Меня зовут Хансен Анна Михайловна, девичья [фамилия] - Меркулова. Я родилась 2 февраля 1936 года. Во время Великой Отечественной войны и до сих пор я живу в деревне Космозеро.
Финны к нам пришли в конце ноября или в начале декабря - уже был снег. На второй день, как они пришли, всех жителей села собрали на площади у школы и объявили условия, что мы должны делать: чтобы с восьми часов утра и до четырех дня мы находились в деревне, а после четырех не выходили никуда за пределы деревни [так в оригинале]. Вокруг деревни с трех сторон была [натянута] колючая проволока, только озеро не было огорожено. В озере [тем], у кого были лодки, разрешалось до четырех часов дня ловить рыбу. [К тем], кто исполнял их требования, финны относились нормально.
Мне, когда началась война, было пять лет, но я хорошо все помню. Нас выселили из нашего дома в дом напротив, двухэтажный. Наш тоже был двухэтажный. Нас было три семьи, и все три семьи поселили в один дом, где было еще две семьи.
В нашем [бывшем] доме была тюрьма. В нижнем этаже - дом был поделен на две части - были камеры и там жили партизаны, в каждой камере по три-четыре человека. Даже до сих пор есть вытяжное окно на улицу - что-то вроде форточки из деревянных досок сделана. До сих пор на подоконниках имеются фамилии, имена и возраст партизан, кто сидел в камерах в нашем доме. Партизан было около семнадцати человек. Их расстреливали в сорок третьем году за деревней. Сейчас это все перенесено в братскую могилу в саму деревню. А там, [за деревней], была выкопана большая яма, и вокруг ямы [партизан] поставили и расстреляли.
Моя бабушка Матрена топила финнам баню. [За это] ей разрешалось ходить в лес. Другим не разрешалось. И вот я с ней ходила в лес собирать веники. Мы были недалеко от этой ямы, [где расстреливали партизан], метров в пятидесяти. Их закопали не сразу, и были слышны стоны. Вокруг этой ямы стояла [обувь], кто в чем был: кто в бурках, кто в валенках, кто в сапогах или ботинках: все это было выставлено вокруг ямы. [Из тех], кого расстреляли, были и раненые, их в тот день не закапывали, видимо, думали, что кто-нибудь за ними придет. Самому старшему партизану - такой дедушка с бородой - был восемьдесят один год. А самый младший был наш дядя Вася, которому было восемнадцать лет, Горшков Василий Петрович. У самого старшего, по-моему, была фамилия Тюрин. [До расстрела] партизаны сидли несколько месяцев в тюрьме. Их взяли зимой сорок второго года, а расстреливали уже в сорок третьем.
Но финны сильно среди местного населения не злорадствовали, кто выполнял их указания, тех не трогали. А тех, кто не подчинялся, били прутьями или розгами. Например, моего брата, которому было тогда одиннадцать лет. Нас у мамы было семеро, самому старшему было семнадцать лет, самому младшему было три месяца. Девочка Катя у нас часто болела, и брат Василий во время дня ходил под колючую проволоку за малиной. И каждый раз, когда он придет, его поймают и бьют розгами. Стояла в нашем дворе, где была тюрьма, такая скамейка... А на доме была цифра «66», видимо, лагерь такой. И вот [брата] били розгами, когда он сбегал, а он все равно убегал. И сколько раз его ловили, как только синяки отойдут, он опять убегал, [собирал] для сестры малину.
Сестра Маруся - ей тогда было тринадцать лет - мыла посуду на кухне через дорогу. Кухня была сделана, как будка, которые сейчас в лесу делают. И она с подружкой Надей Горшковой мыла там посуду. Финны им за это не платили, а давали объедки в ведро, где и компот, и каша - все вместе было. А другим ребятам, кто не работал, два финна, которые работали на кухне, давали объедки. Один финн давал им [еду] в миску или в горшок, с чем они там приходили. А другой просто бросал [объедки] на помойку и смеялся, когда они подбирали эти объедки. А наша сестра приносила в ведре [еду], и мы этим питались.
В нашем доме жило еще пять семей. Моя мама этим Ерофеевым и Кромшиловым давала немного [еды], когда бабушки Матрены дома не было. Бабушка была суровая, не хотела делиться. Люди даже пухли с голоду. Вот Ерофеевы три сестры: Шура, Тася и Катя. Мама, когда бабушка уйдет баню топить, тихонько носила им еду. С нами еще жил дедушка, мамин отец, две сестры: у одной сестры было два сына - Юра и Толя, а у другой детей не было. Так мы кое-как перебивались. Мама работала - следила за свиньями.
Когда финны пришли, у всех жителей была своя скотина: овцы, курицы, коровы. Они все отобрали. У них был свой скотный двор в Космозере, и еще один в Пургино за 5 километров.
В доме, где была тюрьма, наверху жили начальники, а солдаты жили в нашей двухэтажной школе. Их, наверно, было человек триста, потому что после войны мы учились, так нас четыреста человек было. До войны был еще детский дом, его эвакуировали перед [оккупацией], в августе или сентябре. Куда увезли, я не знаю. А там, где был детский дом, у финнов тоже было какое-то начальство. Они однажды напились, и этот детский дом сгорел. Больница была в Елесовском двухэтажном доме, люди были выселены в Меньшинский дом. Вообще, все население было переселено по несколько семей в один дом, как мы, по пять-шесть семей в одном доме. Еще привозили переселенцев с Великой Губы и с Фоймогубы. Вот мы с одной семьей жили, девочками Галей и Валей Амосовыми, так они были переселены с Великой Губы в Вороновский дом. А в ту школу, что была заселена финскими солдатами, ребята ходили с десяти до тринадцати лет, по-моему, всего два года ходили или даже, может быть, год. Моя сестра и брат ходили в школу в Терехово, за два километра, там их обучали финскому языку.
Расскажите про условия принудительного труда.
К труду принуждали всех детей старше четырнадцати лет. Мой брат Петр работал в Селецком, пас там коней. Раз он подошел к колодцу, поить коней. А там - это было, видимо, в Коросозере или в Мунозере, в тех деревнях - говорили, что были партизаны, и финны бомбили эти деревни. Так вот, только брат отошел [от колодца], как бомба упала прямо в колодец. Потом брата взяли строить дорогу где-то между Кондопогой и Кяппесельгой. Много у нас с деревни парней и девок пятнадцати-семнадцати лет было взято туда.
Были ли какие-нибудь наказания или поощрения?
Поощрений я не помню. А наказания были за опоздание на работу на пятнадцать-двадцать минут. Людей наказывали тем, что не платили денег. А вот они [работники] марками зарплату не получали, а получали продуктами - галетами. А девочкам двенадцати-тринадцати лет, которые умели петь и плясать - Изотова Маргарита, Антипова Клавдия - давали галеты, шоколадки за то, что они плясали. Одни приходили даже за два-пять километров, с деревень Миккоево и Новинка. Сейчас этих деревень нет. Теперь вокруг ничего нет, в Космозеро никто не заезжает, даже автобусы не ходят.
Как вы узнали о войне?
О войне мы узнали по радио. Война началась двадцать второго июня, а мы узнали двадцать третьего июня около десяти часов утра. У нас радио было только в колхозной конторе. Тогда около нее висела такая железяка, то ли рельса, то ли что. И вот в эту рельсу били и собирали всех людей. Тогда председатель колхоза объявил, что началась война. Взяли на войну моего отца. По прошествии того, как объявили о войне, через десять-двенадцать дней, их увозили. А тогда дороги на Медгору не было, так наши мужики уехали на лошадях.
Помните ли вы финских начальников? Как они относились к местным жителям?
Имена их я не помню, помню только старосту, звали его Петр Иванович Тишин. У него сейчас есть сын, Станислав Петрович. Но он не зверствовал с людьми, не обижал местное население. Он знал финский язык, потому что был переводчиком. А так финны не злорадствовали сильно.
Рождались ли дети?
Ну, вот только Станислав Петрович и родился. А партизанам, [что в тюрьме сидели], есть памятник в деревне, и все их имена и фамилии высечены на этом памятнике. Каждый год там проходит митинг.
Что вы можете добавить о партизанах? Где они действовали?
Были они в деревнях Фоймогуба, Яндомозеро, Мунозеро, Карасозеро. Слышали, что они там есть, но вот у нас в деревне, может, и были, но я не знаю - маленькая была. Начальником партизан был Орлов, а второй - Гайдин. Про них есть еще книга «Позывные из ночи».
Какие черты личности сформировала оккупация и как сказалась на дальнейшей жизни людей?
Некоторые болеют: те, кто работал в тяжелых условиях, четырнадцати- и пятнадцатилетние, как мой брат, Мария Филкина, Мария Ульянова из Шуньги. Они строили железную дорогу между Кондопогой и Кяппесельгой. Рассказывали, что их там кормили бурдой, заставляли работать по четырнадцать часов в день, а кормили плохо.
Какое вас какое отношение к финнам сейчас?
Большой злости нет, конечно. Нас не обижали, потому что наша бабушка работала у финнов. И к нам они несколько раз приезжали после войны, церковь смотрели. Тогда еще были живы родители некоторых, так финны все у них спрашивали. Нет такой злости на них, они не сильно обижали, если мы не нарушали закона.
А в деревне были только русские?
В нашей деревне и в близлежащих карелов и других национальностей не было.
Как вы узнали, что пришли советские войска?
Тоже по радио. Узнали, что Карелию освободили. Это был июнь сорок четвертого. Мне тогда было почти девять лет. Мы обрадовались. В школу пошли в том же году.
Жить стало легче после войны?
Ну, там карточки были. Полегче, конечно, в том случае, что мы могли в лес ходить по грибы, по ягоды и рыбу удить хоть до полуночи. И скотину нам обратно отдали, со скотиной было уже легче.
Интервью: Лит. обработка: |
