Бойко Пётр Артемович

Когда война началась, мне было всего девять лет, но её я помню с первого дня и до последнего.

Пётр Артёмович, давайте вначале поговорим о довоенной жизни вашей семьи. Откуда родом ваши родители, где вы жили, где учились?

Сам я бессарабец, родился в 1932 году в крестьянской семье. Моё родное село Николаевка находится на севере Бессарабии, в 20 километрах от Бельц и в 10 от Флорешт. У родителей было большое хозяйство – 28 гектаров земли. Дело в том, что мама - Евдокия Фёдоровна была вдовой царского морского офицера. Сама она из зажиточной семьи, их фамилия – Пташинские. На одесщине в Бирзульском районе есть такое село – Топала, вот это их родина. Но в начале ХХ-го века началось массовое переселение крестьян на выставленные на распродажу местными помещиками земли, и в село, например, приезжал глашатай – «Я от пана Адамовича!», и начинал агитировать переезжать к ним. Помещики становились своего рода рантье. Убивали разом двух зайцев – получали монету, и село малоземельных крестьян, которые куда шли работать? К нему же! Это уже потом в 1922-24 году румыны провели аграрную реформу. Всем помещикам оставили только по 100 гектаров. Остальную за выкуп наделили крестьян. По этой аграрной реформе каждому мужику выделили по шесть гектаров, за которые они должны были рассчитаться в течение 20 лет.

Мама в селе считалась редкостной красавицей с необыкновенным голосом. Её муж служил на линкоре «Императрица Мария», и погиб во время известных событий. (20-го октября 1916 года на корабле произошёл взрыв порохового погреба и корабль затонул (225 погибших, 85 тяжелораненых). Операцией по спасению моряков на линкоре руководил лично командующий Черноморского Флота вице-адмирал Колчак. Впоследствии комиссии по расследованию событий так и не удалось выяснить причины взрыва - https://ru.wikipedia.org ) Вроде бы он оказался единственным офицером кто там погиб, потому что стоял на вахте. Звали его Иван Тигипко, и насколько я знаю, он приходится родственником известному киевскому олигарху Сергею Тигипко. От этого офицера мама родила дочку. Её потом выдали замуж с солидным приданым - восемь десятин, да ещё дом в придачу.

Родители отца – одесситы. Мой дед был сыном отставного солдата, он вырос при железнодорожных мастерских и считался отличным мастером по кузнечному и слесарному делу. После смерти отца дед унаследовал довольно солидную сумму. Но в завещании было условие – что он получит эти деньги лишь в том случае, если бросит Одессу и купит землю в деревне. А в это время как раз шла столыпинская реформа, бессарабские помещики массово продавали землю и зазывали на свои владения людей. Вот так получилось, что мой дед приехал сюда в Бессарабию и купил 12 десятин земли. А когда отец женился, то к своим шести, полученным по реформе, он унаследовал ещё четыре от отца, и добавил восемнадцать маминых, вот и получилось, что всего – 28 десятин. Но всё это хозяйство подлежало разделу между четырьмя дочерьми и двумя сыновьями. Так что можно сказать, что у нас была обыкновенная переселенческая семья начала века.

В селе отец пользовался большим авторитетом, поскольку был грамотным человеком. Односельчане даже прозвали его грамотеем, хотя отец имел за спиной только церковно-приходскую школу. Но для того времени и это считалось немало. Тем более отец имел богатый жизненный опыт, воевал в I-ю Мировую, в Гражданскую.

Он рассказывал, что вначале служил простым артиллеристом в части располагавшейся на территории Румынии. Как-то к ним на позиции приехали офицеры во главе с генералом, а с ними румынские союзники. И что-то там не могли объясниться, а он стоял рядом, и помог им перевести. Его тут же с батареи забрали, хотя он был не просто наводчик, а фельдфебель. И дальше он уже служил переводчиком у адъютанта какого-то генерала.

Отец рассказывал, как он встретил революцию?

Что-то рассказывал. Но ведь простые люди даже не называли «революция», а просто – свобода. Вернее даже так: «Слобода!» В Гражданскую он повоевал где-то за Днестром. Он же проучился шесть месяцев в Одесском артиллерийском училище, и стал красным командиром. Но когда заваруха закончилась, вышел приказ – «Если бессарабцы хотят вернуться домой – отпустить!» И он среди всех прочих, холостой, молодой, едет домой. А на Днестре стоит румынский КПП и там каждого в отдельности обнюхивали – большевик или нет? Увидели документы, что участник войны, артиллерийский командир, говорит по-румынски, и его данные записали.

Пришёл домой, а через два месяца ему повестка – «явиться на переподготовку в румынскую армию». Прошёл эту переподготовку, его вызывают и выдают документ, что ему присвоено звание капрала. Так он эту карточку бросил им обратно: «Какой я капрал?! Я был командиром артиллерийского взвода! Войну прошёл, у вас здесь проторчал столько времени, и вы хотите сказать, что я капрал?! Не надо мне вашего капрала, не унижайте меня. Пишите, что я рядовой!» В это время заходит какой-то начальник. Услышал такое дело и спрашивает: «Что тут происходит?» Выслушал, разобрался в ситуации, и в итоге отцу в военном билете написали, что он плутониер-мажор – т.е. вроде нашего старшины. И вся наша коммуна знала, что в Николаевке есть мужик – плутониер-мажор запаса.

Пётр Артемович, хотелось бы подробно поговорить о жизни при румынах до 1940 года. Расскажите, пожалуйста, как жилось в то время, какие взаимоотношения были у простых людей с властью? Как жили в материальном плане? Вот, например, в вашем селе кого было больше, середняков или бедняков?

Я тебе как историк скажу - село не может быть однородным! Это ведь не колхозное село. Вот что такое колхозное село? Это считай, все живут одинаково, в достатке. А в капиталистическом обществе обязательно существует расслоение. Есть бедняки, но есть и зажиточные. У нас село большое, около пятисот дворов, так примерно треть это середняки. Другая треть сводила концы с концами. А ещё одна треть это вообще – чёрная беднота… Зажиточных всего-то дворов десять, но они не очень-то и выделялись. У них могло быть чуть более двадцати гектаров. Наша семья, например, тоже считалась зажиточной, но советская власть в 40-м году приписала её к середнякам. А знаешь почему? Потому что в работе обходились собственными силами, без батраков.

До войны у нас было две лошади и жеребёнок. Отец имел отличную кобылу арабских кровей, вся чёрная, её даже звали – Кара, что в переводе означает чёрная. Она нам каждый год рожала жеребёнка. Когда через год он становился настоящим красавцем, то отец его продавал за хорошие деньги. Вся округа знала нашу кобылу. Например, придёт владелец мельницы: «Бойко, вот даю тебе задаток, мне нужен жеребёнок!» Лет пятнадцать подряд она давала отцу большой доход. 

Родители – Артем Гаврилович и Евдокия Федоровна

Корову, конечно, держали. С ней тёлка, её через год тоже продавали. Овец держали максимум восемь-десять. Разумеется свиньи, две-три. Больше трёх я не помню. Наше село расположено на двух улицах вдоль речки Солонец. И видимо те, кто был позажиточнее, и активно участвовал в перераспределении приусадебных участков, то у них на спуске к реке оказались усадьбы в целую десятину. И всё равно жизнь была несладкой.

Самым страшным индивидом в селе считался перчептор – сборщик налогов. Самыми трагическими, которые потрясали село, считались дни, когда за неуплату налогов производили конфискацию имущества. Из домов забирали половики, одежду, и если люди не могли выкупить свой скарб, то устраивались распродажи. На всю жизнь мне запомнилась и акция, унижающая достоинство личности. Все дворы обходила «комиссия де паразитаре». Если у кого-то из членов семьи обнаруживали вшей, то вся одежда подлежала обработке в итубе (подвижная камера для тепловой обработки). Кроме того, всех поголовно стригли наголо.

А дом, например, какой у вас был?

Большой, на четыре комнаты, в самом центре села. Покрыт он был французской черепицей, квадратной, тоненькой, на медных заклёпках. Такой крыши ни у кого в селе больше не было. У четырёх была белая оцинкованная жесть, у некоторых красная черепица, а в основном – камыш. У нас же только сарай был покрыт камышом. Он стоял в противоположном углу двора. 1-е отделение – закат, т.е. место для повозки. 2-е отделение – для лошадей, 3-е – для коровы, 4-е – для овец. Всего это подворье было метров на шестьдесят шириной.

Всю пшеницу, что скатывали в снопы, свозили во двор. Привозили молотилку и тут же во дворе молотили, делали скирду. Свозили туда кукурузянку, складывали балки от подсолнечника, ой, не дай бог… Я скажу, что вести такое большое хозяйство это самое настоящее рабство. В детстве я этого нахлебался… Как-то соседка по дачному участку увидела, что я быстро спрашевал (прополол) две сотки - удивились: «А вы что так быстро?» – «Так я ведь окончил сельскохозяйственную академию». – «А я и не знала». – «Да, - говорю. - С шести до девяти лет проходил зоотехнический факультет. Кормил утят, гусят, цыплят, поросят, ягнят. А уже с десяти перешёл в полеводство. Во время междурядной культивации пропашных культур водил лошадь в поле, прашевал, убирал кукурузу». И когда после войны образовали колхоз, это ж мечта сельского пацана…

А как люди восприняли образование колхозов?

Ты просто не представляешь, что такое крестьянин, сколько у него всяких забот. Вот, например, сейчас на дворе июнь. Значит, не сегодня-завтра нужно косить пшеницу, и он уже готовится к этому. Сидит, клепает косы – тук-тук-тук… А в это время в кукурузе уже подросли сорняки. Поэтому кукурузу надо спрашевать два раза. Не успел допрашевать, уже надо косить. Идёт, косит, вяжет, потом это всё надо свезти. Ладно, как у нас, можно привезти в свой двор. А обычно где-то устраивали ток, вот он должен пойти туда, чтобы ему дали там место, где поставить свои снопики. Не успел это сделать, уже надо подсолнечник собирать. Если у тебя есть немножко свободного времени, можно срезать только шляпки, их оббить, высушить. Но если ты не успеваешь, оставляешь на корню. Потом подсолнух срезают вместе со стеблями. Эти стебли привозит во двор, молотит. Не успел это сделать, а тут уже нужно сеять озимые. Но ведь чтобы посеять, вначале нужно вспахать. Хорошо, если у тебя есть пара лошадей, то за день можно вспахать полгектара. А что такое пара лошадей? Утром выходишь, они уже хрипят, ржут, их надо и напоить, и накормить. Порезать солому на сечку, свеклу натереть на тёрке, добавляли овес или отруби. Таков был оброк (корм). В обед опять всё это подготовить и дать. Вечером тоже покорми. И корову тоже нужно кормить, поить, да ещё почистить, сарай от навоза очистить. И так с утра до ночи, с рассвета до заката… Помню, отец вечером с поля вернётся выжатый как лимон, сел и тут же забылся…

А что такое сев? Это он планировал - на этом месте посею кукурузу. На тележке к плугу навешивался вот такой барабан. В него засыпают кукурузу, и открывают окошко, чтобы семена выпадали на определённом расстоянии. Прошёл туда обратно, просеял, потом оставляет место под междурядье, и так с утра до ночи, с утра до ночи…

А если у тебя лошадей нет, то нужно чем-то рассчитаться, чтобы тебе вспахали. И так он бедный в заботах до самого снега… Уже с пяти часов утра он на ногах, и напои, и накорми, и то сделать нужно и это… Так что я тебе как крестьянский сын скажу: колхоз – это освобождение от рабства. Став колхозником, он не переставал удивляться. На работу пришёл, смотрит: в конюшне порядок, там, там, везде порядок. Вспашка, сев, это удел немногих, там сплошная механизация. Вечером соберутся с мужиками выпить по стакану вина и смеются: «А мы-то сопротивлялись…» Понимаешь, что такое вековая психология собственника?! Если раньше ни в какую – «У меня же пара лошадей! Как я их кому-то отдам?» А тут уже совсем другая песня – «и зачем они мне?»

Поэтому каждый здравомыслящий крестьянин понял преимущество колхозного строя. И только нынешние «специалисты» по «раскрестьяниванию молдавской деревни» (как ныне называют коллективизацию), могут сейчас что-то придумывать про райскую жизнь при румынах. Да они белый хлеб ели только по большим праздникам! Причём он выполнял скорее ритуальную миссию. Вот мы, зажиточная казалось бы семья, и то в основном кушали малай. Знаешь, что это такое? Это хлеб из муки грубого помола с примесью кукурузной муки, который засыхал уже через два дня. А в основном молдаване мамалыгу жрали! Тогда белый хлеб – это вообще, какой-то невероятный достаток. Вот тебе моя правда про довоенное время…

Те, кто со мной учились, узнали, что такое простынь только в общежитии. Как-то с коллегами разговорились, и я им говорю: «Слушайте, хлопцы, смотрю я на вас, и удивляюсь – когда вы все успели стать дворянами? Я вот, например, всем студентам хвастаюсь, что я из крестьян, а вы уже все дворяне – боерь (бояре)… Посмотрите, как вы задрали носы! А простыню в первый раз увидели в общежитии…» Это же я лично видел, я свидетель этому! Мало того, знаешь до чего доходило? Например, был у нас один. Когда в воскресенье к общежитию приезжали матери с бесагами (крестьянская сумка – прим.ред.) с едой. Так он, заметив мать, удирал. Меня только попросит: «Слушай, скажи ей, что меня нет…» Понимаешь, какой он стал цивилизованный, что матери-крестьянки стеснялся…

Так что поначалу люди колхозы неоднозначно восприняли. У кого был достаток, тем не нужны были никакие колхозы. Отец тоже был против, как и все. А бедняки, конечно, за. Но у зажиточных это вызывало неприятие. Они смотрят – смотри-ка, эти голодранцы уже там. А завтра ему моих лошадей дадут? Ну уж не-е-т… Понимаешь, это же был крестьянский менталитет, вековой уклад жизни и просто так его не переломить.

Но у нас село всё-таки было какое-то прогрессивное, и колхоз у нас создали ещё в феврале 1941 года. Сразу вступило человек сто. Дали им землю возле села, но война это всё поломала. Мужики пришли, разобрали свою землю и стали жить как раньше. А после войны сразу голод, и с колхозом решили повременить. 46-й год – плохой, 47-й – урожайный, но как только стало получше, приходит команда – «Всё, создавайте колхоз!» И в Николаевке опять создали колхоз только в 1947 году.

При этом кого-то депортировали?

У нас наметили, кого выслать. Но, во-первых, те, кто был вроде кулаков, кто чувствовал, что вернулась советская власть, они разошлись по стране. В Румынию, правда, у нас всего один удрал, и то, его потом привезли.

В итоге одну семью подняли (выслали). Ещё одну должны были поднять, но они скрылись. Кто-то их предупредил, и так и не нашли их. Короче говоря, в июле 1949-го выслали всего одну семью - Коваль. Они жили через дом от нас. Но уже где-то в 55-м они вернулись, поселились в своём доме. Приняли их в колхоз. Может, они и рассказывали, где они были, что пережили, просто я с ними не контактировал. Но их ведь по ошибке выслали…

Дело в том, что их сын ещё в 41-м году уехал по набору куда-то на угольные шахты, и попал в Свердловск. По идее за то, что он там честно проработал всю войну, их не должны были репрессировать. Но их всё-таки подняли… (6-7-го июля 1949 года в Молдавии была проведена операция «Юг». В результате операции из Молдавии в Сибирь были высланы 1 293 семьи - 35 050 человек – прим.ред.)

У меня по линии матери подняли две семьи. Должны были выслать и её брата Захара из Новых Брынзен. Но он и его старший сын успели слинять. За ними пришли, а дома одна старая бабка. Так что ты думаешь? Погрузили её и отвезли… Но другой её сын был участником войны. Только он был с 27-го года, а этот призыв ещё долго после войны служил. И когда он вернулся, пошёл в военкомат и спрашивает военкома: «Где моя мать?! Как ты мог с ней так поступить?! Я ведь воевал, служил, а ты мою мать отправил?!» Так уже через месяц её вернули домой…

А вот при румынах была преступность?

Рядом с нашей Николаевкой есть маленькое русское старообрядческое село - Варшавка, но румыны это село потом переименовали в Валя-Рэдоайя (Долина Радости). Мужики из этого села ходили с такими окладистыми бородами, и вся округа называла их - кацапы. Так вот в этом селе жило человек пять классных конокрадов. По всей Бессарабии их знали. Когда я уже стал студентом, один из них мне рассказывал: «Ну, что такое лошадь? Каждая имеет паспорт - лошадь такая-то, масть такая-то. От копыт на такой-то высоте пятно такого-то цвета. На лбу пятно звёздочка и прочее. Так лошадей крали, укрывали в зарослях, на ноги наложили бандаж из извести, и они становятся белыми. И как ты её после этого узнаешь?»

А воровство было уделом цыган. Иногда они появлялись, проходили по селу, где-то кого-то обманули, надули, но чтобы явного воровства – такого не было. И хулиганства не было. Драки да, случались. А когда их не было? Но до убийств не доходило. Жандармы держали всех в страхе.

А с пьянством как обстояло?

Село не было поголовно пьяным. Пьянки были вполне умеренные. Во-первых, село было очень ограничено в посадках винограда. Почему-то не все его сажали. Может, тридцать из пятисот дворов имели виноградники. А из этих тридцати всего двое имели по полгектара европейского винограда. Его называли «французский», потому что привитые саженцы были привезены из Франции. Такой виноград был только у моего отца и у Бурлаки. Они через дом от нас жили.

У нас в семье было заведено выпить стаканчик вина. Хоть каждый день, но мы в основном производили вино на продажу. Причём, по бутылкам отец не продавал. Только оптом торговал. Рядом с нами, в пятнадцати километрах, находятся Маркулешты, тогда это было еврейское местечко, и евреи оттуда прекрасно знали, кто какое вино делает. Поэтому приезжали осенью и заказывали целыми бочками на 350 литров: «Мне Алиготе!» – «А мне бочку европейской смеси!» – «А мне бочку каберне!» Уже в августе давали задаток, а потом приезжали забирать. Обычно заказ забирали в октябре на Святого Дмитрия. Как раз в эти же дни у нас в селе праздновали храм (день села).

Кстати, у нас в селе евреи не проживали, только на время поселялись. Допустим, приехал еврей, договорился с кем-то, арендовал дом, и открывал в нём шинкарню (что-то вроде рюмочной-закусочной – прим.ред). Год-два пробыл, уходил, потом кто-то другой появлялся. А постоянных жителей у нас не было.

Но в войну вы знали, что евреев преследуют?

Конечно, слухи доходили, что за ними охотятся, расстреливают. Кто-то съездил на базар во Флорешты, кто-то в Бельцы, там что-то услышали и в селе рассказывали. В Маркулештах даже целое гетто устроили. Оцепили территорию колючей проволокой, правда, евреям разрешали заниматься обменом. Помню, что у нас женщины ходили туда, выменивали продукты на одежду. Знаю, что судьба этого гетто была трагической.

А вот допустим, голод 1932-33 годов как-то коснулся вашего села?

Насколько я знаю, нет. Зато я могу рассказать про голод 1945-46 годов. Нас бог миловал. Наше счастье, что село расположено вдоль речки и на берегу всегда хорошо росли овощные культуры: свекла, капуста и прочее. Так что в селе у нас никто от голода не умер. Даже дистрофиков не было. Наоборот, село было наводнено попрошайками. Постоянно ходили какие-то люди, сельчане им что-то давали, делились последним.

В школе вы при румынах учились?

Мне так повезло, что я два года учился в 1-м классе. При румынах только закончил 1-й класс, тут в 40-м году пришла советская власть. Такая радость – на русском языке учиться… Ведь при румынах детей можно было учить только на румынском. Но село-то у нас украинское, дома, между собой все говорили по-украински. Людей, конечно, это задевало. Помню, отец что-то такое говорил…

Я в семье был самым младшим. У меня были четыре сестры и брат, все они учились в школе. Брат Иван был очень способным к учебе, но из-за войны всего четыре класса окончил. Он был 1926 г.р. и после освобождения в 1944 году его сразу призвали. Под Кенигсбергом был тяжело ранен и вернулся домой инвалидом 2-й группы. Так что если бы не война, то и брат бы получил образование. Отец готов был платить, хотя из села в среднюю платную школу поступали единицы. Двое из села выбились в служащих при мэрии. Просто война поломала всё… 

Бабушка, отец и сестры (май 1940 г.)

Так что благодаря старшим сёстрам и брату я уже с пяти лет читал, и когда пришёл в первый класс, был, что называется настоящим учеником. Уже мог по-румынски говорить, многие стихотворения до сих пор помню. А остальные ребята совсем ничего не знали по-румынски. Их румынизировали на моих глазах. Ведь для национальных меньшинств не предусматривалось ни адаптированных учебников, ни словарей, ни послаблений. В первом классе к концу года все читали букварь, но содержания текстов не понимали, слова искажали. И только к четвертому классу все уже свободно изъяснялись.

Многие ветераны вспоминают, что в румынских школах была очень строгая дисциплина.

Можно было и по ладоням получить линейкой, таковы были принципы дидактики. Первый учитель у меня был очень молоденький румын из Олтении – Александр Попеску. Симпатичный такой, чёрненький, прекрасно играл на скрипке. Во 2-м классе, это уже в войну, учителем стал Стойко. Но он всего год побыл и умчался. Потом был Игнатюк – местный, из соседнего села. А в четвёртом пришла какая-то разведённая жена попа. Придурковатая такая, бесноватая, вот та лупила, чем попало…

Помните, как в вашем селе встретили приход Красной Армии в июне 1940 года?

Это очень интересный день… От нас до Флорешт километров десять, там стоял румынский полк. И когда Советский Союз поставил Румынии ультиматум убраться, я не знаю точно, 28-го это было или 29-го, но помню только одно. Вдруг в нашем селе появляется колонна румынской части. Одного до сих пор не пойму, чего они шли по таким задворкам? Впереди на лошадях два офицера, за ними тянется пешая колонна, а в самом конце как обычно – обоз. Но только они вышли из нашего села и зашли в Драганешты, там их встретили два советских танка и всех разоружили. Всё оружие, что у них было, сбросили на обочину. Всё содержимое повозок приказали вывалить туда же, но лошадей и повозки ездовые могли забрать. Что там началось… Как оттуда тащили это оружие… Потом приехала группа советских военных, и две недели собирали по селу, то что люди там себе набрали. Но я предполагаю, что их разоружили только потому, что они опоздали с уходом в установленное время.

Помню к нам пришли двое в военной форме и сельский активист. Тот, что был в синих галифе, заявил: «Есть сведения, что у вас имеется револьвер и двуствольное ружьё, но согласно закону это оружие должно быть сдано!» Разумеется, и ружьё и наган отец тут же передал второму военному. Гости собрались уходить, но тут отец попросил документы об изъятии оружия, чему старший немало удивился. Даже чего-то замешкался. Отец преподнёс ему школьную тетрадь, ручку и чернильницу: «Пишите, кто вы и на каком основании изъяли оружие. Откуда я знаю, что за этим оружием не придут ещё и другие? И, пожалуйста, укажите номера револьвера и ружья». В итоге старший выписал расписку.

И только на второй день, ночью, без всяких встреч и митингов по селу прошли части Красной Армии. Причём это были моторизованные части, пеших красноармейцев не было. А уже всего через неделю, в соседнем селе Пражила появился полевой аэродром. Два раза в неделю лётчики устраивали воздушные «шоу» - показывали в небе фигуры высшего пилотажа. Это было захватывающее зрелище.

А люди, ваши родители, например, как это восприняли?

В нашем селе никаких казусов не было. А вот в Старой Сынжере, будущем райцентре, произошло следующее: мужик, в своё время служивший в царской армии, когда в центре села остановились советские танки, на глазах своих односельчан поцеловал один танк и заявил: «Радуйтесь, к нам вернулась счастливая жизнь!» За этот поступок он потом в войну провёл в румынском лагере шесть месяцев – «для прочищения мозгов»…

А у нас в центре села тогда организовали митинг. Приехали представители из Молдавской АССР, выступали, всё село кричало «Ура!» Воссоединение для украинцев, естественно, стало большой радостью. На этом же митинге избрали сельский совет. Председателем назначили Полищука, которого привезли откуда-то. Избрали ему заместителя, членов исполкома – человек десять-пятнадцать. Когда люди расходились, живо обсуждали: «Бачишь шо е советска власть…» Но уже через год началась война.

22-е июня помните?

Весть о войне пришла в село с неба. В тот день в небе над селом четыре немецких истребителя атаковали четыре советских двухмоторных самолёта. С невероятным рёвом моторов, с очередями пулемётов, как осы вокруг своей жертвы, истребители атаковали бомбардировщиков. Один загорелся и начал падать. Но экипаж, четыре человека, на парашютах приземлились благополучно. В это время откуда-то снизу взмыли вверх два советских истребителя. Они сразу атаковали немецкие самолёты, лётчики которых так увлеклись охотой на бомбардировщиков, что попали под трассы пуль краснозвёздных истребителей. Два задымили, повернули на запад и ушли. Советские истребители как внезапно появились, так и исчезли на бреющем полёте. Весь воздушный бой длился буквально несколько минут.

На месте падения бомбардировщика в небо поднялся столб чёрного дыма. И мальчишки и взрослые помчались к месту катастрофы. Я видел лётчиков, они уточнили маршрут и подались в сторону Кэпрешть, где проходила шоссейная дорога. К этому месту сбежались люди из трёх сёл, однако никто не приближался к пожарищу, поскольку лётчики предупредили, что могут взорваться боеприпасы. Люди постарше ещё долго ходили к месту падения самолёта за дюралевой обшивкой. Из неё умельцы делали гребешки и расчёски.

Ещё одним известием о войне стали листовки, которые видимо, сбросили ночью. Они упали на поле в километре от села. Листовки призывали красноармейцев кончать с политруками, бросить оружие и сдаваться в плен. А жителям рекомендовали рассчитаться с коммунистами, комсомольцами и предателями, содействовать победоносной немецкой армии. Я не помню, чтобы люди эти листовки прилюдно читали, но их содержание обсуждали.

Есть и горькое воспоминание о начале войны. Отец в селе выделялся своими лошадьми и шарабаном (легкая, открытая повозка – прим.ред.), сделанной немецкими кузнецами из колонии Валя Норокулуй (единственная немецкая колония на севере Бессарабии). Получив предписание из военкомата, отец отправился в райцентр и вернулся только с кнутом. Лошадей и повозку реквизировали.

Уже много лет спустя, детально изучая историю Молдавии, я установил, что те части 9-й Армии, которые разгружались на станции Рыбница, и напрямую, по просёлочным дорогам шли к границе на реке Прут, проходили через нашу Николаевку. Я помню как дня три днём и ночью следовали эти колонны. А свидетельством тому, что на границе идут упорные бои, был обратный поток «полуторок», гружёных ранеными. Машины останавливались в центре села буквально на три минуты. К ним сбегались женщины с водой, с молоком, чистыми полотенцами. Мужчины рубили крупные ветки деревьев, чтобы сделать какую-то тень в кузове. Помню, одна сестричка не замолкала: «Родненькие, терпите, уже едем! О господи, - обращаясь к селянам, - хоть бы не было налёта…»

Осталось в памяти и 3-е июля. К этому времени передвижение войск уже прекратилось. С утра военные оповестили жителей, что в полдень в центре села у сельсовета по радио будет транслироваться речь товарища Сталина. Собрались и стар и млад. Офицер, взглянув на часы, сказал: «Товарищи, сейчас начнётся!» Зашипели репродукторы, и диктор объявил: «Работают все радиостанции Советского Союза! Передаем речь Председателя Государственного Комитета Обороны товарища Сталина». После громогласного объявления диктора раздался тихий спокойный голос: «Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! К вам обращаюсь я, друзья мои…» Стояла мёртвая тишина, никто не шевелился...

По толпе прошло волнение и вздохи. Ведь многие из присутствовавших, всего год тому назад в результате советской аграрной реформы, получили наделы земли, принадлежавшей бежавшему в Румынию помещику. И это был не просто помещик, а сын того самого, что в 1918 году стал инициатором расстрела 16 крестьян в соседнем селе Драганешты. Очевидцы рассказывали, что жертвы казни стояли выстроенные вдоль забора, но румынские солдаты не повиновались команде офицера и не стали стрелять. И тогда взбешённый помещик выхватил винтовку из рук солдата, и лично застрелил крайнего справа. Только после этого солдаты исполнили приказ офицера… Так что крестьяне представляли, перед кем им предстоит держать ответ, тем более в июне 40-го они получили наделы с урожаем.

Когда трансляция закончилась, какой-то командир Красной Армии обратился к селянам с разъяснением сложившейся ситуации. В толпе не умолкая, заливаясь слезами, стояла пожилая женщина, потерявшая в I-ю Мировую отца и мужа. – «Горе это, люди добрые, горе!», причитала старуха. Командир обратился к ней: «Гражданка, не надо сеять панику! Возьмите себя в руки! Помогите ей!» Соседи окружили старуху и увели её. Расходились не сразу. Шёл обмен мнениями.

К офицеру подошла сельский фельдшер, присланная в село в сентябре 1940 года, и попросила взять её с собой – как добровольца. Взяли. Как впоследствии стало известно, она прошла всю войну и осталась жить в родной Одессе.

На следующий день та же машина, проезжая по селу, распространила речь Сталина в виде листовки. Начиналась она с эпиграфа «Все наши силы на поддержку нашей героической Красной Армии, нашего славного Красного Флота! Все силы народа – на разгром врага! Вперёд за нашу Победу!»

Но, несмотря на героическое противостояние агрессору на Пруту, исход боевых действий был предопределён прорывом противника на севере Молдавии. 2-го июля три румынские армии и 11-я немецкая перешли в наступление и уже 9-го июля немецкие части вошли в Бельцы. Прекратилось передвижение войск, наступила тревожная тишина… Утром в центре села появились два советских кавалериста. Они остановились возле всё ещё работающего сельского буфета, отведали ликёра и ускакали в соседние Драганешты. Там же, по рассказам очевидцев, они уничтожили мотоциклетный расчёт немецкой разведки. После этого спокойно, но уже на мотоцикле с коляской, с привязанными к нему лошадьми, возвращались в расположение своего подразделения. Ещё раз зашли в буфет, один из них пошутил: «Закрывай свою шарманку, скоро здесь будут немцы!», и уехали.

Потеряв в Драганештах мотоциклетный экипаж, немцы не пошли напрямую в Николаевку, а изменили маршрут и пошли на северо-восток – на Александрены. Видимо почуяв опасность, они предоставили возможность отличиться румынскому подразделению.

Уже к полудню по дороге из Драганешт показалась колонна, с виду весьма внушительная. Кто-то высказал предположение, что это целый батальон. Издалека, по цвету формы, было видно, что это румынские войска. Наблюдавшие за движением батальона остались на перекрёстке, выполнявшего роль сельской площади, до прихода колонны. Идущий впереди офицер средних лет, высокого роста, поднял руку вверх. Движение приостановилось. Сделав шаг вперёд, он спросил, есть ли среди присутствующих знающие румынский язык? Что свидетельствовало о том, что капитан осведомлён, что село не румыноязычное. Толпа безмолвствовала. Вперёд вышел мош (дед) Штефан – обукраинившийся молдаван Штефан Белоус. Офицер подозвал его к себе поближе, и стоя вполоборота к толпе, стал давать какие-то указания. Мош Штефан обратился к толпе: «Господин офицер требует, чтобы все разошлись, и созвали сюда как можно больше людей!» Но это была только первая часть указаний. Вторая состояла в том, чтобы встретить «освободителей» с иконой и хлебом. Мош Штефан засуетился, стал обращаться к женщинам, но как потом выяснилось, не могли найти целую буханку хлеба. Офицер нервничал, а мош Штефан ещё больше сгорбился, волновался.

Глядя на прибывшее воинство, читались мысли крестьян. У сельских жителей, которые всего год назад провожали эту же румынскую армию по этой дороге, только в обратном направлении, наступило своего рода прозрение. Опять румыны здесь, с оружием, готовые в любую минуту всё предать огню и мечу… Ну как не верить во всесилие наших «братьев», опять несущих нам «освобождение»… Всего за год с 28-го июня произошло столько событий. Был мирным путём разрешён Бессарабский вопрос. Молдавский народ объединился в единое молдавское государство - Молдавскую Советскую Республику. Традиции молдаван и других народов края были взяты под защиту государства. Был положен конец государственной политике дискриминации по национальному признаку и насильственной румынизации. А теперь они опять здесь! Ждут имитации «торжественной» встречи… Наконец принесли буханку хлеба и икону Божьей Матери. Но вышла задержка с рушником, принесли и его…

Всё это время воинство оставалось на месте. Никто не продвигался, сохраняя какое-то расстояние между подразделениями. Возле каждого взад-вперёд прохаживались офицеры. Но стояла июльская жара, и суконное обмундирование было как индивидуальная душегубка. Благо стояли в тени деревьев. Никто не садился, сняли только каски. Оружие держали в позиции «к ноге». Держали себя строго, даже с мальчишками не разговаривали. Особо назойливым отвечали коротко: «Cataţi de trebă!» (пошли отсюда!) Видимо антисоветская пропаганда среди румынских солдат была основательной, и они соблюдали все наставления относительно обращения с населением, побывавшим под большевиками. Наконец, когда всё было готово, офицер подал знак, и мош Штефан с хлебом и женщина с иконой подошли к нему.

Он сделал всё, что положено по христианским обычаям, снял каску и обратился к крестьянам с речью. Представился капитаном – командиром этого подразделения. Указав на вмятину на каске, объяснил, что это дело рук «unui lunetist bolşevic» (советского снайпера - рум.яз.) Всем стало ясно, что это за вмятина, но никто не ведал, что означает слово lunetist (снайпер – рум.яз.) Он поздравил собравшихся с освобождением от большевистского рабства, выразил уверенность в скорой победе немецкой армии и её союзников. И завершил речь словами «С нами бог!» Глядя на всех перекрестился. Толпа безмолвствовала, никто не пошевелился. Капитан сурово посмотрел на моша Штефана: «Они что, язычники?» - «Перекреститесь!» - взвыл мош Штефан. А капитан, как ни в чём ни бывало, сложил три пальца и поднёс руку ко лбу и громко по-румынски сказал: «Во имя отца, сына и святого духа!» В толпе тоже перекрестились. Уважили…

Стоя на этом мероприятии, селяне старшего поколения осознавали, что румынская армия пришла уже во второй раз. Только в 1918 году нашествие происходило по-другому, без линии фронта. Хотя где-то и шли бои, в городах, вдоль железной дороги. Теперь же всё по-другому. Войска в полной боевой выкладке движутся навстречу противнику…

Тогда в 1918 году беда обошла село стороной. Это в соседнем селе «освободители» принародно, в присутствии священника, расстреляли 16 крестьян «за посягательство на имущество помещика под большевистскими лозунгами…» Не трудно было догадаться, с чем они пришли в этот раз. Капитан вполголоса спросил у моша Штефана: «Есть ли в селе цыгане и евреи?» Таковых не было.

Наконец, колонна двинулась в путь. В самом её конце лошади тянули две пушки малого калибра. Сельский балагур и весельчак мош Сизон, глядя на отставшего ковыляющего солдата, пошутил по-молдавски: «Не жарко ли тебе молодец?» В ответ солдат спросил: «Далеко ли до Москвы?» На что мош Сизон улыбаясь, ответил: «Недалеко. Для тебя километра три-четыре». Впоследствии этот диалог стал достоянием всего села, и превратился в шутку для обозначения безнадёжной затеи. И как оказалось, шутка моша Сизона стала пророческой. Этот солдат и в самом деле не дошёл до Москвы…

Плетясь в хвосте колонны, на краю села, он вдруг решил побираться. Видимо здорово проголодался. И когда он вышел из ворот крестьянского двора с крынкой молока в руке, на улице его уже ждали кавалеристы Красной Армии. Один из них скомандовал ему: «Стой! Что это у тебя?» Солдат ответил: «Lapte!» (молоко – рум.яз.) Взяв из рук попрошайки крынку, красноармеец удивился: «Какие лапти? Это же молоко!» В этот момент румын развернулся и кинулся наутёк. Ему кричали остановиться, но он продолжал бежать и его застрелили… Случилось это ровно через три километра от того места, где состоялся их диалог с мошем Сизоном. Это была первая жертва батальона…

Колонна дошла до соседнего села Сербешты. Там остановилась, кое-как окопалась. Перед закатом жители левобережной улицы (село расположено на речке Солонец и состоит из двух улиц), откуда, хорошо просматривался холм, стали свидетелями обстрела группы кавалеристов, передвигавшихся по склону холма в направлении леса. Но выпустив добрый десяток снарядов, никого не поразили. Главное началось с наступлением ночи…

Под покровом темноты красные кавалеристы вошли на левобережную улицу села. Спешившись, незаметно подобрались к румынской позиции. Рассказывали, что атаковали противника без стрельбы. Рубили саблями, и только затем в ход пошли пулемёты, расположенные в низине. Оттуда хорошо просматривался горизонт и передвижение людей. Несчастные бежали по селу. Один, убегая в темноте, кричал не своим голосом: «Domnule capitan!» (господин капитан – рум.яз.) Так в июльскую ночь, вдали от главных коммуникаций произошёл скоротечный бой местного значения, в результате чего было уничтожено румынское подразделение. Целую неделю мужики двух сёл рыли могилы…

Но война ушла на восток, и в село в старом составе вернулась администрации коммуны, которая уехала в Румынию в 1940 году.

Кстати, а до 40-го года кто у вас был примаром?

Ты слышал, что у нас сейчас хотят провести административно-территориальную реформу? Так вот, у нас село хоть и на пятьсот дворов, но своей примэрии не было. Примэрия находилась в соседнем молдавском селе Драганешты, потому что в одну коммуну объединили сразу семь окрестных сёл. Там тебе и примар, и служащие, и жандармский пост. Вот и сейчас хотят также сделать.

До 1940 года примарями были разные люди. С самого начала – с 18-го года, конечно, назначали румын. Почему знаю, потому что в Румынии был такой знаменитый поэт Адриан Пэунеску, которого многие румыны считали придворным поэтом Чаушеску. За то, что он его сильно восхвалял. Так вот он родился в Копаченах, это большое село недалеко от нас, и там его отец был примаром. И как-то в конце 80-х годов, он решил приехать на родину, но на границе его не пустили. Так он устроил скандал, кричал: «Я бессарабец! Я родился в Копаченах! Ну, ничего. Вот скоро я приеду, так на столбах вас перевешаю…»

В общем, хотя румынские власти и делали хвастливые заявления, что они вернулись домой, что всё будет также как до июня 1940 года, однако всё стало по-другому. Национальные меньшинства были лишены гражданских прав. Оккупационные власти развернули кампанию по подготовке к выселению за пределы края русских, украинцев, гагаузов, болгар. Спешно осуществляли детальную подворную перепись. Причём своих намерений не скрывали. Только место предстоящего переселения держали в тайне. Готовились к раздаче отличившимся на фронте солдатам домов с земельными наделами. И только поражение под Сталинградом умерило аппетиты «преобразователей». Но всё это ещё более обострило отношения национальных меньшинств края с властями. Посыпались обвинения в распространении листовок, в укрывательстве советских парашютистов, в распространении враждебных режиму слухов. А положение на фронте становилось всё хуже и хуже, чему радовались все жители края независимо от национальности.

Мне один ветеран рассказывал, что до 1940 года по сравнению с румынами молдаване считались людьми 2-го сорта, русские, украинцы, болгары и прочие – 3-го, а евреи вообще 10-го.

Я могу говорить только то, что лично видел. Как только в 1941 году Румыния вступила сюда, сразу было заявлено, что немцы - это арийцы, т.е. высшая раса, а румыны - это потомки римлян, т.е. тоже голубых кровей. В Бессарабии – в исторически сложившемся многонациональном крае, украинцы, русские, гагаузы, болгары и прочие народности на самом деле стали второсортным населением. Они усвоили, что первосортными объявлялись те, кто был причислен к «romaetnică». Чем не нацизм? Житель нашего села даже не имел права открыть в своём селе корчму. Это заведение у нас содержал крестьянин из села Драганешты. А жители Николаевки были лишены гражданских прав. Они не принимали участия в выборах, их даже не призывали в армию. Но не подумайте, что они кайфовали. Их постоянно привлекали к различным работам. Например, все железные дороги, которые были построены в Румынии во время войны, Крайова – Китила, Констанца – Джюрджю, Констанца – Галац, и прочие ветки, были построены бессарабцами. У нас в селе всех мужчин, начиная с 1925 года и старше, мобилизовывали на шесть месяцев. Они там полгода вкалывают, потом их заменяют на других, вот такой круговорот. И когда в 44-м пришла Красная Армия, их призывали по месту нахождения. Поэтому многие так и не вернулись из Румынии, сразу попали в армию, а потом пришли похоронки…

Когда ваше село освободили?

В марте 44-го через село в распутицу прошли немецкие войска. На этот раз с востока на запад. Вид у них был удручающий. И вдруг с холма вниз двинулась конница. В селе ещё были свежи воспоминания о действиях советских кавалеристов, разбивших румынский батальон под соседним селом Сербешты. И, услышав на улице русскую речь, баба Матрёна схватила буханку хлеба, рушник и кинулась на улицу. Видимо чувствовала за собой грех, что по требованию румынского капитана принесла икону для встречи «освободителей». Но кавалеристы оказались в немецкой форме… И один из них её по-русски спрашивает: «Ты куда это, старая, собралась с хлебом и рушником?» Баба безмолвствовала… - «Лучше вернись в дом, а то повиснешь на том дереве! Собери поесть и моли бога, что попала на меня!» Это оказались власовцы, державшие путь в никуда, в надежде подальше уйти от своих грехов… На наше счастье в селе они не задержались. Покормили лошадей прямо на улице, и никого ни о чём не спрашивая, ушли.

Освободители пришли внезапно. Ими оказались пограничники, продвигавшиеся к месту службы на Пруту. А в ту ночь начался обильный снегопад с вьюгой, и к утру всё замело. Старшим у пограничников был майор. На все уговоры остаться в селе хотя бы на сутки, поскольку вьюга не унималась, отказался. Тогда собралось несколько десятков мужиков с лопатами, и проводили пограничников в путь. И хотя торжественная встреча не состоялась, но все понимали, что началась новая жизнь. Мне запомнилось, что мужики постарше, служившие в царской армии, детально расспрашивали майора о погонах, о званиях. Объяснения майора поняли. Стоявший рядом офицер с тремя звёздочками на погонах – это не поручик, а старший лейтенант.

Это была пора успешного наступления Красной Армии. 18-го марта части 2-го Украинского фронта форсировали Днестр, и освободили 40 населённых пунктов, в том числе уездный город Сороки, ставший временной столицей республики. 24-го марта были освобождены Флорешты, а 26-го марта Бельцы. В этот же день части 2-го Украинского фронта вышли к государственной границе Советского Союза с королевской Румынией – реке Прут. А к середине апреля вышли на рубеж Пашканы – район севернее Ясс – Оргеев – Дубоссары, и 6-го мая по приказу Главнокомандующего перешли к обороне.

Село преобразилось. На улице стали собираться жители, обменивались новостями, обсуждали текущие дела. Появились представители районной администрации. В селе учредили сельский совет. С апреля по август шла подготовка к Ясско-Кишинёвской операции. Из прифронтовой полосы было эвакуировано всё население. За счёт беженцев население Николаевки удвоилось. Новшества следовали одно за другим. В округе села появились сразу три полевых аэродрома: Пражила (Маркулешты), Кашунка и Николаевка. На первых двух базировались штурмовики, а у нас истребители. Строители аэродрома призвали на помощь жителей села. Пришло человек двести с сапами (тяпками) и лопатами. Работа кипела: равняли будущую взлётную полосу. Вдруг в полдень со стороны села на бреющем полёте к аэродрому подобрались два «мессершмидта». Совершили две атаки и повредили оба самолета, стоявших на аэродроме. Один сгорел дотла, а другой был изрешечен пулями. Но из людей никто не пострадал.

Аэродром был оборудован в считанные дни. Вдоль взлётной полосы были вырыты ямы и сооружены брустверы-насыпи. В них самолёты оставались защищёнными от бомбардировок и пулемётного обстрела с воздуха. Штаб и прочие службы располагались в оборудованных брёвнами землянках и палатках. Лётчиков расселили по квартирам в центре села. Каждое утро и вечером их привозили и увозили. Уже через короткое время сельские мальчишки знали их всех по именам. Мы выходили на упомянутый перекрёсток, откуда аэродром был виден как на ладони. Часто провожали в боевые вылеты своих знакомых лётчиков. Быстро усвоили соотношение штурмовиков и истребителей. Если с соседних аэродромов поднимались в воздух по 12 штурмовиков, то в это время у нас взлетали шесть истребителей. Примерно через два часа считали вернувшихся. Бывали случаи, возвращались не все. Тогда возле палатки «красный уголок» на стол выставлялся стакан с водкой, фотографии, награды погибшего. Всё это было печально…

Запомнилось, что в левой шеренге, вторым с краю, стоял самолёт с окрашенным в красный цвет носом. На фюзеляже было много звёздочек по количеству сбитых самолетов и большая надпись «Герой Советского Союза Сергей Луганский». (К июлю 1944 года Луганский Сергей Данилович стал дважды Героем Советского Союза и был назначен командиром 152-го ГИАП. Всего за годы войны гвардии майор Луганский С.Д. совершил 390 боевых вылетов, в которых сбил 35 самолетов противника - http://soviet-aces-1936-53.ru/abc/l/lugansky.htm) 

Сергей Луганский

Но самого лётчика в селе никто не видел, видимо он жил на аэродроме. Но не о Сергее Луганском говорили в селе, а о Славике-оружейнике, родом из Москвы. Это был друг всех пацанов, который называл нас не иначе как пионерами. Мы, пятеро 12-летних мальчишек были постоянными завсегдатаями на аэродроме. У красного уголка устраивались встречи со Славиком. Он читал нам дивизионную газету, рассказывал о Москве, Красной площади, о метро. Нашему восхищению не было предела. Он и так был нашим другом, кумиром, но после одного случая стал нашим героем.

На аэродроме помимо прочих стоял одинокий двухмоторный самолёт, говаривали большого начальника авиаторов. Однажды на восходе солнца Славик заряжал в нём крупнокалиберный турельный пулемёт, и вдруг увидел, что над ним развернулся и взял курс на взлётную полосу немецкий истребитель - охотник-одиночка. Славик моментально сориентировался и выпустил по нему длинную очередь. Как потом выяснилось, пуля поразила лётчика, самолёт пронесся над аэродромом и упал на брюхо в поле, погнув только пропеллер. Люди в поле выходили рано, и, увидев падение немецкого самолёта, бросились к нему. Чтобы сдержать любопытных Славик дал заградительную очередь. И так пару раз, пока летучка с аэродрома не помчалась к месту падения.

За это Славик был премирован двумя отрезами по 10 метров: материи цвета хаки и парашютной ткани, а также 10-дневным отпуском. По возвращении, пацаны бурно приветствовали своего «вожатого», у которого на груди красовалась медаль «За боевые заслуги». Однако вскоре наступило разочарование. Как окончившего десятилетку Славика отправили в авиационное училище в город Фрунзе.

А к нам часто подходил майор – замполит полка. Он расспрашивал о жизни села в период оккупации. Меня, как самого знающего молдавский язык, он брал в поездки в соседние села Драганешты и Рэдоайя. Там он проводил беседы с руководством села, договаривался о снабжении.

В начале апреля как-то незаметно в селе расположились воинские подразделения тылового обеспечения: автобат, медсанбат, узел связи, снабженческие службы, склады. Сельские сады оказались хорошим местом маскировки.

К линии фронта двигалось новое пополнение из Казахстана и Алтая, их распределяли по домам на ночлег. На воротах или дверях заранее были прикреплены таблички с цифрами – сколько людей можно определить на постой.

К августу уже чувствовалась какая-то перемена. Об этом говорила интенсивность передвижения вспомогательной техники – бульдозеров, скреперов, экскаваторов и ещё много непонятного. И вдруг, это было уже в 20-х числах августа, в течение ночи все ушли. Началась Ясско-Кишиневская операция…

Но за три месяца пребывания у нас военных, село заметно преобразилось. Первый раз в истории села главную улицу разровняли грейдером. Появились большие панно на тему войны. Оборудовали два кинотеатра: дневной – во вместительном сарае, и вечерний – в большом дворе. Часто устраивались концерты. Выступали артисты театров, филармоний, самодеятельности. Именно тогда я впервые услышал знаменитые песни: «Огонёк», «Тёмная ночь», «Синий платочек», «В далёкий край товарищ улетает». За всю историю села оно не слышало и не видело ничего подобного. Выступали артисты самых разных жанров: и сцены из оперетт, и квартеты, дуэты, сольные номера, даже балетные танцы. Сейчас это покажется смешным, но артисты балета танцевали под аккомпанемент баяна. Запомнился молдаванин цимбалист. И где они его только взяли? Люди называли его Цыганковым. Что он вытворял на цимбалах, это что-то потрясающее…

Но особенно запечатлелось в памяти выступление сестёр Федоровых. Об их выступлении было объявлено заранее. В одном дворе поставили рядом два грузовика, опустили борта, в кузове постелили ковёр. Певицы взошли на эту импровизированную сцену. Их было четыре, младшей лет пятнадцать, а старшей уже под тридцать. Все белокурые, в красивых сарафанах.

Пели без аккомпанемента, но боже, как они пели!!! Как чередовались и переливались их голоса, сливаясь в чудесное звучание 4-голосого аккорда. Какое счастье было увидеть и услышать подобное… Как только они окончили своё выступление, началось что-то невообразимое. На концерт собрались и солдатня, и местные, и все аплодируют, аплодируют и не заканчивают. Овации не смолкали минут пять, пока вдруг среди зрителей не поднялась начальник медсанбата. Полная такая женщина - полковник медслужбы, которую в селе уже все знали. На ремне у неё висела миниатюрная кобура, из неё она достала свою «мухобойку» и несколько раз выстрелила в воздух – пах-пах-пах… Только тогда люди стали расходиться. Последними уходили ходячие раненые. До медсанбата было не более 150 метров.

Вспоминая эти эпизоды, я не перестаю восхищаться. Это ж сколько надо было потратить сил и энергии, чтобы организовать для солдат такой досуг. А политуправление, организующее эти мероприятия, делало всё, чтобы привлечь на концерты, киносеансы и танцы, и местное население. За эти три месяца пребывания войск в селе, мальчишки 10-15 лет прошли курс обучения в объёме «кадетского корпуса». Скольких научили играть на балалайке, какие распевали частушки, ну и, конечно, курили все поголовно…

Ещё такой момент. На эти концерты весь личный состав приходил при наградах. Это производило неизгладимое впечатление. В селе все знали весельчака-почтальона Ваську, но когда он появился на концерте – все ахнули. На его груди сверкал целый иконостас. Помимо ордена «Красной Звезды» и семи медалей была ещё нашивка с двумя ленточками: жёлтого и красного цвета. Что свидетельствовало о двух ранениях: жёлтое – тяжёлое, красное – лёгкое. Вот по какой причине отважный разведчик Василий Рыжов был списан в техническую часть и зачислен в почтальоны.

Но в одну ночь все эти подразделения, кроме медсанбата, ушли на передовую. Стало непривычно пусто. Напоминанием о пребывании солдат осталась одежда. В военную форму были одеты все селяне от мала до велика. В сентябре 44-го мы пошли в школу в пилотках и гимнастёрках.

А в селе налаживалась новая жизнь, начало которой было положено 28-го июня 1940 года. В село зачастили начальники разного масштаба. Началась работа по проведению аграрной реформы. Открыли школу, появились три учителя. Но главной инстанцией в селе стал военкомат, в котором организовали призыв на военную службу. Всего из села было призвано 386 человек. Как потом выяснилось, сражались они честно и геройски на всех фронтах войны. Брали Кёнигсберг, Вену, Будапешт, освобождали Варшаву, Прагу, штурмовали Берлин.

Начались дни ожидания почты. Ритуал вручения писем был своеобразен. Сформировался даже целый ритуал. Почтальон к нашему сельсовету приходил из Драганешт, там располагалось почтовое отделение. Обычно приходил часам к четырём, и передавал сумку с письмами секретарю сельсовета. По его вызову на крыльцо поднимались два хлопчика. Он по очереди передавал им письмо, а они громко выкрикивали адресат. Люди очень радовались письмам. Но получали не только радостные известия. Приходили и похоронки, таковых набралось 99… Для их вручения почтальон с председателем уходили в помещение. И когда заканчивалась раздача писем, на крыльцо выходил председатель. Наступало самое страшное – вручение похоронок. Устанавливалась мертвецкая тишина… Как правило он называл имена женщин, которых приглашал к себе в кабинет. Там начиналось что-то невообразимое: крики, плач, причитания… Бывали случаи, когда адресат получал одновременно и письмо и похоронку… Но бывали и счастливые дни. Улыбающийся председатель выходил на крыльцо и восклицал: «Горе нас миновало!»

Не обошла стороной война и нашу семью. Воевали мужья четырёх сестёр и старший брат. Двое: брат и Михаил – муж младшей сестры, вернулись с фронта инвалидами. Остальные трое – без царапины. Иван и Сергей брали Кенигсберг, Евстафий и Михаил – Варшаву, Евгений – Будапешт. Все имели боевые награды.

(На сайте http://podvignaroda.ru есть наградной лист, по которому командир отделения роты автоматчиков 4-го стрелкового полка 98-й стрелковой дивизии сержант Константинеску Сергей Аурелович 1919 г.р. был награжден медалью «За отвагу»: «22.3.45 в бою за населенный пункт Козино первым ворвался на его окраину, при этом уничтожил 5 немецких солдат, будучи легкораненым не покинул поле боя»).

В Николаевке на кладбище воздвигнут памятник павшим в боях селянам, а в центре села стоит обелиск. Независимо от политической конъюнктуры селяне свято чтут память павших и участников войны, в день победы отдают им почести.

9-е мая помните?

Так получилось, что весть об окончании войны жителям Николаевки привёз я. Рано утром 9-го мая мы с мамой поехали на рынок в Драганешты. Вдруг у рынка остановилась «полуторка», и из кузова представитель из района попросил внимания. Затем, на молдавском и на русском языках, он поведал, что Германия капитулировала - «Война закончилась!» Он предложил людей разойтись по своим сёлам и сообщить это известие в сельсоветы. Я погнал лошадей домой. Проезжая по селу, я кричал во весь голос: «Война кончилась! Конец войне!» Услышав эту новость, председатель сельсовета распорядился поднять белый флаг, пошитый из наволочки, другого не было, и распорядился созвать народ на лужайку. Часам к двум к сельсовету подъехала уже знакомая «полуторка», и представитель района посоветовал снять белый флаг.

Запомнил навсегда, и как моя учительница Анна Федосеевна, стоя в сторонке, горько рыдала. Мы знали, что её муж погиб на фронте…

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

У нас в селе работала школа-семилетка. Но отец мой не был доволен уровнем преподавания в ней, поэтому отвёз меня в Бельцы и устроил в среднюю железнодорожную школу. Время было непростое, голодное, и в какой-то момент он решил меня забрать: «Тебя не прокормить в Бельцах…»

Но всё-таки я окончил там 10 классов. И окончил отлично – в аттестате все пятерки. Только по русскому языку – тройка… Уже потом, когда я работал директором школы, вспомнил это, стал анализировать и понял. Ведь в классе у нас училась дочка завуча, и сын начальника железнодорожной станции. Их всё время тянули, спрашивали по заказу, а тут я появился. Какой-то сын колхозного сторожа из деревни. Что с ним делать? На один класс сразу три медалиста это слишком много, наверняка начнут разбираться. Вот меня и «отцепили»… Даже четвёрку не поставили, ведь это серебряная медаль. Но тогда я этого даже не понял, и меня это нисколько не расстроило. С моими знаниями я мог сдать экзамены хоть в небесную канцелярию. Тогда, если приходил абитуриент из города и из села, то они рознились словно десятиклассник и кандидат наук. Ребята из деревни приходили совсем слабенькие. Я же говорил с ними, общался. Только к курсу 4-му они уже подтягивались. В кишинёвском пединституте у нас был преподаватель Фёдор Моисеевич, так он меня просил посещать занятия в молдавской группе, чтобы показать студентам пример, как студент должен вести себя, отвечать, мыслить.

После окончания института меня оставили на кафедре, но поработать там не пришлось. Как раз пришла какая-то женщина и её сразу назначили старшим лаборантом. Я разозлился и уехал в деревню. А там меня уговорили стать директором школы, и я «свисток» согласился…

Вдруг место директора понадобилось кому-то. Оказывается в райком пришёл новый инструктор, а у него жена – учитель биологии. Вот руководство и решило избавиться от меня. Устроили мне повестку в армию, и знаешь, куда я попал служить? Аж в Кушку отправили, и я там отдубасил два года. Но служба получилась очень насыщенная и интересная. Много чего довелось увидеть, узнать, даже за границей удалось побывать. Вначале посетил королевский военный колледж в Кабуле, а потом побывал в служебной командировке в Венгрии.

У Кушкинского креста. (1955 г.)

Демобилизовался в декабре 1956 года, и вновь оказался директором семилетней школы. Затем работал инспектором школ районного отдела народного образования, с часами истории в средней школе. В 1961 году был удостоен звания «Отличник народного образования МССР». В 1963 году стал аспирантом, затем научным сотрудником Института Истории Академии Наук МССР. С 1971 по 2011 год трудился в Молдавском Государственном Университете: доцент, декан факультета, зав.кафедрой.

За годы работы опубликовал 130 научных и публицистических работ, в том числе три учебника, биографическую книгу «Записки историка», принял участие в написании фундаментального труда «История Молдовы» в 3-х томах. В 2002 году был удостоен почётного звания «Заслуженный деятель науки и высшей школы Республики Молдова». 

Бойко П.А.

Окидывая взглядом свой немалый жизненный путь, отдаю себе отчет, что всё чего я достиг в жизни, могло состояться только благодаря советскому «тоталитаризму», при котором при равных возможностях всё достигалось знанием и способностью каждого.