Я родилась 10-го января 1934 года.
Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.
Отец у меня родом с Донбасса. Под Краматорском есть такое большое село Сергеевка. Как раз там, где сейчас весь этот ужас творится… Оттуда его призвали на военную службу, и в начале 30-х годов он оказался в пограничном отряде в Туркмении на границе с Афганистаном. А в этом же погранотряде работала моя бабушка - Понявина Ирина Алексеевна. Сама она родом из села Верхняя Добринка, ныне Жирновского района Волгоградской области. Ее муж, мой дед, погиб еще в Гражданскую, а она, спасаясь от жуткого голода в Поволжье с двумя детьми бежала в Туркмению. Устроилась поваром в погранотряд, и там мама с папой встретились и поженились. Там же родилась я, две сестры и брат.
Во время срочной службы папа хорошо проявил себя, поэтому после демобилизации его пригласили на службу в органы. Этим объясняется то, что в годы войны он не попал на фронт. У всех сотрудников МГБ была «бронь». Официально басмачи были разгромлены еще в конце 20-х годов, но вплоть до самой войны они ходили на нашу землю. Поэтому там всегда было неспокойно, сложно и опасно. А в годы войны активизировалась деятельность и разного рода шпионов. В моем детском мозгу плотно сидела мысль – мой папа ловит английских шпионов!
В Саяте мы жили в каменном доме, вокруг него невысокий заборчик и много выходов. Но летом из-за жары в комнатах спать было совершенно невозможно, поэтому все спали во дворах. Топчан, полог, обтянутый марлей, и вот под ним мы спали. Смотрели на звезды. А рядом с нашим домом рос огромный тутовник, и помню, однажды поздно вечером я увидела в кроне этого дерева что-то большое и темное. Испугалась сильно, но мама меня успокоила, мол, наверное, это была какая-то крупная птица. Может, орел. Но я до сих пор уверена, что это был человек. Может, и шпион какой. Рассказала папе, он меня внимательно расспросил, что да как. Возможно, это из-за службы отца, но по моим ощущениям чувство опасности и тревоги у нас там было всегда. Так было и до войны, а уж как она началась, тем более…
 |
Как вы узнали о ее начале?
Папу по службе постоянно переводили с места на место, и война нас застала в поселке Чаршанга. И как сейчас помню, 22-го июня, почему-то в сумерках, уже луна сияла, огромная, азиатская, тревожная, репродуктор на площади, и мы все слушаем правительственное сообщение. Я ничего толком не поняла, но почувствовала, как напряглись старшие, кто-то заплакал, и мы инстинктивно стали жаться к ногам родителей…
Война объясняли мне, это беды, страдания, несчастья. И вскоре мы это почувствовали на себе. Как-то в конце сентября прихожу домой и вижу, что мама с бабушкой сидят за столом и плачут. На столе похоронка – под Ленинградом погиб младший мамин брат Ванюшка… Мама и бабушка очень горевали по нему. Бабушка фактически и не переставала плакать... (По данным ОБД-Мемориал механик-водитель отдельного разведывательного батальона 21-й мотострелковой дивизии младший сержант Понявин Иван Семенович 1919 г.р. погиб в бою у д.Кискино Ленинградской области 21.09.41 г.) Вот это был первый настоящий сигнал: война - это смерть, война - это горе, война - это слезы…
Что еще я помню о войне. Эти «невыливайки» бесконечные, эту газетную бумагу. На первых порах еще были какие-то тетрадочки, а потом, я очень хорошо это помню, стали писать в тетрадках, сделанных из газет. Писали в них между строчек, именно отсюда у меня на всю жизнь выработался мелкий убористый почерк. Было сложно с учебниками, поэтому приходилось внимательно слушать учителя и запоминать. Помню, когда задавался вопрос: «Какое значение имеет развитие этой отрасли?», то мы отвечали: «Очень большое!», потому что конкретного ответа не знали.
Слушали обязательно все сводки «Совинформбюро». И когда какой-то город освобождали, тут уже радовались все, и взрослые и дети. Пусть войны там не было, но ощущение военной угрозы, беды, не покидало нас.
Вы случайно не помните, люди как-то обсуждали причины неудач начала войны?
Конечно, такие разговоры были, но они велись среди взрослых. И помню, что было большое беспокойство, кого еще призовут.
А у Вас или у ваших родителей в какой-то момент не было ощущения, что можем проиграть войну?
За родителей не скажу, а у меня точно не было. Помню, у нас в одной комнате висел портрет Ворошилова. Огромный, во всю стенку, и очень яркий и красочный. А внизу были нарисованы танки. И благодаря этой картине меня никогда не покидало ощущение грядущей Победы. В этом плане Клим Ворошилов мне очень помог.
Что еще интересно, был полный интернационал. У меня среди подруг и армянка была - Юзбашева Юля, и татарка - Галя Хамзина, с которой мы еще какое-то время переписывались. Но все люди без преувеличения жили одной семьей!
Много было эвакуированных?
Уже с Чаршанги я помню эвакуированных. Много было разных ребят. Они все вспоминали свой дом, но вот я не помню, чтобы они рассказывали о войне. Были и дети репрессированных. Я до сих пор хорошо помню девочку Ренату из Ленинграда, которая чем-то неуловимо отличалась от нас. Вот про нее я слышала, что она «политическая». А рядом с нами жила семья из Ленинграда. Мама с мальчиком примерно моего возраста и бабушка. Мы все очень скромно жили, но они совсем уж бедно.
Все ветераны вспоминают, что у людей, вывезенных из блокадного Ленинграда, на первых порах было нездоровое отношение к еде.
В эти годы отношение к еде было жадное у всех. Нехватка продовольствия сказалась абсолютно на всех, все ходили полуголодными. Время было такое, что в пищу годилось все. Я помню, например, как бабушка пекла пирожки с клевером. Сейчас, когда я об этом рассказываю, многие люди и не понимают о чем это я… И очень у нас была популярна ягода, даже не ягода, а зерно. Забыла название, белое, крупнее просо, из которого варили кашу. Каша получалась белая-белая. Если масла положишь, то вкусная, а без него так совсем никакая. Помню, как мама делала «затируху». Знаете, что это такое? Муку разводили в воде, получалась такая кисельно-молочная масса. И очень популярным у нас был бараний курдючный жир, который в тех краях едят вместо масла. Помню, у нас в комнате на подоконнике все время стояла миска с этим салом. Вот, что касается мяса, это было очень редко. Ну, приносила мама с базара иногда небольшой кусочек, но нас же семеро… Такая орава, а тянул нас фактически один папа. Маме работать там было просто негде, да и мои младшие сестры и брат были еще совсем маленькими. А сами держать скотину мы не могли. Кур, например, держали только в Чаршанге. Помню, привезли их, в сарае заперли, я прислонилась к двери посмотреть, а меня петух и клюнул в щеку. На всю жизнь след остался.
А в Саяте даже корову держали, все-таки четверо детей и молоко обязательно нужно. Я помню, как пасла ее. Со школы приходила, и бабушка вручала мне веревку: «Веди Буренку!», и, человека четыре, мы выводили коров за поселок. А в других местах о корове и мечтать не приходилось. С водой же всегда были проблемы. Для питья воду непременно кипятили.
 |
А по весне мы бегали в пески за диким луком и чесноком. Поселок же в оазисе, а вокруг песчаные барханы. Побежим туда, а жара неописуемая. Как невмоготу станет, песок разрываем, и ноги туда, чтобы хоть немного остудить. Нарвем и домой: «Бабушка, я принесла лука!» А уже летом рыли солодку – у нее сладкий корень, и мы этот корень выкапывали, чистили, сушили, и потом принимали вместо сахара.
Летом в этом плане там, конечно, полегче. Дадут кусочек хлеба и огурец, и ты считай сыт. А уж когда пойдут арбузы и дыни, знаешь, какое приволье… Это удовольствие было доступно всем. И еще там вдоль ирригационных каналов растут абрикосы, виноград вкуснейший, и мы, не только мы, а все, потому что разрешалось, ездили собирать эти фрукты. Каждое лето привозили очень много абрикосов. Выстилались огромные полотнища, и нас, малышню, заставляли чистить от их косточек, сушили и урюк получался замечательным.
Еще запомнилось, как в 43-м что ли году меня отправили в пионерский лагерь в Красноводск. Тоже ведь показательно, такое время, а все-таки думали о детях. Человек пятьдесят-семьдесят нас собрали из разных мест, а жили мы в домах прямо на берегу Каспийского моря. Это, наверное, май месяц был, змеи как раз меняли шкуру, и на песчаном берегу между огромных валунов повсюду блестела змеиная чешуя. Поэтому у меня море до сих пор ассоциируется с этой картинкой – чешуя на песке…
Но мы все равно там играли. Обычно играли в войнушку – самая популярная игра. Вот только никто не хотел играть за немцев. Все непременно хотели быть красноармейцами. А вот кормили не очень. То ли повар был неумелый, то ли просто неаккуратный, но в супе постоянно плавали куски накипи. И, глядя на них, несмотря на всю мою неизбалованность, аппетит у меня сразу пропадал. А когда нам выдавали сахар, то я его не ела, а собирала эти кусочки в мешочек, чтобы привезти домой и порадовать всех родных. Когда я его домой привезла, он уже весь в комочек превратился, но главное – привезла.
А когда мы возвращались из Красноводска поездом, то так случилось, что в Ашхабаде на перроне ребята увидели моего отца. Подбежали к нему: «Дядя, дядя, ваша Валя едет с нами!» Он поднялся в вагон, где-то на полке нашел меня чумазую, голодную. Повел в ресторан и накормил пирожками. Вот до сих пор помню, с каким аппетитом я ела эти пирожки…
Еще помню, как новый год встречали. Елок, конечно, не было. Но мама находила ветвистое деревце, выкрашивала его в зеленый цвет. И если была вата, украшала еще и ею.
И помню, что с какого-то момента появились американские посылки, которые раздавали бесплатно. Так у мамы появился халатик необыкновенной красоты. А у меня какое-то платьице, юбочка в клеточку.
И еще мне очень запомнился такой эпизод. В Чаршанге я не помню, а вот в Саяте работал рынок, на котором продавались, в том числе и импортные товары. Откуда они там брались, понятия не имею. Но мое детское воображение буквально поразили заграничные открытки. Помню, как упрашивала маму: «Мамочка, ну дай мне 30 рублей, я куплю открытку!» Мама всячески отговаривала меня: «Лучше я тебе что-то другое куплю». Но я все-таки умолила ее мне купить. Такая яркая, красочная, словно кусочек другой жизни…
И, конечно, на всю жизнь запомнила День Победы. Это была такая радость у всех, не передать… Все и плакали и смеялись, обнимались, целовались, и ждали, что сразу все изменится к лучшему.
Вы не пробовали считать, кто из ваших родных воевал, кто погиб?
Про маминого брата я вам уже рассказала. А у папы было два родных брата, и оба они воевали. Знаю, например, что Алексей участвовал в войне с Японией. А Яков, как их освободили, сразу ушел на фронт добровольцем чуть ли не в шестнадцать лет. Был ранен.
Хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину.
А как вы думаете, если одну из моих младших сестер назвали Сталина? И уже потом, совсем взрослая я говорила с папой на эту тему, так он к Сталину по-прежнему с большим уважением относился. А вот Горбачева терпеть не мог. Все приговаривал: «Эх, Горбач, не по тому пути ты пошел…»
И я тоже с уважением к Сталину отношусь. Потому что это была очень сильная личность, в стране определенная динамика была. А разве кто-то кроме Сталина смог бы восстановить страну после такой разрушительной войны? Поэтому у нас в доме до сих пор есть портрет Сталина. А когда он умер, это было, без преувеличения, народное горе. Я никогда больше не видела, чтобы люди так плакали. Рыдали все абсолютно. Моя квартирная хозяйка, друзья, знакомые - все… Люди ходили с какими-то потерянными лицами… Это было настоящее горе, от сердца. Наверное, были и другие, кто проклинал его, но я таких не видела. Конечно, ошибки у него были, но я думаю, не он один в них виноват. Вот я помню, что когда Берию назначили министром Госбезопасности, то при нем все очень жестко стало. Мы папу и не видели почти. Он приходил домой только к полуночи, а рано утром опять на работу.
Хочу задать Вам непростой вопрос. Ваш папа работал в таком ведомстве…
Я поняла. Я знаю, что ему лично приходилось арестовывать людей, но уже перед самой смертью папа мне признался: «Перед Богом я чист! Лишь один случай до сих пор гложет мне сердце… В остальном же против совести я не поступал…» Конечно, было много несправедливости, что и говорить. Но надо понимать, что время было такое. Грозное…
Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
Из Туркмении мы уехали в 46-м. Папу по службе перевели на южную Украину. В то время он уже был капитаном госбезопасности, и его назначили начальником Суворовского райотдела МГБ в Измаильской области. Конечно, поездка через полстраны произвела на меня огромное впечатление. Запомнилось, как ехали мимо еще живого Аральского моря. Сколько же там было рыбы! Сколько ее сушеной и копченой выносили к вагонам и как аппетитно она пахла. Лещи были такие жирные, что с них прямо текло. Такой вкусной рыбы я, наверное, за всю жизнь больше не ела. И еще запомнились огромные краснобокие яблоки, которые продавали целыми ведрами.
А вот когда мы ехали по Украине, то картина была совсем печальная. Только ближе к Одессе все было как-то живее, а так везде сплошная разруха… Видела там и эшелоны с пленными немцами.
Суворово в то время было болгарским поселением, и болгары нам рассказывали, как румыны их нещадно пороли за малейший проступок. Помню, какая там была бедность. Как получали хлеб по карточкам. Но постепенно все пошло легче, легче, и только в 50-х годах наша семья почувствовала облегчение…
А я после школы окончила учительский институт в Измаиле. С 1953 года стала работать в школе села Зализничное Болградского района, и одновременно поступила на заочный в Одесский пединститут имени Ушинского. Работала учителем русского языка и литературы, замдиректора школы по воспитательной работе, затем инспектором и заведующей Болградского РОНО. Но в 1983 году наша семья переехала в Кишинев, и Валентина Даниловна Иванова, учитель географии, с которой мы были знакомы еще по Болграду, порекомендовала меня в 37-ю школу. В этой школе я проработала 25 лет, а всего у меня 55 лет трудового стажа.
При слове война, что самое первое вспоминается?
Пусть мы и находились от нее далеко, но смерть дяди, столько пережитых горестных событий, тревог, лишений, так что война в моей жизни стала серьезной вехой…
Интервью и лит.обработка: Н. Чобану
