Родился 7 ноября 1923 г. в д. Кундыш Мучакш Санчурского р-на Кировской обл., мариец, закончил среднюю школу. Учился в Златоустовском и Черниговском военно-инженерном училищах, Центральных курсах минных заграждений и особой техники при Военно-Инженерной Академии с декабря 1941 до июня 1943 г. После их окончания служил командиром саперного взвода, командиром саперной роты в 147 отдельном батальоне инженерных заграждений 27 Ясской отдельной минно-инженерной бригады, 92 отдельном гвардейском саперном батальоне 81 гвардейской стрелковой дивизии, 31 отдельном гвардейском мотосаперном батальоне 9 гвардейского мехкорпуса 6 ТА. Воевал под Курском, в Украине, Молдавии, Румынии, Венгрии, Чехословакии, Австрии, Китае. Три раза ранен и один раз контужен. Награжден орденами Красной Звезды, Отечественной войны 1 и 2 степени. После демобилизации из армии в 1947 году работал на предприятиях Дальнего Востока, Кировской области и г. Кирова.
Начало войны и учеба
20 июня у нас выпускной вечер был Санчурской средней школы, три десятых класса. Рано утром 21 разошлись с песнями, директор вместе с нами. Погуляли и пришли. Я сразу домой. По тропинкам – 25 километров, а по дороге – 37 километров. Пешком пришел домой 21 июня. Конечно лег спать, а утром гулянье было в деревне – праздник же, воскресенье. Ну и все гуляем, шутим, а часов в 11 у меня друг прибежал, говорит:
- Саш, ты слышал?
- Чего?
- Да война.
- Что, какая война? – у нас был самодельный приемник детекторный.
- Я поймал, пошли, - ничего не слышно. Передали и все. И уже вечером сообщили, вот так встретили эту войну. 22 июня в первый день услышали, сначала боялись сказать.
А. Б.: Что боялись?
Что война – по радио же не объявляли ничего. Это же знаете как было – паникерство тогда. Война так война. Все выпускники трех десятых классов a, b, c сошлись и в военкомат приперлись, дураки, в июне же месяце. Нас сначала прогнали.
А. Б.: Почему Вы туда приперлись?
Добровольцы (смеется – А. Б.).
А. Б.: Как вы пришли к этому решению?
Ну как? Все ведь тогда мы были еще молоды. Я после окончания школы мечтал поступить в Ленинград в Военно-Медицинскую Академию и друг мой тоже мечтал туда ехать. Мы с ним собрались, а он мне говорит: «Знаешь что? Я пораньше поеду. Вот сейчас приду домой, беру билет и поеду, погуляю пока». Но он побогаче был. А мне-то собраться трудно было и я ушел по призыву. Он-то погиб в Ленинграде, краснофлотец Селезнев. У меня даже есть выписка из Книги Памяти. После того как нас прогнали, а потом в самом конце июня или первых числах июля вызвали. Собралось нас 21 человек, у одного туберкулез костей нашли. Его в армию не взяли, он даже плакал: «Как так, вы пошли, а я нет»?
Послали нас на фронт, душа поет. В военкомат отец с матерью пришли тоже. Я говорю: «Мам, если плакать будете, не ходите лучше, не позорьтесь, меня не позорьте». Они говорят: «Плакать не будем». Нас проводили, пешком мы шли до Шахуньи. А на дорогу нам всем дали по три пачки «Беломора», взяли сухой паек, чтобы три дня питаться, чашку-ложку. Я не курил и три пачки «Беломора» отдал отцу – единственное, что я дал ему за всю жизнь. У моста через Кокшагу постояли, девчата нас туда проводили и на станции сели в поезд. Смотрим, поезд что-то идет не на запад, на восток. Привезли в Киров и потом в Порошино, там был аэроклуб, в авиашколу – опять комиссия. Из Кирова нас направили в Уфу, в 10 школу пилотов первоначального обучения. Там поучились и так дальше пошла служба.
А. Б.: Как Вы из пилотов в инженеры, саперы попали?
Очень просто. Декабрь - октябрь, немец под Москвой. Авиацию нашу всю разбили, сами знаете, в первые дни войны. Самолетов нет, а летать на чем-то надо нашим летчикам. И все наши учебные самолеты в авиашколе взяли на фронт – У-2, УТ-2, Р-5; оставили только одну эскадрилью «стариков», которые раньше нас учились. Они закончили, уже летали, а мы только теоретическую часть начали. Был такой лозунг в стране, что 150 тысяч летчиков нужно подготовить. Выстроили и все, на вокзал – идем по городу в летной форме, в шлемах. Пацаны: «Летчиков сколько, летчиков сколько»! Привели нас на вокзал и в Златоуст, а там военно-инженерное училище. Стал сапером в декабре 41-го.
А. Б.: На какую специальность Вы в училище попали? На кого вас готовили?
Саперное училище, там специальность универсальная.
А. Б.: Командир саперного взвода?
Нет, там специальность – куда пошлют. Я аттестовался как лейтенант и назначили меня командиром саперного взвода. Потом я в Златоусте поучился, нас постепенно отбирали на фронт. Как заявка придет, что надо специалиста – на фронт, а мы оставались. Потом учился на спецподготовке в Москве, там звание-то получил. Уже в боях участвовал с Курской битвы.
А. Б.: В Златоусте училище было эвакуировано откуда-то?
Нет, оно раньше было. Эвакуировали Черниговское училище в Иркутск. Я не знаю конечно. В Златоусте чувствовалось по всему, там военный городок, фортгородок, где учебная часть, казармы – чувствуется, что там какое-то училище. Когда наше инженерное училище закрыли, в августе 42 нас отобрали партию, в Черниговское училище в Иркутск отправили. Там уже в декабре 52 человека отобрали и отвезли на спецподготовку в Москву при Военно-Инженерной Академии. Центральные курсы минных заграждений и особой техники. Там уже учились мы как офицеры, слушатели. Со мной учился Копылов, отец у него был в штабе инженерных войск Красной Армии. Такие все были чины. Один учился – в Большом театре был режиссером, все шишкари учились. Откуда я это узнал? Когда стали прощаться, нас распределяли по 1-2 человека на фронт и спрашивали, кто куда желает. Список есть, меня спрашивают, куда желаете:
- Да на любой фронт, Южный или Юго-Западный.
- Это почему?
- Морозов боюсь.
- Ну, давай, под Воронеж.
А. Б.: Вы могли бы рассказать подробнее про учебу в Иркутске и Москве?
Мы сначала думали, разве можно так с людьми обращаться. Мы же пацаны были, мне 18 лет было. Знаете как нас гоняли? 10 часов занятий, утром 2 часа тренаж и вечером 2 часа тренаж – 14 часов. Окапываться, строевая, тренируют инженерные части. Такое физическое напряжение - выжмут из тебя все, а на физзарядку гоняли даже в мороз. Там река Ай в Златоусте, на заводской пруд на физзарядку нас выгонят без гимнастерки в одной рубашке, у шапки уши завязаны, без рукавиц. На лед выгонят и раз-два. Женщины идут на работу и плачут, разве можно на таком морозе, а мы все вспотели. На занятиях мы изучали минную технику, строить дороги железные, автомобильные, всякие. Строить мосты, доты, дзоты и прочие укрепления, преодолевать препятствия противника – проволочные заграждения, минные поля, завалы там разные. В общем была подготовка инженерная.
А. Б.: На что упор делали, как Вам кажется?
Всё, особенно на оборону – у нас ведь в первый год отступали. Первое время тяжело, а потом окрепли немножко, стали подрастать и мускулы окрепли. А как мосты учились строить: сами лес заготавливали всякими способами для учебы и поперечной пилой, лучковой пилой и электропилой. Проект моста сами составляли в классе. 20 человек в классе, какой-то проект принимали и сами мост строили. Сами материал, инструменты готовили и сами этот мост взрывали (смеется - А. Б.). Понимаете? Взрывали как? Другой раз деревянные шашки клали, имитировали взрыв, а иной раз все взрывали. Учились строить и взрывать мосты. Доты строить – самим бетон мешать и кольца туда спускать, толщину бетона рассчитывали. Специальные наставления были – Инж-П М39, это мосты. Гербановского справочник был маленький, карманный – чтобы что-то построить там все показатели были, размеры.
Железные дороги строили и взрывали их под Москвой, когда спецподготовку проходили. Мы заминировали дорогу, поезд идет утром – кукушка называлась тогда, а сейчас электричка. А у нас были заложены вроде петард, они – пух-пух-пух. Народ-то боится, в окна выглядывает, а мы стоим смеемся, значит у нас удалось. Или Щелковый завод мы минировали тоже – без документов, без ничего надо проникнуть на этот завод. А что значит уничтожить завод? Канализацию, водопровод уничтожить – все, завод встал. А на завод никак не пройдешь, охрана кругом стоит. Там тупик у фабрики или завода и нас было 5 человек.
А. Б.: Это было учебное задание такое?
Да, один в полувоенной гимнастерке, другой в рубахе на выпуск, пацаны. Входим в тупик, а там девчата грузят в вагоны большие тюки, с шерстью кажется. Мы идем:
- Девчата, вам помочь?
- Ой, ребята, помогите, пожалуйста! – Понимаешь? Тяжело ведь. Мы пришли, тары-бары, тары-бары, вместе с ними на завод пришли. Прошли и поставили на канализацию допустим, заряд, но без взрывчатки. Обратно пошли через проходную, задание выполнено. А там какой-то дядечка с берданкой:
- Стой! Кто такие? Документы! – а какие документы, их нет. Он поднял тревогу, прибежало человек пять охранников.
- Вот без документов какие-то. Ах, вы диверсанты. – Ну уже куда деваться, у нас старший был.
- Ребята, мы здесь на учениях.
- Какие учения?
- Позвоните по такому-то телефону, спросите полковника Выходец и скажите – ваши ребята у нас. – Те позвонили и он приехал, мать-перемать, какие же вы диверсанты, каким-то старикам попались. Как воевать-то будете? (смеется - А. Б.)
А. Б.: То есть это была диверсионная подготовка?
Да, диверсионная подготовка обязательно. Высадили нас в лесу в стороне. Должен сориентироваться, где находишься, а задание, допустим, мост взорвать. Одежду одели рабочую, хлам, чтобы учебную одежду не запачкать; мне достались стираные-перестиранные штаны и гимнастерка, белые уже. Мост охраняется, тоже по учебному, наши же охраняют. Мы знаем, что мост охраняется, а они знают, что мост будут взрывать. Когда только не знают. Мать честная! Добрались до этого моста, туман такой, что делать-то? Мы вниз по течению, по пояс по берегу пошли, чтобы звук относило. Потом под мост прошли, а они там наверху парами ходят. Подлезли под береговую опору, я заряд из деревянных шашек заложил и с другого берега на опорах тоже. Я стал обратно идти, камень сорвался из-под ног – бултых. - Стой, кто идет? Они тревогу подняли, давай лазить и меня поймали. Я лежу как лягушка, те-то удрали. Для науки, как говорится, по двести фингалов парочку получил. Тоже двойку получил – заминировать заминировал, успел, но не удрал.
А. Б.: Как Вы считаете, в училище хорошо подготовили к будущим боевым условиям?
Лично меня и нашу группу подготовили прекрасно. Прекрасно, лучше не бывает. Когда нас провожали на фронт, уже перед выпуском один полковник, -старой еще русской армии полковник, - спецтактику у нас преподавал. На перекуре сидим в училище и он говорит: «Ребята, смотрю я на Вас, - Вы уже настоящие офицеры. Вот Вы сейчас ссоритесь, бывает же такое, но знаете – пройдут годы, я желаю вам, чтобы Вы остались живы. Встретитесь через годы – лучше вашей дружбы не будет в жизни ничего. Вы будете самые лучшие друзья, когда встретитесь». Он сам тоже в кадетском корпусе учился. Мы все слушаем, как он нам наставления давал. Базовая подготовка хорошая, по себе знаю.
А. Б.: Что Вы знали тогда о немецких минах?
Что Вы? Мины знал и сейчас с закрытыми глазами соберу и разберу. Все немецкие мины я знал: и химические мины, и магнитные мины, и противотанковые и противопехотные, речные, водные и даже плавучие. В училище и на спецподготовке это все изучали. Мы знали итальянские мины, румынские, но немецкие мины лучше всех. Они сделаны из металла, взрыватели из бронзы, меди. Наши мины даже бумажные были, хотя были и металлические.
А. Б.: В училище много фронтовиков среди преподавателей было?
Допустим раненый к военной службе не годен, в военное время ограниченно годен. Он полковник, подполковник, капитан выходит из госпиталя и их направляют в училище. У нас были, много я встречал. Они большим пользовались у нас авторитетом, мы так внимательно их слушали. У нас даже марксизм-ленинизм преподавали, а он был обязателен. Часто были, по 2 часа занятия – мы так любили эти занятия, потому что с мороза придешь, в класс сядешь. Встать, такой-то взвод. Садитесь. Сели. Он посмотрит на нас, начинает говорить. Через 10 минут все храпят – ну так устали на тактических занятиях. Он понимал все: встать, сесть, встать сесть (смеется - А. Б.). Многие рассказывали о личном опыте. Сейчас трудно вспомнить. А вот тыловики, им на фронт-то не охота, вот они старались выслуживаться перед начальством! В Златоусте такие были. А сами неграмотные, их ненавидели, а вот других… Но команда есть команда, что тут сделаешь.
А в последнее время в Иркутске, на спецподготовке какое уважение к нам было фронтовиков и наше к ним. Мы готовились к выпуску на фронт, уже знали когда. Все решили себе на выпуск по бутылке водки достать. А бутылка водки стоила 500 рублей что ли. А где денег-то взять? Мы по 10 человек за столом сидели и нам давали по 50 грамм сала вместо масла. Так мы сало не делили, а сегодня я беру сало, завтра мой сосед. Десять дней прошло и у каждого по полкилограмма сала. В воскресенье идем на рынок и это сало меняем на водку.
Я как сало на водку променял. В воскресенье пошли с другом на рынок; мы ходили более менее свободно. Ходим, смотрим, как чего. У нас сало в пакете, в кальку завернуто и тут гражданин один, прилично одетый, лет сорока:
- Ну что, товарищи военные, чем занимаемся?
- Водки бы нам надо.
- Водки? Вот вы что захотели. А Вас не наругают?
- Да выпуск у нас, надо на прощание.
- А что у вас?
- Да сало есть.
- И много?
- Килограмм – на две бутылки.
- Ну ладно, сало это хорошая штука. Мне тоже сало надо; пойдем со мной – я тут недалеко живу. – Заходим, дачный поселок, домик деревянный, платформа Валентиновка, около Болшево. Он кричит:
- Жена, у нас гости! Приготовь нам закуску, где ваше сало? Вот и сало нарежь. – Ему дали сало, он ставит водки две бутылки, закуску. - Давай выпьем за знакомство!
Я думаю, что такое: водку поставил, сало за него отдали, а водку нашу пьем. Как же мы домой-то пойдем? Затужили, переглядываемся, что уж скажешь, приняли хорошо. Когда все кончилось, он говорит:
- Мать, нам не хватило, дай-ка еще 2 бутылки! Вот вам на дорогу. – У нас отлегло от сердца. Оказывается, какой-то большой начальник снабженческий. Он, видать, знал все наши штучки-дрючки и когда мы пошли – Будете в Москве, заходите!
Водку прятали в лесу за забором. Один раз капитан Торбановский или Турбановский, не помню. Тоже фронтовик. Друг, который помнил, умер 2 года назад, из одной деревни были и вместе учились. Капитан шел на занятия с тросточкой через лес напрямик. Наши курсы были в лесочке – там раньше были Центральные курсы Промбанка. Шел он, на трость оперся, она провалилась и там бутылка с водкой. Он сразу понял, приходит на занятия, занятия прошли: «На сегодня все, товарищи курсанты, но у меня сегодня интересный случай был. Попал я в такое положение - на минное поле, но кто-то плохо замаскировал и я прошел мимо» (смеется - А. Б.). Понимаешь какой человек, а другой бы – а курсанты …
Теперь выпуск: начальник курсов полковник Выходец и начальник инженерных войск Красной Армии маршал Воробьев даже приехал. Выпуск 50 человек, представляешь себе. Всем нам разрешили по 100 грамм водки на выпускном вечере. Мы по 100 грамм выпили, закусили, но у каждого водка-то своя есть и так нализались! И вот начальство большое перешептывается – как они воевать-то будут – со 100 грамм окосели. Потом мы их на руках вынесли, посадили в машину.
Народ так уважал всех военных, не то что сейчас. Я как-то приболел и попал из казармы в госпиталь. Я был ходячий, были и лежачие. Лежачим-то надо чего-нибудь принести. Через забор перепрыгнул, там газеты продают. Очередь большая, люди на работу идут. Я встал в очередь, а там: «Это военный, раненый, раненый, пропустите»! Пропустили – как какого героя, а я на фронте еще не был.
А. Б.: Вы говорите, что на курсах свободно ходили. Что помнится из настроений людей под Москвой и в Иркутске? Что они говорили о войне, о жизни своей?
Только один раз я слышал такую историю. Мы Ленкомнату оборудовали для себя в Москве, носили гипсовые фигуры вождей наших. Идем, какая-то пожилая женщина, прилично одетая: «Чего вы их носите на руках-то»? Мы думаем – дура, что ли. Враг будет разбит, Победа будет за нами – такие настроения были. Трудно было, но все равно, не стонали, не слышал я стона. В Иркутске, когда мы учились, маршал Чойбалсан вез эшелон с продуктами на фронт – я был в почетном карауле. Мясо везли и все прочее. Один вагон отцепили и к нам 5 курсантов-монголов послали. Им на еду этот вагон говядины, баранины - они хлеб не ели. Народ монгольских друзей встречал; народ с уважением относился.
Занятия тактические у нас в Иркутске были: наступление, отступление. Вдруг приказ, занять оборону – и как раз оказались на капустной плантации. Окапываться надо, а мы так проголодались и капусту начали есть. Только хруст стоит – не хватало еды. У нас был растущий организм, да гоняли нас. Кормили нас хорошо, но мало. На спецподготовке уже хорошо кормили. И что интересно – в нескольких сотнях метров от нас был район Горки, за забором здания. Иногда выходили оттуда старики в папахах, на прогулку выходили. Оказывается – там все ученые, академики работали и их кормили гречневой кашей. В Иркутске одно нам надоедало – мяса было мало, все калории заменяли капустой кислой. Первое, второе на завтрак, на обед первое, второе и компот. Каша, борщ, я сейчас даже не припомню. По секрету скажу, занимались мы криминалом, жульничали. Допустим, на раздаче дежурит мой друг в кухне, а я иду разносить нашему курсу. Он обязательно тебе пару порций больше даст на поднос. Ты навернешь это. Кастрюлька супа – на десятерых, миска каши – на пять, на весь стол. Шарах лишнюю миску на стол, так эту миску съедим за милую душу, никто не заметит. Потом я дежурю, для него сделаю так.
Когда в авиашколе мы были, она еще по мирному времени жила и курсантский паек летчика был удивительный. Так мне первый день понравилось – рисовая каша с маслом и изюмом, допустим, чай. Недели две даже официантки были и на столах скатерти, а потом с каждым днем все хуже и хуже.
А. Б.: Как после окончания курсов сложилась Ваша фронтовая судьба?
Я получил направление на юг, под Воронеж.
А. Б.: Я знаю, что Вы до этого на стажировку в Сталинград ездили.
Не на стажировку. Группу из трех человек послали как специалистов. Немцы стали применять новую минную технику: новые неизвлекаемые мины, химические, мины-сюрпризы. С воздуха сбросят контейнер, а там до 500 мин. Пока он летит до земли, все предохранители срабатывают. Когда на землю ложится – там только инерционный замыкатель. Идешь – портсигар лежит, ух раззява какой-то потерял. Берешь, раз – руки нет. Еще битва Сталинградская шла, когда Сталинград был уже окружен. Я там недолго был. Мы их технику уже изучили в школе по разведданным.
А. Б.: В чем Ваше задание состояло – обезвреживать эти мины?
Нет, обучить тех саперов, которые не слышали, не знали. Ну и обезвреживать. В штабе инжвойск группы по 15 – 20 человек от батальона мы инструктировали и сами учились. К этому времени немцы хитрые больно стали: их доктрина говорила – противника убить - это война, закопали и все. А вот изувечить его – потери противника будут в 4 - 5 раз больше. Почему? Калеку надо поить, кормить, одевать, лечить. И мины такие маленькие стали, противопехотная мина как консервная банка. Там заряда не больше 50 грамм может, а наступил на нее – оторвало ступню, пальцы оторвало, разбило ступню. Вези потом калеку через всю страну, а так бы просто закопали. Такие мины-сюрпризы были. Только инструктаж, показывал и я бы не вспоминал, но как-то на встрече ветеранов в Сталинграде был, так вспомнилось.
И потом опыта у меня не было, я еще был канцелярский такой. Даже там учили как собаками танки подрывать, как тренировать собак.
О собаках – истребителях танков
А. Б.: Как раз сейчас дискуссия у историков идет о том, насколько эффективны были эти собаки?
Очень достоверно даже, вполне понятно. Кто умел пробовать. Собака не знает, чей танк идет. Танк идет, а она думает, что там пища под танком и бросается. Надо уметь. Насколько эффективно? Тут было не до эффективности – надо было Родину защищать, понимаете?
А. Б.: Вы лично на Курской дуге видели, как их применяли?
Нет. Там была такая каша, что некогда было рот разевать. Мой взвод я подбирал для диверсионной работы, а потом кто-то скомандовал посадить нас на танки. Под Курском некогда было.
А. Б.: То есть Вы лично не видели как на Курской дуге этих собак применяли?
Нет, не видел. Эта собака есть в Музее артиллерии, инженерных войск и связи в Ленинграде.
А. Б.: Я знаю, что она там есть. Я как раз хотел узнать от Вас как от специалиста, насколько это эффективно было?
Как ложку используешь? Ее к верху хлебальной частью или к низу поворачиваешь, надо уметь ведь.
А. Б.: А потом Вы общались с саперами, что они про это говорили? Они действительно подрывали эти танки?
(Вздыхает)
Конечно вспоминали на встречах ветеранов, в госпитале когда лежишь или лет через 20 – 30, а там некогда было лясы точить. Ну со своей группой, в роте, в батальоне про новое что-нибудь обмениваешься.
А. Б.: А ветераны в 60 – 70 годы, что про это говорили?
Конечно вспоминали. А сейчас знаете, что ветераны в клубе вспоминают, когда сойдешься? А, давай лучше выпьем! А, что там Маресьев – ерунда! Сейчас в клубе ветеранов фронтовиков почти нет.
Курская битва
А. Б.: Вы в июне 43 года попали на Степной фронт. Это была 27 инженерно-саперная бригада спецназа?
Бригада была фронтовая, обслуживала весь фронт, а наш батальон был там. Я не в спецназе был, а в 27 отдельной минно-инженерной бригаде. А после Яссо-Кишиневской операции ей присвоили наименование «Ясская». Ее называли мото-инженерная и минно-инженерная. Мото-инженерная – это все на колесах, но ее не хватало и наверное поэтому называли минно-инженерная. В нашей бригаде грузовиков не было. Она называлась мото-инженерная, но она техники не имела. Может в электротехническом батальоне была, а в нашем не было.
После окончания курсов приехали в штаб инженерных войск фронта, оттуда направили в бригаду – трое нас было. В бригаде получили назначение, мандат, собирались людей выбирать. Может это показаться нестандартным – идём мы, задумались, - из деревни Бобяково пошли туда, станция Сомово, дальше к линии фронта. Молчали-молчали, и вдруг все запели. Вот веришь, нет, Саш?
(со смехом, взволнованно)
Все сразу, на одном выдохе: «Эх, как бы дожить бы, до свадьбы-женитьбы»! Вот понимаешь какое ощущение было! Двое нас попало в эту бригаду, а один – не знаю куда, наверное, погиб. Второй – это из Котельнича, командир разведроты Вагин, недавно его похоронили. Мы шли формировать взвод специальной подготовки, было спезадание такое.
А. Б.: Насколько я понимаю, Вы были назначены командирами взводов инженерной разведки?
Да, вроде дивизионной такой инженерной разведки. Пришел связной в штаб бригады, он привел туда, где батальон наш 147-ой стоял, а Курской битвы еще не было. Люди были на задании, я сплю под кусточком. На заре взвод приходит и ставит свой инструмент – лопаты, топоры, миноискатели. Слышу: «К вам новый командир приехал». А я будто сплю. «Какой молоденький, наверное, только из училища. Ой, ребята, пропадем мы с ним! Ой, не видать нам больше такого командира, что у нас был»! А тот погиб недавно. Но я-то к ним приехал не как командир взвода, а как специалист. Утром только познакомились, и началась Курская битва. Ну, будто ничего не слышал. Недоверие. А потом в бою когда были, видят, что хоть и молодой, все знает, не трус – доверие все больше и больше. Потом до конца войны: «Славяне, за мной! Славяне, хватит! Славяне то – Все понятно»!
А. Б.: Вы собирались саперов отбирать для диверсионной работы?
Да, да.
А. Б.: У Вас получилось это?
Нет, не пришлось. Получилось только когда в разведку ходили. Вместе с войсковой разведкой пройдешь через заграждения свои, противника, уходишь к немцам в тыл и обеспечиваешь их работу – встретить, провести.
А. Б.: Как это проходило? Вы занимались со своим взводом в обороне?
Все время. Как только отдохнули – обязательно. Закон был такой, что ты не имеешь права послать своего подчиненного что-то сделать, если ты его не научил. Сколько раз так было.
А. Б.: Александр Матвеевич, я знаю, что Степной фронт начал наступление 19 июля …
12 июля. 19 официально, может быть. Наш батальон стоял в расположении 53 армии Маногарова – танки и пехоту сопровождать через минные поля и заграждения. Там во время обороны было мин поставлено и так и сяк. Первое время нас посадили на танки Ротмистрова, а когда вступили в бой, то мы с танков в сторонку и рядом с ними. А там не поймешь, невозможно представить себе, что творилось. Ад кромешный! Не весь батальон был на танках, а отдельные роты. Вот и я попал. Днем темно как ночью, а ночью как днем. Что там делается! Был у нас Розенцвейг, он в танковом десанте за башней остался, не соскочил до конца боя. Мы его потеряли, а он возвращается и два автомата немецких тащит. Я чувствовал, что он растерялся там и прижался. А задача - что заставят, то и делаешь.
А. Б.: Что Вы чаще всего делали?
Сопровождали танки, минировали, разминировали, проходы для них делали. Танк один без солдат пехоты и сапёров – он ничто. Сначала нас посадили на танки. Там некогда рассуждать – бой идёт. На подходе на броню, а потом ... По танку каждая сволочь бьёт: и автоматы, и пулемёты, пушки стреляют. Потом сообразили, не знаю, кто-то из батальона, – с танков мы соскочили, рядом побежали. Идут танки Ротмистрова, на мины налетели – надо проходы для них сделать. Отступаем – надо наоборот закрывать, проложить путь, где дороги нет.
А. Б.: Это были танки Ротмистрова? В книгах про Курскую битву, которые я читал, нигде не говорится, что ваша бригада поддерживала 5-ую гв. ТА под Прохоровкой.
О сапёрах ведь нигде не говорят. Сапёры как чернорабочие, я же Вам говорил. Она сопровождала, не поддерживала. Танки наступают – надо им проходы сделать. Отступают, надо заминировать. Во такая история. Я почему говорю – Ротмистрова, потому что мы были с ними в Корсунь-Шевченковской битве. А что со мной лично происходило, я не помню. Помню, что днём темно как ночью, ночью светло как днём. Всё перемешалось.
Там первый раз увидел «Тигры» эти. Мама родная! Мы тогда их ещё не видели. Идёт по нашему минному полю – плевал он на всё. Наши мины только пах-пах, гусеницы даже не рвёт.
А. Б.: Вы сказали, что ставили минные поля и делали проходы для наших танков. Как делали проходы для танковой армии? Какой был порядок?
Был беспорядочный порядок. Налетели, танки встали, на разведку послали. Не было специальных групп разграждения. Дадут команду, что твой взвод или рота сопровождает эту танковую бригаду. Это хорошо теоретически рассуждать, а там я не знаю, что было. Как и вспоминать сейчас? Тем более я был на фронте в первый раз. Мой помкомвзвода все потом вспоминал, что глядел в одном бою как моя пилотка мелькает и думал выживет-не выживет. У меня про Курскую битву таких воспоминаний, чтобы можно было объяснить как и что, не было. Я еще был неопытен, плохо ориентировался. А вот, начиная с Днепра и дальше, я уже кое-что стал соображать.
Когда танковая армия Ротмистрова немцев остановила, то они не могли замкнуть кольцо вокруг Курского выступа. Немцы понесли очень большие потери. А когда их остановили, мы пошли в сторону Белгорода. Освободили Белгород: город весь разрушен, ни одной целой крыши, окон нет. Но нам некогда было рассуждать, дальше пошли и 23 августа уже вошли в Харьков. В Белгороде, Воронеже оборона наша стояла, немецкая – там так было нашпиговано минными полями! И осенью и летом. Рано утром мы зашли туда и стало веселее, немец удирал во все лопатки.
Нам больше всего приходилось расчищать полосы для продвижения наших войск, танков. Когда мы из этой каши вырвались, подошли к городишку Дергачи, вот тогда стало в отношении минных полей ... Наша задача был не в атаку ходить, а именно делать проходы, разминировать при наступлении. При отступлении следовать в арьергарде, минировать дороги, мосты особенно, дома.
А. Б.: Под Белгородом разминирование чаще в светлое или тёмное время суток производилось?
Когда Белгород взяли, так там уже днём работали все, расчищали территорию. Но сначала-то во время боёв всяко, и днём и ночью. Потом в Харькове наши части разминировали, но мне не пришлось. Был там специальный батальон электрозаграждений и радиобатальон, а я был в саперном батальоне. Когда встретились в бригаде, то они рассказывали. Разминировали здание большое для какого-то штаба в Харькове. Немцы в его подвалах поставили большие фугасы радиоуправляемые. Когда наши войска дойдут, то в этом здании обязательно будет штаб или что. По рассказам местных жителей немцы там ходили и копали. Когда здание обследовали, то даже пришлось вокруг здания траншейку выкопать – обнаружили провода и постепенно, постепенно … Но это не наш батальон разминировал.
На станции Минеральные Воды сильная оборона у немцев была: траншеи в полный профиль, землянки, всё. Долго держали. А там у них, вроде, санаторий был, в окопах – бутылки с минеральной водой, матрасы, одеяла, простыни.
(посмеиваясь)
Но они нас не ожидали, мы там вместе с пехотой обошли и захватили. Ух, там было дело, они удрали, многих перебили, а у нас потери были небольшие. Мне запомнилось, что можно так воевать. Немцы ещё так говорили:
Война прима, война гут
Жинка дома, десять тут
А потом, когда стали отступать:
Нема курки, нема яйки
До свидания, хозяйки!
(Смеётся)
Вот такие были прибаутки. Вошли в Полтавскую область.
А там немец стал отступать просто в панике и противник поставил такую цель – уйти за Днепр, занять там жесткую оборону. А Левобережье все, Полтавскую область превратить в пустыню. Уничтожить запасы продовольствия, чтобы мы там с голоду подыхали и зимой замерзали. Отступали они очень хитро. У меня как у сапера было задание обеспечить продвижение техники по дороге. Одно отделение идет впереди прямо по дороге, одно отделение слева, другое отделение справа и сзади отделение в резерве и все проверяем на мины. Проверишь километр, 2, 3 и ставишь указатель: «Проверено. Мин нет. Лейтенант Журнаков». Какая была ответственность! Идешь, идешь – вдруг немцы оставили оборону временную. Немцы на машинах удрали на расстояние как от Кирова до Дороничей и там заняли оборону, оставили там власовцев. Сами дальше и заняли там оборону. Потом эти оставшиеся обороняются, видят, что туго – раз, собрались и удирают. Так что мы не шли парадным маршем, а через каждые 10 – 15 км. приходилось вступать в бой.
Ой как мы там устали, мать честная! Там же грязюка, Украина, чернозем. Все сожжено – в населенных пунктах только трубы торчат, это самая прочная штука почему-то. Даже солома в полях сожжена, ни курочки, ни петушка там не найдешь. Скот весь убивали или гнали к себе за Днепр. Только присядешь отдохнуть, смотришь к вечеру – там горит!
(обводит рукой воображаемый горизонт)
Солдаты: «Ну командир, опять нам не отдохнуть»!
Был город на «К», Коломыя, Кобеляки или как, забыл; когда мы зашли туда, там школа кирпичная горела, люди кричали. Ещё на подходе слышно было как люди орут. Бензином облили и подожгли, а на улицах люди рядом со скотом лежали расстрелянные. Вот так было до Днепра.
На Полтавщине деревни были пустые. Народ прятался очень так: в Украине балки, такой сухой овраг. В них нарыты норы; бои начались и они в эту нору прячутся. Снаряд не пробьет, там отсидятся; зимой тепло, летом тоже хорошо. Кто остался жив, они к нам навстречу выходили. Но я один раз в такую нору зимой погреться залез, вшей нахватал. Потом не стал. У каждого была своя хоронка. Кто не успел спрятаться, их колоннами угоняли, скот угоняли. Молодых и здоровых угоняли, а стариков убивали.
Мы даже перехватили трех факельщиков, которые на мотоциклах ездили и поджигали в деревнях хаты. У него на длинном шесте такой факел – он ездит на мотоцикле и поджигает крышу, крытую очеретом. Разорвали их на части, не успели они удрать; местные жители прибежали. Я-то уже тут не участвовал. Солдаты привязали запальную трубку к заду, подожгли.
Еще запомнился момент такой. Мы обычно шли по дороге, но когда они стали массово удирать ... Дорога делала вот такую дугу, знаешь?
(показывает руками место описываемого эпизода)
Мы взошли на бугор, смотрим внизу, гонят наших жителей: женщин, детей там. Стариков не гнали, раненых стариков они убивали. Зачем им? Смотрим, их так человек 15, может 20, конвоиров-то, а колонна растянулась большая, длинная. У меня солдаты были всё в основном украинцы. Мы потолковали, вот так и так, отобьем баб.
Спустились потихоньку, так рассчитали, чтобы можно было перестрелять конвоиров. Они не ожидали нас. У меня был Мисик Андрей Иванович из Опошни. Когда подошли, он кричит: «Лягайте, жинки»! То есть: «Бабы, ложитесь»! Перестреляли этих конвоиров-то, но 1 или 2 всё же удрали. Они не знали, что там за спиной. Так никогда не забуду – одна женщина подбежала, упала, за ноги обняла и целует сапоги мои. Сказали им уходить по домам. Век не забуду эту Полтавскую область.
Потом была Решетиловка, форсировали мы Псёл, подошли к Днепру. Противник занял прочную оборону. Полтаву освободили 23 сентября, ровно через месяц после Харькова. А в Полтаве народ уже был, немцы не успели их там уничтожить.
А. Б.: Что в этот начальный период до Днепра для вас было самым трудным?
Физически очень тяжело было, моральное напряжение, потому что еще не знаешь командиров многих. Потом уже знал многих, вплоть до начальника штаба дивизии, комдива той дивизии, к которой придаешься. Когда был в 6 ТА, то лично знал командующего корпусом генерала Волкова и его заместителя, начинжа корпуса лично знал.
А. Б.: Когда Вы двигались от Курской дуги до Днепра, у вашего взвода была радиосвязь со штабом?
Она была перед Полтавой, но со штабом батальона. У меня был позывной «Синий-2». Но не всегда она была.
А. Б.: Когда ее не было, то как связь осуществляли?
Связные были и обычно каждый вечер приходилось донесения писать, что сделал и где что. Нужно было это размножить и дать в другие войска знать, где заминировано, где проходы, чтобы наши войска на свои мины не напоролись. На минное поле обычно в 3 экземплярах формуляр. Это обязательно надо было сделать, но не всегда получалось. Саперов почему много убивали? Когда надо разминировать, он все внимание концентрирует в одной точке, некогда по сторонам головой крутить. В это время может разведка схватить и утащить. Поэтому мы потом как стали делать? Допустим, трое разминируют, а двое наблюдают и сзади и по бокам, чтобы не попасть. Это прикрытие было свое, из саперов. Надо всегда оглядываться, а то заползешь … Почему еще плохо?
На Полтавщине как-то взорвался на минном поле немецкий кинооператор. У него с собой в повозке была целая лаборатория в чемодане - фотоаппарат, пленка, химикаты. Сам погиб, а чемодан цел остался. Когда его раскрыли, то солдаты нашли в нем кинокамеру. Это же вещь! Я до войны немного фотографировал, соображал. У меня были случаи, что я брал эту камеру и бой фотографировал, когда время было. Столько у меня пленок было накоплено и в одном бою отступали и все они пропали. А второй раз в Вене мои пленки пропали вместе с повозкой. Я тогда уже фотоаппаратом снимал, вроде «Лейки». Там ведь некогда было проявлять: одни проявлял, а другие нет. Так жалко!
А. Б.: Вам никто это не запрещал? Были приказы, запрещавшие вести дневники на войне.
Кто там будет запрещать? Мы же все свои там были. У нас был начальник «СМЕРШ» батальона капитан Гольденштейн, он все про меня знал. Он наверно знал, что я снимаю, но никакого криминала здесь нет.
А. Б.: Вы говорили, что к Днепру и после Днепра Вы стали что-то понимать? Что Вы начали понимать?
Это объяснить невозможно, ну просто опытнее стал. Доверие у командования получил, доверие у подчиненных, доверие товарищей. Это много значит? Скажешь – слушаются, а так – какой-то пацан. Когда Днепр форсировали, я и забыл, что 20 лет должен прожить. У меня после Курской битвы целых и невредимых осталось 8 человек, которых я встретил уже, возвращаясь из госпиталя. Встретил на дорогах Румынии в городе Синаи, где-то у меня даже фотокарточка есть. Остальные погибли все. Там погибло людей – о, это страшно!
Форсирование Днепра
Вот про Днепр, это да, целая эпопея. Тут я хватил горя. Немцы знали конечно, что мы Днепр будем форсировать; но на каком участке, не знали. Наше командование очень умно поступило. Построили настоящую переправу, а где-то рядом ложную переправу. Нашему батальону досталась ложная переправа, которая шумит, гремит, на себя внимание обращает. Рядом, в 10 – 15 км. настоящая – понтоны, паромы, артиллерийская поддержка. Мы имитировали, что на нашей переправе большое наступление. Самое страшное – разведка боем, когда вызываешь огонь на себя, а в это время засекают огневые точки противника. На переправе тоже самое – делаешь вид, что ты переправляешься, а на самом деле… Переправишься – хорошо, нет – что сделаешь.
А. Б.: Вы там макеты танков, машин делали?
Нет, там макетов не было.
А. Б.: Шум чем производили?
Саперные лодки делали, плоты, паромы сколачивали, вроде пристани делали. Понтонной переправы не делали, потому что ее делают, когда наметится успех. И потом их же на всех не хватит. Высадились на плацдарм, километра 1,5 шириной и метров 800 в глубину, дальше не пустили. На нас немцы стали стягивать силы, а там, в месте настоящей переправы, они ослабели и наши дают шороху потихонечку-потихонечку. Потери были меньше, но тот, кто делал ложную переправу – те были обреченные почти люди.
Когда десант на тот берег высадили, то 12 человек представили к званию Героя Советского Союза. Потом недели через две после высадки, я узнавал, осталось в живых только двое из представленных. Потом поступили понтоны МДП-А3, НЛП и стали по-настоящему переправляться на них. Сделали тросовую переправу. Вверх по течению натянули трос с бонами, потому что плавучие мины немцы пускали. Она стукнется и взрывается, а если в паром или понтон попадет … Один раз переправляли артиллерию, я стою по колено в лодке, а справа и слева вода. Смотрю через лошадь - сверху по течению плавучая мина плывет. Был у меня сержант Бетин, хорошо стрелял из карабина. Я говорю: «Сержант Бетин, видишь плавучку справа по борту? Сумеешь сбить»? Выстрелом ее подорвать и некоторые взяли багры, чтобы ее оттолкнуть. Не помню сколько выстрелов он сделал, но подорвал ее. Там считать некогда, жив и ладно. Высадились на тот берег, артиллеристы нас благодарят. Пушки разворачивают, тут же в бой вступают. А мы в это время собираем раненых, чтобы в своих лодках их на свой берег везти. Пока собирают раненых, я выходил на берег немножко поразмяться. Вот тут-то я вспомнил, что мне цыганка нагадала. В детстве, я еще в школу не ходил, как-то цыгане в нашу деревню пришли. Бабы прибежали, а я стою в сторонке босиком, штаны на веревочке. Старуха у костра сидит:
- Мальчик, принеси-ка мне хворост, я тебе погадаю. – Я пошел, сучьев набрал. Я боялся. – Ну, давай руку! И проживешь ты 20 лет.
Забылось это, а когда каша началась, я вспомнил. Днепр начали форсировать 23 октября, а я родился 7 ноября. Думаю, 20 лет заканчивается, так и так, все равно погибну. Как фаталист. И смотри-ка - задели в мякоть правой руки штыком или ножом. Отбивались мы: немцы идут, хотят сбить нас с плацдарма. Пока раненых возят, надо ведь отбиваться, а то и тебя перережут. Вот я и стрелял из пистолета ТТ, у меня ТТ тогда был. Сначала наган был, хорошая штука, безотказная, но больно тяжелая, неудобно. Как-то не заметил немца, а мой солдат его стукнул прикладом и он скапустился. Я даже не почувствовал, в горячке что-то обожгло. Когда сели обратно плыть, то один заметил: «Командир, у вас кровь»! Я смотрю и сразу заболело. Перетянули, перевязали, кость целая, рука двигается.
В одну ночь я 5 раз артиллерию и 1 раз десантников на лодках НЛП переправлял. Это мне запомнилось, так было один раз. Я чуть не попал под трибунал.
После четвертого или пятого рейса мы возвращаемся. Паром наш весь разбит, из резин воздух почти вышел, на попа встает. Мы идем порожняком и несет нас вниз по течению прямо к немцам. Был такой младший сержант Крахмал, бывший рыбак. Он говорит: «Командир, дай причал. Я поплыву и ногами отмель нащупаю». Он взял на руку тросик, бросился в воду и поплыл. Нас сносит вниз, а он доплыл до отмели, нащупал ее ногами и стал нас подтягивать к себе. Подтянул, мы немножко поправились. Подходим к берегу своему, я вижу, что паром разбит, его надо чинить. Может метров 100 до берега не дошел, я говорю славянам, чтобы спустились еще метров на 100 вниз по течению и вытаскивали на берег чинить паром. Я пойду, доложу командованию в штаб и поесть пришлю. Смотреть приказал, чтобы мимо не проехали.
Выхожу на берег и прямо напоролся на начальника артиллерии дивизии, которой мы были приданы. Хотя там сам черт не разберет, какая это дивизия была. Там людей горсточка была. Майор, фамилии не помню:
- Где расчет?
- На том берегу.
- Давай, грузи следующий!
- Не могу.
- Почему не можешь?!
- Паром разбит. – Он мне пистолет в лоб.
- Если через 5 минут расчет не будет погружен, убью как собаку!
Обстановка такая, что никто даже не увидит и не услышит. Он конечно разгоряченный, там убили, там снаряды рвутся, мины, бомбят, там наши стреляют. Я ответил «есть», спустился вниз, нашел своих ребят. Приказал им устраиваться в низинке и чиниться, а сам пошел в штаб. Прибежал в штаб, а там никого нет, все в ротах. Один замполит, партийный работник, больше 60 лет ему, сам из Краснодара. Когда Краснодар оставили наши войска, он в армию пошел. Семью зверски замучили за отца. Он лежит на лежанке из земли, накрыт шинелью – малярией заболел.
- Кто там?
- Такой-то.
- Что случилось? Давай рассказывай! – Так-то и так-то. – Эх ты, мальчишка! В бутылку лезешь, ведь ты приказ не выполнил. Соображать ведь надо. Ты паром вытащил, ну и пусть грузит. Так ведь? Ты прав и ты не прав. Поступил по содержанию правильно, а по сути неправильно. Что с вами сделать!
Я думаю, а, все равно 20 лет проживу. Пошел к ребятам, мы чиним, а он пошел успокаивать начальника. Но тот запомнил меня, видать по команде дошло. Починили паром, поели, немножко подремали и опять давай готовиться к следующему вечеру.
А. Б.: Днем не переправлялись?
Всяко, как придется. Днем большую технику все равно подобьют. Немцы нас и бомбили и обстреливали, а когда соседи пошли вперед, то немцы прекратили наступление. К нам стали силы подбрасывать, а мы саперы дальше не пошли. Утром рано я вышел на берег Днепра, смотрю по карте – Дериевка, большая деревня. Старшина саперной роты сидит на берегу и смотрит.
- Старшина, ты на что сейчас смотришь?
- Ти бачив, сейчас дядьку пройшов? Це мий тату.
Вот ведь какая война была. Дальше судьба его была такая - он заехал в Дериевку, они встретились. Я уже после войны на встречах узнал, что потом этот солдат был ранен, демобилизовался и дома работал председателем колхоза.
Потом дней через десять, когда мы оборону укрепили на том берегу, пошли дальше и на нашем участке навели понтонный мост. Потому что было очень удобно на том берегу: в низине можно высадиться, а после крутой подъем – прямого огня не будет. Когда пуле путь бугор преграждает, то у ней поражающая способность меньше. Когда из госпиталя в июле 44 выписался и возвращался на фронт, я к этому месту переправы подошел специально походить. Вышел на берег, горсть песка поднимешь, а в ней 2 – 4 осколка только в одной горсти. Я не знаю, что это за ужас был!
Одно было хорошо – рыбы много немцы наглушили. Кушать надо было что-то, закуточки есть разные. Старший лейтенант как-то приехал из штаба бригады проверять, как дела идут у нас. Успех уже пошел, он ходит, смотрит все. Я его пригласил поесть с нами. Спирт был, по полстаканчика выпили и повар нам жареную щуку положил. «О, ты живешь! Почему нам не пришлешь, прислал бы корзину к нам в штаб». А какой там! Я сейчас бы прислал, а когда там.
А. Б.: После форсирования Днепра как у вас дальше война складывалась?
Мы форсировали южнее Кременчуга; были страшные бои за него на правобережье. Там нас здорово потрепали. Все то же самое делали: разминирование, проделывание проходов, аэродром полевой приходилось готовить, строить дороги, мосты.
На минном поле, не под огнем, в тылу под аэродром готовили участок. Он был заминирован, а надо было там полевой аэродром построить. После обследования расставил людей, они работают и вдруг сигнал флажком. Я прихожу:
- Что такое?
- Смотри, я еще таких мин не видывал. Не знаю как.
- Ну-ка, отойди подальше! – давай сам изучать. Черт его знает, я сам таких не видывал. Пальцами осторожно расковырял, нет ли там сюрприза – не один пот с меня сошел. А потом как понял, что безобидная такая мина, только мы ее не знали. Я обрадовался, открыл крышку и стал подниматься. Сначала на колени, оперся на эту мину и крышка захлопнулась. Крышка стукнула по чеке, а чека не выскочила. Я смотрю на нее, чуть-чуть держится. Мать честная, сейчас пошевелишься и конец. Я взял ударник, конец которого за чекой торчит, схватил, зажал пальцами, вытащил взрыватель, бросил в сторону. Он взорвался и я остался жив. Я встал и не знаю, живой я или мертвый. Кровь, может, переменилась вся. Тогда я и говорил – мины такие встречаются, так-то и так-то, ничего страшного нет.
Корсунь-Шевченковская битва и второе ранение
А. Б.: Если в 43 год возвращаться, Вас готовили для действий в подвижных отрядах заграждения?
ПОЗ? Как же, бросали нас как шведов. В феврале 44-го мы строили мост. Представь себе, Днепр делает крутой поворот, по правому берегу укрепились немцы, 10 общевойсковых и 2 механизированных дивизии “Totenkopf“ и „DasReich“. Наши форсировали реку и держали там оборону с расчетом потом очистить вдоль берега. Командование поступило как в Сталинграде: танковая армия Кравченко и войска Конева прорвались и окружили эту немецкую группировку. А Гитлер приказал им не сдаваться. Мы были у Конева, на южном участке в 53 армии, которой была придана наша 27 ОМИБР. Где-то в стороне была Цыбулевка, где стояла армия Ротмистрова и готовилась к прорыву. А эту армию перебросили по рокаде, по бездорожью от Цыбулевки в другое место. На рокаде была речушка, через которую я и строил мост, чтобы они могли незаметно пройти.
Задание было построить мост с расчетом нагрузки 45 тонн, понятно для танков. Я тогда не знал, для каких танков мост строим. Уже почти закончили, поставил указатели, дорогу почти сделали. Приезжает связной и передает приказ срочно явиться в штаб. Я стариков оставил, взял молодежь с собой. Пришли в населенный пункт, я сказал подкрепиться и пошел в штаб. Доложил, что мост готов.
- Хорошо, доставай карту! – достал карту. - Комбата Николаева знаешь?
- Знаю.
- Квадрат видишь такой-то?
- Вижу.
- Видишь дефиле? – Дефиле то было узким проходом. С одной стороны скалы, с другой – озеро, не пройти танкам. – Твоя задача закрыть этот проход, не дать немецким танкам выйти из окружения.
Представь себе такую картину – только я за дверь взялся:
- Вернись-ка! – Положил мне руку на плечо, прижал к себе и говорит:
- Ну, мой мальчик, надеюсь, ты меня не подведешь?!
Приказ есть приказ, я на ногах еле стою, так устал. А машина с минами уже стоит. Такое же задание получил мой друг Федя Соколов. Идем мы, а туда уже наши танки прорвались - Кравченко от Ватутина и наши из 5 гв. ТА. Гитлер послал армию Манштейна для деблокирования, где было до 600 бронеединиц. Из окружения немцы стали выходить, а Манштейн им навстречу. Мы туда и идем. Федя, друг, и говорит:
- Саш, куда мы идем? Справа и слева стреляют. Спереди стреляют и сзади стреляют.
- Давай пойдем. Может и найдем чего. – Федя-то от меня отделился, на свой участок пошел. Я был в районе севернее Осетняшки, Листвянка, совхоз «Виноград». Мы идем, машина у нас сломалась – скаты лопнули. Мины тащим на себе, а каждая 5 килограмм. Каждый взял по 2 мины через плечо, а все-то не взяли. Оттуда повозка пароконная и солдат при ней нашего батальона, но не мой.
- Куда?
- Ой, там немцы!
- Ты-то куда? Где командир?
- Убит, и остальные убиты!
- Ну-ка стой!
- Нет, у меня свой командир. – Мы его остановили, я ему сделал внушение хорошее, куда ехать. Я мог его пристрелить даже. Мы еле тащим, а он удирает в тыл. Сразу завернули, погрузили остатки мин.
А. Б.: Как тогда мины ставили под Листвянкой?
Да как ставили (удивленно – А. Б.)? Ставили в беспорядке, прямо под гусеницы бросали. Танки как шли на прорыв? Проход узкий – впереди «фердинанды» шли, сзади пехота и остальная техника. Там целая рота Клепикова у нас погибла. А длинный такой проход. Немцы не соединились только 1,5 – 2 км.; они бы вырвались, все эти дивизии.
Идем мы дальше и меня по щеке чиркнуло, я упал. От страха или от удара. Прибежали, перевязали лицо, отлежался. Сестра говорит, что все в порядке, только царапина. Это утром было; встал и снова пошел. А уж вечером меня по настоящему шарахнуло в левую руку. Тоже упал. Когда через полгода со своими встретился, то они мне рассказали, что поволокли меня уже хоронить, а я живой, теплый. Что там было?
Поутру подобрали – вроде живой, крови много потерял. Рукав в крови, лицо перевязано. Притащили в лазарет и смотрят, вроде дышит. Укол сделали, я глаза открыл, потом рассказывали. С ложечки накормили, потом в полевой госпиталь в селе Елизаветградка. Госпиталь был в немецкой конюшне, на полу была настлана солома. Там лежали тяжелораненые. Кто полегче – лежали на постланных поверх ясель жердях. Набито как червей. Лежу, пускаю пузыри. Захотел в туалет, утку закричал. Подходит девчонка молоденькая, я на нее: «Что ты, […] что тебе надо»? Она заревела, убежала. Пришел санитар пожилой: «Чего ты? Она же свое дело делает. Ты тут не командуй, ты ей не командир и не парень. Чего кричишь»? Ладно, я понял.
Приносят на носилках капитана знакомого, автоматчиками командовал. Нога у него на штанине болтается, болванкой перебита. Его на перевязку хотят нести, он еще живой. Лежу, голову из соломы высунул и смотрю. Проходит мимо сестра, он зовет:
- Сестра!
- Что, дорогой?
- Подойди ко мне.
- Что?
- Наклонись ко мне. – Она наклонилась. – Еще ниже. – Сам рукой ее так схватил (показывает как - А. Б.) и поцеловал.
- Что вы, что вы, что вы!
- Ну вот, теперь и умирать можно!
- Сейчас санитара пришлю, - и убежала. Пока бегала, с носилками пришли, а он уже мертвый.
Представь, я здесь же лежу, а в проходе такая история. Я ползком выполз из сарая, в туалет хочу. Куда деваться? Вижу, вроде, штабель дров. Я нисколько не вру. Оперся рукой, чтобы привстать, а что-то скользко, скользкое. Посмотрел, а это трупы штабелями лежат, голые без белья. А рядом выкопана яма, куда их складывают, один ряд головами туда, другой ряд сюда, и зарывали. Это братская могила называлась. Я соображал еще плохо.
Видят, что рана серьезная – ее перебинтовали и увезли в Знаменку, на станцию Кировка. Лежим там на полу, окна выбиты. Утром я уже в бреду, температура поднялась. Кто-то говорит:
- Больной, вставайте! Снидать пора. – Я открыл глаза, там нянечка. – Сашко! Что воны з тобой зробылы? – Это была Шурка Коваленко, мы у нее на квартире пять раз останавливались, когда отступали.
Нет, это было под Кучеривкой, а не в Кировке. Она дружила с Федей Соколовым, он был старше меня, красавец парень. А я что, пацаненок был! Она взяла и тряпочкой мне глаза, рот обтерла, чего-то ложечкой подала. Я глаза закрыл опять. После обеда прибежало пять женщин. Шура рассказала им, что такие-то в госпитале лежат.
Когда мы под Кировкой стояли в обороне, шли бои. В огородах у них оставались неразорвавшиеся снаряды, мины, гранаты. Они боятся в дом-то заходить. Мы им разминировали, а они нам горилки – приспособились. Им понравилось, что мы быстро все сделали. Они принесли курки, яйца, самогон, вспомнили меня. Я говорю: «Не хочу»! А мне кругом: «Бери, командир, съедим»! Здоровые мужики, соображали. Оставили, все съели. В Знаменке видят, что не вылечить; из Знаменки в Харьков, а в Харькове началась гангрена руки. И потом дальше – оказался я в Тбилиси, 18 февраля прибыл в Тбилиси.
Тбилисский госпиталь и возвращение на фронт. О грузинах.
Помыли меня, попал я на операционный стол. Лежу я в чем мать родила, рядом уже одному операцию делают: осколок из груди удаляют под наркозом. Ничего не слышит, но организм сопротивляется, а рядом я лежу. Рука у меня вся до плеча посинела и опухла, вздулась и слышу – ампутация. Я услышал и закричал, что не дам руку резать.
- Как не дашь? Об этом врач знает лечащий. – Сулико ее зовут, фамилию забыл, век не забуду.
- Не хочу безруким быть!
- Умрешь ведь, бичо! – Бичо – это мальчик.
- Я лучше умру! – там чего-то пошептались и чтобы не воевать со мной, расспрашивают. Куда впадает Волга? Просят считать до ста и в это время кладут маску – наркоз. Просыпаюсь через несколько часов – весь в гипсе. В гипсе вся рука и в нем палка, часть груди тоже в гипсе. Это называлось «самолет». 1,5 месяца в этом гипсе лежал. Врач прочистила рану и сделала надрезы, чтобы не было заражения и кровь зараженная выходила. Это метод новый такой был. Нервы и сухожилия перебиты, а кость сохранилась. Там чего-то чешется, щекотно под гипсом, вонища. Тяжело очень лежать.
- Чего там шевелится? – говорю врачу на обходе.
- Это черви.
- Как черви?! Убрать их!
- Они тебе помогают.
- Чем помогают?
- Они гной едят, - понимаете, логика какая.
Успокоили, а там чешется за гипсом. Вытащишь одну-две, а это вши. А у меня сосед был командир роты.
- Это разве вши? Это вшинята, а вот раньше были вши так вши, как воробьи. – Честное слово! Это кто не знает, так тому смешно.
Потом когда гипс снимали, то на теле к нему с внутренней стороны волосы приросли. Боль страшная, я матерюсь. А сестры все девушки-грузинки, они не привыкли и побежали к комиссару госпиталя жаловаться, что больной не дает гипс снимать. Пришел комиссар майор Сарджеладзе [?] и говорит:
- Ты чего тут воюешь? Ты тут не командир, ты тут больной.
- Так больно!
- Я знаю, что больно и я бы на твоем месте говорил больно. Они девушки молоденькие, а ты тут всех святых!
- Как больно! Терпения никакого нет!
- Что же теперь делать?
- Спирту или коньяку дайте.
Ночью укол сделали, коньяку налили и сняли гипс вместе с волосом. А волосы у меня были белые, не подстригли, их не видно. Сделали лангетку и еще месяца 1,5 - 2 я проходил с косынкой. И лечебная физкультура была – пальцы разрабатывать, сначала кончики, потом несколько фаланг. Делали ее фельдшеры или врачи, которые пальцы массировали. Часами ведь, часами! Почему они мне симпатизировали, потому что я по-грузински быстро научился говорить. Они любят, когда с ними по-грузински говорят. Такой народ.
Потом на фронт приехал, так руку под портупеей держал. Больно, если оттянешь. Заросло сейчас, но на турнике до сих пор подтягиваться не могу. А тогда любил подтягиваться.
Стал я уже ходячий, а в палате нас лежало 13 человек. Вонища такая – у всех раны гниют. Стал выходить на улицу, ходить кругом. Отошел немного, там розарий проволокой огорожен. Я просунул руку и нарвал немножко роз. Принес в палату – запах стал свежим, понравилось. Я так дня три ходил и меня сторож поймал. Я говорю: «Слушай, дорогой, я из госпиталя. Там больно пахнет в палате, на тумбочку поставить». Он говорит: «Ты из госпиталя? Так бы сразу и сказал. Я тебе и сам дам. Ладно, больше так не ходи. Я тебе каждое утро буду класть букет роз».
С тех пор я каждое утро прихожу, забираю розы и в палату на каждую тумбочку ставлю. Даже врачам ставил. Вот они грузины какие! Еще там меня поймали как дезертира. Познакомился с капитаном, фамилию уже сейчас забыл. Я к нему ходил в гости, в форме без погон. Сходил, обратно возвращаюсь – патруль. Сержант и 2 автоматчика.
- Ваши документы?
- Какие документы?
- Документы!
- Так я же из госпиталя!
- Мы ничего не знаем.
- Я офицер!
- Какой вы офицер, ни документов, ни знаков различия нет. Вы для нас не офицер – Старший их пришел.
- Капитан, уйми своих!
- В чем дело?
- Видишь, я из госпиталя. Ходил своего товарища навестить.
- Не врешь?
- Да что я сам, что ли?
- Ну ладно, - говорит сержанту. – Отведи его туда-то. Если он оттуда, то его там примут. А если нет, то веди сюда.
Сторож грузин меня обругал за то, что я ушел. Патруль видит такое дело, и они ушли. Видишь, какие грузины?! Выписался из госпиталя, документы получил о том, что к военной службе не годен в мирное время, в военное время ограниченно годен 2 степени (смеется - А. Б.).
А. Б.: Как Вам удалось после признания ограниченно годным обратно вернуться?
Это длинная история и я … Попал в тот же батальон, я по газетам о нем знал. Поехал я домой, а попал в батальон.
А. Б.: А почему не домой? Не навоевались, что ли?
Мне дома что делать? Дурак я был, рука на привязи. Молодой, соскучился по своим. Доехал я до Харькова хорошо, кое как питался. После Харькова эшелоны идут из Крыма, после Севастополя перебрасывают их на восток. Я знаю, что наши войска где-то в районе Молдавии воюют. В эшелон меня не пускают; чужих не берут. Вот там встретил капитана без руки. Станция какая-то, подходит эшелон, выскакивают оттуда поразмяться, может купить чего – вижу, бежит капитан Терехов. Мы с ним вместе учились на спецподготовке.
- Сашка, ты откуда?
- Так и так.
- Ты куда?
- Я еду, своих ищу.
- Что, никто в вагон не посадит? Сейчас я приду, стой. – Приходит. - Пошли. – Приходим в офицерский вагон.
- Товарищи офицеры, это мой однокашник. Ему с нами по пути, прошу любить и жаловать. – Рассказывал он как они Севастополь брали, брали Сапун-гору, все вспоминали с ним. Быстро время прошло, тут и самогон и все. До Фалешты доехали, им надо было севернее, а мне нет, распрощались с ним. К коменданту захожу – вот там ваша бригада стоит в поселке. Я туда в штаб бригады пришел, документы показываю.
- Зачем ты приехал?
- Так не больно много шуму, к себе.
- Нечего там делать, там все войска укомплектованы. Ну ладно, пойдешь в резерв. Зайди в спецчасть. - Зашел туда, там спросили звание, про награды. Говорю, что нет никаких.
- Как никаких? Есть. Вот твой орден Красной Звезды и представлен к ордену Отечественной войны.
- Не может быть, ошибка.
- У нас ошибок не бывает.
- А где?
- В части, в батальоне. – Мне сказали, где он стоит. – Ну сейчас иди в резерв. – Прихожу в резерв ночевать, а там полковник Розанов.
- Опять ко мне, ну отдыхай, посидишь тут на пшенной каше.
- Товарищ полковник, разрешите мне 3 дня отпуска.
- А зачем?
- Да где-то в батальоне мой орден, надо получить. – Видит, что рука на привязи.
- Ну раз такое дело, то пожалуйста, тут не далеко. Но учти, сутки опоздания – сутки ареста. Двое суток – двое суток ареста. Трое суток – трибунал.
- Есть! – поворачиваюсь и отправляюсь пехом по указателю «Береза», это был наш батальон. Маленькая дощечка со словом «Береза» и стрелка указывает на перекрестке. Пришел в деревню, смотрю, идет группа офицеров. Я по одной стороне улицы, они по другой. Оглянулся – наши и среди них начальник штаба Шамрай.
- Журнаков, ты откуда? Мы тебя потеряли! – А я даже письма из госпиталя не писал. – Ну хорошо, сейчас мне некогда, получу документы в штабе, поедем вместе. – Приезжает на «Виллисе». – Садись! – Привез в батальон.
- О, да как ты? Жив-здоров, – разговорились. На другой день вручают мне орден перед строем. Комбат тот же еще, многие солдаты помнят меня, а некоторые новые. Комбат обещал перевести из резерва в батальон. 20 лет мальчишке, да подвыпивши, товарищей встретил! Понимаешь? Какое настроение! Документы отправили, а там Яссо-Кишиневская операция началась, потом пошла Румыния, Бухарест, потом Венгрия, Будапешт, форсирование Дуная.
Бои в Венгрии, плацдарм на р. Грон
А. Б.: Как Вы с незажившей рукой в Румынии и Венгрии воевали?
Так я же в атаку не ходил, на поле не разминировал. Расставлял, указывал, учил и немножко разрабатывал. Молодой был, а потом меня в Будапеште ранило, колено повредил. После попал в 92 отдельный саперный батальон 81 гвардейской стрелковой дивизии. Там меня контузило и после нее я попал в танковую армию.
А. Б.: Чем Вам запомнились бои в Венгрии и Румынии?
В Венгрии были страшные бои за г. Дебрецен, вторую столицу. А бои на озере Балатон? Комарно, Эстергом? А в самом Будапеште? Здания там из камня, высокие. Местные знали все проходы; они маневрируют из одного места в другое. Наш Иосиф Виссарионович издал приказ: город не разрушать, артиллерию больше 122 мм., авиабомбы больше 100 кг. не применять. И нам приходилось их выкуривать с гранатой, сорокапяткой и 76-мм. орудиями. Там мне пришлось участвовать в штурмовых группах.
А. Б.: Как организовывалась штурмовая группа в Будапеште?
У других не знаю как, но у меня было так. Немцы заняли оборону в заводском секторе и там была заводская стена, надо было взорвать. Заложишь фугасы под стену, а чтобы удрать, надо чтобы зажигательная трубка горела хотя бы полминуты, а больше если, то немцы успеют вытащить и обезвредить заряд. Один, второй раз кладем заряд, пока бежим, а немцы сверху выскакивают и обезвреживают. Мне приказали самому обеспечить подрыв – я зажигательные трубки вворотил, поставил все, людей отпустил. А со мной осталось человек 5, чтобы каждый по одному фугасу взорвал. Это мы ночью делали, а то перебьют.
Когда стали поджигать – то ли наш какой фугас, то ли снаряд какой взорвался и меня приподняло и стукнуло о мостовую. Колено разбил, меня оттащили – ходить не могу. Месяца 1,5 я лечился. Так надоело. Никаких внешних признаков нет, нога не сгибается. Коленная чашечка была повреждена, а боли были страшные. Когда войска пошли вперед, то госпиталь надо было освобождать. Меня на комиссию вызвали, а нога не сгибается, болит. Меня выписали с тросточкой, потом расходился.
Потери в Венгрии были страшные. Почему? Немец стал отступать будто в панике. Приказ - преследовать и преследовать. И получилось, что впереди наши, а позади них немцы, потом опять наши, все вдоль дороги. Такие были дурацкие потери. И долго мы … Смотри, к Будапешту подошли в ноябре 44, а заняли только в феврале 45. А на Гроне бои начались 17 февраля, а 23 нас сбросили с плацдарма. Противник после Арденн перебросил войска на наш фронт и выбил нас из Эстергома и Комарно. Остался только наш маленький плацдарм под Бартом и Кильмендином. Там я контужен был. Больше 8000 человек наша армия потеряла. Это я уже узнал позднее из книг.
Числа 20 я пришел к начинжу дивизии, в штаб отчитаться за работу: что построили для обороны, сдать формуляр минных полей. Сдал документы, думаю, пока люди отдыхают, все сдам, потом сам пойду отдыхать. Рано утром, а днем-то не больно нагуляешься. Задумался, выхожу - стоят 2 паренька молоденьких, один лейтенант, другой младший лейтенант и по разговору оба вятские. Я говорю:
- Здорово, земляки!
- Здравия желаем!
- Вятские?
- Да.
- Давно?
- Да вот сегодня прибыли из училища, - стал спрашивать как и чего.
Один первый раз на фронте, а другой из рядовых ушел в училище. Я фамилий не помню. Мне особо некогда было и я ушел. Устал, спиртяги чебурахнул чуть больше полстаканчика, закусил и прилег отдохнуть; а потом нас опять подняли минировать.
А. Б.: Ваша задача к утру 23 какая была?
Заминировать, пропустить наши войска. Когда наши все пройдут, закрыть проходы. Это у нас был как закон; мы не имели права проходы оставлять открытыми.
А. Б.: Кто контролировал?
Сама жизнь контролировала и узнают.
А. Б.: Как Вы там инженерное обеспечение обороны можете описать?
Оборона полевая была, не то что там какие-то доты, дзоты - были просто траншеи, конечно пулеметные точки, минные поля и проволочные заграждения. Ну что, за месяц какую оборону большую сделаешь? Кто знал, что немцы там так шарахнут? Конечно, такого удара никто не ждал. Такая драка была, и потом у нас была эйфория победителей, что все, мы победили и немцы отступают.
А. Б.: В чем эйфория выражалась?
Немец драпает, испугался, струсил.
А. Б.: В воинской дисциплине это как-то сказывалось?
Конечно сказывалось, расслаблены, водочка, вино.
А. Б.: На плацдарме это было?
На плацдарме нам никакой водочки не надо было; другой раз нам и ночевать некогда было. Мы чувствовали, что тут нас сомнут рано или поздно. Разведка немецкая к нам ходила, наша к ним. Слышат наши разведчики у гг. Эстергом и Комарно треск металла, скрежет танков – на станции разгружаются, а что такое? И вот замучили нас саперов – идут разведчики, и все просят саперов в сопровождение. Одна группа прошла – не могут пройти, вторая прошла. Потом комбат мне говорит: «Чего-то твои саперы не могут? Разведка жалуется на вас. Придется тебе самому идти, раз ты солдат не можешь научить». Приказ есть приказ.
Я взял свою группу из 5 человек, кто помоложе и пошустрее, и с разведчиками пошли. А там обстановка была такая – наш плацдарм 35 км. по фронту вдоль реки Грон и в глубину километров 10. Нейтральная полоса между нашими окопами и немецкими от 200 до 400 метров, такая шикарная нейтральная полоса. Обычно меньше, даже гранаты бросали друг в друга. Через свою провел разведчиков дивизионных, через нейтральную полосу провел, стали в немецкой обороне делать проходы. Проходы уже заканчивали делать и разведчик говорит:
- Уже поздно, не успеем, давай вернемся.
- Нет, я получил приказ вас провести, а вы как хотите. Я свое сделал, вы идите, а я на обратном пути вас встречу, чтобы вы проходы нашли, – старшине говорю.
- Нет, вернемся – поздно уже, не успеть нам.
Спорить там не будешь, противник-то рядом. Правда он задремал тогда: слякоть везде, февраль месяц, числа 15 снег растаял – грязь такая рыжая, все мы намокли. Назад, так назад. Идем назад, вышли к своей обороне. Обороны сплошной не было – людей не хватало, у нас только четверть людей от армии осталось ослабленных. Идем уже дома, уставшие, ТТ у меня в кобуре, солдаты автоматы за плечо, шлепаем по грязи.
Вдруг лоб в лоб встречаем немцев, тоже разведка, человек до десятка. Они нас не видят – туман такой и тоже устали. Один старший сержант у нас был Богорад, он первый увидал. Дал очередь, мы все залегли, а у нас оружие не стреляет. Дал вторую, третью очередь и немцы удрали. Куда – не видно. Но один раненый немец остался, закричал: «Hielfe, hielfe»! Его наши разведчики на плащ-палатку подхватили и доставили. Задание выполнили. Они, видать, из нашего тыла возвращались, ценные сведения собрали. Они – у нас, мы – у них.
Богорад Григорий Абрамович за это дело орден Славы 1-ой степени получил, 2-я и 3-я у него уже была. В день тридцатилетия Победы он был на встрече полных кавалеров ордена Славы, и в газете лесной промышленности была статья об этом. Я позже сообразил, что это мой солдат, фотографию нашёл с дарственной надписью. Я в редакцию газеты написал, и мне ответили. Богорад жил в Биробиджане, работал на лесопромышленном комбинате. Позже он в Израиль жить уехал.
Я почему рассказываю, всю оборону строили мы, наш батальон - все ходы сообщения, окопы, убежища, где минные поля - все мы знали. И нам было легче убрать, пройти. Мы уже знали, даже ночью, где какой выход, все найдешь. Числа 22 возвращались с задания, проверяли оборону, восстанавливали минные поля. Вдруг листовки валяются, и вот один солдат поднял. Я ему сказал бросить, а он ответил, что интересно же узнать, что пишут. А там было: «Пусть рус иван под Берлином, а мы вас, морозовцев, всех в Гроне утопим»! Посмеялись, смех смехом
А в ночь на 23 февраля мы уже знали, что завтра будет наступление немцев. Немецкий разведчик захваченный все рассказал. И вот после обеда 22 февраля нас послали. Ну замучили просто, все минировать, минировать, фугасы ставить, заграждения ставить. Я минирую там, где чувствую, что танкоопасное направление. Уже близко к рассвету - торопиться стал. Минируем и один солдат мне говорит, что слева какое-то движение. Я взял солдата и пошли. Оказалось, земляк артиллерист со своими 3 пушками выдвигается сюда – больно хорошо. Здесь будет батарея стоять, а там будет минное поле. Я не помню, какие у него были – 57 мм. или 76. 57 мм. были лучше, хотя и тоньше, снаряды были другие.
- Здорово, земляк!
- Вот оборону занимаем.
- Больно хорошее место ты занял, только ты вот что. Времени ни у тебя, ни у меня нет – ты не окапывайся, не успеешь окопаться. Видишь балку, я тут минирую – танки здесь не пройдут. Замаскируйся лучше, чтобы тебя не видно было. Сейчас танки должны пойти, так ты не стреляй по ним, пока они далеко – они тебя не раздавят. Видишь, мы минные поля ставим, еще 30 минут и мы закончим. Они напорются на минное поле и будут его обходить. Один взорвался, другие уж за ним не пойдут, а пойдут в обход. Они подставят тебе бока, туда ты и бей по ребрам. А заранее обнаружишь себя, тебя смешают с землей. Ты на фронте был?
- Был, немножко повоевал.
- Ну, тем более знаешь. А где твой друг-то?
- Он убит.
- Как так?!
- Мы когда пошли из штаба, вдруг шальной снаряд. Я-то чувствую как он летит и лег, а он не успел и его сразу осколками убило. – Он даже дня на фронте не был, а этот как старый фронтовик сразу сообразил.
- Как жалко! Ну, ты понял? А я пошел к своим солдатам.
Они замаскировались, знаешь, от подсолнуха будылья? Чтоб не видно было. Солдаты минируют и вижу, что 15 – 16 человек пехотинцев уходят. У меня стоят указатели к проходам через минное поле.
- Стой, сержант! Там еще много осталось?
- Никого нет, мы уходим последние.
- Как так?!
- Все погибли. – Чувствую, что танки уже идут, немцы за танками – слышно уже там.
- Слушай, сержант, помоги нам! Минут 10 - 15 задержи наступающую пехоту. Мы мины поставим, остановим их, а не поставим – они нас раздавят и вас догонят, раздавят. - Он начал говорить против.
- Слушай, ты брось! Видишь, там артиллеристы?! Я дам команду, пару фугасных бросят - и вас расстреляют. Я буду прав, я тут старший над вами. У тебя «дегтярь» есть, у меня «дегтярь» есть, давай тут в сторонку, задержи хоть пехоту!
Тогда они заняли оборону и начали обстреливать пехоту, чтобы она залегла. А пехота если пойдет вместе с танками, она быстро всех перебьет. Мы раз-раз, быстро закрутили все. Я закрываю проход, говорю.
- Отходи, сержант, спасибо! – он собрал своих и они стали отходить. Вот не знаю, он жив остался или нет, я фамилию не спросил. Как они отходили?! Больно умно, это солдаты были в 7 гвардейской армии такие! Один стоил сотни. Одна половина отходит метров на 100, 200, другая половина лежит и отстреливается от немцев. Потом те занимают оборону, с полкилометра отошли, начинают бить, а первая группа уходит под их прикрытием. Это закаленные воины, опытная пехота всегда так делает.
«Дегтярь» у нас всегда был, станковый «Максим» тяжёл таскать. А этот MG трофейный тоже был несколько раз, но потом его бросали. Тяжело его таскать тоже. Он хорош!
А. Б.: Вы считаете, он был лучше или хуже Дегтярёва?
Не «Дегтярёва», он был станковый, воздушного охлаждения – не надо было воду заливать. И потом его переносить было легко, легче чем «Максим». Ещё лучше тем, что в наступлении всегда патроны к нему есть. Он хороший был, мне он нравился.
А. Б.: Единственная причина по которой его бросали – это то, что он тяжёлый был?
Да нет, всякое бывало: то патронов нет, то ещё что ... Допустим, оружия наберёшь, так куда его?
Когда мы все сделали, я смотрю, что наших войск там нет, стали тоже отходить. В окопах боевого охранения остановились, чтобы немножко отдышаться и осмотреться.
И вот танки идут потихонечку, потихонечку прямо на наше минное поле. Сзади пехота. Мой взвод был разбросан по 4-5 человек, другие минные поля закрывать. А друг мой артиллерист молчит, молодец парень, не обнаружил себя – про себя говорю. Один как-то 2 ряда по минному полю прошел, не взорвался. Японский городовой, неужели кто-то струсил, взрыватель не поставил?! А за ним следом шел – подорвался, закрутился. Другие отвернули, как я и говорил, дали сигнал своим, чтобы это поле разминировать. Когда они в обход пошли, ребра подставили – как по ним даст!
Один, второй, третий загорелся – земляк-то мой не меньше 5 машин поджег. А немецкие танки, что сзади идут – по выстрелам определили, откуда бьют. Набалдашник на пушке тигра или элефанта крутил-крутил, прицелился, ка-ак шар-рахнет на вспышки – и смотрю, куда колеса, куда все. Еще несколько минут прошло, все вылезли и мы тоже отошли. Не знаю, жив он остался или нет, я его больше не встречал. Батарея наша замолчала через какое-то время. Погибли все или как, не знаю.
Танки пошли дальше, а мы деру. Одну линию обороны прошли, там тоже наши заграждения были. Войск наших дальше нет, закрыли проходы.
А. Б.: Что значит закрыли?
Некому отступать-то, все наши вышли.
А. Б.: Вы мины в эти проходы выставили?
Да, у нас запас мин в сторонке был приготовлен. Отошли, а три человека, что стояли на кукурузе, они на других участках были – солдат было мало. Ушел за вторую линию обороны, закрыл проходы, а танки жмут. Минное поле закрыто и хоть бы отдохнуть – ноги не ходят. И вот прорвались, я помню, три танка и пошли на командный пункт полка нашей дивизии. В штабе люди остались, а командир полка был майор, Герой Советского Союза. Всех с гранатами против танков бросил. Сам выхватил гранату и в головной танк как даст. Гусеницу подорвал, она закрутилась. Вторую хотел бросить, но из подбитого танка его пулеметом перекосило. Весь командный пункт танки немецкие раздавили и мы дальше пошли.
Все было на моих глазах. Я фамилии его не помню, но он был красавец парень, ходил почему-то в черной гимнастерке с портупеей. Я многих командиров знал, потому что мы для них минировали и им докладывали. Это все было 23 февраля. Когда танки наши блиндажи давили, это до сих пор у меня перед глазами стоит.
К утру немцы смяли и вторую линию обороны, и наши войска стали отступать. И мы тоже. Что могли сделали. Идёшь по этой грязюке, сзади тебя пули трассирующие из пулемёта, жуткое дело. Пехота идёт, одного солдата я узнал, который из пехоты был поставлен раньше минное поле охранять. Автомат у него в правой руке, на левой руке плечо разворочено. Я ему дал закурить, не знаю, дошёл ли.
Мы стали отступать к Кильмендину из Барта. У меня все солдаты не пришли ещё с других участков. Куда ждать-то? Так лупит из пулемётов, миномётов. Я приказал собраться в балке, назвал ориентир. Сразу после начала спуска туда, на гребне мина «ванюши» разорвалась. Какая-то доля секунды, меня скрутило и сбросило вниз. Солдаты увидали, двое вернулись, взяли подмышки, вытащили.
Пришли мы к Кильмендину, я немного очухался. Туда ещё мои солдаты пришли. Там видят, что дело швах, надо уходить, ни боеприпасов, ни людей не осталось. И пошли мы к мосту. Надо переправляться, но ещё нет команды. Мост ещё цел был. А потом немцы снизу, их танки вышли к Кильмендину, и прямо на мост. Командир сапёрного взвода был не наш, там другая дивизия была. Емельянов Василий. Он этот мост заминировал, у него был приказ ждать, пока наши войска отступят. Он вышел, там уже немцы на мосту шуруют вовсю. Он растерялся, не ожидал, что немцы выйдут сюда. Крутанул подрывную машинку - нет взрыва, второй раз – нет взрыва. Значит провода перебиты. У него нашёлся один шустрый, пообещал восстановить. А все заряды были присоединены к детонирующему шнуру - если один взорвётся, то остальные тоже взорвутся.
Взял стандартный немецкий заряд килограммовый, там тёрочный воспламенитель. Чиркнешь, он сам через 30 секунд взорвётся. Положил на береговую опору, и мост взорвался вместе с немцами. А мы остались на том берегу.
(смеётся)
От моста только щепки. Как мы переправлялись, я не знаю. На обломках брёвен ... Прибежал один офицер из штаба, потребовал дать ему лодку резиновую. «Первый» был ранен. Я ему отдал.
А. Б.: Вы видели как Морозова переправляли на ней?
Нет, не видел.
А. Б.: Александр Матвеевич, как получилось, что на Гроне у вас даже патронов не было?
Как? Они были, много было, снаряды были, танков было много и людей много - погибли они все, расстреляли. У нас кончились боеприпасы. Единственная связь с левым берегом была через деревянный балочный мост, метров 150. По нему уже вода текла. Он удерживался тросом; один мост не мог снабдить всю группировку: 7 гвардейская армия, конный корпус, потом еще послали. Где всего наберешься? Я знаю по рассказам, что корпус наш был разбит - осталось несколько десятков машин. Гибелью это грозило - все машины побросали. Командующий механизированным корпусом скомандовал "Делай как я" и пошел напрямик. Через лес прошел, вывел часть и Знамя.
Мы когда переправлялись обратно - немцы с того берега били по нам. Там уже стояли вроде заградотрядов, с пулеметами, автоматчики: "В оборону, в оборону"! А представь себе - из воды ты вылез в конце февраля - и в оборону. Ы-ы-ы-ы! Я-то оттуда шел и сказал, что мы саперы, имеем задание командующего построить наблюдательный пункт. Мне хоть он задания и не давал, но я знал, что он все равно заставит строить. Я правду сказал - меня пропустили:
- Твои?
- Мои!
- Проходи! - Так мы выбрались.
Но войска уже подходили, чтобы занять оборону, сменить, которые не замерзли. А не держать оборону час, полчаса - немцы переправились бы и вслед нас добили окончательно. На плечах у отступающего противника это легко. Главная задача заградотряда была в этом. Пулеметным огнем разве остановишь отступающую армию - это же сказки! Если все равно погибать? Так их специально останавливают, а сзади готовят другую оборону. А эти не могут уже воевать, они выдохлись - их пропускали, по ним не стреляли, чтобы очухались и их там привели в чувство. Сколько раз я наблюдал такие вещи. А сейчас говорят - вот, заградотряды стреляли по своим! Как это по своим стрелять? Когда тысяча человек отступает, так они сомнут весь заградотряд к чертовой матери!
Оставшиеся трое солдат нашей роты пришли к нам и мы все собрались. Они пришли в пункт сбора Барт, а там уже немцы. Они рассказывали, что спрятались на крыше дома за связками кукурузы, на семена сушилась. Представляешь, такая как коса закручена, подвешена от самой крыши до пола. Крыша черепичная была разбита, но они за связки встали и их с улицы не видно было.
Они не могли двинуться, но смотрели, что делали мадьяры. Я сам слышал как наши раненые кричали: «Братцы, пристрелите, не оставляйте»! Ну как будешь стрелять?! У него ноги перебиты, идти не может. Наши раненые, кто в солому залез, кто в укромное место спрятался, - не может идти. Так местные жители показывали: "Там иван, там иван". Их оттуда вытаскивали, на дорогу наших раненых бросали или танками давили. Мне не верится, но мои солдаты так говорили. Что подтверждает это? Когда Барт наши войска через полтора месяца взяли снова, ни один житель этой деревни не остался, - все ушли с немцами. Значит, они были виноваты, боялись.
Война с Японией
Когда Забайкальский фронт начал воевать, то было приняло решение идти через пустыню Гоби и Хинган, где никаких оборонительных сооружений и даже людей не было. Три дня шли мы без воды; к Хингану тоже пришли – туда умный не пойдет, но армию сохранили. Японцы знали, что мы там не пойдем. У них укрепления были вдоль КВЖД, где 39 армия пошла. Перед наступлением моего друга Николая Бессолицына послали в разведку. Потом встречаю:
- Где ты был?
- Ой, не говори, в разведку в тыл ходили.
- Ну как там?
- Никаких там японцев нет. Там и воды нет и травы почти нет.
А. Б.: Расскажите, как Вы участвовали в обеспечении войск водой?
Первые двое суток похода мы не знали, что нас ждет. Вода кончилась, прилетел самолет Дуглас […] Вода для машин, а люди, вы поймете, что без них мы погибнем. Всю ночь мы копали колодец посменно. Колодец не простой, а как воронка сужается к низу. И к утру только метрах на 15 чуть-чуть было черной жижи. Мы ведра 2 набрали и хотели тащить фильтровать. Ой, мы никак там обеспечить водой не могли. Реки там все давно пересохли; по высохшим руслам нет караванных троп даже. Это больше 300 километров.
А. Б.: Как же Вы прошли там?
Там танковая армия была и мы были на машинах. Вода была в мешках. Я там был командиром роты и у меня в каждой машине было 2 резиновых мешка по 100 литров; у каждого фляга. Что значит 100 литров на взвод, когда жара 45 градусов и ни облачка. Выхлестали на первый день воду почти всю. Я как посмотрел: «Славяне, да вы что делаете? Как дальше-то пойдем? Вот что. Пьем три раза в день. Вот фляжка немецкая, вот крышка – в крышке 125 грамм. Вот утром эту крышку, в обед и вечером и все. Иначе погибнем, чуете»? Все – как так? «Надо как-то. Не глотайте сразу, наберите в рот, подержите, меньше двигайтесь, чтобы потом не изойти».
А пехота и мотопехота намучалась. До сих пор одного пехотинца помню: «Командир, глоточек воды, глоточек»! Ну как ему дам. Люди стрелялись. Как заражение крови. Потом стали подвозить на самолетах – ну что там навозишь на армию. Вот в клубе ветеранов одна женщина в перерыве рассказывала, была врачом в нашей армии, нам всем по стакану воды выдавали в сутки. Я верю – по стакану воды! Мы заправились водой у колодца Бархчун Худук. Потом стали соленые озера попадаться; пить нельзя эту воду. К Хингану подошли, стали в гору подниматься, машины буксуют. Танки друг друга таскают. Первые поднялись, а там речка течет. «Вода, вода»! – заорали. Как по всей колонне прошло, машины как пушинки пошли вверх. Спустились туда, остановились вдоль реки – кто пьет воду, кто умывается, кто во флягу наливает. Речка по всему перевалу шла. Потом за Хинганом начались плавни и затопленные лессовые поля, заросли гаоляна.
А. Б.: Инженерное обеспечение форсирования Хингана в чем состояло?
С гор спустились, танки не могут пройти дальше. Наверх они сами себя тащили. У нас очень хороший метод был, когда толкают машины на верх, бревна под колеса клали поперек. Потом приспособились торцом. Впереди торец немного сточишь, раз-два взяли, 5 метров проедет и на это бревно встает, его уже не надо перекладывать, потому что кладем бревно вдоль машины. Или мост строили через реку Ляохэ-Суньхэ у г. Туньляо. Командующий нашему батальону дал 8 суток для его постройки, а мы за 7,5 построили. К городу мы прошли по железобетонному мосту, а река поднялась из-за дождей в горах, пойма оказалась затоплена и вода до дороги доходила. Утром просыпаемся, вода промыла дамбу и мост оказался в стороне. Армия была рассечена: передовые части в городе, а тылы и все снабжение на дамбе за десятки километров. Направо и налево заросли гаоляна, не развернуться и не повернуться, ни назад, ни вперед. Если бы японцы нас там встретили – ни один бы ни ушел.
А. Б.: Вы входили в боевые столкновения с японцами?
Нет. Они капитулировали, потому что мы успели. Бои были в Приморье. А мы людей-то увидели на пятый день в Туньляо. Когда мост заканчивали, вода стала уходить. А дальше дороги нет никакой, только одна железная дорога с насыпью. Несколько десятков километров наша армия прошла по этой однопутной железной дороге. Тут нас японцы обнаружили и первые 2 камикадзе врезались в нашу колонну. Главное как толково – один в голову колонны, а другой в середину. Конечно несколько танков и машин сгорело, убитые были. Дальше снова была река, ее передовые части перешли по мосту, а остальные растянулись, только через месяц пришли. Бензин-то кончился, так тылы наши пришли на ослах. Наш батальон с передовыми частями вошел в Мукден. Много воспоминаний, если все говорить, так с ума сойдешь.
У меня был такой случай. Когда японский император дал приказ о капитуляции, войска-то его не выполнили. А танкисты по радио уже поймали. И вот один командир взвода, у которого было много противотанковых мин, разложил их все в сторонке, с тонну наверное, и взорвал. Как ша-а-р-рахнет, я думаю, что такое? Лейтенант Гололобов, у меня есть фотография.
- Ты что делаешь?
- А чего, командир, война ведь кончилась.
- Какое ты имеешь право?
- Мешают они, так надоели!
- Прекратить уничтожение! – А некоторые японские части не сдались еще.
Когда наша армия вышла к Порт-Артуру, отрезала их от снабжения, только тогда они все сдались по приказу так аккуратно. Строем, и говорят, что мы не в плен, а нам наш император сказал, что у Сталина людей не хватает и ему надо помочь восстановить разрушенное. Они в плену лучше нас жили, их кормили.
Чернорабочие Победы
С моим другом по курсам произошла такая история. У немцев появились новые противотанковые мины T.Mi.Z., взрыватель двойного действия, который срабатывает и при нажатии и при его выкручивании. Мина круглая как тарелка, металлическая и взрыватель сверху как пробка. Наступишь, если давление достаточное – взорвется, и когда обезвреживаешь – тоже. Взрываются люди, не могут ничего понять. И вот Арсений, командир взвода, фамилию забыл; на его участке разминирования взорвались люди. Мину вытащили; он ее взял, всех прогнал и залез в окоп изучать, как она может взорваться. Стал выкручивать и взорвалась мина. Потом уже сравнивали, догадывались и пленные немецкие саперы сказали, что такие мины есть. И тогда не стали взрыватель выкручивать – либо уничтожали, либо использовали снова против немцев.
А. Б.: Как их использовать, если они не обезврежены?
Также ставить. Взрыватель-то уже стоит в мине. Ее поставил и все. А наши мины ЯМ-5, ТМБ-1? У нас не было металла, досок не хватало. Мина из бумаги, знаешь? Такая же как в мешках с цементом. Как булку сыра сделают, заполняют плавленым взрывчатым веществом – тол, мелинит, отверстие для запального заряда – семидесятипятиграммовая толовая шашка и пробкой керамитовой закручиваешь. Когда эту ТМБ ставишь, то пробку выкручиваешь, а взрыватель ставишь. Если наступишь – она взрывается. Эта мина чем плоха – она сырости боялась. Не бумага размокает, а влага попадает во взрыватель. Еще было трудно зимой эту пробку выкручивать, если замерзнет. Делали специальные ключи как гаечные для этого, а металл незакаленный, другой раз крутишь, пробка застыла, не можешь открыть. Сами ключи ломались. Сколько матюгов было! А бумажная мина ничем не хороша. В транспортировке неудобна, с ней возни много. В спокойной обстановке можно поставить.
А. Б.: Как Вы считаете, какие самые эффективные саперные приспособления у вас были для уничтожения танков? Минный шлагбаум?
Я лично не ставил, но я знал о нем. Мы ставили одиночные мины и фугасы. Выкапываешь ямку, ставишь туда мину, закапываешь, вкручиваешь взрыватель и маскируешь. Противотанковые, противопехотные мины, а есть осколочные мины ПОМЗ: колышек забит в землю, на него надета мина ребристая такая, от нее натянута проволочка, которую сейчас называют растяжкой. Между прочим, этих растяжек после войны у нас очень много было поставлено на границе с Китаем. Туда армия Гоминдана подошла. Потом их убрали из-за травы перекати-поле, которые задевали за растяжки и уничтожали наши минные поля. Потом пошли ПМД - 6.
А. Б.: Были у Вас группы саперов-охотников за танками, которые в тылу противника специально за ними охотились?
Что за ним охотиться, он сам … Я не знаю. Ни в одном батальоне, в котором я служил, такого не было. Там в тылу подорвешь, так тебя поймают. Может терминологией другой пользовались? Вот группы истребителей танков были, которые вооружались бутылками с зажигательной смесью, фаустпатронами. У нас они были, мы их обеспечивали. А в пехотных подразделениях уже в Венгрии мне не раз приходилось выезжать и от каждой роты присылали по 2 – 3 человека для обучения простейшим приемам: что такое мина, как она работает, как ее обезвреживать. Людей учили специально, саперов везде не хватало. Поставил минное поле, так его надо охранять. Допустим, заминировали какой-то перекрёсток и ушли, а немецкие саперы пришли и выкопали. А мы надеемся, что там прикрыто. Охрана должна знать о тех минах, там может быть пулемет. Они шум поднимут и убьют вражеских саперов. Мы-то как разминировали немецкие поля?
Ползешь на пузе как черт. Чуять надо, где ее могут поставить. Говорят, что человек должен сострадать другому человеку, как будто он сам страдает. Также минное поле может быть там поставлено, где бы ты поставил. Это было первое правило; он же не поставит там, где ни танк, ни пехота не пойдет. Как рассказать об этих правилах? Фронтовик сразу поймет. Я не рассказывал об этом раньше. Мне до того это все (…), что иду после войны где-нибудь по лесу или за деревней и думаю: вот здесь бы построить опорный пункт, батарею – весь бы город … Вот тут заграждения бы хорошо – невольно напрашиваются мысли. Или у нас у саперов какая привычка была. К середине войны сформировалась, когда идешь в наступление летом, а, смотри, лес какой хороший! Вот его на мост хорошо! Замечаешь, где рельсы лежат, кусты – это себе на компьютер наматываешь. Когда коснется, где взять материал, а все, компьютер сработал. Только когда перестал работать (такое состояние прошло - А. Б.?) …
Самое главное – глаза и опыт сапера. Миноискатель хорошо, но он не у каждого есть. Он тяжелый, ищет только металлическую часть мины. Запищал он, начинают копать, а вдруг там осколок лежит. А сапер сразу поймет, что там, мина или нет. Внешние признаки говорят. Трава пожухла там, где мину ставили летом. Надо дерн сверху ямки аккуратно вырезать. Или где земля валяется свежевыкопанная. Ее на плащпалатку собираешь и в сторону волоком оттаскиваешь, чтобы противник не знал, что здесь мина поставлена. Маскироваться очень даже нужно. А другие правила? Как подорвешься, сразу узнаешь (смеется - А. Б.). Именно навык.
У меня был случай под Харьковом, поселок Новый Мерчик, хутор Казачий. Немцы удрали, население стало возвращаться. Мы уже обнаружили, где немецкие поля. Я утром просыпаюсь, поразмяться - руками немножко для разминки… Смотрю, деваха пошла за водой в криницу. Туда она прошла по минному полю, а обратно идет с водой. Я как увидал: «Стой, не шевелись»! Она остолбенела. Я подошел к ней, смотрю, где можно шагать, взял у нее ведра и вывел оттуда. С Зиной потом познакомился, она мне письма писала: «Я за тобой, як рыба за водой». Она на минное поле зашла, потому что у нее нагрузка небольшая, а обратно с ведрами да со стуком – как раз хватит, чтобы взрыватель сработал. Сознание у меня моментально сработало, что тут танкоопасное направление, может быть заминировано.
А. Б.: Как Вы помните, в 43 году качество работы немецких саперов было хорошее?
Очень хорошее. Во-первых, у них техника была лучше. Мины все были металлические, взрыватели медные, бронзовые. Минная техника была очень хорошая. Они очень грамотно работали. Ставили мины-сюрпризы. Три взрывателя: один наступишь, взрывается, вытащил один взрыватель, а там еще другой, а внизу еще донный. Потом как приспособились - не руками мины вытаскивать, а если обстановка позволяет в тылу, то кошкой зацепишь и тащишь в сторонку. А то руками приходилось внизу щупать – донный выворачивать и боковой.
Была еще хитрая Sprengmine, прыгающая, торчат только три волоска. Наступишь и она вылетает из земли. Взлетела на 1,5 - 2 м. и там взрыв, осколки летят до 100 м. вокруг. Хлопает только вышибной заряд из пороха в дистанционной трубке, горит 3 – 4 секунды, потом взрывается основной взрыватель. Ее тоже надо аккуратно обезвреживать, глаз иметь. В 92 батальоне был случай, когда один солдат наступил на эту мину, испугался и упал. Когда пришли, то он лежит ровно мертвый или в обмороке, так испугался. Осколки как в сторону прошли, потом его откачали. Он упал как раз под мину. А эта S.Mi.35, когда вылетает вверх и взрывается, то под ней получается как конус мертвое пространство, в диаметре до 3 м.
А наши мины были и деревянные ЯМ – 5, бумажная ТМБ, ПМД – 6. Часто фугасы делали, а на отдыхе ЯМ – 5 другой раз сами делали: ящик сколотишь, крышка, взрыватель МУВ, чека, на нее крышка вырезом опирается. Наступишь и взрыв.
А. Б.: Я читал, что ЯМ – 5 требовали очень осторожного обращения. Какие приемы применяли, чтобы обезопасить себя при ее постановке?
Смотреть надо. А находили еще щуп, палка метра 1,5, на конце металлическая проволока кольцом. Идешь и кольцом потихонечку [крышку опускаешь - А. Б.] Это основное было. Миноискатель хорошая штука, но не у всех есть; уж один-то миноискатель на взвод всегда был. Я марки не помню его.
В спокойной обстановке можно щупом тыкать, но в боевой на глаз и как придется. Очень помогли пленные немецкой инженерной службы. Под Сталинградом они прямо сказали, что русский иван неправильно делает, в шахматном порядке ставит мины. Одну нашел и выковыривай себе остальные. И после этого обязательно ставили не в шахматном, а в беспорядочном порядке. То есть тот порядок, который знаешь только ты. А если обстановка такая, что не позволяет установить их ни в каком порядке, то их разбрасываешь. Поставить, но в формуляре обязательно указать: мины поставлены в беспорядке.
А. Б.: В каких случаях ставили минные поля в беспорядке?
Когда отступаешь. Приходилось просто под гусеницы бросать – почему много людей погибло? Вот они догоняют тебя, а у тебя приказ – ни шагу назад. Что делать? Вот и бросаешь по пути следования. По дорогам не часто приходилось отступать. Там много приходилось по обстановке действовать, но уже применяя опыт.
Я обычно как минировал? Выйду, по карте уже участок намечен, распределяю людей – этот то делает, тот это. Справа человека 2 поставишь, слева – чтобы нас втихаря не захватили. Вроде такие посты, они только смотрели. А остальные все работают в середине.
А. Б.: Это было охранение? Они минированием не занимались?
Они только смотрели, чтобы нас не захватили.
А. Б.: Какое у них вооружение было?
У нас вооружение какое? Автоматы, карабины, винтовки, ручные пулемёты Дегтярёва. А потом у нас вооружение было всякое, много было немецкого трофейного. Как их, «шмайссеры»? У немцев их много валялось, собирали. Автоматов в первое время войны у нас не хватало всем. Это был 43 год, ещё не у всех были автоматы, карабины у некоторых. Пистолетов тоже не хватало ТТ, у кого «вальтер», «парабеллум». Изредка «маузеры» были. А пулемётчик с пулемётом обязательно, потому что когда минируешь, то он с пулемётом в стороночке лежит и охраняет.
А «Максим», нам тяжело с ним возиться. Был MG трофейный несколько раз, но его потом бросали. Тяжело его тоже таскать, но он хорош. У него воздушное охлаждение, во-первых, не надо воду заливать. И потом он переносился легко, он легче был.
(заводит обе руки к правому плечу, показывая как переносили MG)
А. Б.: Чем «Максим»?
У «Максима» только станок 32 кг., 2 колеса на плечи. И ствол второму человеку нести. И тем, что в наступлении всегда патроны есть. Мне он нравился.
А. Б.: Единственная причина, по которой его бросали – тяжёлый был?
Всяко было. То патронов нет. Вот допустим, наберёшь оружия, так куда его?
А. Б.: Говорят, что недостатком ЯМ-5 было отсутствие приспособления для переноски. Как ее во фронтовых условиях переносили?
Ремнем, веревкой перетянешь, через плечо и все, походным маршем. На повозках подвозили. Это недостаток, а достоинство ее было то, что можно было самим сколотить. Ящик под толовые шашки сколотим сами и тоже работает. И все немецкие тарелочные противотанковые мины были хороши для переноски. И воды она не боится и взрыватель такой же. В наши-то проникала вода – бывало, что и не срабатывала.
А. Б.: Какие немецкие мины Вы предпочитали использовать?
Какие попадутся. Когда мы воевали под Кировоградом, это было до Корсунь-Шевченковской битвы. Под Знаменкой были страшные бои. Когда мы заняли эту территорию, немец немножко отошел, а там кругом все заминировано. Там мы сутками, ночами разминировали, грузили на пароконные повозки и отвозили в сторонку. Территорию освобождали для техники и войск. И снятые мины часто применяли снова, только уже против немцев.
Прыгающие шрапнельные мины Sprengmine S.Mi.35 я не ставил даже. С ней возни столько. Она как стакан, внизу маленький зарядик вышибной, на него ставится другой стакан со взрывчаткой.
А. Б.: Как Вы их разминировали?
Когда найдешь взрыватель, выкручиваешь его и все, она обезврежена. Если донного взрывателя не было. На противотанковых он был: 2 донных и боковой – 3 взрывателя. А мог быть только верхний нажимного действия. Верхний выкрутил, потащил, а там на дне еще взрыватель или сбоку, и взрываешься.
А. Б.: А если они на неизвлекаемость были поставлены? Tellermine 42 можно было так поставить.
На неизвлекаемость можно было любую мину поставить. Если так поставил, то уже ее не возьмешь, ее можно только взорвать. Я рассказывал про системы взрывателей: часовой, инерционный. На нее надо составить документ и своим сообщить. Еще были мины-сюрпризы доморощенные. По Полтавщине когда шли, то все проверили, поставили указатели: «Проверено. Мин нет». Через месяц по этой дороге шла машина с майором из оперативного отдела штаба армии и взорвалась. Меня сразу к ответу и я стал проводить на том месте расследование.
Воронка глубокая, стенки вертикальные. Сейчас бы саперы сказали, что мощность взрыва такая-то. Думал, как же могло? А потом гляжу, чурбак лежит длиной с метр. Его вышибло тоже. Что получилось? Немцы посреди дороги поставили фугас, на него поставили мину, на мину этот чурбак деревянный, прямо на взрыватель. Сверху земли насыпали и все утрамбовали. Машины сверху ходят и не достают до взрывателя. Миноискатель не берет – далеко; щуп тоже не берет ничего. Когда колею разбили, ехал – шарах и нету.
Я такое объяснение написал – поверили ведь мне (смеется - А. Б.). Я же все рассчитал по формулам, крутизна откосов, дальность выброса грунта, глубина, диаметр воронки, тип вещества. Аммонит, аммонал, бризантный заряд. Все это можно высчитать.
А. Б.: Я читал, что до 43 года наши саперы не ставили свои мины на неизвлекаемость. Вы в 43 году ставили свои мины так?
Почти нет. Некогда было – все в движении, все на ходу. Если наступление – какую неизвлекаемость сделаешь? При отступлении на неизвлекаемость можно поставить. А в наступлении зачем, просто не было необходимости. А как их ставить, я прекрасно знал. В Венгрии война тоже была на колесах, длительной обороны не было. По Венгрии они то отступали, удирали как шпана какая, то оборону жесткую займут.
А. Б.: С сентября 44 года немецкое командование приказало все свои мины ставить на неизвлекаемость. Насколько строго немцы выполняли этот приказ?
Я пожалуй согласен с этим. Почему? У них какая была неизвлекаемость? Взрыватель двойного действия, про который я уже говорил. Но на неизвлекаемость все мины не надо ставить. Тогда весь этот участок взрывать будут. Надо, допустим, один-два десятка простых мин поставить, а одна-две неизвлекаемых. Они обычно так делали. И в 43 и в 44 порядок этот не изменился.
Когда знают, что все поставлено на неизвлекаемость, то там и работать не будут. Там или накладным зарядом взорвут или разбомбят. Когда среди десятков мин одна-две мины с сюрпризом – тогда труднее.
Помните рассказывал про сержанта Лихобабина, который для пехоты проходы делал? Вот у него там как раз неизвлекаемые мины были. Какие еще неизвлекаемые мины, ему сказали. Он тогда людей отправил и сам стал пробовать их обезвреживать. Обнаружил, верхний взрыватель снял и дальше рукой. А надо ее кошкой зацепить, отползти куда-то в ямку и дернуть за тросик. Он две-три снял и взорвался. Потом когда бои в наступлении кончились, его нет. Я у солдат спрашиваю, как так получилось. Они мне рассказали. Ну что тут сделаешь?
Так что, когда все неизвлекаемые, то это нонсенс. Потому что очень трудно при установке и смысла нет.
А. Б.: Советская ЯМ-5 и немецкая Holzmine 42 были однотипные. Какая лучше?
Я таких у немцев не встречал. Может быть они скопировали нашу. ЯМ-5 разминировать очень тяжело. Когда щупом задеваешь, в крышку стукнешь, она может чеку из взрывателя вытащить и взорваться. Все ЯМ такие.
Один раз в Корсунь-Шевченковской битве я попал в такой переплет. Рано утром возвращаемся с задания. Это январь месяц, там уже потайки. Вышли за линию нашей обороны. Около здания кирпичного целая батарея наших гаубиц стоит, тягачи, ящики зарядные. Один солдат говорит: «Смотри, командир»! Одна гаубица гусеницей наехала на эту мину ЯМ-5 и стоит на ней. И она с краешку торчит, потому что земля застыла, не продавило гусеницей. Я мог пройти мимо и сказать, черт с вами, но не смог.
Я разбудил командира батареи:
- Вот что, братец ты мой.
- Ой, что делать?
- Сам не знаю, что делать. Давай, растаскивай свои гаубицы, зарядные ящики по сторонам.
Мы там часа 2 возились и сняли эти мины. Когда они растащили технику, так мы остальные нашли и уничтожили их подрывом толовой шашки, которую клали сверху мины. А ту-то под гусеницей надо было обезвредить. Мы обезвредили кое как, не мину, а взрыватель вытащили. И копали, и ногтями ковыряли.
Вот такие случаи бывали, за них никто ведь спасибо не скажет. А прошел бы … Почему и называли нас – чернорабочие Победы. Когда город возьмут, этот же Будапешт, про саперов там ничего не сказано. А саперы там много сделали.
А. Б.: Вы помните немецкую мину Riegelmine, удлиненную противотанковую?
Я ее не встречал. Итальянские керамические я встречал. Потому что она занимает много места, чтобы гусеница мимо не проехала. А круглая могла попасть между гусениц и все. Может и встречалась, черт ее знает, столько их было. У меня один солдат 2,5 тыс. мин разминировал, его представили к ордену Красного Знамени. В боевой обстановке, это у нас подсчет такой был. Но это редко кто, редко. Что ты!
Когда мину разминируешь и не знаешь какая она, то такое напряжение. Какая она? Когда разработаешься, тип или система установлена, то тогда … Людей расставил друг от друга за 50 метров, проинструктировал, сам стоишь смотришь как работают. А еще с собаками разминировали и была у нас рота девушек-собаководов. Ой, девчонки!
Когда выписался из госпиталя, нога хромая, рука косая, где-то в Венгрии что ли. Пришел я на фронт, а к военной службе ограниченно годен. Куда тебя? Вот и дали мне роту девушек, около полсотни человек. Одна другой красивее, мать честная! Смотришь, одна взорвалась, вторая, ой! Я пришел: «Не позорьте меня, не могу я их посылать на смерть! Что хотите делайте, не могу»! Они моложе меня еще были. Но они больше работали в тылу, в населенных пунктах, дома обезвреживали. На передовой-то их не было, куда там с собаками.
А. Б.: Я читал, что к лету 44 количество подрывов в наших войсках увеличилось? Насколько?
Конечно увеличилось, потому что наступали. Немецкие минные поля, заграждения. Да еще дуроломы командиры были: «Мои солдаты-гвардейцы быстро побегут, мина не успеет взорваться». Майор или подполковник, уже не помню, мне говорит такое. Я ему говорю: «Мина взрывается со скоростью 7,5 км/с, порох 400 м/с, так что твои солдаты побегут 10 км/с»? Ы-ы-ы-ы-ва! Ему тоже приказ есть. С немецкой минной техникой мне много приходилось в Будапеште встречаться. Все это хозяйство на нервах. Некогда было философствовать, обезвредил и довольнехонек, и пошел дальше. А подорвался, на тот свет и так хорошо.
А. Б.: Александр Матвеевич, Вы бы согласились с утверждением, что в целом в той войне советские мины были лучше, чем немецкие?
Лучше-не лучше, но мы их применяли в целом … Они были в инженерном отношении более практичные. Я бы не сказал, что лучше. У немцев конструкция в металле, а у нас как-то все по-нищенски, но …
А. Б.: Но у немцев в конце войны тоже появились мины из бумаги, стекла, бетона, картона?
Так у них еще довоенные запасы были и кончились, а у нас все склады артиллерийского, стрелкового вооружения, мины были на самой границе, в полосе боев. Немцы прошли и сразу все захватили, что там осталось. Между нами говоря, если бы я знал, что немцы в начале войны уничтожили тысячи наших самолетов, а в июле месяце разбомбили Кремль и арсенал взорвали и есть у них танки, которые проходят по дну реки глубиной до 5 метров. Не знаю, как бы … Это хорошо, что не знал. Так и говорят, зачем народу знать. Один знает, что это нельзя сделать и не делает. А другой приходит и не знает, что нельзя и у него получается.
Конечно у них индустрия мощная, на них вся Европа работала. А у нас девчонки и мальчишки мины делали во время войны.
А. Б.: Какое время года лично для Вас было самым тяжелым?
Всегда, а осень еще лучше. Для сапера осень это что? Дождик идет, моросит, вся охрана под накидками, а мы в это время работаем. Летом шум, гам, все видно. Весной тяжелее, таяние снегов. На Гроне в окопах по колено воды было. Переправы надо делать из-за разлива рек, дороги все. На Украине весной, осенью сапоги другой раз нельзя было вытащить из грязи, когда идешь не по дороге, а по чернозему. Весной очень тяжело.
Летом что хорошо? Тепло, но плохо, что все не спят. Когда с женой в огороде картошку копали, начинает моросить, я говорю: «О, для сапера самая хорошая погода. Представь, что сейчас сосед пойдет к нам воровать».
А. Б.: Как Вы можете описать свое обмундирование на фронте?
Всяко, но самое удобное было кирзовые сапоги, а не обмотки. Преимущество обмоток в том, что побольше портянок намотал и снег, вода не попадают. Но опять долго их мотать. А сапоги надел и все. А в сапоги вода попадет – недостаток. Я когда офицером был, то предпочитал сапоги, неудобно было. В 43 их носили. Когда под Кировоградом отступали, один солдат у меня все никак не мог их намотать, а немецкие автоматы уже с окраины слышно. Я говорю: «Бери обмотки в руки и уходи».
Это только в кино идут солдаты с белыми подворотничками, кожаный ремень, фуражка. А на самом деле … Нас из под Будапешта шарахнули, я переправлялся через реку. Прямо в шинели плыву, окунулся и шапка офицерская уплыла. Вылез – шапки нет, солдаты мне с убитого сняли. Что есть, то и носили. Даже бинты стирали. Когда убитого или умершего раненого хоронят, то с него бинты снимают. А офицеры на фронт сначала приезжают в шапках, безрукавках, погонах. А потом время проходит, он свои офицерские погоны золотые снимает и одевает полевые. Потому что выбивает противник, не надо выделяться.
У нас даже командующий корпусом Герой Советского Союза генерал-лейтенант Волков - его кто в лицо не знает, так и не знает, что он командующий корпусом – ходил в плаще, фуражка у него даже без звездочки была, погон не было таких. Это был боевой генерал, его так все любили. А какое-то кино про Сталинград я смотрел, «Мой Сталинград» что ли. Все генералы сидят с красными петлицами большими, звездочки на фуражках, вот рассуждают. Это первая мишень для снайпера.
Так эти полевые погоны были самое милое дело. Некоторые фронтовики узнали, что погоны ввели, так он заказывает, чтобы ему привезли. А денег нет.
А. Б.: Как можете описать свое отношение к старшим командирам?
Какое отношение? Приказ командира – приказ Родины. Подчиняться надо, любишь-не любишь. Но командиры попадались иногда очень хорошие. Мне попадались очень хорошие комиссары, которые меня три раза спасли от трибунала. Комиссары тогда большую силу имели. Без согласия комиссара командир не имел права под суд отдать.
Первый раз – в училище я написал рассказ «День курсанта». От подъема до отбоя всю курсантскую жизнь описал и задел некоторых офицеров. Ребята зачитывались. Он был в общей тетради и на занятии по спецтактике курсант сидит и через щель в столе читает ее. Преподаватель спрашивает:
- Товарищ курсант, что у вас там?
- Ничего.
- Доставай, - берет тетрадь. – У командира роты получишь. – И отдал командиру роты, а там и про него написано. Ко мне придрались и началось. Там я написал как кормят нас, как гоняют.
В одно прекрасное время на стрельбище прибегает связной с пакетом. Приказали из строя выйти, сдать оружие и бегом в расположение. А там уже для меня фронтовая форма и бегом на станцию. Километров 8 до нее пробежали, и видимо был приказ меня с эшелоном штрафников отправить под Москву. А конвоиром был мой школьный товарищ. Прибежали, запыхались, а эшелон уже ушел с полчаса назад. Пошли назад, так как я арестованный, а он начальник. Идем потихоньку обратно, я в шинели солдатской, хлястик расстегнут:
- Ты только штыком мне в задницу не тычь. Я не убегу.
- Ты что?
- Дома узнают, что я от тебя убежал, так знаешь.
Пришли в училище, а там так нельзя идти: я руки назад, он винтовку взял как положено. Напоролись на комиссара училища, полкового комиссара, увидал нас:
- Это еще что за парад? - Так и так, курсант такой-то сопровождает курсанта Журнакова туда-то. - - Так это и есть курсант Журнаков?
- Так точно!
- А почему обратно?
- Так опоздали мы.
- Ладно, доложите командиру, что я его задержал. Пойдем ко мне! – Привел к себе в кабинет. – Курсант Журнаков, вот Вы какой! – Спрашивает где родился, где крестился, кто дома есть, кто в армии служит. Рассказал я про брата-политработника.
- А зачем ты дневники-то пишешь? Знаешь, что запрещено дневники писать?
- Так откуда я знаю? Написал вот. Ничего особенного я там не написал.
- Нельзя писать. Я знаю, что учился хорошо. Ладно, мы сделаем так. Одевайся как следует, шинель на хлястик застегни и ремень на нее надень. Иди в часть и скажи, что вернулся. Я дам команду.
Так я закончил училище. Он был пожилой, солидный. Нельзя было дневники писать, у нас даже боевой листок нельзя было через проходную на улицу выносить.
Второй раз на Днепре. Рассказывал про комиссара, помнишь? Тоже комиссар меня спас. А третий раз уже в Китае, когда японцев разбили. Сидим в столовой за обедом, бежит парторг или комсорг:
- Сегодня партсобрание!
- Кого принимаем? – один спрашивает.
- Иванов, Петров, Сидоров! – а их все знают, такие прощелыги.
Я возьми, да вякни.
- Да, всякую дрянь стали в партию принимать. – И все, больше ничего не сказал. Их не в партию надо принимать, а гнать в три шеи. Мародеры! Проходит какое-то время, вызывают меня в партбюро.
- Откуда ты взял, что партия засорилась?
- Вы что? С ума, что ли, сошли? Я этого не говорил.
- Как не говорил? Ты утверждаешь, что у нас партия засорилась, – сидит наш комиссар и еще двое.
- Стойте, стойте – вспоминаю. – Так и так, он? Он сказал?
- Это не важно, кто сказал.
- Я сказал, что всякую дрянь стали принимать в партию, я не сказал, что засорилась. Этих солдат нельзя в партию принимать.
Комиссар наш и говорит.
- Вот что, товарищ дорогой, скажи спасибо, что мы тебя хорошо знаем. Я за тебя ручаюсь и прекрасно знаю. Служи дальше, но не болтай.
Три комиссара меня спасли, так ведь? А наперли бы, и доказывай потом: 58 статья. Я им благодарен.
А. Б.: Было у Вас такое понятие «фронтовое братство», «боевые друзья»? Что значило?
Встречаемся так, как братья не встречаются. На встречах ветеранов после войны. Официально его не было, фронтового братства. Мы очень дружили: с кем учился, с кем вместе воевал – когда встретишь после войны. А там больно некогда было … А боевой друг, как это? Вместе воевали. Вот Леонид Вагин из Котельнича – боевой друг, наш командир разведроты. Вместе училище прошли, спецподготовку, вместе на фронте дошли до Праги. Что это, не братство? Здесь в Кирове были Василий Федорович Цыганков, Михаил Николаевич Бессолицын.
А. Б.: Как Вы оцените роль женщин на той войне?
Во-первых медики все, святые люди. Медсестры ротные, батальонные, в медсанбатах, лазаретах. Я им обязан жизнью. Лена Дубецкая, в Иркутске живет, встретились, так я помню, как она меня перевязывала. Конечно, не женское это дело. Но мы мужики – нам судьба такая. А женщина среди мужиков, ведь ей надо прибраться. У меня была медсестра, а я еще мальчишка, она бывшая балерина, еще моложе меня. В школе балетной училась и ушла добровольцем на фронт. Мы другой раз в окопе спим, спина к спине повернемся. Одну шинель под себя, другую на себя. Куда она пойдет, к солдатам? Конечно, к офицеру. Это лирика.
А в тылу они заменяли мужиков. Большое дело. Летчики, минеры, снайперы – женщины. А любовь на фронте? Она всегда есть. Чем на фронте отличалась? Сумел – и молодец. Тогда, конечно, я иначе смотрел. Только предупреждали, когда роту девок-минеров получил: «Учти, хоть одна по твоей вине попадет в тыл – трибунал»! Жизнь есть жизнь. А были и ППЖ. У больших начальников. У Александра Македонского тоже ППЖ была – Роксана, так ведь? Это живые люди. У нас даже командир роты был, так у него медсестра была. Они все вместе спали. Как привал, так палатка отдельная: «Только ночь с ней … нас на бабу променял».
Лично я врачам обязан жизнью. Врач мой в Грузии Сулико, фамилию не знаю, комиссар госпиталя майор Сарджеладзе, медсестры Вера Бахтадзе, Нателла Чикадзе, Паша Сарджеладзе, русские Тамара и Соня. Еще была врач Мария Евгеньевна Абьян. Ее я запомнил, а Сулико мне руку спасла. Когда рука стала заживать, она больше меня радовалась. Она настояла на операции. Потом они хотели меня еще в Боржоми отправить месяца на два. А я дурак ведь, дурак! Ну что, рука уже работает. Нянечку забыл как зовут. Она мне мацони по утрам приносила всегда.
А. Б.: Что можете вспомнить об отношениях с местным населением в освобожденных от немцев районах?
На нашей территории конечно все прекрасно. По Полтавщине шли, если кто остался жив, так они на нас чуть не Богу молились. Днепр форсировали, а на том берегу жизнь была нормальная - все постройки были целы и народ вышел из лесов, партизаны – тоже хорошо. Когда пришли в Западную Украину, в Винницкую область - появились бандеровцы, там уже было хуже. Они на стороне немцев были, большинство. Когда началась война, немцы там прошли и ничего не разрушили, просто ходом там прошли. Они куркули такие, что ихнее не трогай и все.
Когда их мужиков мобилизовали на фронт, то они часто перебегали на сторону немцев. После Днепра, в Александрии или где, я забыл, старосту и полицая жители сами повесили. Наш самолет был сбит, летчик спустился с парашютом и остался жив. Полицаи его поймали и везли на повозке в комендатуру, сидели прямо на нем в телеге. Летчика нашего расстреляли, а этим дали товара, денег, по корове. А народ-то все видел.
В Румынии тоже ничего. Простой народ очень дружелюбный, в любой стране. Тем более многие в Румынии, Венгрии, Австрии в германскую войну были у нас в плену. Они жизнь в нашем плену вспоминают как рай земной. Все воевали, а они там в тылу с бабами. Все они были в работниках где-то, по-русски хорошо говорят, вспоминают. Всякое было: один улыбается, а другой про себя рассказывает.
В Венгрии были специальные отряды салашистов. В одном городе я видел надпись на стене «Смерть большевикам». Я заставил стереть и поверх написали «Смерть немцам». Открыто они все любезничали, но держи ухо востро. Улыбаются, улыбаются, могут отравить. С девахой наш солдат познакомится, уведут, напоят, зарежут, документы и оружие заберут.
В Болгарии, Югославии, Чехословакии как нас встречали! Как родных своих. После контузии на Гроне я долечивался в отпуске. Прихожу после выписки в деревню, в дом частный ночевать и говорю хозяевам, что завтра на фронт ухожу. Они до утра стряпали и чуть не всей деревней вышли провожать. В Австрии, сам знаешь, сопротивление населения было очень серьезное. И пацаны и старики были в фольксштурме, стреляли из подвалов. В Австрии как-то в городе встретил 2 офицеров, надо ночевать. В любой дом не стали заходить, а подзываем полицейского и просим отвести к префекту. Привел нас, а префект позвонил куда-то, договорился с кем-то о нашем ночлеге. Говорит полицейскому, чтобы нас проводил – он уже за нас отвечает. А так бы зарезали, и ищи концы.
В Праге вылез из машины ноги размять, подходит один.
- Пан поручик?
- Что случилось?
- Извините, моя госпожа хочет, чтобы к ней в гости зашел русский офицер. Здесь рядом. – Я к комбату.
- Бог с ним, сходи, возьми связного, мало ли что.
Я там часа три пробыл – приняли как не знаю кого. Русские, эмигрировали в 18 году, запасы были, магазин открыли. Он был на первом этаже, они жили на втором, дочка у них была. Я уже из Рожметалла несколько раз к ним ездил на машине. В Китае много было белоэмигрантов: анненковцы, с КВЖД персонал, были даже русские подданные и не знаешь, кто как к тебе … Всегда надо держать ухо востро.
А. Б.: За что Вы в той войне воевали?
За страну, за народ свой, за себя. Сам за себя, самое главное. Мы даже не думали, так были воспитаны. У нас была страна, я знал, что ее надо защищать и никто не придет, чтобы нам конфетку дать. Сейчас говорят, что Колчак, Махно, Деникин – хорошие. Они как люди хорошие, образованные. Но они наши враги, я так понимаю. Я против Колчака лично ничего не имею, против Деникина, но они мои враги.
А. Б.: А против Советской власти?
Ничего, она для меня была святыня и сейчас святыня. Сейчас эта шобла пришла к власти, я на них смотреть не могу. Сейчас Гитлер, Геббельс и вся его свора на том свете пляшут и радуются от того, что все, что они хотели сделать с Россией, сделано. Даже в 2-3 раза больше сделали: рассыпаться колоссу на глиняных ногах – рассыпался, уничтожить русский народ и взять пространство и природные богатства – выполнили. Мы сами, новая власть это сделала. Русские цари как-то укрепляли русское государство, присоединяли земли под лозунгом «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим». А сейчас? «Чужой земли мы не хотим ни пяди, а свою - хоть всю берите». У меня Родину украли, я так думаю.
А. Б.: Какая награда для Вас самая ценная?
Раньше орден Отечественной войны приравнивался к Герою Советского Союза по своему статусу. Орден после смерти оставался в семье, кавалер освобождался от всех налогов, льготы большие, денежные выплаты. А сейчас всего этого нет.
А. Б.: Другие награды за что получены?
Трудно сказать за что. Получали те, кто долго на одном месте служит. Я полгода, три месяца прослужил, ранили – в другую часть попадаешь. Я был в 53, 57, 54 армии, 6 танковой, приехал новый человек – куда тут? Орден Отечественной войны 2 степени дали в Китае.
А. Б.: Как Вы считаете, почему мы победили в той войне?
У меня есть книга «Сталин в Великой Отечественной войне»; могу дать почитать. Во-первых, мы сражались за свою страну. Большинство, за исключением затаившихся недругов, были за Победу. Некоторые трактористы на своем тракторе приезжали в военкомат, честное слово. Ехали как на праздник в первые дни. То, что враг напал на нас первый – это тоже сильно помогло, потому что мы не были агрессорами. Мы защищались, а не нападали. Я убежден, если бы мы на час раньше на немцев напали, мы были бы разбиты. У нас было моральное превосходство; это большое дело. У нас страна была подготовлена. Можно было миллионов 60 под ружье поставить. Первые дни войны шарахнули здорово. 3 миллиона попали в плен и счастье, что мы об этом не узнали. У нас была одна партия, все в одних руках. Приказали – и пошли. А сейчас пошлет ЛДПР – и пошел ты подальше. Это большое дело было, однопартийная система.
Сталин приказы писал на одной странице и после их изучали много месяцев, а сейчас чего пишут? Отмобилизовано у нас было хорошо. Приказ заводам демонтироваться и ехать на Восток. А сейчас попробуй-ка, он – частник! Не поедет и все. А колхозная система? У нас 5 тракторов колесных с шипами в войну обслуживали весь сельсовет. Девчонки на них сутками работали. А сейчас кто будет пахать? Из-за границы хлеба привезут? Нет. Из общего закрома легче собрать, чем по амбарам лазить. Я так считаю. И непонятно было - как изменить, сдаться в плен. Сейчас говорят, что у нас бывших в плену преследовали. А в других странах как?
Мне пленный итальянец рассказывал, если узнают, что солдат сдался в плен, то немедленно к его дому ставят полицейского и семья объявляется вне закона. Можешь прийти туда и взять что-нибудь. Там очень строго было и в Германии тоже. Как же не проверять попавших в плен? Сколько к нам под видом пленных просачивалось диверсантов? До сих пор еще вылавливают. Я в Пинюге работал, а там главный бухгалтер – немецкий шпион, точно. Сам признался. Лиепиньш, столяр, на заводе работал, тоже сотрудничал с немцами. У нас в батальоне был командир роты. Он до войны был капитаном, командиром саперной роты, но когда немцы пришли, он сдался в плен и служил им. Строил оборону, дороги, издевался, убивал. Когда наши войска пошли в наступление, он притворился военнопленным, документы подыскал. Наши пришли, а он остался как примак.
После проверки его разжаловали до младших лейтенантов и послали на фронт. На фронте он воевал хорошо и дослужился до капитана. Ордена есть и в Порт-Артуре был. Вернулись на Родину, он был в 31 батальоне командиром 2 роты. 1 ротой командовал капитан Андреев, а третьей я командовал. Выходим на полевые занятия, а у него ротой командует командир 1 взвода.
- Где командир? – спрашиваем.
- Нет, - его забрали. А как?
К нему приехала жена, а для того, чтобы это сделать надо было оформить специальный пропуск, потому что там была пограничная зона. Он послал пропуск. Там жена уехала, а местные жители узнали и шу-шу-шу. Стали искать и нашли в Забайкалье. Забрали за сотрудничество с немцами. Рядовой такой же затесался. Отслужил, демобилизовался. Работал шофером в Краснодаре в душегубке у немцев. Там жила одна женщина, которой удалось спастись из этой душегубки. Ее оттуда достали полуживую, она лежала на полу и еще дышала. После войны она его узнала – все, арестовали. Видишь как в плену-то были!
Еще знал одного немца-фольксдойче Стефана. Тоже был капитаном, началась война, он сдался в плен. Его приняли немцы и послали в Африку воевать в армию Роммеля. Там был ранен, приехал в Германию, а немцы отступают. Он затесался среди наших военнопленных и сдался. Разоблачили, СМЕРШ здорово работал. А Устав был: ничто, даже угроза смерти не может заставить бойца Красной Армии сдаться в плен или выдать военную тайну. Сдача в плен – это преступление по закону. Это был суровый закон, но он был. Конечно, в плен можно всяко попасть, без сознания и раненому.
А. Б.: Как развлекались, отдыхали на войне?
После войны мы хорошо отдыхали, встречались с американцами. Дней 10 мы с ними дружили, за Прагой в городе Рожметалл, километров 100 от Праги. Друг к другу в гости ходили. А на фронте иногда артисты приезжали, на формировании, на отдыхе когда стоим. Хорошие артисты, прямо в окопах пели. Песни пели замечательные, фронтовые: «Синий платочек», «Кто сказал, что …», строевые, всякие «В далекий край товарищ улетает», «Темная ночь». Кино на фронте я ни разу не смотрел. В Монголии перед началом войны каждую ночь в степи крутили кино. Борта у киноустановки открывают, из простыней делают экран, а зрительный зал – хоть тысячу человек можно посадить, за сотню километров никого нет. У меня 2 солдата в кино пошли напрямик и прошли мимо палаток, их потом 2 дня искали. Никаких ориентиров нет. В госпиталях кино было конечно.
А. Б.: Как Вы сейчас относитесь к той войне?
Война была вынужденная. Для меня она была справедливая. Я не жалею, что на ней был, потому что иначе неудобно бы себя сейчас чувствовал. Много пакости, несправедливого говорят: гнали нас как стадо. Тяжелая для нас война была и без суровых мер нельзя было. Ехал я в вагоне в Москву с майором милиции. Он рассказывал, как он в Чечне воевал. Дежурили на блокпосту и их взяли в плен. Я спрашиваю, как же попали в плен.
- Оружие было?
- Было. Автоматы и пулеметы.
- Сколько вас было?
- Пятеро.
- Как же вы могли?
- Так их много было, человек 30 и больше.
- Какого вам оружие дали, вы за блоками сидели, с пулеметом можно и с сотней воевать, огонь вызвать на себя. Псковские десантники вызвали, все погибли, не сдались в плен, а вы что! Выкупили вас и ты ходишь гордишься, что в Чечне воевал. - О, как он на меня рассердился! – Молчи, вояка, ты еще должен этот выкуп отработать.
Видите какое отношение сейчас к войне? Героизм у нас был массовый. Это красивые слова, очень красивые. Другой раз вынужденный. Вот смотри, был капитан Гастелло, врезался в колонну. И Талалихин. Какой упадок для немцев – немец летит и думает, а черт его, иван как даст в лоб. Какую моральную силу должен иметь летчик! Или подвиг Александра Матросова, может там и лишнего чего наговорили. А Зоя Космодемьянская? Это надо понимать. А вот она дома поджигала, в которых люди жили. Против народа шла. Я был на ее могиле. Она не дома поджигала, а конюшню, в которой немецкие лошади стояли. Кутузов Москву сжег, что он тоже враг? Немцам можно всю Полтавскую область в пустыню сжигать, а нашим нельзя. Я считаю, что Зоя Космодемьянская поступила как герой настоящий, хоть и мало сделала.
Говорят, что у нас голод был. А у немцев, что его не было? Я с пленными разговаривал. Они рассказывали, что Гитлер запретил картошку в конце войны чистить, потому что при этом питательные вещества теряются. (То есть ее приказывали варить только в мундире - А. Б.) Даже квалифицированным рабочим в день давали 2 сигареты, такой был паек. В Будапеште воевали, так ни воды, ни хлеба не было. Зайдешь в дом, дашь кусочек хлеба, так они рады были ему. И в Будапеште и в Берлине наши разворачивали полевые кухни – народ был голодный там, кормить надо.
И еще мы победили, потому что мы к пленным так жестоко не относились. У нас не было лагерей смерти. Политика была такая – он сдался в плен, зачем его убивать. Если ты его убьешь, другой уже не сдастся. Как-то Александра Македонского спросили, когда ему уже 20 лет исполнилось, как вы добиваетесь таких успехов? Он ответил в том смысле, что он не угнетает покоренные народы. А у нас что началось – в рабство угоняют мирное население, военнопленных. Народ услышал, что его ждет там и стал сопротивляться.
| Интервью и лит. обработка: | А. Бровцин |
