Top.Mail.Ru
29010
Снайперы

Шанина Роза Егоровна

Фронтовой дневник Розы Шаниной
«Она завещала нам песни и росы»

6 октября 1944 г.

Встретила Гудкова, который был вместе с Сергеем в лесах Белоруссии, он просил напомнить Сергею местечко Косино, где застала при выпивке бомбежка. Сейчас в редакции. Как-то странно, когда так глупо представляют о передовой (Ольга), хотя они всего 25 км от фронта. Да, как тяжело жить в такой обстановке! (У реки Шушупа).

8 октября 1944 г.

С Гудковым каталась первый раз в жизни на самолете. Теперь мы в 215 стрелковой дивизии (с.д.) у Казаряна. Скучаю по 338. Люди, кажется, там совсем не те. Плохо работать я не могу, убивает совесть, а хорошо, эта газетная волокита, девчонки из зависти овеяли сплетнями, морально убита.

10 октября 1944 г.

Немец отступил, едем вперед, влево. Встречала Казяряна. Все говорят: добрый для девушек, пусть будет недобрый, только не такой «бабник». Вспоминаю Городовикова, никакого сравнения, как тяжело...

Будь, что будет, но я не буду той простячкой, какую ждут. Видела во сне брата Федю. На сердце тяжело, мне 20 лет и нет хорошего друга, почему? И ребят полно, но сердце никому не верит.

Говорят, что девчат в Германию не пустят, а мы уже на границе, куда бросит судьба? Вспоминаю Мишку Панарина. Какой хороший парень. Убило... Он меня любил, я знаю, и я его. Старший сержант, 2 года института, воспитанный, простой, приличный, симпатичный парень. Я его очень жалела. Перед глазами Блохин, Соломатин. Мне они нравились, но я знала, что это лишь временно, уехали и письма писать не стали — вот доказательство. После 338 с.д. была в корпусе. В 184 с.д. никого не знала, так немного, поверхностно и товарищески.

О, сколько несправедливости! Возьмем девчат. С.Е. моя подруга и снайперская пара. Где успех есть, она дружит, а нет у меня успеха, пропала. Я теперь пользуюсь большим авторитетом, и она со мной. Как не нравится мне. Я хочу таких подруг, как была с 5 по 7 класс Агния и на 1-3 курсе техникума — Валя Черняева. Не найти таких, нет.

12 октября 1944 г.

Начинаются мои путешествия, как и в июле. Держим путь на Сберки, левее 20 км за Слободу и р.Шушупу. Без разрешения сели в машину. Сломалась около 184 с.д., и все ушли туда к знакомым, дело к вечеру. Ночевали у земляка начальника политотдела. Были с Калерией Петровой, кушали генеральский обед, хотели с нас взять за это плату, но мы не такие. Утром отвезли на виллисе. Едем, куда? Вот армейская машина, узнали всё точно. Девчонки ночевали на передовой, наступление, огонь, зато они видели ребят. Да, как хочется быть на передовой, как интересно и одновременно опасно, но не страшно мне почему-то.

Помню дни, когда я шла в наступление с Соломатиным, которого я любила, но не верила в его любовь. Он для меня делал все. Но ведь ему в глаза смотрела смерть, ухаживать все равно за кем, а это все он в силах сделать, быть может, за то лишь, что я девушка и воюю отважно. Только я ушла от него, когда рядом с ним убило замечательного командира полка. Николай С. стал ворочать (командовать — ред.) полком.

Я ушла на передовую. Встретила ребят, знакомых нашим девушкам Шуре и Дусе: комбат и заместитель. Приняли замечательно. Попала в роту хорошего дяди, старшего лейтенанта, командира роты. Приголубил меня, пошла с ним в атаку, бегу по ржи, откуда ни возьмись Блохин. Узнала, что у них в ночь наступление, ушла к нему.

В 3 часа ночи пошли в атаку, кругом огонь, а я в первых рядах боевых порядков. Увидев это, Блохин обратил на меня внимание, иди, мол, назад. Замполит еврей Шапиро прогнал меня. Светает. Иду. Замерзла. Где свои, с трех сторон фрицы. Смотрю: вдалеке часовой, но чей? Подползла по ржи смотрю: наши бойцы, боевое охранение, спят усталые в ячейках. Подбегаю к часовому. Спит стоя. Узнала, что батальон Соломатина, легла под плащпалатки к ребятам. Утром пробудились и удивились, как я их нашла. Сидим.

Вдруг немецкий самолет по земле прострочил метров в 100 от нас. Таиров сказал: «Минут через 10 будет контратака противника». Так и есть. Команда — занять сопку, я заняла, я в первых рядах. Сначала я не видела, потом вижу: из-под горы, метрах в 100, вылазят самоходки с десантом. Била живую силу противника. Рядом слева, метрах в 8, раздавило старшего лейтенанта и капитана, и бойцов. У меня заклинение. Села, устранила задержку и снова стреляю.

Танк прямо на меня, метров 10 впереди. Пощупала гранаты, утеряла пока ползала. Страха никакого. Думаю, отползу. Метрах в 7 подорвана наша 76 мм пушка. Танки идут мимоходом, бросают гранаты с них, огонь всякого рода (пулемет, автомат, снаряд), 8 подбили, остальные вернулись обратно. После всего, когда увидела убитых и раненых, стало жутко. Перед смертью капитан подарил мне часы.

Достали трофеи, НЗ. Я долго берегла синюю косынку из шёлка, как память, утеряла. Таиров говорит: «Как началась атака, вспомнил, где ты, а ты лежишь впереди, я очень переживал». Таиров и Соломатин поссорились. Таиров — старый воин, велел держаться до последнего, а то окружат к утру, а Соломатин: «Я хозяин здесь». Отошли, смотрю — генерал Бабаян, - прячусь, чтоб не отослал в тыл. К ночи прибываю на коне. Всех литовцев забрали под охрану. Ну так получилось там, что бабуся собиралась взять лошадь на лугу, когда бы ее послали к нам в тыл. А когда заняли деревню, где был фриц, лошадь снова нашли там.

Ночью в окружении мы остались с Соломатиным вдвоем. Он был молод... Мне не страшно было умирать, но я заплакала.

К счастью, через двое суток другая дивизия нас освободила. Я взяла винтовку, гранаты и пошла «искать по свету, где утомленному чувству есть уголок». Кругом немцы, и вправо и влево. Ребята артиллеристы спрашивают — куда? Я рассказала. «Пойдем, - говорят, - с нами», и я пошла. С ними хорошо. Мы давали большие марши, я ездила на пушках. Получаю от Блохина письмо, мол, я теперь сам хозяин, иди. Дали 60 км марш. Устала, приходилось проходить горы. Легла, думаю, уснут ребята артиллеристы, и я убегу, а то хорошие ребята, неудобно так уходить. Они уснули, и я, утомленная, не вытерпела.

Просыпаюсь от толчков. Перед глазами два автоматчика из учебной роты. Иду в тыл, приказ есть приказ. Дальше случай. Около местечка Обухово, правей, северней и дальше на запад, договорилась с Блохиным, ушла не туда, куда ушла учебная рота. Попала с 1136 полком в окружение группировок. Переночевала, на утро пошла посмотреть. Заметила 30 фрицев, после побежали с разведчиками догонять. Схватка. Убили нашего капитана два немца прикладами из-за кустов. От нас был шагов в 6, но кусты густые. Этих двоих мы поймали и расстреляли.

Немцы разбились на две группы и разбежались в две стороны. Ребята побежали догонять, а мне надо было идти «домой» в роту. По пути взяла раненого. Он попросил, чтобы я популяла (постреляла — ред.) там еще. Я пошла снова. И в мечтах позабыла, что нахожусь в опасных местах. Проходя по мосту, случайно устремила взор на заросший внизу овраг. Вижу, что стоит фриц. Случайное: «Хенде Хох!». И поднимаются шесть рук: их трое. Болтает один что-то, не понимаю, только знаю слова «быстрее, вперед» и кричу. Выползли из оврага. Отобрала оружие, часы, крем, зеркала и т. д. Провела километра полтора, смотрю один фриц в одном сапоге. Это он и просил в овраге дать ему одеть сапог. Я не поняла. Встречаю парня — солдата: «Есть часы?». Я говорю: «Вот». - «Покажи?» - «Возьми», - и он убежал с часами. Подвожу к деревне, а фрицы совсем осмелели. Когда на их вопрос: «Гут или капут?», я ответила: «Им будет гуд», - они обернулись и смотрят на меня. Иду по деревне, это в Польше. В маскхалате, с финкой, с гранатами, винтовка наизготовку — как бандитка, женщины смотрят. Потом зовут все пообедать. Сколько поощрений!

Встретила там же Щекочихина Сашку, который мне нравился. Сначала мы ходили с Калей Петровой к Блохину обедать, пить молоко и т. д., а позднее, я его полюбила и стала стесняться уже прощаться. Бывало, пойдем звать Блохина к Сашке Щ., мол, так и сяк, а самим с Калей обеим Сашка нравился. Блохин, понимая это, отвечает: «Он занят», - хотя тот свободен и рад нашему приходу. Сашке я призналась в любви сама первая в письме, и вот поэтому на его положительный ответ я не могла больше ответить взаимностью — стыдно. Ой, плакала. Я, когда уходила тогда, когда пленила трех фрицев, и потому что я думала, что он меня не любит. Я к нему привыкла, думала: это последний раз, убьют немцы, так как эта обстановка серьезная.

Теперь никого не могу полюбить, хотя я не верю Соломатину, но мечтаю о встрече с ним, он рядом. Блохин в тылу уже, зовет в тыл. Я уверена: у него там была Таня, письма которой мне не разрешали читать. Переписываюсь с Гришей, Димой, Костей и Николаем, но это совсем чужие, просто так, сначала по-товарищески, теперь мечтают ребята о чем-то, им скучно на фронте, обижать не хочется. Дима пишет на 3 моих сухое короткое одно, я прошу выслать все мои фото обратно. У обоих свои переживания о них. Нечего писать, а интересное всё переписали. Чем объяснить, что в ребятах быстро разочаровываюсь? Они обманывают, иной раз сама извожу и говорю — отстань.

Хочется иметь подругу. Часто задумываюсь об Ане Смирновой и Маше Тисановой, они мне очень нравятся, но еще не знаю. Не нашей дивизии. Чем объяснить, что среди такой массы ребят я все одинока? Не знаю. Иметь парня, отлучки будут и все неприятное. Предложил мне один тип 215 с.д. К... духи и все, что угодно, но я не продажная. Могла бы его обдурить, не стоит, будут неприятности, он же большой чин.

17 октября 1944 г.

Война. Ночевали у Вовика Емельянова с Сашей и Калей, но также случайно отстали, как и нашли. Прорыв немецкой границы около г.Наумистие, левей. Пригласили танкисты, познакомили с устройством танка. Какие хорошие деликатные ребята. Меня все знают по газетам.

Повстречала ребят артиллеристов, при которых у Немана убило сразу 5 наших девчат. Они видят, что и наша участь нелегка. Опять готова к побегу на передовую, даже плачу, что не пускают. Хочу, чем объяснить? Какая-то сила влечет меня туда, скучно здесь. Некоторые говорят, что я хочу к ребятам, но я же там никого не знаю. Я хочу видеть настоящую войну. Мешает, что я помкомвзвода, а то бы давно убежала.

18 октября 1944 г.

Искали эресовцев, не нашли. Ночевали в другой батарее. «Атаки»... Прорвали границу. Там встретили Ванюшку из полка 3383. Какая встреча! Разошлись снова. Нашли часть свою. Уже плутаем по немецкой территории. Пленные, убитые, раненые. Атаковали дзот, взяли 27 пленных, 14 офицеров, крепко сопротивлялись. Иду «домой» в часть. Вижу штаб дивизии. Подъехала ближе к передку (передовая — ред.), переночевала у Осьмака. Он мне нравится, но он очень гордый, быть может, поэтому и нравится?

Была у генерала Казаряна и полит.начальника, искренне плакала, когда не пустили на передовую, чем объяснить? По приходу «домой» получила письмо от Агнии Буториной. Об этой подруге 5-7 классов я всегда вспоминаю хорошо. Она пишет, что ее жизнь разбита, скучно. Верю, ребят нет, и девушке не житье. Так и будет после войны. Кажется, отправляют в тыл, мечтаю о побеге на передовую.

20 октября 1944 г.

Еще вчера бежала на передовую. Шла в атаку, но вот стоим, закрепились. Дождь, грязь, холод. Ночи длинные, наступаем.

24 октября 1944 г.

Писать не было условий. Воевала. Шла вместе со всеми, раненые, убитые. Пришла по вызову комполка. О, Боже, сколько сплетен. Помню, я плакала в батальоне, обижаясь, что при мне позволили рассказать плохой анекдот. Я посчитала неуважением. Помню погибших товарищей за этот период. Меня ждала та же участь, и вот благодарность. Даже подруги встретили с иронией мир пропитан неправдой. Кажется, у меня не хватит силы воли, чтоб смотреть до конца жизни на этот лживый мир. От Яшки Гудкова получила 8 писем. Из деликатности ответила одним маленьким, т. к. он делает для меня все, фото жду, вот получу и писать не буду. Яшка понимает правильно военных девушек.

25 октября 1944 г.

Все же хорошо, когда есть хоть какая подруга. Саша, мне с тобой бывает порой весело. Я делюсь всем. Вызывал полковник Новожилов по поводу письма, где я просила послать на передовую и критиковала наших офицеров.

 

28 октября 1944 г.

Бой под Пилькалленом. Город взяли наши, их всех перебили. Из штрафной роты вернулся один человек, жив, невредим, остальные погибли.

За местечко под Пилькалленом воевала я сама лично. Сколько раз брали и выгоняли нас. Отбивала удачно очень одну контратаку. Я уничтожила 15 фашистов точно, т. к. была на близком расстоянии и стреляла очень много. Наблюдали четверо артиллеристов в десятикратный и шестикратный бинокли. Когда фрицы ползли, видны были одни каски, стреляла по ним. Пули шли рикошетом, так как патроны были трассирующие, то было видно хорошо как летят от каски вверх. Сначала на (расстоянии — ред.) 200 м, потом ближе и в полный рост встали на 100 м, и когда от нас 20 м, то мы убежали. Мы лежали за насыпью на опушке леса и скрылись легко. Отошли к домику. Но «славяне» убежали все. Нас оставили одних. Рядом погиб капитан Асеев, наш комдивизиона, артиллерист, Герой Советского Союза. И мы отошли последними.

Приказ: восстановить положение. Мы подползли и заняли снова домик, выгнали фрица. Потом я пошла на КП полка, усталая, первый раз покушала. Время к вечеру, и уснула крепко.

Вдруг в упор в подвале стрельба. Фрицы, 15 человек, подползли. Их разбили артиллеристы, которые услышали, находясь рядом от дома, в сарае. Девчонки все оказались трусами, убежали. Калерия одна была храбрая. Девчата, видя опасность, готовы меня растерзать, так как я их вела на передовую. Убило в этот разу Сашу Кореневу и ранило двоих: Валю Лазаренко и Аню Кузнецову. Я боюсь идти домой, девчата всю вину «кладут» на меня. Бойцы, ребята и командиры довольны моей храбростью. Дошло до корпуса, представили к награде орденом Славы 1 степени за отражение этих атак.

«В октябре 1944 года дивизия получила боевой приказ — развить стремительное наступление и овладеть Пилькалленом (теперь поселок Добровольск). Бои велись жестокие. Несмотря на большие потери, враг, как загнанный зверь в ловушку, метался, продолжал сопротивляться.

Передовые наши подразделения вышли на железную дорогу южнее населенного пункта. В небольшой рощице, у дома лесника, малочисленная группа советских солдат вступила в неравный бой с таковым десантом неприятеля. В этой группе был и Герой Советского Союза Игорь Петрович Авсеев. (В примечании: ветеран войны капитан в отставке Медведев, живущий ныне в г. Петропавловске-Камчатском, рассказал об этом бое и о Герое Советского Союза Игоре Петровиче Асееве)

Под вечер уставшие от боев и бессонных ночей пехотинцы и артиллеристы собрались отдохнуть. Неожиданно со стороны Пилькаллена раздались залпы шестиствольных минометов, около 300 автоматчиков атаковали рощу. Силы были неравные, противник в десятки раз превосходил горстку наших воинов, которые стали медленно отступать, чтобы избежать окружения. Капитан Асеев прикрывал группу, непрерывно вел огонь из окна домика. Вместе с ним была и снайпер Роза Шанина. Это был последний бой И.П.Асеева. Он прикрыл собой отступление группы.

Вскоре последовал приказ наступать. Воины пошли в атаку и выбили фашистов. Наши солдаты увидели распростертое тело капитана Асеева.

Очевидцем последнего боя И.П.Асеева была кавалер ордена Славы снайпер Роза Шанина, которая совершила десятки подвигов при освобождении Пруссии. Погибла 28 января 1945 года. Сохранился лишь дневник, в котором очень коротко описан бой под Пилькалленом. О И.П.Асееве и Р.Е.Шаниной известно не все, поэтому хотелось бы, чтобы поисковую работу провели красные следопыты поселка Добровольский». (ВЫДЕРЖКА 4)

5 ноября 1944 г.

Давно не писала, было некогда, была на передовой. Ездили с девчатами и Вовиком. Болтали, что из-за меня погиб капитан Асеев, когда я из-за него сама немного не погибла. Очень понравился Николай Ильченко, лейтенант, артиллерист, брат Героя Советского Союза летчика Ильченко. Он влюблен в меня, он не смотрит на рост, а мне не нравятся даже чуть-чуть ниже меня, а так я сама страдаю по нему.

Ночевала у Николая Федорова. Хороший парень. Он обо мне беспокоится, что захочу, то и будет (костюм, шапка, подарки). Только я его не люблю. Эх, загадочная натура, я обманываю его принимаю подарки, когда его не люблю. «Загадочная натура» Чехова.

На носу праздник. Приглашений... Составили расписание, начиная с 5-го и кончая... Но увы, 6-7 ноября у нас рабочие дни, и кое-что рухнуло. Вечер на 6-е, катюшники. Приехали танкисты, Вовка Клоков. Хотела ехать к Боровику на праздник, но дни рабочие. Катюшники хорошие же все ребята. Только Вовку Летисона я люблю как маленький мальчишка братишку, а он на что-то намекает, не нравится. Подарил финку. Я вообще ничего не понимаю, даже жизни, так все переплелось.

7 ноября 1944 г.

Утро 7-го на передовой. Вечер 6-го у Николая Федорова, весело, но Ч.П. Приезжали из Москвы. Приезжал фоторепортер, и генералы вызывали меня, как представителя девушек — фронтового снайпера. Но Николай не хотел, чтоб я ушла, и сообщил, что меня не было. Утром 7-го встреча с генералами, поругали, что не пришла. Я говорю: «Не сообщили».

«Дома. Приглашения, ребята и душечка, дорогая, и черт. Решила никуда не идти, так как грязная, усталая. Вдруг из армии от Молчанова приглашение. Отказаться не могла. Очень хорошие товарищи и могут подумать, что ушла в другое место. Кашель. Но я поехала. Приехала туда, заболела и два вечера, и 7-е пролежала в кровати. Итак 7-е — полдня в Германии, полдня в Литве или СССР.

Приехала домой, получила кучу писем. Но того, которое радует, нет.

11 ноября 1944 г.

Вызывал генерал Казарян. Ругал за плохую дисциплину, разъезды, отлучки. В праздники ни одной не было. Правда, для нас в дивизии ничего не сделали, а праздновать-то надо же. Что делать, если «верхи» не работают с нами. Наше отделение работает нормально. Прихожу домой, грязь на улице, сидит Николай Ф. Пришел просить прощения за плохой поступок, но много народу, и он промолчал, а пошел грустный.

Получила письма из дошкольной сети из Москвы, Архангельска. Все гордятся моими подвигами за мой портрет в журнале «Юмор» от 7 ноября. Но меня слишком переоценили. Я же делаю лишь то, что обязан каждый советский воин, и все. Я славлюсь везде, это много.

14 ноября 1944 г.

Сознаю, что я заслужила славу в армии, ну, на фронте, но по Советскому Союзу зря разносят, ибо я не так много сделала. …? Только говорят. Ложусь спать. Много ребят горят желанием видеть Розу ...оницу, чем объяснить? … рисуют меня красавицей или как героя.

Ох, и случай сегодня. Ночью газовали в 277 с.д. Познакомилась с капитаном Лешей, симпатяга, но ведет себя как идиот, за кого он нас считает? Пригласил архангельский парень, начпрод. Дали прикурить, ...олят, кто такие снайпера.

Перешли в 618 полк, устроились неважно. Машина налаживается, поедем с Калей хозвзвод 711 к Николаю в хозяйство. Вечером была беседа по докладу Сталина. Не удалось к Труничеву, а как приглашал.. Приглашал командир 711 с.п., и куда не ожидала, попала к начальнику штаба дивизии полковнику.

18 ноября 1944 г.

Настроение гадкое, почему? Была сейчас у Николая и ночевала, еще там немного испортилось настроение. Встретила в артиллерии мальчика. Ну и мальчик, ужасно мне понравился, большой симпатяга и скромница, но, увы! Николай рядом.

Я вспомнила все наши отношения с Николаем. Я его совсем немного уважаю, но все же уважаю. Девчатам всем он нравится. Не везет мне. Ведь подружилась я с ним так механически, не по своему желанию. Помню, первый день встретила в наступлении, когда я «бегала» на передовую. Рослый, грязный, в грязи, глине, длинная шинель, как настоящий воин. Его я уважаю за храбрость, он настоящий советский воин, но воспитанием и образованием не блещет, простой парень, артиллерист. Помню первые дни, проведенные вместе с Николаем. Почему у меня не хватило мужества отвергнуть его знакомство? Условия — холод и грязь, я раздета, нужна была помощь, он помог мне, иначе, словом, было нелепо. Вот и теперь он мне немного нравится, а остальное я принуждаю себя, вбиваю в голову мысль, что я его крепко уважаю, поэтому и скучаю долго, не видевши его. К чему я вбиваю мысль, что я даже люблю его? Потому, что после Блохина я никого не уважала и не могу, а одинокой быть не хочется, хочется друга, еще что?

Сейчас с девчатами скучаем. Завтра день артиллерии, приехала секретная комиссия проверять поведение девушек.

А Николай предлагает мне хотя бы формально, чтоб легче жить вместе, пожениться. Какие признания в любви со стороны Николая. Я все-таки не пойму — правда ли это, или он настолько лицемер.

Завтра день артиллерии, куда на вечер попаду? И попаду ли вообще-то? Как тяжело! О, Боже! На передовой результаты плачевные, а больше и удовольствия никакого. Фриц далеко бродит, стрелять плохо.

Дорогая мама, хотя ты обо мне не очень скучаешь, а мне скучно не иметь никакой отрады, как хочется к тебе.

Получила от Яшки, он был тогда у меня всего 10 мин., и за это время успели насплетничать про меня с капитаном Асеевым. Не дают ему покоя и в загробной жизни — бедняга.

Да, я получила Почетную грамоту от комсомола. Написала письмо девушка-незнакомка, которая, как и я, горит желанием быть в самом пожаре войны. Всё ей рассказала.

 

20 ноября 1944 г.

Сколько было вчера приглашений на вечер (катюшники, командир 711, Труничев, ребята-разведчики, 120 батарея и много-много), но я решила все отвергнуть, идти на вечер к Николаю, хотя знала, что проведу его всех скромней.

Сижу у майора артиллериста, он мне нравится как человек, скромный, добрый. А Николай Ш. совсем ребенок, он сразу же влюбился в меня до безумия и уже бредил во сне лейтенант, начальник разведки артиллерии. Первый раз так жестоко играла на нервах этих двух ребят Николаев и некоторых других, первый раз так преследовали меня объяснения ребят и дуэли на этой почве и где? На передовой.

23 ноября 1944 г.

Вчера вечером приезжали катюшники, я доехала немного, прыгнула из кабины и убежала, долго плакала. Прошла километров 15, вышла на передовую, заплутала, так как зги не видно, шла на ощупь и плакала. Почему? Мне не нравится эта жизнь в разъездах, ведь мы на фронте должны работать по-фронтовому, на посторонние вещи внимания меньше, а мы сейчас?

Я плакала от души всю дорогу, ибо мне тяжело было, я одна ночью, только пули свистят, пожары горят. Пришла, легла спать и проспала до 2-х следующего дня.

С ночи и сегодня написала письма, сообщила Николаю Ф. Получила от танкиста Лукьяненко и еще от каких-то танкистов. Все меня знают и напоминают задорный мой смех с песней «Немцы топали, мундиры штопали» и смотрят на мое фото в «Крокодиле», я его не видела. Мои фото из газет и журналов или носят ребята в планшетках, или висят на стенках. Кажется, больше тех, которые меня уважают, чем ненавидят.

24 ноября 1944 г.

Узнав об отъезде, ушла ночевать к Николаю, но не потому, что мне жаль с ним расставаться, а потому, что надо кое-что: плащ-накидку, книгу и еще часы, но часов не взяла. Девчат нет дома. 10 человек в разных дивизиях. Уходим в 203 запасной полк. Теперь опять нет никого, холостая. Хорошенький Николай Боровик не встретится больше — воюет юго-западнее г.Наумистис.

Вот пришли в тылы дивизии и ночуем в учебной роте. Устроились неплохо, все же блат выше наркомата.

Встретила генеральскую свиту, поужинала, а настроение чертовское, играет гармошка, как в квартирах. Все же чуть-чуть ближе к тылу, а уже совсем другое, все по-тыловому, как хорошо. Все же девушку везде принимают неплохо: «Сюда, к нам...». О, Боже, какая скука, как-то скучно-скучно, чем объяснить? Все же как ни есть, а знакомые, и с ними веселей, мило вокруг, захотелось и к ребятам сбегать, и к Николаю Ильченко или Боровику, больше к Шевченко, ну и к Федорову сходила бы, нет, пожалуй, пока нет.

26 ноября 1944 г.

Устроились в 203 запасном, неплохо, отдыхаем.

27 ноября 1944 г.

Впервые видела немецких фрау, не понравились.

Вчера были танцы, танцую неважно, но воодушевили — заботы о моде К. Хотели ехать к драндулетчикам. Вовка приезжал — нельзя, не пустили, слежка и больше из-за ревности.

Шли из бани, вспомнили, как наших девчат утащил фриц. Дуся Кекешева — очевидец всего. Сама ушла из рук, Шамбарова притворилась убитой, а двое где-то живы ли? В руках палачей. Вот теперь на немках мстить, но у меня уже нет сердца. Я ко всему хладнокровна.

«Милая Розка, в ночь на 30 ноября 1944 г. мне приснился такой сон: «Шел июнь 1947 г. Был прекрасный солнечный день. Столица Советского Союза Москва жила прежней шумной жизнью. Прошло два года со дня окончания войны. Участники боев вернулись в родные края. Перед ними открылись двери ВУЗов, ВТУЗов, институтов. Как изменились эти люди за два года мирной жизни. Сегодня особенно шумно на улицах Москвы — воскресный день. По улице им. Горького шли две девушки. В руках у обеих было по свертку. Заметно было, что они куда-то спешат. Дойдя до белого дома, они остановились у подъезда. Через несколько минут из подъезда вышла третья девушка. На ее устах сияла улыбка. Не прошло несколько секунд, как эта тройка продолжала свое шествие дальше. Между ними завязалась дискуссия. Свои слова они сопровождали жестикуляцией. Ни одна из них не хотела уступить другой. Наконец спор прекратился. Утомленные жарой они сбавили шаг. Наступила тишина. Навстречу им шла пара. Глаза девушек мигом устремились на эту пару. Стройный молодой человек в военной форме был элегантно одет. На руках у него в легком покрывале был завернут ребенок. Рядом с ним шла стройная девушка — брюнетка. Они о чем-то весело болтали. Глядя на них можно было сделать вывод — они счастливы. Молодой человек устремил свой взор на трех девушек. Глаза их скрестились. Мигом у каждого перед глазами пролетела вся фронтовая жизнь. Их дружба — снайперы и катюшники.

Поравнявшись, они не остановились. Лишь кивнули головами в знак приветствия. Два года мирной жизни резко изменили этих людей. Трудно было узнать их. Девушки учатся в институте, а молодой человек занимается в академии и имеет жену и сына. Это была первая встреча за два года после войны. За два года изменились между ними взаимоотношения. А когда-то были они большими друзьями. Так почему же этот молодой человек и эти три девушки не остановились при встрече, не вспомнили тяжелое время — войну, когда все тяжести и невзгоды разделили вместе. Теперь они далеко от этого. Видимо, молодой человек счел низким для себя признать себя другом перед лицом своей спутницы. Три девушки продолжали свой путь, но молча. Если бы вы внимательно посмотрели им в лицо, то без всякого труда вы бы заметили, что одна из них особо была угрюма. Видимо, ей было больно от этой встречи. Так кончается хорошая фронтовая дружба».

Розка, если останемся живы и здоровы, но разлетимся в разные края, прошу тебя — не забывай нас с Калюшкой, нашу отважную бродячую тройку».

А. Екимова

29 ноября 1944 г.

Описывая этот сон, Саша Екимова прочитала мой дневник. Испортила настроение мне и себе. Да, она мне сейчас была, как никогда, очень дорога, ведь, как ни говори, с ней мы делили солдатское всё — и горе, и радость. Без грехов человека не бывает, я ее не осуждаю за ту отрицательную черту, которую я отметила. Настроение! Жутко.

Опять в редакции, так как пока 7 км от нее. Хотели уехать, но не смогли, до завтра. Музыка! По рации передают самые хорошие вещи. От души написала Агнии Буториной, что о встрече с кем-нибудь я не мечтаю, т. к. каждая минута сообщает новости.

Вообще-то будущее у меня не определено, много вариантов: 1) в институт; 2) быть может, не удастся первое, тогда — государственный человек, всецело отдамся воспитанию детей-сирот, такая моя специальность. При втором я буду еще кое-чему обучаться, повышать уровень всесторонне. Вообще будущее я не определяла, не задумывалась здорово, так взбредило.

Хотела здесь обучаться связи, азбуке Морзе и т. д., так как курсы за стенкой связистов, но уезжаем. Я хочу иметь много разных специальностей, хотя не работать, а просто знать, при пожарном выручить. Ну, кончаю мечтать, надоело сегодня.

2 декабря 1944 г.

О, Боже, как скучно стало, пришла на склад ОВС, в ожидании вспомнила все-все. Главное: перед моими глазами две картины:

1) Лежит в землянке в 36 полку 338 дивизии под Витебском Павел Блохин с трубкой в руках, кричит по телефону: «Ох, ты так твою мать-то». Я сижу рядом, бросил трубку и улыбается мне.

2) Бежим мы с Николаем Соломатиным над Неманом по лесу, по скату берега, по кустам, быстро бежим. Пощупала: на голове нет косынки, зеленой, маскировочной. День жаркий солнечный. Бегу дальше. Николай посмотрел, тяжело взбираться, крутой обрыв, взял меня за руку, помог взобраться, крепко поцеловал, и бежим дальше. Зачалила за куст, порвала маскхалат, попросила иголку, зашила брюки, и бежим дальше. Вышли на высокий-высокий берег Немана — слева поле, далеко лес, справа река, за рекой — луга и лес. Идем тихо-тихо, переглядываемся, вдруг застрочил пулемет слева — это был фриц. Мы быстро прыгнули под берег в кусты и шли уже по кустам.

Помню, ночь, шли с Николаем в какую-то деревню, на немца. Лесом шли всю ночь, литовец вел. Обошли весь лес по ручью, вышли на высокую гору, там имение. Легли отдохнуть под кустами на плащ-палатке, потом встали, согрели кофе, сварили суп, покушали... дальше даже не помню, в которую сторону шла, вспомнила: за деревню приняли жестокий бой, а вот дальше не помню.

Помню большой марш, дождь, я даже без тельняшки, промокла до нитки. Он принес свое суконное обмундирование одеть, но я не взяла, взяла только накидку. Ночью промокли, в луже оказались, такой был дождь. Ночевали с ним в бричке. Как мне он нравился, пою песенку:: «Где ты целый год, где ты, где ты, куда тебя забросила война...».

Скука, гармонь играет в мастерской, о, как тяжело, я хочу сейчас туда? Вперед! Где самый жестокий бой, больше ничего не хочу. Почему же нельзя это сделать, а? О, какие несознательные эти начальники! Кончаю писать.

3 декабря 1944 г.

Утеряла адрес Ш. Николая. О, как переживаю, механически выбыл тот, чей образ все же согревал меня. Его шапка мне часто напоминает его. Хороший день. О, как тяжело, жаль мне терять адресат Н.Ш. Музыка играет замечательная, сердце замирает при воспоминании всего. Рву письмо, которое ему написала и не могла отослать, не зная адреса. Сердце просит ласки, ребят, знакомых и уважаемых мной, нет уже даже на горизонте.

Сижу у капитана Сокола, опять питаю надежду попасть в 338 с.д., хотя сегодня, помимо воли, выставили комбат, комроты, так как я надоедала с этим вопросом.

4 декабря 1944 г.

Были у майора, капитана, комбата, с ним майор Ляпенко. У нас с Сашей с ними вообще отношения не равнодушные. Сидели с 6 до 11 часов и танцы пропустили. Оставляли ночевать, но не остались, так как это было бы некрасиво, и сегодня покаялись — это был последний вечер. Сыграли хорошую музыку и помахали друг другу руками даже за руку не простились, много начальства было.

Сегодня 20 км пешком, грязь, ветер со снегом, встретили катюшников, уехали к ним на ночь, хотя комвзвод не разрешал. Но там нет продуктов, нет ночлега. Сашка с Калей ушли на НП к Вовке, а я осталась у них. Какие скромные ребятки.

6 декабря 1944 г.

Господи! Неужели не поможешь мне разобраться во всем. Все так перепутано, о, Боже!

Я написала 30 писем во все концы, и деловые, и простые. Сегодня я не спала целую ночь. Только с вечера, потом проснулась, все передумала о жизни, о всех девчатах, о справедливости.

Вы бы знали, на протяжении всей фронтовой жизни не было минуты, когда бы я не жаждала боя, хочу горячего боя, хочу идти вместе с солдатами. Я жалею, почему я не мальчик теперь, никто бы не обращал внимания на меня, никто бы не жалел меня, я бы воевала от всей души. Сейчас поднялся вопрос: я сказала: «Хочу в наступление идти», поверили Каля и Ева, которые знают мою натуру, все остальные: «Не бреши». А Ева доказала девчатам ,что она слышала от солдат, как я сама лично лежала под немецкими танками, и что мне она вполне верит, ибо тогда тоже было добровольно.

Я бы все отдала, чтоб мне сейчас идти с солдатами в наступление. О боги, почему у меня такая загадочная натура? Я не могу понять только. Жажду, жажду боя, горячего боя. Все отдам и жизнь, только бы удовлетворить эту прихоть, она мучает меня, спать не могу спокойно.

Напишу о взводе. Говорит Алкимова — я, мол, не верю, что Роза уничтожила столько фрицев, приписали.

Получилось так. В обороне иногда много стреляешь по целям, но темное дело, убит он или нет. Здраво рассуждать, я по мишени всегда точно била и по стоячему фрицу тоже чаще попадаю, чем мимо, а стреляю в большинстве случаев по стоячим и пешеходам, по перебежчикам трудно, только пугать их. Иногда совсем не напишут, а иногда напишут на авось, иногда и зря, но на моем счету нет ни одного убитого фрица, ложного. Если в один раз зря написали, другой раз убила, но не записали, когда как придется.

Помню, была в наступлении, могу сказать от души, чистосердечно. Отбивала контратаки. Расходовала по 70 патронов. В ту атаку по стрельбе по танкам в 9-ти угробила всех. Один с водителем ушел обратно, удрапал, а те были подбиты и ранены только от пуль солдат что ли, из берданки, которая вся в грязи, год не пристреливалась и ведет не прицельный огонь. А я била от 50 до 7 метров расстояния в упор. Тогда я смело уложила и ранила не менее 20-и. В наступлении часто приходилось стрелять на близкие расстояния и точно, что не промахивалась.

Помню последнюю контратаку: пули попадали точно в каску. Видна одна голова, и трассирующие не пробивали ее за 100 метров. Шли к небу, ясно было видно рикошет. Вот тогда ребята удостоверились точности моей стрельбы, т. е. я одна была с оружием, и их пятеро наблюдали и говорили: «Молодец». Била в полный рост фрица на расстоянии 20 м и ясно убила не менее 15, даже больше. Вот за две удачные охоты — 35 фрицев. Ибо снайпер стреляет точно.

А в обороне работала часто за 50 м и в полный рост фрица, и по груди. 57 уничтоженных фрицев, и нет ни одного приписанного. Пусть говорят, я знаю, и все Саша Емельянова. Без отрицательных черт человека не бывает, я ее не виню, она так воспитана. Она привыкла: я и больше никто. Она уже стала немного не та. Я привыкла к ней, я привязалась к ней и Кале. Мне скучно без них. Их я уважаю больше всех из взвода, все же с подругами легче жить. Мы все трое из разных семей, получили по одному году института, и у всех немного разный характер, разный тыл, фундамент, но мы приблизительно имеем что-то общее, мы дружим и крепко.

Калерия Петрова — тоже моя подруга. Хорошая девушка. Она никакого не имеет эгоизма и смелая, очень здраво мыслит, разбирается хорошо во всех вопросах, память золотая, но немного с ленцой. Саша, я и Каля — наша бродячая дружная тройка.

Все девчонки более или менее приятные, красавиц нет и уродов нет. Саша и Маша мне нравятся больше всех, они не красивы, но привлекательны. Одна Нюська какая-то старообразоватая. Леля с 22 году и Нюся с 23, остальные 24-25 годов. Вот наше отделение. Пишу целый день, устала, допишу потом. Все письма писала и в дневник, и на коленях все, приперла стенку и пишу, и спина, и рука устала.

7 декабря 1944 г.

Сходила в баню, пристреляла винтовку и взвод пристрелял, и весь день прошел.

Написала т. Сталину письмо, чтоб перевели меня в батальон, хочу в наступление.

О, Боже, у нас фриц начинает бедокурить. Из 277 с.д. утащили комбата с заместителями — вот языки. В штрафбат — комполка. Снайпера, если заберут, хорош язычок, мы знаем все армии, не только дивизии и найдем в любом месте. А все же Нестерова и Тонайлова ничего не сказали, когда фрицы пытали — молодцы, хотя их и назвали подмогами. Я видела их фото в немецкой газете, только давние, из красноармейских книжек. Кончаю, иду спать.

Да, вспоминаю любимый Архангельск, иностранных моряков, импортклуб, интерклуб, стадион «Динамо», большой театр, кино «Эдисон», «Арс», «Победа» - вот все культурные увеселительные центры перед глазами. Зина Андреева с Алма-Аты, Тося Кот. из Кубышева, Аня К. из ТАССР, Тамара Алх. и Каля из Москвы, Таганка и Кропоткинская. Остальные Свердловск, Молотовск — Урал, Архангельск, Сибирь — Омск Маша Рожкова. Кончаю.

 

9 декабря 1944 г.

Все ничего. Пошла вечером патефон слушать к майору, начальнику оперативного отдела. Пластинки грустные: «Час да по часу», «Ямщик» и другие, какая-то грусть одолела. Я сначала сдерживалась, а потом не могла. Он еще задразнил. Я навзрыд, до того доплакала и эту пластинку «Час до по часу», завела раз 10. опять написала письмо т. Сталину.

Ребята из соседних мест пишут письма деликатные, объясняются с признаниями, просят в гости, но я решила — никуда. Всем пишу: «Не могу», деликатно объясняя, что я не та, что всё. На них не обращают внимания, а я уеду, скажет помкомвзвод: «Героиня и т. д., лучше не связываться». Сижу, грущу и ребят вот не видала уже давно-давно, хотя рядом живем — 3 км. Домой пишу коротенькие письма с фотокарточками и открытками, но часто-часто.

13 декабря 1944 г.

Был сбор женщин дивизии. Вечер, позавчера. Много говорили обо мне, пример хороший. Наши снайпера дали концерт неплохой, конферансье Зоя Михайлова. 12-го меня ранило. Удивительно: видела сон, приснилось, что меня ранят. Потом сижу на позиции за оптикой, вспомнила про сон, и мне показалось, как будто я ранена в правое плечо. Не прошло и 5 минут, как пуля фрицевского снайпера попала мне точно в то место, где видела рану. При этом я и не ощущала особой боли, обдало все плечо. Перевязали, и я, не требуя ухаживаний, ушла домой одна, в медсанбат не хотела, заставили. На операции больно было, хотела ехать домой, в часть не пустили все поразрезали. Кажется, ранение — пустяковое — две дырочки, а разрезали — не заживет и за месяц.

Сейчас лежу в госпитале, болит сустав, все плечо, но не особенно. Думаю, убегу, что будет дальше — не знаю. Понравилась одна медсестра, ну и врач женщина, майор, а тут все невежественны. Был пригласительный от ребят-снайперов на их вечер, но, увы, я лечусь, меня нет дома, придут за мой.

18 декабря 1944 г.

Каждый день вижу во сне подруг: Сашу и Калю. Как я скучаю по ним. Много получаю писем, приносят девчата (от Каршинова, Боровика, Румянцева). Все в любовь бросаются. Одному Ванюшеньке пишу от души хорошие письма. Хороший парень, старший сержант. От девушек получаю, учились вместе, поздравляют с успехами.

Сейчас пришла из кино «Лермонтов». Какое большое впечатление на меня произвело оно. Характер Лермонтова — мой. Я решила по его примеру делать не так, как нужно для кого-то, а так как мне нравится. Его силуэт на железном мосту, всадник в памяти моей останется, я также хочу где-то быть первой. Теперь меня никто не убедит, и если мне плохо будет, я также в любую минуту могу решить вопрос, ибо жизни своей я ничуть не хочу, а просто так существую. Так, давай же дам прикурить, чтоб не только кое-кто, а многие знали. О, как мне нравится характер Лермонтова.

19 декабря 1944 г.

В доме отдыха армейском. Да я хочу чего-то, не для того, чтоб отличиться, для удовлетворения своего какого-то тяготения, что мучает меня. Я все под тем же настроением. Сюда меня довез виллис, майор какой-то ехал, ну и посадили. Шофер, оказывается, в Архангельске жил рядом со мной, он обещал мне подарить снайперский значок, который ему дали ошибочно. Он же танкист. Вот … мой портрет из журнала «Фронтовой юмор» от 7 ноября 1944 г. О, Боже, как скучно. Устроились неплохо. Сейчас буду читать книгу «Сестра Керри».

27 декабря 1944 г.

Когда хорошо живется, писать не хочется.

Была в доме отдыха, прочитала «Сестру Керри», «Багратион». Хороша книга. «О, Керри, Керри! О, слепые мечты человеческого сердца, вперед-вперед — твердит оно, стремясь туда, куда ведет его красота». Читаешь и думаешь, что к тебе относится Драйзер Теодор или Багратион, что значит слава — это или свой череп расколоть во имя родины, или чужой раскрошить. Вот это слава! Я так и сделаю, ей Богу. Видела много фильмов: «В старом Чикаго», «Жди меня» и др.. «Подводная лодка №9» произвела более хорошее впечатление, над которым я немного подумала, а те, так себе, хорошие, не скажу.

Сейчас сижу у Николая Ф. Я так уже зашла и думаю, последний раз, так как меня не тянет сюда. Да, уже месяц, как я не была у него и после того ни с кем не разговаривала даже. Оформили документ на награду 1 степени Славы.

Вчера пристал паренек хороший: «Дай я тебя поцелую, я уже 4 года не целовал девушку», и так убедительно просил, что я расчувствовалась, и действительно хорошенький какой, не противный, приятно, черт с тобой, целуй, только один раз, а сама почти плакала. Почему? Из жалости.

«Любовь стойка, она придает красоту там, где ее не находят, и кует цепи, которые не разорвут никакие чары». («Сердце принцессы»).

«О, страсти, страсти! О, слепые мечты человеческого сердца. Вперед-вперед, - твердит оно, - стремясь туда, куда ведет его красота. («Сестра Керри». Теодор Драйзер).

«Слава — это или свой череп расколоть во имя родины, или чужой раскрошить...». (Багратион).

«Мне ли свою волю в законах удержать? Закон заставляет ползать улиткой того, кто взвился бы орлиным полетом». («История моей жизни». Слова бунтовщиков).

Моя любимая

С обидой пишешь ты письма мне, что я забыл тебя,

Но ты пойми, я на войне, моя любимая.

Так много мне не перечесть, ждут писем от меня,

И в Омске есть, и в Томске есть, моя любимая.

И ждет меня еще давно законная жена,

Тебя забыть мне суждено, моя любимая.

Ты пишешь мне, что есть уж дочь, похожа на меня,

Так пусть растет, ведь я не прочь, моя любимая.

А где отец малютки той, кто спросит у тебя.

Скажи тогда: «На фронте он, моя любимая».

За шутку ту меня прости, всему виной война,

И больше ты меня не жди, моя любимая.

Хоть я весьма тобой горжусь, но ждет меня семья,

К тебе я больше не вернусь, моя любимая.

***

На улице полночь, свеча догорает,

Высокие звезды видны.

Ты пишешь письмо мне, моя дорогая,

В пылающий адрес войны.

Как долго ты пишешь, моя дорогая,

Окончивши, примешься вновь,

Зато, я уверен, к переднему краю

Прорвется большая любовь.

Давно мы из дома, огни наших комнат

За дымом войны не видны.

Но та, кого любят, и тот, кого помнят,

Кто дома и в дыме войны.

Теплее на фронте от ласковых писем,

Читая за каждой строкой,

Любимую видишь и Родину слышишь,

Как голос за тонкой стеной.

Мы скоро вернемся, я знаю и верю,

И время такое придет,

Останутся грусть и разлука за дверью,

В дом только лишь радость войдет.

И как-нибудь вечером вместе с тобою,

К плечу, прижимаясь плечом,

Мы сядем и письма, как летопись боя,

Как хронику чувств перечтем.

Любимой

Мой привет, любимая, как прежде,

Не хочу чинить тебе обид,

Я такой же ласковый и нежный,

Только стал суровее на вид.

Не беда, что стал характер крепче,

Что немного грубый стал язык.

Нас война иным законам учит,

И к ее законам я привык.

Здесь в боях нам не страшны ни холод,

Ни удары шквального огня,

И, как прежде, я такой же, как ты знала,

Среди всех легко узнать меня.

Под напевом пуль и свист снарядов,

Я иду сегодня снова в бой,

В той, когда-то новенькой шинели,

Что стояли, помнишь, мы с тобой.

На врага всем сердцем озлобленный

Я пойду, как наш герой,

Чтобы снова жизнью свободной,

Мы зажили радостно с тобой.

А пока, любимая, поверь ты,

Мне пора, уж слышен гул вдали,

Я иду туда навстречу смерти

По просторам огненной земли,

И когда вернусь я битвы этой,

Жди меня, напрасно не тоскуй,

Награжу тебя иным приветом,

Принесу горячий поцелуй.

***

Если грустью душа наполнится,

Если грянет жестокий бой,

Пусть приснится тебе, припомнится

Всё, что было у нас с тобой.

Пусть тебе не приходит в голову,

Что не встретимся больше мы,

Всё, что было у нас веселого

Ты в дорогу с собой возьми

И в края, уезжая, бранные,

Кровью залитые края.

Знай! Идет сквозь поля туманные

За тобою любовь моя.

8 января 1945 г.

Не было бумаги, и я уже давно не писала. После дома отдыха пошла к генералу, члену военного Совета Пономареву, чтоб добиться определенной цели — попасть на передовую. Послали к главнокомандующему 5 армии, генерал-полковнику Крылову. С ним с большими усилиями договорились 5 февраля быть у него, он даст документ, чтобы пустили меня в наступление. Для девчонок добилась, чтоб дали хорошее обмундирование, плохо одевают. Пономарев приказал сделать все, но теперь вижу, что его приказание выполняют не особенно, все только слова. Я сидела у Пономарева целый день в приемной и все же добилась, чтоб приняли. Одета я легко, дали шубу снайперскую и на виллисе специально проводили до медсанбата, довольна. Получила лишь шубы, валенки, маскхалаты, ездила мерзла, но хоть этого добилась, а то в траншеях холодно. Шинель короткая стала, за год я выросла, и вообще ее не люблю, променяла на телогрейку.

Попала в 157 к девушкам. Не узнаю! Мои подруги Сашка и Тоська вышли замуж. Господи, осталось четыре девушки, нет, пять из двадцати семи. Да, в мое отсутствие убило хорошую девочку Таню Кареву. Ее подруга Валя Л. пришла из госпиталя после ранения, и вот сюрприз — Тани нет, плачет Валя. Валя Л. 25 г., хорошая, с характером,, симпатичная, рослая блондинка, лошадей любит ужасно. Она из всего взвода лучшая самостоятельная девочка. В прошлом окончила 7 классов, работала в ФЗУ, окончила школу ФЗО.

Ну, пока, иду чинить часы. Как будет потеплей, в феврале убегу на передовую. За отражение контратаки (жарко было, рисковала жизнью) получила награду, медаль «За отвагу».

13 января 1945 г.

Всю ночь не спала, плохо себя чувствую, заболела. Немец крепко бил. Сегодня с 9 ч. до 11 ч. 30 мин. Длилась наша артподготовка. [Примечание. Началась восточно-прусская операция 13 января 1945 года. Войска 3-го Белорусского фронта занимали к тому времени исходное положение по линии Сударги-Пилькаллен-Голдан-Августов.]

Первыми «катюши» дали сигнал. Дали перцу фрицу. Теперь же обстановка еще неизвестна. Настроение чемоданное. О, Господи, шуму в землянке, земляная жизнь течет, дым, нары из двухъярусных сделали в один. Только кончили работу, опять снова вперед. Подморозило, в валенках сыро, в сапогах холодно. Все берут полушубки, я человек северный, не надо, тяжело ходить.

14 января 1945 г.

Начали с того, как проходили Литву и Белоруссию. Нет, с того, что едва ли двинутся далеко наши войска, справа наши взяли вчера Пиликалян, а сегодня опять стеснили наших. На левом углу прошли далеко. Но еще слышны орудийные выстрелы. Все утро слушали грохочущую канонаду. Катюши возвестили начало великих событий. Все ушли вперед.

Для нашего взвода не оставили подводу, а я лягу спать, безо всего будешь. На себе нести мы не можем, и вот мы пешими поставлены принципиально. Уже не хватило лошади. Ну, какие мы нигде не нужные, никто за нас не болеет. Не ужинали и не завтракали. Уже 12 часов, сидим.

Вчера написала Вовке Емельянову. Поздравила с браком с подругой Сашей Екимовой. И написала, что нашей тройки (Саша, я и Калерия) не существует. Я выхожу из нее, т. к. наши интересы разошлись, нам говорить не о чем. Это прочитала и Саша. Если я бы я жила во взводе, то стала дружить с Валей Лазаренко, но я скоро ухожу в роту. С Валей мы заключили договор не говорить на фронтовом языке и ни одного даже не литературного слова. Кто нарушит договор, тот отдает сахар за полмесяца сдержавшей. Девчата кроют матом, и перечить нельзя. Сашка моя распустила.

С. Николаю написала: «Где бы ты ни был, сокол ясный, заветная любовь моя». Написала, что я без него не имею парня, т. к. если б я встретила его сейчас, он бы не обманул меня. Я стала более решительной, а так он уверял меня тогда, что любит, а теперь забыл, и даже узнала, что есть жена. Я осудила его за лесть и лицемерие, что он меня не любил, я не обижалась.

В альбоме у Вали Л. фото г. Челябинска. Хорошенькая молоденькая блондинка, ее отец почти выгнал из дома. Мы с ней одинаковы, только я менее интересная, а она более, но она менее образованная. Она завидует мне в этом. «Любовь стойка, она придает красоту там, где ее не находят, и кует цепи, которые не разорвут никакие чары». («Сердце принцессы»). На второй странице под мальчишку острижена, в брюках, гимнастерке, с собакой, как мальчик — это фронт 159 с.д. 1943 г. она ужасно любит лошадей, млеет. «Быть кавалеристом — не только любить это дело, нужно иметь душу кавалериста», - Иван Никунин. После войны она мечтает остаться пожизненно в кавалерии.

Дальше мы стоим шестеро в литовских костюмах, я и они. Их была тоже тройка. Таню убило, Люду ранило, она теперь одна. Вот они, Люда и Таня с отцом Люды, у Вали в альбоме. Вот открытка — красавица у лошади, я ей дарила еще до ранения. Валя тоже была ранена, мы вместе вышли из госпиталя. Я писала: «В память о днях фронтовых 24.10.44 г. Вспомни марш».

В Восточную Пруссию только вошли. На чем основывалась наша жизнь, девушек фронтовичек. Я вывела — правды нет, есть ложь и лицемерие. Вспомни взгляд на нас... Эх, девушки, куда же податься-то, где правда? Нет ее, и тогда, когда я шла вперед с бойцами, а на меня налгали, что плохо веду себя с ребятами. Дальше - «Умри, но не давай поцелуя без любви». Чернышевский. Вот ее сочинение. Коротая тяжелые дни. Дни разлуки с семьей. Твоя.

Вспоминаю о прошлом с тоской,

Недовольна судьбиной своей.

Из родных я из всех выделялась

Любопытством и тайною думой.

О скачках, о набегах, и я на коне,

А конь мой столь буйный, игривый.

Эх ты, конь, ты конек вороной,

С золотистою шелковой гривой,

Был один мне отрадой ретивой.

Как приятно проехать в ночной тишине,

На тебе, неизменный товарищ,

Под осколками мин и снарядов вдвоем

Промелькнуть среди бурь и пожарищ.

Если б знал, ты, мой друг, как я верю в тебя,

Одного я тебя полюбила.

Если б знал и умел говорить,

Я б с тобою одним говорила.

Сейчас на больничной кровати (госпиталь)

Тебя я забыть не могу,

Одиноко, тайком, мой любимый.

По тебе беспрестанно грущу,

Не ревнуй же меня, мой красивый.

Одного я тебя так люблю,

Да, признаюсь тебе, что немного

Иногда я по Генке грущу,

Я скучаю о нем, он не любит,

Это горе с тобой разделю,

Он, наверное, любит другую.

Говорит ей: «Одну лишь люблю».

Он и мне говорил: «Не забуду».

Но того не могло долго быть,

Он готов навсегда позабыть.

Наплевать — это я все забуду,

И про Генку, про первую ласку.

А к тебе возвращусь, мой товарищ,

И тебя приласкаю я в …

Э.Г 3049, Каунас, 11.12. На улице мороз. Канонада не утихает, все ближе и ближе, на правом фланге. Нам приказ — отъехать в Эйдкунен. Немного поели, принесли колбасы и хлеба. Наша артподготовка.


15 января 1945 г.

После того побыли в п. Эйдкунен, в тылах дивизии. Наутро все собираются в баню, а я одела новый маскхалат, поцеловалась со всеми и вот уже в тылах рядом около штаба 144 с.д., через час буду на передке, с утра миновала 20 км. Николаю Б. Написала хорошее письмо, незачем ссориться, быть может, меня убьют.

16 января 1945 г.

Первую ночь переночевала у генерала, принял блестяще, и все работники. Завтра отъеду, пошла искать полк. Встретила Касимова, не призналась, и он не узнал.

Встретила самоходчиков, ходили в атаку в танках. Я была в танке. Один подбили, были тяжелораненые. Погиб майор Тубанов, Саши Екимовой бывший знакомый, 8 раз награжденный, жалели все.

Вечером поехала к Боровику, перемерзла вся. Добралась до землянки Боровика, не столько рада встрече, как теплой землянке. Большой мороз, дым с непривычки режет глаза, не могу дышать этой гарью. Уснула как убитая.

Опять же генерал мне не разрешил остаться на передовой. Я пошла в 216 с.п., доложилась, приняли, но смотрят подозрительно, с трудом верят, что меня отпустили на передовую. Командир полка не пускает.

Я окончательно удостоверилась, что не способна любить. Какой трепет в моем сердце пробудился, когда я впервые увидела Николая Б. Сегодня я снова нашла недостатки. Война, но мое сердце не дает поблажки. У Николая на шинели не было хлястика, погон оборвался и т. д. Я нашла его неряхой, и чувство отвращения заглушило любовь. Он мне уже противен. Он пошел в бой, и сейчас был тяжело ранен, жаль, какая война и всё.

Во взвод сообщено уже, что я ранена, и меня там не ищут. Но я без разрешения Донца* ушла в полк. Как объяснить? [Примечание. Генерал Донец — командир 144 с.д.]

На улице ветер невыносимый, пурга поднимает не только снег, а и грязь. Земля серая, мой халат уже демаскирует меня, хотя и грязный, но слишком бел. Сегодня я целый день не закусила, от танкового дыма болит голова. На питании нигде не состою, так как аттестата нет, и еще пока нигде не числюсь. Те дни была полуголодна, сегодня голодна. Нахально себя не веду, как-нибудь поголодаю, осталось немного.

Меня принимают как знатного снайпера, только поэтому, кажется, и приняли. Но всем кажется, что я пришла в эту дивизию лишь потому, что здесь парень есть. Командир полка даже задал вопрос. Я решила никого не любить, все равно разочаруюсь. Пришла, не знаю ни одной души. Терплю грязь, холод, голод. Все советуют (которые знают — танкисты, генерал) вернуться во взвод, чем терпеть такую войну: обстрелы, грохот поминутную гибель моей жизни.

Под обстрелом очень часто. На передовой была и в пехоте 785 с.п. у командира Касимова. Еще при мне девчатам дали белье, шубки, валенки. Как красиво и тепло.

Прикрепили в тылах 157 с.д. к взводу шоферов для охраны, катаются в кабинах, видятся с милыми, тепло, светло и сытно. Этого мне тоже хочется. Но какая-то неведомая сила тянет меня на передовую. О, страсти, страсти, о, слепые мечты человеческого сердца. Вперед — вперед! - твердит оно, стремясь туда, куда ведет его красота. Я покорна сердцу. Мне нравятся приключения, взрывы, особенно интересно отбивать контратаки. Будь что будет за все, вперед — последнее бесповоротное вперед! А покушать хочется, я похудела за эти 3 дня, сама чувствую.

Вот вечер, сколько жертв, опять вперед пошли, продвинулись за 5 дней всего лишь на 10 км. 1-ый Белорусский за 3 дня — на 60 км в глубину 120 км по фронту. Посидела, подумала, еще напишу. Да мне ли свою волю в законах удержать? Закон заставляет ползать улиткой того, кто взвился бы орлиным полетом.

Я овеяна славой. Недавно в армейской газете «Уничтожим врага» написано: «Отличившаяся Шанина во время контратаки противника награждается медалью «За отвагу» - это знатный снайпер нашего подразделения». В московском журнале «Огонек» мой портрет на первой странице, уничтожила 54, трех немцев пленила, два ордена Славы — это раньше. Представляю: читает вся страна, все мои знакомые, а кто бы знал, что я испытываю в эту минуту.

Недавно Илья Эренбург писал мне в газете из нашей армии, благодарит Старостенко, капитана, комбата, первым вступившим на немецкую территорию, такого же Юргина и меня, как знатного снайпера. «57 раз благодарю ее сряду, тысячи советских людей спасла она». А я про себя подумала — разве это слава. Слава — это свой череп расколоть во имя Родины или чужой раскрошить — вот это слава (говорит Багратион), а это что, только трепотня для тыловых, а на деле, что я сделала? Не больше, что обязана, как советский человек, стала на защиту Родины. Сегодня я согласна идти в атаку, даже в рукопашную, страха нет, жизнь своя мне опостылела, я рада умереть во имя Родины: как хорошо, что есть эта возможность, а то бы пришлось гадко умирать. Как много гибнет воинов!

17 января 1945 г.

Встала, не пришлось позавтракать, пришли большие начальники. Ушла в батальон. Пошла в наступление вместе с пехотой в первых рядах. Продвинулись вперед и не сообщили в тыл, наша катюша поэтому ударила по нам и скрипач (тяжелый миномет — ред.), ох и была каша! Первый раз так много испытала я артиллерийского огня. Первый раз испытала пулеметного огня 19 июля за Неманом с Соломатиным. А теперь? Сегодняшний день мне показался за месяц. Рядом било и рвало на части людей. Перевязывала раненых и шла вперед. Втроем ворвались в дом, выполнили задачу. Но маршрут нашей дивизии изменился, взяли левей, и работа оказалась бесполезной.

Легко вошла 371 с.д. за нами. Дальше идти нельзя. Фриц обстреливает изо всех видов оружия. В лощине за домом в 100 метрах стояли самоходки врага и стреляли из пулеметов и снарядами. Из люка выглянул фриц, и я из дома сняла, и больше за весь день не было хорошей цели.

Мороз, голод. Пошла в свою часть. Ребята некоторые бросают гадостные комплименты мне. Всюду мат. Как устала. Пошла искать своих. Наткнулась на знакомых, пошла искать полк. Наткнулась на КП дивизии, устроилась ночевать. Холодно, покушала малость. В доме забрала трофеи, вот этот альбом с бумагой, в который хочу переписать всё. Как тяжело! Я вижу, что мало пользы приношу, как снайпер: быть может, будут моменты, а смерть грозит. Из нашего 2-го батальона осталось 6 из 78. скучаю по девчатам, живу много их хуже.

18 января 1945 г.

Часа три уже как я сижу и плачу. Время 12 вечера. Кому я нужна? Что от меня пользы? Ни в чем не помогаю. Мои переживания никому не нужны. С виду как будто чересчур много сочувствующих, а помочь никто ни в чем не вызовется. Не знаю, что дальше делать? Часто слышу пакости. За что я переношу такие, никому не нужные мучения? Все кричат похабности, матерщина, ни с кем не говорю. Вдруг спрашивает: «Ваша фамилия Шанина?». Не отвечаю. Оказалось, лучший друг Блохина Павла, я его хорошо знала. Теперь же не узнала. Какая приятная встреча. Начальник разведки 785 с.п. Говорит: «Мне говорили, за что Шанина ордена получает», я признаюсь Клавой и все нехорошие отзывы слышу. Да мне очень понравился, внимательный ко мне младший лейтенант Николай.

Капитан Тишин.

Капитан Степаненко Вовка.

Капитан Блохин Павел.

Старший сержант Панарин Мишка 2.

Старший лейтенант Соломатин Николай.

Старший лейтенант Николай, артиллерист 184 с.д. 97 п. 1 б-н.

Майор Осьмак 3-4.

Лейтенант Ледисон Вовка 3.

Полковник Хорапов 3.

Капитан Федоров Николай.

Старший лейтенант Боровик.

24 января 1945 г.

Давно ничего не писала. Было совсем некогда. Ходила в разведку полка 785. Ребята замечательные, приняли хорошо, но стал приставать нач. штаба полка, я не потерпела обругала его, после того пожила двое суток и ушла: больше было невозможно, гонения усиливались.

За эти двое суток все дни некогда было вздохнуть. Шли ужасные бои. Полные траншеи пехоты немец насадил и вооружил — защищались стойко. Наши проезжали траншеи и остановились в имении в 150-200 м от траншей. Фрицы обстреливали огнем, когда мимо проезжали наши. Была настоящая мясорубка. Сколько раз наши сажали десант на самоходки и привозили в то имение, 1-2 и никого, остальных косили огнем. Я ездила в самоходке, но стрелять так и не удалось, нельзя высунуться из люка, ранили и убивали. Подошла по лощинке, выползла и стреляла по убегающим из траншеи фрицам.

К вечеру 22-го выгнали всех, заняли имение, нашли противотанковый ров. Иду, пехота лежит, боятся идти дальше. Идут два штрафника-разведчика. Я пошла с ними, и в результате мы трое первыми заняли следующее имение, и все за нами пошли в атаку и стали гнать по пятам убегающего фрица. Я, как и все, стреляла. Но оказалось, что эти штрафники — соседи слева, 63 с.д. Командиры 63 с.д., увидев меня, кричат бойцам: «Вот с этой девушки берите пример, учитесь у нее». Оставляли меня у себя, но я пошла искать своих. Бегу и кричу бойцам справа: «Какой, мол, дивизии?» И слышу, что сзади бойцы кричат: «Хальт». И слева от меня из-за кустов встают и идут к нашим два фрица с поднятыми руками, метра 4 от меня.

Встретила дивизионных разведчиков. Приютили меня, говорят: «Будешь с нами». И шли направляющими вперед на запад. Забрали заплутавшихся 14 чел. фрицев, идем уже маршем. Фриц бежит без оглядки и вдруг приказал: обратно и вправо. Едем на машинах, колонны идут, идем на город Шлиссельбург. Прошли город, идем дальше. Здесь немцы побросали всё: коров и все-все, и удрали в лес. Обстреливают село. Встречаются фрау. Много литовцев. А техники у нас! Боже, вся армия передвигается, ругаются, что не соблюдают правила движения.

Большой железный мост через речку, шоссе красивое, хорошее возвышается над лугами. Около моста подрублены деревья — не успели сделать завал. Дома шикарные, каменные, везде шикарная обстановка: пианино, трюмо, шторы шелковые, плюшевые, тюлевые, кресла шикарные и вся мебель. Разведчикам не до меня, они заняты работой, и нет места спать. Бросили.

Я была в дивизии. Вадим, сын полковника нач. штаба, лейтенант.

Ничего не делает, маменькин сынок и вредный какой.

Снова ночью марш, сейчас темно, скоро рассвет, сижу у костра и пишу. Как плохо, когда нет начальника надо мной, хорошо, что никто не прикажет, но плохо — никто не подскажет, что делать? Я не могу найти удовлетворения своему сердцу. Никому я не нужна.

Конец дневника Розы.

Так она погибла

Марат Егорович Шанин пишет: «Солдат Ленцов Николай Васильевич написал мне в письме 30 лет назад:

- Прибежали на женский душераздирающий крик. Роза лежит на земле, снайперская винтовка рядом. Кричит:

- Ребятушки! Пристрелите меня скорее!

Обеими руками держит вываливающиеся внутренности разорванного осколком живота. Он перевязал ее, а солдат Дубов Леонид Васильевич помогал. Вдвоем они вынесли Розу из боя».

Из письма медсестры Екатерины Петровны Радькиной.

«Розу я помню всегда. Забыть о ее подвигах невозможно. Близко с ней мы не были знакомы. Для нас, медсестер, она была знаменитой героиней. Ее жизнь — пример отваги и мужества.

Первый раз Роза поступила к нам по поводу ранения в плечо, но ненадолго.

Иногда я видела ее в политотделе издалека. (Я была секретарем комсомольской организации 205 медсанбата 144 стрелковой дивизии).

А последняя наша встреча запомнилась на всю жизнь. Шли очень тяжелые бои. Войска продвигались быстро. Медсанбат, чтобы успеть за дивизией, растягивался на этапы. Мне приходилось оставаться с тяжелыми ранеными, передавать их в госпитали. Я передала группу раненых и стала догонять медсанбат, находящийся в Рихау. Но он уже ушел за войсками, а меня опять оставили с очень большим количеством тяжелораненых, среди них я увидела Розу. Роза была ранена очень тяжело в живот. Она была в крайне тяжелом состоянии. Но ни стонов, ни слез. Ей очень хотелось пить. Но пить ей было запрещено. Она просила меня:

- Катя! Дай мне родной холодной водички. Я только рот прополощу!

Раненые, с которыми была Роза в бою, восхищались тем что Роза заменила погибшего командира и повела их в бой.

Роза понимала тяжесть своего положения. Она знала, что не выживет. Сожалела, что мало успела сделать. Родных вспоминала и звала маму. Я до последней минуты была с ней. Я буду помнить Розу живой, стойкой, мужественной. Она настоящий герой».

- Екатерина Петровна рассказывала мне в Москве, - вспоминает Марат Егорович, - о роднике с холодной вкусной водой в Богдановском, о котором говорила Роза в последний день ее жизни.

26 февраля 1976 годра Марат Шанин получил письмо от Вали Лазаренко (по мужу Рогова). Это с ней Роза заключила договор: не говорить ни одного нелитературного слова, за нарушение — штраф, сахар за месяц. Валю Лазаренко ранило в ногу в бою под Пилькалленом. Она пишет: «Вы и ваши дети должны гордиться тем, что ваша Роза была замечательным товарищем, смелой, справедливой девушкой-солдатом, с которой все мы брали пример. Я вначале не была близкой подругой, а стала после возвращения из госпиталя. А Роза к тому времени потеряла свою снайперскую пару. Она мне предложила свою дружбу. И мы с ней договорились: как только я смогу ходить на «охоту» (я не долечилась в госпитале, нога еще беспокоила), будем снайперской парой. Но этому не суждено было случиться. Роза ушла в роту одна. Я не была рядом, но потом нам рассказали, как храбро вела себя девушка-снайпер. В бою был убит командир, его заменила Роза, но была ранена и умерла в госпитале. Это было в январе 1945 года».

Недалеко от города Гвардейска, в поселке Большая поляна Знаменского района на высоком берегу реки Лавы, была похоронена Роза Шанина. Этот берег реки Лавы видела Роза последним своим взглядом. Что думала она? Какие картины жизни, такой скоротечной, промелькнули в сознании? Не Устья ли проплыла в тускнеющем взгляде? Да не те ли журавли из детства, заунывно курлыча унесли ее за горизонт и растаяли в синем небе. Мсто открытое. По берегу реки Лавы тянется полоса леса. Едва заметны развалины кирпичного завода. Вдоль дороги, что идет к могиле Розы, деревья, а сама дорога вся в красной глине. Ее и называют Красной. Жители Тельмановки (Рихау) до 1965 г. считали, что на берегу реки Лавы (Алле) под раскидистой грушей похоронена немка

Лидия Владимировна Мельницкая первая, по заданию областной газеты «Северный комсомолец» в 1965 году нашла могилу Розы Шаниной.

В боях погибли за Родину снайперы: Александра Коренева, Александра Екимова, Анна Нестерова, Любовь Тонайлова и другие девушки-снайперы, воевавшие на третьем Белорусском фронте.

В настоящее время могила Розы Шаниной перенесена в п. Знаменский Калининградской области и находится рядом с братской могилой, где похоронено 400 бойцов — защитников Родины.

В.П. Мамонов, Н.Н. Порошина

Она завещала нам песни и росы.

Наградные листы

Рекомендуем

22 июня 1941 г. А было ли внезапное нападение?

Уникальная книжная коллекция "Память Победы. Люди, события, битвы", приуроченная к 75-летию Победы в Великой Отечественной войне, адресована молодому поколению и всем интересующимся славным прошлым нашей страны. Выпуски серии рассказывают о знаменитых полководцах, крупнейших сражениях и различных фактах и явлениях Великой Отечественной войны. В доступной и занимательной форме рассказывается о сложнейшем и героическом периоде в истории нашей страны. Уникальные фотографии, рисунки и инфо...

История Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. в одном томе

Впервые полная история войны в одном томе! Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества не осмыслить фрагментарно - лишь охватив единым взглядом. Эта книга ведущих военных историков впервые предоставляет такую возможность. Это не просто летопись боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а гр...

Я дрался на Ил-2

Книга Артема Драбкина «Я дрался на Ил-2» разошлась огромными тиражами. Вся правда об одной из самых опасных воинских профессий. Не секрет, что в годы Великой Отечественной наиболее тяжелые потери несла именно штурмовая авиация – тогда как, согласно статистике, истребитель вступал в воздушный бой лишь в одном вылете из четырех (а то и реже), у летчиков-штурмовиков каждое задание приводило к прямому огневому контакту с противником. В этой книге о боевой работе рассказано в мельчайших подро...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus
Поддержите нашу работу
по сохранению исторической памяти!