Стасьев Трофим Яковлевич

Я родился 4 августа в 1933 году в Григориополе в то время еще поселке на территории Молдавской АССР.

- Расскажите, пожалуйста, о вашей семье.

У нас была самая обычная крестьянская семья. Мой отец, Яков Герасимович 1892 г.р. был очень мудрый человек, хотя учиться ему почти не пришлось. Он ходил в школу всего две осени, а с наступлением заморозков прекращал, потому что нормальной обуви у него просто не было.

Во время 1-й Мировой войны воевал, где-то в Польше был ранен, и его отправили в Саратов, как тогда говорили в лазарет. Отец рассказывал, что там его заметил главный врач и предложил ему остаться у них в качестве санитара, но он отказался. Тогда его отправили служить в какую-то часть под Одессой, где его и застало известие о революции. Фронт рухнул, армия развалилась, и все солдаты отправились по домам.

Мама тоже была из простой семьи, но считалась очень грамотной, потому что окончила церковно-приходскую школу, что для девочки в те времена было редкостью. Ее родители очень хотели, чтобы она продолжила учебу и стала учительницей, но ее мама рано умерла, и кому-то надо было помогать отцу управляться по хозяйству и растить ее четырех братьев, поэтому о дальнейшей учебе ей пришлось забыть.

Всего наша мама родила десять детей, но трое умерли еще в младенчестве. А так почти до самой войны нас было шестеро братьев и одна сестра, пока то ли в 39-м, то ли в 40-м году трагически не погиб один из моих старших братьев, Дмитрий. Во время упражнения на турнике он сорвался, при падении очень сильно ударился, и хотя его тут же отвезли в больницу, но дня через три он все-таки умер...

И как потом оказалось в самые первые дни войны погиб и наш самый старший брат Иван 1920 г.р. Он был очень способный парень, всегда отлично учился, я до сих пор помню, что у нас в доме на стенах висели его грамоты за отличную учебу. После школы он поступил в Тираспольский пединститут, но уже буквально с 1-го курса его по комсомольскому набору направили учиться в военное училище. Если не ошибаюсь, то первый год он проучился в Ейске, а второй в Буйнакске. В июне 1941 года он окончил училище, и в письме написал, что приедет к нам в отпуск. Но тут как раз началась война, и ни он до нас уже не доехал, и никаких известий мы больше от него не получили... Всю войну родители ждали, надеялись, писали запросы, а потом нам пришел ответ: " ... ваш сын погиб смертью храбрых в первые дни войны..." И думаете где? У городка Могилев-Подольский, который от нас находится совсем недалеко...

- У вас нетипичная для молдаван фамилия.

Да, люди все время удивляются, откуда у нас такая фамилия. Но на самом деле родители у меня самые обычные молдавские крестьяне, и в семье у нас всегда разговаривали по-молдавски, просто в наших краях население всегда было очень разнородное, так что удивляться ничему не нужно. А наша семейная легенда утверждает, что славянская фамилия у нашей семьи появилась от одного из русских солдат, который в начале XIX века женился на местной молдаванке. Насколько это правда, я не знаю, но так мне рассказывали родители.

- Расскажите, пожалуйста, о довоенной жизни.

Я вам так скажу, что уже перед самой войной у нас была не жизнь, а рай! И это не только мои слова, но и мой отец так считал, а ведь ему многое довелось пережить: и гражданскую войну, и разруху, и коллективизацию, и страшнейший голод 1932-33 годов...

- Расскажите, пожалуйста, об этом.

Насколько я сейчас понимаю, наша семья относилась скорее даже не к середнякам, а к беднякам, но во время коллективизации в начале 30-х годов нас по ошибке раскулачили. Причем, что самое обидное, среди тех, кто пришел нас раскулачивать оказался и один из наших соседей, который жил от нас буквально метрах в ста и прекрасно знал, как бедно мы живем.

Отца должны были выслать, но ему как-то удалось сбежать, и до самого начала ранних заморозков он скрывался в полях, и всего раз или два в неделю тайком приходил ночью домой помыться и поменять белье. А когда начались заморозки, он подумал, что лучше самому сдаться, чем подыхать в поле, и пошел в поселковый совет: "Вот я пришел". - "Слушаем вас". - "Так я же Стасьев, меня должны были выслать, но я сбежал". - "А где вы скрывались?" - "Да вот в полях, в лесах". И оказалось, что это недоразумение, что вроде бы кого-то там из списка на раскулачивание в последний момент вычеркнули, но для количества туда вписали отца.

Кроме того, запомнился еще такой момент. Когда отца забирали, то у нас из дома забрали абсолютно все более-менее ценное, вплоть до вилок и ложек. И особенно родителям было обидно, что эти активисты даже не погнушались забрать грязное белье, поэтому всю жизнь они потом с такой обидой вспоминали: "Ну, ладно все остальное, но грязное белье то им зачем?"

- А с тем соседом, какие потом были отношения?

Никаких отношений, а вернее - враждебные. Родители потом с ним даже не здоровались, старались не встречаться и не пересекаться, и даже мы, дети, вместе друг с другом никогда не играли.

- Как ваша семья пережила голод 1933-34 годов?

Тогда два года была сильнейшая засуха, которая привела к страшному голоду. И наши родители всегда с ужасом вспоминали те годы... Но у нас в семье почему никто не умер? Потому что когда отец вернулся домой с войны, то на свадьбу сделал маме шикарный по тем временам подарок - швейную машинку "Зингер". Мама сама научилась на ней шить, и потом все время подрабатывала как модистка, обшивала на нашей магале всех от мала до велика. Причем, за работу брала не деньги, а продукты. Я как сейчас помню, как она пошила что-то соседке, и просит меня отнести: "Ступай, отнеси это тете Марии, но сразу не уходи, она с тобой рассчитается". И вот, например, люди давали за ее работу или пригоршню крупы или муки. Вот только благодаря нашей маме мы и пережили этот страшный голод, а уже потом все дети из нашей семьи смогли получить образование. И то же самое я могу сказать про послевоенный голод 1946-47 годов. Он хоть и не был таким страшным как довоенный, но все равно время было тяжелейшее, я это и сам уже хорошо помню. Опять люди умирали от голода, и я даже слышал про такой случай: одна женщина, видно, совсем уже помешалась от голода, и запекла своего ребенка в печке...

Но зато потом началась нормальная жизнь, которая буквально на глазах становилась все лучше и лучше. Конечно, многое тут зависело и от того, что руководство СССР буквально все делало для того, чтобы люди в оккупированной Бессарабии увидели все преимущество жизни при советской власти, ведь слухи то все равно ходили. Так что у нас в Приднестровье до 1940 года была не жизнь, а рай по сравнению с правым берегом Днестра. Поверьте, разница в уровне жизни была огромная.

Конечно, это была пропаганда, но пропаганда реальная! Например, 1939 и 1940-й годы получились очень урожайными, и отец рассказывал, что после уборки урожая всем колхозникам прямо во двор привозили пшеницу. На второй год ее уже и хранить было негде, потому что с прошлого урожая еще много оставалось, но ее все равно привезли опять.

И я хорошо помню, как мама до войны подзывала меня, давала 3 копейки и говорила: "Иди, купи себе халвы". А если давала 5 копеек, то я чувствовал себя уже настоящим миллионером... Правда, конфет было всего два вида: подушечки, такие с повидлом внутри, и леденцы, но зато их было вдоволь.

Стасьев Т.Я. с мамой и младшими братьями. 1946 г.

- А вот сам день воссоединения вам чем-нибудь запомнился? Может, вы видели что-нибудь?

У нас в Григориополе было пять колхозов, мои родители работали в колхозе "имени Ленина" и 28 июня 1940 года я находился с ними в поле и как мог, помогал им работать. И вдруг мы увидели, что по дороге в сторону Днестра проехала не очень большая колонна танкеток. Мы так ничего и не поняли, , и куда они поехали и зачем, но когда вернулись в Григориополь, то увидели, что люди чему-то бурно радуются и веселятся. Оказалось, что в этот день вернули Бессарабию.

- Перед самой войной было какое-то предчувствие, что она скоро начнется?

Этого я не знаю, я ведь был еще совсем мал, но по моим воспоминаниям и ощущениям известие о начале войны явилось для родителей неожиданностью. Наш дом находился совсем недалеко от правления колхоза, где висел репродуктор, и я даже помню, как возле него собирались люди и слушали новости. Ну а потом почти сразу мы оказались в оккупации. И насколько я понимаю, именно потому, что румыны появились очень быстро, то эвакуироваться почти никто не успел.

- Обычно в первые же дни после оккупации для устрашения сразу устраивались показательные казни коммунистов или активистов советской власти.

Насколько я знаю, у нас в Григориополе ничего этого не было, но зато лупили румыны просто безжалостно.

- А разве евреев не тронули?

Да, вот с евреями они расправились. Вообще у нас до войны в Григориополе жило очень много евреев. Но евреи это такой мудрый и грамотный народ, недаром в народе говорят, что они на три дня вперед все предвидят. И мне потом рассказывали, что как только началась война, то многие из наших местных евреев все-таки успели уехать в Среднюю Азию. А всех, кто остался, немцы с румынами расстреляли, но вот сколько, когда и где, я не знаю. И, кстати, у нас еще говорили, что на старом дубоссарском мосту румыны расправлялись с ними так: просто били по голове прикладом и сбрасывали в Днестр... Но после войны часть из уехавших евреев вернулась, правда, их было, конечно, уже значительно меньше, а сегодня так там вообще единицы остались.

- Какая жизнь была в оккупации?

Все выживали, кто как мог. Пусть даже людям и вернули какую-то землю в частное владение, но много ли на ней сделаешь без техники? Хотя в тот период, когда фронт мимо нас прошел, у нас в округе осталось много брошенных армией лошадей, и тогда отец подобрал и привел к нам домой двух из них. Я даже помню, как их звали: Васька и Услюк. Васька был поздоровее, но зато ленивый. А когда нас в 1944 году освободили, то его забрали в Красную Армию, а Услюка оставили. И вот я прекрасно помню, что когда во время оккупации мы пахали на лошадях и сеяли вручную, то я все старался, чтобы лошадь мне не наступала на ноги.

Кроме того, румыны на разные работы привлекали местное население, особенно тех, у кого были лошади. И однажды отец, не желая работать на "новых хозяев" попытался уклониться от этих работ, но за это его сильно избили.

Вообще надо сказать, что у нас в Григориополе люди очень боялись жандармов. Хотя, например, у нас в семье за все время оккупации румыны совсем ничего не забрали, даже курицы, но их все равно очень сильно боялись. Все прекрасно знали, что даже если при встрече на улице не поклонишься жандарму, то тебе серьезно достанется. У них имелись специальные дубинки, и они ими лупили будь здоров. Поэтому во время оккупации на улицах было безлюдно, люди просто боялись выходить в город. И даже мне пару раз досталось.

- Расскажите об этом, пожалуйста.

Когда началась война, то я как раз должен был пойти в 1-й класс. Но румыны нашу школу не закрыли, просто обучение в ней пошло уже по их программам, и я в ней я проучился неполных три класса. Причем, что интересно, при румынах работали почти те же самые учителя, фактически процентов на девяносто, которые в ней преподавали и до начала войны, а из Румынии прислали всего несколько человек, в том числе и директора. А когда нас в 44-м освободили, то те же самые учителя опять остались работать в школе.

И все бы ничего, но при румынах в школе были разрешены телесные наказания, и если учитель тебя отлупит, то ты это запомнишь на всю оставшуюся жизнь. И однажды так досталось и мне.

Рядом с нашей школой стоял крестьянский дом, покрытый камышом. И как-то весной мы с приятелем залезли на забор и ради кусочков меда сняли с него пару трубок камыша. Просто в стеблях камыша обычно есть дупла сделанные пчелами, в которых они откладывают немного меда, и эти кусочки мы доставали и сосали их как конфеты.

Но хозяин дома это увидел и пожаловался директору школы. И когда мы потом мы на перемене опять такое проделали, то наш директор, который стоял на пороге школы позвал меня в свой кабинет: "Ты почему берешь камыш с крыши дома? Ты себе представляешь, что останется от крыши, если каждый ученик возьмет себе по одной трубке? Покажи ладони". И как дал мне линейкой по рукам со всей силы... Я даже описался от боли... - "Еще раз увижу или услышу, что берете, пеняйте на себя". И я к тому дому даже не подходил...

А второй случай, когда меня однажды ударил немецкий солдат. Это произошло, когда уже через Григориополь проходили их отступающие части. Недалеко от нашего дома остановился грузовик, и я увидел, что под ним лежит немецкая коробка для противогаза, по виду она напоминала современные термосы. Просто мы уже знали, что многие солдаты хранили в них разные вкусности: шоколад или конфеты. И я надеялся, что они про нее забудут и уедут. Но пока я ждал, когда грузовик заведется и уедет, мне один немец вдруг как дал ногой по заднице, что я аж кубарем полетел... То ли он понял мой замысел, то ли просто так ударил, тогда они уже были очень озлобленные, но я рванул оттуда не оглядываясь.

Но я могу сказать, что не все оккупанты были плохие, и могу вам привести два примера. Еще до войны у нас построили кинотеатр "имени Котовского", который только в 60-е годы совсем пришел в упадок и разрушился. Километрах в пяти от него стояла наша районная больница, которую немцы использовали как свой госпиталь. И раненых или больных из него возили на автобусе в этот кинотеатр. А разве детям не хочется посмотреть кино? Ведь еще до войны у нас рядом находилась, как я сейчас понимаю, небольшая воинская часть, и там время от времени показывали кино. Прямо на стене натягивали простынь и нас детей иногда тоже пускали посмотреть. Мы и не особенно то и понимали по-русски, но все равно смотрели с огромным интересом.

Кинотеатр был двухэтажный и мы с ребятами приходили к нему и стояли у боковых дверей, чтобы хоть краем глаза хоть что-то увидеть. И когда однажды мы вот так стояли, один немец взял меня за руку и повел с собой. А я вроде бы и боюсь, но с другой стороны и фильм очень хотелось посмотреть, и как-то я интуитивно почувствовал, что он мне ничего плохого не сделает. Мы поднялись на балкон, и он посадил меня на сиденье у себя между ног. Хотя я по-немецки совсем ничего не понимал, но этот очень красивый фильм произвел на меня огромное впечатление. Но больше всего меня восхитило то, что в этом фильме я впервые увидел, как люди катаются на водных лыжах, и был просто потрясен этим фактом. Как так, люди, оказывается, могут на лыжах по воде ездить... И сколько мы смотрели фильм, он меня все кормил, как я только потом узнал, шоколадом. Отламывал по кусочку и давал. А когда фильм закончился, то он меня вывел на улицу, положил мне в карман остатки шоколадки, погладил по голове и отпустил. Вы себе можете представить мое состояние? Я был просто на седьмом небе от счастья, что видел кинофильм. Видно, я чем-то напомнил ему его семью или детей. Так что и среди немцев были хорошие люди. Но вообще родители нас просили, как можно реже выходить в город.

А второй случай такой. Зимой с 43-го на 44-й год к нам на квартиру определили одного румына, и насколько я понимаю, он был не простым солдатом, а из младшего офицерского состава. Пару дней он у нас переночевал, и за это короткое время они с отцом успели подружиться, и вели между собой откровенные разговоры. Например, он отцу так говорил: "Дураки мы, дураки, что связались с русскими. Все равно войну проиграем". А когда уезжал, то на прощание подарил отцу телогрейку, типа жилетки, из овечьей шерсти. И она спасла отца, когда его забрали на работу в Германию. Ведь через Карпаты их гнали пешком, и только представьте себе, что творится в горах в конце марта: мороз, снег. Поэтому отец потом всю жизнь говорил: "Только благодаря этой жилетке я и остался жив". И того румына он всегда вспоминал очень хорошо, так что и среди них тоже были хорошие люди.

- В оккупации вы знали, что творится на фронте?

Конечно, тогда у нас не было ни радио, ни прессы, но, по-моему, кто интересовался, как-то узнавали новости о том, как идет война, что творится на фронте. Какие-то слухи все равно доходили, что в том или ином районе идут сильные бои. Причем, я вам хочу сказать, что у нас в семье всегда было твердое убеждение, что рано или поздно, но наши все равно вернутся.

- Партизаны или подпольщики в вашей округе были?

Партизан у нас не было просто потому, что нет никаких природных условий для партизанской борьбы, лесов у нас очень мало. А про подпольщиков я что-то слышал, но что-то определенное говорить тут не могу.

- В ваших краях до войны было много немецких поселений. Вы что-то знаете, как они жили во время оккупации?

Единственное, что я знаю, что когда немцы отступали, то их всех насильно увозили. В наших краях они славились как дисциплинированные и трудолюбивые люди, и у них были просто образцовые, богатые и процветающие хозяйства. У каждого во дворе минимум по одной лошади. И когда немцы им приказали уезжать с ними, то они погрузились на подводы и уехали в сторону Дубоссар. Но разве на подводах далеко уедешь? Насколько я знаю, многие из них погибли, и только единицы потом вернулись обратно. Но как они жили и как себя вели во время оккупации, я не знаю, хотя помню, что мои родители до войны со многими из них дружили.

- Вы упомянули, что и вашего отца угнали в Германию.

Да, когда немцы в самом начале весны 1944 года отступали через Григориополь, то отца вместе с другими мужчинами угнали в Германию. А как его забрали, я видел лично.

Когда начали проходить отступающие части, то, предвидя такую ситуацию, отец лег в постель, и мы всем говорили, что у него тиф, потому что прекрасно знали, что немцы боялись тифа как огня, поэтому к нам в дом они даже не заходили. Я стоял на улице и если видел, что они шли в нашу сторону, то сразу предупреждал маму. И когда они входили в дом, то мама им сразу с порога говорила: "У нас тиф", и они тут же разворачивались и уходили.

А мне уже было 10 лет, поэтому я прекрасно все помню, и как сейчас вижу эту картину. К нам в дом зашел человек в немецкой форме, причем, мундир на нем был расстегнут до пояса, и из-под него виднелась майка с фашистским орлом на груди. Мама ему говорит: "У нас тиф", а он ей на чистейшем русском языке отвечает: "Сейчас мы поглядим, кто у вас тут тифом болеет". Только потом мы узнали, что были, оказывается и "власовцы". Подходит к отцу: "Почему лежишь?" А при этом присутствовали я, сестра Ирина и мама: "Так он же болеет тифом". - "Никакого тифа у него нет. Немедленно одеться, и мы тебя забираем". Отец все пытался его убедить, что он болен тифом, но тот ни в какую. А потом власовцу эти пререкания надоели, и он так прекратил дискуссию: "Если ты сейчас же не встанешь и не пойдешь со мной, то я застрелю твою дочь". Достал из кобуры пистолет, и прямо ткнул его стволом в грудь моей сестре... Мать в крик, что оставалось делать отцу? Конечно, он встал, оделся и ушел... По-моему это было еще в где-то в середине марта 1944 года, а вернулся домой он уже только где-то осенью.

- А отец не рассказывал, что ему довелось пережить за это время?

Рассказывал. Вначале их гнали пешей колонной, и только когда уже перешли через Карпаты их посадили в эшелон. И говорил, что по сравнению с тем, как они голодали по дороге в Германию и в самом лагере, то страшный голод 1933-34 годов это вообще ничто... По его словам там их точно ожидала голодная смерть. Рассказывал, что когда их везли в Германию, то кормили так. На остановках эшелон отгоняли чуть в сторону, немцы выкатывали пустые бочки, в которые местное население заливало все, что они приготовили для пленных, потому что знали, что их совсем не кормят. Все это, конечно, смешивалось в бурду, но они были вынуждены ее есть, потому что страшно голодали...

Но в этом лагере, который находился, как я понял, где-то на границе Германии и Чехословакии им удалось бежать целой группой. По его рассказам, охрана только вначале была большая, но постепенно становилась все меньше и меньше. В лагере они организовались, напали на охранников, но не убили их, а просто сбежали через картофельное поле. И отец вспоминал, что в жизни не видел таких высоких кустов картошки, в которых они тогда попрятались.

Но горькая усмешка судьбы состоит в том, что, возвращаясь домой, они пешком прошли пол Европы, нигде их не останавливали, а, наоборот, везде люди им как могли, помогали, но когда отец нашел нас в селе Карманово, куда переселили на время боев, то его арестовали... И, хотя его почти сразу выпустили, но с тех пор, два раза в месяц, в определенные дни он должен был ходить в местное отделение КГБ и отмечаться. Дождь ли снег, ураган на улице не важно, он обязан был пойти и отметиться. И я помню, что всякий раз, когда он ходил отмечаться, то одевал дома чистую одежду, и каждый раз прощался с мамой как в последний раз, потому что не был уверен, что вернется... Но почти сразу после смерти Сталина это все прекратилось, его полностью реабилитировали, а так как я потом работал на партийной и советской работе, то меня часто проверяли по линии КГБ, и никогда ко мне не возникало никаких вопросов.

- А он не рассказывал о своих впечатлениях от заграницы?

Не только он, но и другие люди, побывавшие там, удивлялись культуре земледелия на западе. Какие там богатые села, фактически небо и земля по сравнению с нашими селами в то время. Их удивило, что в самых обычных селах строили двухэтажные дома, а когда именно тогда впервые увидели домашнюю консервацию, то были просто восхищены.

- Когда был освобожден Григориополь?

12 апреля 1944 года. Мне запомнилось, что перед самым освобождением мама спрятала моего старшего брата Алексея 1927 г.р., чтобы его тоже не угнали в Германию. У нас в огороде стояла такая небольшая копна из собранной кукурузы, у нас она называется суслон, внутри которой ему сделали небольшое убежище. Причем, он там просидел не один день, где прятался все светлое время суток, а мама носила ему туда еду, причем, делала это незаметно, чтобы даже соседи ничего не видели.

А почти сразу после освобождения, чуть ли не на второй день, появился наш прежний председатель колхоза Аксенов, и продолжилась наша прежняя советская жизнь. Сразу устроили собрание, людей разбили на бригады и начали организовывать работу колхоза. И хотя поначалу пришлось очень тяжело, потому что техники не было совсем, взрослых мужчин почти не осталось, но зато люди работали с энтузиазмом и инициативой, потому что опять вернулась нормальная жизнь. И уверяю вас, что люди работали не из под палки, хотя дисциплина была будь здоров и Сталина очень боялись.

- Вот вы упомянули Сталина, и я хочу спросить о вашем отношении к нему.

Я вам так отвечу. Вот, например, мой отец пострадал и от раскулачивания, и потом от этих нелепых и унизительных проверок и подозрений, но даже он всегда оставался настоящим патриотом и отзывался о Советской власти только хорошо, и никогда плохо. А под конец жизни он так говорил: "Мы пережили все, и войну, и разруху, зато как легко нам сейчас стало жить. Какие перспективы появились в жизни людей. Вот сейчас - это настоящая жизнь. Сейчас бы только жить да жить".

А я хорошо помню, кок мы узнали о смерти Сталина. Как раз в это время я болел, лежал и слушал по радио сводки о состоянии его здоровья. И хотя все понимали, что это рано или поздно должно случиться, но известие о его смерти стало настоящей трагедией для всего народа... Хотя надо признать, что в то время КГБ боялись просто страшно. Сейчас даже смешно вспоминать об этом, но у нас в селе люди всерьез думали, что у них чуть ли не под окнами ходят и подслушивают их разговоры.

А Сталина я ставлю выше всех наших бывших, а тем более нынешних руководителей, и всегда говорю, что его нам сейчас чуть-чуть не хватает для наведения порядка. Я убежден, что начальство нужно уважать, но и чуть-чуть бояться. Преклоняться, конечно, не нужно, но уважение к власти должно быть обязательно. Но и сами руководители в свою очередь должны бояться своего руководства.

- А вы не знаете, после освобождения Григориополя кого-то наказали за сотрудничество с оккупантами?

Конечно, были люди, которые работали у оккупантов, но я не помню такого, чтобы кого-то потом за это арестовали или, тем более, расстреляли. В этом плане у нас было относительно благополучно. А может, это просто я всего и не знаю.

- А вам потом не приходилось слышать от кого-либо, что, мол, при румынах жизнь была лучше?

Ну, что вы! За всю свою жизнь я ни разу ни от кого не слышал ничего подобного, чтобы кто-то сказал или хотя бы намекнул, что при румынах было лучше. Хотя я предполагаю, что в принципе такое могли сказать люди чем-то очень обиженные на советскую власть, как раз из тех, что сейчас мутят воду, но лично я такого ни разу не слышал.

- День Победы помните?

Как такое забудешь? Все прыгали, кричали. Но это всеобщее состояние радости и счастья очень трудно передать словами.

- Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

После школы окончил географический факультет в Тираспольском пединституте. Но поработал в школе всего два месяца и меня призвали в армию. А на втором году службы мне предложили вступить в партию. И хотя я поначалу отказывался, считал себя недостаточно подготовленным, но меня все-таки уговорили. А после армии так получилось, что меня выдвинули на партийную работу, хотя в свое время меня даже из Комсомола исключали и из школы отчисляли. Просто я всю жизнь был очень активный и непоседливый.

И вот так я всю жизнь проработал на партийной и советской работе. Окончил высшую партийную школу в Москве. Работал в Чимишлийском районе, Совете министров МССР, руководил Теленештским и Дондюшанским районами. И хочу вам сказать, что мы тогда, в отличие от нынешних руководителей, по-настоящему работали, а нынешние только болтают. В наше время люди и работали как нужно и культурно отдыхали, тянулись к высокому, развивались, росли, а сейчас? Честно говоря, просто больно смотреть на нынешнее положение дел... Потом семнадцать лет проработал заместителем министра народного образования, а затем высшего образования МССР. Последние годы работал проректором Кишиневского Политехнического института. Вырастил троих детей, есть внуки.

- Войну потом часто вспоминали?

Конечно, вспоминал и вспоминаю. И всегда с особой болью вспоминаю старшего брата Ивана, который погиб в первые дни войны.