Halm Regina

- Моего отца призвали в армию в 1939-м году, а в 1949-м он вернулся из плена. Насколько мне известно, мой отец командовал санитарной частью, и у него, можно сказать, была своя, совершенно особенная история пребывания в России - очень жаль, что в свое время я ее не записала. Сначала отец оказался в Курляндии, оттуда его часть направили на юг в Витебск, затем был Волховстрой, а потом война подошла к концу, и он попал в плен. Но я хотела бы еще добавить, что медики ни в кого не стреляли. И как рассказывали мне мой отец и его друзья, если к ним после боя поступали раненые, будь то русские или немцы, то им всем без исключения оказывалась медецинская помощь. И у вас, и в Африке - происходило то же самое. Да, я в этом уверена.

У папы были карманные золотые часы. В лагере во время досмотра к нему подошел охранник и приказал: «Записывайте, записывайте! В России ничего не пропадает!» На что мой отец философски заметил: «Записывай - не записывай, все равно эти часы пропадут». После этого диалога часы у него забрали.

Но выяснилось, что в России действительно ничего не пропадает! Через некоторое время из Витебска их отправили в другой лагерь. Начальник этого лагеря лично обратился к моему отцу: «Это Ваши часы?» – «Да», - «Получите и распишитесь! В России ничего не пропадает!»

Потом была смена фамилий. Дело в том, что фамилия моего отца, впрочем, так же как и моя - Hoetker, а русские перепутали это дело с фамилией «Oetker» - маркой разрыхлителя для муки, и решили, что он kapitalist. Его отправили в штрафной лагерь на Ладожском озере, в так называемый «лагерь молчания», в котором он поначалу числился для нас пропавшим без вести. Но потом понемногу ситуация стала проясняться - они установили, что отец медик и все стало прекрасно. Лагерное начальство вверило папиным заботам медицинский кабинет. Представьте себе – настоящий, собственный, частный медицинский кабинет в плену! После этого он уже мог свободно перемещаться по лагерю в любое время, куда бы ему ни было угодно.

На этот раз к нему подошел комиссар, и снова спросил: «Так это ваши часы?» - «Да», - «Распишитесь в ведомости, пожалуйста». И это уже было третье место, в котором он встретился со своими золотыми часами.

В «лагере молчания» отец пробыл до 1949-го года.

Еще была одна странная вещь - один немецкий художник. В плену папа хранил фотокарточку, ту самую, которая висит вот там, и на которой вся наша семья: мы трое детей и мама с папой. А еще у него сохранился написанный маслом портрет моей мамы, который висел в приемной его лагерного кабинета. Как-то раз зашел один немецкий пленный, посмотрел на картину и заметил: «Камерад Откер, если бы мы не были здесь - в плену в России, то я бы сказал, что это моя соученица Герда Демус», - «Так это она и есть, и к тому же она моя жена».

Через некоторое время мой отец сделал так, чтобы его пораньше отпустили из плена - немцы иногда могли так делать, договорившись с русскими. Домой из России папа вернулся со своими золотыми часами, и вероятно это был единственный подобный случай на всем белом свете.

Он потом приезжал к нам в гости в Бад-Мюндер.

- Можете рассказать, как происходила эвакуация из Восточной Пруссии?

- Да, я могу Вам рассказать. Мне в то время было всего семь лет. Во время войны в Кенигсберге всеми делами заправлял так называемый гаулейтер Восточной Пруссии Эрих Кох [Erich Koch]. О, это была настоящая свинья…

Поговаривали, что сверху пришел приказ о запрете выезда гражданского населения из Восточной Пруссии. И поэтому восточные пруссаки оставались верными фюреру, и до самого конца обороняли свой город. Но потом сам Эрих Кох оттуда сбежал, и все покатилось к полному развалу обороны.

У нас был друг семьи, а как Вы понимаете, мой отец тогда находился в России. Так вот он [друг семьи] сказал, что нам надо немедленно бежать из Кенигсберга, и это наш самый-самый-самый последний шанс. Все эти события происходили в конце января 1945-го года. Русские уже вплотную подошли к Кенигсбергу и обстреливали его. Помню, что рядом с домом, в котором мы жили, находилась казарма. Нашего дома больше нет, а казарма стоит до сих пор. Такие же казармы сохранились в Германии повсеместно, потому что это очень добротные строения. Они [вероятно друг семьи и его водитель] приехали за нами на грузовике и хотели прорваться к главному вокзалу, но тот уже обстреливался, поэтому шофер развернул автомашину и поехал на северный вокзал, который, кстати, тоже сохранился до наших дней. Там в большом количестве лежали раненые, и это было ужасно. На перроне стоял поезд со знаками красного креста. В его вагоны грузили раненых, чтобы доставить их в Пиллау, откуда еще можно было по морю эвакуироваться из Восточной Пруссии. В Пиллау мы пробыли всего одну ночь. Но какая это была ночь! Там скопилось громадное количество гражданского населения, люди с ужасом ожидали прихода русских и все еще надеялись на эвакуацию. Это было действительно ужасно.

К этому я должна добавить, что на тот момент русские ворвались в Кенигсберг и там уже шли уличные бои. В городе осталась добрая половина нашей семьи, в том числе моя тетя и дедушка, который заявил, что пусть сначала поедут только дети, а через три недели пусть они возвращаются обратно.

Грузиться на корабли разрешалось только женщинам с детьми, а ведь с нами еще были мои бабушка и тетя! Но нам удалось уехать всем вместе, и это стало нашим счастьем. Мы чуть было не сели на Густлофф, но он к нашему счастью ушел в Готенхафен [Гдыня]. Потом мы зашли на старый торговый корабль, в борту которого на тот момент уже зияло три пробоины. На этом корабле мы пришли в Свинемюнде [нем. Swinemünde, сейчас польск. Свиноуйсьце], где находились две или три ночи, а затем поехали в Виттенбург [Мекленбург-Передняя Померания]. Но оказалось, что русские уже добрались и туда.

Моя тетя эвакуировалась сюда в Бад-Мюндер из Ганновера, потому что ее дом стоял в развалинах. В Германии почему-то все было разрушено. Русские стояли у нас, на западе находились англичане, а почта продолжала работать до последней минуты - мы регулярно получали письма. Вот она немецкая основательность!

Когда русские пришли в Виттенбург, мы решили уехать в Бад-Мюндер. О, это было бегство. Но мы все время надеялись, что сможем вернуться обратно. И должна Вам честно сказать, что в то время я каждую ночь мечтала о том, как мы вернемся домой. Будучи таким маленьким ребенком, я поклялась сама себе на всю жизнь, что никогда не попадусь в руки русских! Неожиданно нам сообщили ужасную новость про мою бабушку, а ей тогда было 80 лет. 15 мая 1945-го года, она захотела залезть на сгоревший немецкий танк, и один русский застрелил ее из пистолета – бедную старую женщину! Моя тетя [сестра моего отца] встретила какую-то знакомую, которую, как оказалось, десятки раз изнасиловали. Она потом сошла с ума и совершила самоубийство - повесилась. От моего дедушки поначалу вообще не было никаких известий, и где он находился, мы не имели ни малейшего понятия. Моего дядю тоже застрелили - в общем, всех тех, кто остался в Восточной Пруссии, кроме моего дедушки и еще одного знакомого, убили. И это происходило уже после мая 1945-го! А моя подруга, которая жила в соседнем доме, стала «волчьим ребенком» [нем. Wolfskinder]. Вы слышали о таких?

- Нет.

- Я могла бы познакомить вас с одним человеком, который сможет Вам рассказать про то время. Его маму убили, а отец, вероятно, тоже погиб или пропал без вести на войне, точно не помню. Он [знакомый] смог выбраться из Кенигсберга только в 50-х годах. Так вот он был одним из тех «волчьих детей», которые одни жили на улице и кормились, чем попало. Они часто попадали в Литву или Эстонию, а иногда даже оставались с русскими. Этот человек еще жив, его зовут Хеммштедт, и если вы хотите с ним поговорить, он очень многое Вам сможет рассказать. Он, кстати, говорит по-русски. Хеммштедт немного старше меня, но выглядит достаточно молодо. Но, скажу Вам, время проходит. А в той войне вы и вы [обращается к гостям] не виноваты, впрочем, точно так же как и я. Не виноват в ней даже мой муж, которому, когда началась война, исполнилось 19 лет. Он не являлся политиком, но он обязан был воевать.

- Когда вас эвакуировали, была паника или все было более или менее организовано?

- Ничего не было организовано, вообще ничего! Нам еще повезло, что нам встретился тот знакомый, работавший в мэрии Кенигсберга. Его звали доктор Глюндер и он был хорошим другом моего отца. А у немцев бюрократия еще работает, даже если они уже наполовину мертвы! Он пришел или позвонил, не помню точно, и сказал: «Немедленно собирайтесь, русские в Кенигсберге!»

Из всех детских вещей мы смогли взять с собой только один маленький рюкзак. В него уместились: смена белья, ночная рубашка и пара ботинок. Моя мать взяла наши документы, паспорт, сберегательные книжки, и, слава богу, две диванных подушки, на которых мы, дети, потом спали. Еще запомнились две буханки солдатского хлеба и нож. Это было все. И больше ничего…

- Можете сказать еще что-нибудь о Кохе? Он был также гаулейтером на Украине, и там его тоже не особенно любили.

- В Восточной Пруссии его тоже не особенно любили.

- Такое отношение к нему было уже во время войны? В чем это выражалось?

- Моя семья жила очень далекой от политики жизнью. Мама, так же как и все окружающие, всегда старалась не говорить ничего лишнего. Дед воевал еще в первую мировую, и поэтому на многие вещи смотрел немного с другой точки зрения. Мы же, дети, вообще ничего об ЭТОМ не знали. Ничего! Мы, конечно же, слушали радио, как и все остальные, и я никогда не видела, чтобы у нас кто-либо сидел с платком вокруг головы и тайно его [радио] слушал. Такого никогда не было.

К тому же Восточная Пруссия всегда существовала отдельно, как бы сама по себе. Была Империя и была Восточная Пруссия!

До самого Рождества 1944-го года мы жили в абсолютном спокойствии. Нет, не совсем… Мирная жизнь для нас закончилась 27-го и 28-го августа 1944-го года. Тогда англичане и американцы первый раз бомбили Кенигсберг и практически сравняли его с землей. Все остальное уничтожили уже с приходом русских.

Наша семья проживала в Шарлоттенбурге, который в то время считался садовым пригородом. В него не попало ни единой бомбы. Во время той бомбежки мы стояли на улице и смотрели, как бомбы валят сосны… Для детей, это было как фейерверк, как день рождения. Тогда у нас еще не было страха. К тому же дедушка нам сказал, что не надо бояться, потому что господь нас защитит. Наш дедушка всегда ходил в церковь, дружил со священником, и учил нас не бояться, так как все будет хорошо и ни с кем ничего не должно случиться.

Однако потом в осознании окружающей меня действительности кое-что изменилось. Через пару дней, мы с мамой поехали в город с целью проверить врачебный кабинет папы, который находился в районе кенигсбергского замка. Когда мы пришли туда, нам открылась удручающая картина разрушений: непригодный более к работе, разбитый и перевернутый рентгеновский аппарат, отсутствующие окна и двери - все там было основательно разбито. Центр города союзники полностью уничтожили. Очень, очень многое было разрушено…

- Когда вы туда ездили в 90-х годах, вы нашли свой дом?

- Нет, он не сохранился…

Мой брат часто ездил на медицинские конференции в Советский Союз, Чехословакию и прочие страны Советского блока. У него тогда везде имелись контакты, он был знаком со многими министрами здравоохранения разных стран. Однажды в Ленинграде он познакомился со старым врачом. Когда тот услышал фамилию моего брата, которую они произносили как - Гёткер, вместо - Откер. И мой отец был Хайнрих, а они называли его Генрих. Этот старый врач взял моего брата под руку и сказал, а он неплохо разговаривал по-немецки, что в свое время очень хорошо знал нашего отца, когда тот был у них в лагере. Затем написал письмо нашему отцу и передал его вместе с братом. Как я Вам уже говорила, у моего брата было очень много знакомых за границей. В Кенигсберге он знавал одного русского, который родился в бывшей ГДР. Тот, разумеется, совершенно свободно говорил по-немецки. Как же его звали? Как-то на «Б», да впрочем, все равно… Помнится, он тогда организовал детский хор. Этот русский меня спрашивал, не хочу ли я найти дом, в котором я жила. Мы с ним проехали туда, но от нашего дома остался только лишь один столб, а возле него возвышался многоквартирный дом. Кстати я вспомнила, что этого русского звали Олег. Потом я нашла мою школу, а напротив нее стояли наши офицерские дома, и они достаточно неплохо сохранились. На той стороне раньше стояли четыре большие виллы с зимними садами, черепичными крышами и террасами - все они оказались разрушены. Это были большие и действительно красивые виллы. В такой же вилле жила одна наша семья. Раньше было принято иметь огромные квартиры. Мы могли себе это позволить, потому что мой дедушка занимался строительством.

- Вы видели Гитлера?

- Адольф всегда открыто ездил по улицам на своей шикарной машине. Общеизвестно, что у нас в Восточной Пруссии располагалось его ставка «Волчье логово». И поэтому он довольно часто бывал в Кенигсберге. Врачебный же кабинет моего отца как раз находился напротив замка, и прямо на той улице, по которой ездил Адольф. Почему он там ездил, не знаю, мне было всего пять лет, я даже еще не ходила в школу.

Это произошло примерно в 1942-м году. В тот раз мы с мамой как обычно пошли в кабинет отца, чтобы проверить все ли там в порядке, а потом спустились вниз и собирались попить кофе…

Вдруг мимо промчался конвой. Адольф как обычно стоял в машине. О, это было эффектно и очень интересно. И не было никакой полиции, и любой мог бы Его убить. Потом Он вышел у замка, как раз там, где стояли мы. Я была маленькой очаровательной блондинкой с голубыми глазами, он обратил на меня внимание и погладил меня по голове. Не помню, сказал ли он что-нибудь или нет, но помню, что моя мать держала меня очень крепко. А потом мы ушли…

Хочу Вам сказать, что каждый, кто близко знал Гитлера, его очень любил. Но это ничего не меняет! Сталин, говорят, тоже в частной жизни был очень милым и дружелюбным человеком…

Теперь вы знаете все, что хотели знать…

У нас бывают люди со всего мира. Даже как-то раз приехал один китаец. У него свой журнал про немецкую армию.

- А что это за книга?

- 21-я танковая дивизия. Это мой муж написал, но это вам не так интересно, это про бои в Африке.

- Можно купить книгу?

- Мы подарим каждому из вас по экземпляру. Druzhba, я всегда забываю это слово. Pozhalujsta…

{jcomments on}