не любили за постоянные мелочные придирки. Говорю: «...бойцы, надо спасать офицера, он же коммунист, его же немцы в расход пустят...».
Сержант мне отвечает: «Я эту паскуду на себе не понесу, давай его добьем, иначе не выберемся..». Я его «беру на горло», приказываю, матом крою, кричу, что у офицера дети малые дома и не нам их сиротить. А мне мой солдат говорит- «..ты, старшина, о наших детях подумай..». Опять нам повезло, через 500 метров нарвались на грузовик ЗИС с нашей бригады. Водитель бедный стоит с винтовкой и спрашивает: «... где наши ?» Не рискует в одиночку ехать, там же не разберешь в этой «каше», где немцы, а где свои. Проехали несколько километров, да машина в воронке застряла. Дальше драпали пешим ходом. Но донесли мы этого лейтенанта живым до своих. Пробились, видим по полю несколько сот наших солдат отходят, но скажем так, организованно и солидно, - отстреливаясь. Немцы из орудий стреляют, техника наша горит. Дошли до своих, а там стоит генерал со свитой полковников, в руках пистолеты, орут. Думаю, сейчас шлепнут под горячую руку. Подошел, докладываю-«Старшина Гершман вышел с тремя бойцами». Генерал обложил меня в три этажа, на этом все обошлось. Положили всех в цепь, а в километре от нас немецкие танки. Размазали бы нас в чистом поле гусеницами, но спас не Бог, а танковый полк, приданный корпусу. Незабываемая картина. На головном танке, рядом с люком водителя стоит, командир полка, и показывает экипажам направление движения и куда вести огонь. Рядом с танком снаряды рвутся, а его не задело даже, хоть в атаку пошел, как смертник, не прикрываясь броней. Остановили они немцев в лобовой атаке, нас заменили, а потом началась «раздача». Комбрига, полковника Железняка, сняли с должности, а несколько офицеров «упекли» в штрафбат, за оставление позиций без приказа. Потом нашел свой взвод, стоят хмурые солдаты возле машин,молчат и глаза отводят...Всем жить охота...

Г.К. - Как вы попали в разведку?

М.Г.- В начале сентября 1943 года немцы бомбили район дислокации бригады. Наши пулеметы стояли у штаба. От взрыва, на одной из машин, пулемет перевернуло. Подбежал к ней, командую бойцам - «Романцов,Чикурашвили ко мне!». А штабные руками машут, кричат: «Не стрелять, из -за вас немцы штаб накроют». Подняли втроем пулемет, поставили на место, и я начал бить по самолетам. «Юнкерс» на меня пикирует, стреляет. Вот, думаю, смерть моя пришла, но я его опередил, видимо, попал в летчика. Самолет «свечку» сделал и рухнул на землю. Кругом раздалось «Ура!!!» Представили мня за сбитый немецкий самолет к ордену Отечественной Войны 2-й степени, согласно статуту ордена. Первый орден в бригаде. Ну а я, опять завел свою «шарманку», мол, в разведку обещали отпустить. Махнули они рукой, а я перешел в разведвзвод к другу своему Володе. Евреев в разведку брали охотно, во- первых, знание немецкого языка, (поскольку немецкий и идиш весьма схожи), во -вторых, знали, что к немцам еврей не перебежит и в плен не сдастся. Публика у нас подобралась своеобразная. Был солдат по фамилии Байбуш, с довоенной профессией - конокрад. Был уголовник Перфильев, отсидел до войны в общей сложности 10 лет, все нам про Колыму рассказывал. Командовал разведкой лейтенант Владимиров. Ребята в подавляющем большинстве были комсомольцы и патриоты, люди отчаянной смелости. В разведку все шли сознательно, прекрасно понимая, что век разведчика короток, и смерть или тяжелое ранение ждут нас всех впереди. Гоняли нас к немцам, чуть ли не через каждые три дня. Начинают в штабе обещать, если возьмете немецкого офицера, всех к ордену Боевого Красного Знамени представим. Разок бы сами за линию фронта сходили, посмотрели бы, как германские офицеры толпой стоят и русскую разведку дожидаются, мечтая побыстрей в плен попасть... Разведпоиски готовили основательно, саперы, группа прикрытия и захвата, все, как положено.Успел я сделать 15 выходов, все время в группе захвата. Взяли мы 10 «языков», но все захваченные немцы были рядовые или унтер-офицеры.А вообще, даже после того, как прошло с тех пор 62 года, трудно рассказывать о том, как часовых ножом «снимал» или о четырех рукопашных схватках в немецких траншеях, за время моей службы в разведке. Это запредельное озверение и жестокость...Не хочу об этом вспоминать.
Один раз, послали мен Перфильевым в немецкий тыл, разведать, что за части движутся по дороге. Гул моторов мы слышали за несколько километров.Ночь украинская темная, хоть «глаза выколи», ничего не видно. Нейтралку прошли целыми, хоть нас и обстреляли. В тылу у немцев ползем, темень жуткая, так нас на минное поле и занесло.Тут Перфильев начал психовать, погоны с себя срывает, а свой автомат мне в руки сует. Говорит, что дальше не пойдет, и, вообще, сил у него больше нет, и он идет к немцам сдаваться. Ну не буду же я своего товарища резать.Успокоил его с трудом, а к утру добрались до дороги.

А там сотня машин немецких с пехотой стоит. Еще сутки к своим выбирались. Уже в десяти метрах от наших позиций, Перфильев попросил, чтобы я никому не рассказывал о его малодушии. Я ему говорю: «Ты сам об этом забудь». Вышли, доложили в штабе, нам как водится ордена посулили. Нас с ним уже похоронили, каждый свою версию выдвинул, то ли мы на минах подорвались, то ли Перфильев меня убил, а сам к немцам перешел. В другой раз пошли в немецкий тыл, взяли «языка», но на обратной дороге заплутали и вышли на участке соседей. Немцы нас обнаружили,стреляют в догонку. Встали в рост и бежим. Тут по нам свои из пулеметов вдарили. Двоих по ногам задело. Хорошо, хоть разобрались быстро, иначе бы наша группа в полном составе «погибла, выполняя воинский долг», как говорится. В разведке такая смерть часто случалась. Когда начались бои за Кировоград и на Криворожском направлении, наша бригада уже была почти полностью выбита. На последнем издыхании захватили станцию Батызман. От бригады, в середине декабря 1943 года, оставалось человек 200-250, считая тыловиков. Из разведки было всего 8 человек, остальные к тому времени убыли в «Наркомздрав» и в «Наркозем». В роте ДШК осталось всего три пулемета, а офицеров вообще не было. Лысенко в батальон к мотострелкам забрали.. Вызвали меня и приказали принять остатки роты под командование. Утром 19 декабря 1943 года бригада держала оборону как простая пехота. Перед нами была лощина. Слышим рокот танковых моторов, все напряглись, ведь у нас даже пушек не осталось. Правда, на краю села стояли две САУ, но не из нашей части. Штаб бригады стал сворачиваться. Машины заводят, ППЖ комбрига уже «откланялась». Побежал я вперед по пустой траншее разведать, что там творится, а в лощине немцы для атаки накапливаются. Насчитал 11 танков, вылез из траншеи, и в это время рядом снаряд разорвался. Левое предплечье перебило, кровь идет, я сразу ослаб. Бегу к своим и боюсь, что если сейчас упаду и сознание потеряю, то попаду в плен. Снега в рот напихал, чтобы побыстрей очнуться. Пистолет на бегу достал, чтобы застрелиться успеть.Добрался до ребят, а бинтов нет ни у кого. Хорошо, у меня под шинелью был ватник одет. Так клочья ваты в рану вбило, и кровь остановилась. Потом ремнем руку повыше перетянул, вроде полегчало. Командую « К бою!» Бойцы говорят-«...уходи,командир, ты же ранен...». Нет, думаю, хватит, набегался, пришел и мой черед в землю лечь. Бой был страшный...
Из командного состава бригады с нами остался только начальник штаба подполковник Егудкин Хаим Лейвикович. Он самоходки к нам подтянул, они нас и выручили, подбили 6 немецких танков, а потом у них снаряды кончились. Опять повезло, немцы отошли на исходные позиции. Тогда же, на моих глазах, заполнили на меня представление на орден Отечественной Войны 1-й степени, за то, что «будучи ранен, не оставил поле боя,отражал атаку, проявил, отличился», и так далее.
Нашелся фельдшер, перебинтовал меня. Комбриг вернулся и приказал помпотеху-«Бери машину и вези раненых в санбат». Помпотех наш был славный человек. Сидит рядом в машине и говорит мне -«Везучий ты, Матвей, живой остался, скоро три ордена получишь». Я в ответ сдуру ляпнул: «Так вы бы по тылам не ошивались, глядишь и себе награду бы заслужили». Он только засмеялся. На мне была кубанка из серого каракуля, похожая на папаху высшего комсостава. Подарили одному украинцу ведро меда, а он нас, разведчиков, кубанками отблагодарил. Едем, а по дороге стрелковый полк идет с развернутым знаменем. Помпотех снял с меня шапку, машет ею и кричит -«Посторонись орлы, раненого полковника везу!» Все расступились, и мы проехали, «веселясь», что снова живы. Привезли меня в медсанбат, и назад я в бригаду уже не вернулся. А из трех вышеупомянутых орденов получил только первый, «самолетный», и то вручили его мне в 1950 году. После войны я искал Владимира Афанасьева. На мое счастье, он выжил, имел два ордена Славы, помимо других наград. Встретились с ним и дружили долго и крепко до моего отъезда в Израиль. А потом уже только письма....Через 30 лет, после Победы, получил приглашение на встречу ветеранов корпуса. Нас тогда еще много было живых ветеранов... Стоит Егудкин, на пиджаке у него орден Ленина, четыре ордена Боевого Красного Знамени, и еще полный «иконостас». Он с лета 1944 года и до конца войны нашей бригадой командовал. Все к нему подходят, руку жмут, кто в форме,честь отдает. Я стою в сторонке, стесняюсь подойти. Сколько тысяч человек прошло через нашу бригаду за время войны, вряд ли он меня вспомнит... Егудкин сам меня увидел, узнал и зовет к себе: «Вперед, разведка». Подошел к нему, обнялись. Он смотрит на мои регалии и спрашивает -«Где орден за декабрьский бой?». Отвечаю: «Ищет, наверное». Он снова -«В архив наградной обращался?» Так я ему всю эпопею свою послевоенную вкратце поведал, и доверительно сказал в конце, что я с советской властью переписку окончил. Он только головой покачал и говорит: «Держись, Гершман, главное живой остался!». Бригада наша,16-ая механизированная, прошла с боями пол- Европы и закончила войну в Маньчжурии, добивая японцев.

Г.К. -Что было с Вами, после ранения?

М.Г.-Попал в госпиталь в город Березники, в Пермскую область. Лежал там 4 месяца, начался остеомиелит кости, да и кости срослись неправильно. Пришел к начальнику госпиталя, умоляю о выписке, объясняю, что хочу вернуться на фронт. Он подает мне табуретку и требует, чтобы я, ее поднял на вытянутой руке. Куда там, рука слабая стала совсем. Военврач спрашивает -«Как же ты окоп себе выроешь с такой рукой?» Короче, пообещал, что как наши его родной город Одесса освободят, тогда он меня и выпишет. В марте 1944 года пришли «сватать» выздоравливающих бойцов в пехотное училище. Пришел я на мандатную комиссию, все о себе рассказал, только не приняли, до сих пор не могу понять причину отказа. Хотя я даже радовался,что в тылу снова голодать не придется, да на плацу маршировать. 9 апреля передали по радио, что Одесса наша, я снова к начальнику. Он от слов своих не отказался,и уже через неделю я попал в запасной полк, а оттуда, с маршевой ротой, прибыл в 88 гвардейскую стрелковую дивизию в 8-ю Гв.Армию, генерала Чуйкова.

Г.К.-Правда ли, что немцы называли эту дивизию «дикой»?

М.Г-Да,это так. Немцы выставляли против нас только дивизии СС. На висленском плацдарме мы бились с дивизией «Геринг», под Ковелем с дивизией «Викинг». Наша 88-ая Гв. СД была сталинградской закалки, но к лету 1944 года в стрелковых ротах уже не осталось солдат - участников боев в Сталинграде. Комбаты, как мне рассказывали, в большинстве своем, были ветераны дивизии. Назначили меня командиром стрелкового взвода и повезли наш полк в эшелонах под город Сарны Ровенской области. Особисты провели инструктаж в ротах, довели до нашего сведения, что в Ровенских лесах сосредоточены десятки тысяч бандеровцев. Было запрещено отходить от теплушек. Но черт меня дернул, на каком-то полустанке удалиться метров на сто от вагонов. Хотел набрать сена из стога, чтоб спалось на вагонных нарах помягче. Беру в руки охапку, и вдруг, двое штатских с винтовками. Говорят без украинского акцента: «Стоять, милиция! Пройдемте с нами». Хорошо думаю, сейчас разберемся, что им надо. Прошли двести метров до ближайших хат, заходим в пустой дом, интуитивно чувствую, что-то здесь не то. Задний «конвоир» на меня набросился, начал душить. Изловчился, просто выскользнул из своей новой английской шинели, она у него в руках осталась, и вцепился в винтовку его напарника. В разведке приемам научили, сделал я ему подножку, он и упал, а винтарь я перехватил. Двинул обоим несильно прикладом по голове, а стрелять в них боюсь, вдруг они и на самом деле из милиции, просто произошло недоразумение, и меня приняли за диверсанта? Связать их не догадался. Прибежал назад к эшелону. Голова моя разбита, кровь идет. Ротный спрашивает, что случилось, я объяснил. Побежали мы толпой к тем хатам, а бандеровцев след уже простыл. Начальнику эшелона доложили, он на меня наорал, но обошлось без наказания за нарушение приказа. Вот так мог и погибнуть глупо. После пошли пешим ходом на Ковель, пополнили роты жителями Одесской области. Кого там только не было, и бывшие полицаи, и «примаки» из кадровой армии «три года на печи пролежавшие», и юнцы восемнадцатилетние. Всех, кого полевой военкомат отловил - сразу к нам. Выделили 5 дней на подготовку молодого пополнения.Наша рота достигла почти полного списочного состава - 108 человек. Немецкая оборона под Ковелем была построена из шести поясов. Доты, дзоты, траншеи полного профиля, ловушки для танков, все построено по последнему слову фортификации. Вся нейтральная полоса была нашпигована минами. Была еще одна интересная деталь. Посередине нейтралки протекал ручей, и мы, и немцы тропу к нему разминировали и ползали воду набирать. В друг друга не стреляли, сталкиваясь по разные стороны ручья. Только смотрим с ненавистью, но «джентельменское соглашение» о ненападении соблюдали. Иначе воды не достать. До этого копали ямы,а в них болотная жижа. А потом нагнали на наш участок «тучу» артиллерии, говорили, что 300 стволов на километр наступления. Сам видел, как комдив Панков с маршалом артиллерии Вороновым проверяли дивизионы, выдвинутые на передний край. 18 июля получаем в 4 часа утра приказ, оставить в окопах шинели и вещевые мешки, взять по два боекомплекта и подготовиться к атаке, следуя вплотную за огневым валом. Только забыли с нами учения провести -атака за огневым валом!

Придали радистов-корректировщиков для связи с артполками. Слева и справа от нас выдвинулись «шурики»,- штрафные роты. В пять часов утра дали залп «катюши», а потом вся мощь артиллерии ударила по немцам. В воздухе наши штурмовики ИЛ-2 немецкие позиции перед нами «утюжат». Через 30 минут и мы пошли. Вся земля перед нами была перепахана снарядами. Немецкий огонь был сравнительно слабым, мы ждали, что они нас сметут пулеметным огненным шквалом, но вот страшный и горький случай. Рядом со мной, в цепи, шел наш комбат, майор, красавец, осетин по национальности. Ему разрывная пуля разворотила плечо.Он посмотрел на рану, да и выстрелил себе в рот из пистолета, видимо не хотел страдать на госпитальных койках... До сих пор не пойму его поступок. Мы стоим ошеломленные увиденным, а останавливаться нельзя. Добежали до первой немецкой траншеи. А траншеи немецкими трупами завалены, а те кто из «фрицев» жив --, так все оглушены и контужены, никто не сопротивлялся. Мы и порадоваться не успели, как по нам своя артиллерия ударила. От роты только 38 человек в строю осталось, после «подарка» от своих. От радиста только голова осталась, а тело в клочья, вместе с рацией. Ракетами себя обозначили, пушкари огонь вглубь перенесли. Жутко было. Понимаете... А сзади штабы нас подгоняют -«Вперед!». И так четверо суток без сна, непрерывный бой! На ходу спали. Штрафников, соседей, начальники погробили в полном составе, а мы гвардейцы за эти дни прорвались к Бугу, пройдя 70 километров. Перед переправой через Буг в роте было девять человек!!! Сапоги мои сгорели,так я последние два дня боев, воевал в портянках, привязанных к ногам бечевкой. С убитых я никогда ничего не брал и не снимал...Мост через реку был наполовину уничтожен, саперы натянули тросы между уцелевшими опорами моста, и по ним мы переправились. За Ковельский прорыв меня представили к ордену Красной Звезды, его я тоже получил уже после войны.

Г.К. -Расскажите о боях в Польше? За что Вы получили первый орден Славы?

М.Г.-24 июля подошли к Люблину. Танки 2-й ТА вошли в город, а нашу дивизию срочно кинули освобождать лагерь смерти Майданек. Еще дымились печи крематория. Освободили мы всего 1.200 узников, их немцы добить не успели.Там лежали тысячи трупов...Бараки длинные такие, окрашены в зеленый цвет. Склады одежды,волос, химикатов... Скелеты обтянутые кожей на земле лежат. Как вспомню...
Подошел к старушке одной, освобожденной нами узнице, и говорю: «Не плачь бабушка, теперь жить будешь». Она отвечает: «Да мне всего 23 года...» Я смотрел на весь этот кошмар и думал о своей семье, с июля 1941 года я не знал, что с ними, живы или погибли в гетто.За три дня до освобождения концлагеря, взяли мы в плен власовца. Обычно их на месте кончали. А этот был совсем парнишка молодой. Сказал я тогда бойцам: «Пусть идет в плен, не трогайте...» Когда стоял возле печей, то пожалел о своем добродушии. Примерно двое суток мы прочесывали лагерь и его окрестности, добивали охранников эсэсовцев. Дальше перебросили нас в Люблин. Ждали, когда нас сменит Армия Войска Польского. Устроили парад, генерал Берлинг, польский командующий на белом коне прогарцевал, прошли батальоны в конфедератках. Цветы, операторы фронтовой кинохроники, полный ажур. А нас в сторонку, словно мы в Люблин туристами пришли. Кстати, у поляков почти все офицеры были русские и евреи, переведенные к ним из Красной Армии, это потом в Польше они «панов» намобилизовали, а летом 1944 года Народная Польская Армия выглядела как советская дивизия, переодетая в чужую форму. Солдаты наполовину были «советского разлива», украинцы и белорусы. Повели нас к Висле, перед переправой получили пополнение. Ротные за голову схватились. Половина будущих гвардейцев «западники», вторая половина «елдаши» - так в шутку называли призванных из Средней Азии. Про «западников», скажу честно, может кому -то это и не понравиться. Они воевать не хотели, да и прислали к нам каких-то хилых и кривых мужиков. Был, правда, один хохол по фамилии Максимов, громила под два метра ростом. Ему пулемет вручают, а он говорит: «Командир, у меня сердце слабое, если снаряд рядом разорвется, я же сразу помру..» Мы «охренели» от подобного откровения. Ничего, жизнь заставила, попривык наш «медведь», а уже потом, в обороне, косил Максимов «гансов» из пулемета даже с явным энтузиазмом. После войны, когда я в сталинских лагерях сидел на Воркуте, так у нас было много бывших бандеровцев, все как на подбор, здоровые лбы. Но откуда набрали эту «инвалидную» команду?
Насчет солдат из Средней Азии, скажу следующее. Мой новый ротный, еврей из Одессы, войну «ломал» с октября сорок первого, был четыре раза ранен. Так он сразу сказал, что мы замучаемся «нацменов» в атаку поднимать, а если кого- то из них ранило, так весь «кишлак» возле него собирался, а немец в это время одной миной всех накрывал.Узбеки русским языком почти не владели, команды понимали с трудом. Если бы в обороне стояли, нашлось бы время этих бойцов к войне настоящей подготовить, но нам предстоял бой за плацдарм! Если «елдаш» выживал после пары боев, то потом воевал, как правило, неплохо. А казахи вообще становились добрыми солдатами. Это мое сугубо личное мнение, если кого задел, прошу извинить. Русских солдат Сталин с сотоварищами истребил в первые два года войны, так в конце войны призывали, что под рукой было. Например, перед боями в Берлине, пополняли нас молодежью 1926 и даже 1927 года рождения, а также бывшими военнопленными, только что освобожденными из немецких лагерей, которые даже не успели пройти проверку у особистов. Войну в пехоте заканчивали ребята 1925-1926 года рождения, старшие призывные года уже основательно повыбило. Ладно, вернемся к Висле. Начали плоты делать, лодки искать. Прибежали политотдельцы, призывают воевать геройски, одним словом,- «вдохновляют». Агитатор полка листок из блокнота вырвал, я на нем написал заявление в партию: «Если убьют, прошу считать меня коммунистом». Тогда я еще верил в светлые идеи Октября.
Перед каждым форсированием я с жизнью прощался. Плавать не умел. Если через Днепр на понтонах переправлялись, хоть и под бомбежкой, но уже на завоеванный передовыми частями клочок земли на другом берегу. А здесь первыми, да еще на плотах...Даже, если кто и был пловец отменный, все равно в сапогах и с оружием выплыть не мог, тонул. Ширина Вислы перед нами больше километра, глубина до тридцати метров. Комиссары нам рассказывают, что немцев на том берегу мало, мол, все резервы они под Варшаву бросили. А вышло совсем не так. Переправлялись всем полком одновременно, на рассвете. А тут и немецкие бомбардировщики на нашу голову. Бомбили нас «чемоданами». Летит такой ящик, а из него мелкие бомбы сыпятся. Сбросят бомбовой груз, а потом пулеметами «стригут». Прямо «по головам ходят». Кто доплыл до противоположного берега, падал обессиленный у кромки воды, а сверху, с бугров, по нам пулеметчики долбят, оставаться на месте нельзя ни на секунду. Насилу бойцов подняли и вперед. А там -«здравствуйте», через сто метров еще одна речушка, хорошо, хоть неглубокая на мое счастье. Перешли ее по горло в воде. А нас в это время немцы «выкашивают», если кто раненый падал то сразу захлебывался. Поначалу плацдарм был километра два глубиной, а потом постоянно шли бои за его расширение. Продвигаемся, смотрим кусты помидорные. На них помидоры красные, крупные такие. Десяток бойцов к кустам подбежали. Кто- то первый помидор сорвал, а там мина прыгающая. Ее называли «лягушка», если эту мины трогали, она отлетала в высоту на метр и маленькими металлическими шариками всех косила. Вот так сразу полвзвода потеряли. Перед нами высота, немцы стреляют так, что головы не поднять. Ротный рукой знак подал, мол, подымай своих. Вскочил, пинаю ногами «елдашей», ору: «Вперед...Вашу мать...», а по нам огонь такой, что слов, даже сейчас не могу подобрать, чтобы про эту жуть рассказать. Каску я на переправе потерял, был в пилотке.У моих ног пулеметные очереди фонтанчики земли высекают. Пилотку с меня пулей сбило. Залег, ползу к ротному. Бойцы окопаться пытаются. Кто приподнялся, тех сразу насмерть. Комроты говорит: «Матвей, давай еще раз, мы у немцев как на ладони, через пять минут всех добьют». Пошли снова в атаку, Бог сжалился, выбили мы гадов. Заняли высотку, окопались, командир народ пересчитал. Шестнадцать человек нас осталось...Бомбили нас день и ночь. Причем крупными бомбами, от каждой воронка метров восемь. Земля песчаная, траншеи осыпались. Многих солдат завалило землицей...Появляется пьяный комбат, бывший танкист, не пойму, как он в пехоте очутился. Матерится, каждое второе слово «по матушке». Начал мне расстрелом угрожать, за то, что окопы не восстановили. Ротный пришел и говорит комбату: «...Пошел на хер, еще раз в роте появишься, самого пристрелим...». Через неделю этого алкаша-танкиста контузило, и его через реку в тыл эвакуировали. Вот такой момент занимательный.

Примерно через неделю фронт на плацдарме встал, но мне пришлось еще полтора месяца на нем воевать, пока не ранило. Все наши попытки расширить плацдарм были неудачными, только людей зря теряли. Плацдарм к тому времени был километров десять глубиной, а может и больше. Помню несколько немецких танковых атак, до наших окопов танки не дошли, артиллеристы спасли, пожгли их, а вот соседний батальон танки раздавили. А так, каждый день артобстрелы, бомбежки, мелкие стычки. Мы, копны сена, стоявшие перед нами, сожгли, и все время из пулеметов огнем друг друга поливали. Без передышки, мы немцев, а немцы нас. Потом уже «по часам воевали». Снайпером я там заделался.Один раз лежал в засаде напротив немецкого охранения. Первым выстрелом промахнулся. Немцы из окопчика лопатку саперную выставили, она на солнце блестит. Не стреляю, жду. Они дальше каску над бруствером подымают. Не реагирую, наблюдаю через оптику. Немец чуть голову приподнял, решил обстановку оценить, я его и срезал. Товарищ его начал тело оттаскивать, привстал, так его тоже в «небесную канцелярию». А у третьего нервы сдали. Вскочил в полный рост, строчит из автомата в белый свет. Одним словом, счет: «три -ноль» в нашу пользу. Назад приполз. Винтовку снайперу нашему отдаю и говорю: «Коля, не вздумай сейчас охотиться, сиди в траншее». В блиндаж завалился, а немцы нас начали минами забрасывать. Через десять минут сообщают, что снайпера нашего убило. Полез он вперед, зря меня не послушал. Всего за войну, из снайперки, у меня 27 попаданий по врагу, а убил или ранил, сказать точно не могу. Надеюсь, что убил. Кстати, немецкие снайпера были мастера своего дела, для нас они были сущее наказание. Не давали вздохнуть спокойно. Сколько они нашего брата положили...Это только в кино, на передовой все с орденами ходят. Никто медали на гимнастерке не таскал. Снайпера на на блеск металла на солнце реагировали моментально и били без промаха. Все награды таскали в карманах, в основном в пустых кисетах.
На плацдарме было очень тяжело с водой и провиантом, только боеприпасов было навалом. Вши заедали со страшной силой. С табаком было слабовато, наши курильщики здорово страдали без курева. В ротах было по двадцать-тридцать человек, пополняли нас беспрерывно, а толку мало. Однажды ночью, втроем поползли к немцам, вырезали пулеметный расчет, а пулемет к себе притащили. Ходили потом гордые, с довольными рожами. Только вы не подумайте, что я один всю Вторую Мировую выиграл. Просто, что было, то было. «Кому война, кому хреновина одна».
Довелось мне на Одере и танк немецкий подбить из трофейного «фаустпатрона»
И еще много чего довелось. Я жил войной, для меня это было, ну скажем так, -«любимое ремесло», пусть это странно прозвучит. Выжить я не надеялся, и все торопился побольше немцев убить, чтобы за родных отомстить. Да и Родину я любил, это не просто «красное словцо». За бои на плацдарме меня представили к ордену Славы. Ладно, будем «закругляться» с Вислой.
В октябре меня ранило пулей в ногу. В санбат приволокли, а потом дальше в тыл. Думал ранение легкое, но пошли трофические язвы, привезли в госпиталь, в город Пружаны, недалеко от Бреста, там я три месяца кантовался. Выписали в запасной полк, стоявший в Бресте. Гвардейцев должны были возвращать по своим полкам, была такая привилегия, оформленная специальным указом для гвардейских частей. Но это на бумаге, а в действительности... В январе 1945 года, посадили нашу маршевую роту в эшелон и привезли в качестве пополнения в 295 Херсонскую Стрелковую Дивизию. Попал я в 1040 СП. Дивизия готовилась к броску через Одер. Вот так я ступил на немецкую землю.

Г.К. - Расскажите подробно о боях на одерском плацдарме.Что особенно запомнилось?

М.Г.-Да вроде все как обычно. За четыре дня до форсирования принял взвод. Все солдаты были уже с фронтовым опытом. Дивизией командовал Герой Советского Союза Дорофеев. Полком командовал подполковник Козлов, тоже Герой Союза. Ходил с черной бородой, выглядел, -как витязь из сказки. Бойцы его уважали. Человек он был смелый, простых солдат не чурался. Меня он прозвал -«красный старшина», за цвет волос. Это сейчас я седой, а в молодости была рыжая шевелюра. Командир роты был вояка со стажем, имел два ордена Красной Звезды.
Перед форсированием пришли политруки, проводили с нами беседу на тему -«Как ты будешь мстить врагу». Покрутились среди нас и смылись шустренько. Вечером пошли мы к реке. Лодки уже готовые стояли. Вдруг приказ, всем назад. Оказывается, что одна сволочь к немцам перебежала и они знали место и время переправы. Хотя, какая разница, у них по всему берегу была сплошная, довольно крепкая оборона.Через день, на рассвете, начали переправляться. Первый батальон в тишине сел в лодки. Над рекой туман, мы думали, может повезет ребятам, переплывут незаметно. Одер река широкая, да еще разлилась в пойме. Где-то на середине реки, немцы открыли огонь, а дальше по «обычному сценарию». Высадились, захватили, удержали и тому подобное. Мемуары полководцев читаешь, такое впечатление, что просто игра в «Зарницу», а не переправа через Одер. А там столько крови пролито...Вы когда- нибудь слышали крики десятков тонущих людей... На плацдарме когда держались, немцы нам по громкоговорительной установке- «песни гоняли». Начнут с «У самовара я и моя Маша» или «Красноармеец был герой, на разведку боевой», а потом сволочь какая-то, наверное власовец, на чистом русском языке начинал пропагандировать-«Вы пришли на немецкую землю по колено в крови, по трупам своих товарищей. Берлин всегда будет немецким».А мы в ответ стрельбой отвечали из всех огневых средств...Потом были бои на Кюстринском плацдарме. За эти бои, я второй орден Славы и получил. Все началось с того, что «влюбился» я в «фаустпатроны». Все время лазил по немецким траншеям и собирал «фаусты». Позже мои бойцы к поиску подключились. Так я постоянно тренировался в стрельбе из «трофея». Брали мы немецкий городок, а у них, на высотке, дом стоял двухэтажный, как бы в стороне. Со второго этажа, два пулемета нас расстреливали в упор. Спрятаться нет никакой возможности - местность открытая. Бойня, одним словом...Артиллеристов наших рядом не было. Пополз с двумя «фаустпатронами» к дому. Метров тридцать оставалось, думаю - все, надо стрелять. «Фауст», вообще на сто метров бьет, но лежа на земле из него не выстрелишь, сразу спину спалит. Придется вставать...Оплакал я себя заранее. Встал, успел два раза выстрелить, и опять же повезло, оба раза попал точно. Пулеметы замолчали. Бойцы дом зачистили, тихо стало вокруг. Фляжку со спиртом мне в руки сунули.Выпил половину фляжки, даже не захмелел поначалу. С того дня, у меня какая-то «подленькая» надежда появилась, что доживу до конца войны.
Через неделю танк Т-4 подбил, тоже из «фауста». Пошел «фарт». Хотя бои были тяжелые. Немцы на своей земле дрались до последнего патрона.Только дети и старики из «фольксштурма» сдавались, а кадровые вояки стойко держались. Сдались они в плен только по приказу, после капитуляции гарнизона Кюстринской крепости. Как то взяли немца в плен и спрашиваем его -«Что не сдаетесь, все равно вам «крышка», окружили мы вас намертво, никто не прорвется». Немец отвечает -«Мы бы сдались, да власовцев боимся, они нас на прицеле держат». Да и заградотряды немецкие похлеще наших были. Кого из своих дезертиров ловили, сразу вешали. Я эти «гирлянды» пару раз видел. Мы пленных немцев не расстреливали, на эту тему был жесткий приказ. А власовцев убивали сразу на месте.Вспоминается вот еще какая вещь. Отъелись мы там, впервые за всю войну ходили сытые. Немецкое население убежало на запад, дома брошенные стояли. В подвал спускаешься, а там - окорока, соленья, сало, варенья, консервов всяких-«море разливанное». Походные кухни ночью приедут на позицию, так мы «подначивали» повара, мол, что за «хвойные опилки» нам приготовил. Корова бесхозная приблудилась. Был грех, зарезали мы ее. Многие бойцы мяса жареного впервые с начала войны поели. Сидим, уплетаем «буренку», и вспоминаем, как в 1943 году топором хлеб мерзлый разрубить не могли. Или другой «деликатес» многие вспоминали: гнилую картошку выкапывали, и из нее «блины» пекли на саперных лопатках.

Там же застала меня радостная весть. В январе 1945 года писал письма в Гомельскую область, в райсполком и военкомат, пытался узнать о судьбе семьи.
Через два месяца после этого, идем маршем, вдруг бежит за нами полковой почтальон и кричит -«Гершман !Пляши!». Сразу три письма.Живы мои родные! Родители вернулись из эвакуации из Казахстана. А братьям моим тогда было 15 и 17 лет. Они на танковом заводе работали токарями. Им какой-то «очевидец» рассказал, что видел, как меня убили в Сталинграде в 1942 году. А я вот живой.
Настроение у всех было приподнятое, шли к Берлину.Если раньше кто -то в задушевной беседе и скажет -«Эх, хоть бы ранило, в госпитале бы повалялся», то весной 1945 года все разговоры были о том, чем после войны займемся. Ну и две «вечные темы» - женщины и жратва.
Рядом с нами к Берлину танки лавиной идут, все дороги техникой забиты.Воюй на здоровье. А потом, как в песне -«Последний бой, он трудный самый».

Г.К.-Расскажите о боях в Берлине.

М.Г.-Давайте сразу определимся. Вы просили,чтобы я говорил, как все было на самом деле. «Правду войны» хотите? Хорошо...Тем более, мы не на митинге, посвященном празднику Победы...Сколько солдатской крови пролили в тех боях, до сих пор никто не знает. Кидали нас в «мясорубку» без малейшей жалости. Историки цифрами по сей день «играют». Поймите, я был «Ванька-взводный», войну видел не на оперативных картах и не в тыловом обозе. Меня смерть каждый день в гости ждала, да я, видимо, тогда опоздал. Мне, всякие гениальные стратегические и тактические замыслы никто из полководцев не докладывал.Я прошел от Зееловских высот до Бранденбургских ворот- самый кровавый свой путь за всю войну.Две недели в бою, в составе штурмовых групп. Поэтому, имею право сказать, что если в те дни и был ад на земле, то ад находился в Берлине. Это в штабах на гармошках играли, да за победу выпивали. Всего не буду рассказывать, хватит вам нескольких эпизодов. Есть такая пословица -«Больше всего врут на войне».Так слушайте правду. Хотя, начнем с информации, за достоверность которой, я не ручаюсь. В лагере сидел с одним бывшим офицером разведотдела армии. Так, с его слов, 15 апреля немцы взяли «языка»-офицера и он сообщил им час начала наступления и «гансы» все войска отвели вовремя в тыл. Когда начальство с «прожекторами баловалось», в передовых немецких траншеях было только боевое охранение... Но встретили они нас смертельным огнем. Был у нас солдатик 18 лет. Перед наступлением рассказал, что его три брата уже погибли на фронте, и он у матери один остался. Думаю, как сохранить этого бойца. Приказал от меня ни на шаг, а главное, как в атаку пойдем, держаться только позади танка, вплотную к корме. Трудно описать ощущения испытанные мной, когда пошли вперед. Свет прожекторов, небо черное над нами, канонада такая, что оглохли все сразу. Так у парнишки этого, обмотка распустилась.Он на мгновение остановился, чтобы ее поправить и сразу пуля в сердце.Тоскливо мне стало. Не уберег я его...Два дня мы на этих высотах бились. Сержант,с моего взвода, лежит в воронке рядом и говорит мне, что так только в 1942 году под Ржевом людей гробили. Танки наши рядами стояли сгоревшие. Пройти они не могли, немцы на всех направлениях, рвы с водой сделали.Танкисты на склонах остановились и их как в тире истребляли. Прорвались мы к концу второго дня. Все роты перемешались, командиров, почти всех из строя вывело. Помню, ворвались на железнодорожную станцию, а нас из зениток «крошат». Подошли танки ИС-2. Снова живем...
20 апреля сформировали штурмовые группы. В нашей группе было человек пятьдесят. Огнеметчиков нам дали, взвод пушек из полковой батареи и прикрепили взвод танков. Даешь Берлин! Десять дней уличных боев... Из каждого окна и подвала по тебе стреляют, грохот кругом неимоверный. На каждой улице баррикады, куски от стен на головы рушатся. Снайпера свирепствуют.
Потери дикие, каждый день группы пополняют, сливают между собой, а к вечеру все равно нас меньше половины оставалось. Театр какой-то захватили, еще бой идет, а я от усталости к роялю, стоявшему в центре зала, прислонился и сразу заснул. Бойцы смеются: «Наш старшина - пианист...» Стены комнат в домах «фаустами» пробивали и так шли дальше. Про рукопашные не буду рассказывать...Танки наши подбили. Я раненого механика из люка вытащил, на спину взвалил, отбегаю от танка, а в это время танкиста пулеметной очередью прошило. Выходит телом своим меня прикрыл. Последний танк нашей группы получил снаряд, от вкопанной в землю «пантеры». Башня от Т-34 отлетела и своим весом еще несколько бойцов насмерть задавила. Вот такая война там была. Я эту Унтер-ден-Линден, до сих пор по ночам вижу. Снова нас объединили с другой штурмовой группой, разведчиков дивизионных подкинули и опять вперед. Бьемся за здание какое-то, дым кругом, смрад, а потом рассказали, что брали мы -министерство иностранных дел, национальный банк, министерство пропаганды.
Довелось мне и берлинском метро водички похлебать. В фильме «Освобождение», то что в метро творилось, показано довольно честно. Мы, правда, там тоже стреляли налево и направо. То, что я там не потонул -, иначе как чудом,- не назову.
1 мая вышли к рейхстагу, если я правильно запомнил, на Вильгельмштрассе, здесь самый страшный бой был, там много наших ребят поубивало. Не сдавались немецкие гады. Там, в конце боев, одни войска СС были, а они сопротивлялись до последнего. В рейхстаг зашли когда бой в здании затихал, только в подвалах еще шла стрельба. Даже радоваться сил уже не было.
Вот такой кровью брали Берлин...Это я вам не содержание фильма ужасов рассказал...Расписался на стене рейхстага -«Гершман из Гомеля».
На этом для меня война закончилась.

Г.К.-За бои в Берлине Вас представили к ордену Славы первой степени. Почему Вы не получили эту награду?

М.Г.-Когда наградной лист заполнили, даже распорядились новый комплект обмундирования выдать. Жди, говорят Гершман, первую степень ордена Славы только Верховный Совет дает. Потом пошла гарнизонная служба в Берлине. Ордена я даже не ждал. Сколько за войну народу к наградам представили, вы что думаете, все получили заслуженные ордена и медали? После войны, был даже приказ по дивизии - всех воинов, участников боев и получивших ранения, которые не имеют наград - представить к наградам. Знаете сколько таких солдат набралось!?! В пехоте еще надо успеть медаль человеку вручить, пока его не ранило или убило.

Гершман Матвей Львович 1945

Несу службу спокойно, далеко не загадываю. Послали наш взвод на охрану хлебзавода. Мой солдат видит, как немкам, работницам завода, дают по «кирпичу» белого хлеба. Солдат, попросил буханку хлеба для нас у майора-интенданта, заведовавшего этой «богадельней». А в ответ услышал «Пошел вон!». Подхожу к этому майору и спрашиваю -«Что же вы, товарищ майор, воину- освободителю, награжденному двумя медалями «За Отвагу», хлеба не дали, а немецким б..... всем по буханочке отвалили». Он орет -«Молчать! Под трибунал! Как с офицером разговариваешь!» Ну я тоже сорвался, дал очередь из автомата в воздух и командую немкам -«Всем положить хлеб назад!». А майору сказал: «Давись, товарищ начальник нашим хлебушком». Развернулся и ушел назад к своим солдатам. Был бы я постарше, может и не поступил так, но молодой был и... Ночью меня особисты арестовали. Пришили - «покушения на офицера» и прочее...Ордена и погоны сорвали, часы швейцарские забрали, особист даже не постеснялся их на свою руку сразу примерить.

Через неделю трибунал. Дали семь лет, с поражением в правах, но с сохранением правительственных наград. Из партии заочно исключили. Никто из командиров не заступился. Кто, ради еврея, с особым отделом «собачиться» будет? И поехал я, «Сибирь от снега очищать». Под Воркутой, первые два года на общих работах, вечную мерзлоту ломом долбил. Но выжил снова. Мой семилетний срок зеки называли «детским», мол,- «на одной ноге отстоять можно». Писал я Швернику, министру обороны - все бесполезно... Хорошо, что мать, наняла в Гомеле гражданского адвоката. Он, написал прошение о помиловании на имя главного прокурора Группы Советских Войск в Германии, и мне «скостили» четыре года. Редчайший случай в те годы. Я уже «доходил» на каторге от непосильного изуверского труда, когда бумага от прокурора пришла в лагерь. Начальник лагпункта вызвал к себе. Листает мое дело, спрашивает где я воевал, как с нормой справляюсь. А я с голоду шатаюсь. Он спрашивает -«Ну, что, еще годик у нас продержишься?». Головой мотнул отрицательно. Тут он и сообщает о решении прокуратуры. А мне что год, что пять, я чувствую, что больше недели не выдержу, загнусь. Перевел он меня грузчиком, на грузовик возивший стройматериалы, пожалел, значит, солдата. Там полегче было. Хоть в кузове крытом сидел, а не на ветру в поле, при пятидесяти градусах мороза, с кайлом в руках. Освободился из лагеря, приехал домой. На учет в военкомате поставили. Я написал просьбу о возвращении правительственных наград, так как по приговору суда их лишен не был.Через полтора года вызвали, отдали толстый конверт с сургучом.Смотрю две Славы, еще два ордена, которые на войне не вручили, да три медали «за города».Документы сопроводительные, орденские книжки. Спрашиваю у военкома района - «А про третий орден Славы ничего не слышно ?». Он от моей «наглости» дар речи потерял. Шипит мне -«Свободен!», лицо кровью налилось. А что ее искать, третью Славу, все равно посадили меня до указа, наверное и представление разорвали...Какая мне разница. Главная награда для каждого окопника, что живой с войны вернулся.

Г.К.-Что нибудь о особистах еще добавите ?

М.Г.-В один день со мной, судили капитана, кавалера семи орденов. За попытку изнасилования. Шел он по Берлину, немка к нему подбегает, кричит, лицо ему царапает и платье на себе рвет. Капитан опешил, не может понять в чем дело. Арестовали его, дело «сшили», получил 10 лет лагерей. Чья это была провокация? Он так и не понял. После войны никто немок не насиловал - они, простите за выражение,- «сами давали», кто по «любви», кто за пару пачек сигарет - пусть это и прозвучит цинично. Потом судили солдата, который поднял с земли брошенный велосипед и поехал на нем. Статья-«мародер», дали 5 лет. За месяц до этих событий, можно было на немецком танке кататься, никто бы и не спросил -«Где взял?». Это «слуги народа», выполняли приказ Жукова о усилении дисциплины и о борьбе с мародерами. А может у них план был по «посадкам»...Все начальники разъежали на трофейных «оппелях» и «хорьхах», в Баден-Баден катались, то ли старые фронтовые раны лечить, то ли свежий триппер.А солдату за велосипед судьбу поломали. Меня допрашивал старший лейтенант Вяткин, такой «шмок» белобрысый. Заводит «песню» - «Тебе старшина, русский народ оружие доверил, а ты на офицера его направил! Ты враг народа!». На третий день, после посадки, мне в камере растолковали, что никто меня не вытащит отсюда и вообще терять мне нечего. Приводят к Вяткину, он моим трофейным кортиком играется - (в Берлине дрались с моряками, бог весть как оказавшимися на суше, так я в рукопашной «прибрал» офицера морского, а у него кортик был шикарный, ну я и взял, «на память о нашей встрече»). Сижу напротив чекиста и думаю, сейчас удавлю эту гниду и уйду по-тихому к американцам. В то время немало народу подалось на Запад, в союзные оккупационные зоны можно было заходить свободно. Стало мне родителей жалко, ведь их, из за меня, тогда посадят. Одним словом: «.. летят перелетные птицы,а я остаюсь с тобой...». Говорю Вяткину: «Это ты что ли народ? Ты крыса тыловая и душегуб!». Меня не били, да и больше на допросы не вызывали. Я вообще, ждал расстрела, а дали по минимуму.
На Висле особисты для нас показательные расстрелы организовывали, укрепляли нашу «стойкость в бою и веру в победу». Двое с моей роты под этот молот попали. Первый солдат, был пожилой боец из Казахстана, по-русски почти не понимал. Он во время бомбежки растерялся или обезумел и побежал назад к реке. Сделали его дезертиром и «высшая мера социальной защиты». А по справедливости, его надо было в роту вернуть. Ну от силы - «штрафную» присудить. Тем более, в отношении шансов на выживание, большой разницы между штрафной и стрелковыми ротами нет. Статус разный, а так - все тоже самое. В пехоте на угрозу - «отправим в штрафную» - никто истерикой не реагировал. Второй расстрелянный, был еврей, старший лейтенант, такой «книжный интеллигент в очках». Рассказывал, что у него трое детей, сам он - 18 лет в партии. Служил в тылу интендантом в ПФС. Проштрафился, и послали его в наказание на передовую, стрелковым взводом командовать. В военном деле он ничего не понимал, даже пехотные курсы не окончил, автомат первый раз в руках держал. После переправы, он со своим взводом отступил к реке. Заградотряд его назад завернул. Пошли они вперед, начался артобстрел. Два отделения вернулись на линию обороны, а интендант, в перелеске, с другими бойцами, остался налет переждать. Пришили ему- «трусость в бою, невыполнение приказа». Расстреляли... Это случаи на моей памяти, а подобных историй в лагере я слышал великое множество.
Но если быть откровенным до конца, карательные органы были необходимы. Без них мы бы за Урал драпанули, умели они в «чувство привести». Дело даже не в том, что СМЕРШ за войны десятки тысяч шпионов выловил, настоящих и «назначенных». На Севере со мной сидели полицаи, власовцы, бывшие выпускники немецких разведшкол. Изменников Родины хватало, всю эту нечисть только благодаря особистам и выловили. Да, за плен многих сажали, но не толпами поголовно. С ними разбирались. Большинство из наших, кто числился французскими или югославскими партизанами, до побега к партизанам служили в немецких формированиях. А после войны, в «палитре» было всего два цвета -черный и белый. У немцев служил хоть пару дней - 10 лет, против своих стрелял -25 лет. Мне говорили, что «севастопольцев» не репрессировали, власти за собой вину чувствовали, за июль 1942 года.
Вот так и сидел я с бывшими врагами, но ножами друг друга не резали. У уголовников, незадолго до моего освобождения, началась «сучья война».Но о лагерях и о том,что в них творилось можно еще десятки книг написать, все равно будет недостаточно...

Г.К. -Почему Вы политработников так не любите?

М.Г- Они же не девки, чтобы их любить. Разные были комиссары, были достойные люди и смелые солдаты, но болтунов и бездельников среди политотдельцев тоже хватало. Это в начале войны политруки в цепи в штыковые атаки ходили. А под конец войны - из блиндажей нами руководили, газеты печатали, да листовки раздавали. На батальоном уровне еще нормально, такие же «смертники» как и все простые пехотинцы. Комсорги полковые, в атаку с нами ходили. Ребята молодые, патриоты, с совестью...Вот вам своеобразный пример. Расскажу, как нам парблеты вручали. Вызвали в политотдел дивизии, трех человек из нашего батальона. Вышел к нам полковник Москвин. Холеный такой, от своей важности весь сияет, грудь в орденах, китель на нем генеральского сукна. Напутствует нас, слова высокие говорит. Вручил билеты, бубнит что-то про доверие партии.

Пошли к себе назад. Надо было по полю проползти до траншей, а лейтенант говорит: «..давай через лесок перебежками, надоело грязь мордой полировать..».
Отвечаю ему: «Не дури лейтенант, там все пристреляно, нас накроют сразу». Поспорили, все без толку, я пополз, а лейтенант с сержантом через рощу двинули. Немцы сразу накрыли их. Встал, бегу к ним через поле, рядом снаряды рвутся. Добежал до них целым, смотрю - лейтенант убит, а сержанту ногу оторвало. Потом думал,- что же ты, товарищ полковник, к нам в окопы не пришел в партию принимать...
После войны, подошел ко мне замполит полка. Ты, говорит, Гершман, боец знатный, парторг роты, хотим тебя в Ленинград отправить, в политическое училище. Я отказался, потом об отказе сожалел. Зря не поехал я в Ленинград Учился бы на политрука. И не было бы в моей жизни лагерей, да и судьба моя была бы другой... Кстати, что же этот замполит за «знатного бойца» в особый отдел не зашел похлопотать ?...В роте всегда, среди бойцов, было человек 5-7 коммунистов. Никому не надо было говорить - «поднимешься в атаку первым». Это была наша партийная обязанность, ясная и без слов. Но вот эти бредни, что мы ходили в атаку с криком «За Сталина!», откуда они взялись ? В чьем бурном воображении?
Мат стоял в воздухе, да крик протяжной и животный. Кто там про Сталина вспоминал? Бога вспоминали...Под бомбежку помню попал. Лежим с товарищем, а на нас мозги и кишки чужие. В расчет орудия, что стояло рядом с нами, было прямое попадание. Как тут с ума не сойти?
По поводу командиров скажу следующее. Комбаты, в основном, руководили боем с наблюдательных пунктов, но, например под Ковелем и в Берлине шли с нами в одной цепи в первом ряду. А чтобы комполка в атаку вел, я видел только один раз.

Г.К.-Смерти Вы боялись?

М.Г.-Конечно. На фронт ехали, так на какой-то станции цыганка привязалась, мол, дай погадаю. Довольно банальная история. Я ей говорю: «уйди тетка, не надо мне твоих цыганских предсказаний». Она продолжает -«Я не цыганка, я сербиянка, всю правду скажу...». Уговорила, подал я ей руку, она посмотрела на ладонь и говорит: «Жив будешь, но ранят тебя»... При этом ее лицо побледнело. Вот, думаю, врет, смерть мою там увидала. Прошел месяц. В самом начале боев на Украине произошел один случай. Ночью дело было. Сели мы в кружок, человек восемь, говорим о чем-то и тут в центр круга падает немецкая мина. Никто даже не дернулся, все оцепенели. А мина не взорвалась...В Германии, идет бой за город, какой-то - Нойштадт или похожее название. Я, с солдатом Поповым, пошел «Фаусты» искать. Смотрим,за бетонной трубой, наша полковая разведка сидит, во главе с сержантом, Героем Советского Союза. Отдыхают разведчики, консервами обедают. Нас к себе позвали. Кричу им: «Сейчас придем, только в ближней траншее пошарим». Попов мне говорит -«...жрать охота, пойдем к разведке, потом в окопах пороемся...». Минуту мы с ним спорили, слышим «визг» мины тяжелой, упали. Взрыв... вся разведка насмерть. Мина эта, наша была, тяжелые гвардейские минометы сзади нас стояли...Провел я на передовой, в общей сложности,около года, остальное время в госпиталях и на формировках. Да и воевать конкретно я начал только с августа 1943 года. Так вот, я видел тысячи смертей, за период «моей войны», меня сотни раз должны были убить. Как выжил,- не знаю, за спинами не прятался, от передовой не увиливал. Но сказать, что не боялся смерти - не могу, она каждое мгновение рядом была. С мыслью, что все равно убьют постепенно свыкаешься. Вот в Берлине обидно было помирать.
Есть, еще один, скажем так - аспект. Будучи командиром взвода, мне приходилось и посылать людей на смерть и самому их в атаки, на погибель вести. Фамилии многих из памяти стерлись, а вот лица солдатские, или как кто погиб - помню хорошо. Страшная доля -пехота. Когда слышишь от кого-то, что он четыре года в пехоте воевал и даже не ранен, понимаешь сразу,что на «передке» этот рассказчик не был. Максимум, на что пехотинец мог расчитывать, это три атаки. А потом - или в землю или в санбат. Мне повезло, но я два раза ранен и два раза контужен. Это только на северных участках фронта, где годами фронт без движения стоял, можно было продержаться в пехоте подольше. А в наступлении...Месяц в роте, так ты уже ветеран части и «хранитель боевых традиций».

Г.К.-Дезертиров и самострелов много было?

М.Г. -Я статистику не вел. Примеры были. В декабре 1943 года добрел до госпиталя. От санбата шли неделю, скитались по деревням, пока нас в какой-то госпиталь приняли. Боец со мной шел, «чернорубашечник» из недавнего пополнения. У меня осколочное ранение, в санпропускнике вопросов ко мне не было, а у него пулевое в руку и вроде нашли ожог пороховой. Сразу вокруг него особист госпитальный крутиться стал. Мода еще такая была у самострелов, над бруствером, во время обстрела, руку поднимет и держит, пока ее немец не поранит. Это называлось - «голосовать на выборах». Мы, командиры, строго следили, чтобы такого явления у нас не было.Через буханку хлеба на передовой в руки не стреляли, где ж ты на «передке» буханку хлеба найдешь...Весной 1945 года, иду по траншее, вдруг рядом выстрел, а звук странный. Смотрю, командир роты сидит за поворотом траншеи, в руках ракетница. Два пальца себе отстрелил. Меня он увидел, сразу «позеленел». Кричит: «Старшина ты видел, я, ракетницу чистил, выстрел случайный!» Говорю ему: «Успокойся, я свидетель, выстрел случайный» Он третий год воевал, боевой был офицер, орденоносец, родом с Урала. Думаю, устал человек под пулями ходить. Без проишествий его в госпиталь отправили. Через неделю меня контузило. Слышал с трудом, а говорить не мог. Ходил «восьмеркой», шатало меня во все стороны. Направили в госпиталь, приехал туда, а на входе ротный сидит с компанией раненых офицеров.Обнял меня, вот, говорит -«Спаситель мой!».У них бачок спирта был на 20 литров, так я три дня с ребятами пил, даже документы в госпитале не оформил. От этой «марафонской» пьянки у меня даже слух восстановился. На третий день смотрю в окно, а по шоссе, рядом с госпиталем, полк мой проходит. Схватил я пожитки обратно в роту... Перебежчики были, сволочей всегда хватало. Но иногда и не поймешь перебежал человек или его немецкая разведка пленила
Немцы здорово «языков» таскали. И вообще воевали они очень грамотно.
Было еще одно явление, под названием - «ушел на войну на 5-й Украинский фронт». По тылам ошивались толпы мародеров, под видом возвращающихся в части после ранения. А сами трофеи «шукали». Их отлавливали периодически.

Г.К.-Так легко было «закосить» от передовой?

М.Г.-Кто не хотел воевать, тот всегда находил спокойное место. Можно было устроиться «придурком». В смысле в обоз попасть, или там в полковые писари. Много было таких должностей, вроде человек на фронте, а за всю войну ни разу из винтовки не выстрелил и немца в глаза не видел. Пристраивались коноводами, ординарцами, поварами, портными, ездовыми, сапожниками, в роты по охране армейских штабов. В политотдел художником или корреспондентом. Помню, один в ансамбль песни и пляски служить пошел. Но это явление не было массовым и всю армию не характеризует.
Я пока на фронт не попал, даже не представлял, что такое явление где то распространено. Сидим на передовой, грязные и оборванные, редкой цепью фронт держим, а когда попадаешь в тыл дуреешь, сколько там народу...Хари холуйские наетые, можно мордами бшю танка заклинить. Их, «придурков», в тяжелые моменты, «лопатой сгребали» и к нам на пополнение. Некоторые даже потом в роте оставались. Хотя, не мне их судить, у каждого своя война и своя судьба.

В Бресте, в запасном полку, предложили остаться старшиной роты, я не захотел, а один старший сержант с радостью согласился. Говорил, что вдоволь уже на фронте намаялся. А через месяц, запасной полк вроде расформировали, и, он, к нам прибыл и вскоре погиб. Не ушел от злого рока. Перед Зееловскими высотами, я мог уйти на фронтовые курсы младших лейтенантов, но остался в роте и уцелел.
В госпитале можно было сказать, что моя специальность - авиамеханик и вернуться в авиацию. Красноармейских книжек у многих не было, говори, что хочешь, проверять было некому. Или помню,у нас в запасном шоферов набирали на «катюши». Не пошел, а там шансов выжить ой как много было. Повторюсь и скажу снова я был патриот и был готов умереть за свою страну. И большинство солдат, особенно мои сверстники, честно воевали, не щадя своих жизней.

Г.К. -Антисемитизм на фронте был? Может Вам третью Славу из-за Вашей национальности не дали?

М.Г.- Я не сталкивался с явным антисемитизмом. Друг у меня был, так он любил подшучивать: «Матвей, один ты еврей в окопах сидишь» Я сразу «закипал», мол, оглянись вокруг. Рядом с нами полковая батарея стоит, так ей командует Кауфман, в батальоне был еще командир взвода Кац и пулеметчик по фамилии Берман, если я правильно помню его фамилию. А друг мой со смеху катается, доволен, что я «распсиховался». Нет, я не помню событий, когда меня по «пятому пункту» в армии дискриминировали.Может за глаза кто-то говорил на эту тему, но при мне- никогда. Большинство солдат были славяне, но и бойцов из среднеазиатских республик в пехоте всегда было много. У нас еще татар и башкир много было. Бурята помню. На передовой никому не интересна твоя религия, нация и т.д.Да и не успевали на эти темы поговорить. Там мысли одни, как бы до рассвета дожить, да о сухаре ржаном и котелке с гороховым концентратом.
Скажу по поводу наград. Конечно, орден Славы или медаль «За отвагу»на груди -это, как визитная карточка или «знак качества» активного участника войны. Но были тысячи!!! солдат и офицеров, комиссованных по ранению из армии в первые годы войны и не получивших никаких наград. В первые годы войны негусто награждали. А они воевали не хуже нас, а может даже и лучше. На их долю выпала самая тяжелая часть войны.

Г.К. -Вы были на офицерской должности, будучи в звании старшины. Этот факт, как-то отличал Вас внешне от других солдат и сержантов?

М.Г.-В мелочах были отличия. Командирских ремней поначалу у меня не было, потом подарил командир минометной роты. Ходил с бакенбардами. Бинокль был, планшетка, свисток. На ремне нож висел (привычка бывшего разведчика ). Кобура с «парабеллумом». Карт местности у меня не было, это только у ротного в планшетке.Обмундирование было солдатское, ходил в ватнике. В Пружанах себе фуражку пошил, но в ней, на передовой не пофорсишь. Автомат ППШ, всегда с собой три диска и шесть гранат. Гранаты по карманам распихивал, отдельно от запалов. Получал офицерский доппаек, но отдавал ребятам, сам «под шинелью его не лопал».Одно время «снайперку» за собой таскал. Сапог яловых у меня не было.
Денежное жалование какое-то было, но мы «живых» денег не видели. А так, обычный окопный солдат, грязный, заросший, в прожженном ватнике. Это у немецких солдат бумага туалетная была, а нас все удобствы в окопе. Саперной лопаткой боец свое «произведение» из окопа выкинет, а «аромат» стоит по всему переднему краю. Да трупы разлагаются на нейтралке...Свежий воздух, одним словом. От вшей только после войны избавились.

Г.К.-Трофеями в Германии увлекались?

М.Г.-Была такая примета. Кто «сидор» трофеями набил, того скоро убьет или ранит. Кроме кортика, был у меня только еще пистолет «вальтер», с инкрустацией.
Отобрали при аресте. За чужим добром я не охотился. Это полковники фарфоровые сервизы собирали. Домой послал только павлинье перо в письме, пусть, думаю, на экзотику поглядят. А посылку послать не успел, хоть нам и разрешалось.
В Берлине, в какой-то немецкой конторе, стояли ящики с Железными Крестами, я сунул 2 горсти орденов в карман, в качестве сувенира, да и побежал дальше в бой. Через месяц сидим с американцем- союзником, беседуем. Сержант здоровенный, с массивным перстнем на пальце. По-немецки он хорошо говорил. Предложил «махнуться на память». Снимает часы шикарные швейцарские с руки и подает мне. Объясняет, что это водонепроницаемые часы, выпущенные для офицеров флота. Я из галифе кресты достаю и отдаю ему. Союзник от радости, разве, что в пляс не пустился. Спрашиваю, в чем дело. Он отвечает -«Это же целое состояние».Бизнесмен...
Кто молодые были, те искали выпивку. Это только в кино, каждый немец со «шмайсером», а каждый вечер, нам старшина роты, по сто грам «наркомовских» наливает в кружки.»Наркомовские» давали нам только в наступлении и то редко.После войны,у нас в полку 23 человека, из обозников, выпили древесный спирт и померли. Нет, трофеев мне не досталось. К чему они мне?
Главный мой трофей, что остался живой, пройдя через все испытания.