Родилась я 12-го декабря 1928 года в семье военного. Мой отец – Петр Васильевич родился в 1903 году в казахском городке Каркаралинск, в рабочей семье. В 1920 году, 12-го декабря, ровно за восемь лет до моего рождения, когда ему было всего семнадцать лет, он прибавил себе два года и вступил в Красную Армию. Служил в разных гарнизонах, а с мамой они познакомились в 1927 году в Башкирии, в селе Воскресенское, где стояла папина часть. Поженились, и уже вместе кочевали по разным гарнизонам, а мы с братом родились в Пензе.
Папа служил летчиком-наблюдателем, но в 1933 году на медкомиссии выяснилось, что он дальтоник, различал не все цвета, и с летной службы его списали. А после переподготовки папу направили служить в дом отдыха для младших командиров РККА. Причем, в качестве летнаба он дослужился до капитана, а на этой службе его понизили до старшего лейтенанта.
Вначале этот дом отдыха располагался в бывшем имении графа Юсупова в подмосковном селе Архангельское. Но в 1936 году рядом построили новый санаторий, а великолепное имение Юсуповых сделали музеем. Папа занимался тем, что организовывал культурные и спортивные мероприятия для отдыхающих, а мама в этом же санатории работала библиотекарем. Так что нам с братом довелось расти в очень хороших условиях. Один невероятной красоты парк чего стоит. Помню, когда туда приезжали с концертами знаменитые артисты: Надежда Обухова, Василий Качалов, ансамбль песни и пляски, я тихонько стояла за кулисами и смотрела. А разве забудешь, как зимой на красивых рысаках из подсобного хозяйства катали отдыхающих… Но вскоре нашему счастью пришел конец…
В конце мая 1938 года арестовали… У меня до сих пор перед глазами момент, когда я в последний раз его видела. Только-только начались летние каникулы, и чаще всего мы с братом находились в любимом месте, где можно найти много интересного - в библиотеке у мамы. В один из последних дней мая Гена оказался где-то за шкафами, а я прямо с краю стола, недалеко от мамы. Тут папа открывает дверь, и стоя в дверях, говорит маме: «Тосик, меня в Москву вызывают!» Мама лишь кивнула ему, она как раз выдавала отдыхающим книги, и подойти к нему не могла. Так я в последний раз видела папу, слышала его голос… И именно таким, он в моей памяти и остался: молодой, красивый, в полной военной форме…
Мы так и остались жить в поселке, думали что папу отправили временно задержали и каждый день ждали от него весточки… Но через какое-то время как-то ночью я нечаянно подслушала мамин разговор. Она рассказывала соседке, тете Жене, что ездила к нему в тюрьму, и папа просил ее привезти нас к нему на свидание. И почти дословно помню мамины слова: «И хотелось бы, конечно, привезти, но я не хочу, чтобы дети запомнили его таким – в тюремной робе… Пусть они его помнят в военной форме…» А я пока не узнала когда и где он умер, часто видела папу во сне – догоняла его… И наяву однажды получилось также. Еще до введения погон, как-то увидела на улице, что один офицер идет похожей походкой. Кинулась за ним, догнала, он оглянулся, и я остановилась как вкопанная…
 |
Родители – Петр Васильевич и Антонина Ивановна |
А потом я стала искать папу, писала во всевозможные инстанции, но только в марте 58-го нам прислали извещение, что папа умер в заключении от «паралича сердечной мышцы»... Но я не поверила и очень долго еще ждала, надеялась… Потом каким-то образом узнала, что папа мог отбывать срок в «Усольлаге». Стала писать туда, и в 2003-м году мне ответил начальник колонии ВК-240: «… Мокринский Петр Васильевич прибыл из Беломорско-Балтийского исправительно-трудового лагеря НКВД 30-го августа 1941 года. Умер 4-го января 1942 г. Причина смерти - пеллагра. За давностью лет точное место захоронения установить невозможно». Стала узнавать, что такое пеллагра, а оказывается это – крайняя степень авитаминоза, фактически голодная смерть… И я как представлю, что папу, сильного, крепкого мужчину довели до такого состояния… Когда я смотрела «Московскую сагу» и видела сцену, как генералы таскают тачки на Беломорканале, то плакала, понимая, что и отец тоже там работал… И еще одна мысль не дает мне покоя. В начале декабря мы приехали в эвакуацию к родителям мамы в Башкирию, и первым делом собрали и отправили папе посылку, но она вернулась обратно. И я все думаю, а если бы он ее получил? Но все это если бы, если бы, если бы… А в конце 50-х годов нам прислали документы, что он посмертно реабилитирован…
А вы не знаете, за что его арестовали? Может быть, мама потом что-то рассказывала или кого-нибудь персонально винила?
Нет, таких разговоров я от нее никогда не слышала. Но в августе 1950 года, будучи в Москве, я разыскала знакомую по Архангельскому и вдова сослуживца отца рассказала мне, что папу вынуждали написать ложный донос на своего командира, а он отказался… Даже помню до сих пор фамилию его командира, то ли Бано, то ли Боно.
Вы упомянули, что остались жить в Архангельском.
Да, что удивительно, нас не тронули. Мы так и жили в Архангельском до самого начала войны. Мама все так же работала в санатории, правда, взяла еще одну библиотеку на поселке. А нас с братишкой ни в школе и нигде из-за папы не попрекали и не ущемляли. Правда, Гену даже в армию не взяли служить. Военком ему так прямо и заявил: «Какая армия, у тебя отец - враг народа!» А когда в 43-м году мы с Геной в ФЗО вступали в комсомол, то сказали, что папа пропал безвести на фронте. Но что самое удивительное, маму даже не исключили из партии.
 |
Коллектив Д/О РККА «Архангельское» |
Как вы узнали о начале войны?
Как и все, из сообщения по радио… Помню, что последняя неделя июня казалась спокойной, лишь изредка испытывали гудки сирены. Но рядом с нами был лес и в нем стояли зенитки, а по вечерам поднимали в воздух заградительные аэростаты. Как мы потом узнали, это был один из трех заградительных поясов ПВО, прикрывавших Москву. Но немцы все равно старались прорваться к Москве и через какое-то время они стали постоянно летать и бомбить. Правда, большие бомбы сбрасывали редко и беспорядочно, но зато зажигательные бомбы сыпались на нас днем и ночью. Некоторые из них не взрывались, Гена их приносил, и когда мы ссорились, пугал меня: «Я ее сейчас как брошу…»
Обычно, мы уходили ночевать в заранее отрытые землянки. Помню, однажды мы с Геной шли к маме на работу, как вдруг появился немецкий самолет-разведчик, но тут же прилетел наш ястребок, и стал его гонять. Мы присели у столба и стали наблюдать за их схваткой. Насколько мы поняли, наш летчик, яростно набрасываясь на немца, старался увести его подальше от жилых домов, за лес, за реку, в сторону большого поля.
А недалеко от нас находилась небольшая деревня Захарово, и однажды бомба попала в деревенский дом. Я в окно увидела, как поднялся столб взрыва, но сразу нагнулась, подумала, что пойдет волна, и чтобы осколками стекла меня не засыпало я ползком с кухни…
Все окна в домах были заклеены газетными полосками крест-накрест, а на ночь занавешивались одеялами, чтобы не проникал ни один лучик света. Помню, что работники военной комендатуры часто проводили с нами беседы, призывали быть бдительными, предупреждали о возможных высадках фашистских диверсантов.
 |
Занятия фехтованием в Д/О |
Библиотеку закрыли и маму перевели на телефонную станцию. Если она дежурила ночью, то мы с Геной приходили к ней с рюкзачками, в которых имели по смене белья, на случай срочной эвакуации. И спали там у нее на топчане. В одно из таких дежурств к ней зашел маршал Жуков. Спросил, как работает связь, потом увидел нас: «А это кто у вас тут спит?» - «Мои дети…»
А фронт все приближался и приближался… Через наш поселок шла дорога на Волоколамск, так я до сих пор помню шум, когда по шоссе шли танки… До Кунцево оттуда всего километрах тридцать, а там же шли страшные бои, так ночью в той стороне мы отчетливо видели зарево и слышали шум бомбежки.
А мама ведь училась на заочном и в октябре 41-го она решила съездить в Москву за дипломом. Но так и не получила его, потому что как раз в те дни случилась паника и она сама еле выбралась оттуда. Я проснулась и тихонько слушала, когда мама рассказывала соседке, что в городе творилось что-то невероятное. Начальство побежало, но народ поднялся - рабочие, студенты, курсанты военных училищ, перегородили дороги, все сбрасывали с машин…
В какой-то момент было принято решение эвакуировать ценности музея Юсуповых. В Архангельское с помощью военных за короткий срок протянули ветку железнодорожного пути и в подогнанные вагоны в спешке стали грузить музейное имущество. Вместе с этим эшелоном предложили уехать в эвакуацию и маме.
 |
Занятия коньками |
В ночь с 6-го на 7-е ноября нас через Москву отправили в Красноуфимск. Но по дороге мы с братом уговорили маму уехать к ее родителям, в Башкирию. 6-го декабря выгрузились на разъезде Косяковка, и до совхоза «имени Мичурина» нас на своей лошадке подвез какой-то дядька. Мама, оставив нас с Геной в заброшенном сарае, пешком пошла в Левашовку, и оттуда за нами приехала со своим младшим братом Володей. Приехать-то мы приехали, но в маленькой дедушкиной избушке нас собралось четырнадцать человек – семь взрослых и семь детей, и жили мы очень трудно. Очень…
42-й год еще как-то более-менее прожили, потому что эвакуированным выдавали пуд муки, а в 43-м уже не стали, и с апреля мы остались на голодном пайке. Мама стала распродавать те «ценности», что хранились у нее в сундучке. Платья, туфли, простыни, все что папа ей покупал, все пошло на рынок… Но все это быстро закончилось, и через какое-то время у меня от недоедания во рту открылись язвы и мне давали кипяток с козьим молоком. Но когда украли нашу единственную козу, только рожки да ножки от нее нашли, вот тут настал край… Причем у нас работали и дедушка, и мама, и тетя Нюра, но беда в том, что все они работали не в колхозе, а в сельсовете. Налоговыми агентами. Но если колхозникам разрешалось держать огород в двадцать соток, то остальным только по десять, а нас четырнадцать душ… Так что с какого-то момента стали голодать по настоящему...
Крапивы наберем, бабушка ее сварит, одну картошину туда изотрет прямо с кожурой. С солью еще ладно, но соли-то почти не было, а без нее я это хлебово есть не могла. Какая бы голодная не была, но не могла и все тут. В общем, все так сложилось, что в первую очередь старались накормить маленьких, а из всех двоюродных братьев я оказалась самая старшая, поэтому голодала больше всех, и в какой-то момент начала опухать… Вот тут мама не на шутку перепугалась, и привела нас с братом в Стерлитамак на «Соду», и нас приняли в ФЗО при заводе. Даже обувь выдали – деревянная колодка и брезентовый верх, гвоздиками прибитый... Стали нас учить на слесарей-ремонтников. Но мастера не было, а верстак стоял прямо под открытым небом и мы на нем тесали…
 |
Войкина (Мокринская) Вера Петровна с братом |
Зато в училище давали в день по восемьсот граммов хлеба и по тарелке щей. Мы с Геной гущу из щей съедали, а жидкость нет, и ее за нами допивали узбеки, которые работали на заводе. Представляете, их из жаркого климата понавезли в нашу суровую зиму… К тому же они ведь свои хлебные пайки, не съедали, а продавали на рынке, и деньги отправляли домой. А чем жили, даже не представляю. Ох, сколько их здесь померло… А нам мама строго настрого, велела приносить буханки хлеба домой.
Это было летом 43-го, а уже осенью нас с братом включили в группу маляров-штукатуров, которую отправили в Смоленскую область на восстановительные работы. Немцев только-только отогнали, и нас уже привезли. Помню, когда по дороге туда в Вязьме меняли паровоз, то мы с горы, где станция была, увидели, что вся Вязьма разрушена, ни одного целого дома… Но это и неудивительно, ведь город три раза переходил из рук в руки…
Привезли нас на станцию Угра, поселили в лесу, в домике. Но штукатурить там было нечего, все было разрушено до основания, поэтому занимались тем, что рыли ямы под столбы. А знаете, что значит копать зимой?! Вначале отогревали землю кострами, а потом кирками и лопатами долбили ее, долбили, а ведь нам было всего по 13-15 лет… Мы-то с братом еще ладно, а эти детдомовские девчонки все малюсенькие… Но кормили скудно – 500 граммов хлеба из муки пополам с картофельной кожурой… Как горько шутит мой муж, подростки в то время переживали период естественного отбора…
Но бабушка в дорогу сунула мне табачок, и я его меняла солдатам, которые там что-то охраняли. За стакан табака то хороший каравай хлеба дадут, то американские консервы. В общем, в первое время как-то перебились, а потом Гена заболел цингой. И лишь когда я пожаловалась начальнику, только тогда его отвезли в госпиталь в Вязьму. Там его вылечили, а у нас двух ребят организовали собирать черемшу – дикий чеснок, поэтому больше никто не заболел. А весной стали сажать огороды, летом малину собирали. Правда, в лес не ходили, там все было заминировано. А еще наши ребята ухитрялись подворовывать из сарая семенную гречиху. Подкопали под стенкой небольшую ямку, в нее сыпалась гречиха, и они в карманах приносили нам. А мы ее сушили на плите, потом шелушили круглым как скалка предметом, получалась крупа, из которой мы варили кашу.
 |
Помню, как-то однажды поливали огород, и тут к нам подходит какой-то старичок: «Ребята, вот вы по этому бугорку бегаете, а ведь здесь летчик похоронен…» - «Как?!» Так и так, самолет сбили прямо над станцией, летчик выпрыгнул с парашютом, но немцы расстреляли его в воздухе… Мы сразу пошли к начальнику, и попросили перехоронить летчика, ведь там такое место, что он лежал фактически в воде, она там была всего в полуметре от поверхности.
Могилу при нас вскрыли, он лежал без сапог, без документов, а лицо было закрыто платком… Я так и не сняла его и не посмотрела, но знаю что молодой, старший лейтенант. Перехоронили его у деревни, но до сих пор жалею, что как-то не догадалась взять его данные, чтобы написать его родным. Ведь из кармана у него вытащили записку, там какой-то Морозов упоминался. Но, во-первых, не до этого тогда было. Да и мы еще совсем дети были, что мы тогда понимали?..
Еще запомнилось, что в Смоленске бегали маленькие немчурята - ребятишки, рожденные от немцев. Во время оккупации, чтобы прокормить свои семьи женщинам пришлось вступать с ними в связь, и этих детей так и прозвали - немчурята.
В общем, целый год мы там проработали и все это время, конечно, очень хотелось домой. Наконец в августе или в сентябре 44-го нам дали отпуск. Вернулись с Геной в Стерлитамак, и хотели куда-нибудь поступить на учебу. Но оказалось, что набор во все учебные заведения уже завершен, и тогда мама обратилась к своей знакомой, которая работала в Горкоме партии. И только благодаря ей нас приняли в 4-е ремесленное училище при станкостроительном заводе «имени Ленина». Помню, мама нас оставила в общежитии, стою, плачу, тут Миша Шварц подошел: «Чего ревешь, это же не тюрьма…» С Мишей мы очень дружили, а сейчас он в Израиле живет, и мы с ним по скайпу общаемся.
 |
С подругой во время учебы в ФЗУ |
Гену сразу взяли в литейный цех, а меня определили в модельный. Мы там с девчонками чурбаки тесали-тесали, но ничего из нас так и не получилось, нас развели по разным цехам, и я попала в инструментальный. И до самой Победы работала там на шлифовальном станке внутренней шлифовки. Но очень древний был станок, «черчилль» назывался. У него одних трансмиссий было пять штук. То один ремень рвался, то другой…
Как вы узнали о Победе?
Наше общежитие было на улице Ивлева, там, где сейчас располагается отделение пединститута. И когда услышали сообщение по радио, мигом выскочили, побежали по Советской улице, в окна стучим – «Победа! Победа!», а сами плакали от радости…
Из вашей семьи кто-то воевал?
Конечно. Старший мамин брат, дядя Коля уже в декабре 41-го вернулся весь израненный. Он лишь чудом остался жив. Ему разрывная пуля попала в живот, и профессор, который его оперировал сказал ему: «Хорошо, что ты в бой голодным пошел. Кишки были чистые, а заправленная гимнастерка удержала все на месте». Он ему из живота осколки вытащил, а в позвоночнике оставил: «Живи уж так, сколько проживешь, а то парализует и все…» И он потом с осколками так и жил. То так его перекосит, то эдак…
Средний брат – дядя Саша тоже воевал. Он шофером был, всю войну крутил баранку, но его даже не ранило ни разу. Мамина сестра - тетя Зоя еще в 42-м ушла добровольцем в армию. Насколько я знаю, она всю войну служила в частях НКВД где-то под Москвой.
А младшего брата мамы - Володю, вскоре после нашего приезда призвали в армию. В Стерлитамаке он окончил Рижское пехотное училище и в 1944 году, в мой день рождения погиб в Венгрии… Он был совсем молоденький, у него даже девушки не было… После войны я через совет ветеранов добилась, чтобы его имя внесли на стелу с именами погибших горожан в нашем парке «имени маршала Жукова». (По данным Центрального архива МО РФ командир стрелкового взвода 958-го стрелкового полка 299-й стрелковой дивизии младший лейтенант Красильников В.И. 1925 г.р. погиб в бою при освобождении Венгрии 12.12.1944 г. и похоронен в ограде церкви с.Киш-Байом).
 |
Справка |
Какое у вас отношение к Сталину?
Когда Сталин умер, я еще ничего не понимала и, как и многие плакала от горя. Хотя у нас папу ни за что погубили, а у маминой сестры, тети Нюры, расстреляли мужа. Представляете, у них четверо детей было, младшей Тонечке исполнилось год, а на другой день ее отца расстреляли в Уфе… И тоже ни за что… Разве польский еврей это синоним врага народа?! Он ведь там только родился… (Выдержка из «Книги Памяти жертв политических репрессий Республики Башкортостан»: «…бухгалтер артели «имени 19-летия Октября» Вайнштайн Рафаил Лазаревич 1905 г.р. арестован 28.10.1937 г. Осужден по статье 58-6 к ВМН. Расстрелян 13.02.1938 г. Посмертно реабилитирован 05.09.1958 г.» - прим.Н.Ч.) И спрашивается, как можно было жить в то время?..
Мне ведь тоже сколько раз предлагали в партию вступить, но я так и не решилась, боялась, что при поступлении могли копнуть мою биографию. Ведь на собрании при всех нужно было рассказывать, а зачем это при всех афишировать? Поэтому переводила разговор в шутку: «Если мы с мужем будем оба в партии, то на кого я детей оставлю, когда нужно будет пойти на собрание?» А маму звали в Уфу работать в «Трудовые резервы». Обещали: «И квартира будет, и ребята будут учиться», но мама не решилась, она знала, что НКВД за нами строго следит… Вот до чего в людях страх сидел.
У нашего папы были две сестры и братик, но после его ареста мама выбросила все их фотографии и адреса, чтобы из-за него их не тронули. Вот так получилось, что мы потеряли с ними связь, и сколько не пытались потом их найти, но так и не удалось. Может быть, через ваш сайт кто-то откликнется?
Но сейчас у меня к Сталину двоякое чувство. В том, как он нашу страну поднял, провел индустриализацию, тут ему не откажешь, но ведь во многом это было сделано за счет заключенных. Причем, невинных заключенных… Я считаю, что в Советском Союзе хорошего и плохого было пятьдесят на пятьдесят. И то же самое и сейчас. Новое государство, новые люди, и сдвиги есть, но не все это видят и понимают. Хотя, конечно, и очень много плохого появилось, чего раньше у нас никогда не было.
Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
После войны я так и продолжала работать на заводе «имени Ленина». С мамой скитались по съемным квартирам, неустроенность жуткая, одно время жили вшестером в шестиметровой комнате… Когда я рассказываю об этом молодежи, они просто не верят, не понимают, как такое могло быть. А мы так жили… Поэтому, конечно, мне хотелось вернуться в Архангельское, с которым были связаны самые светлые воспоминания. Но ведь в то время с завода так просто было не уволиться. Наконец, летом 50-го года я пробилась на прием к директору, объяснила ему, что приехала в город в эвакуацию, и он не просто вошел в мое положение и подписал заявление на увольнение, на даже дал мне письмо к своему другу, который работал в Москве заместителем министра.
Но приехала, а в Архангельском прописку не восстанавливают – закрытая зона, а в Москве не дают, даже этот замминистра не смог помочь. Через тетушку – мамину двоюродную сестру, меня устроили грузчиком в пединститут с временной пропиской в помещении, где жили уборщицы института. Но поработала там недолго, попала под сокращение. Потом на Таганке работала на мебельном комбинате и хотела перейти на завод «имени Сталина». Им нужна была шлифовщица 4-го разряда, но они мне сразу сказали: «Будет прописка - возьмем!» А пока мыкалась в Москве, как-то решилась съездить в Архангельское.
Приехала, зашла в нашу квартиру, оказывается в нее переехала соседка, что жила под нами. У нее было три дочки, и когда в 41-м объявляли воздушную тревогу, старшая Люда брала среднюю на руки, а я брала младшую Томочку и шли в бомбоубежище. Конечно, мне надо было дождаться их маму, но я как зашла, как увидела нашу мебель, наши вещи… Сразу сердце оборвалось и папу вспомнила. Бывало, он сидит в нижнем белье и в намотанном на голове полотенце, словно бедуин в чалме, ноги поджал, что-то на казахском говорит, мама ему что-то на татарском отвечает, а мы с Геной хохочем… И я оттуда сразу уехала, только душу себе зря растравила… В общем, когда мне окончательно отказали в прописке, пришлось вернуться в Стерлитамак.
А здесь вышла замуж, родила двух детей, и проработала на «Соде» в общей сложности 29 лет. На пенсию вышла с должности бухгалтера в завкоме.
Войну потом часто вспоминали? Может быть, она вам снилась?
Нет, война мне не снилась, но военные годы в моей памяти настолько живы, будто война прошла совсем недавно… И вы знаете, совсем не могу смотреть фильмы о войне… Но особенно грустно от того, что современные дети почти ничего не знают о той войне. Да и знать не хотят… Но ведь это же история нашей страны, нашего народа, поэтому я всегда напоминаю молодым одну пословицу – «Народ, что дерево. Хоть все ветки обрежь, новые отрастут, а вот если вода корни размоет, то дерево засохнет…» Но, к огромному сожалению, нынешняя молодежь живет совсем в другом мире…
| Интервью и лит.обработка: | Н.Чобану |
