Я родился в 1930-м году. Отец был бригадиром в колхозе, умер в 1939-м. Тогда из удобрений была только органика. Зимой возили навоз на поля. Кучи клали, потом разбрасывали. У него пошли чирьи по телу. Его положили в больницу и очистили кровь. Влили 200 грамм чужой – не тот резус. И он от ошибки врачей умер.
Мы – белорусы. Дед и прадеды были пастухами. На дудке играли, дудари – от них и пошла фамилия. Моя родная деревня – Уборки. Здесь когда-то до революции была большая деревня, Жоровка. Её расселили на десять посёлков. И вот им разные названия придумали.
Мы неплохо жили перед войной: всё было своё, питания хватало. Ходили в школу за 6 километров. Зимой – по снегу. Туда уходили к восьми часам, а приходили в 4 часа дня. И с собой ничего не брали. Только если пару картофелин, сваренных в мундире, возьмёшь… Особенно в войну и после войны, когда стало тяжело – так вообще ходили в лаптях. Мокрый придёшь в школу, высохнешь, пока сидишь на уроках, и – обратно. Ходили с полотняными сумками на ремне. Такие сейчас тоже, между прочим, носим, только там ремней больше всяких.
Отлично помню, когда началась война. Есть Пуховичи, районный городок, а там – красные ворошиловские казармы. В них было расположено две или три дивизии. В воскресенье 22-го начали оттуда идти войска. Шли очень налегке. Максимум с собой – пулемёты. Никакой абсолютно техники. Их путь лежал через нашу деревню. В ней был привал. Когда они ушли – мы, пацаны, ножики находили, собирали. Отсюда – 25 км: там ряд деревень – около них они и заняли оборону. Это было в первый день. Через два дня там был бой, мы слышали. И вот на рубеже Сергеевичи, Русаковичи, Узляны – многих их положили. И по шоссе пошли немцы. Наши отступили, отдельные солдаты шли в лес, некоторые спрашивали, как пробиться. Помню – рассказывали им, как пройти. Один шёл с винтовкой.
- Так вы же в форме, а в полутора километрах шоссейная дорога, а там уже немцы!
- Ничего.
Такой боевой парень, пел песню «Эх, винтовка, бей ты ловко без пощады по врагу. Я тебе, моя винтовка, острой шпагой помогу». Вот он эту песню пел, весёлый такой был…
- Идите в лес – и там собирайтесь.
Но не знаю, что с ними там дальше случилось, куда они пошли. Но они оттуда уже несколько дней отступали.
Немцы – заняли всё. Никакой связи, никакого радио – ничего не было. Всю войну ничего этого не было. Были в оккупации.
Раньше было на огороде – гумно: такой сарай, куда всё складывали. Когда делали колхоз – тоже построили колхозное гумно и туда всё свозили, там молотили. Когда пришли немцы – местные за один день всё растащили, все стены! А внутри – и так уже ничего не было. Это только после войны стало строго: даже за колоски 10 лет давали.
А когда купили корову – нужно было сено. Так у дерюжки четыре угла связываешь – туда сена накладываешь. Может, и 20 кг! А потом берёшь, и – сюда, на плечи: такая «котомка»… и – пошёл. Боялись бригадира, если он увидит. Могли даже за это «загреметь». Даже в кустах, где всё равно пропадёт, жать серпом – и то не разрешалось. А корову нужно было держать, потому что без неё нельзя было выжить. Зимой, когда поднимется метель – так мы всю ночь ходили дёргали сено из скирдов и кормили корову. Метель следы заметала – таким образом выживали.
- Когда людей объединяли в колхозы – недовольство среди них было?
Не помню. Если бы немцы по-хорошему отнеслись – то всё население пошло бы за ними, никакой бы «партизанской зоны» не было. Гитлер на этом здорово проиграл. Гораздо меньше было бы сопротивления. А так – озлобили людей. Все тогда пошли в партизаны.
- Какая была атмосфера?
Никому ничего не говорить. Все были замкнуты, боялись: ночью – партизаны, днём – немцы, полицаи. У нас была такая опасная местность, но как-то удалось выжить.
Влево – были большие леса, там была «партизанская зона», там немцы один или два раза всего были. Партизаны шли на железную дорогу. От нас в шести километрах – Минск-Гомель. И вот партизаны её взрывали. Потом немцы построили большие ДОТы, и туда подойти было трудно. Беспрерывно патрулировали по железной дороге, но всё-таки группы её ходили взрывали…
Все друг друга знали. Помню, была группа Батюка. Остались в окружении, организовали партизанский отряд. У нас было столько партизанских отрядов! Наши все – пошли в партизаны. Взрывали что-нибудь. Тогда им надо было докладывать, что они взорвали, обязательно. Мы, пацаны, собирались и шли вдоль дороги: она была недалеко… и ходили, смотрели, что взорвали, считали вагоны, какая там техника или что-то другое лежит. Обязательно надо было доложить, сколько сброшено вагонов и сколько там всего валяется.
Всё было опасно. Несколько раз попадались, но нас, пацанов, отпускали. Что интересно – один раз партизаны взорвали эшелон, который шёл с Украины в Германию и вёз полные вагоны семечек. Подсолнухи. Эти вагоны были без крыши, насыпные. Оттуда высыпались горы семечек! И немцы тогда – что? Вот предприимчивые! Продавали семечки за сало, за яички. Некоторые «коммерсанты» брали яички, на лошадях поедут, мешков напокупают за мало, а нам уже продавали, возили по деревням – подороже.
Два раза была блокада, в 1943-м и 1944-м годах (а в начале, в 1942-м году – партизаны были не так сильны): немцев почти не было, «партизанская зона» была – в несколько дивизий, партизаны там всё оккупировали! Вот тогда было очень тяжело. И самолёты кружились над лесами, и несколько немецких дивизий было снято с фронта. Тогда партизанам пришлось туго, и многие погибли, когда их всех окружили. Они пошли на прорыв. После него приезжали каратели. Там даже есть такой мемориал; может быть, Вы это слышали?
- Да, безусловно.
В тех местах – хороший гравий, и та дорога называлась «гравейка». А у немцев ещё были чехи, словаки… войска из одних стариков, которые ремонтировали эту дорогу. И оттуда возили гравий. Один чех говорил немножко по-русски. Посадит нас, пацанов – и мы с ним катались.
Рядом была деревушка Нива. Там у одного пацана отец был в партизанах. Мы же всё знали, но не говорили. Они закапывали в огороде взрывчатку. И вот мы с теми нивскими пацанами поругались. А, чтобы нам отомстить, а может быть – не только, чтобы отомстить, а из-за патриотичности – они взяли и около самой нашей деревни подложили небольшую мину.
И надо же так случиться, что именно этот чех, который нас возил, ехал утром за гравием, наехал – и взорвался около нашей деревни. Я это очень хорошо помню. Чех был немного только контужен, остался живой – и потом он ещё ездил. А, как только это случилось, понаехали немцы и чехи. У чешских офицеров была форма – «кофе с молоком», коричневатая, не такая, как у немцев.
Всю деревню согнали, поставили пулемёты. Мы, пацаны, плачем. У нас же только женщины и пацаны были. Приехали на машине два эсэсовца в чёрной форме – и приказали всех расстрелять. А потом вдруг прибыл большой начальник в форме кофейного цвета, и они что-то долго шумели, разговаривали, а потом сели на свои машины и уехали, забрав пулемёты. Так нас не расстреляли, слава богу. Но – стоял под стволом сколько часов. Вот как обошлась выходка пацанов…
- Выяснили, что они подложили?
- Да, мы потом узнали всё это дело.
Много таких интересных случаев было, когда нас и задерживали, но – в конце концов мы оставались живы.
И партизаны были тоже – всякие... Помню, у нас в деревне держали всякую живность: курей, свиней, коров. Коров немцы сразу забрали. Или в 1942-м году летом паслись коровы в поле, у Руденска, километров 8 от нас. А там была база. [Партизанская. – Прим. ред.] Так они пришли – и погнали всё стадо! Пустили две ракеты – типа своим дали понять, что всё в порядке – и наших коров не стало. И курей побрали партизаны.
У нас оставалась хорошая поросная свинья. Боялись, что её заберут, хотели поросят. И вот днём приходит пьяный партизан (кто-то ему, наверное, подсказал) – и хотел её убить и забрать. Они на повозке приехали. Стрельнул вот так, и – не попал, она его сбила с ног – и побежала. Если бы в поле побежала – то удрала бы, и всё было бы нормально. А она побежала в палисадник – и он её убил.
По ту сторону дороги есть деревня – Благодать. В ней нашу свинью партизаны пьянствовали целую неделю, а мы потом с голода пухли. Всякое было…
- А пожаловаться?
- Кому?! Никто даже не помышлял об этом.
Мы сажали картошку. Муку мололи сами, такие жернова делали. [Показывает.] Хлеб и картошка – были. Соли не было. Никакой. Потому – вырабатывали из кожи: вонючая такая, тёмная. Никаких ни докторов, ни больниц. И почти все живы остались, хоть бы что! Ходили – босиком, весной – в лаптях… мокрые, день в школе сидишь – а потом идёшь голодный домой. Достаток – наша молодёжь сейчас тяжелее переносит, чем мы – голод.
Когда немцы пришли – колхозы ликвидировали, лошадей и землю раздали. С соседом на двоих у нас была хорошая лошадь. Партизаны придут ночью – везти их надо. Ну, чтобы лошадь потом забрать – надо было с ними ехать. Ой, сколько по ночам я с ними ездил! Проезжали через дорогу, туда в лес им надо было. Тогда не такая дорога была, а – гравейка: только две машины разминутся. Они там говорят: «Ты езжай на повозке», а сами сзади отстанут метров на 150: на случай, если будет засада. Немцы часто делали засады. Обычно скажут им, что заблудился и не знаешь, как выбраться. Но мне – везло, ни разу не напоролся на засаду. Отвезу их в лес, а потом возвращаюсь обратно. Один раз возвращался – уже день, а что-то случилось – и кругом немцы… но – как-то пропустили, доехал домой.
Потом партизаны начали устанавливать мины по шоссейной дороге. Много мин накладывали. И немцы тогда собирали всех людей вдоль дороги на 2 км. Сгоняли – всех. Цепляли бороны – и люди их тянули. Такое с месяц длилось. Каждый день утром нас выгоняли – и тянем бороны. После этого пропускали немецкие машины. Один раз взорвалось. Была подложена мина – и одному старику оторвало ногу. Больше несчастных случаев не было. А потом и партизаны перестали, стали бороться другими методами.
Вначале немцы были не агрессивные. И был такой Юрка Лухович – в Первую мировую войну воевал, прожил семь лет там в плену, знал немецкий. Как только пришли немцы сюда – он сразу продался им, был их агентом, творил, что хотел. Пошёл старостой. Потом его партизаны убили. У него было две дочери и сын. Через полгода пришли ночью партизаны – и дочерей поубивали. Остался только сын. Мы выгоняли лошадей в ночное – он был с нами. Так и остался живой. В советское время был прапорщиком.
- Дочерей – убили партизаны?!
- Да, потому что они были связаны с немцами.
Много тогда шло военных поодиночке. Два солдатика… переодетые, но – видно, что солдаты. Они должны были пробраться к партизанам. Он узнал, доложил немцам – их схватили. Идут два немца: ручной пулемёт, автомат. На ту сторону этого леса [Показывает.] – там у нас была такая банька. Ведут их. Смеются, разговаривают. Мы, пацаны, идём следом: они нас как-то и не трогали. Поставили ручной пулемёт на ножки… и – наши побежали в лес. Один так спокойно ложится за этот пулемёт… они только отбежали, он – ррраз! И всё. Их обоих убил. Мы тогда так, пацаны, плакали!
Тут в ста километрах был Бобруйский котёл. Неделю – так гремело! Слышно было отлично: такая канонада! И уже наши войска пошли по этой шоссейной дороге. Но откуда-то взялись немецкие «патриоты», трое или двое: поставили на перекрёстке около Веселовского пушку. Наша 45-ка была у них. Так их просто втоптали.
Мы тогда прятались в болоте. Смотрим – идёт немец с ранцем, без оружия. Увидел нас: «Гитлер капут!» И пошёл в сторону Руденска. Я понял. И мы начали вылезать из болота. По шоссейной дороге – идут наши войска! Нас освободили 23 июля. Всё было нормально.
Ещё один интересный случай. Перед самым освобождением наш двухмоторный самолёт летел – и ему не хватило бензина. В лесу упал. Не загорелся: бензина не было, просто свалился на деревья. И, когда немцы ушли, мы там хозяйничали. У каждого пацана – столько оружия! И наши, и немецкие винтовки, автоматы, гранаты... Мы все так ходили, и – долго…
Один прицепил на себя гранату, когда мы шли по лесу. Споткнулся, упал, чека вырвалась – и его разорвало. А второй – у него немецкая граната была с длинной ручкой. Глушил ею рыбу, рвануло – и голову ему оторвало. Так два пацана у нас погибло. И одну женщину убило шальной пулей… вот так пацаны стреляли. Потом приехали из военкомата, всё забрали. Но всё равно – столько было разбросано оружия! Пошёл в лес – нашёл немецкую винтовку. Потом – уже не так.
У нас в деревне был старик, он воевал в Первую мировую. Построит нас – и командует:
- Взвод, пли!!!
И так всё и расстреляли.
Почему я начал рассказывать про самолёт. Из другой деревни пацаны тоже пришли к нему. А мы там всё ломали: приборы, с колёс резину резали на лапти – всё нужно было пацанам. И пришли другие такие же. И – они подняли стрельбу! Мы – залегли. Настоящий бой! От шоссейной дороги – меньше 500 метров, а по ней шли наши войска. Остановились. И рота пошла цепью на нас: что тут за какая-то перестрелка?! А это мы тут войну устроили. У нас опять отобрали всё оружие, уши открутили и уехали. Но этот самолёт мы разобрали – до мелочи. А лётчики остались живы, добрались до партизан. Вот так мы и жили.
- Налог немцам – платили?
Первый и второй год. Сено, помню, отвезли в Руденск. Сдавали зерно. Там собирались со всех деревень, в километр стояли повозки. Немецкие войска снабжались неплохо. Забирали – всё. А в 1943-м, 1944-м годах – ничего не сдавали, это была «партизанская зона». Немцы сюда и не лезли. А у нас в 1943-1944 вообще кушать было нечего. Картошки только хватало. Больше ничего. А так хотелось поесть!
- Что для Вас было лакомством?
Собирали мёрзлую картошку: из неё были вкусные блины. А так – только варёная, печёная картошка. Немножко хлеба: рожь сеяли. Летом – грибы, ягоды.
У меня была бабушка, 102 года прожила, помнила крепостное право, родилась в 1855-м году. Много лука, мака сажала. Была такая деревянная небольшая ступа, макотёр – туда входило воды литра два – и деревянная такая колотушка. Она между ног потрёт этот мак – он белый становится. Нормальный, вкусный. Типа болтушка: как суп, только из семян мака.
Когда нас освободили – тоже ничего не было. Насадили картошку, продавали её, собрали денег. Их у нас тогда тоже не было. В колхозе денег не платили: трудодни. Все ездили в Литву покупать коров. Это – сразу после освобождения. И мы тоже с мамой поехали покупать корову, это было где-то в августе 1944-го года. Приехали в Каунас. Войск наших – полным-полно! Националисты – тоже были. Хотя и наши войска кругом, но ночью националисты могли приходить и убивать. Мы купили корову, несколько дней вели. Корова – это всё! Молоко – это уже можно жить.
- В школу при немцах – ходили?
Я окончил три класса до войны. При немцах была организована школа. Одну зиму была. Только с 1941-го на 1942-й год. Учебников – вообще никаких не было. До сих пор помню некоторые предложения по чистописанию: «Меж бутылков ветру нема где разместися. Аист бродит на болоте, быстро ловит жабки». И помню много стихотворений, которые учил в детстве. Тяга к знаниям была, к труду!
- Церковь – работала?
Нет. У нас церковь была в Пуховичах. До войны никто туда не ходил. Но что интересно – к концу 1941-го года там начали крестить. И нас, пацанов, повезли туда. В семье было три брата. Я – самый старший, потом – Иван и Константин.
- Кого боялись больше: немцев, полицаев, партизан?
Партизан – не боялись. Когда грабили – не пожалуешься, ничего не действовало. Когда я их на лошади подвозил – то видел, что в «партизанской зоне» люди жили лучше, и молоко было. А наша деревня была не в «партизанской зоне», а на её границе. А нас тут и немцы доставали. Была деревня Станки в полутора километрах от нас – так из неё немцы как-то даже из миномёта начали по нашей деревне обстрел вести.
- Детские игры остались во время войны?
Некогда нам было: вкалывали, работали. А зимой – было так. У нас было болото. Когда замерзало – мы туда кол вставляли, и на него надевали колесо, к нему привязывали длинную жердь – чем длиннее, тем лучше – а в самом конце привязывали санки. Крутили – и это было очень интересно.
Коньки делали сами… железных коньков ни у кого не было – делали деревяшку и привязывали проволокой. А летом – кусочек проволоки загнут, и обруч так по улице гоняли. Вот и все игры. Во время войны они оставались, да. Но тогда мы всё время работали, времени было меньше для игр.
Через один дом тут живёт мужик – в нашей деревне жил его дед, Филипп, а его жену звали Ганна. У нас все, у кого были лошади, ездили в Минск работали по расчистке. На немцев. Это 1941-1942-й годы. Так вот, дед Филипп привёз семью евреев, хотел перепрятать и потом отправить к партизанам. Мы никто про это не знали. И вдруг я сделал из берёзы лыжи, чтобы на них покататься. Очень много снега было, чуть не выше крыши. Выхожу, смотрю – около его дома стоят немцы с пулемётом. Видимо, кто-то заложил. Тогда же был расстрел за то, что прятал евреев. Их забрали. А у них было трое детей – Иван, Галя и Сергей. И их забрали, и детей, и этих евреев – и всех повезли в немецкий гарнизон. Этих евреев, Филиппа и Ганну расстреляли, Ивана отправили в Германию, а Галю и Сергея отпустили. И они здесь жили. Потом Сергей женился и живёт здесь. А Иван был в Германии, там женился на украинке. Он уже умер, а жена до сих пор жива. Дети, когда их отпустили, жили у родственников.
Часто, особенно зимой, были карательные операции. Полицаи – очень плохо себя вели, хуже немцев были.
У нас была лошадь на две семьи. Наш сосед работал на шоссейной дороге – и собрался на лошади туда поехать. Из пулемёта полицаи убили и его, и лошадь. Потом на себе пахали, чтобы посадить на огороде: лошадь уже нельзя было достать. Я пошёл жаловаться на полицаев в Руденск. Там стояли чехи, а если бы немцы – меня бы там убили. А чехи меня так внимательно выслушали, я там переночевал, а назавтра отпустили. Но правды не добился.
У длинных обозов – или пулёмет на каждых санях, или так вооружённые полицаи. Они просто всё постоянно прочёсывали. А мы-то сидим, трясёмся, думаем – расстреляют. Нет: походили, всё перерыли – и поехали дальше, никого не тронули. И не один такой случай был.
В нашей деревне полицаев из местных не было: так как не было ни одного мужика, одни женщины. Дворов 15 было в деревне. В радиусе шестисот метров были небольшие посёлки. Один парень был – уехал в Руденск, там был под прикрытием немцев, потом удрал с ними, потом его нашли и судили. Потом, наверное, там и погиб на зоне, назад не вернулся.
Мы вязали здесь веники, мётелки – и носили в Руденск продавать. Хоть копейка: надо же было как-то жить. И вот этот пацан увидел:
- Ага, партизаны! Я вас сдам в полицию!
Мы еле-еле удрали, а так мог бы сдать. И больше в Руденск не ходили, а до того – часто продавали там веники. Хоть пфенниг! Тогда же ходили оккупационные марки. Наши деньги были тоже, но очень обесцененные.
На Свислочи был торфзавод, добывали торф. Теперь там из него делают горный воск. Завод этот – единственный в Союзе был когда-то. Так там был лагерь военнопленных, его охраняли немцы. Интересный момент. Мы туда ходили и немцам носили ягоды, когда летом набирали: выменивали на зажигалки. Были большие проблемы со спичками, да и просто это было очень модно у пацанов. А партизаны сделали налёт на этот лагерь, и перебили охрану. Так некоторые военнопленные ушли – а некоторые не захотели бежать, так и остались в лагере. Не все ушли с партизанами!
Приймаки – были?
В нашей деревне – только один. А в соседних было очень много. Немцами было решено всех их забрать или в полицию, или в лагеря. Так они накануне узнали – и сбежали в лес к партизанам. А так приймаков было очень много. Столько осталось в тылу [Немецком. – Прим. ред.] наших солдат! Три дивизии ж было…
Такая была неразбериха, такой ужас был! Немцы охраняли шоссейную дорогу. Пятьсот метров от неё вырубили лес. То есть вырубало местное население. На дрова для печи брали из того срубленного леса.
Часто летали военные самолёты. Помню шестимоторный немецкий. В Пуховичах был военный аэродром. Наши его строили перед войной. Возили туда гравий. Пацанов до войны катали туда шофера. А во время войны это был уже немецкий аэродром, там базировались истребители. А мы как-то вечером на его краю копали картошку. Вся детвора вышла. Самолёт развернулся – и стал медленно кружить, но не стрелял. Посмотрел только – и улетел.
Блуждающих групп – не видел. Потому что у нас была шоссейная дорога, всё время шли войска. Но в лесу оружия было очень много. Помню, взял немецкую винтовку – и лежал диск от колеса немецкой машины, так я стрельнул в этот диск, пуля пошла по ободу – и уже хотела выйти как раз на меня, но уже силы не хватило, только пробило чуть. Стреляли, сколько хотели.
Банды – были?
Да. Их очень много было. Меня должны были тоже убить. Повезло, остался живой. Бабка, где я жил на квартире, спасла. Говорит:
- Зачем убивать пацана?
В фильме про август 1944-го всё правильно снято.
После войны – было тяжело. Остались два брата, мама и бабушка. Когда купили корову, стало лучше. Работали в колхозе. Мама умерла в 1946-м году, бабушка – в 1957-м.
В 1947-м я поступил в техникум в Марьяногорске: на пчеловода, агроном-пчеловод. Мне нравились заниматься с пчёлами. Учился в техникуме – получал 140 рублей стипендию. Там у нас была столовая – хватало. Правда, я из дома брал картошку, фрукты... Когда окончил техникум, меня направили в Лиду районным агрономом-пчеловодом. Получал 450 рублей: даже на жильё не хватало. Месяца два пробыл – вызывает первый секретарь райкома партии (это было при Сталине, 1950-й год). Говорит:
- Вы – молодой человек, комсомолец. Вступите в партию, окончите институт – пойдёте председателем колхоза.
Весной 1951-го года начали укрупнять колхозы. Из трёх делали один. И меня, молодого, ставят его председателем. Говорю – я же пацан, не могу командовать людьми! Но – назначили председателем колхоза в Западной Белоруссии. У меня в нём было 27 хуторов. На хуторе – одна, две семьи.
Работаю – и как-то осенью из военкомата приезжает майор: узнать, кто есть призывного возраста. Ночевал у меня, выпили с ним бутылку. Мне было только 20 лет, а я уже председатель колхоза! Прошу – возьмите меня в армию, а? Он говорит – не имею права, ты теперь номенклатура. Говорит – если ты не будешь председателем колхоза, тогда мы тебя заберём. Приходи сам.
Уговорил, избрали другого, а меня освободили. Я – сразу в военкомат к майору, и меня тут же – в армию. Спросили – в какие хочешь войска: связь, железнодорожные или в зенитную артиллерию? А я, когда учился в техникуме, делал детекторные приёмнички. Я говорю – только в связь!
Было так: год учишься на связиста, сдаёшь экзамены. Присваивают звание сержанта. Едешь стажироваться в войска, как замкомвзвода. Полгода стажируешься. Потом едешь учишься на курсах младших лейтенантов запаса.
Меня направили в Одессу. Дали поездные, я сам поехал. Там был Жуков в опале. Там есть Петровские казармы – я в них прослужил год, сдал экзамены, а нас всё не забирают… сидим, ждём. Я тогда хорошо работал на морзянке. Приезжают – и нас всех, выпускников, направляют в Горький, в училище связи. У меня там был друг – Игорь Рязанов, его отец был председателем колхоза. У него тоже было среднее образование (у нас всего четыре человека было со средним образованием).
Теперь – журнал по пчеловодству выпускаю. И мне очень жалко, что вообще так мало написано о пацанах, подростках – о поколении, опалённом войной.
Спасибо, Михаил Антонович!
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит. обработка: | А. Рыков |
