Климов Анатолий Максимович

- Расскажите о себе, о своем детстве и юности, пожалуйста.

Климов Анатолий Максимович, 10 октября 1926 года рождения.

Так получилось, что 10 октября у меня указано, а мать говорила, что 20 октября. Во время эвакуации все документы пропали, и меня так и записали на 10 октября.

Родился я в Гавриловском сельсовете, село Никитское, Переславль-Залесского района. Семья наша из крестьян была.

- В школу когда Вы пошли?

В школу я пошел с семи лет. В нашей деревне школы не было, но мы уже переехали в город, потому что тогда шло раскулачивание. Дедушка наш попал ни за что и ни про что, отказался вступать в колхоз, и поэтому мы, вся семья, разъехались, кто куда. Остались лишь одна бабушка и тетка, отца сестра. Взрослых пять и нас уже было четверо, и мы, потом уже тринадцать человек, жили на двадцати квадратных метрах.

Переехали в Переславль – Залесский, и живем в этом доме с 1933 года. Здесь и пошел в школу.

- Какое-то хозяйство у вас было? Корова?

Отец мне рассказывал, когда я был маленький, но коллективизацию хорошо помню. К нам был выслан из Москвы столяр-краснодеревщик, жил от нас километров в пяти. Так дедушка отправил отца учиться у него этой специальности. Дедушка мой за обучение и за то, что отец там жил, заплатил столяру два воза ржи. Отец мой был столяр, плотник, все мог сам построить.

- Хорошо зарабатывал отец?

Нет, мы поели и ботву, и коржиков гнилых из картошки. Это все было в войну, а до войны он плотничал. Мама наша, когда переехали, то сначала не работала, а потом пошла на работу, но все же всю жизнь потом была домохозяйкой. Отец мой был на все руки мастер, и строителем, и крестьянскую работу всю делал.

- Перед войной неплохо стали жить?

Плохо! Заработки были плохие. Отец наш сутками работал.

С 1934 года у нас строилась Пионерская улица, так вот вся улица построена его руками - и столярные работы, и плотницкие, на производстве и в гараже работал, на баржах с той стороны озера возили торф. Он там после гаража баржи строил, а потом мотористом работал.

Когда мы приехали, то жили не здесь. Отцу какое-то предприятие дало квартиру как мастеру-столяру. Предприятие это (то ли артель какая, то ли Райжилсоюз) находилось, где сейчас Ростовская улица, комнатка была там у нас. В доме сначала Торгсин был, магазин, где золото принимали. Вот отцу и дали квартиру в подвале, наверху жили еще две семьи коммунистов, а мы в подвале. Была большая печка, весной подходила вода, вроде это был раньше дом какого-то помещика. Мы все маленькие, нас четверо было, а печка была большая, но на ней спать нельзя было - отец сделал вокруг печки полати, и мы спали на них. Весной, бывало, вечером, перед сном, ставили у входа наши калошки, а утром смотрим - плавают они в воде по весне. Отец самовольно положил пол, жестяную трубу провел. Перед тем, как идти на работу, он откачивал из нашей квартиры по 300-400 ведер воды, чтобы мы сошли на пол и в садике немножко побыли. Трудно было, вот так и жили.

Потом мы купили этот старый дом, не сразу, но потом и корову стали держать. Не все время, а периодами. Мама работать закончила, отец договоры на сенокос заключал. И что характерно, в одной койке спали, но друг друга неделями не видали.

В гараже машин не было, лошадей штук сто было. Так они договоры заключали на сенокос до работы или после работы. Мать еще с работы не пришла, а отец уже ушел. Потом стало полегче немножко. Мать стала домохозяйкой.

- Сколько классов перед войной закончили?

С 9 класса я пошел воевать, в 1943 году, 3 декабря. Год я проучился, а вообще с 10-го класса должен был идти, но у меня была сестра с 1925 года рождения, нас некуда было девать, поэтому мы учились в одном классе.

В школе была столовая, мисочки такие, вот в нее жидкости нальют, и поешь какой-нибудь похлёбочки в перемену. Потом это все отменили.

В четвертом классе всех вредителей записывали и вычеркивали в учебнике истории. Учились так: за четвертый класс давали 6 предметов - Конституция, русский (письменно и устно), математика и так далее. И всех этих, как Блюхер, в учебнике истории мы зачеркивали, как вредителей народа.

- Как узнали, что война началась?

Когда сюда приехали, то у нас радио не было, а сзади нас жила семья, и у них была тарека-рупор. Я первый раз радио услышал еще в деревне, корову мы продавали, когда уезжать собирались, а возле моста была церковь, и там на ней висел тоже рупор. Нас, всех маленьких, пугали, что сейчас из радио кто- то выскочит.

А там, в почти разваленном доме, жило трое рабочих: отец с матерью и старушка. Дедушка у них спал в печке, в морозы, а мать с бабушкой наверху. В переднем доме жило человек пятнадцать, а в 1933 году была голодовка на Украине, и мы купили дом с квартирантами. Были Шура, Капа и Тимофей. Они были с Украины. Здесь был Заготскот, когда мы дом покупали, а потом сделали жилье. При царе вообще был церковный литейный цех. Потом все разъехались. Кто остался, кто уехал.

Жили мы здесь, рынок старый был недалеко, а потом его перевели сюда. В воскресенье мы пошли на этот рынок с отцом. За руку ходили с ним там. Вот там и объявляют войну. Жарко было, лето. Отец как раз строил по договору для швейной артели здание, и вот началась война.

- Отца призвали?

Не сразу, его призвали на Трудовой фронт, а уже зимой 1941 года попал на фронт.

Первым его младший братишка погиб, в первом же бою, под Житомиром. У матери младший брат погиб, даже и письма не прислал. А мой братик, Ванька, письмо прислать успел, а у матери после этого ноги отнялись, она как раз сестренку родила в сентябре. И вот мы так остались - сестра с 1925 года, после семи классов, а мне пришлось год пропустить.

Отец летом по договору сена накосит и себе на зиму наготовит, корова была у нас, дров заготовим. Раньше ярмарки были, там лошадей много продавалось, мы лошадь купим, сбруя была у нас, и вот все это заготавливали на зиму. И вот отца забрали, и нас осталось пятеро, а мать разбивает воспаление седалищного нерва. Никакое лечение не помогало.

- Вы пошли работать?

Какой работать?! Сестра с семи классов работать ушла, братишка тоже с шестого класса пошел работать на фабрику, а я пропустил один класс. Те ребята, кто в десятый пошли, так их летом 1943 года привлекали на посевную в колхозе, лопатой махать там, норма была 2 сотки. А нас все лето учили гранату метать, стрелять, паёчек нам повысили, не 400 грамм хлеба, а булочку давали с масличком, чтобы ожили, мы синенькие все ходили. За хлебом в очереди спали по две недели, прозевал очередь, накопится, привезут хлеба, тогда и получим на карточки. Получали 400 грамм иждивенцы, а 600 грамм - рабочие.

- Отец Ваш с войны вернулся?

Отец стоял под городом Владимиром. Прислал домой письмо, что все плохо там. Мы, человек шесть, наверное, из Короткого, из Ягренево, из Маулина, собрали, что могли, и пошли туда пешком. Шли три дня по 50 км. Пришли, а там фабрика была, и наши жили на частных квартирах. Смотрим - их гонят из леса с учебы, и все несут своим хозяйкам, где стоят, по вязанке дров на спине. Отец мой поднимается, смотрю я - грудь худая, весь светится. Хлеба им по 600 грамм давали, и был он, как глина. Делили они его так: у них были весы, буханку принесут, разделят ее, и они отворачиваются и говорят: «Кому? Кому?». Каждый свое получил, приносят им похлебку, три ложки пшена, остальное - водичка была.

Потом немец дошел до Москвы, и из Сибири войска стянули ее защищать. Они до Москвы за шесть месяцев дошли, а мы их, гадов, три года колотили, и шли до Берлина!

И отца с остальными погнали туда на фронт, а я еще дома был. В 1943 году под Курской дугой он был уже пулеметчиком, первым номером в расчете. Бомба упала рядом, и его контузило, потом лечение проходил, он долго не писал, думал, что ему настал конец.

Я уже в армии был, и мне прислали из дома его адрес. Так мы и списались. Он потом санинструктором служил, и демобилизовался в 1945 году из Праги, со 2-го Белорусского, а я был на 3-м Белорусском фронте. Отец мой демобилизовался по возрасту, а я демобилизовался по ранению.

В 1943 году я сначала попал в хорошую часть, в 20-й учебный отдельный автомобильный полк (ОАП). Это когда второй фронт открыли, и Америка присылала нам свои машины через Иран.

В семнадцать с половиной лет я уже был шофер 3-го класса, водил американский студебеккер. Начали учить и осваивать в этом полку американскую технику, нас специально брали после 9 класса, народ тогда малограмотный был, учить некому было. Закончили обучение и сдавали экзамены всем полком Горьковской Автоинспекции.

Потом перекинули нас под Москву, там дня два все побыли. Немцев я давно видел, потому что рядом дома был батальон их пленных. Они ходили и над нами всеми смеялись и издевались. Мы ведь жили - как кто выживет. Прежде чем идти в школу, на санках за дровами за семь километров ездили. Одни дети за хлебом в магазине стояли, а мы с матерью за дровами ездили. Вот так жили.

Их с работы гонят, а мы на санках дрова тащим, они нас увидят и кричат: «Русская лошадь!». Все сами здоровые были.

Что характерно: когда я уже работал в 1947 году на Новом мире, то нам давали их в помощь, и им давали 900 грамм хлеба, пшенную кашу и суп, а нам давали 600 грамм хлеба, за которым еще надо было выстоять, и больше ничего!!!

- Какое было отношение к немецким пленным в Переславле-Залесском?

Жили они по разным местам, а потом их в одно место перевели.

Соседу моему, Вите Гринову, на фронте под Псковом в болоте отсекло руку осколком. Тоже грамотный был, с 1924-го года был, мне кажется. В бою взял командование на себя, не растерялся, а когда демобилизовался, то в охрану не взяли его. Немцев ведь гражданские охраняли, а не фронтовики, чтобы не издевались над ними. Мы гулять ходили, а немцы сидят, вшей бьют у себя. Мы работали с прорабом, а немцы работают так: поработал и садится отдыхать, время прошло, он встает и снова работает, как положено.

Отец в колхозе после войны работал, так нашу лошадь стреножил, и она пощипывает травку, а их лошадям травы еще накосить надо, так она не ест ее.

Отец еще рассказывал, что их водили в Освенцим смотреть, что там немцы творили…

- Расскажите о своем боевом пути.

Я прошел войну, начиная от Витебска, там я в дивизию на пополнение попал под Дорогобужем.

Нас - 200 пацанов, возрастом 17 с половиной лет, посадили на машины и отправили под Дорогобуж, там складов много было, и там как раз образовался 3-й Белорусский фронт.

И вот под Витебском наша дивизия вступила в бой. Там я и увидал первый раз немецкую технику, ездили мы в лес как грузчики и увидели немецкие танки.

Когда нас двести человек туда перекинули, то первый день занимались тем, что прикажут, даже картошку чистили. Приехали туда, а нам сухой паек выдали на трое суток, но мы, пацаны, скушали его за полтора суток. Машины приезжали получать из разных частей. Машин там как гороха в мешке было.

А кушать нам нечего ведь уже! Я товарищу своему, с одной улицы со мной он был, мы в один полк с ним попали, только в разные батареи, и вот я ему говорю: «Юрка, садись за руль!». Машина наша бензином была заправлена, вся с иголочки. Некоторые с железными были кабинами, некоторые с брезентовыми. И вот я ему говорю: «Садись и поезжай, может где-нибудь что-нибудь и найдешь».

Уезжает он, но вдруг в это время, прошло всего полдня, приезжает за нами покупатель. Ему нужно группа 20 водителей в транспортную роту. Место хорошее, не то, что в бой тебя сразу. А Юрки все нет и нет. Покупатель собрал водителей, которые ему нужны были, и стали они грузиться лопатами, противогазами и уезжать. А я Юрку ждал, всё ждал и не поехал с этой командой, и на мое место сразу человека нашли. Юрка приехал, а я ему и говорю: «Юрка, из-за тебя я не попал в такое хорошее место!».

Приехал в деревню, а там пашут на коровенке землю. Я спросил у одной бабушки, нет ли, мол, у них чего поесть? Мы стали уже мотаться, трава как раз расти начала в начале мая, еще траву жгли. А наш сопровождающий не взял документы на наше снабжение! Так вот наш старший садится в машину, бензина полные баки, и снова поехал в Москву за документами, нас ведь никто не хотел кормить! Он в одну дивизию сунулся, а там говорят, что давайте документы - по какое число снабжение, а у него их нет. В другую сунулся, там тоже документы требуют.

Дивизии новые всё пребывают и пребывают. Он еще не приехал, но вдруг, на наше счастье, понадобилось 10 студебеккеров в 58-й отдельный артиллерийский гвардейский полк. Из него с техником шоферы приехали получать новые машины. Артиллерия ведь тогда была конная, стали получать они машины. Ко мне подошел один и спросил: «Откуда я? О, давай залезай в кабину и не вылезай оттуда, давай свои документы!». Он был старшим шофером, а родом из Горького. Вот так мы попали в 58-й отдельный артиллерийский полк. Юрка оказался в 9-й батарее, а я сначала был в 5-й по документам, хотя она так и не перешла на автотягу, а служил в 6-й батарее. В ней всю войну и провоевал.

Там под Витебском и вступили в бои. Мы на четырех машинах перевозили полевую хлебопекарню (ПАХ). В двух машинах была мука и в двух машинах хлеб. Сама дивизия и наш полк ушли вперед, а мы остались. Жара очень сильная стояла тогда. Мы едем и едем, потихоньку продвигаемся за фронтом. Фронт вперед идет, и мы тоже вперед. Потом нас встретил красивый с бородой капитан, такой добрый молодой был парень. Он сказал нам, чтобы не торопились, потому что навоеваться еще успеем. Так и ехали несколько дней, уже у нас водители были голодные, трупы лошадиные пахнут, а они хлеб по едокам делят тут же.

И вот пошли и пошли, прошли всю Белоруссию, Литву и Восточную Пруссию. Я с боями все это прошел, у меня 9 месяцев чистого фронта, а общий срок службы два года. Вот такая вот история.

Легко сказать, что освободили, а если сегодня 5 км. с боями, а завтра 10 км. с боями, да кое-где еще и назад пятиться приходилось. До Литвы дошли, и пошли по ней. Под городом Шауляем (прим. - город на севере Литвы) была окружена наша большая группировка (прим. - Шауляйская операция - фронтовая операция советских войск в период с 5 по 31 июля 1944 года, часть второго этапа стратегической Белорусской наступательной операции). Большое, крупное дело было, не одна дивизия.

Я был зачислен как резервный водитель машины, потому что 4-й расчет 122-мм гаубичной батареи все время был на прямой наводке, а три, значит, были на закрытых позициях. Сначала одно орудие было на прямой наводке, а в конце войны уже стояла вся батарея. На фронте выставляли по 250 стволов на квадратный километр.

Мы прошли под Шауляем, Каунас прошли, Неман форсировали ночью, а там нас на Кёнигсбергское направление поставили. Так мы дошли до Восточной Пруссии и встали. Шли, конечно, не бегом, а месяцами.

В Литве в 1944 году немцы хотели применить газы. Разведка наша все это узнала, и нам всем выдали противогазы, у кого их не было.

Помню, мы стояли в селении Поддубиц, там было поместье какое-то и лагерь на 400 человек военнопленных. Пленных они угнали за день до нашего прихода туда.

И вот расскажу случай, который касается лично меня и еще двоих. С каждой батареи ходили по нескольку человек учиться надевать противогазы. Офицеры проверяли их: в комнату пускали газы и смотрели, как ведут себя солдаты. И вот осталось нас только двое - наводчик Володька с 1927-го года. Он крупный такой, и его никто не брал. Наш комбат его взял, когда стоял у него на квартире во время освобождения Кубани. Поддерживал его семью, и взял Володьку к себе на батарею. И так он потихоньку дошел до наводчика, когда я туда уже попал. Нам рассказали, как туда идти, и мы с ним пошли.

Решили срезать угол, чтобы короче было. Наша батарея стояла на таком месте, чтобы немецкие танки не прошли. Высокое место было, а рядом низина, и она была заминирована. И вот мы с Володькой по минному полю пошли, ночью шли, а тут как раз светать стало и видим, что бежит к нам один с красным флажком и орет: «Стойте, ребята! Стойте! Вы по минному полю идете!!!». Мы встали и пошли след в след, а солнце поднимается, и следы стали исчезать на траве. Вышли с минного поля и этот солдат, что нам кричал, упал перед нами на колени и говорит: «Простите, ребята, меня!».

Оказывается, их двоих поставили с двух сторон с флажками не пускать никого на это поле с минами, а они ночью решили отойти покурить, думали, что никто не пойдет уже до утра.

Все обошлось, пришли и рассказываем своим, нас они отругали, ведь нам говорили, где надо идти, а там, на дороге, уже обелиск деревянный стоял на могиле какого-то офицера.

Мы туда пришли, а там очередь. Мы полезли на чердак и посмотрели письма и фотокарточки, а потом отменили все эти дела с противогазами, правда, подготовились мы здорово. Ходы делали, лес доставали и все им обшивали, палатками перегораживали, но потом все это отменили, и слава Богу!

Пошли дальше, под Шауляем было большое окружение двух наших танковых корпусов, и дошли до границы. У немцев такая агитация была, дай Бог нашим такую агитацию! Ночью их радиостанции кричали по всему фронту, что у них появилось новое оружие и что нам не победить. Призывали наших солдат и офицеров сдаваться. Нам нельзя было читать их листовки, но мы все равно читали, полные ведь канавы листовок были.

И стояли мы там, не знаю, сколько, потом стали нас проверять на психологическое здоровье. Политотдел стал работать по всем войскам. Мы чувствовали уже Победу, у многих наших солдат, особенно, у кого семья погибла, настрой был раздавить этого гада!

Вот еще расскажу кое-что интересное. Когда по Восточной Пруссии шли и дошли до Тильзита (прим. – ныне город Советск в Калининградской области), то должны были форсировать Неман. Немцы были на той стороне, их траншеи мы видели хорошо. Наши один раз уже брали на той стороне плацдарм, но не удержали. А тут в лесу стали готовиться саперы, видим понтоны, плоты, машины. С нашей стороны лес близко был к берегу, а с той стороны, немецкой, около километра было голое место.

У нас был Иван, хохол, он плавать не умеет вообще, так вот его первый взвод будет форсировать, а второй взвод, в котором был я, будет их поддерживать. Сначала была мощная артподготовка, а потом и мы пошли. Как говорится: «Или грудь в крестах или голова в кустах!». Вот такая была история.

Постояли мы где-то там с неделю, и вдруг прошел слух, что у нас двоих украли - офицера и сержанта. Немецкая разведка тоже не сидела, а работала. Ночью без шума, не курить, ничего... Поступил приказ нам выводить машины на дорогу, а лес кругом шумит, все тихо прошло. Выстроились и поехали.

Оказывается, нас бросили в Латвию на помощь 1-му Прибалтийскому фронту. За ночь мы проехали, а там - жуткое дело! Танки в болоте и в грязи. Машины почти на руках в грязи перетаскивали.

Командир полка приказал, что кто найдет брод, тому сразу орден Славы дадут. А где ты его там найдешь?

Немецкая авиация, правда, не работала. Днем мы их не боялись, только ночью запрещали огонь нам разжигать. И вот пошли мы, и заняли по кромке леса огневую позицию. Фронт там был рваный, не то, что под Тильзитом.

Там мы месяц простояли, но ни на шаг не продвинулись. Хотя нам по морозу завезли 400 ящиков снарядов.

И вот был там со мной и одним белорусом по фамилии Пьяныш такой случай, от которого у нас у обоих волосы на голове поднялись. Мы двое ночью пошли по месту, по которому днем было не пройти, там и кукушки были, и корректировщики их артиллерию вызывали по нам, как только кто появился. И вот ночью нас заставили нести еду разведчикам, связистам и нашему комбату. Пошли и видим - тут валяется, там валяется, то ли их, то ли наш, термоса на спинах. У меня карабин был в руках, у него автомат, держим в руках. Но, слава Богу, дошли как-то...

Приходим, а наш комбат портянки сушит в блиндаже. Он голодный весь день тут сидит, как и ребята наши. Вывел нас из блиндажа, дал нам в руки кабель и сказал держать его крепко - лес кругом, могли ведь и заблудиться. Там недалеко была расположена наша высота, а на ней сидели начальник нашей разведки и его ординарец. Как в мешке пошли, так и ночью в лесу шли. Проходим пять шагов и замираем, слушая, нигде ничего ли не слыхать. Слышим хруст, пошли левее и уперлись в такое место, где и мышь не проползет, не то, что мы. Белорус поползал вокруг и искал связь от комбата до наших разведчиков, может, где-нибудь недалеко пройдем здесь, но ничего не нашел.

Тут нас услышали, и мы тоже, что хрустит кто-то рядом. По-русски окликнули: «Кто там?!». Мы тоже по-русски откликнулись, сошлись. Оказывается, это 4—5 наших бойцов, ходили в атаку и потеряли место своего сбора. Они днем здесь были, а мы ничего не знали. Потом еще подошли трое солдат, тоже свою роту ищут…

Решили перейти мы эту поляну, и вдруг видим, что за ней вырыта немецкая траншея, и мы к немцам идем прямо с харчами! У меня с белорусом шапка вместе с волосами поднялась! Мы забрались тогда вглубь леса и от дерева к дереву потихоньку пошли. Вдруг слышим - вроде русский гул, оказались наши ребята, тоже обрадовались очень нашим харчам. Они нам показали протоптанную тропинку, которая вывела нас на дорогу вдоль леса, а то немец готовился к атаке. Не успели мы метров 200 отойти, слышим, что пошла автоматная стрельба. Немцы, кстати, тоже уже научились у нас «Ура!» кричать.

Мы дошли спокойно, а вот пятеро человек у нас выбыло ранеными, хотя артиллерия не применялась, куда там... Ординарца комбата, начальника разведки, связиста ранило. Вот такая вот штука.

Потом также тихо снялись и снова мы пошли вперед.

Дошли до Литвы, и вот тут у нас еще чище получилось. В одном месте нарвались на танковую засаду во время смены позиций. Обманул их там старик один, литовец. Батарея, конечно, уцелела, только командир первого орудия, Стукалов, был ранен, я его сам увозил в госпиталь. Стукалов не знаю, живой ли остался, в ногу ранен был и спину.

А машины сгорели, только остались одни пушки.

Танк в первую нашу машину попал, мы на сто метров подъехали к их замаскированным позициям, но не видели танки, настолько хорошая была маскировка. Спасла нас всех дымовая завеса. Там поле вспаханное было, а старик этот комбату нашему сказал, что танки наши там уже проходили. Одна машина с орудием занимала 25 метров. Это машина, прицеп, передок, пушка, и расстояние между машинами было метра три, одна машина еще в лесу на хвосте колонны была.

Только сели по машинам – бах! Снаряд спереди ударил, а комбат стоял на моей машине на подножке. В кабинах у нас ездили всегда офицеры, то доктор, то еще кто. А карабин у меня в кузове лежал, я ведь знал, что проехать надо всего 5 км. по нашей территории. На батареи ведь как - во время стрельбы и снятия с позиций всегда кто-то чуток отстает.

Только тронулись и видим - открываются перед нами сразу три «Тигра». Какой-то городишко рядышком был. Комбат мне и ездовому приказал отвезти Стукалова, вытащили его как раз. Пуля попала ему в спину, из носа и ушей кровь течет, пена, он храпит. Как поглядели мы на него, я ведь не первый раз раненых видел...

Повезли мы его в полковую санчасть, она в трех километрах в тылу нашем стояла. Тут и штабы все были, сзади нас. Нам приказали оставить там лошадь и дали полуторку-техничку, на ней стояли токарные станки для всякого ремонта орудий. У нас даже кузница своя была. Поехали в санчасть, нашли санитаров, там при лампах раненых оперировали. Документы взяли, лошадь взяли и вернулись к себе в 12 часов ночи. Спросили: «Где комбат?». А он вон там, около скелетов сидит. Комбат спросил у нас, как там Стукалов. «Был живой», – отвечаем.

Смотрю - около костра (в дивизионе не было машин, только в батареях, даже штабных машин не было) лежат связанные проволочкой автоматы и винтовки. «А где твое личное оружие?», - спросил меня комбат. У меня лицо так и побелело. Я ему говорю (все же молодой был, смекалистый): «Где у всех, так и у меня». Никто ничего не успел схватить. Было все это две или три минуты. Комбат говорит: «Ладно-ладно, ничего, старшина уже новое привез, утром пойдешь и получишь».

Когда мы убежали оттуда, там две батареи наших пушек стояли, с ними два майора было. Война есть война. И вот они смотрят, что к ним две черные цепи подходят, но орудие это ведь не винтовка, ему нужны данные. Дали они залп в ту сторону, танки развернулись и ушли.

Немцы город оставили, а наши догадались сразу его занять. Два новых студебеккера стоят, и мелом написано на них, какая это часть. Орудия наши целы были, и так мы дальше воевали, как будто ничего и не было.

Комбату нашему ничего за это не было. А как ты его накажешь, если у нас даже целые дивизии попадали в такие ситуации. Немцы за полгода дошли до Москвы, а мы три года до Кёнигсберга шли.

Вот когда нас с Латвии перекинули, и мы через одну речушку переходили, а на ней был мост, посередине его стоял пограничный столб. Как прошел на сторону Кёнигсберга, так сразу видишь асфальтированную дорогу и серые двухэтажные дома. С арками все. А по эту сторону, литовскую, наши машины еле-еле проходили по их дорогам. Наши стояли на окраине города, ночью костры жгли, чтобы не видать с воздуха. И пошли дальше мы воевать.

Вот один случай был в Восточной Пруссии. Выехали утром, а догнали наших только около трех часов дня. Все продвигаемся и продвигаемся вперед. Потом вокруг нас стало много раненых, на костылях, на винтовках вместо костылей. Один раненый попросил патронов, а то вдруг немец из леса выйдет, а ему и пальнуть нечем будет. Рассказал нам, что немцы подкинули своим подкрепления и так наперли они на наших. И, действительно, мы едем, а наша батарея назад нам навстречу прёт. Потом немца с флангов наши остановили. Вот такая история.

…Наши как-то продвигались вперед огневую позицию занимать, а я ребятам и говорю: «Сбегаю пока, водички наберу, чайку попьем». Я побежал, к реке спускаюсь, слышу - «Вууууу!!!», а там низина и танковый бой. Наших набитые танки, и корректировщик их был там. Я воду всё равно набрал и встал за стену. Когда взрыв, то осколки прямо красные, а когда падает в воду - летит, так и шипит. В луже шипит, прям как кузнец закаливает. Потом нам сказали, чтобы двигались дальше, здесь не будет огневой.

Ещё вот помню, как в одном поместье мы стояли, а в нем с обеих сторон были силосные ямы. В одной наши и расположились. Там заборчик был, возле него сидят два мертвых немца, варежки и шапки на них белые, фанерка рядом с надписью, забор из винтовок возле них. Пехота постаралась. Немцы тощие были, не то, что наши.

Хорошо, когда на войне не бежать приходиться, а наступать, да и не каждого на ней убивают.

Вот мы и наступали, уже осталось до Кёнигсберга километров 15, наверное. Помню, что было 4 марта 1945 года. Стояли мы около какого-то сарая. Погода была - хлопья сыпались, нашла ночь. Нас трое сидело в том сарае, я на костре сало жарил, а двое наблюдали за передним краем. Вся батарея была в коттеджах, там стены в них, как у дотов. Наверху работал какой-то генерал с антифашистам. Мы ночью ходили и его через границу переводили. Еще комбату делали блиндаж. Говорят, антифашисты эти даже роту немцев привели к нам в плен. У немцев ведь тоже свои были коммунисты.

Как только рассвело, то два звена наших Илов тяжело, на бреющем полете прошли. Там лес был рядом, но мы на голом месте находились. Вдруг появились четыре Фокке-Вульфа немецких, и давай кружить. А у пехоты нашей добра в траншеях натаскано много было, матрасы, перины. Траншеи близко наши и немецкие были, поэтому Илы штурмуют и попадают и по ним, и по нашим. Немцы двух наших сбили, но ни одного не видел даже раскрывшегося парашюта. Низко очень было. Все это продолжалось минут десять, не больше. Всех наших сбили, и их как будто и не было.

Под эту шумиху четыре подводы с сеном для лошадей наших артиллеристов решили провезти, как раз перед нашими орудиями метров сто было где-то. Так их на рассвете всех расстреляли немцы.

В меня чуть не попали, в угол рядом пришлось, а должно было убить. Нога на ногу, ребята меня в охапку и в подвал. Вот и вся моя война кончилась.

А 1 марта 1945 года нам выдали справку, чтобы могли послать посылку через почту. У меня такая набрана была, но никто ее не получил из родных.

Вот так меня и ранило. За 9 месяцев фронта я из нашего расчета был седьмой раненый. Ранение осколком в левую ногу, шесть месяцев в госпитале провалялся. Долечивался я в Самарканде уже. Осколки - это самое тяжелое ранение…

- Было ли немецкое население в Восточной Пруссии?

Нет, никакого населения, все уходили с немецкими войсками. Гитлер обещал их вывести из Пруссии в основную Германию.

Один наш подводник, Маринеско, потопил их судно, прополз на пузе и утопил его с войсками и гражданскими. Всего больше 6500 тыс. человек. Однако мирное население отступало к морю для того, чтобы эвакуироваться. Все пусто было, ни одного немца. Бункера полные свеклы стояли, склады полные, скота тучи гуляли. Видели, как два их бауэра сожгли свой скот, штук по 800, на цепях так и лежали.

Немцы не пасли скот, там он привязанный на цепях. На их фермах в подвал можно было свободно заезжать на машине. У коров шланги были, поилки для воды. Каждая корова отгорожена от другой. Были уже машины, какие могли засасывать отходы жизнедеятельности. Вверху для комбикормов, люк открыл и спустил на лифте вниз. Скотинка в поле гуляет, у бауэра возле дома всякие подсобные строения построены для рабочих.

- Когда к Кенигсбергу подходили, мирное население встречалось?

Когда стали подходить близко к городу, то начали их гражданские группы идти в наш тыл. По 20-30 человек. Шли в свои места жительства. С ними у нас никаких отношений не было. Мы стояли рядом частенько, а они идут и идут.

Барахла много было брошено, а ведь холодно было, шинели наши не спасали нас от холода. Так ребята на себя одевали свитера шерстяные. Приезжает комбат, старшина построил всю батарею. Комбат приказывает снимать все барахло и в кучу скидывать. Разделись все и покидали. Облили всё бензином и сожгли. Форма есть форма. Только прошло немного времени и снова комбат проводит такое раздевание.

Однажды стояли мы в одном месте, где был сильный бой, стояли на огневой, но был бугор не в обстреле. Закрытая была позиция, и снарядов у нас осталось по 5 штук только в передках, чтобы стрелять только по особому распоряжению, когда немецкие танки прорвутся. Недалеко железнодорожное полотно, а рядом с ним танковый бой шел. Выйдешь немного вперед, а кругом один дым только видно.

Видим, что идет летчик с винтовкой, мы его спрашиваем: «Почему такой дым вокруг?». Отвечает, что жидкость распыляем специальную, чтобы под прикрытием дыма вызывали. Был в нашем полку истребительный дивизион на 76-мм пушках под командованием майора Грибанова. Они несколько раз огонь на себя вызывали.

- Студебеккер хорошая была машина?

Да, она и сейчас хорошая машина. Работала тихо, как наши легковые сейчас. Работали даже на газойле. Под Шауляем нашли подземный склад этой газойли, там в городе был один колодец с водой, а другой с топливом.

- Что-нибудь выходило из строя у студебеккера?

Нет, такого не было.

Был еще в Шауляе сахарный завод и его подсобное помещение. И вот там, под навесом, мы нашли себе квашеную капусту и сахар. Набрали ее и привезли на батарею, а повар наш всем об этом рассказал, так нам все посуду тащат, хотят попробовать. Надоела всем эта перловка!

Спиртовых заводов много было вокруг. Бочки простреливали и пили спирт. Там и насосом качали, и ведрами черпали, а бочки деревяшками заколачивали.

- Вши были?

Ооо, с чего спросил? Сейчас расскажу про вши. Белье нам выдавалось, но в зависимости от времени мы сами, например, в бочке из-под бензина жарили вшей, сверху положим деревяшки и прожариваем. И опять одеваешь. Некоторые новое белье не одевали, потому как в землянки у каждого расчета свое место было, в ней печка тепла даст, вши как навалятся на тех, у кого свежее белье. Вши всегда шли на свеженькое! В гильзу-лампу нальем бензина с солью, чтобы она не взорвалась, и вот она коптит всю ночь. Спали ведь бок в бок, вши быстро распространялись на соседа. Вот смеху было…

Самое главное, было плохо, что у нас санинструктором была девочка, из Ярославля. Она только могла в хозчасть сходить, а иногда найдем баньку, черный пол и камни, по-черному топится. Топится в коридоре, а в середине моются и вшей жарят. Потом одеваешься во все новое уже. Так вот и мылись мы в ней все.

- Как к женщинам относились на фронте?

К женщинам как относились? Женщины были только у офицеров, по большей части. Санинструктора нашего никто не трогал. Кто ее тронет, за это могут и расстрелять. Она такая чудненькая была.

В Литве наши одну местную изнасиловали и убили, так их расстреляли по суду ревтрибунала. Собрали ночью показательный суд из тех, кто может присутствовать. Так бы их в штрафроту, но они ведь убили.

Еще случай был такой. Мы сцепление сожгли в Литве, двух баб местных подхватили, одна девушка была, а другая женщина. Ночевать мы остались одни, полк уже ушел. Один литовец дал нам бадью картошки на 15 человек. Володька, наш парень, награжденный был, два ордена «Красной Звезды» уже было договорился с девушкой, она согласилась, а потом отлучился куда-то, а к ней другой подвалил. Она им говорит, что нет ребята, у меня другой и ни в какую.

- Курили на фронте?

Нет. Кто хочет, тот и берет. И водку также. Я в армию шел, так и не пробовал даже. Не то, что сейчас - молодежь ходит с пивом. Я и сейчас не пью.

Где бы я ни работал, а у меня и учеников много было, везде меня уважали.

- Личное оружие приходилось применять?

Мне – нет.

- Суеверия какие-нибудь были на фронте?

И суеверий у нас не было на фронте. Сейчас расскажу, какая наша судьба без суеверий.

Вот меняем мы огневую, 20 градусов мороза, вот занимает батарея позицию - первое орудие, второе, третье и четвертое. На определенном друг от друга расстоянии. Офицеры начинают выставлять буссоли, комбат смотрит на карту, если она имеется, а если нет, то в штабе дивизиона имеются картографы.

Зуева вот убило у нас атакой с воздуха, он с человеком обходил территорию, где находилась наша батарея.

Определяют территорию офицеры батареи: старший лейтенант Минский, командир первого взвода, а нашего, второго, Макаров. После этого начинается пристрелка, потому что бой может начаться сразу. Комбат отдает приказ первому орудию открыть огонь по указанному объекту, если орудие пристреляно, то записывают в цель.

Наводчик и командир орудия приклеивают данные к щиту орудия. Все цели были на щитке у наводчика. Например, цель № 1 и все орудия по этой цели. Наметил, например, цель № 2 или еще какую-нибудь. Пристреляли орудия. Вот, например, появилась на этом месте какая-нибудь цель, по зайцам ведь не будешь стрелять. Снаряды дорогие! Первое орудие открывает огонь, хорошо лег, но немного не так. Надо добавить влево или право. Там на орудии колесики кругом.

- Какая Ваша задача была как у водителя?

Я был резервный водитель, но все время был в расчете. У меня основной водитель возил командира полка, а потом он попросился в батарею.

Машины прятали вместе с кухней в укрытиях. Все укрытия копали сами, никто нам ничего не готовил. Пушки катили на позицию, а машины уезжают, а я как резервный водитель - как белка в клетке - самый занятой, как куда надо, так это меня. Я и за руль садился всего три раза. Кончил учиться и все, ни практики, ничего. Мы приезжали, машины окапывали, а я ведь не буду просто сидеть. Окапывал каждый свою машину сам, переднюю часть ее окапывали полностью. И около орудий перёд окапывали, а один раз стреляли вкруговую, так и окапывали тоже вкруговую. Тогда командовали командир полка и дивизиона, вот такое было у нас окружение.

Один раз под Шауляем нам сказали, что в нашу сторону движется большая колонна пехоты, не то, чтобы рядом, а в километрах двух-трех. Сразу командир приказал нам развернуть батарею на 180 градусов. Как только немцы появились, то первое орудие начало пристрелку на глаз. Вот, например, орудия пристрелялись, а ты начинаешь рыть себе могилу. Могилка - это ромбик между станин. Чем самоходка и удобна была, что калибр орудия больше и расчет мог под броней хоть как-то спрятаться.

- Как Вы узнали о Победе, где её встретили?

Меня 4 марта 1945 года ранило, а о Победе я узнал в Самарканде, в госпитале, где мне пришлось долго лечиться.

Было у нас там подсобное хозяйство. Как только приходил состав с ранеными, то все к нему сбегались, даже гражданские нам помогали, через дыры в заборах пролазили. Нас когда первый раз выгрузили на вокзале и на солому положили, потом меня двое повезли, а кругом ишаки орут, зелень и арыки. Ишаков первый раз именно там увидел! Я не мог много ходить, потому что крови много потерял. Меня ведь в Каунасе отвели в туалет, посадили и ушли, а я сижу и сижу, не мог ходить, потом только пришли и забрали. Вот такая вот история.

Кончилась война. А там же фрукты и яблоки, все так хорошо растет. Директор местной винной фабрики привез для раненых в госпиталь 500 литров вина.

У нас было два корпуса, офицерский и рядовой. Много было офицеров молодых. Семейные посылали деньги семье, а у нас, молодых, все в государственные займы ушло, нам деньги даже не выдавали.

Бывало дело доходило до сумасшествия, к койкам привязывали ребят, особенно, если знали, что им ноги отрежут. У нас один был офицер, никак его не могли заставить подвести под наркоз. Все время он был пьяный, но потом все равно поймали момент, потащили на операцию. Обратно принесли без обеих ног уже. Ой, жутко…

Отрезанные конечности в окошко выкидывали, там ведь все попросту было. Напились мы тогда вина, а на утро у кого клюшка висит на койке, а кто встать не может. Напраздновались мы тогда сильно!

Гипс мне сняли, а нога моя вся скрючилась, ни туда и ни сюда, двое ее разгибали. Потом уже начинается лечение, грязи и все такое остальное. Вот в общей сложности с момента ранения 6 месяцев я пробыл в госпитале.

- За войну у Вас награды есть?

Два ордена. Орден «Красной Звезды» и орден Отечественной войны 1-й степени. Орденом «Красной Звезды» наградили уже в 1946 году в нашем райвоенкомате, этот орден меня долго искал, а Отечественной войны 1-й степени в 1985 году за то, что ранен был тяжело.

Был также награжден мэрией за активное участие в восстановлении города Переславля.