Начало войны ещё не казалось чем-то страшным. В нашей деревеньке с героическим названием Бородино, находившейся в пяти километрах от Вязьмы, многие узнали обо всём только к вечеру. Радио в домах встречалось редко, не было его и в нашей семье. А те, кто в этот день ходил в город, узнал о начале войны, но напугало это далеко не всех.
Я сама не испугалась ни капельки. Наверное, дело было в том, что из моей семьи никого не забрали на фронт. Отец был репрессирован ещё в 1937-м году по ложному доносу. Мама вышла замуж второй раз, но отчим работал в государственном управлении шоссейных дорог НКВД и имел бронь. Как раз в ту пору достраивалась важная автомагистраль Москва-Минск. На строительстве работали заключённые, но кто-то же должен был и руководить ими…
Что такое война, я поняла только через несколько дней, когда начались бомбёжки. В ночном небе с рёвом проносились армады фашистских самолётов. Они летели на Москву, но к столице их не подпускали. И тогда немцы начинали сбрасывать бомбы на Вязьму, самый крупный город между Москвой и Смоленском. В нашей деревеньке все уходили прятаться под сараи, а немного позже вырыли окопы во рву за деревней и ночевали там.
Поскольку Бородино было расположено около магистрали, у нас нередко останавливались воинские части. В нашем доме всегда располагался штаб. Однажды бомбёжка началась неожиданно. Чёрные бомбы со свистом падали и взрывались так, что было страшно бежать до окопа. Я на всю жизнь запомнила, как тогда на завалинке под крохотным навесом, продолжением крыши, прижималась к стене дома и слышала бесконечный свист летящих бомб. Они смешно напоминали огромные колбаски. Но вместо смеха был страх. Даже в глазах командирского шофёра, взрослого мужчины, я увидела испуг. Помню, заставляла себя не смотреть в небо, но постоянно поворачивала голову вверх и видела, как чёрные «колбаски» отрывались от самолётов и стремительно росли, приближаясь к земле.
Внутри всё замирало и казалось, что каждая бомба летит именно на меня. В голове проносилось: «Пусть эта бомба упадёт куда-нибудь, только не на нас».
Именно после очередной бомбёжки я впервые увидела смерть на войне. Бомба попала в деревенское стадо. И наша корова лежала на земле с разорванным животом, мёртвая, не похожая на корову. Немного позднее от бомбёжки погибли две женщины. Но я уже жила на другой улице и смотреть их не ходила.
- М.С. Во время оккупации вы также оставались на Смоленщине?
- Нет, получилось по-другому. Управление строительства шоссейных дорог вскоре стали эвакуировать. Всем, у кого была бронь, предложили взять в эвакуацию семьи и самое необходимое. В дереню приехали «полуторки». Рассчитывалось, что на каждой из этих машин поедет три-четыре семьи.
Мама, помню, собрала кое-что из белья, пару подушек, одеяло. Впопыхах даже документы не все собрали: забыли моё свидетельство о рождении и свидетельство о рождении моей младшей сестры. Отчим переживал, что из имущества так мало можно было взять. Особенно, когда стали заезжать за остальными семьями, а те отказались уезжать, и получилось, что наша семья ехала в полуторке в одиночку. Но возвращаться было уже поздно. Колонна отъезжала.
Выехав за деревню, машины двинулись просёлочными дорогами, поскольку по трассе непрерывно шли войска, а фашисты не переставали бомбить. Однако и просёлочные дороги нас не спасли. Немецкие летчики, разглядев колонну грузовиков, на бреющем полёте открыли по ней огонь из пулемётов. Пули падали так часто, словно дождь…
Разумеется машины остановились, все выбежали из них и побежали куда-то прятаться. Я не видела, куда именно, не знала, где мама сестра и отчим. Я забыла обо всём и, забившись под машину, дико кричала. И такой вокруг стоял рёв самолётов, грохот пулемётных очередей.
Когда пулёметные очереди стали реже, взрослые начали перебежками возвращаться к машинам. Двоих убитых, мужчину и женщину, спешно погрузили в одну из полуторок, и наша колонна двинулась снова.
К ночи мы доехали до Серго-Ивановской станции, там остановились. Отчим и ещё несколько человек решили вернуться в Бородино, чтобы забрать побольше вещей. Они поехали, но их остановили на полпути, объявив, что фашисты вошли в Вязьму.
Эвакуироваться нам пришлось в глубь Рязанской области, в село Заполье Шелуховского района. Оказавшись там без продуктов и практически без денег, мы вчетвером жили на один паёк отчима, состоявший из небольшого куска хлеба и небольшого количества круп. Местные также помогали, давая то картошки, то молока, то пшена. Это позволяло впроголодь, но всё-таки жить.
Мне к тому времени исполнилось четырнадцать, но выглядела я почти взрослой девушкой. Отчим предложил попробовать поработать телефонисткой в управлении шоссейных дорог. Начальник управления разрешил, чтобы меня взяли даже без документов. После месяца учёбы я легко освоила работу. Зарплата была маленькой, зато давали продуктовый паёк. Однако когда немцы стали подходить к Рязани, пришлось эвакуироваться снова. Теперь уже в Пензенскую область. Там я устроилась на автобазу и проработала в должности счетовода с апреля 1943-го по февраль 1944-го года.
К тому времени у отчима сняли бронь и забрали в армию. Мама решила вернуться в Рязанскую область, где выжить было немного легче. Немного пожив там, мы узнали, что можно въезжать в Вязьму, куда до этого в течение года после её освобождения никого не пускали без оформления множества документов.
- М.С. До Вязьмы легко добрались?
- Ох, нелегко! Через Москву тогда не пропускали, и добираться пришлось обходным путём через Ряжск. Все вещи, которые у нас были, умещались в один чемодан и несколько небольших сумок. Но это было хорошо, учитывая, что постоянно приходилось делать пересадки. Составы были наполнены народом настолько, что люди сидели и в тамбурах, и на подножках, и даже на крышах вагонов. Кроме того, ездили в товарных поездах.
Помню, мы доезжали до какой-нибудь станции, а дальше состав не шёл. Мама ходила и узнавала, на каком поезде ехать дальше. Так мы проезжали ещё несколько станций.
Освобождённая Вязьма оказалась совершенно разбитой. Возле станции стояли остовы обгоревших вагонов, пепелище было на месте зданий. Всё выглядело незнакомым, чужим, так что сразу и не разберёшь, куда идти.
Дом, в котором мы жили до войны, как выяснилось, тоже сгорел. Разместившись в нём, немцы кидали в печку лежавшие на дворе метровые дрова, совершенно не позаботившись о том, чтобы расколоть или распилить их. Хата загорелась от вылетевшей головешки. Тушить, естественно, никто не стал.
Куда нам было податься? Мамины родители во время оккупации оставались в своей деревне. Мама предлагала им поехать с нами, но они не согласились. Мы пошли к ним. Глядим, а на месте деревни, где жили дедушка и бабушка, пепел и землянки, построенные солдатами из шпал. Но наши старики остались живы.
У дедушки с бабушкой землянка была неплохая, её пол устилали доски. Конечно, землёй пахло и сыростью. Но мы ведь и вначале войны в окопах ночевали, так что были рады и такому жилью.
Ночами больше не раздавался рёв самолётов. В Вязьме не осталось того, что можно бомбить. Только откуда-то издалека доносился гул. Там, видимо ещё шли бои. Но мне уже не было страшно.
В считавшуюся тыловым городом Вязьму выводили с фронта многие воинские части. Моя соседка работала в одной из них и предложила мне помочь устроиться туда. Части, останавливающиеся в Вязьме, постоянно сменялись. Я работала в них на разных должностях, одно время даже была помощником начальника хозяйственного отдела.
В конце 1945-го года в Вязьму приехала железнодорожная военная кенигсбергская ордена Александра Невского бригада. В начале следующего года я поступила туда на должность заведующего делопроизводством отдела вещевого снабжения. Через некоторое время бригаду перевели в Смоленск. Город был весь в руинах, из бойниц крепостной стены торчали трубы самодельных печей. В стене жили люди, чьи дома разрушила война.
Вот как было, а ничего - восстановили город!
Интервью: Лит. обработка: |
