12671
Зенитчики

Назаренко Михаил Саввич

Я - Назаренко Михаил Саввич, родился 23 июля 1921 года в селе Грунь или его ещё называли Малая Грунь Лебядинского района Сумской области Украины.

У родителей нас было трое детей брат, я и сестра. Мы все трое воевали и остались живы. Брат воевал на Волховском фронте, был ранен в руку. Лечился в Моздоке и после остался жить в Азербайджане. Он был учителем. Сестра после освобождения Украины в 1943 году была мобилизована и с Четвёртым Украинским Фронтом дошла до Венгрии. В Венгрии была ранена и после этого уволилась. Сейчас живёт на Родине.

В тридцатые годы в селе образовалась коммуна имени Калинина, потом преобразованная в колхоз имени Ленина. Я учился в школе, был пионером. Мы занимались ликвидацией неграмотности. Школьники ходили по селу, выявляли не грамотных, предлагали им учиться или сами обучали их грамоте. После пионеры принимали участие в коллективизации сельского хозяйства, уговаривали соседей в колхоз вступать. Пионеры ведь это передовые люди? Да. Ну, дак давай... (говорит, улыбаясь). Не знаю какой уж был от нас прок, но мы занимались. Так же велась антирелигиозная пропаганда. Пионеры ходили к неграмотным бабушкам, дедушкам и читали им статьи из газеты. Бывало, что и хулиганили. Под Рождество ребята ходили по домам колядовать, пели колядки, а хозяева за это угощали конфетами. При этом пришедшие имели с собой мешочки с зерном и посыпали им по дому и по иконам, и вот некоторые клали в зерно камешки, гвозди, что бы стёкла побить на образах. А другое, чтоб хулиганили на кладбище или в церкви, этого не было. Родители видели, ты хоть говори, но не безобразничай. Церковь у нас была деревянная, небольшая человек на пятьдесят. Помню меня ещё, туда причащаться водили в детстве. Её построил помещик Энгельгардт, служивший кажется начальником штаба Военно-морского флота. У них были большие поместья в Сумской и Полтавской губерниях. Там были капитальные строения, и они сохранились, а у нас в 1918 году всё разграбили, разобрали и сожгли. Только здание спирт-завода было разобрано и из этого кирпича в 1934 году построили школу. В коммуне было всё по-коммунистически. Всё было общее. Столовая общая... Нас, ребят там было наверно полсотни, все в одинаковой форме одежды ходили. Её шили в своей мастерской. Форма состояла из красных трусиков и белой майки. Летом, а зимой такая курточка была, брюки, шапка. Коммунары выращивали монокультуру. Большие площади засевались сахарной свёклой для сахарных заводов. После школы мы без дела не сидели. Собирали на полях вредителей в бутылки, потом их сжигали. Другие пасли общий скот. Тогда у нас моды на пионерские лагеря небыло, так что и на каникулах мы отдыхали при деле. Раскулачивали у нас мало, но было такое. Например, начинается падёж скота, не известно от чего, а после находили причину: «А-а этот мужик не пошел в колхоз, значит, он напортил нам». Вот его раскулачивали. В селе у нас сотни полторы дворов, человек 10-15 раскулачили, не больше. Но что бы кого- то отправили на север или в Сибирь, этого небыло.

Внутри села люди переселялись. Коммуна занимала только часть села и вот люди, жившие в этой части села и не вступившие в коммуну, менялись жильём с коммунарами, жившими в других концах села. Было и вредительство. Мы пионеры ходили в поле и ставили там посты, чтобы никто не поджег урожай. Строились специальные вышки и на этих вышках сидели. Потому, что были случаи, когда созревший урожай поджигали. Так же бывали случаи, когда в коллективных хозяйствах, в корм свиньям или другому скоту подбрасывали битое стекло или ещё что. Так что это не выдумка, это фактические случаи были. Может быть, они не так часты были, но они бывали. В конце тридцатых годов у нас был репрессирован один человек, заместитель председателя колхоза. Его брат был то ли белогвардейцем, то ли жил за границей и вот этого человека, куда-то забрали, и больше он не вернулся. Вот этот один случай я знаю, а больше ничего небыло.

Как я уже говорил, у нас была своя семилетняя школа, потом её сделали восьмилеткой. Я поддерживаю связь с родным селом, и мне пишут, что школы сейчас уже нет и село развалилось. В моём классе было человек 25, из них пионеров примерно половина. В школе пионерской работы я не помню, а вот в коммуне у нас была своя пионерская комната, в которой мы собирались, проводили пионерские слёты, как тогда говорили. Каждый пионер носил красный галстук с металлическим зажимом, на котором был изображен эмалевый серп и молот, на фоне красного пламени и была надпись, уже не помню, кажется «Всегда готов». Принцип приёма в пионеры был прост. Если родители лояльно относились к идеям Советской власти то и дети их были такими же, а если родители относились враждебно, а были и такие, то и своих детей они удерживали от вступления. Учился я, как все. Были и хорошие и плохие оценки...(смеётся) Всякое было. В школе велась и военная подготовка. Я был «Ворошиловский Стрелок» и ещё в «ОСАВИАХиме» занимался. Сдавали нормативы: бег в противогазах и без противогазов, стрельба, санитарная подготовка там перевязки, оказание первой помощи. У меня были значки: «Ворошиловский Стрелок» и «ГПХО» (готов к противохимической обороне) Школу я закончил в 1938 году и остался в ней работать Библиотекарем. Через год меня направили работать старшим пионервожатым в школу, в другую деревню. Потом я уехал в Макеевку и работал там, на коксохимическом заводе. В июне 1940 года меня призвали. Сформировали команду и отправили. Мы спрашиваем: «Куда?» А нам отвечают: «Вам скажут». Прибыли мы в Полтаву, там покормили, и поздно вечером отправили в Одессу. Там стало ясно уже, что мы будем во флоте служить. Тогда во флоте служили, на кораблях пять лет, а в береговой обороне четыре года. Мы прибыли в учебное подразделение. Там нужно было пройти курс молодого матроса. Месяца два или три позанимались и направили меня на береговую, артиллерийскую батарею зенитной артиллерии. Я был на батарее разведчиком и прибористом. Разведчику нужно вовремя заметить вражеские самолёты, а приборист занимался расчётом данных для стрельбы: измерять дальность, расстояние, время полёта снаряда, самолёта.... Всё это надо было рассчитывать по таблицам. Меня взяли в прибористы поскольку у меня было образование более менее и школу я закончил так, неплохо.

В Одессе есть такое место: Средний фонтан. Вот там стояла наша батарея. Выносные, наблюдательные посты, где была разведка, находились на Большом фонтане и в парке Шевченко. Раз вы небывали в Одессе то я вам объясню. Вся эта Одесса километров 80 тянется по побережью. Так вот, как примерно и в деревне именуется задняя там, передняя часть, там ещё какая то. Это вот Долинная часть, а это вот, там фонтаны. Есть Малый фонтан, Средний фонтан и Большой фонтан и парки. От среза воды примерно на полкилометра берег не заселённый. По тому, что берег обрывистый и вечно меняет конфигурацию. Он такой полу-скалистый, полу-глинистый. Там есть такие выступы, вот на этих выступах были образованы наблюдательные и выносные посты. Начиная с западной части от Дофиновки где-то, до деревни, которая сейчас называется Красноармейск, а тогда называлась Юздорф. По этому побережью располагались береговые посты, там батареи 130 мм, 150мм даже были 180 мм. Береговые батареи, которые во время войны поддерживали оборону Одессы. В нашей батарее было 4 76 мм. Орудия. Орудийные дворики были земляные с деревянной опалубкой. Причём наша батарея была колёсная, кочующая. У нас были ещё запасные позиции.

Ощущение приближения войны у меня было ещё с 1937 года. Мой дед был грамотный человек, а тогда был этот Мюнхенский договор, Чехословакия... Помню, он говорил: «Ой, что Гитлер там делает, что делает? Это война. Вам воевать придётся».

Наша зенитная артиллерия входила в состав войск ПВО Флота. Мы несли оперативное дежурство, ведь буквально в сорока километрах от города проходила румынская граница. Самолёты тогда летали со скоростью 300-400 км/ч. Подлётное время было примерно 10-15 минут. Так, что готовность средств ПВО была пятиминутная. Во время освобождения Бесарабии в 1940 году, мы находились в готовности, но нас туда не отправили.

Командиром нашей батареи был капитан Михаил Петрович Вищенко. В начале войны к нам был направлен комиссаром, рабочий с какого-то завода. Он побыл немного и его, куда-то отправили, а комиссарскую должность занял секретарь Комсомольской организации Полудень Николай Петрович. После войны, он, кажется, служил в КГБ и дослужился до звания генерал-майора. Он был такой, хороший человек. Я встречался с ним в прошлом (2008) году. А сейчас не знаю, жив ли он по тому, что ему уже около 90 лет. Он 1920 года рождения.

 

 

Мы были обмундированы в морскую форму. Моё звание было краснофлотец, но у командиров береговых частей звания были, как у сухопутных офицеров.

В Одесской Военно-морской базе был 73-й зенитно-артиллерийский полк. В нём было два дивизиона 16-й и 53-й. Наша батарея входила в состав 53-го. В дивизионе было три батареи 97-я, 98-я и 99-я. Моя - 98-я стояла на Среднем фонтане, другие располагались в парке Шевченко и на 16-й станции. Одесский трамвай ходит от первой до двадцатой станции, это остановки. По тому, что рабочие посёлки вынесены и вот они туда ходили. Даже и почтовый адрес был такой: Одесса 16-я станция.

У нас в дивизионе были современные приборы управления огнём и пушки 1938 года выпуска, а в 16-м дивизионе были старые 1915 - 29-го года. Модернизированные, стационарные, неподвижные. Для того, что бы их привести в боевое положение, нужно было очень много времени. Наши пушки были изготовлены на Киевском заводе «Арсенал». Весила 3,5 т. Были на четырёх колёсах, приводились в боевое или походное положение за пять минут. С приборов управления на пушки шла синхронная передача данных стрельбы. У старых пушек тоже были приборы, но там данные нужно было исчислять по таблицам. Кроме того, у нас были хорошие тягачи, такие тракторы «т-5» гусеничные с кузовом для расчёта и боезапаса, 150 снарядов. Хороший был тягач, бегал со скоростью 25 км/ч. Во время войны их переделали в танки. Поставили броню там из железа палубного...

Скорострельность орудия зависела во многом от того, как был натренирован личный состав, особенно заряжающий. Снаряд весил одиннадцать с чем-то там килограмм. Темп стрельбы составлял 2-3 минуты. Вообще-то темп стрельбы должен быть две минуты. Выстрел и через две минуты снова выстрел. А были такие, что давали темп в полминуты. Время подлёта снаряда составляло 32 секунды. В зените наши орудия стреляли, где-то до 12-и километров, а в горизонтали 15-16 километров. Это расчётные данные, а фактические, какие там были, я не знаю. Самая большая дистанция, на которую приходилось стрелять, была 7000 метров. У немцев был такой бомбардировщик «хенкель-101» он больше 7000 метров не поднимался, «ю-88» тот на 4000 метров может, а остальные полторы-две тысячи метров летали. Минимальная высота, на которую выставлялась «трубка» 300-350 метров. Это было минимальное расстояние разрыва гранаты, при котором не поражался личный состав. У нас было всего два вида боеприпасов: Граната, при разрыве которой осколки разлетаются на 360 градусов и шрапнель, которая когда срабатывает взрыватель, то шарики или стержни выбрасываются из стакана и вылетают под углом 12-14 градусов в определённом направлении. Во время войны мы использовали только дистанционную гранату. Перед тем, как зарядить снаряд трубочный должен специальным ключом выставить время, через которое и на каком расстоянии, после выстрела снаряд должен разорваться. На пушке был специальный прибор, показывавший какой именно ему нужно ставить взрыватель. Ну, а во время стрельбы по наземным целям использовался ударный взрыватель. Орудие могло стрелять по любым целям, у него был отрицательный угол возвышения 0,6 градуса, а по высоте 90 градусов.

Всего на батарее служило человек 80. Жили в казарме, а для нёсших оперативное дежурство, были построены землянки возле орудий. Было всё автономно, своя кухня и т.д.

Раньше были такие, Территориальные части. В 1939 году их отменили. Вместо территориальных частей посылали в части, в порядке второго комплекта на переподготовку для комплектования воинских частей. К нам пришло человек 20 этих переподготовщиков. В основном с Украины, как нам тогда казалось пожилых мужиков. Они пришли, где-то в апреле или в мае. Два месяца они должны были позаниматься у нас на батарее, пострелять и их поувольняли бы, но настала война и никуда они не ушли. У нас на батарее было таких человек 6-7.

Вот подошли мы к началу войны. Этому предшествовали следующие события. Где-то с десятого июня начались ученья. Ну, как обычно на флоте бывают ученья, задействуются авиация и флот и береговая артиллерия и всякие тыловые подразделения. Как я помню, продолжались они, где-то с неделю. Участвовали самолёты, они перелетали с одного аэродрома на другой, мы по ним тренировались. Использовали так сказать живую цель. 17-18 числа учения отменили. Подвели итоги, но готовность оставалась. В это время я был разведчиком, и поскольку оперативное дежурство продолжалось, сидел я в землянке на батарейном, командном пункте. А у нас была кодированная таблица и по этой таблице мы определяли, какие события происходят.

В субботу 21 июня командование решило отпустить личный состав в увольнение, оставив оперативных дежурных. Рядом с батареей была у нас такая аллейка, на которой всех построили, чтобы старшина посмотрел какая у них заправка, как они одеты, стоит ли их пускать. На время увольнения нам давали алюминиевые жетончики. Как-то так получилось, что распустили нас и в увольнение мы в тот день не пошли. Говорят: «Разойдись». А примерно в 18 часов сыграли тревогу. Ну, по местам, стоим по местам, ждём ни кто, ни чего не говорит, все молчат. Там оперативный сидит значит, вот говорит, по телефону: «Докладывайте, что наблюдаете? Что наблюдаете? Что наблюдаете? ...» На батарее были только телефоны. Рация стояла только в штабе дивизиона, находившемся в двухстах метрах от батареи. Вечером сидели в землянке, разговаривали. О войне никто ничего не думал. Часов в 12 я заступил на вахту. Сижу на командном пункте у телефона. Через каждые полчаса звоню, докладываю, что ничего не произошло, никаких событий нет. Примерно в час, начале второго звонят из дивизиона и говорят: «Принимайте сигнал». Я спрашиваю: «Какой Сигнал?» Они отвечают: «Галс по морю». Я открываю кодированную таблицу, а там написано: «Начало военных действий». Со мной был командир первого взвода, я ему говорю, что вот такой сигнал получил. Он мне говорит: «Да ты что-то перепутал, ерунду, какую-то говоришь. Не может этого быть». Сам посмотрел таблицу, видит да, действительно, точно. Он опять звонит в штаб дивизиона, говорит, что получили сигнал вот такой... А из штаба ему: «Не рассуждать. Выполняйте». Во как. Тогда говорит: «Ну, давай». Сыграли тревогу. И стоим, ждём. В четыре часа с чем-то появились самолёты со стороны Румынии. Три самолёта «ю-88». Они шли со стороны Авидиополя вдоль берега на расстоянии 3-4 километра. Мы их обстреляли и они, не доходя до порта, сбросили бомбы, свернули и ушли в сторону моря. Это были немецкие самолёты. По началу мы подумали, что может это наши самолёты потому, что они очень похожи на наши «СБ». Но дальномерщик доложил, что самолёты с крестами и дивизион скомандовал: «Огонь». Дали мы 3-4 залпа. Утро было не очень светлым, сероватым таким было. Я сидел в землянке с приборами, занимался расчётами, и как стреляли, не видел. Видевший всё разведчик сказал, что разрывы легли по курсу и заставили их завернуть. Налёты были и в тот день и в следующий и чуть не каждый день налёты были. Основная цель авиации был порт и стоявшие в нём корабли. Какой был урон от налётов, я не знаю. Помню, что как-то бомбы попали в угольный склад, и он дымил. Бомбили и город, попали в рынок там ещё что-то. Но налёты были спорадические. Мне кажется, они бомбили не прицельно, а куда придётся. По нашей батарее тоже не били. Ближайшая бомба разорвалась метрах в пятистах. Авиация действовала активно, разведывательная, бомбардировочная. Летали «Хенкeли» и «ю-88», а вот самых распространённых немецких бомбардировщиков «ю-87» в Одессе я и не видел. Были и ночные налёты, мы занимались заградительным огнём. В полку состоял прожекторный батальон. У них были звукоулавливатели и прожектористы. Они освещали самолёты, когда поймают, а когда не поймают- то пролетит, прогудит, бомбу бросит и всё. В слепую стрелять мы не можем. Наши истребители «И-15» и «И-16» Вылетали, барражировали, но каких-то стычек с немецкими самолётами я не наблюдал. Какая была обстановка в городе я не знаю. Вокруг нас населения почти небыло. Но трамвай, во всяком случае, ходил. О том, будет ли война короткая или длинная мы не задумывались. Думали, что будем самолёты отражать, а будет ли война длинной или короткой, это для нас была не задача.

 

 

При стрельбе многих батарей по одной или двум целям, трудно определить, кто сбил самолёт. Поэтому считается, что за время обороны Одессы полк сбил 9 или 10 самолётов. Как их сбивали, я не видел. Мне в небо смотреть было некогда. Я занимался расчетом приборов, приборы, приборы, приборы...

Наверно в начале августа враг прорвался на Южном фронте и взял Очаков и Николаев. Вот это уже Одесса в окружении. Оборона длилась до 17-го октября, 72 дня. Чувства безнадёжности у нас небыло. Все верили, что мы его разобьём. Запасы были порядочные и мы даже оттуда вывезли, когда уходили. Единственно, что вместо хлеба сухари давали. Сухари были хорошие.

Есть там такой район Дофиновка. Его обороняла морская пехота и на её поддержку из нашей батареи посылали два орудия. Они стреляли там по румынской кавалерии, по танкам. Тогда в Одессе выходила газета «Черноморская Коммуна». В ней описывались действия нашей полубатареи. Вернувшиеся ребята привезли с собой много трофейного, румынского оружия. Были винтовки, пулемёты, гранаты... Короче всякого барахла привезли.

Один человек у нас был из кубанских казаков. Он взял и нацепил на себя румынскую саблю с колёсиком на кончике ножен. Так и ходил.

За время обороны Одессы у нас погибло двое разведчиков на выносных постах.

Эвакуация, дело скрытное. Про это никто не объявлял. Нам предложили сменить позицию. Примерно в километре от нас стояли домики, и мы общались с населением. Когда мы начали уходить они нас спрашивают: «Так вы, что уходите совсем?» Мы отвечаем: «Нет. Мы меняем огневую позицию. У нас есть там запасная позиция». Вот такой разговор был. Где-то после обеда, часа в 4 снялись и быстро не на запасные позиции, а в порт. Там транспорт такой подошел «Жан Жорес» водоизмещением 3-4 тысячи тон. Кажется, это был бывший испанский корабль. Понимаете, когда из Испании уходили, часть кораблей ушла, сюда в Чёрное море. Так они и остались. И вот на этот транспорт погрузили нашу артиллерию - дивизион 12 орудий. Часть погрузили в трюм, поставили два орудия на носу и два на корме. Определили боевую готовность. Сам транспорт имел одну 45 мм. Пушку на носу. Ещё погрузили боеприпасы, а тягачи оставили. В 12 часов ночи мы отошли. Было уже темно. Кроме нас на корабле были еще, кажется работники одесского банка и других учреждений. Какие-то воинские части... В общем, облепили его, как мухи. К утру мы подошли к Тарханкутскому маяку примерно на траверзе Евпатории. Здесь нас обнаружил самолёт-разведчик. Он вызвал самолёт-торпедоносец, который сидел где-то на воде. Они там караулили наши суда и уже несколько потопили. Корабль был хорошо вооружен и этот торпедоносец, на подлёте встретили заградительным огнём. Он такого не ожидал. Обычно корабль вооружен одной 45 мм. Пушкой, а тут 4 разрыва по курсу. И он как-то бросил торпеду. Корабль развернулся, и она прошла мимо. Самолёт отвернул и задымил. Все закричали: «А! Сбили, сбили!» Но не знаю. Когда подошли поближе к берегу Крыма. Прилетели истребители с качинского аэродрома и нас проводили в Южную бухту Севастополя. Разгрузились и заняли позиции в Стрелецкой бухте. Потом стояли в Херсонесе, где располагалась береговая батарея.

Когда сходили с корабля у нас отобрали всё трофейное оружие и даже саблю с колёсиком.

В Севастополе мы поменяли у орудий лейнера по тому, что расстрел был уже большой, по три тысячи выстрелов было. Вы представляете себе, что такое лейнер-то? ...Сейчас объясню. В орудии есть артиллерийский ствол, в ствол вставляется такая труба с нарезами. Вот этот лейнер предаёт снаряду вращение, но при стрельбе он изнашивается, и чтобы не менять ствол, выпрессовывают оттуда этот лейнер, вставляют другой и пушка, как новая. После я служил в более крупной артиллерии 130 мм. Там тоже лейнера. Изготовить ствол, это слишком тяжелая вещь. Сперва - отливается болванка, её куют. Потом нужно сделать проход, отверстие в этой болванке. Это дело трудоёмкое и дорогостоящее. Лейнер изготовлялся из более прочного металла. Его взял, снял, поставил и пользуйся. В Севастополе тоже были налёты, там мы постреляли немножко, а потом на крейсере «Красный Кавказ» перешли в Туапсинскую базу, посколько Одесская база эвакуировалась туда. Это было в декабре или даже в январе. Я уже не помню. Орудия и боезапас погрузили на баржи, которые тянули буксиры, а личный состав отправили на «Красном Кавказе». Вышли в ночь. Помню, как утром подходили к берегу. Погода хорошая, солнышко. Кавказский берег очень высокий, зелёный такой, красивый. Высадились и сразу заняли огневую позицию. Вот если вы ездили в Сочи по дороге через Туапсе то там есть такая станция «Кирпичная». Это примерно 3-4 километра севернее Туапсе. Там железная дорога идёт по берегу реки Туапсинки. Один дивизион разместился с северо-восточной части города, а 16-й разместился на горе Кадош с юго-западной части города. Его оборонительный сектор заключался в защите порта и подлёты со стороны Краснодара и Новороссийска. Наш дивизион разместился северо-восточнее, но это уже и южная сторона. Наша задача, прежде всего защита железнодорожного узла. Второе: защита нефтеперегонных заводов и нефтеналивного терминала, наша 98-я батарея стояла вдоль железной дороги, 99-я у завода, а 97-я была на горке. Есть такая «Рабочая горка 1» Когда едите в Сочи поезд заходит в Туапсе то он заворачивает через мост на лево, по берегу идёт уже. Так вот этот мост является стратегическим объектом. Он охранялся пограничными войсками и нашей батареей, а западная часть, порт и подходы к порту со стороны моря. По тому, что у них была возможность вести стрельбу и по кораблям. Эти пушки, они универсальные. Они могут стрелять и по самолётам и по танкам и по кораблям и по чему угодно. У них даже отрицательный угол есть и положительный 90 градусов по зениту. Ну вот, эта позиция вначале была, а после, когда началась разведывательная активность авиации и хоть и не частые, но налёты, пришлось поменять позиции, выбранные по расчетам, а тут практика. Там у Кирпичного высотки, и плохой обзор для наблюдения за самолётами, и закрытые углы для стрельбы. Не всегда можно в любом направлении при определенных углах стрелять. Поэтому надо было выбрать такое место, которое дало бы хороший обзор и меньшие углы укрытия. Потому, что для пушки, если самолёт летит на низких высотах, его далеко не встретишь. Нас перевели вплотную к железнодорожной станции. Там есть такая горка на реке Паук. И вот на этой горке, на этом Пауке, там хороший обзор и углы укрытия очень маленькие. Удобная позиция. На этой высотке пришлось воевать всю эту эпопею. Январь, февраль, март были полёты разведывательного характера. Изредка прилетали истребители-разведчики. Был такой самолёт «фокевульф-297» по-моему «Рама», называли его. Вот он пролетит стервец, начинаем мы по нему стрелять, а он уклоняется. В зону стрельбы не заходит, как доходит до зоны стрельбы, так сворачивает. Он уже определил зону досягаемости и за неё не заходил. Да и ему надо было наверно только посмотреть с высоты, что делается в порту. Ну а истребители, эти были очень нахальные. Особенно «мессершмит-109» хороший истребитель был у немцев. Трое их было там особенно надоедливых. По ним хоть и постреляешь, но толку мало по тому, что у них скорость большая, а сектор обстрела незначительный. Он из за горы выскочит, пока развернёшь, пока наведёшь, пока замеришь скорость... Скорость у него была где-то 450-500 км/ч. Эта большая по тем временам. Наши истребители летали в начале войны медленнее «И-15», «И-16»... После появились «Миги», «Лаги» у них скорость была побольше... Уступали они по маневренности вероятно. Я помню, что очень много наших истребителей немцы побили. Над Туапсе было много воздушных боёв и вначале победителями всегда были немцы. Было так. Всегда прилетали три немецких истребителя «мессершмит-109». Хоть они и не имели никаких номеров или знаков, кроме крестов, но по поведению, по манёвру было понятно, что это одни и те же самолёты.

 

 

В предгорьях, с северной стороны Кавказского хребта есть станица Белореченская. Там был у них аэродром. Стояли бомбардировщики «Ю-87», «Ю-88» и истребители. Истребителей было не много по тому, что больше 3-4-х мы не видели. Наши истребители базировались в Лазаревской. Это между Туапсе и Сочи. Вот с этого аэродрома поднимались наши истребители навстречу немцам, и часто так бывало, что взлетит 3-4, а вернётся один. И вот где-то в июле 1942 года прилетели эти трое немцев, а навстречу им взлетели три наших не «Мига», а «Лага». Завязался воздушный бой. Двух сбили... «Мессершмитов», а один улетел. А наших, ни одного не сбили. И всё, больше они не прилетали ни разу. По-видимому, в виду значительных потерь, кто-то из наших ассов решился помериться силой и ловкостью. Остался только вот этот «Фокевульф». С ним вести борьбу было тяжело. Стреляли мы конечно, но без толку. Маневренный был зараза и в зону стрельбы не заходил. Вот видишь - идёт, идёт, готовься, готовься и только первый раз выстрелишь, он увидит разрыв и отворачивает.

Где-то с конца мая, июнь, июль и август 1942 года слишком большие налёты были. До двухсот самолётов в день прилетало. Бомбили город, и серьёзно бомбили, но поскольку там местность такая гористая, то прицельную бомбёжку можно вести только с пикировки. Поэтому нам в основном надоедали «Ю-87». Ещё «Ю-88», «Хенкель-111».111-й он высотный и реже применялся, а в основном Юнкерсы 87 и 88. Особенно бомбили железнодорожную станцию, нефтеперегонный завод. Нефтетерминал они просто уничтожили. Там наверно оставались ещё запасы топлива по тому, что когда его разбомбили, он два дня горел.

К июню месяцу они заняли Краснодар, подошли к Новороссийску, вышли к Майкопу и вплотную оказались у Кавказского хребта. Вот у подножья в районе Краснодара и Новороссийска они перевалили этот хребет. А вот там есть такой перевал. Если вы ехали то помните, что там есть туннели. Они так построены в обход сопки, вокруг. С севера на юг спуск, а с юга на север подъём. У этого, самого перевала их остановили. И остановили их основательно. Тут конечно и природная преграда и наша оборона была подготовлена. Хотя оборона была слабая. Он проявлял на этом направлении активность, но такую, что можно было его удержать. И вот в это время участились массированные налёты на Туапсе. По тому, что через этот порт шло практически всё снабжение Северо-Кавказского фронта. По тому, что Новороссийск был уже занят, и железная дорога там была перерезана, а единственная железная дорога, связывавшая этот оборонительный сектор, шла уже с Кавказа. Со стороны Сухуми, Поти и сюда через Туапсе. Сюда шли поставки по «лендлизу» через Иран. Поэтому они старались захватить Туапсе или, по крайней мере, парализовать перевозки, совершая массированные налёты. Но они тоже несли значительные потери. Я помню случай один, когда три самолёта «Ю-88» шли строем, на подлёте дивизион открыл огонь... Получился взрыв какой то в воздухе и два самолёта сразу упали, а один улетел, подбитый. Ну, а так поодиночке их там порядочно побили. Полк наш за 1942 год сбил 31 или 32 самолёта. Потерь на нашей батарее небыло ещё и по тому, что кроме орудий батареи были вооружены счетверёнными пулемётами «максим» для стрельбы по низко летящим целям. Если мало ли какой самолёт захочет расстрелять из пулемётов расчёты. На стадионе стояла армейская батарея. У неё для этого были 37 мм. пушки. Были попытки пробомбить батарею, особенно 87-е, но бомбы падали метрах в 15-20-и, и ниже. Мы на сопке были. Кругом бомбит, на батарею ни разу не попало.

Надо сказать, что противовоздушная оборона Туапсе была налажена хорошо. Среди кораблей, приходивших в порт, потерь небыло. Правда, был один случай. Это было уже поздней осенью. Как то пришел транспорт «Островский», по-моему. Встал у причала. Тут шум, шум, шумит бомбардировщик. Сбросил бомбу и его утопил у причала. Это вот за всё время войны был один такой случай.

Знаете, зенитчикам, артиллеристам не всегда видно, что делается в порту и в городе по тому, что с батареи никуда не уйдёшь и не отлучишься. В этот период была круглосуточная боевая готовность №1. Сидишь у этого орудия... Вот ночью или, когда погода такая, облачная тогда можно хоть пойти помыться в бане. Рядом там река Паук. Летом не река, а ручеёк. Мы её запрудили и вот там в этом ручейке мылись все.

А так целый день у орудий. Даже кормили два раза в день. Утром, пока не рассвело и вечером, когда стемнеет. Наркомовские сто грамм нам выдавали каждый день. Водка, по-видимому, изготавливалась, где-то на Кавказе, там чача была наверно. Она отдавала бензином и была слабенькая. Что там сто грамм для мужика, ну для аппетита, нормально. Вот после освобождения Севастополя нам вино давали. Вино хорошее. Служил у нас Тихон Антонович Опришко 1910 года рождения из пришедших весной 1941 года на батарею переподготовщиков. Он говорит: «Слушайте, давайте, я целую неделю не буду пить, а потом выпью всё. А то, что это, сто грамм. Я люблю выпить, что бы в голове свистело». У нас в отделении был еврейчик и черкес. Они говорят: «Давай. Сахар отдавай нам, а мы тебе водку». Но это был всего один раз. Потому, что командир говорит: «Что вы, друзья мои спаиваете человека то. Не надо». Снабжение в Туапсе было неважное. Бывало, что и червивые сухари приходилось, есть и вовсе без еды оставались. Была лошадь на батарее, и был извозчик. Вот он поехал на дивизионную базу, получить продовольствие. По пути бомбёжка застала, его и лошадь убило... В мае на станцию прибыл состав со свежезасоленной рыбой. При бомбёжке эту рыбу развалили. Так вот этой рыбой попользовались. Старшина поехал на тележке и привёз наверно килограммов 20. Что удивительно, за всю войну на батарее никто не заболел дизентерией. А ведь всегда были проблемы, особенно с водой. Правда в неё добавляли хлорные таблетки, но и других болезней небыло. Были только ушибы, ранения. Помню, одному заряжающему палец оторвало. Заряжающий, работает в перчатках. Потому, что когда стреляют там всё горячее. Он досылал унитарный патрон. Перчатку заело, туда потянуло, а замок поднялся, закрыл, и палец отрубило. Санинструктор перевязал. Потом пришел фельдшер посмотрел. Парень просил, чтобы его не отправляли с батареи. Назад же не вернуться, а тут товарищи. Так и остался. Походил недельку. Палец зажил и всё. Что бы там, какое расследование или подозрения, ничего этого у нас небыло. Был в дивизионе особист. Иногда он появлялся на батарее. Так, побеседует с командиром с парторгом и уходит.

С национальностями в батарее дело обстояло так: Больше всего было украинцев. Были ребята Киевские, Сумские, Харьковские... Русских было поменьше. Помню, несколько ребят были из Казани. Из Ленинграда было двое или трое. Ещё служили: армяне, грузины, евреи, осетины, черкесы. Все дружили. Небыло никакой дедовщины, никаких национальных... Ну, иногда подшучивали. Был у нас Миша Покрадзе, такой длинный, худой. Так вот если сказать: «Миша, ты ишак». Так он сердился. (Смеётся) А так ничего, ни грузины, ни осетины, ни армяне. Армяне все прекрасные ребята были. Грузины прекрасные. Грузин командир орудия был, черкес был командиром пулемётного расчёта. Когда были уже в Севастополе, командиром батареи был осетин.

В орудийном дворике было две ниши. Одна для боезапаса, другая для укрытия личного состава. В этой земляночке, мы все 6 или 7 человек и жили. На счёт личного оружия. В это время очень сложно было с личным оружием. Тут готовились маршевые батальоны, под Новороссийск идти, туда на хребет Кавказский. У нас на батарее оставили три винтовки всего, для караула. У командира и заместителя батареи были пистолеты, а в основном были гранаты. Ещё на батарее был один пулемёт Дегтярёва и счетверённый. Другого оружия небыло. Но в июле уже мне дали винтовку, иранскую. Она была похожа на немецкую винтовку чешского производства. Штык у неё кинжальный, длинный. Стреляла она хорошо, но была зараза тяжелая. Там приклад сам большой и тяжелый, древесина, какая-то плотная. Наши то легче были. Иранские винтовки были у нас до конца обороны Туапсе. Каски носили обязательно. Без касок нельзя по тому, что когда стреляем то осколки от снарядов, прямо градом падают. Были случаи и ранений этими осколками. К концу 1942 года нас переодели в армейскую форму. Уже, по-видимому, истощались флотские запасы. Выдали фуфайки, обмотки... «Смертные Медальоны» у нас тоже были. Такая металлическая коробочка, она открывалась и в неё вкладывалась записка, в которой было написано ф. и. о. год рождения... Он был такой наподобие маленького портсигарчика 3 на 4 сантиметра. Привязывался за ушко к ниточке и хранился наподобие часов в брючном кармашке.

 

 

На батарее я исполнял роль разведчика, прибориста и ещё кроме этого я вёл строевую записку, справку строевую. В строевой записке нужно было ежедневно заполнять учёт личного состава: убытие, прибытие, временные потери, безвозвратные потери. Кроме учёта личного состава эта записка нужна была интендантам. Они по этой строевой записке выписывали продовольствие. Командир батареи должен был составлять отчёты по стрельбе, но он тоже: «Давай, пиши». На каждом орудии командир ведёт формуляр расстрела. Там же ограничение стрельбы. По тому, что допустим, после трёхсот выстрелов нужно делать какие-то технические ремонты: крепления проверять, приборы проверять. Приходили артмастера. Я вёл отчёт по стрельбе и карту каждый раз, как отстрелялись, сообщаешь: какой налёт, сколько самолётов... Короче, даже во время войны эта бюрократия существовала. Она была хоть и не такой точной, но по ней можно было ориентироваться. Главное, что бы был бы запас боеприпасов достаточный для того, что бы можно было даже вести самооборону. Потому, что линия фронта приближалась, и мы готовились к самообороне... Нужно было пристрелять объекты для будущей стрельбы, замерять... Создать необходимый запас прочности в смысле того, что бы батарея была укреплена. Бруствер немного поднять выше, укрытия сделать достаточными, чтобы можно было стрелять пораздельно, в секторах. Но бронебойных снарядов нам не завозили. На батарее у нас был один трактор «ЧТЗ». Он был большой и мощный, наверно сил 80. Он заводился, знаете как? У него там был маховик в нём отверстия. Туда вставляешь ломик и вертишь этот маховик. И вот крутит, крутит... Пока его заведёт, целая история. Вот этот трактор таскал наши орудия по высоткам. По хорошей дороге орудия перевозили наши машины «ЗИС-5», а осенью прислали в батарею два «Студебекера».

После выхода приказа №227 «Ни шагу назад» нас стали привлекать к поискам дезертиров. В ночное время с батареи направлялось человек 6-8 в распоряжение коменданта города. Когда мы приходили в комендатуру, комендант ставил задачу, что вот офицер. Вы с ним должны проверить определённый участок города с целью проверки документов. Заходили в дома проверяли документы. Особенно у мужчин призывного возраста с 1910 по 1925 годов рождения. Если у офицера возникали подозрения, то отводили таких в комендатуру. Одно время нас на машинах возили к перевалу. Там есть такие населённые пункты: Георгиевская.... Пришли в населённый пункт. Там домишек пять, женщины, старики, дети. Спрашиваем: «А где же мужчины? « Отвечают: «А ушли в лес». Так мы и не находили ни кого. Там жили разные народы: черкесы, греки, ногайцы. Особенно ногайцы и черкесы не лояльно относились к нам, греки нормально. С нашей батареи дезертирства за всю войну небыло. Вот с другой батареи ушел черкес, местный житель. Ещё с одной ушел один украинец.

В сентябре батарею перевели на Церковную горку поближе к порту. Тогда же меня отправили на корректировочный пост на высоту 335. Это примерно 18-20 километров от Туапсе. Вот на этой высотке у нас был наблюдательный пост. Задача была заранее обнаружить подлёт самолётов. Обычно они там в Белореченской поднимались, группировались, где то там за хребтом и, как правило, с восточной стороны заходили. С западной стороны реже заходили по тому, что там Туапсе несколько укрыт высотками. На восточной стороне тоже высотки есть, но они более пологие и им оттуда видимо было более удобно заходить для прицельного бомбометания. Так вот задача нашего наблюдательного поста это обнаружение своевременное и оповещение через радиосвязь командного пункта полка в Туапсе, что в таком то месте, в таком то направлении обнаружена группа самолётов, которая направляется на Туапсе. Попозже осенью активность на этом направлении уменьшилась. Но налёты были, такие не значительные, но были. В основном были разведывательные полёты с целью узнать, что происходит у нас в тылу, что подвозят, какие передвижения. Разведчиков тоже сшибали. Там вот между Кирпичным и станицей Кривинковской и станицей Георгиевской ходил бронепоезд, который поддерживал линию фронта. Этот бронепоезд имел свою зенитную защиту. Обычно там зенитчицами были девушки. Вот этот Фокевульф отважился пролететь вдоль железной дороги на низкой высоте и его сбили эти девушки. Он так обнахалился от своей безнаказанности, и его сбили из пулемёта. Ходили анекдоты, что они его с перепугу сбили, но конечно не с перепугу, а по тому, что были готовы к этому. Он ведь не один раз пролетал над ними и, как правило, зараза летал в одно определённое время. Где-то после обеда. Как пообедает, и полетел. Такая система у него и в Одессе была, а особенно в Туапсе истребители, точно в одно время прилетали. Так, что наши истребители уже вылетали в эту зону. Наши бомбардировщики базировались, скорее всего, в Батуми. В Лазаревской аэродром был маленький. Поначалу их почти не было, потом появились «Пе-2». Тогда же появились истребители американского производства «Аэрокобра» и «Мустанги» и английские кажется «Спидфаер». Случаев ошибочного обстрела своих самолётов небыло. Лётчики нас оповещали, что такой-то самолёт летит, буквально 2-3 раза в день нам давали сводку полётов наших самолётов, особенно ночных. Днём то через дальномер можно определить самолёт любой марки. Во-вторых, были опознавательные сигналы. То ли ракеты давали, то ли огни. Давали знак: «Я свой». То две зелёных, то зелёная и красная, то две красных... Каждый раз менялись эти опознавательные знаки. Ещё самолёты освещались прожекторами. Немецких ночных налётов было меньше, чем дневных. В основном они прилетали днём. С декабря 1942 года немец вообще прекратил активность. Летали только разведчики.

С нашей батареи примерно человек 15 ушли в морскую пехоту. Это было так: Командир батареи получал задание: «Выделить несколько человек не в ущерб боевой готовности». И вот он решал: с орудия по одному человеку, с взвода управления два человека... Он вот так распределил, и решай командир орудия, командир отделения, командир прибора, командир разведки, кто тебе больше нужен на батарее, тех оставляй, а без кого можешь обойтись, тех давай в маршевый батальон. Доброволец я помню, был всего один человек. Николай Петрович Полудень. Я уже про него говорил. Он дослужился до генерал-майора. С ним история была такая. Он на мыс Хако высаживался, а после его ранили. Его в госпитале подлечили, и он участвовал в Керченской операции по освобождению Крыма. При высадке на Крымский полуостров, где-то западнее Керчи, близ Азовского моря его ранило. Оторвало пятку. После лечения в Семфиропольском госпитале его комиссовали, и он там же в Семфирополе поступил в школу НКВД. После служил в Ровинской области начальником. Воевал с националистами.

За время войны никакого пополнения к нам не приходило. Справлялись имевшимся составом. Каждый обучился и мог работать за 3-4 номера.

Весь 1943-й год мы просидели в Туапсе. Налёты были редкие. Помните, я рассказывал, «Островского» у причала потопили. В основном разведывательная авиация работала. Туапсе уже был тыловой базой для Новороссийска. Готовили плавсостав, корабли, катера... На отдых они сюда приходили, раненых привозили.

Весной 1944 года в составе Четвёртого Украинского Фронта мы пошли в Крым, в Севастополь.16-й дивизион со своими устаревшими орудиями остался в Туапсе, а наш был передан из 73-го полка в 65-й. Девятого мая город освободили, а мы туда пришли числа двадцатого. До Бельбека мы доехали по железной дороге. Это за Бахчисараем, южнее, туда. К Бельбеку подошли, а железнодорожный мост взорван. Оттуда пошли своим ходом. По Лабораторному шоссе вошли в Севастополь. Поместили нашу батарею на плацу учебного отряда рядом с памятником Нахимову. Были налёты, но не такие, чтоб частые и в основном разведывательного характера. Потом поменяли позицию, и стояла батарея у Херсонеса. Потом стояли в Круглой бухте, а оттуда в Балаклаву. В Балаклаве стояли подводные лодки, и мы охраняли их базу.

 

 

Весь Севастополь был разрушен. Только кое-где по окраинам стояли хилые домишки. Дороги были заминированы. Прошедшие войска основные дороги разминировали, а так вправо, влево мины, мины. И наши минировали в 1942 году и немцы. Освобождение Севастополя проходило быстрыми темпами. Немцы отступили на мыс Херсонес, между бухтой Круглой и Фиолент. Держались там дня два или три. Пока их половину не перебили, а половину в плен забрали. Потасовка была страшная. Потом мы там ходили, так трупов ... люди, лошади... Ужас. На берегу их тоже очень много лежало. Они пытались на примитивных средствах выходить в море, а весной вода ещё холодная и если тебя не подобрали, то долго ли ты продержишься. Техники стояло очень много. Туда же со всего Крыма её согнали.

Круглая бухта или, как её ещё называют бухта Амега очень красивая. Хорошие песчаные пляжи. Бухта мелкая, и поэтому вода всегда тёплая. До войны там были здравницы и по берегам много частных домов. Была там дача художника Верещагина. Только с водой плохо. Нет никаких речушек, в колодцах вода солёная. У нас из дивизиона за водой посылали машину на Бельбек. Местных жителей нигде не было. Первых гражданских людей я увидел в Севастополе только в конце 1944 года. Когда мы прибыли началась депортация татар, но они в основном жили в сельской местности и мы наблюдать этого не могли.

В Севастополе нам дали два американских зенитных орудия «Бофорс». Это сорока миллиметровые автоматы. У них были приборы наведения и слежения за самолётом. Для нас это была техника новая. Мы её не успели изучить. Она была автоматизирована. Для того, что бы приборы управления синхронно работали, была своя электростанция, работавшая на авиационном бензине. Был прибор самостоятельного слежения. Вот он «поймает» самолёт и ведёт. Если самолёт идёт параллельно и не меняет высоту и скорость, то он хорошо работает, а как он меняет высоту и скорость прибор его теряет. С этих пушек мы стреляли раза два, по разведчикам. А после использовали электростанцию для кинопередвижки. Если не считать эти два орудия, то мы, с какими пушками начали войну, с теми и окончили.

С кормёжкой было не важно. Приходилось искать дополнительные источники питания. Глушили рыбу. Бросишь гранату в море. После взрыва всплывает мелкая рыбёшка. Её собирали и варили. У пирса стояла затопленная баржа с мукой. Доставали муку, и повар делал из неё клёцки с кокосовым маслом. И нам так надоели эти клёцки..., масло всплывает, такое желтое. Его выбросишь, а клёцки полопаешь. Кроме масла потом у нас были ещё, такие американские коробочки с колбасными консервами. Днём была повышенная боевая готовность, а ночью ребята ходили на виноградники. Несколько раз сходили нормально, а в одну из ночей один парень из Ленинграда подорвался на мине, ему оторвало ногу.

В 1944 году на батарею пришли связистками пять девушек: Маша, Оля, Катя, Лена... Особенно запомнилась Маша. Ребята с ней всё шутили, шутили... Дошутились, что пришлось отправлять в «декрет», понимаете ли..., (смеётся). Присутствие девушек действовало на ребят. Они были более подтянутые, не опускались, чтобы там чумазыми ходить, а поддерживали вид человеческий. Неудобство было в одном. Как меняем позицию, то им надо туалет отдельный строить. На батарее у нас был лошадёнок. Девочки его очень любили, ухаживали. То косы ему заплетут, то на хвост что-то привяжут (рассказывает, улыбаясь). Один раз его запрягли и поехали в Бильбек набрать яблок в садах. Повозочный ехал уже по Лабораторному шоссе в сторону Ялты. Проезжавшая машина задела этого лошадёнка и сломала ему ногу. Его положили на телегу и привезли на батарею. Старшина говорит: «Ну что делать? Давайте его зарежем». Зарезали, сварили. И такой суп замечательный получился. Мясо поели. Когда девочки узнали, что лошадёнка съели, рёву было... Плач был такой: «Зачем вы не сказали, что лошадёнка сварили. Мы бы и не ели» (говорит улыбаясь).

Налёты продолжались до тех пор, пока наши войска не вошли в Румынию и Болгарию. В конце 1944 и начале 1945 года прилетали только разведчики. Вероятно, у них оставались аэродромы, где-то в Венгрии. Боевая готовность не отменялась, но была уже не такой, как раньше.

Из Румынии приходили суда с мукой, консервами и другим продовольствием. Румыны, с юга Украины во время оккупации вывезли много хлеба, а теперь везли обратно. У нас каждый день половина батареи оставалась на дежурстве, а другая - работала на разгрузке транспортов. Был такой Отдел Вспомогательных Судов и Гаваней - ОВСГа. Мы расшифровывали это как: «Отдай всё Советскому государству».

Летом 1944 года, когда мы стояли на Херсонесе в Севастополь, вернулась Севастопольская эскадра. Мы её встречали залпами своих орудий. Первым шел линкор «Парижская Коммуна», за ним два однотипных крейсера: «Ворошилов» и «Молотов» в след за ними - эсминцы.

День Победы мы встречали в Балаклаве. Утром восьмого мая меня послали за чем-то в город. Там находилась база подводных лодок »Нева». Там по корабельному радио говорили, что-то вот англичане сообщают, что немцы согласны на проведение переговоров на каких-то условиях. Я с моряками там разговаривал, они, по-видимому, слушали английское радио и говорили: «Да, на днях всё кончится, всё кончится». Это было утром, а вечером из дивизиона пришел врач и сказал: «Мы услышали по радио, что война кончилась. Немцы капитулировали». Ну, а на следующий день мы там ликовали. Стрельба была такая, страшная. Из орудий не стреляли, стреляли из личного оружия. Ракеты пускали... Командир батареи нас собрал, выступил, поблагодарил за службу. Но боевая готовность так и оставалась.

За время войны я был награждён медалями: «За Боевые Заслуги», За Оборону Одессы», «За Оборону Севастополя» и «За оборону Кавказа». Войну окончил в звании старший матрос.

За сбитые самолёты, ни каких поощрений небыло. Сбитым самолётам вёл счёт полк, но не батарея. Потому, что артиллерийская стрельба это стрельба компанейская. Идёт налёт, и все палят. А кто его сбил? Понимаете ли. Командир полка с начальником штаба смотрят, в каком секторе упал самолёт, вот та батарея и его. Считается, что наша батарея сбила 11 самолётов.

В ноябре 1945 года я подал заявление в штаб флота о направлении меня в военно-морское училище. Направили меня в Ригу, в училище Береговой Обороны. Приехали в Ригу, а училища ещё нет. Оно только будет формироваться. Из Владивостока ещё едет технический отдел училища. Нас взяли и отправили в Кронштадт. Там создавалось Техническое Минно-артиллерийское училище. Этого училища тоже ещё не было. Только казармы и руководство. Построили нас, посмотрели. Начальник политотдела говорит: «Вот ты, Назаренко, пойдёшь ко мне служить». Назначил меня секретарём политотдела. И вот вместо того, чтобы сесть в классы, он меня держал у себя почти четыре года. В 1950-м году начальник политотдела сменился, и он направил меня на курсы офицеров политработников. Курсы были годичными. По их окончании мне присвоили звание младшего лейтенанта и вернули в училище на должность командира кадровой роты. Там такая рота: лаборанты, писаря... Короче обслуживающий персонал. Через два года меня направили на годичные курсы переподготовки в Военно-морское Политическое Училище имени Жданова. За этот период я подготовился и сдал экстерном курс всего училища. Получил диплом и звание лейтенанта. Вернулся в Кронштадт на должность заместителя командира зенитной батареи. В ней было 8 100мм. орудий. В 1959 году в связи с сокращением армии я был уволен в звании старшего лейтенанта и выслугой, с учётом войны, 25 лет. После пошел служить в жилищное управление Кронштадта, где проработал до выхода на пенсию.

Городу Туапсе, недавно было присвоено звание: «Город Воинской Славы». В нём стоит памятник зенитчикам, нам памятник. Видимо заслужили зенитчики славу там.

Санкт-Петербург 2009г.

Интервью и лит. обработка:А. Чупров

Наградные листы

Рекомендуем

Мы дрались на истребителях

ДВА БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ. Уникальная возможность увидеть Великую Отечественную из кабины истребителя. Откровенные интервью "сталинских соколов" - и тех, кто принял боевое крещение в первые дни войны (их выжили единицы), и тех, кто пришел на смену павшим. Вся правда о грандиозных воздушных сражениях на советско-германском фронте, бесценные подробности боевой работы и фронтового быта наших асов, сломавших хребет Люфтваффе.
Сколько килограммов терял летчик в каждом боевом...

Мы дрались против "Тигров". "Главное - выбить у них танки"!"

"Ствол длинный, жизнь короткая", "Двойной оклад - тройная смерть", "Прощай, Родина!" - всё это фронтовые прозвища артиллеристов орудий калибра 45, 57 и 76 мм, на которых возлагалась смертельно опасная задача: жечь немецкие танки. Каждый бой, каждый подбитый панцер стоили большой крови, а победа в поединке с гитлеровскими танковыми асами требовала колоссальной выдержки, отваги и мастерства. И до самого конца войны Панцерваффе, в том числе и грозные "Тигры",...

22 июня 1941 г. А было ли внезапное нападение?

Уникальная книжная коллекция "Память Победы. Люди, события, битвы", приуроченная к 75-летию Победы в Великой Отечественной войне, адресована молодому поколению и всем интересующимся славным прошлым нашей страны. Выпуски серии рассказывают о знаменитых полководцах, крупнейших сражениях и различных фактах и явлениях Великой Отечественной войны. В доступной и занимательной форме рассказывается о сложнейшем и героическом периоде в истории нашей страны. Уникальные фотографии, рисунки и инфо...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus