Я родилась 22 ноября 1927 года в селе Лысянска Лысянского района Черкасской области Украинской ССР. Отец был рабочим, мама происходила из богатой семьи и занималась домашним хозяйством. Дедушку и бабушку, которые имели 14 детей (двое сыновей, остальные девочки), в 1929 году раскулачили, а на следующий год мы семьей перебрались в Донецк, где отец устроился работать кочегаром на шахту «Волынка», расположенную в районе вокзала. Пошла я в школу, как загудит гудок возле товарной станции, так учительница даже не разговаривает, потому что ничего не слышно. Тогда все топилось углем, который добывали на шахте. Как началась война, папу забрали на фронт. К тому времени я окончила пять классов, старшая сестра Галина, 1921 года, работавшая в Нежине учительницей, вернулась к нам домой, и мама отправила нас вдвоем в родное село за одеждой. Сотни километров мы прошли пешими. Полтора месяца топали, из-за ночевок в полях поморозили ноги. Ведь что было обуть – ничего. В селе только бабушка жила, а дедушка уже был похоронен в фамильном склепе.
Как прибыли, местные на нас смотрят, как на врагов народа, мол, ваша власть вернулась, куркули! К тому времени немцы Киев уже захватили. А защиты никакой, вокруг девушки 1916 или 1920 годов рождения, такие здоровые, что на них «тетя» надо говорить, а сами прячутся от оккупантов. Те же в 1942-м сначала добровольцев стали отправлять в Германию на работы, а потом всех подряд. Нас с сестрой сдали, и мы поехали в вагоне-телятнике неизвестно куда.
Завезли аж до Штутгарта, я была третьей на нарах, первых двух девочек в городе забрали. Если бы я с ними попала, то не выжила бы, потому начиная с 1944-го Штутгарт каждый день бомбили, зарево стояло такое, что ужас. Нас же повезли дальше, в город Швебиш-Гмюнд. Всех записывают на различные предприятия, а меня нет, только подойду к столу, как переводчица вытягивает из очереди. И говорит: «Стой возле меня!» Во второй раз сунулась, она опять вытащила. Стала в третью очередь, уже не украинцы подписываются, повсюду русская речь слышна, думаю, ну чего такое дело, надо же определяться. И опять меня переводчица вытащила. Я стала плакать и стою, а эта женщина мне говорит: «А чего ты плачешь, деточка, найди свою маму, и мы тебя сразу же определим!» Оказалось, она подумала, что я еще ребенок, ведь худенькая вся, чуть выше колен детское платьичко на мне. Так что всех записали, я осталась одна, и меня направили на маленькую фабрику, где я до самого освобождения проработала. Выпускали большие и маленькие алюминиевые части для какого-то вооружения, которые тщательно упаковывали и возили в город. Вскоре я научилась работать и на электросварке, на бор- и пресс-машинах. Глаза были прекрасные, немцы проверили зрение, сказали: «Гут, зер гут!» и везде направляли. Даже шлифовкой занималась. Лифта на фабрике не было, вручную перетаскивала детали. Со мной работали пожилые немцы, и две француженки, блондинка и черненькая. Нас же, из Советского Союза, было четверо девушек, потом взяли еще одну. Помогало нам трое детей.
Как относились к нам на фабрике? Нормально, с нами повсюду ходила женщина в немецкой форме, первое время идем по улице, а жили мы в лагере под немецким монастырем, как встретят местные люди, сразу же на меня говорят: «Швайне!» И показывают, мол, воняет от меня. Немка как догонит, как начнет их по лицу лупасить, чтобы не делали так. Назад идем, другой дорогой, а уже все молчат.
Работали с утра до вечера. По всему лагерю, где мы жили, в шесть утра раздавался звонок побудки. Идем в столовую, там дают только чай, причем не с сахаром, а с сахарином. А дальше фабрика и только в обед привозят нам суп или из брюквы, или из капусты, а вечером дают два куска хлеба, воняющие опилками. Съем его, а потом плачу, потому что утром только чай ждет. Вот так мы питались. Весила 42 килограмма. На стуле было неудобно сидеть – на попе мослы болели. Одни кости и шкура. В лагере нас охраняли немцы, но при этом комендант был очень хороший, мы на него «фатер» говорили.
В 1945-м нас освободили американцы. И мы дружно настояли на том, чтобы до самого последнего момента у нас этот комендант находился. Уважали его за человечность. Потом нас отправили на советскую территорию, никто не захотел оставаться, хотя нас и агитировали. Союзники прямо так и говорили, мол, оставаться в Германии не надо, можно поехать в Америку. Никто не захотел. Все уехали к своим, комендант еще с собой со склада материал для пошива платья с собой дал. Прибыли в Цитен, где поселили в высоких домах без балконов, по-видимому, в бывшем военном лагере. Опять начался подъем по звонку, после чего все шли на физкультуру. А у многих от голода ноги опухли, поэтому мы стали днем морковку по полям собирать, чтобы хоть как-то подкрепиться.
Меня, как самую выносливую, военные решили забрать в медпункт, мол, сделаем из тебя медсестру и в армию определим, но я отказалась. На Родину хотела вернуться. По возвращению с помощью сестры и военкома устроилась работать в райфинотдел. На этом война для меня закончилась.
| Интервью и лит.обработка: | Ю.Трифонов |
