Попов Александр Ильич

Я родился 4 ноября 1923 года в с. Сасыколи Харабалинского района Астраханской губернии. Вскоре после моего рождения наша семья переехала в райцентр Харабали. Родился в семье крестьянина, отец был председателем комитета бедноты, во время Первой мировой войны служил в армии, даже попал в состав 2-го экспедиционного корпуса, предназначенного для отправки во Францию. Их довезли до Сибири, здесь среди солдат произошли волнения, так что несостоявшихся «заграничников» вернули на фронт и распределили по полкам. Отец служил в 1-м Невском пехотном Его Величества Короля Эллинов полку, и в период революционных волнений был избран председателем полкового комитета. Во время Гражданской войны папа служил в составе 11-й армии инструктором строевой подготовки на курсах красных командиров. Погиб в ходе Великой Отечественной войны под Берлином. Семья у нас была небольшая, я, сестра Людмила и маленький братик, который умер еще в детстве.

До войны окончил среднюю школу, все десять классов, и сразу же с началом войны ушел в армию. Вечером 21 июня 1941-го года в субботу у нас как раз состоялся выпускной вечер. Проходил он не так, как сейчас, помпезно организовывают настоящие балы, тогда нас всех собрали в классной комнате, зачитали, кто и как учился, хорошо, или плохо. Тех, кто доставлял беспокойство своим поведением, учителя еще раз пожурили. Пока было светло, мы фотографировались, мой сосед, севастопольский моряк, дал мне свой фотоаппарат, которым он не пользовался. Хорошо помню пластинки 9х12, на которые мы фотографировались. После этого пришел домой, уже темно, лег спать. А утром я полез в погреб, проявлять эти пластинки. Ну, сколько там проявлял, уже не помню, но точно не один час. И только вылез из погреба, как мать мне говорит: «Ты слышал, сынок, война!» Я очень удивился, что за война, а она рассказывает, что недавно по радио сообщили о том, что началась война с Германией. Потом прошло с полчаса, и снова по радио уже я лично услышал сообщение о начале войны. Выступил народный комиссар иностранных дел СССР Вячеслав Михайлович Молотов. Ну, в тот же день, 22 июня 1941-го года, собрались мы, комсомольцы, и начали атаковать военкомат, чтобы нас послали добровольцами на фронт. Нас собирается все больше и больше, к нам примкнули уже болельщики, наши девушки-соученицы. Военком же отвечает: «Я ничего не знаю, ребята, идите в райком комсомола, молодежью у нас там занимаются». Тогда мы всей гурьбой пошли в здание партаппарата, как сейчас помню, за столом сидел райкомовский работник Пилипенко, который прямо заявил: «У меня на счет комсомольского набора нет никаких указаний, да и потом, призывом в армию занимается военкомат. Идите к военкому Филатову». Вот так мы бегали и бегали, первое время безрезультатно. Но, по всей видимости, такой порыв был не только у нас, но и в других городах и селах. Так что сдержать его было трудно. Когда же в районе собралась довольно большая группа добровольцев, то нас направили в Астрахань на комиссию. А так как нам не было еще и восемнадцати лет, куда таких посылать на фронт, необученных и необстрелянных, поэтому нас разбили по группам, и одна из них попала в летную школу. Я прошел медкомиссию, часть ребят отсеялась по состоянию здоровья, у кого слух плохой, у кого зрение. Из нашего райцентра Харабали прошли я, Богатов, Щуков, Дорохин, и в конце декабря 1941-го года мы окончили летную школу, причем я в числе первых еще в ноябре сдал зачеты народного комиссариата обороны СССР, и сразу был зачислен в Батайскую военную школу пилотов им. Серова, где готовили летчиков-истребителей. Но шла война, врагу уже был сдан Харьков и немцы подходили к Ростову, а Батайск находился в предместьях этого города, то военная школа была эвакуирована в Туркмению, и нас, в числе первых сдавших экзамены, оказалось несколько человек. Отдельно отправлять никто не хотел, нужен был весь выпуск, ведь кого-то назначили в Батайск, кого-то в Тбилиси. Одновременно, как раз сложилась тяжелая обстановка под Ростовом, так что все самолеты, на которых мы должны были проходить учебу, были взяты на фронт вместе с инструкторами. Противника от города отбросили, но нас не эвакуировали, а оставили на месте, набирали второй курс для обучения на летчиков, и одновременно с этим началось восстановление ранее списанных самолетов. Стали мы их ремонтировать, и занимались этим делом аж до апреля 1942-го года, после чего быстро, уже со значительно более сниженными требованиями, выпускали курсантов-летчиков, фронт требовал людей. Нас сразу же направили под Сталинград, где отправили в учебно-тренировочную эскадрилью. Таково было предписание, но мы в ней ни дня не прослужили. Только прибыли в город, встречают нас командиры с нашивками парашютов на рукавах, и всех направляют в воздушно-десантные части. Из той же тренировочной эскадрильи летчики, имевшие боевой опыт, награжденные, также попали в десантники в связи с острой нехваткой самолетов.

Затем, когда немцы 21 августа 1942-го года прорвались к району селения Дубовый Овраг, весь наш 3-й запасной воздушно-десантный полк подняли по тревоге и направили в район села Быково на левый берег Волги между Камышиным и Сталинградом. Там некоторое время мы готовились к обороне, а это дело непростое, там же везде степи – сколько глаз видит, ровная площадь, как будто аэродром. Вся земля ровная как стол. У каждого из нас был парашют, все боевое снаряжение, гранаты, автоматы и патроны к ним. Затем по приказу мы стали готовиться к выброске в тыл врага, но самолетов так и не прислали, затем выяснилось, что вроде бы высадился в районе Камышина немецкий десант, часть личного состава нашего полка бросили на поимку диверсантов. Поймали несколько человек, как видно, парашютистов, нам хорошо помогало местное население, говорило, что появились посторонние, ведь было невооруженным глазом видно, что они не знают местности, и не спрашивают, это сразу же вызывало подозрения. Затем ночью подошел пассажирский пароход «Тургенев», нас всех туда погрузили в трюм. Отправились мы вверх по Волге до Саратова, где нас частью высадили, остальные поплыли куда-то дальше. Среди высадившихся набралось семь человек комсомольцев с полным средним образованием, в том числе и я, так что нас направили в Москву, прибыли мы в г. Люберцы на формирование 1-го воздушно-десантного корпуса. Попал в 1-ю воздушно-десантную бригаду второго формирования комсомольского набора. У нас в части были туркмены, узбеки, грузины, армяне, украинцы, эстонцы, латыши, русские – короче говоря, практически все национальности Советского Союза имели в бригаде своих представителей. Формировались мы в поселке Дзержинском, примерно в восьми километрах от Люберец. Располагались в Николо-Угрешском мужском монастыре. В декабре 1942-го года нас переформировали, корпус стал 4-й гвардейской воздушно-десантной дивизией, а нашу бригаду назвали 9-м гвардейским воздушно-десантным полком. Мне присвоили звание сержанта, служил в артиллерии, сначала в минометной батарее, потом в «сорокопятках», с которыми прошел всю войну. Кстати, нас где-то за месяц или два до отправки на фронт пополнили наряду с комсомольцами со всех союзных республик моряками Тихоокеанского флота. Так что в итоге примерно шестьдесят или даже больше процентов десантников составляли моряки.

Затем в феврале 1943-го года нас перебросили на фронт. Говорили, что часть нашей дивизии вроде бы десантировалась, но я не знаю, лично не видел, в целом же 9-й гвардейский воздушно-десантный полк был направлен на машинах под Демянск в район Старой Руссы. Немцы должны были снять отсюда свою 16-ю армию и бросить ее под Сталинград для деблокирования армии Паулюса. Поэтому наши войска, в том числе и мы, начали наступление для того, чтобы воспрепятствовать переброске немецких войск, и в итоге начали окружать эту армию, ведь наша задача заключалась в том, чтобы выйти к Прибалтике. Но весна была ранняя, везде оттепель, а двигаться надо по размерзшимся болотам, по которым проложили деревянные дороги. Деревья пилили и стелили их как гать, через каждые 400-500 метров имелись специальные карманы для того, чтобы машины могли разминуться. Мой первый бой запомнился тем, что погодные условия были страшные, лес и непроходимые места не давали возможности по-настоящему развернуться. Наступательная операция готовилась наскоро, даже в конский состав нам прислали лошадей из диких табунов, их не то что в седло, в упряжку для орудия было не затянуть. Они взвивались на дыбы и ложились на спину, поднимали вверх и сбрасывали через голову хомут. А надо тащить орудия и самим двигаться вперед. При этом кобылица или жеребец брыкаются и рвут постромки. Даже ложатся на дышло. В итоге во время первых боев кое-как дотащили орудия до передовой, в основном на руках по лесу, а это, несмотря на оттепель, зима, били по огневым пулеметным точкам, а также по вражеским орудиям, потому что с целью остановить наше продвижение немцы иногда выкатывали свои орудия на прямую наводку. Тогда мы били по их пушкам. Потери были большие, во-первых, бездорожье, во-вторых, окопаться было нельзя, только начинаешь копать окоп, в ямке появляется вода, сначала снег убираешь, а там тебя корка льда ждет. Лопата ее не берет, хватаешь лом, пробиваешь этот лед, и вода чуть ли не фонтаном оттуда бьет. Поэтому иногда делали так – до конца снег не счищали, а сооружали бруствер из снега, он защищал от пуль благодаря ледяной корке. Даже когда на поверхности такого импровизированного укрепления взрывался осколочный снаряд, было нестрашно. Вот когда фугасный разрывался, было опасно, потому что он взрывается в глубину, поднимает лед и воду, и даже грунт. По ночам люди просто замерзали. Встаешь утром и начинаешь будить товарищей, а они уже мертвые. Чтобы не замерзнуть, мы еще днем находили маленький овражек, разжигали костерок и грелись у него. Так что ночью лежишь на еловом лапнике в траншее, тут есть бруствер, дальше его меньше, и мерзнешь. Вскоре мы научились действовать таким образом – в снегу сооружали что-то вроде окопа, бросали ветки и лежали на них, ночью снег от тепла тела подтаивал, и утром под тобой вода, так что чуть рассветет, идешь в овражек и начинаешь сушиться. Северо-западное направление – это тяжелая война. Многие комсомольцы, моряки и мы, несостоявшиеся летчики, тогда погибли в этих проклятых болотах.

Попов Александр Ильич вспоминает годы Великой Отечественной войны, г. Одесса, 31 августа 2012-го года

В ходе боев мне, откровенно говоря, повезло. Дело в том, что я побывал в разведке, причем в штате не был. Существовал следующий порядок определения кандидата на зачисление в полковой разведвзвод. Начальник разведки присматривается к солдатам в строевых частях, разговаривает с пехотными и артиллерийскими офицерами, выбирает конкретного солдата, и определяет его в разведгруппу. Но в штат такой кандидат первое время не зачисляется, вместе с разведкой идет один раз или два, по итогам принимается окончательное решение, и если он подходит – тогда его забирают к себе разведчики. Мой первый разведвыход заключался в том, что мы группой в тринадцать человек должны были перебраться через реку, но нас немцы обнаружили и открыли мощный артогонь, и наша группа попадала под лед. К счастью, речка оказалась мелкой, но все равно, это был февраль месяц, температура минус 25 градусов по Цельсию, так что когда выбрались на свой берег, то почувствовали себя как в летных комбинезонах. Только двое из нас остались в медсанбате, всех остальных отправили в далекий тыл, такая глубокая была простуда. Благо, что мы оказались под обстрелом близко к своему переднему краю, это нас и спасло. Хронический бронхит я до сих пор ношу в легких. Но это спасло меня в самый тяжелый период боев, когда мы понесли особенно большие потери.

Так что в итоге наша дивизия полностью свои задачи не выполнила, когда мы выходили из переднего края, то я видел, как по обочинам деревянных дорог торчали из болот стволы затонувших пушек. По сути, наступлению сильно помешала ранняя весна, если бы зима немножко затянулась, то мы бы смогли окружить немецкие войска, а если бы с ними расправились, то была бы возможность нашим частям выйти в район Прибалтики, как и ставилась задача.

Перебросили нас в район Курской дуги. Сначала мы поступили в резерв командования, а потом уже летом перевели в Степной фронт, с июля 1943-го года находившийся под командованием Ивана Степановича Конева. Когда мы стояли в резерве, то готовили третью линию оборону от врага, и нас пополняли. Как только прибыли новобранцы, то сразу подвинули дивизию к линии фронта в район города Малоархангельска. Мы входили в состав 18-го гвардейского стрелкового корпуса, из состава Степного фронта нас перевели в Центральный фронт под командованием Константина Константиновича Рокоссовского, где мы вошли в 13-ю армию генерал-лейтенанта Николая Павловича Пухова.

Не знаю, как там другие полки нашей дивизии, но на нашем участке оборонительный рубеж с точки зрения полевых инженерных сооружений в полосе нашего полка был подготовлен изумительно. Не могу сказать за весь участок обороны, как вы сами понимаете, я по ним не разъезжал и не инспектировал их. Но у нас огневые позиции для орудий были настолько оборудованы, что даже ящики со снарядами были заложены в специальных нишах для хранения боеприпасов. В полевых условиях снаряды лежали около орудия, а здесь, если даже вражеский снаряд и разорвется около орудия, то детонации боеприпасов не произойдет. Более того, саперы, готовившие позиции, выкопали специальные укрытия для пары коней, тут же мы косили для них сено и траву. Так что все были надежно укрыты.

5 июля 1943-го года, когда началось наступление немцев, нас из-под Малоархангельска стали передвигать вдоль линии фронта на юг, к Воронежскому фронту, ведь немцы начали свое наступление на нашем участке в полосе Малоархангельск-Поныри-Ольховатка. Нас бомбили по дорогам, мы соприкасались с противником и вместе с ним передвигались на юг. И с 8-го на 9-е число вошли в Романин Лог, расположенный возле Понырей, в нем стал дислоцироваться командный пункт нашего 9-го гвардейского воздушно-десантного полка. Здесь также находился подвижный резерв. Артиллерия расположилась по оврагам, мы стояли в Зеленом Логе буквально в двух километрах от железнодорожной станции Поныри. На нашем участке немцы наносили свой главный удар на эту станцию. К тому времени Поныри были взяты, и наш полк вступил первым в бой из 4-й гвардейской воздушно-десантной дивизии. Район вокзала, водонапорной башни и школы были основными объектами сражения. Наш 1-й батальон капитана Александра Петровича Жукова первым вошел в поселок Поныри, и там их разрезали на две части, командир погиб и батальон понес сильнейшие потери, а вокзал был сдан. Позднее капитану Жукову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Так что западная часть Понырей была захвачена противником, на левой же стороне, которая оставалась за нами, стояли только отдельные хатки, и она была почти не населена. Вечером 9-го июля от начальника артиллерии полка на нашу позицию пришел посыльный. Принес приказ – командира батареи на КП полка. И комбату надо кого-то с собой взять, потому что, скорее всего, нужно будет выбрать несколько огневых точек, куда орудия направлять. Первое орудие в боевых порядках пехоты – это наша 45-мм пушка, которая всегда ставилась только на прямую наводку. Мы не стреляли с закрытых позиций. И тогда командир огневого взвода говорит мне: «Попов, иди ты!» Пошли мы с командиром батареи. А возле станции находились северный и южный железнодорожные переезды, и в тот момент немцы ожесточенно за них дрались для того, чтобы перебросить на ту сторону железнодорожных путей, то есть на открытый простор, свою военную технику и танки. А насыпи на путях были крутыми, ни бронетранспортеры, ни танки не могли их самостоятельно преодолеть.

Так что мы с комбатом пошли, перешли южный переезд, прошли метров 50, прижимаясь к заборам и хаткам, и уже слышим немецкие автоматы. Тут комбат говорит: «Знаешь что, я пойду вперед, а ты прикрой меня!» Ну, я с автоматом лег около забора, а он пошел. Прошло, быть может, минуты полторы, а тебе кажется, что проходит целая вечность, застрочили оттуда пулеметы, причем смотрю – пули бьют, буквально в нескольких метрах от меня. Тут с другой стороны улочки окликают: «Вы из какого полка?» Отвечаю, что из девятого, сам спрашиваю, откуда мой сосед. Оказалось, что из 15-го, и начинают расспрашивать, чего я тут делаю. Пришлось объяснять, что лежу и прикрываю командира батареи, который пошел в разведку. И в это время немец услышал голоса, раздалась короткая очередь, пули пролетели буквально возле меня, я прижался к забору, а мой собеседник лег в окоп, ему проще было. У меня же ни окопа, ничего, и я с левой руки из автомата дал короткую очередь, после которой немецкий автоматчик замолк. Снова разговорились с соседом, оказалось, что это младший лейтенант, командир стрелкового взвода. Он меня похвалил за меткость, сказал, что фрица я снял, и тут начался прямо по нам минометный огонь, противник бил  по переезду и по этим хаткам. Вскоре вблизи раздался взрыв, и мне осколок попал в правое плечо. Только в апреле 2011-го года мне его удалили. В это время комбат вернулся из разведки, а я лежу около забора и перевязываю плечо. Тот спрашивает: «Что такое?» Отвечаю: «Да вот ранило». Снова вопрос: «Тяжело?» Говорю: «Да нет, заматываю пока». Ну, забинтовал себя, и мы пошли на КП, пробрались по дворам между строениями, дошли до переезда, там было недалеко, наверное, метров сто от нашей позиции до железной дороги. Пришли на КП полка, комбат пошел докладывать, а мне говорит: «Иди к себе во взвод». Ну, я отправился в Зеленый Лог, где стояла наша батарея, готовая двинуться на огневые позиции, куда прикажут. Неожиданно комбат окликнул меня и говорит: «Ты зайди в санроту, пусть тебя там перебинтуют, а то ты сам себя кое-как забинтовал». Ну что же, в полковую санроту, так в санроту, она стояла в том же овраге, где и КП. Встретили на санпосту, спрашивают, в чем дело. Увидели забинтованную рану, тут же потащили в палатку, здесь плечо заново перебинтовали, после чего я сказал, что пойду обратно в часть, но командир санитарной части говорит: «Куда ты пойдешь? Давай ходячих раненых, кто ранен в руку и идти сможет, бери с собой группу и веди всех в ту березовую рощу километрах в десяти от Понырей, которую мы на марше проходили. Там стоит наш медсанбат». Пошли туда, добрались только к ночи, утром врач осмотрел плечо, указывает в сторону, при этом говорит, что там находятся легкораненые. Тяжелораненых сразу же грузили на машины, нам же на месте оказывали помощь. Пробыл я там до конца дня, меня встречает водитель из нашего полка и говорит: «Ой, там такое дело в Понырях, наступали мы неудачно, ужас, потери большие!» Я спрашиваю, куда он едет, оказалось, что возвращается в полк, снаряды везет. Увязался я с ним, только потом попросил в строевую часть дивизии передать, что я  не дезертир и вернулся на передовую.

На следующий день рано утром пошли мы с командиром батареи по огневым точкам, у нас в батарее имелось шесть орудий. Всю Ночь стреляла наша артиллерия, особенно «Катюши» и «Андрюши» - установки тяжелых фугасных реактивных снарядов М-31, представлявшие собой деревянные рамы со снарядами-«головастиками» внутри. Они предназначались для ликвидации дотов и дзотов, тяжелых инженерных железобетонных сооружений. Я впервые увидел здесь эффект действия реактивных снарядов, посмотрел, как ставятся стационарно «Андрюши», иногда снаряды летели вместе с деревянными рамами, и когда она в полете горит, ночью это очень и очень впечатляющее зрелище. Помню, приходим к одному орудию, командиром которого был Костюнин, он говорит: «Саша, ты давай ко мне!» Но я ведь с одной рукой, что буду делать. Он же отвечает: «Я буду заряжать, а ты станешь наводить!» Он остался один из расчета, в двух других было по два-три человека, в остальных расчетах – почти полный состав, хотя где-то одного или двух не хватало. Ну и командир батареи распределял, кто идет из одного расчета в другой, понесший потери, например, на огневую точку Кирпичева, кто к Гусеву. В итоге я тоже попал в расчет одного из орудий, остался на огневой позиции. И 12 июля 1943-го года был нанесен наш контрудар, была взята станция Поныри. Я уже был не на южном переезде, а не на северном. Кстати, там 10 июля 1943-го года погиб мой хороший товарищ, командир взвода автоматчиков, лейтенант Вася Большаков. На этом месте ожесточенных боев у северного переезда сейчас стоит мемориальный памятник, где есть и его фамилия. Он закрыл пулеметную амбразуру своим телом, за что его посмертно наградили Орденом Отечественной войны I-й степени. Лейтенант Николай Ильич Мисугин, командир взвода связи, мой одногодок, из Калининской области, также погиб там еще 9 июля, мы с ним были хорошо знакомы. Случилось это следующим образом. Прекратилась связь. И он лично пошел по линии, взяв в руку провод, хотел срочно найти разрыв. Я сам во время войны несколько раз так ходил. Берешь провод в руку, находишь разрыв, потом заматываешь на куст или деревцо, растущее поблизости, и начинаешь искать второй конец. Как найдешь – соединил их и пошел дальше. Связисты называли такую работу «дорожка». Так вот, Мисугин должен был срочно обеспечить связь, нашел порыв линии то ли снарядом, то ли немцы его разрезали, не знаю. Связь была восстановлена, но после боя мы нашли убитого Мисугина, он зубами сцепил провода и так умер, но связь обеспечил.

12-го же июля началось контрнаступление. Когда мы из окопов смотрели на водонапорную башню и вокзал, то казалось, что они очень далеко были друг от друга, голову нельзя было поднять. А вот когда в мирное время я попал туда и посмотрел, то выяснилось, что все было рядом. В тот же день все окрестности были сожжены, на полях сгоревшая трава, везде подбитые машины, танки, упавшие самолеты. Производило тяжелое впечатление. А утром перед наступлением началась обработка передовой противника – настоящее светопреставление. Страшная бомбежка, да еще и артиллерия работает, в том числе дальнобойная РГК, корпусная, армейская, дивизионная, полковая. И все бьют, метров на 500-600  в высоту стоит столб пыли и нам, сорокопятчикам, за этим просто-напросто покровом даже целей не видно.

К вечеру, взяв станцию Поныри, вся наша дивизия пошла в наступление, 9-й гвардейский воздушно-десантный полк атаковал как раз между двумя переездами. Позиции севернее, в сторону Орла, занимал 12-й полк, а в сторону Ольховатки слева от нас располагался 15-й полк. Вечером перед наступлением я все искал моего соседа – младшего лейтенанта, но так и не нашел. Когда взяли станцию, стали продвигаться в сторону Понырей-1, это село, довольно большое. А перед ним течет небольшая речушка, но так просто где попало ее не перейдешь. Конечно, вброд можно пройти, но вот перетащить орудие, или машину, не получится. Так что наша пехота стала готовиться к наступлению, подтягивались резервы. Немцы-то первое время отошли, но затем перед речкой закрепились, там был сильный заслон, располагались как пулеметные, так и орудийные огневые точки. И, само собой разумеется, вражеские стрелки между ними. И тут случилось непредвиденное. Видимо, перед боем наших полковых командиры попросили авиацию пробомбить первую полосу врага. Тут стали подходить наши танки, двинулись к рубежу залегания пехоты, и в это время появляется целая эскадрилья штурмовиков Ил-2. Первый же самолет сбросил на наши позиции все свои бомбы, к счастью, вовремя опомнились. Вероятно, первая заявка нашего командования была выполнена авиацией с опозданием, они считали, что на позициях перед рекой все еще сидят немцы, а были уже мы. Когда первые самолеты, один или два, сбросили свой груз, то они увидели наши танки, и прекратили бомбежку, эскадрилья развернулась, и улетела  в тыл. По всей видимости, они были дезориентированы и не знали, где враг. Ко вторым же координатам, которые передали из штаба полка, летчики еще не были готовы. После бомбежки мы все залегли, никого не видно. И вот в это время поднимается фигура, сзади влетает на танк и кричит: «За мной! В атаку!» Это был наш замполит 9-го гвардейского воздушно-десантного полка, армянин, гвардии майор Вапаршак Хачатурович Унанян. И вы знаете, поднялась дружно пехота, мы за боевыми порядками следовали, впереди находился мостик, который не был взорван, немцы не успели, и наши стрелки его сходу проскочили. Нам этот мостик очень помог, мы со своими орудиями добрались до дубовой рощи, располагавшейся за селом. И на господствующей высоте расположились, немцы предстали перед нами как на ладони. Начали вести прицельный огонь. Правая рука у меня была на перевязи, и вдруг под ноготь среднего пальца левой руки попадает маленький осколок, рука повисла, мне ее замотали, и обе руки уже не работающие. Приказали опять идти в санроту. Я туда подошел, мне все перебинтовали. Сказали топать в медсанбат, но я наотрез отказался. Несколько дней походил так и снова вступил в строй. За бои под станцией Поныри мне вручили медаль «За отвагу».

Потом что случилось? Немцы, не добившись успеха на нашем участке, вынуждены были отступить. Мы двинулись в наступление. В августе освободили городок Дмитровск-Орловский. Оказались на границе Курской и Орловской областей. Так что когда мы продвигались вперед, то проходили то по территории одной, то по другой области. Немцы сопротивлялись весьма и весьма серьезно, ведь они надеялись на то, что Курская дуга станет для них окончательной победной операцией в войне. Кстати, еще в 1941-м году пришли эшелоны с красным гранитом, они хотели снять брусчатку на Красной площади, выстелить все гранитом и отпраздновать победу в Москве. Интересный эпизод, в Германию же обратно не отправили, ведь когда они отступали от Москвы, им не до гранита дело было, ноги надо унести. Мы же захватили в городке Дмитровск-Орловский эшелон с немецким красным гранитом. Теперь он лежит с правой стороны от Дома Правительства Москвы на ул. Тверская, и по этой улице все цоколи домов после войны были выложены этим гранитом.

Освободили первое украинское село в Сумской области, потом отвоевали станцию Хутор-Михайловский, освободили города Глухов и Конотоп. Бои были очень серьезные. Затем мы подошли к Прилукам, которые освободили 18 сентября 1943-го года и вышли к Киеву. Освободили Борисполь, и здесь я увидел огромный аэродром, на котором стояли многочисленные ангары для самолетов. Мне было очень интересно, пусть с авиацией я связан и в начальном плане, только на учебных самолетах летал, но вид огромных ангаров и крытых зданий, куда на руках с помощью тяжелых тракторов закатывали самолеты, привел меня в восторг. Заглянул в один из ангаров, там стоял какой-то самолетик, но уже разбитый, переломанный на одно крыло. В другом было темно и вообще ничего не видно, а бой-то идет, пехота продвигается дальше и мы идем с ними в боевых порядках. Мы всегда били первыми по огневым точкам противника, при этом сами становились мишенью для вражеской артразведки. И после первых же выстрелов тебя начинает обкладывать снарядами со всех сторон. При этом, когда бой идет, где-то становится еще жарче, надо туда орудие перекатить, потому что немцы продвинулись на одном из флангов, нужно пехоте оказать помощь. Двести-триста метров катишь орудие на себе. Только встали, уже огневую позицию не копаешь, под колеса подкопал, установил сошки, станину подкопал, чтобы она не откатывалась, и ведешь огонь. Прошло полчаса-час, или два, а то и того нет, команда перейти на другое место в километре от твоей позиции. Тогда коней впрягали, и отвозили нашу «сорокапятку». Здесь было важно сразу же готовить позицию. Особенно нам было тяжело при движении по Орловской области, я до сих пор помню эту землю – глина-белозерка, с примесью извести. Даже лом звенит при ударе, причем только-только выкопаешь позицию – отдают приказ перейти на другое место.

Взяли мы Бровары 25 сентября 1943-го года, после чего стали приводить себя в порядок и готовиться к форсированию Днепра. Потом ночью по тревоге нас подняли и отправили куда-то севернее, тогда 38-я армия пошла на Фастов, был подготовлен большой плацдарм, на котором мы вели ожесточенные бои, а затем нас подвинули ближе к Чернобылю в ноябре 1943-го года. И мы форсировали Днепр в направлении Горностайполя. Здесь мне лично пришлось стрелять по «Тигру». Хочешь – не хочешь, стрелять надо, хотя и понимаешь, что не пробьешь, но надо. Но тогда очень удачно получилось, потому что нам удалось заклинить вражескому стальному монстру башню. Это было уже за Днепром у Иванковского района. Меня всегда это удивляло – вблизи столицы Украинской ССР расположен такой глухой район, который покрывают сплошные заросшие леса, при этом сильно впечатляет екатерининский шлях, проложенный прямо посреди леса. В тот день у нас прошел тяжелый бой, был убит командир батареи 76-мм пушек, а личный состав этой батареи сильно пострадал, да и нашим расчетам 45-мм орудий тоже досталось. Меня же направили на перекресток шоссейной дороги, идущий из Киева на Чернобыль, и от нее дорога от Т-образного перекрестка шла к селу Россоха. Мне комбат говорит: «Пойдешь к перекрестку, в селе на юго-восточной окраине расположен штаб полка, будешь его охранять». Вышел я на эту точку, теперь надо расположиться таким образом, что дорога была под присмотром. Мы выпрягли пушку, и с этой дороги съехали метров 15-20, заметили удобное место в виде ложбинки, здесь орудию огневую позицию меньше надо копать, потому что ствол ложился прямо по брустверу этой выемки. Я к тому времени исполнял обязанности командира орудия, думал, что день пройдет спокойно. Но внезапно немцы прорвались на нашем левом фланге, и танки пошли на штаб. Я смотрю, наша пехота бежит по дворам и огородам на окраине села, поспешно занимают оборону. И тут вижу, как из-за высотки появляется танк «Тигр» и с ним вражеская пехота, до цели метров шестьсот было. Первым мы выстрелили бронебойным, он свечкой от брони взмыл вверх, затем второй, третий. Около пяти снарядов мы выпустили, и на четвертом «Тигр» клюнул стволом и больше не поднялся. Немецкая атака захлебнулась, наша пехота стала вести огонь по врагам, те начали откатываться, смотрю, наша батарея оказалась на открытой позиции где-то сбоку, и ведет огонь по пехоте, мы также стали стрелять осколочными снарядами. Самую главную нашу задачу мы выполнили – удержали танк «Тигр». Так что атака противника тогда захлебнулась.

Вскоре мы вышли к Кагановичам Первым, двинулись по Киевской области, прошли в Житомирскую, освободили Овруч, в это время немцы контрударом взяли Брусилов и Житомир, а нашу дивизию перебросили во второй эшелон. Но наши войска настолько плотно встали на пути врага, что даже во втором эшелоне мы вели оборонительный огонь по наступающему противнику. Затем сами перешли в контратаку и взяли небольшой военный городок, который был так разрушен, что везде стояли полуразрушенные части двух- или трехэтажных домов, которые тогда были редкостью в Украинской ССР. Видно, что они обустроены хорошо, там жили семьи военных. Взяли Житомир, Бердичев, и наш полк двинулся на левом фланге дивизии по шоссе. В наступлении всегда существовала танковая опасность вблизи дорог, так что мы предпочитали двигаться по правую и левую сторону от шоссе.

Вышли мы южнее Киева, здесь начались морозы. Мы оказались на внешнем кольце окружения Корсунь-Шевченковской операции, уже после того, как немецкая группировка была захвачена в кольцо. Наши воздушно-десантные полки сдерживали удары деблокирующих немецких войск. На наши позиции были брошены элитные части СС, слева от 9-го гвардейского воздушно-десантного полка находились части 1-й отдельной Чехословацкой пехотной бригады бригадного генерала Людвика Свободы. После этих боев наша дивизия была потрепана, и из состава 13-й армии ее передали в 40-ю армию. Мы были потеснены от двух до четырех километров, но все-таки сдержали врага, хотя удар противника был страшен. Я еще не видел такой танковой атаки, даже в Понырях, где я удивлялся количеству шлейфов от танковых моторов, их давали тяжелые и средние такни, легкие бронетранспортеры таких шлейфов не имели. Здесь же с одной стороны наступила зима, пыли нет, снежок, а с другой стороны, плотность огня и военной техники была огромная, как с немецкой, так и с нашей стороны. Хорошо помню, что на нашем участке были сконцентрированы истребительно-противотанковые артиллерийские полки, а также наша дивизионная и полковая артиллерия. В тех боях батарея 45-мм пушек из шести орудий потеряла пять, кроме того, было убито и ранено примерно 50 % личного состава расчетов. Если против средних танков наш подкалиберный снаряд еще мог действовать, боковую броню он брал, а иногда его еще пропустишь и в зад бьешь, смотришь, то и запылал. А вот когда пошли тяжелые танки… К счастью, там были не только мы, причем кто подбил танк, трудно сказать, потому что в один танк все стреляли – и мы, и дивизионная артиллерия, и иптапы. Были там и иптаповские «сорокопятки», но с той разницей, что у нас на вооружении стояли короткоствольные пушки образца 1937-го года, а в иптапах имелись 45-мм орудия М-42 образца 1942-го года. Вот после этого сражения нас также перевооружили длинноствольными орудиями образца 1942-го года.

После отражения контратак противника мы встали в оборону, немцы уже выдохлись и не могли нас атаковать, после чего 17 февраля 1944-го года генерал Иван Степанович Конев в пургу назначил ликвидацию Корсунь-шевченковской группировки противника. И ночью, ближе к рассвету, ведь зимой поздно рассветает, начался прорыв войск врага на нашем участке, но его ликвидировали. Но мы в этих боях уже не участвовали, а вот 10 марта 1944-го года начали наступление в направлении на Умань. Там должны были закрыть кольцо вокруг еще одной крупной вражеской группировке, но началась такая распутица, что ужас, идешь по этой глине, и подошва на сапогах отрывалась. Техника, особенно автомобили, еле-еле продвигалась. Я к тому времени стал старшиной нашей батареи 45-мм орудий и занимался подвозом продовольствия и боеприпасов в расчеты. Мы форсировали в ходе наступления реку Соб, левый приток Южного Буга, и реку Днестр. Взяли Хотин Черновицкой области, после чего нас срочно перебросили в Молдавию к городу Липканы. За эти бои я получил Орден Красной Звезды.

Мы с ходу форсировали Прут и уже 26 марта первыми вышли на государственную границу СССР, и вскоре вошли на территорию Румынии. Никакого оркестра не было. Железнодорожный мост был взорван, но мы пересекли его, и вышли на город Ботошани. Освободили этот город, потом вышли к Молдавии, здесь начались дожди, это был уже апрель 1944-го года. Здесь перед нами оказалась очередная водная преграда. Течение было настолько сильным, ему силы придавали горные потоки, что даже лошадь сносило. И стояли наизготовку для форсирования, 20 апреля уровень воды внезапно начал падать, за день-два он становился все ниже и ниже, и тут пришел приказ форсировать реку, мы на рассвете это сделали. В двух километрах от берега было село, только в него вошли – перед нами стоит величественное здание, все в огнях. Это была церковь. И первый день Пасхи, солдаты как бросились к церкви, что бедные местные старушки побросали свои пасочки и разбежались, а солдаты бегут и на ходу хватают эти пасхи. Хорошо помню, как стоит один дед, я ему кричу: «Разговелся!» Затем мы подошли к городу Тыргу-Нямц, и в это время король Михай бросил на нас свои лучшие королевские дивизии кавалеристов. Мы продвинулись вперед, вошли на окраину какого-то села, только начали двигаться по ущелью в Королевский лес, как на нас напали кавалеристы. Силы были неравные, мы встали в оборону, и до конца июля так простояли. Затем нас перебросили в направлении Тыргу-Фрумос, здесь у румын имелись мощные фортификационные сооружения, которые соответствовали всем требованиям современной войны. Но мы взломали эту оборону, хотя тяжело пришлось. 20 августа 1944 года началось наше наступление, артподготовка шла более двух часов. Участвовала армейская, корпусная артиллерия, а также орудия РГК, и когда мы вошли на немецкие и румынские передовые позиции, то они были живыми – вражеские солдаты оказались завалены землей. Обычная тактика артиллерийской подготовки заключалась в следующем – мы обрабатываем передний край обороны противника, тот основные силы отводит на расстояние. Только огонь прекращается, несколько минут, и мы уже на переднем крае, а противник возвращается в свои окопы и отстреливается от нас. В этот раз все было по-другому. Сначала с нашей стороны шел огневой вал, потом сделали перерыв, но настолько незначительный, что противник только и успел, что занять свои передовые позиции, а тут снова с нашей стороны пошел шквал артогня. Так что враги не успели отойти в тыл, и их всех большей частью засыпало землей.

После прорыва обороны противника мы вышли в направлении Плоешти. И в эти дни как раз началось прекращение огня между нами и румынами, но отдельные части мамалыжников все еще сопротивлялись. Вскоре Румыния стала нашим союзником и начала сражаться вместе с нами против немцев. Румынские солдаты вели себя одинаково и как наши враги, и как друзья – покладистые люди. По сравнению с немцами – они небо и земля. Все-таки немцы это высокоорганизованная нация, стойкие, но если ты его сбил с места, то все, фриц будет отступать. За день до освобождения Плоешти мы выбили небольшие немецкие заслоны, и двигались по дороге походным порядком. Зашли в какое-то село, в котором только что находились немцы, смотрим, у дороги лежит убитый, но в гражданском. Оказывается, это были власовцы, то ли наши разведчики, то ли сами румыны их постреляли. Вышли из населенного пункта, и тут мне комбат говорит: «Местные жители говорят, что немцы только что были здесь, буквально час тому назад. Давай, бери одно, нет, два орудия и догоняйте врага». Я спрашиваю: «Как догонять, без пехоты?» Но было приказано попробовать самим. Что же делать, двинулись вперед. И только мы выскочили на какую-то горку, Боже мой, нашему зрелищу представилась долина реки, справа горный массив уходит в какое-то ущелье, слева обрывы реки и тоже горы, а между рекой и правой стороной идет полоса шоссейной дороги. И прямо на ней метров на 600-700 вытянулся обоз. Пока мы рты раскрывали, нас всех накрыла пулеметная очередь. Но удачно, никого не зацепило, тогда одно орудие быстро отошло влево, я приказал его командиру расположиться для стрельбы по обозу, а сам я с другой пушкой бросился по склону вниз и снова поднялся на следующую горку, глянул в бок, а там вражеский пулемет стоит как на ладони. Мы развернули орудие, ударили по нему, и тот заглох. Теперь смотрим на этот обоз. Говорю: «Знаете что, ребята, давайте мы по хвосту ударим! Тогда они разбегутся как тараканы!» Ударили по хвосту. Несколько залпов, снаряды посыпались точно в повозки противника, обозники как начали гнать этих лошадей, кто влево, кто вправо с дороги съехал, мы же тем временем ударили посредине, затем в голову колонны. И закупорили дорогу, после чего подошла уже наша пехота и захватила повозки. Там оказались боеприпасы, продовольствие, много пленных, и немцев, и наших власовцев. Этих предателей было взято в плен несколько десятков человек, немцами занялись строевые командиры, а власовцев отправили в СМЕРШ. Тогда я получил Орден Славы III-й степени. Потом мы двинулись дальше на Плоешти, а брошенные повозки мешают движению, пока мы их растаскивали, ночь уже наступила. Уцелевшие власовцы разбежались по лесам, ну куда они далеко уйдут. Поднялись по склону, мы их не видим, а они из-за деревьев мат за матом гнут, причем не один голос, а десятки.

После Плоешти, которые мы заняли вечером 27 августа 1944-го года, нам дали небольшой отдых. Провели там ночь, день, и еще ночь, утром пошли в направлении Венгрии через горный перевал, расположенный в районе города Сибиу. Но наше счастье, что эту горную дорогу не разрушили, хотя нам и говорили, что на некоторых горных перевалах враг уничтожал пути, затрудняя продвижение. И мы от Плоешти до самого города Турда двигались беспрепятственно, подошли к границам Трансильвании. Впереди нас наступала другая дивизия, ведь пока мы стояли в Плоешти, соседние стрелковые части вышли в первый эшелон. Так что мы прошли перевал без боев, дошли по реки, дальше были города Турда и Клуж, расстояние между которыми составляло всего около 14 километров. И до половины сентября 1944-го на этом рубеже шли тяжелейшие бои. Причем иногда немцы и мадьяры нас так теснили, что мы подходили прямо к обрыву реки. Внизу метров сорок обрыв, там бурлит вода, у орудий в расчетах осталось по два-три человека. Все, даже обозники, встали к орудиям. У командира полка не было никаких резервов, тогда командир дивизии из своего ансамбля дал нам десять человек музыкантов. И они пришли к нам на позиции со своими трубами. Так что мы стреляли из орудий по врагу, и одновременно тут же учили военному делу этих трубачей. Затем мы прошли Трансильванию, вошли в Венгрию, и получили распоряжение оставшихся в живых музыкантов возвратить в оркестр. К тому времени я стал исполнять обязанности командира батареи. Объявил ребятам о том, что пришло такое распоряжение, и тут уж ваш выбор, хотите, идите в оркестр, хотите, оставайтесь в батарее, как вы будете объяснять начальству свой выбор, дело такое. И знаете, ни один музыкант не ушел от орудий. Только один, по фамилии Самарский, в тот же день, когда они прибыли из штаба, вечером отпросился в тыл, днем же нельзя ходить туда-сюда, и я его на ночь отпустил, с условием, что он обязательно вернется. Так с концами и ушел. Видел я его всего один раз после этого случая, но поговорить не пришлось. А эти ребята-музыканты остались, и стали боевыми фронтовиками. Когда мы передвигались по прифронтовым рокадным дорогам с одного участка фронта на другой, так эти ребята музыку как заведут, а пехотинцы идут впереди походной колонной. Мы топаем сзади, музыка несется, пехотинцы все отстают-отстают-отстают, дальше идут рядом, все больше и больше вокруг музыкантов, вскоре уже места не хватает на дороге, и люди идут по обочине. Тогда раздается команда: «Передайте Попову – прекратить балаган!»

Исполнял я обязанности командира батареи с октября по ноябрь 1944-го года, потом новоназначенный комбат был ранен и я снова стал исполнять его обязанности. Мы вошли в Венгрию и здесь начались очень тяжелые бои. Первый крупный венгерский город на нашем пути был Дебрецен.

Тяжелые бои были в районе города Ньиредьхаза, где попала в окружение 1-я конно-механизированная группа генерал-лейтенанта Иссы Александровича Плиева. Я помню, что наши части были брошены на деблокирование, и нам это удалось, хотя конно-механизированная группа понесла большие потери. Пришлось несладко, ведь любой передний край прорывать нелегко, живая сила и техника противника тебя встречает. Бьет и артиллерия, и вражеской авиации было немало. На фронте вообще нет легких дней. Но в этот раз на нашем участке сравнительно легко прошла деблокация. Хорошо помню, как прошла сорокаминутная артподготовка, двинулись вперед танки, пошла пехота, мы покатили орудие следом за стрелками, противник огрызался, так что мы с ходу подавляли пулеметные точки врага. Не всегда успешно и подавляли – только развернешь орудие, бывало, а тебя накроет их артиллерия или пулеметы. Начинаешь менять позицию, пока все приведешь в порядок, и кони гибли, и люди. Ты выезжаешь в боевые порядки, с передков свою «сорокапятку» снимаешь, кони уносятся, а ты начинаешь устанавливать орудийные станины, скрываясь за щитом, чтобы у противника было меньше видимости. И пушка стоит обычно на открытой позиции, почти на уровне земли, вот если рядом есть маленький кустик, то уже хорошо. Так что в бою командиру батареи зачастую видны артиллеристы, которые только и делают, что копают землю.

Был один интересный боевой случай, произошедший в районе города Путнок, где сравнительно долго шли бои. Справа от нас находилась горная гряда, а слева располагалась болотистая долина, по которой протекала речка Слана, приток Тисы. И вот открытой местности имелась небольшая полоска, конечно, танкам можно было двигаться, но в широком масштабе их применить было нельзя. При этом по равнине была проложена современная шоссейная дорога. В Венгрии в этом плане было удивительно, иногда смотришь – впереди асфальт, думаешь, на карте никакого населенного пункта нет, непонятно, откуда тут дорога, километра два проехал – там стоит усадьба. Эта же дорога была построена по последнему слову техники дорожного строительства, ее нужно было, во что бы то ни стало, отбить у врага. Но наши силы были уже слабыми, в стрелковых ротах насчитывалось всего по нескольку десятков человек, а то и с десяток во всей роте бывало. При этом наши позиции все время обстреливала какая-то тяжелая артиллерия, об их месторасположении доложила разведка. Меня вызвали в штаб полка, там уже находился командир 1-го батальона Умаров, связисты, командир полка на свой командный пункт всех пригласил. Была поставлена задача – две роты, неполного штата, до сотни человек в каждой, четыре ствола 82-мм батальонных минометов и две пушки должны пройти в тыл врага и подавить дальнобойные орудия. Обычно орудие тянут две лошади, а тут решили запрячь четыре. Мы приспособили передки и по горной дороге двинулись вперед, там проводники были, которые провели нас в тыл противника. Возглавил группу заместитель комбата 1-го батальона по кличке «дед», ему было всего около пятидесяти лет, но мы-то все молодые. Думаем себе, куда «дед» нас поведет. По горным тропам идти было непросто, в отдельных местах мы лошадей поддерживали, чтобы они не упали с обрыва. Пушки на руках тащили за веревки. Лошади уже за расщелиной, а пушки еще тянем через нее. И все-таки мы шли, с вечера до рассвета. И вышли прямо в тыл немцам и венграм, перед нами открылась панорама – стоят две пушки, наша пехота развернулась, а мы из орудий и минометов по этим пушкам бьем прямой наводкой. То ли они готовились к отъезду для того, чтобы менять огневую позицию, то ли их машины куда-то ушли, но снарядов у врагов не оказалось. Вообще же старых стрелянных гильз валялось поблизости много, а новых снарядов нет, только, по всей видимости, два в стволах. Они выстрелили по нам и поспешно отступили. При этом когда мы подошли к орудиям, то увидели, что замки орудий были сняты, немцы все-таки всегда умели воевать. Они до конца по нашей пехоте из карабинов стреляли добросовестно. Затем десантники двинулись вперед, тем временем с передовых позиций немецкая пехота снялась, где-то вокруг болот по этим самым местам, где мы ходили, врага свои проводники увели. Был лед, заморозки, это облегчило противнику положение, они ушли по речке Слана. А так бы мы их зажали между горным хребтом и болотом.

Дальше был Мишкольц. По значению для венгров это был второй город после Будапешта, важнейший индустриальный центр государства, здесь мадьяры сосредоточили практически всю химическую промышленность, кроме того, в Мишкольце находились пороховые заводы, и на фронт взрывчатка шла оттуда. Ночью в конце ноября мы к этому городу подошли, а утром идет поезд, паровик, пыхтит в небо, везет рабочих. Мы пропустили его на завод, после чего перерезали путь. Рабочие зашли в цеха, ведь завод в военное время работал круглосуточно. Захватили этот завод почти без боя, после чего мы набрели прямо на особняк директора завода, как вскоре узнали. В одной из спален лежали драгоценности, ну и, мы посмотрели на них, видно, что постель теплая и люди совсем недавно ушли куда-то в убежище. Мы по двору полазили, никого не видно, но поимка людей и не входила в наши задачи. Если бы это был дот или дзот, то мы должны были его осмотреть и обследовать со всех сторон, а так гражданский объект, где его там обыскивать. Потом, не наше это дело, надо искать огневые позиции противника, смотреть, как расположилась наша пехота и, в соответствии с этим, где нам располагаться. Ведь обычно мы стоим в районе города или вместе с пехотой, или чуть поодаль, или даже впереди, в зависимости от рельефа местности. Ну вот, посмотрели на драгоценности, прихожу на КП батальона, там сидит начштаба Кравченко, хороший мужик, потом случайно в плен попал. Я ему рассказал о том, как мы в гостях у директора завода были, но хозяина не застали, хотя он даже драгоценности бросил. Кравченко аж подпрыгнул на месте, кто-то услышал и рванул туда, потом приходят и говорят: «Ничего нет!» Возможно, за ними хозяева вернулись, быть может, кто-то из солдат после нас зашел. Но я, хотите, верьте, хотите, нет, никогда не брал ценные вещи. Вот продовольствие забирал, ведь когда идешь в наступление, зачастую кухни нет, так что продовольственный трофей – это радость. Какой же ты солдат, если голоден. По поводу трофеев расскажу случай, который однажды произошел под Клужем. В нашем полку один младший лейтенант был, у него имелась полевая сумка, и было видно, что она очень тяжелая. Прямо у него на поясе висела, как будто тянула тело к земле. Однажды меня вызвали на КП, а в Румынии даже когда один человек появлялся на горизонте, то немецкая и венгерская артиллерия открывала огонь по одинокой фигуре. Целые батареи стреляли по одному человеку. Такая у них к нам была ненависть. Причем мадьяры бросали к нам в окопы листовки, в которых говорилось о том, что венгры будут драться так же решительно, как мы дрались под Сталинградом. И вот нас засекли, открыли огонь, поблизости произошло несколько разрывов, а мы шли со связным, который пришел за мной на позиции. Недалеко располагался овраг, когда уходишь с открытой местности, то в душе уже безопасно, осколки летят как шальная пуля над головой, уже не обращаешь на них внимания. Особенно ночью, когда идешь по переднему краю, или в блиндаж, или на огневые позиции, или на наблюдательный пункт, то в траншее уже не обращаешь внимания на обстрел. В тот раз мы же зашли в овраг, переждали обстрел, и вышли на дорогу. Смотрю, на пригорке лежит кто-то, и около него возятся солдаты. Связной говорит: «Пойдем, посмотрим, кто там». Метров в 25-30 от нас тело лежало. Подошли – это тот самый младший лейтенант, из его полевой сумки вывалились вилки, ложки, всякие чайные ложечки, серебряные и даже золотые. Он набрал их себе в полевую сумку в великом множестве. И я подумал в тот момент: «Так убьют, и будут из тебя тянуть трофеи и про себя говорить – вот жлоб». Так что я никогда не брал трофеи.

Вскоре мы взяли пригород Мишкольца. Потом нас перебросили на другой участок города, мы попробовали с этой стороны овладеть всем городом, но там тоже ничего не получилось. Тогда дивизию перебросили на другой участок фронта, где мы форсировали реку, как-то слева от нас остался Мишкольц, стали продвигаться вперед, в результате заняли крупный центр сталеплавильной промышленности, пошли дальше и дальше, дошли до границы Чехословакии, к горам. Мы двигались вместе с пехотой, помню, наш полк остановился, и все стали располагаться на ночлег. Вдруг прибегает связной от начальника артиллерии полка, говорит: «Попов, срочно к начарту!» Ну, пошел я к нему, тот рассказывает, что весь полк остается на ночлег, вперед выходит батальон, я же буду его поддерживать. Поинтересовался, частично ли выступать батареей, или в полном составе. В итоге все шесть пушек двинулись за этим батальоном. Мы подошли к границе с Чехословакией, оставалось километров 25. Пехота осталась в лесу, а мы с двумя орудиями и отделением, двинувшимся впереди в качестве разведки, спустились, там протекает речка. Четыре пушки остались вместе с пехотой в лесу на большой поляне. Мы же вышли на опушку, и видим, что по дороге двигается какая-то конная кавалькада. Они нас увидели, на их пути находилась развилка, уже было часов одиннадцать утра, и в стороне располагался поселок, как мы после узнали, в нем поселились венгры-солдаты, отличившиеся на Восточном фронте, и все получившие стандартные наделы земли и одинаковые дома. Так что стоим на опушке, кавалеристы бросились за поворот, мы же открыли огонь вслепую по этой группе конников. Разведка после нам сообщила, что это оказались чуть ли не представители венгерского Генерального штаба, которые в связи с горной местностью из машин пересели на лошадей. Я отправил солдат за этот мыс, те увидели, что несколько разрывов от наших снарядов приходилось на дорожное покрытие. Дальше располагалось имение, которое всадники, судя по всему, уже миновали, и другой дорогой, не такой комфортабельной, чуть ли не проселочная, двинулись к своим позициям. Ночью же нам пришлось тяжело, хотя подошла наша пехота. Мы постреляли по домам этого поселка, взяли их без боя, вышли за строения и заняли оборону, и тут нас начали ожесточенно атаковать мадьяры. По всей видимости, эти офицеры, которые нам чуть не попались, в знак «благодарности» бросили сюда какие-то свои резервы, и мы с ними вели бои дней десять. Так ожесточенно сражались, что ужас. Потом с нашей стороны прошла двадцатиминутная артподготовка, после которой началось наступление. Двинулись вперед, перед нами лежала уже Чехословакия. За бои в Венгрии в феврале 1945-го года я получил Орден Славы II-й степени.

Подошли к городку Лучинец, который мы освободили к 15 января 1945-го года. Затем двинулись к горному перевалу все дальше и дальше. Безостановочно наступали, потом освободили перед вечером населенный пункт Малинец. Вошли в это село и расположились на ночлег, а утром на батарею прибыл комбат из госпиталя. Я как раз ставил перед начальником артиллерии полка вопрос о том, чтобы освободить меня от командования, я ведь нахожусь в звании старшины, а уже есть командир одного взвода – младший лейтенант, только пришедший из училища, правда, молоденький еще, опыта не имел. Другим взводом командовал старшина, третьим – старший сержант, в передовой артиллерии всегда остро не хватало офицерского состава. Командир полка все равно сказал, мол, пусть Попов командует. Но когда комбат вернулся, я передал ему бразды правления. И вот утром 17 января 1945-го года прибегает из одного взвода посыльный и говорит: «Там двигаются танки!» Малинец находился в долине речки, справа лесогорный массив, речка подходит по самую горную гряду, и напротив села что-то вроде выемки, кармана долины, в котором расположился стекольный завод. Слева также деревья и горы. В этом заводе расположился командный пункт полка, а наша батарея была впереди по ходу хорошей шоссейной дороги. Так что посыльный сказал мне о том, что там видны двигающиеся танки. Я спрашиваю: «Ну и что?» Оказалось, командир огневого взвода, старшина, прислал за мной. И я пошел к нему, невдалеке оказалась мельница, мы с командиром взвода поднялись наверх, и вся долина открылась перед нами как на ладони. Видим, что действительно справа и слева по дороге двигаются танки. Орудия расставлены, но одно орудие, я тогда даже не знал этого, новый комбат оставил на охрану штаба полка. Таково было распоряжение начальника артиллерии. Оно стояло метрах в двухстах от штаба прямо на берегу речки, справа лес, слева за речкой начинается горная гряда. Сама речка была небольшой ширины, где глубоко, где мелко, стандартная быстрая горная река. Я увидел, что нашим позициям угрожает опасность, и пошел в штаб, старшину же отправил на позиции батареи. Но прежде чем туда пройти, я мостик перешел, и тут слышу – сверху раздаются пулеметные и автоматные очереди. Судя по звукам, там и наши стреляют, и немцы. Я подхожу, и вижу, стоит орудие, рядом лежит командир орудия и наводчик, оба ранены, рядом с ними суетятся трое орудийных номеров. Тем временем по склону гряды уже спускаются немцы. Тогда я встал за орудие и начал стрелять по немцам, сначала осколочными, потом картечью. Но последней хорошо бить по наступающей пехоте на открытой местности, а тут лес, да еще и высота. Картечины летят не так, как надо, эффекта нет, немцы ее не слышат, идут без опаски. Тогда я перешел на осколочно-фугасные снаряды – и сразу же появился эффект, снаряды рвутся, противник пригнул голову. Им некуда деться, прямо на склоне они мне видны в прицел как на ладони. Тут вижу, что бежит от полкового штаба начальник артиллерии без шапки. Увидел меня, кричит: «Попов! Давай, давай, давай!» И мы столько стреляли, что загорелась краска на пушке, само орудие было все в дыму, десантники отходят и останавливаются рядом с нами. Сначала подошел какой-то младший лейтенант, потом старший лейтенант. Я им кричу: «Занимайте оборону!» И вот на этой полосе мы остановили врага. Оказывается, что произошло – за стекольным заводом на высоте, как сейчас помню, 627, располагался командный пункт командира полка, там же находился в одном окопе начальник артиллерии, полковой адъютант, а чуть ниже в окопах в нескольких метрах сидел комбат 76-мм орудий, и командир батареи 120-мм минометов. Немцы обошли наши части с флангов по горному массиву, спустились прямо к штабу, атаковали его неожиданно, и командир нашего 9-го гвардейского воздушно-десантного полка гвардии подполковник Федор Ермолаевич Пустовгар погиб. Вот случай, если бы они раньше спустились, то попали бы прямо на наши передовые позиции и ничего бы не сделали, ведь здесь располагались подразделения автоматчиков и стрелки. Я думаю, что немцы стремились овладеть этим стекольным заводом, после чего через речку уже зайти в тыл к нам, но не ожидали, что здесь окажутся какие-то части. В итоге мы отбились, правда, при этом в бою потеряли все орудия нашей батареи, кроме моего. Почему немцы нас так отчаянно атаковали? Они не успели поднять на перевал свою технику и решили нас задержать, так что перешли в контратаку. Спасла нас храбрость и бесстрашие противотанкистов на передовой – ценой своей жизни они остановили немецкие танки, которые не смогли прорвать наши позиции, один или два вражеских танка было подбито с господствующей высоты. Но эта передышка позволила врагам поднять на перевал и за него всю свою тяжелую технику.

После боя мы остановились на линии опушки леса, метров пятьдесят до нее оставалось, не больше, в зависимости от рельефа местности. Мы простояли там с одной пушкой в обороне, кроме нас еще стояли орудия 6-го гвардейского отдельного истребительно-противотанкового дивизиона, и какие-то другие орудия, до 13 февраля 1945-го года. В этот день нас всех ночью подняли по тревоге, и выяснилось, что немцы в Будапеште прорвали кольцо окружения. Мы двинулись в сторону Балатона, нас погрузили на машины «Студебеккеры», и перебросили в район вражеского прорыва. Мы ехали с гордостью со своим одним орудием примерно сутки. Но нашу дивизию для ликвидации прорыва не использовали, и наш полк расположился в городке Тура. Остановили нас, после рассказывали, что к нам приезжал командующий 2-м Украинским фронтом, Маршал Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский, я его не видел. Наша дивизия к тому времени стала называться «4-я гвардейская воздушно-десантная Овручская Краснознаменная орденов Суворова и Богдана Хмельницкого дивизия». Наш же полк стал 9-м гвардейским воздушно-десантным Фокшанским Краснознаменным ордена Суворова полком. Мы так долго находилась в боях без передышек, что нас оставили на отдых и пополнение. Мы получили технику и новые орудия, личный состав также пополнили. Зима в Венгрии была тяжелая, сильные снегопады и страшные морозы длились неделями, и только числа 10-го марта снег сошел, значительно потеплело, очистились дороги и нас перебросили на участок на берегу Дуная напротив Эстергоме, венгерского города. Мы стояли на месте впадения реки Грон. И отсюда 25 марта 1945-го года началось наше новое наступление, мы находились в составе 7-й гвардейской армии 2-го Украинского фронта. Форсировав Грон, двинулись по левому берегу Дуная вверх, 29 марта 1945-го года заняли город Новы-Замки, на следующий день освободили город Комарно, формировали Малый Дунай и взяли город Братиславу 4 апреля 1945-го года. Кстати, там со мной приключилось непредвиденное. Вся батарея ушла, а один огневой взвод что-то остался, в том числе и я с обозом как старшина батареи, и вдруг слышу, летит снаряд. Уже все привыкли, что если летит и гудит, то разорвется в стороне далеко, если визжит, то пролетит неподалеку, а если шуршит – то точно накроет. В тот раз раздалось шуршание, разорвался снаряд, все попадали и легли, после встали, а меня нет. Дело в том, что взрыв произошел невдалеке, и всего засыпало землей. В результате товарищи меня откопали и отправили в медсанбат, где я пролежал несколько дней. Затем начали приезжать и навещать ребята из полка, думал, как бы вырваться отсюда, пошел к старшему, хотел взять обмундирование, так мне его боевые товарищи привезли. В итоге медсестра отдала мне мою личную форму, и я вернулся на батарею. Уже 15 апреля мы вышли на берег Моравы и приступили к форсированию реки. За эти бои мне вручили Орден Отечественной войны II-й степени.

Следующей на нашем пути лежала Австрия. Здесь прошли тяжелые бои в районе Цистерсдорфа. Затем мы немного продвинулись вперед, но немцы заняли плотную оборону. Мы находились по одну сторону какого-то канала, а немцы по другую. Ширина его составляла метров 15-20, с нашей стороны имелась круча, так что мы подрылись под канал. Когда артиллерия бьет, снаряды рвутся, все-таки в нише больше защиты. Дошло дело до того, что стали обмениваться гранатами, мы туда кидаем, немцы оттуда. Кстати, с нашей стороны часто гранаты им возвращались, потому что немецкие М-24 имели длинный запал и не сразу взрывались. Мы и сами пользовались их гранатами-«колотушками», выдергиваешь шнур, приводишь в действие взрыватель и сразу ее бросаешь. Иногда она тебе же обратно летит и в воздухе взрывается. Затем было организовано наступление, мы пробили оборону противника и двинулись в сторону границы Австрии и Германии, взяли город Нойштадт, после чего нас ночью повернули на Прагу. Походной колонной форсированным маршем двинулись помогать восставшим чехам. Там начались бои с 5 мая 1945-го года, мы же двинулись немножко раньше, по всей видимости, командование предвидело, что там будет восстание, потому что войска группы армий «Центр» генерал-фельдмаршала Фердинанда Шернера не желали сдаваться частям Красной Армии и двигались в Альпы навстречу союзникам. Так что мы вели бои с разрозненными группировками противника и после 9 мая 1945-го года. В основном сражались с эсесовцами, которые переодевались в обычную форму Вермахта, или просто были в гражданском. Мы огневики, не проверяли документы. Но если попадался такой подозрительный тип, то его хватали, сажали рядом с собой на передок, брали документы, и проверяли после, кто он, солдат или офицер. Затем бои наконец-то закончились, и мы остановились в каком-то населенном пункте на отдых.

Вскоре к нам приехал связной из полка, прямо на коне проехал сквозь ворота дома прямо до самых дверей, и передал мне приказ срочно прибыть в штаб полка. Ну, я оседлал коня, и вместе со связным приехали под утро в штаб, встречает меня мой комбат и говорит мне: «Так, утром на построение, иметь при себе две гранаты, двенадцать подворотничков, с десяток платочков и зубную щетку». Откуда на фронте зубная щетка?! Да еще оказались нужны обувная щетка и крем, опять же, кто этот крем там держать будет. В общем, набрал все у товарищей, причем было оговорено, чтобы иметь при себе автомат и два диска патронов по 71 патрон в каждом. Вышли утром на построение, тут уже заговорили о том, что кандидатов на парад отбирают. Командиры батальонов и подразделений представили командиру полка 18 человек. Комполка отобрал только 12 из нас. В это число и я попал. Поехали в штаб дивизии, куда приехали солдаты со всех полков и дивизионных подразделений, комполка идет за командиром дивизии генерал-майором Николаем Владимировичем Ереминым. Тот подходит ко мне, и тут же мой комполка читает характеристику. Комдив тебя с ног до головы раз десять осмотрел, посмотрел тебе в глаза, ты ему. После смотра всех пригласили на обед, после которого объявили, что все разъезжаются по своим частям и остаются только те, чьи фамилии назовут по списку. Тогда из нашего полка осталось 6 человек. Командир дивизии погрузил всех претендентов на машину, сам сел в легковушку, в кузове ЗИС-5 с нами не поехал, и повезли в штаб 57-го гвардейского стрелкового корпуса под командованием генерал-майора, Героя Советского Союза Гания Бекиновича Сафиулина. Тот вышел, как сейчас помню, больной, шинель себе набросил на плечи, и идет вдоль строя, комдив о каждом рассказывает, зачитывает все те же характеристики. Закончился очередной смотр, мы сели в машину и поехали дальше. Только перед тем, как сесть в кузов, комдив называет фамилии Суханова, Малышева и Попова от всего нашего полка. Приказ был завтра доставить нас в определенный пункт. Четвертым стал командир нашего 9-го гвардейского воздушно-десантного Фокшанского Краснознаменного ордена Суворова полка гвардии полковник Устинов, впоследствии ставший военкомом Ставропольского края. Погрузили нас в машины, и мы снова куда-то поехали, к тому времени наша дивизия входила в состав 7-й гвардейской армии под командованием генерал-полковника Михаила Степановича Шумилова. Привезли нас в штаб армии, не помню кто встретил, построили всех в шеренгу, вскоре вышел к нам командарм, грузный крепкий мужчина. И кто-то, по-моему, начальник штаба 7-й гвардейской армии или его заместитель, зачитывает характеристику на каждого. Дошли до меня, он читает мой листок, и тут Шумилов протягивает руку и поправляет у меня на плече ремень автомата. Ремень завернулся, и он его поправил. Переночевали в штабе армии, который находился в чешском городе Таборе, на другой день отправили в Братиславу, город, в освобождении которого я принимал участие. Здесь прошла строевая подготовка, нас одели в чистое обмундирование, все-таки мы были запыленными и обгоревшими. Отмыли, и погрузили в санитарные поезда. И вот тогда я понял, почему нужны были гранты и запасные диски к автомату с патронами – мы ехали через территорию Западной Украины, где находились банды бандеровцев. Но прошло все хорошо и благополучно, никто на нас не напал, хотя мы ехали через самое сердце бандеровщины – через Коломию Ивано-Франковской области. В общем, прибыли в Москву 7 июня 1945-го года. Никто нас не встречал, остановился эшелон где-то на дальних-дальних путях Казанского вокзала. Я глазом окинул территорию и вижу, что стоит машина «полуторка» ГАЗ-АА, возле нее двое мужчин, они набрасывают в машину уголь, рядом с кабиной стоит девушка, оказалось, что это водитель. Тут подошел маневровый паровоз, машинист смотрит на нас, я оказался случайно рядом, стоял прямо у путей, он остановил паровоз и говорит: «Всю войну возил солдат на фронт, вывозил раненых, но таких я не видел!» Все-таки все ребята были как на подбор, статные и высокие. Минимальный рост 170 сантиметров, бравая выправка, все с фронта приехали загоревшими, сильными ребятами, и мы колонной двинулись в Сокольники, в общежитие знаменитого Московского государственного университета. Там в самом конце района стояло здание по направлению к Воскресенке. В то время площадь перед центральным входом в парк «Сокольники» не была еще застроена, была полностью свободна, и мы вышли на строевую подготовку. Москвичи нас стали окружать, некоторые свободны от рабочей смены, другие едут или на смену, или со смены, метро центральное работает четко. А мы на площади занимаемся строевой, народу же все прибавляется, стало так тесно, что буквально делаешь шагов пятнадцать-двадцать, и упираешься в живую стену. Зрители хотели посмотреть, ведь народ видит свою армию-победительницу. Мы ее представляли в столице Советского Союза. Пошили парадные мундиры, тренировались-то мы в обычной полевой форме. После этого еще больше народа, нет возможности заниматься, и тогда командование принимает решение днем прекратить строевую подготовку, заниматься с двух часов ночи до шести утра. И вот мы по ночам маршируем, а днем отдыхаем. Но какой днем отдых в Москве?! Нас обеспечили билетами в театры, концертные залы, я побывал тогда в театре Ермоловой, театре Красной Армии. Хорошо помню, как в городском саду произошел интересный случай – мы сели на скамейки летней сцены, перед нами выходит Николай Павлович Смирнов-Сокольский, народный артист Советского Союза, знаменитый артист, любимец народа, у него через руку висит большой красивый букет. И он говорит: «Вот раньше публика несла с собой в театр цветы, чтобы подарить любимым артистам. А теперь публика другая – артистам надо дарить цветы!» И бросает букет зрителям, я сидел во втором ряду, и этот букет падает мне прямо на колени. На всю жизнь этот случай запомнил.

Продолжалась каждодневная строевая подготовка, затем две генеральные репетиции прошло, одна в московском аэропорту, вторая на Красной площади. И, наконец, 24 июня 1945-го года состоялся Парад Победы. С утра низкая облачность, свинцовые тучи, моросит дождь, а мы строимся в колонны и идем к Красной площади. Встали в строй, дождь перестал. Смотрим, полки выстраиваются, вольно стоят, можно повернуться, посмотреть, что сзади делается. Но далеко не увидишь, только позади слышим рев моторов военной техники со стороны Исторического музея и Никитского проезда. Потом начинает собираться публика. В этот день закончилась сессия Верховного Совета СССР. Все депутаты пришли на площадь, видные и уважаемые люди, ученые и рабочие на нас смотрят. Эти люди стояли по левую сторону от мавзолея, по правой стороне стояли англичане, американцы и другие дипломаты практически из всех стран-союзников. Потом в 10 часов утра раздался звон часов Спасской башни. Как былинные герои, Георгий Константинович Жуков со своим ординарцем-адъютантом выехали на белых конях. Навстречу двинулся Константин Константинович Рокоссовский со своим адъютантом на вороных лошадях. И командующий парадом Рокоссовский четко отдает рапорт Жукову: «Товарищ Маршал Советского Союза! Личный состав войск Красной Армии для проведения парада построен!» Передает рапорт, и они объезжают войска, поздравляют солдат, офицеров и генералов. И первые, к кому они подъезжают – это сводный полк барабанщиков-суворовцев. По площади гулко разносится голос Жукова: «Здравствуйте, товарищи юные барабанщики!» А со стороны суворовцев звонкие голоса: «Здравствуйте, товарищ Маршал Советского Союза!» Дальше были войска Карельского фронта, потому что парад шел в порядке расположения фронтов с севера на юг: сводные полки Карельского, Ленинградского, 1-го и 2-го Прибалтийского, 3-го, 2-го и 1-го Белорусских, 1-го, 2-го, 3-го и 4-го Украинских фронтов, последним шел сводный полк Военно-Морского Флота. И каждый из нас в сердце чувствовал противоречивые чувства – с одной стороны перед глазами стояли огромные потери, которые мы понесли в этой войне, бедствия народа в тылу, ведь те, что были там, недоедали, и самое последнее отдавали фронту. В то же время, стоя на параде, я думал, что если бы был мой отец жив, по крайней мере, он бы гордился своим сыном. Когда же мы проходили в строю по Красной площади, то равнялись на мавзолей, и затем в беседе делились своими впечатлениями, то все внимание каждого солдата было обращено на Иосифа Виссарионовича Сталина. Он был большим авторитетом, по сути, имя Сталина ассоциировалось с Победой. А когда проходили трибуны дипломатического корпуса, то уже направо не равнялись, шли, глядя прямо перед собой, и твердо печатали шаг. После парада мы спустились к Москва-реке в район Зарядье. Когда мы туда пришли, начался проливной дождь, каждый в строю промок до ниточки, сухого местечка на одежде не было, но все шли твердо, с песнями. Мы вышли на улицу Разина (ныне – улица Варварка), площадь Ногина (ныне – Китай-город). Мы шли, а народ двигался параллельно с нами, мы пели песни тех лет, люди нам подпевали, с балконов нас приветствовали, бросали прямо в строй нашей колонны цветы и тоже пели песни. Мы уже проходили, а сзади люди допевали еще куплеты.

Затем пришли в расположение, переоделись, выступил перед нами командир нашего сводного полка 2-го Украинского фронта генерал-лейтенант Иван Михайлович Афонин, Герой Советского Союза, пожелал нам всем доброго здоровья, сказал, что многие из нас демобилизуются. И тут я подумал: «Что же я буду делать на гражданке?» Люди до войны учились, уже имеют специальность, у меня же ничего нет, что буду делать?! Радовало одно, что, несмотря на всю послевоенную круговерть, первые отпуска должны были быть предоставлены участникам Парада Победы. И вот в августе, 13-го числа, 1945-го года мне предоставили отпуск, я поехал к себе домой на Волгу к матери в с. Сасыколи Харабалинского района Астраханской области, к тому времени дома уже получили похоронку на отца. Потом возвратился в часть и в феврале 1946-го года демобилизовался. Приехал домой и первую цель, какую себе поставил – это надо учиться. Замахнуться на большее, на высшее учебное заведение, у меня не хватало духа, тогда в ВУЗе училась сестра, ей надо было помогать, мать больна, инвалид, и я пошел в нефтяной техникум. После его окончания послали меня работать, трудился в Херсоне механиком на нефтегавани. Как-то приехал в командировку в Одессу. Тогда шел 1948-й год, народное хозяйство после войны только восстанавливалось. Приезжали люди, которые уехали с заводами на Дальний Восток, в Сибирь, и на Урал, а также в Среднеазиатские республики. Некоторых даже специально возвращали на восстановление предприятий. И вот меня прислали в Одессу с бригадой для налаживания нефтяного хозяйства. Временно, на две недели, срочные работы были, потому что по репарациям поступала нефть из Румынии. С этой целью была построена большая перевалочная база, приравненная к управлению. Часть нефти вывозилась по железной дороге, часть по морю в танкерах. Из Плоешти до Ясс шла узкоколейка, а оттуда уже шла широкая колея. И вот к нам прибыли дополнительно, я, правда, их не видел, американские танкера, которые привозили с Дуная в Одессу нефть, и надо было срочно построить перевалочный пункт, а затем восстановить нефтебазу в Одессе. Я поработал хорошенько, и директор предлагает мне остаться в городе. Я же не могу принять решение, меня послали из Херсона. После этого разговора прошло много дней, я уже проработал недели две, меня снова вызывают к директору, захожу в кабинет. Тот мне говорит, что есть такой приказ – те бригады, которые прибыли в Одессу, можно оставить на постоянную работу. Снова предлагает оставаться, но мне в Херсоне дали жилье, у меня семьи пока нет, но есть мать, она со мной живет, и я не могу слоняться где-то. Тогда директор пообещал мне жилье, и я дал согласие. И они мне, правда, дали жилье. Потом окончил институт, работал механиком, был руководителем обкома профсоюза работников нефтяной отрасли. Затем стал работать директором нефтеперерабатывающего завода. Сейчас нахожусь на пенсии.

- Насколько психологически трудно было находиться под артиллерийским обстрелом противника?

- Расскажу один интересный случай. Судьба нас как-то наградила, мы заняли блиндаж, который был перекрыт двумя накатами рельс. Судя по всему, здесь находился какой-то командный пункт, и немцы знали о месторасположении этого блиндажа. Но мы сами были защищены, комбат говорит: «Поменять бы позицию». Но я отвечаю: «Не надо, мы все-таки в этом блиндаже в хорошем укрытии». В штабе нашего полка тогда служил Чернявский из Брянской области. Если себе представить красивого мужчину, то передо мной всегда предстает именно он. Высокий, правильные черты лица, глаза такие крупные и внимательные, он смотрит на тебя с таким вниманием и пониманием, что на душе становится спокойно. Был женат, причем у них с женой Марией были разные фамилии. И вот, в тот день, когда мы заняли блиндаж, со стороны немцев поднялся настолько сильный артиллерийский огонь, что ужас. А Чернявский к нам решил прийти по какому-то делу, и его в дороге настиг артогонь. Смотрю, он ползет по траншее к этому блиндажу и тихо зовет меня: «Саша, Саша, я забыл, скажи мне, как Машина фамилия?» Потом эта история стала притчей во языцех. Иногда под обстрелом артиллерии настолько тяжело было, что психика абсолютно нарушалась, ведь немец бьет и бьет, это сильно на моральное состояние действует.

- Как регулярно противник вел артобстрел нашего переднего края?

- Каждый день. Немцы были очень пунктуальным народом, утром ровно в шесть часов начинается артиллерийский огонь. И постоянно ведется редкий беспокоящий огонь. Но при этом рано утром никто не стреляет, потому что на передовую прибывает кухня, и мы, и немцы едят. Как только раздается первый выстрел орудийный выстрел – то все, перемирие «на завтрак» окончилось, и пошло, и пошло, и пошло. Начинается канонада.

- Как кормили на фронте?

- По-разному бывало. В целом, армия обеспечивалась нормально, а наши десантные части вообще шли по первой норме. Достаточно сказать, что даже рядовым бойцам воздушно-десантных частей ежедневно выдавалось пятьдесят грамм сливочного масла как офицерам в стрелковых частях. Но в боевой обстановке всякое бывало, если полевая кухня отставала, то все, в этот день остаешься без завтрака и ужина.

- Что было самым страшным на фронте?

- Я видел бегущих людей, беженцев с детьми. Кое-как одетых, и взрослых, и детей. На фронте я часто себе представлял этот момент, и воспринимал его как глубоко личное. Думал, а что, если бы в таком положении оказалась моя мать, отец и другие родственники. Ведь беженец – это постоянное переживание, бедственное и постоянное ощущение голода и холода, опасность не только за свою жизнь, но и за жизнь близких людей. Недаром в армию всегда берут молодых – мы безрассудны. Боже мой, я сейчас плачу, а мы тогда не плакали – первые товарищи, которые погибали в атаке, были самыми молодыми. Все это вместе взятое пережито нашим народом – мертвые дети. Самое страшное при освобождении города или села – видеть, как мать держит ребенка, погибшего при бомбежке, когда стоят люди, стоят у догорающего дома в селе. Дом – это все для них, скот угнан, кормиться нечем, немцы при отступлении все вывезли. А тут своя армия идет, ее тоже надо кормить. Мирному народу война всегда приносит самые тяжелые бедствия.