Ефремов Владимир Дмитриевич

Я родился в городе Сальске Ростовской области. Очень интересный город. Я маленьким думал, что такое Сальск? В этих местах протекает река Сал, примерно такая как Ахтуба. Недалеко оттуда Буденный воевал, зародилась во время войны 1-я конная армия, ну и вообще там кавалерией занимаются. Чем еще интересен этот город? Дело в том, что в том районе, до войны было два военных конных завода им. Семена Михайловича Буденного, и очень сильные колхозы, вообще район очень богатый, земля - метра на полтора чернозем, и жили мы там хорошо всегда, там был зерновой колхоз-гигант. В каждом колхозе еще были свои конные фермы. Город хоть и не большой, меньше Камышина, но имел свой ипподром. Мы мальчишками мы ходили смотрели. Тогда кино еще немое было, и деньги еще надо платить, а на ипподром ходили почти все.

Мой отец выходец из довольно богатой казачьей семьи, он имел казачье звание, но был приверженец марксистских взглядов. Я его плохо помню, он умер в 33-ем году, когда мне 8 всего лет было. Он окончил институт еще до революции, примкнул к марксистскому движению, и от него семья отказалась, он был очень умный человек. Кроме того, мои дядьки были и красными партизанами, и в 1-ой конной армии. Дядьки мои и тетки еще до войны были в ансамбле песни и пляски Донских казаков, в Ростове они жили. Я с удовольствием на них ходил.

Отец когда умер, мать вышла замуж за другого, нас двое было ребят, и мы переехали в военно-конный завод. Вообще Сальский район очень большой, он граничит с Калмыкией, военно-конный был завод далеко в степи - 80 км от железной дороги. Там я учился в 5,6,7 классе. Это было госпредприятие - голая степь, стояла центральная усадьба завода из каменных построек, из красного кирпича, одноэтажного типа, квартиры на четыре семьи. Я живу в Волгограде с 54 года, и мы считаем, что живем в степи, но это не степь. Вот сколько я тут живу, а все равно считаю, что моя душа там. Там настоящая степь! Здесь степь изрезана буераками, балками и оврагами, а там настоящая степь - ровная как стол. Настолько была ровная, что можно без всякой боязни, с закрытыми глазами скакать на лошади в любую сторону, и нигде она не спотыкнется, не упадет.

В тех местах Азовское море сливалось с Черным морем, и земля с солью немного. В степи река Маныч, но это не река, а озеро соленое. Я когда там жил, то думал, что все реки соленые, ширина ее как здесь Волги, вода там не текла никуда. Пить воду невозможно, а когда засуха, соль выступает на берегах и гибнет рыба, а рыбы полно, в Азовском же море вода соленая, а сазаны водятся.

80 км от дороги, никаких сообщений с районом нет. Военный завод был довольно большой. Пшеницу там почти не сеяли. Завод занимал территорию примерно 20 на 10 км, делился он на 5 конных точек и на 34 сарая. У нас там было много калмыков, рядом же Калмыкия. Точки это по существу бригада, где жил бригадир, 5-6 домиков, конюшня. Сараи - там жили табунщики, сколько было табунов столько и сараев, - 2-3 домика и водопой, в Маныче нельзя было брать воду, брали из колодцев.

Лошади исключительно Донской породы, беспривязное содержание - лошади конюшен не знали, а паслись зимой и летом в этой бескрайней степи. Там снега выпадало мало, и трава всегда стояла сухая. Дважды в год завод косил себе сено - сенокос - самое тяжелое время. Но сено это не для того, чтоб лошадей кормить, вдруг какое-то несчастье: или больных, или молодняк подкормить. Сено складывалось. Лошадей, когда большая пурга или ненастье какое, гнали к точке, у каждого конного сарая из плетней были сделаны загоны, типа угла, в любое время, с какой бы стороны не дуло, всегда можно найти затишку. Были и конюшни, но там были только больные лошади. Там у нас был свой ипподром. Если в Сальске мы в кино не ходили, то тут и вовсе ничего такого не было.

Командовали военные, 4 шпалы и 3, а остальные все были гражданские. Каждое воскресенье на ипподром, ну, какой там ипподром - просто поле приспособленное, все мы туда приходили и смотрели скачки, джигитовку. Это было бесподобное зрелище! Я этим делом настолько зажегся! Лошадей нам давали часто, но без седел, мы, мальчишки помогали поить, а нам хотелось с седлом. Тогда мы воровали. У нас там был магазинчик, перед ним коновязь, приезжали люди из конных точек, и лошадей привязывали. Мы украдем лошадей и скачем верхом, наперегонки. За нами погонятся - мы их привяжем, а сами куда-то спрячемся. Место это было бесподобное. Весной от тюльпанов оно было все красное, ногой нельзя ступить, чтоб не наступить на тюльпан, но мы выбирали себе не красные, а особенные цветы. Научился я там различать (сейчас уже не помню конечно) разные травы целебные. Даже тогда мальчишками мы уже все это знали.

Сейчас косят сено и сваливают в копну, а тогда просто скашивали, а копнили потом конными граблями. Вот скосили - оно сохнет же быстро, граблями вовремя надо убрать от дождей, хотя там дождей-то и не было. Нам мальчишками приходилось на этих граблях работать.

Была и охота, зайцев же много, но с ружьями охотились редко. С собаками в основном гоняли, причем, там редко у кого были породистые, с обыкновенными собаками, лиса была, и волки тоже. А настоящие наездники, табунщики, их же много было у нас. Были у них нагайки, но это оружие, а не плеть.

У нас там было много волов, управляют лошадью поводьями, а быками ничем не управляют, и налево - цоп, а направо - цобе, если налево надо повернуть - говоришь цоп, а если направо - цобе, и они поворачивают. Так было на всем Дону. Быки были, верблюдов ферма была, овцы тоже свои, в общем богато было.

Настоящая нагайка делалась из полового органа быка, когда убивали, его вытягивали, на него - гирю, и делают эту плеть. Калмыки называли - ташмак. Изготавливалась рукоятка, а на конце вделана свинчатка. А то что сейчас носят, это просто символ казачий. На самом деле… представьте этой штукой… бежит заяц или лиса, а он на лошади догоняет и как ударил! Там же свинцовая пуля там на конце.

Я служил уже в кавалерийских частях, и в уставе категорически запрещалось лошадей бить. Лошадь бить нельзя, как можно своего друга бить?

В этой атмосфере мы научились ездить на лошадях. Потом перед самой войной переехали опять в Сальск. Я уже окончил 9 классов, перешел в 10-й. Я мечтал пойти или летчиком, или в кавалерию.

- Как вы узнали о начале войны?

- Это были уже каникулы. Вообще-то и по радио, и в газетах (мы их не читали, конечно, а радио слушали) всегда говорили, что обстановка очень напряженная. Мне уже 16 лет было. Может, я еще и слабо в политике разбирался, но по радио все время объявляли, что рано или поздно на нас нападут. Я хорошо помню, когда заключали пакт Молотова-Риббентропа, мы удивлялись еще, не понимали. Как бы нам не объясняли, в голове не укладывалось, как можно до этого насмерть, а потом вдруг заключить договор.

У нас там протекает речка Егорлык, там тоже вода горько-соленая, вот купаться туда сходишь, и надо потом обязательно обмываться. Соль проступает потом, что можно рисовать на теле. Есть два Егорлыка, наш назывался Вонючий Егорлык - вода стоячая, она впадала условно в Маныч. Есть еще Егорлык, есть Егорлыкская станция и станица. Там получше вода. Мы пошли купаться, оттуда идем часов в 12, и вдруг по радио объявляют, что началась война.

Все мы были тогда комсомольцами. Сказать, что я был паинька, я не скажу, у меня был довольно бойкий характер. Все мы кинулись в военкомат. Никого тогда не брали в 16 лет, а в военкомате написано было, что набирали на учебу - на курсы стрелков-радистов дальних бомбардировщиков, но брали не младше 23 года.

Я взял и снял копию метрики, а тогда снимали копию так - переписываешь, а нотариус заверяет. Я сам переписывал, и я эту пятерку так сделал, чтоб потом можно было переправить на тройку, и мой номер прошел, прошел я комиссию. Боялся я за слух или что-нибудь по здоровью, но прошел медкомиссию и думал, что попаду в стрелки-радисты.

Немцы впервые заняли Ростов, его же занимали дважды, а когда начинается тяжелое время, как обычно у нас: убирают в первую очередь начальство. Так и наш военкомат - смылся со всеми документами, и все. Потом наши отбили Ростов, а военкомат не знаю где.

Немцы опять стали на Ростов наступать, и нас всех в 41 году осенью отправили копать противотанковый ров - от Батайска до Азова, вдоль Дона. Там примерно 40 км. Было очень много людей, преимущественно пожилых и 24-25 годы. Мы там копали. На каждый погонный метр было по человеку. Колхозы нас кормили, надо сказать, хорошо - полкило мяса и 1 кг картошки на человека. Мы копали шесть метров глубиной и шесть шириной. Рядом стоял аэродром наш, кстати, в Сальске аэродром был, и я там видел впервые воздушный бой. На нашем аэродроме стояли, их называли ночные истребители "Чайка" - это типа биплана, только верхнее крыло не сплошное, а приподнято. На него налетели 7 мессершмитов. Что мы увидели тогда - весь город плакал. Мы видели как 20 наших "чаек" поднялись в воздух, а семь немецких мессеров в упор их расстреливали. Не всех они посбивали, они тоже свою тактику имели. Наши самолеты, у них же маневренность большая, они клубком крутились, друг друга защищая, а мессера кругом окружили и как врежутся туда, так нету. Их ни одного не сбили, а наших пять. Это вот врезалось в память, и было больно очень смотреть.

Когда мы были уже между Азовом и Батайском, там тоже был аэродром, но там самолеты были другие - Яки или Лавочкины, и там уже другая была картина. Как появляются самолеты - моментально дежурный оповещает, и начинается бой. Уже на равных. Нас они, надо сказать, не трогали, может, не было у них возможности - аэродром рядом же, там все время дежурный. Мы как в кино смотрели.

Потом немец занимает Ростов второй раз, и мы все побежали - весь трудовой и нетрудовой фронт побежали все. В Сальск пришли, и прибегает мой дядька родной, он был старший политрук, шпала одна. Бежит куда-то… и мы ушли - комсомольцы, мы побоялись. Начались наши скитания 42 года. 17 лет. Пристали к воинской части, ушло нас трое, все одногодки.

- А мать с братом?

- Брат у меня один был мал, 27 года, он остался с матерью в оккупации. Отчима забрали в армию еще раньше, он был в интендантской службе. Это уже после войны я узнал, что он был где-то в Ашхабаде, жил там с другой, но потом вернулся. Мы там скитались, пока не примкнули к воинской части.

Мы пошли к Кизляру, через Калмыкию. Как мы добирались - это отдельная нудная история длинная. У нас другого выхода просто не было, ну и плюс наш патриотизм. Я играл уже тогда в футбол во взрослой команде, был здоровый парень.

- Перед фронтом вы были морально готовы убивать?

- Когда началась война, в Сальске сильно бомбили крупный железно дорожный узнл. Появились первые трупы. Мы с друзьями ходили на станцию и видели трупы издалека, их убирали. И возникала у меня мысль: А как же меня заберут, а я мертвяков боюсь? Не просто боюсь, а даже на рану не могу смотреть, не могу курицу зарезать и даже смотреть, как ее режут. Как же я в армию пойду, ведь война? Настал момент, когда мы уже в марше были в запасном полку и передвигались у линии фронта - нас в 42 году обучали, и эта мысль все время мне сверлила голову.

Стыдно мне было признаться своим товарищам, хотя я видел, что они старались не подходить к разбитым танкам, машинам, обозам. Потом я подумал: А как же я буду воевать? И я усилим воли, решил, что надо к этому делу как-то привыкнуть. Я стал специально подходить туда, где убитые люди, расчлененные трупы, чтоб как-то привыкнуть. Кстати, не только я так делал, и у меня в голове до сих пор стоит такая картина, когда мы увидели наш танк. Я после, такого никогда не видел. Обычно подобьют - он сгоревший, а сам-то целый, или башня оторвана, а этот как будто его вдоль перерезали, на половинки распался, а в нем трупы обгоревшие.

Позже я привык к смерти. Мы все приучили себя, без этого невозможно было воевать. Если ты будешь думать о том, как бы остаться жить, то ты будешь переживать каждый день, а зачем переживать? Ты лучше приучи себя к мысли: Почему ты лучше других, которых уже убило? Но все равно, до конца, я не мог привыкнуть к этой мясорубке. Я мог увидеть что угодно, мог куда угодно пойти, мог рядом лежать с трупами. Но какое-то шестое чувство осталось - я мог стрелять, а вот просто так взять безоружного человека обидеть или убить я не мог. Это повлияло на мою и послевоенную жизнь. Я когда окончил вечернюю школу, стоял вопрос, куда пойти учиться. Можно было на врача, но я боялся крови уже будучи после фронта, то есть, с меня хирурга никогда бы уже не получилось. Ведь это чувство у всех, наверное, было. Я не думаю, что кому-то нравилось, ну, за исключением отдельных личностей, а в широком смысле это чувство есть у всех, отталкивающее - чувство жалости.

Выстроили нас, говорят: "Кто из вас пулеметчик?" А рядом со мной стоял один кадровый служивый, он был после ранения, мы уже как пополнение в запасном полку. Он мне рассказывал, что он станковый пулеметчик. Я его толкаю: "Ты чего?" - А он: "Ты молчи, дурак!" Прошел покупатель - нет пулеметчиков! Тогда, говорит, я сам назначу, и самых здоровых, в том числе и меня. Так я стал станковым пулеметчиком на "Максиме".

Попали мы в 34-ю гвардейскую стрелковую дивизию, 105-й стрелковый полк, пулеметная рота, я был второй номер. Эта дивизия была создана на базе присланной с Москвы воздушно-десантной бригады, ее разбили в боях, а на ее базе создали нашу дивизию. Поэтому у них почти не было тяговой силы, ну, зачем она воздушно-десантной? Машин и лошадей почти не было, все мы таскали на себе.

Положено так: первый номер несет ствол пулемета - где-то 18 кг, второй номер станок - 22 кг, с колесами который, а третий номер несет патроны. Вот мы втроем в расчете пулеметном. Вот это только кажется, что на колесах его легко везти. Легко везти только по асфальту. Да еще и винтовка у тебя, длинная Мосина, со штыком и свои патроны. После формировки заняли Ростов, там в самом Ростове боев почти не было, немец отступил к Таганрогу, там есть река и знаменитый Матвеев Курган, у нас - Мамаев, а там Матвеев, вот там были ожесточенные бои. Обстановка складывалась очень тяжелая. Дело в том, что мост через Дон был взорван, а была только понтонная переправа в одну сторону, это было в начале 43 года, в марте, конец февраля. Тогда еще слякоть, мороз, холод. Кормили нас очень плохо. Голодные были, не знаю какие. Вшивые. Вошь разъедала. Там ничего не хватало. Только снабжались снарядами, боеприпасами, больше ничего.

Моего первого номера убили, и я стал первым номером пулемета. В начале марта, где-то третьего, нам выдали погоны. Их принесли на передовую сначала, не в тыл. У нас траншей не было, а окопы отдельные. Мы не могли траншей выкопать, на Матвей-кургане были немцы, копать было невозможно - мерзлая земля, да и сил у нас не было. Кормили нас ночью. Привезут в термосе. Конина, если есть немножко и пшено. Но зато нам давали по 1 кг хлеба и по 50 г сахара - гвардейский паек. Хлеб был, я такого хлеба… не знаю, почему он такой мерзлый был, что топором можно было только рубить, но давали сайку, и мы сразу съедали, настолько мы были голодные.

Ночью покушаешь, а так все время голодные. В общем, обстановка была ужасная, такая апатия, я никогда больше такого не испытывал, нигде. Рядом было болото. Командование, оно же понимало, и я понимал, что если я буду стрелять днем - меня ж засекут, меня могут накрыть огнем. Это же пулеметная точка. Поэтому какой выход? - Стрелять как можно меньше, а командование: "Нет! Не пойдет. Вот тебе столько-то патронов - и ты должен их отстрелять!"

Наш пулемет был придан стрелковой роте. Роту поддерживал. Ну, представьте себе, пулеметная рота, запчасти, снабжение патронами. Мы можем держать своего мастера, одного на всех. А когда бой, мы попадаем уже в распоряжение временное.

Обычно пулеметы ставили где-то с фланга. Очень мало людей знает, в чем преимущество "максима". Он очень тяжелый, но ведь наше командование тоже были не дураки, взяли бы и выдали всем ручные пулеметы. Ручной, по сравнению со станковым - слабак! В каком смысле? - Обычно в те времена были атаки внезапные, в ненастное и ночное время, это знали. Представьте, у меня станковый пулемет, станок держится, укреплен почти намертво, на нем поворачивается ствол на секторы, там есть дырочка, как и на миномете, винты наводки, не просто руками, а вертикальной наводки. В долговременной обороне я нахожусь с пулеметом на фланге, где противник я знаю, вижу, откуда стреляет, и я по нему стреляю. Когда я уже пристрелялся, где я попадал, откуда он предполагаемо придет, и на этом секторе в дырочках зафиксировал, и винт вертикальной наводки. Ну, куда ты ночью начнешь стрелять!? А когда ты это все зафиксировал, то есть он никуда не уйдет, и никто ко мне не подойдет - я всех уложу с пулемета. Поэтому когда говорят про пристрелянное место, это не просто слова, это значит оно зафиксировано механическим способом.

Засекли меня и напали, уничтожили наш пулемет, а меня ранило, но наши все-таки отбили. Нас забросали гранатами и стали в упор расстреливать из автоматов. Я получил пулю в левое плечо. Подобрались они к нам к утру. Спать-то там невозможно, холодно в окопах. Вот один наблюдает, а те лежат дремят, а тот кто наблюдает тоже полуспит.

Я попал в госпиталь. Пальцы на ногах у меня были отморожены, сам я был очень грязный, весь во вшах, привезли нас в Ростов, голодных до неимоверности. Положили в госпиталь - бывшая глазная поликлиника - ни коек, голые полы, ничего нет, разбито все… Зато у меня новые погоны были.

Вот что интересно, нас же заставили их пришить к грязным шинелям, пуговицы блестящие. Хоть бы пуговицы не заставляли. Не то, что плакать, противно смотреть было. Они же новые, а шинель вся в грязи. Шинель моя была в крови, и накинута на плечи. Нас привезли и сгружают, а в Ростове еще погон не было, и люди на нас смотрят как на инопланетян. Вот этот момент я никогда не забуду!

Это был единственный особо тяжелый момент, который я испытал. Тяжело было очень снабжать тогда, но люди нам помогли. Лежали мы на голом полу бумага обыкновенная газетная. Нас раздели до гола, забрали все наши вещи в вошебойке прожаривать. Перевязочного материала нет, не хватает, бинты с нас снимали медсестры, а кроме них были еще санитарки вольнонаемные из местных, и вот разбинтуют, вшей ножом продавливали, потом стирали, высохнут, и потом нам. Плакали санитарки. Накормили нас хорошо. Я помню, нас пять или шесть человек было в палате небольшой. Ведро нам супа с тушенкой принесли, в общем, наелись мы до отвала.

Этот госпиталь был легко-раненных, так называемый ППГ - полевой передвижной госпиталь. Обработали нас, накормили. Ранило меня навылет, и надо было отправлять дальше, и ни транспорта, ничего нет. Дают нам на руки документы - идите, говорят, кто ходячие. Пошли мы к понтонному мосту через Дон, а там очередь с двух сторон, а движение одностороннее, немец налеты делает. Шофера почти все военные, с удовольствием берут нас раненых к себе. С этой стороны на ту они все шли же пустые, и их пропускали без очереди. Мы быстро переехали в Батайск, там нас еще раз перевязали, там уже все лучше было гораздо. Потом нас организованно погрузили в вагоны-теплушки и повезли, а куда я не знал.

Потом едем - узнаю, что мы едем в Сальск - домой. 180 км мы ехали двое суток. Нам каждому дали по одной соленой селедке и по горбушке хлеба, считали, что мы быстро приедем. Со мной ехал один сибиряк, он кадровый был. Я был молодой - мне, что попадалось, я сразу съедал, а он говорит: "Не надо так, а то будет плохо!" Я съел все, а еще двое суток, и он поделился со мной. Мы приехали в Сальск, документы у нас на руках. Госпиталь нам сказали, где - бывшая поликлиника, она всего в двух кварталах от моего дома. Я этому другу своему и говорю: "Пойдем ко мне покушаем?" - "Пойдем!" Мы пришли, а матери нет. Ей каким-то образом передали, что я в Ростове, и она уехала меня искать, но нас расхватали соседи, и до того накормили, что когда мы пришли в госпиталь, я заболел дизентерией, и меня еле-еле откачали.

Это был март-апрель. В этом госпитале - тоже отдельная история, как лежали. Там тоже не было постели, но был камыш, на нем лежали. Кормили не очень хорошо. А госпиталь же легкораненых, а эти легкораненые, когда их откормили, уже себя чувствовали более-менее, и к вечеру разбредались, кто куда, а я домой. Нам запрещали, но все знали, что я с Сальска. У меня был товарищ, тоже из нашей дивизии, он позже пришел, тоже пулеметчик, тоже раненный, но в ногу, и тоже попал в этот госпиталь, и тоже с Сальска.

Приходят врачи проверять, а кого проверять? - Половины нету. Где Сальские? - Сальских нет. Приходим утром на перевязку, а кушали дома. Вернее я брал оттуда, жалко, чтоб пропадало, а тут мать приехала и заболела. Интересно что по мере того, как фронт продвигался, госпиталь переезжал, но не сам госпиталь, а персонал. Где-то в другом месте тоже организовывался госпиталь под этим же номером, персонал туда уезжал, а нас принимал какой-то другой, который приезжал с тыла. Вот они приехали совсем из тыла, и нам всем запретили уходить, ни домой, ни по девкам, всем быть на месте. Иначе уход будет считаться дезертирством. Ну, а мы как - русские люди - мало кто чего говорит - плевать нам на это дело. Мы с другом жили в разных концах города.

Утром я прихожу в госпиталь, а там наряд, двое из комендатуры, ждет: "Вы Ефремов? Пройдемте в комендатуру!" Ну, пошли. Привели меня, там помощник коменданта, еврей, майор. Он говорит: "Вы где были сегодня ночью?" - "Дома, я дома ночую" - "Ну, вы же знаете, вы же военный человек, нельзя же, это же самовольная отлучка! Вам же запрещали?" - "Да. Но я хочу быстрее зажить и возвратиться в строй!" Я говорю, что мне лучше дома, где мать за мной ухаживает, кормит. - "А вы знаете, что это самовольная отлучка?!" - "Ну, как вам сказать…"- "А приказ Сталина вы знаете? О том, что самоволка свыше двух часов считается дезертирством?" - "Знаю. Но я не в воинской части" - "А что, по вашему, Сталин ошибается что ли?" И кулаком по столу. Думаю, тут дело пахнет керосином. - "Иосиф Виссарионович Сталин, никогда не ошибается! Я больше так не буду!" Думаю, ну что с ним спорить-то…- "Ну, смотрите! Идите!"

Когда меня патруль вел, навстречу шел мой друг с другого конца города, на костылях. Они-то его не знают, и у меня спрашивали, где он? Я говорю: "Где? Дома!" Он навстречу - я ему показываю, что меня ведут за шкирку. Он был парень совсем другой. Я ему рассказал все.

На другой день его забрали. Он заходит к этому майору: "Вы Козлов? Вы, почему дома?" Он сходу: "Ах ты жидовская морда сидишь тут гад, морду наел!? Сейчас как дам по башке костылем!" Майор аж подпрыгнул - "Морду наел, гадина, и издеваешься над раненными!" Тот как заорет: "Арестовать! На гауптвахту!" Раненного на гауптвахту, а есть же устав, его могли посадить, но не на строгий, а гауптвахта отличалась кормежкой, раз в день вроде, кушать-то я ему приносил туда. Обычно когда на гауптвахту идешь, говоришь об этом повару - он самое лучшее дает.

Этот майор он понимал, что он ничего сделать не может, ну, может и мог, я не знаю, но в общем через три дня он пришел, выпустили. Весь этот строгий режим затеяла начальник отделения, тоже еврейка, он пришел к ней и говорит: "А с тобой мы еще повстречаемся". Вот такой у меня был друг.

Я не антисемит, у меня есть друзья евреи, приличные, хорошие люди, я буду рассказывать как было, чтоб не запинаться.

Гв. Казак Ефремов В.Д. 5-й гв. Донской казачий Будапештский кавалерийский корпус. 1945г. Румыния г. Рымнику-Сэрат

Вскоре узнаем об объявлении: Кто может на лошадях, кто знаком с лошадьми? 5-й Донской Казачий корпус в это время за Ростовом был и ушел на пополнение, а кавалериста найти сложно. Легче кого угодно найти, чтоб ездить на лошади - это не так просто, а я считал, что я могу. Мой друг совсем не умел. Мы хотели вырваться оттуда, и потом я же мечтал о кавалерии, а я ж казак донской, я так обрадовался. Мы попросились, чтоб нас выписали раньше времени. Стали говорить, что там долечимся, ведь корпус на отдыхе был, а там своя медсанчасть, ну, а те рады были от нас избавиться.

Мы попали так, что организовывалась новая воинская часть в этом корпусе - 5-й отдельный развед-дивизион. Я скрыл, что я пулеметчик, сказал, что я химик. Соображал. У меня честно говоря поубавилось уже стремление к войне, а там взвод был - химзащита. Поскольку у нас образование было, мы уже в 10-ом учились, инструкции изучили, там ничего такого сложного нет. Побыли там буквально с месяц, и часть нашу расформировывают.

Лошади были нам не положены, мы ездить должны были на автомобилях или подводах, а поскольку автомобилей там не было, то все там конное было. Нас выстроили и говорят: "Кто хочет попасть из вас в истребительно-противотанковый полк или истребительно-противотанковый дивизион?"

Я думал, и откровенно говоря, я побаивался ездить на лошадях - сколько я там на них ездил. Отвязывали только когда от коновязи и скакали мальчишками, а тут дело совсем другое, я думал, попаду я как-нибудь, чтоб ездить на чем-либо другом. Истребительно-противотанковый дивизион был отдельный, я думал, что и там и там мехтяга. Думаю: если в отдельный - отдельное всегда лучше, на привилегированном положении. Противотанковый полк был просто полк, я усвоил себе, чем меньше подразделение, тем оно ближе к начальству, тем оно лучше снабжается, и я выбрал со своим другом дивизион.

Оказалось, что полк был весь на мехтяге, а дивизион весь конный, как один. Он состоял из ружей ПТР - противотанковые ружья, а в полку ЗИС-3 уже были.

Привезли нас. Там нет отдельных стрелков, а есть только расчеты. Причем, или противотанковый, или пулеметный, а я уже станковый пулемет натаскался, и молчу, что я был станковый пулеметчик, а хотя там были тачанки пулеметные, но это, когда ездить, а так все равно таскать его надо. Тачанка в основном для маршей и убегать на ней хорошо. Тогда я пришел и говорю: "Вы знаете, я - пулеметчик, только ручной". Ручной пулемет был легче, чем противотанковое ружье, и почти до конца войны я с ручным пулеметом Дегтярева прошел, начиная с 43 года, первый номер этого пулемета. Надо сказать, что время уже было не 41-й год, а 43-й - противотанковые ружья, конечно, имели значение в отдельных случаях, но количество противотанковой обороны - орудия в 76мм и т.д. - их было уже достаточно, поэтому толку от противотанковых ружей было не очень много.

В отличие от всех пехотных подразделений, где строй был кратный 2, у нас строй кратный 3. Никогда в 4 шеренги лошади не идут, идут или в 3, или в 6 рядов, и в этом есть глубокий смысл. Мы двигаемся колонной по 3 человека, если возникает опасность, мы натыкаемся на противника или нападают на нас, значит, надо отбиваться. Посредине едет коновод, по краям - я и пулеметный второй номер, мы мигом своих лошадей, отдаем их среднему, соскакиваем с лошади, тот лошадей уводит, а мы занимаем оборону. Вот смысл тройки. Если 6 идут, то это, может только на параде.

Вооружены были шашками, во взводе было две подводы, примерно нас 35 человек, и 3 отделения, каждое состояло из 2 расчетов с Дегтяревым, и одно самозарядное Симонова (ПТРС), и одно пулеметное из 2 расчетов. В эскадроне 4 взвода и пулеметный взвод - тачанка. Только в конце войны (я же все равно друзьям рассказывал, что я был станковым, а те кому-то передали) нужен был пулеметчик - и меня все-таки посадили на тачанку.

Самое было страшное, когда мне дали лошадей, наш эскадрон был целиком из рыжих лошадей. В первом эскадроне были рыжие лошади, во втором гнедые, а в третьем серые, три эскадрона было в дивизионе, и еще был броневзвод - два бронеавтомобиля.

Вот в этом дивизионе ядро было из добровольцев первоначального призыва, ополченцев, казаков Хоперского округа Сталинградской области. Как он возник этот корпус? У меня была связь с ветеранами, есть книга нашего генерала Горшкова о том, как он образовался. Много писали об этом.

Казачьих войск до революции было 11, из них 9 типовых и 2 горных. Типовые: Донские, Уральские, Забайкальские, Амурские и т.д. А горные считались Терские и Кубанские. У нас форма была с лампасами, папахи, и только цвет погон, лампасов отличал их. Сейчас идет большой разговор о том, чтоб восстановить права казачества, что казачество было репрессировано как народ, а в основном идет этот разговор со стороны горных казаков. Дело в том, что советская власть больше всего насолила им, несмотря на то, что мы читали про Тихий Дон - раскулачивание, расказачивание и т.п. Когда советская власть после революции установилась на Северном Кавказе, а там очень много народов, и они все были завоеваны Ермоловым. Казаки же пришлые люди там. Советская власть уничтожила привилегии казачества, и в первую очередь заигрывала с национальными меньшинствами. Много она беды наделала и на Дону, но не в такой степени, как там. Поэтому особенно Терское казачество было очень враждебно настроено против советской власти и ждало немцев.

Когда началась война, не было со стороны большинства Донского казачества к советской власти отрицательного отношения, и они образовали ополчение. Первая дивизия казачьего ополчения у нас в Сталинградской области образовалась со штабом в Михайловке. Туда шли все колхозы, давали лошадей и седла, шли семьями, в том числе и полный георгиевский кавалер Недорубов с сыном. Когда эта дивизия образовалась, она называлась 15-я особая казачья дивизия. В это же время в Ростове-на-Дону организовалась, 16-я казачья Донская кавалерийская дивизия. Когда немцы сюда подходили, эти 2 дивизии отступили, в кизлярские степи. Там был организован 17-й казачий кавалерийский корпус. Такое же положение было и на Кубани. В этот 17-й корпус вошло 2 кубанских и 2 донских дивизии.

Слева на право. гв. сержант Самойлов - командир отделения ручных пулеметов, гв. казак Ефремов, гв. сержант Пичугин - 1-е номера пулемета "Дегтярев". 1945г. Румыния г. Рымнику-Сэрат.

Возвращаясь к моему отдельному противотанковому дивизиону, там были люди с Хопра, и они отличались. Я-то сам был с низовья, ведь казачество делилось на верховых и на низовых, это были верховые. Они пели даже по-другому, и говор у них был немного не тот. Я у них научился петь казачьи песни.

Там, я и научился по-настоящему ездить на лошади, когда на переформировке стояли. Это очень тяжело - по-настоящему научиться ездить на лошади. Попался нам командир отделения из кадровых, я уже был раненый, а он еще нет, а у нас считалось, если раненый - это уже старик. Он нас гонял. Я-то думал, что я лошадь знаю.

Мы стояли лагерем в лесу около Каменск-Шахтинского, и лошадей на ночь на выпас гоняли. Каждый взвод пас своих, надо их на водопой вести, а они все рыжие, мне надо найти свою кобылу. Не могу найти по первому времени и всё! На лошадях бирка в гриве и на хвосте, и вот я пока найду бирку да гляну. Там на бирке - кличка лошади. У них клички давались по особым законам, а мы их по-своему звали. Я Машкой называл свою, она откликалась, но потом уже. Они за ночь пропасутся, уже у них резвость появляется, и не хочет подходить, а она без ничего, мне надо поймать. Недоуздок надет, но все равно, к ней подходишь - она отходит, хлеб ей даешь - она сожрет его, и не дается. Это потом уже мы общий язык, я научился узнавать свою лошадь - по глазам, копытам, хвосту. Если три раза чистить свою лошадь во все уголки - и между ног, и глаза протирать, и меж ушей - вот когда я узнал! Вот тогда и она меня признала, и мы с ней подружились.

Очень тяжело было проходить конную подготовку. Каждый день учеба. Лошадей пригнали, а мы должны их поить - там речка - надо было где-то 1,5 км ехать без седла, а без седла ездить, если немного то ничего, а если много - то это чего! Да еще когда ты едешь в колонне, когда шагом - то ничего, трясет, держаться надо ногами, а сил в ногах нет. Дело доходило до того, что я в кровь разбивал заднюю часть. Никаких больничных не давали. Кальсоны аж прилипали. Чтоб по-настоящему нас выучить, не менее 2 часов в день мы выходили ежедневно на корт - площадка для каждого отделения была, и по середине был круг диаметром метров 30. Посредине командир отделения с плеткой, и мы вокруг него ездили. Это была учебная езда, очень тяжелая, и выполняли команды: вольт направо, налево. Это повороты круговые - петля. Самое страшная команда была - брось стремя и учебная рысь. Стремя бросаешь, а на седле держишься исключительно за так называемые шлюзы - внутренняя часть бедра. У кавалеристов там даже нашиты на галифе кожаные вставки - в конном спорте. Ведь не зря же нашиты - эти места они трутся так, что можно без штанов остаться. Эти тренировки вырабатывали силу мышц бедер, в конце концов у меня задняя часть превратилась в подошву, как на подошве кожа, я мог не только на лошадь, а на любой забор залезть и сидеть.

Кавалерист должен держаться бедрами до колен, а ниже колена нога должна играть, она для управления лошадью. Вот как говорят: поводья у лошади - на бричке, если повернуть направо - тянет направо, налево - тянет налево. У кавалериста этого нет, он не тянет, ведь рука-то у него левая одна, правая - свободная. Стоит мне только наклонить и взять каблучком, управлять шинкарями, повод можно даже бросить. Я научился не только делать любые приемы джигитовки, я мог соскакивать и опять подниматься, мог наклоняться и с земли поднимать любой предмет, мог делать ножницы на полном скаку, и пересаживаться спереди назад - снимать карабин. Вообще у нас были и карабины, и автоматы. Так вот, снимать карабин или автомат и стрелять сзади наперед. Подготовка была хорошая. Сила этих мышц была до того развита, что я мог человека задавить, если он попался. Ноги натренировались, и это очень пригодилось. Были моменты, когда мы не слезали с седла неделями.

Насчет организации 5-го корпуса. 4-й корпус гвардейский, когда был под командованием Кириченко генерал-майора, а потом с него две казачьи дивизии Донские выделились, и образовали 5-й Донской казачий кавалерийский корпус под командованием генерал-майора Селиванова, потом стал Горшков. Так вот, корпус наш прошел, если взять по штабной разметке 9 000км! Все на лошадях. Кавалерийские корпуса в Красной армии и они выполняли особую роль - считались элитными войсками и были в резерве главного командования. Элитность заключалась в том, что необходимо было немцу заходить в тыл, окружать котлы. А кто это сделает лучше, чем кавалерия в соединении с танковыми частями.

Схема была такая. Немцы занимают оборону. Пехота, артиллерия и авиация пробивают брешь, и тогда в нее кидается ударная группировка - обычно наш корпус и обязательно совместно с танковым или механизированным. Танковые соединения особенно были эффективны в применении с кавалерией, как ни странно… Впрочем, и не странно. Вот представить, если пехота сопровождает танки, то ей нужны машины и дороги, а мы можем без дорог, как и танки. Конно-механизированные группы - они очень большую роль сыграли во второй половине войны. Конницы было мало, но она свою роль сыграла, особенно на юге. На севере и под Москвой тоже были кавалеристы, но там потяжелее, на юге немножко было легче.

Мы не даем подходить к нашим танкам, проникаем дозорами и разъездами в глубину, и развиваем панику, нападая на штабы, обозы и т.д. Иногда были случаи, когда мы по занятому немцами селу просто проскакивали на лошадях. Прокричим, да в лампасах еще. Не всегда это было удачно. Неудачно в отдельных моментах.

Из Кизлярских степей и Ростовской области наш корпус потом направили на Курскую дугу, но в боях мы не участвовали, а были только в 3-ей полосе обороны. Оттуда к Днепру, Запорожью, и дальше уже Украина, Молдавия, Румыния, Венгрия и Австрия. Окончили мы войну в австрийских Альпах. Мы не дошли до соединения с англичанами 80 км. Они по ту сторону находились.

- Атаки в конном строю были?

- Описывается, что в 41 году широко применялось, но и мы в конном строю в атаку ходили, тогда, когда было безвыходное положение. Вот едет наша колонна, а мы часто ходили в рейды, по тылам противника. Впереди головной дозор, уже темнота и впереди начинается стрельба. Что нам делать остается? Даже команды нет, мы рассыпаемся кто-то с шашками. Хотя мы их прятали на подводу. Они нам мешали, нас заставляли, чтоб мы их с собой на лошади возили, а мы снимали. Мы кинулись врассыпную. Я предпочитал с лошади стрелять, так как у меня наган был, как у первого номера, и с лошади я стрелял, и не только я. Мы кинулись, а там оказалась речушка, мы то не готовились. Много мы потеряли. Там два пулемета стояли на мосту, хорошо, что темновато было - еле ноги унесли. Мы спешились и опять пошли, надо же выручать своих, и опять неудачно, там убили моего лучшего товарища Лебедева, тоже пулеметчик.

Утром танки подошли, мы сели на танки. В это село въехали, это было в Венгрии, там наш конный разъезд лежал весь расстрелянный. Я впервые в жизни… я много читал о зверствах, а видеть мне впервые пришлось - звезды вырезанные на спине, штыками поколотые, но уже мертвые. Оказывается, стояла колонна, это уже рассказывали пленные, темно, а разъезд наш - мы, как всегда, русские, доверчивые что ли такие, когда все хорошо - они подумали, что это наша колонна и подъехали к ней, а оказалась немецкая колонна. Стычка - лейтенант и 11 казачков, он рубанул одного немца напополам. Они сначала постреляли наших, а потом, видимо настолько они обиделись. Это вот неудачная атака была.

В Румынии были удачные бои, там сдавались румыны, с ними воевать полегче. Когда разбивали вражеские соединения, они разбитые уходили мелкими колоннами, группами, их надо было найти, в этом отношении кавалерия была незаменима. Мы конными разъездами их искали и собирали. Однажды в Карпатах смерти в глаза я нигде не смотрел ближе, как там. В Карпатах разбили Яссо-Кишиневскую группировку. Там очень много немцев бегало, фронт ушел, а немцев в горах шаталось еще много. Нас кинули прочесывать, группа человек восемь была. Нам сказали, что вот туда вроде четверо немцев по этому ручейку пошли, а рядом горы и лес. Мы погнались, никого не нашли. Возвращаемся назад, и опять это наше русское авось - едем, оружие уже за спину, курим и разговариваем. Вдруг я как глянул вправо, а этот ручей метров 10-15, а потом начинался склон горы и там лес. Глянул - метров 5-8 от меня дерево, и на меня наставлен карабин, а автомат у меня за спиной. Я как заорал: "Немцы!" И кувырком - научился уже. Но он бы успел убить, если бы стрельнул, он просто не стал стрелять. А чего ему стрелять, но зачем тогда наставлять? Я успел, пока с лошади спрыгнул, автомат схватил - я б их убил, их двое было. А они побросали винтовки и на задницах съехали вниз. Я как схватил этого…как стал бить его! Меня еле оттащили.

- Помните, как первых немцев увидели?

- Помню. Ну, как их увидишь? Сказать, что я увидел немца и в упор застрелил - я этого не могу. Я все время участвовал в коллективных операциях. Был такой случай, когда стрелял с крыши, я увидел, когда дал несколько очередей - тот упал, так что наверное убил. Не знаю, кто там был. У нас был еще случай, когда мы 40 человек уничтожили полностью почти - румынский батальон или полк, не знаю, больше 500 человек. Гвардейский полк, почему гвардейский? Потому что они были в меховых папахах.

Я написал про это заметочку даже. Очень интересный случай был. Есть у меня несколько еще написанных историй, связанных с военным трибуналом и штрафными батальонами.

- Вы сталкивались с ними?

- Не только сталкивался. Я дважды был в трибунале присяжным. Если кого-то судят, то судят там профессионал - судья или прокуратура или кто-то, и один офицер и один рядовой - народные заседатели. Когда показательный процесс шел. Вот в первом случае дезертира расстреляли перед всеми.

Мне очень не понравился сериал "Штрафбат". Зачем это делают? Ну, представь себе, вооруженные люди, они знают, что погибнут. Я знал, что я не выживу, так разве я позволю над собой издеваться? Если у меня есть автомат, да еще с красной фуражкой.

Судили нашего командира взвода за пьянку, хороший человек был, жалко, а как напьется... Жаль мне его было, воевали ведь вместе, он тоже в штрафбат попал. А что делать с этими людьми? Ведь доверить оружие - не каждому штрафнику доверяли. Там люди были, которым можно доверить.

Вот пример отношений людей на передовой. Перевели нашего командира эскадрона в другую часть, повысили в звании с капитана до майора, а нам дали старшего лейтенанта, в общем молодой. Стояли мы в Венгрии в лесу, и он нам такие условия создал, так стал въедливо относится, есть же такие, вроде и все правильно, а придирается. За границей почти все офицеры спали в селах, а он спал с нами и следил, когда мы встанем, когда ляжем. Ходил и сам проверял, как начищены стремена, до какого блеска. Давал наряды рядовым, короче, нам это дело очень не нравилось. Дело дошло до того, что проверял чистку лошадей, и нашего помкомвзвода обозвал фашистом. За что, толком не знаю, что-то про лошадей они спорили, а я был комсорг. Мы пожаловались замполиту. Надо сказать, что замполит, при всем нынешнем отрицании - комиссары - пусть их, как хотят обзывают! Но вот этот разгул они никогда не позволяли. Полит отдел следил и очень строго! Он немножко притих, и вот скоро уже нам вступать в бой, нам сказали уже собираться.

Командир эскадрона нас выстроил и говорит, что вот задача такая стоит и прочее, а потом вдруг и говорит: "Я знаю, что многие недовольны моим поведением и даже слышал, что кто-то собирается меня убить. Я думаю, что у вас рука не поднимется на советского офицера!" Вдруг кто-то из строя: "Еще как поднимется!"

Это было в Венгрии, там немцы пытались прорваться к Будапешту. Нас кинули в бой, но неудачно: мы потеряли почти половину своего состава. Он показал себя с хорошей стороны и подружился с нами по-человечески, и был с нами до самого конца, в общем он оказался хороший человек. Он не ходил и не пил водку с другими офицерами. Все, что было лишне в эскадроне из имущества, он все нам раздал: в каптерке у старшины - обмундирование, шинели, портянки и прочее. Другой бы взял и продал или пропил, а он нам раздал - хорошо с нами распрощался. Вот такие человеческие моменты.

- Расскажите про батальон или полк румын?

- Во время войны у нас редко был полный состав, и нас где-то было человек 50. Мы постепенно стали к тому времени, вместо ружей ПТР, в расчеты брать пулеметы. В Румынии нас посылают занять оборону, я не знаю куда, не знаю название села. Знаю, что был хуторок, сад и метров 800 от него нас заставили нас копать оборону в полный профиль. Впереди нас ровное вспаханное поле, и в полутора километрах от нас лес. Мы окопались. У нас было 12 пулеметов Дегтярева, 2 Максима и 2 Сорокопятки. Это все на 50 человек. Я был с краю на правом фланге. Все случилось ближе к вечеру. Ночью мы окопались, замаскировались. Утром чуть светало, мы видим, что из леса много людей вооруженных бежит, и без всякого звука, ни криков, ни стрельбы. Вглядываемся - наши казачки!

Причем, в диком каком-то взбудораженном состоянии, мы ничего не понимаем. Наш командир эскадрона приказал задержать всех. Может, мы как заградотряд были, не знаю, мы где-то сзади все-таки были. Никого мы остановить не смогли, настолько люди были испуганы. Даже узнать никого не смогли! Вот так бывает, глаза выпучили и бегут, Ну, не будем же мы стрелять-то. Стрелял командир эскадрона из пистолета вверх. Единственное, что я смог, пулеметчик мимо мня с пулеметом бежал, я хотел его положить, а он: "Да у меня по-по-по-ломанный, неисправный!" Я: "Хоть диски отдай!" Он диски мне кинул пулеметные, и дальше убежали все. Три диска у меня было, и еще три диска он отдал. Мы ничего не поняли… но откровенно говоря, коленки конечно задрожали. Не помню, удалось ли задержать кого-то, даже офицеров, я - солдат не знал тогда.

Примерно через час из этого леса выходят цепи румын. Как в фильме "Чапаев" - Капелевская атака. Вот точно! Вот такими рядами они шли. Я еще подумал: дураки что ли, что они делают? Впереди нас ни единого бугорка и ямки. Никакой техники у них не было. Все только с автоматами, с далека не усмотришь, с чем, их много - более 500, несколько этих рядов, шли. Шапки такие мохнатые - гвардейские наверное. Сзади немецкие мохнатые ранцы, и они шли на нас, видимо, не зная, что мы там. Что там получилось? Мы их всех положили! Я не помню, чтобы кто-то из них до леса успел добежать. Что там сделаешь на такой ровной площадке!? А дело уже когда к обеду было, послали туда разведчиков, а через час или два налетает штук 8 самолетов немецких, и как начали нас бомбить! Это ужас какой-то! Они нас молотили, сколько могли. Улетели - стали собираться, отзываться, ни одного человека не убили. Настолько мы были врыты в землю. Были два оглушенных просто, разбита пушка сорокопятка и один станковый пулемет поврежден, что наружи были. Уже стемнело когда, подвели наших лошадей, и мы уехали. Снялись и уехали. Вот такие наши временные функции были - мавр сделал свое дело, мавр может уходить.

А были случаи и такие, что самому драпать приходилось, и верхом, и пешком, и с жизнью прощаться! В Венгрии мы один раз попали в окружение, вместе с танковым корпусом. Мы подошли и остановились - а нельзя останавливаться. Потом наши генералы так говорили: "Нам надо двигаться, в движении жизнь наша!" На Тисе нам переправляться не на чем было, это Чехословакия. Вот там я тоже чуть богу душу не отдал! Перед тем, как мы напоролись на немцев, мы занимали в каком-то селе оборону, мы даже не окопались, а это было летом, туман. Мы просто оборону заняли так: где кто укрытие нашел, ну, на всякий случай.

Туман стал редеть, а впереди метров за 50 от нас колодец - было видно, журавль, и командир отделения пошел туда. Вдруг слышим: "Мать перемать!" Драка, шум борьбы. Мы туда бегом, и видим картину: этот сержант за шиворот ведет унтер-офицера немецкого, у того висит пистолет на поясе. Он его за шиворот левой ведет, а правой бьет, а впереди идет солдат, руки поднял, с карабином за плечами. У сержанта того ничего нет. Я по-немецки кое-чего мог разговаривать, 9 классов окончил. Смотрю на солдата и спрашиваю: "Ты кто?" Молчит. Думаю, не немец, лицо кавказское, а форма чисто немецкая. Я по-немецки к этому солдату, а он что-то бормочет, я понимаю, что он хуже меня по-немецки разговаривает. А унтер-офицер этот молодой-молодой. Мы их обезоружили, и мне приказали отвести их в штаб, который был где-то в двух километрах. Я их повел, они против меня щупловатые, ну, идем и с немцем разговариваем. Я говорю: "Капут? Все?" А сам так иду с автоматом, думаю, их двое, кто их знает, что им в голову придет. Привел в штаб и доложил, как их в плен взяли, и говорю: "А вот второй, по-моему, не немец". Начальник штаба как его кулаком по лицу ударит, тот аж упал: "Откуда?" - "Из Баку". Азербайджанец. Вот к этим людям, кто из наших там служил, особое отношение было, мы таких не щадили никогда.

Виктор Коровин, старшина, радио-мастер и специалист по ремонту оружия, 4-й отдельный дивизион связи 5-го гвардейского казачьего Донского Будапештского кавалерийского корпуса. г. Каменск. 1945г.

Потом я узнал, что их обоих расстреляли. Но мне жалко унтер-офицера. Нас окружили, выхода не было - мы не знали, что с нами будет. Мы в эскадроне с собой возили пленного венгерского офицера, и его тоже расстреляли. Расстрелял мой друг, и я его не мог простить. Сам Сальский, появился в к нас 44 году, и ко мне вторым номером назначили. Земляк, фамилия его была Рудь. Я запомнил его на всю жизнь. Стали разговаривать, спрашиваю: "Как ты к нам попал?" - "Я в НКВД служил, в кадровых, и в последнее время на Каспийском море на острове, военный объект, мы охраняли. А кормили плохо, и относились к нам так плохо. Я стал об этом говорить, а мне: Ну, не нравится? - И меня на фронт направили!" Ну, может врет, может нет, но дело не в этом. Дело в том, что я убедился, что он стрелял - это же вообще, не знаю как!

Когда получилось так, что деваться нам некуда было, окружили, мы решили бросить все подводы и на конях уходить, а что делать с офицером? Командир эскадрона решил его расстрелять, и спрашивает: "Кто хочет?" и вдруг этот сальский друг говорит: "Я!" Мы с ним кушали вместе с одного котелка, и он его повел. Это было около лесопосадки, и говорит ему: "Иди". Тот попятился, отошел метров на 100, шел задом, а как только он повернулся, Рудь карабин вскинул на взлет - и убил сразу, я такой ловкости не видел. Мы с ним потом разговаривали, я спросил: "Слушай, тебе не жалко его было?" Он так ответил: "Если б мне сказали тебя расстрелять, я бы и тебя расстрелял!" Я ему и говорю: "Какая же ты гадина!" Пошел и попросил командира эскадрона, рассказал ему все и сказал: "Как хотите, а я не могу, я ему больше не доверяю!" Его перевели в другой эскадрон, а потом я узнаю, что он мародерничал, и его судили, и попал он в штрафную роту. Дали ему 10 лет, а потом амнистия, война кончилась. Он пришел, и я его встретил в Сальске после войны.

Я когда демобилизовался, мне негде было найти работу. Тогда после войны мне предлагали в милицию идти работать, я не согласился. Предлагали помощником кочегара на паровоз. Там тяжеловато, и я когда его встретил, он меня угостил - в ресторан повел. Ну, вроде старое забывается. Я спросил: "Ну, чем промышляешь?" - "А! Да ты знаешь, как я живу? Я работаю в ВОХРе, сопровождаю поезда с зерном, ворую зерно и продаю". Показывает он: у него двойные брюки, и в нижние брюки он насыпает зерно и вот так выносит, а тогда за воровство давали или расстрел, или 25 лет. Я говорю: "Рудь, неужели ты не боишься?" - Он смеется: "Нет, не боюсь! Я живым не дамся!" И мне предложил - пойти туда "работать". Я говорю: "Не, избавь меня!" Потом я читал в газете, что крупную банду разоблачили. Часть расстреляли, а часть на 25 лет. Фамилий там не было, не знаю, наверное он все-таки попался.

- Щиток у "максима" не снимали в бою?

- Нет, мы не снимали. Но я знаю что были случаи…тяжелый он больно щиток этот, его носить надо было, за него надо отчитываться. Скажу так, я не пробовал стрелять в щиток, а в каску пробовал. Каску пуля пробивает, а в щиток не пробовал.

- У "максима" были пароотводные трубки?

- С одной стороны ствол заливался водой, а зимой туда подмешивали глицерин, чтоб он не замерзал. Я думаю, что этим пользовались там, где долговременная оборона. Я даже не знал, что они существуют.

- Какие вы еще помните подразделения в корпусе?

- Он очень хорошо был вооружен, оснащен техникой. При корпусе был зенитный полк, артиллерийский, полк самоходных пушек небольших. Они танкисты были, а казачью форму носили. Дальше противотанковый полк 76мм, минометный. В последнее время даже Катюши были, к концу войны. Крупные минометы были. Дивизион связи. Это при корпусе. Истребительно-противотанковый дивизион наш, а еще при каждой дивизии были свои. Я забыл сказать, ведь штатное расписание отличается кавалерийского полка от пехоты. У нас батальонов нет. Отделение - взвод - эскадрон - и 4-6 эскадронов в полку. Оснащенность артиллерией такая же, как и пехотного полка, приданные части к нему.

- Из ленд-лиза чем-нибудь пользовались?

- Я видел, их танки Шерман насквозь наше противотанковое ружье пробивает. Мы пробовали. Свой не пробовали, а этот пробовали! Чуть под трибунал не попали тогда. (смеется) У нас были маневры, стояли на отдыхе, и один решил попробовать. Шерманы эти здоровые как дом, а в последнее время у нас много было танков, и "сотки" - 100 мм самоходки.

Я скажу так, у нас даже были разговоры, что мы можем с американцами схлестнуться. С ходу. У нас были такие настроения, если бы это случилось, то мы бы не побрезговали, сильно были мы злые на их второй фронт, хотя они в конце концов нас завалили тушенкой. Тушенка была очень хорошая, и колбасы были в 2-х килограммовых цинковых коробках. Еще сгущенное сушеное молоко и яичный порошок. Все это неплохие штуки - выручали нас здорово, а вот за машины им за это поклониться в ножки можно, студебекеры, доджи, шевроле, виллисы. Мы больше чем на половину перешли на их автомобили - хорошая техника была. Самолеты мы их видели, когда пролетали - ничего не могу сказать. Танки плохие. Стрелкового их оружия у нас не было. Пехота, правда, еще получала ботинки американские очень хорошие, обмотки тоже. Наши только потом стали делать такие машины.

- "Дегтярев" вам нравился?

- Единственный в нем недостаток, я считаю, что неудобно прицельно стрелять с рук. Только с сошек. Дело в том, что затвор сильно длинно ходит. Не так, как на автомате, а такая длина его отхода, что не взяться, а ведь мне же надо где-то взяться другой рукой. Вот правой нажимаешь на спуск, а левой надо держать, а за ствол я не могу держать - он горячий. А необходимость такая была - с рук стрелять. Ну, как-то стреляли все равно, с ходу, дальше ухватывались - неудобно, но стрелял! Был случай такой с Корсунь-Шевченковской группировкой. Немцы самолетами сбрасывали провизию и боеприпасы своим окруженным. Их там было много дивизий, и летали они ночью. Никогда я не думал, что настолько пуля медленно летит. Чистое небо, я вижу его - трехмоторный транспортный самолет - я в него стреляю трассирующими, и вижу свои пули, как будто я в него камнем бросаю.

- А как заряжали, простые и через сколько-то трассирующий?

- Это кто как захочет, сколько чего дадут. У меня обычные были. Зачем мне трассирующие? Ведь у них есть недостаток - они указывают, где ты есть. Но зато я могу определить, куда я попадаю, чтоб куда-то пристреляться. Но я за этим не гонялся. Другое дело - бронебойно-зажигательные. Это получше. Они имели на головке свою какую-то отметку. Мы когда потеряли две трети своего состава, в одном из больших сел нам не разрешали жечь хаты.

- А зачем их жечь?

- Немцы там сидят. Мы кричим "Ура" - идем в атаку, а нас бьют! А потом нам разрешили жечь. Крыши из камыша, зажигательными бьешь, хата горит - они бегут, и тогда уже мы их бьем.

- Расскажите о вашем участии в трибунале?

- Много идет разговоров о том, почему такую огромную машину, как фашистская Германия, мог победить СССР? В основном идут извращения, чтоб опакостить то, что было. Я во многом не согласен с тем, что было раньше. И сегодняшние коммунисты - уже не те, они признают, что плохо было с ГУЛАГом. Вот уткнулись в этот ГУЛАГ.

Ведь всех не перестреляешь, да и ни к чему это, а не было тогда во главе угла, чтоб всех убивать. Закон есть закон: пленных нельзя убивать - их надо брать, а там суд разберется - плохие они или хорошие. Я в этой связи и хочу сказать, что одними из главных причин нашей Победы стали - патриотизм, жесткая дисциплина и взаимовыручка, товарищество внутри! Без этого невозможно было. И когда говорят, что это за счет штрафбатов, трибуналов, это чушь, ведь они были везде, и у немцев были. И сейчас, наверное есть дисциплинарные батальоны, но они по-разному называются.

Когда судили человека за проступок, который он совершил, еще не каждого в штрафбат пошлют - ведь ему надо доверять оружие. Поэтому их не так уж и много было. Я несколько эпизодов расскажу.

Впервые я столкнулся с военным трибуналом в начале 43 года под Ростовом, когда солдат дезертировал из нашего полка. Его осудили открытым способом, как положено, и тут же расстреляли перед всеми. Это еще я в стрелковом полку был на Миусе. Я тогда впервые узнал о трибунале. В каждой части был так называемый представитель особого отдела - тогда назывались они - СМЕРШ. Мы знали, что СМЕРШ - смерть шпионам переводится, и считали что это обыденное название. Это контрразведка. Оказывается, это было официальное название.

Мне пришлось побывать в качестве свидетеля там на допросе. Обычно же когда случается что-то выходящее за рамки, то представители присутствуют при этом. Они набирали стукачей. А то, что они были, я как комсорг, знаю, мне и самому предлагали. Трудно было, но я отказался. Мне тогда предлагали кандидата в члены партии, он меня уговаривал - Старший лейтенант - я говорю: "Честно говоря, противно слушать! (может, мне человек еще хороший попался) Я насколько знаю вокруг себя людей, они настолько патриоты, настолько люди готовы все сделать! Ты не трогай меня. Если надо будет, я к тебе первый приду - и доложу!"

Второй сильнейший контроль в армии, который был - со стороны политработников. Особенно он касался командного состава. Мне не раз приходилось наблюдать. Дело в том, что если солдат ограничен рамками устава и за ним постоянно смотрят. А за командирами, у которых есть больше возможностей и выпить и т.д. Так вот, большую очень роль и в патриотизме, и в налаживании дисциплины, сыграли как раз политруки. Никого они, конечно, в партию вступать не заставляли в армии, а вот я вступил в очень тяжелое время. Ну, зачем мне - рядовому - в такое тяжелое время вступать в партию!? Ради карьеры!? Какая там может быть карьера? - Носи пулемет и стреляй! Единственное моя была карьера и привилегия - это впереди всех идти - так же, как и комсорга. Политруки писали каждый день донесения, командир - свое, политработник - свое: о состоянии человеческого фактора.

Ну и о трибунале. Уже будучи в кавалерийском корпусе, у нас во взводе произошел нехороший случай. Командир взвода, латыш, по фамилии Лукашек, это подлинная его фамилия. Как ни странно он в летах был, а звание - лейтенант. Когда мы попали в крупный бой, у нас остался из четырех командиров взводов только один он, а нас со 150 человек всего где-то 45-50. Вместо взвода отделение - человек 15. Это было Корсунь-Шевченковская операция - Гуляй-поле, где-то там Махно когда-то гулял, это левобережье Днепра. Когда ликвидировали мы эту группировку, а немцы ее снабжали воздухом - бросали парашюты с боеприпасами и едой - очень много этих парашютов попало к нам. А парашют - это шелк, и вот когда мы ее уничтожили, нас на переформирование отправили в села. А села бедные - кушать у них там нечего, очень бедные хаты, украинское село. Ну, и он вдруг запил, а вообще-то он был парторг и читал лекции даже - грамотный был. И запил не на один день.

Мы находились в одной хате взводом - человек 15, лошади стояли в конюшне. Уже была ранняя весна. Я в это время был в конюшне, снял гимнастерку с рубашкой и смотрел, нет ли там что-нибудь лишнего. Командир выходит из дома, а у хозяев был с десяток кур. И он стал этих кур загонять к конюшне, а меня он не видит, я внутри. Они только дойдут до конюшни, а я их раз рубашкой пугну. Он - раз, два, не получается, не заходят. Что он хотел, я не знаю. У нас еды было полно, а этот шелк он менял на самогон. Мы-то особо не пили - рядовому не положено. А он тогда увидел ездового - Скоков фамилия. Я его помню, потому что он единственный, кто остался со дня формирования, казак пожилой - непризывного возраста. Командир ему: "Помоги". А он же трезвый - меня видит и говорит: "Там Ефремов сидит!" Командир как увидел на меня заорал. А сам в одной рубашке и нижнем белье. Загнал он кур в конюшню и давай: поймает курицу, голову отрывает и бросает! Зачем? Я не знаю. Хозяйка побежала жаловаться, а недалеко стоял штаб. Пришел капитан, видно адъютант, ну а мы все-таки не дали ему со всеми курами расправиться - стали уговаривать его, он был в невменяемом состоянии. Пришел капитан, на него наорал: "Ты вот что, друг!" - "Я ничего!" - "Ишь ты - понимает!" Зашли в хату. Капитан: "Ты если еще себе такое позволишь, я тебя арестую!"

Он только ушел, наш командир на хозяйку: "Ага! Жаловаться стерва!" Надо сказать, что вообще-то он как человек был неплохой. Люди есть такие - становятся другие, когда в запое. Он мне говорит: "Принеси Ефремов автомат?" Хозяйка убегать. Я пошел за автоматом, снял боевую пружину и дал ему. Тот повесил на шею и сидит.

На другой день у нас тревога, и надо быстро седлать коней и ехать куда-то. Мы все готовы, а он пьяный. Это было под утро. Мы уже и так и сяк. Лошадь подвели, а он сел на дороге в пыль, матится, ничего не можем сделать. Я около него, уговариваю, и мой второй номер - казах. Уже расцвело. В это время подъезжает джип, выходит полковник: "Это что за картина?" А тот сидит и говорит ему: "А ты, стерва, что здесь еще командовать? Вас много здесь командиров!" Полковник аж побелел: "Доложить!" Старшего, кроме меня, там не было - я докладываю ему, что собираемся, а он никак. Он говорит: "Расстрелять немедленно!" А сам не уезжает. Ну, тут же не будешь стрелять, надо куда-то уводить. Мы с Кайчумановым его поднимаем и ведем от дороги. Мы оба здоровые, а командир, между прочим, помельче нас. От дороги метров пять отошли, а он пьяный-то пьяный, но понял что дело пахнет керосином, рубашку на себе рвет: "Стреляй!" Теперь Кайчуманов его тащит, а я делаю вид, что борюсь, а сам назад, не даю - жду, может, сейчас командир эскадрона подъедет, и мы втроем идем и делаем вид. А за командиром поехали уже, я знал.

Командир эскадрона, капитан, умница конечно был, докладывает полковнику: "1-й эскадрон…" И долго не говоря, даже не стал полковника дальше слушать, а плеткой по лицу лейтенанта - аж кровью лицо залилось: "Связать! На подводу!" Подводу подогнали, мы его связали. Полковник тоже понимает, что не так все и просто. Мы бросили его на подводу, а погода еще прохладная была, ранняя весна. Он связанный лежит, я лошадь привязал к подводе, и лейтенант заснул.

Приехали мы еще в какое-то разбитое село к вечеру. Пришел он в себя - дождик пошел, замерз. Что я натворил, спрашивает. Я рассказываю. Он: "Судить будут и расстреляют". Я: "Да ну, не расстреляют, но судить будут". А мне комэск сказал: "Утром его приведешь ко мне, как очухается". Весь взвод был в какой-то хате, а его в подвал, и я охранял. Причем, сидим, костер развели. Я так думаю: Черт его знает, может сбежать соберется, мало ли что, и так вот держусь с автоматом. Ну, почти не спали мы. Утром я его отвел к командиру эскадрона. Он его заставил писать объяснение. Тот написал. Что писал, я не знаю. Веди, говорит, его назад в подвал. Ну, я его веду, а он и говорит: "Ефремов, давай зайдем во взвод, я хоть попрощаюсь?" Мне бы дураку, не надо было вести, но жалко же. До этого мы такие бои вынесли, из командиров взводов один он остался. Мы зашли во взвод, а там все выпившие самогонки, а ему похмелиться-то надо. Он как увидел, а они к нему лезут: "Лейтенант!" Я: "Не сметь!" Пока я кричал, а он уже стакан дернул. Я начал стрелять вверх из автомата и меж лопаток прикладом, говорю: "Стрелять буду!" Ребята тогда поняли, что я действительно не шучу. Я перепугался я же ответственный, а потом я вообще по натуре человек исполнительный. Он сел на пол и говорит: "Не пойду". Я его и так и сяк. Потом пришла мысль в голову. Налили мне самогону, а он все просит выпить. А я никого к нему не подпускаю, а ребята видят что дело серьезное, сразу-то не сообразили. Я говорю: "Пойдем в подвал сядешь - и я тебе дам?" Пришли в подвал - я его швырнул туда, пол литра разбил и закрыл, говорю: "Сиди! Иначе стрелять буду!" Все это дело для него прошло благополучно.

Потом, будучи в Молдавии, была Яссо-Кишиневская операция, у Кишинева город Оргеев там, мы были в боях. Этого лейтенанта ранило немного. Он пошел к коноводам, мы были на передовой, я не видел его. Он в госпиталь не пошел, и в наших тыловых частях остался, напился и опять начал шебуршить. На этот раз его задержала комендатура настоящая. А по мере того, как мы шли, налаживала власть военная комендатура, она в основном была из пограничников. Они составили бумагу, протокол настоящий. Те бумаги командир эскадрона порвал, а здесь его арестовали.

Был трибунал. Это было в Молдавии. Судили его и еще одного старшего сержанта в другом эскадроне. Он ударил офицера по лицу. Честно говоря, как мы слышали на суде, было за что! Но бить офицера нельзя, надо жаловаться, а он его избил даже. Сержант был хороший мужик, такой же молодой, как и я. Там меня уже назначили в заседатели от рядовых. Лейтенанту давали расстрел сразу, а сержанту - штрафбат. Но мы вдвоем не согласились с расстрелом, объяснили, что все-таки… А когда я его караулил, он мне выложил всю свою жизнь, я узнал про него всё. Он бывший разжалованный капитан. Латыш Лукашек. Грамотный очень мужик. А эти пьянки его сгубили, поэтому его и разжаловали. Он кого-то то ли хотел, то ли убил даже, партизана. Что-то он мне говорил, я уже и не помню. А в руководстве его грамотность и смелость - не вызывали никаких сомнений. Мы двое заседателей, я от рядовых, и офицер от офицерского состава, отстояли его, и ему дали 10 лет и с заменой штрафбатом, а сержанту дали штрафбат. Сержанта через месяц ранили легко, и он вернулся в нашу часть. Искупил кровью, а через месяц его убило.

А лейтенанта я видел после войны. Когда мы приехали в Новочеркасск и нас отправили в командировку в Ростов, штаб военного округа, а меня взяли в охрану к офицеру. Пришли в штаб, народ пропуска заказывают, вдруг я вижу своего лейтенанта в зековской одежде: телогрейка ватная, штаны, треух. Мы друг друга узнали - обнялись, он заплакал…Под амнистию он попал. Сидел, говорит, вместе с боярами в Молдавии где-то. А война окончилась - амнистировали его. Он приехал, чтоб документы взять, что он служил. Я ему отдал все деньги, что у меня были, продукты, еще и у ребят попросил. Обнялись! Вот таких случаев как раз очень много было.

Теперь вот что еще: я под Будапештом видел офицерский штрафбат, причем, я даже не знал, что они существуют. Раньше я не знал, что офицеры были в батальонах, а рядовые и сержанты в ротах. А никто не знал. Ходили слухи, что у нас в казачьем корпусе есть даже свой штрафной эскадрон где-то. Не знаю, правда или нет, но говорили. Дело было так. Наша часть куда-то перебрасывались, на каком-то рывке мы остановились на дневку. Тут движутся беспрерывно наши колонны. И вдруг мы видим, колонна идет странная - без погон, в шинелях. Ну, идут и идут. Двое зашли к нам - спросили воды - мы им дали воды и закурить. Один из них распахивает шинель, а у него вся грудь в орденах, офицерский китель. Мы, конечно, спросили: "Что такое это? Откуда вы?" А он: "Офицерский штрафбатальон"

После казаха (уже и не помню, ранили его где-то что ли) прислали мне вторым номером парня по фамилии Рудь, про которого я рассказывал, он тоже был в штрафбате. Я не слышал никогда, чтоб в штрафники кто-то попал по случайности или невинности. Это раз! Во-вторых, собственно какая разница, ведь, по логике вещей, чтоб быть на той войне и жить там, как-то существовать, ты ж не будешь трястись каждый день за свою душу, что тебя убьют. Так жить невозможно! А возможно жить так - нужно рассуждать: А почему ты хуже тех, кого уже убили? То есть большинство из нас не думало вообще, что останутся живы. Вот я трижды раненный, причем я был в элитных войсках - мы не шли на танки, долговременные укрепления - это пехота прорывала, она ложилась там. А теперь вопрос: А какая разница со штрафбатом? - Скорее убьют, а тут, может, попозже! Случалось с нами рядом был штрафбатальон. Но чтобы были такие издевательства со стороны НКВД?- Там вообще НКВД не было! Это территориальный орган внутренних дел. СМЕРШ - контрразведка внутри войск, а НКВД - это территориальные органы. Они не вмешивались в армейские дела. Поэтому когда показывают вот эти фуражки и что в штрафбате там было НКВД - это чушь!

Еще случай. Это было в Венгрии, у нашего командира эскадрона ранило легко лошадь, и у него самого было недомогание. Нас куда-то перебрасывали, и наша часть ушла, а мы двигались, человек десять, а он ехал на тачанке. У него что-то с ногой было. Лошадь его хромала, я ее вел, она переела. Когда лошадь переест, она может даже садиться на задние ноги. Двигались мы ночью, но мы знали точно, где остановится наш эскадрон на ночь, и уже перед утром вступили в это село. А лошадь эта плохо очень шла на поводе и она отставала, и я отставал. Подъехали к селу, они вперед ускакали, а меня бросили. Я еду потихоньку, проезжаю где-то посередине села, и маленькая площадь впереди, и меня останавливает пограничный патруль - двое сержантов. Вид у меня, вообще-то надо сказать, был полумахновский - две лошади, шинель не распашку, сзади автомат, пистолет заткнутый за пояс и две гранаты. Я остановился, предъявил документы. Сержант с фонариком светит и смотрит: "А где у вас паспорта на лошадей?" Я на него смотрю: "Слушай, ты откуда свалился? Какие паспорта? У меня сегодня одна, а завтра другая? Кто их там выпишет эти паспорта?!" - "А где у вас оружие? Не записано в красноармейской книжке! Пистолет и автомат не записаны". - "Слушай, сержант, ты вот пойди и узнай, почему и что!" А он мне: "Следуйте за мной!" Я с места не двигаюсь, и говорю: "Слушай, сержант, наша часть где-то здесь остановилась, я только не знаю, на какой улице, поедем? Если я вас интересую как человек - выясните по-человечески, как положено! А если ты хочешь отобрать у меня лошадей и оружие, у тебя ничего не выйдет!"

В это время меня ребята спохватились. При эскадроне было отделение управления, там были связисты, два снайпера. Ребята кинулись - а меня нет! Они назад, а в это время мы стоим втроем на дороге. Командир отделения был татарин, здоровый такой, в бурке, погоны закрыты. Он подъезжает и говорит: "Ты чего Ефремов?" Я: "Да вот товарищ капитан (а он сержант) задержали меня пограничники, говорят, что я - подозрительный человек" - "Да плюнь на них поехали!" - "Да я бы и плюнул, но он документы-то забрал!" - "Кто?" - "Вот сержант!" Как он этого сержанта плеткой ударит! - "Отдай документы! Зарублю!" Тот отдает мне документы, и мы поехали. Татарин повернулся к ним и говорит: "Если захотите нас найти - мы на вот этой улице стоим!" И сколько бы их там не было - этих пограничников - они потом не пришли, потому что знали, если бы они пришли, то было бы им худо. Вот такой пример того, что мы не боялись их. А пограничники были, они часто выполняли функцию заслона. Это когда говорят, что сзади ставили пулеметы, чтоб мы не отступали - заградотряды.

На долгую память боевому другу Володе Ефремову от Ивана Макарова. Не забудь дни проведенные вместе с мая 1943 г. и по настоящее время. Румыния г. Рымнику-Сэрат. Тюменская обл., Омутинский, Червянский с-совет, с. Ю - Плетневка. Макарову И.Е.

Вот случай был, когда мы попали под один такой заградотряд. Как ни странно, в Венгрии, где озеро Балатон, немцы предприняли контрнаступление, и мы попали в эту кашу - наш эскадрон смяли. Были мы пешими, в обороне, мы кинулись бежать, ничего не поймем, вот-вот Будапешт упадет - и вдруг… Добегаем до оросительного канала, который шел с Балатона, или с Дуная, через канал мост, а канал - метров 15-20. И на мосту заградотряд - пара пулеметов, человек десять, приказывают нам всем ложиться вдоль канала, не переходя. Это глупо, но что ж делать, а в это время налет немецких самолетов на этот мост - нас же скопилось много. И они по этому мосту ударили, и весь заградотряд разбежался, мы спокойно перебежали на ту сторону и сами вдоль канала рассредоточились. Нас было много - несколько сот человек. Офицеры привели заградотряд и заставили вместе лечь.

А что касается издевательств, если б они были, то наверняка ходили слухи, потому что люди приходили оттуда, которые там побывали. А кого я знаю, кто туда попадал, все они попадали за мелкие проступки. Ведь если человек что-то крупное совершил, то он мог сразу перебежать на сторону врага.

- Век лошади на фронте?

- Я знал, что лошадь живет где-то 5-7 лет до пенсии, а потом она еще до 10-12 лет, а на фронте погибало очень много лошадей. Они больше погибали при бомбежках, обстрелах.

В госпиталях была директива о том, чтобы возвращать в свои части кавалеристов, поскольку их негде взять, и я потом уже еще дважды был ранен и возвращался. Кстати, из тех людей воевавших с 42 года осталось четверо, причем, двое ездовые, пожилые, и 2 коновода, а остальных комиссовали или убиты. Пять лошадей, и одна из них моя Машка, у меня после этого ранили две лошади еще и одну убили, так что, у меня лошади менялись. Ну, это отдельный разговор. Книг никаких не хватит.

- Какой породы лошади были в эскадроне?

- Первоначально кавалерийские наши части были оснащены прекрасными армейскими колхозными лошадьми донской породы. По крайней мере, наша часть. Первый эскадрон - все были рыжие, второй - гнедые, третий - серые. Чтобы различать. В Ростовской области было много военных конных заводов. В то время было много лошадей, поэтому мы были обеспечены. У немцев же больших кавалерийских конных частей не было. Были отдельные, они носили вспомогательную чисто роль. У румын конница была, но я это время не захватил и рассказать ничего не могу. Я же был не в сабельной чисто части, а мы все-таки были танко-истребительные. Казаки, на лошадях, шашки, но не чисто сабельные. Тем, конечно, больше приходилось, и рассказывали они больше про конные атаки. А мы в Румынии ходили, и получалось так, что гордиться-то особенно нечем, потому что сопротивления там почти не было. В частности наш корпус получил благодарность верховного за город Роман, который мы взяли в конном строю в Румынии. Но там сопротивления было мало, а где было - они просто сразу сдавались.

- Какой обязательный уход за лошадьми в боевых рейдах?

- Чтоб содержать более 10 000 лошадей, надо иметь огромную службу, ветеринария, фураж и прочее. В армии очень строго относятся к содержанию и чистоте оружия. Такое же отношение требовалось и к лошади. Трудно поверить, как даже во время войны, мы ухаживали за лошадьми.

В каждом взводе была повозка хозяйственная, которая возила фураж только для лошадей. Боевые подводы были отдельно, а эта возила фураж, естественно сена не было, а в основном зерно. Вообще лошадь есть овес спокойно и сколько захочет. Можно кормить и ячменем. Но ячмень - тяжелый продукт для лошади, она его может переесть, а при переедании садится на задние ноги и выходит из строя. Часто овса не было, кормить ее надо три раза, давать зерно и естественно сено, а его часто не было, только солома. Особенно трудно было зимой. Учитывая, что мы все время были в рейдах, где при нашем появлении все разбегались, в нашем распоряжении было всё. Но снабжение все-таки и централизованное было: получали тюки сена, или закупали у населения. Есть фуражное специальное интендантское - они закупали, но, конечно, я не думаю, чтоб возили сено и зерно из России, не могу сказать.

Трудней всего было в походе. Часто и мы были голодные, и лошади. Но я не помню, чтоб с 43 года мы были сильно голодные. Честно говоря, снабжались в основном за счет трофеев, у бедных никогда не брали, а если стоит имение графское, тем более этих графов давно черт унес, за счет этого на "подножном корме" жили. Летом, если на переформировке, мы пасли лошадей на полях, в лесах.

Снаряжение для лошади весит больше 2 пудов - 32 кг. Там на седле: две переметных сумки, двое кабурчат. Переметная сумка - сзади седла весит, одна слева - для лошади целиком, ты не имеешь право ничего там хранить, а правая твоя. А кабурчата на луке передней висят - это НЗ для твоей лошади - там 4 кг овса. Они типа кисета из кожи. Сзади возишь шинель, фланелевую попону для лошади - летом она не нужна, а вот когда непогода, мы часто ими пользовались. Если мы не спешили, а нормально двигались, как положено, обычно мы проходили где-то 50-60 км в день - это средний марш. Пехотинцы - 25-30 км. Форсировано иногда и до 100 км. А когда мы подъезжали к пункту, где мы должны были дневать или ночевать, не доезжая до него за 2-3 км, нам подается команда: Слезай! А вот какие умные лошади. Идет колонна лошадей и уже время или вечером (если это на ночь) или под утро: "Стой! Слезай!" А уже она знает - они разворачиваются, чтоб мы друг другу не мешали слезать. Мы слезаем. Нам говорят: "Ослабить подпруги!" Это значит, что в этом селе мы остановимся.

А зачем ослабить? Седло само опирается на лошадь ленчиками - две опорных деревянных пластины. С таким расчетом, чтоб позвоночник лошади находился в воздушном пространстве. Человек сидит, если в седле, не на хребте, а на боках. Эти ленчики опираются на потник - подкладку: сверху кожаная, а снизу войлочная. И за этим потником надо следить как за зеницей ока. Если в него даже зернышко попадет, и ты его не заметишь…прежде чем седлать - надо осмотреть спину, потник… иначе сразу рана - натрешь - так же, как если в обувь попадет камешек. Вот мы ослабляем, чтоб кожа у нее подышала и в поводу 2-3 км идем, чтоб лошадь остыла, поить ее нельзя, если не остыла. Вот привел, привязал. У нее есть недоуздок и уздечка (у нас - кавалеристов - правильно называется головье), а к ней привязан чомбур, за него ты привязываешь, не за поводья! Поводья не для этого, снимаешь с нее удила, даешь ей сена, берешь жгут и ножки ей массируешь. Сделал массаж, потом, если была нагрузка сильная и лошадь вспотела, то значит надеть попону надо на круп. В зависимости от того, какая обстановка мы могли снимать седла или нет. Если обстановка не позволяет, значит не снимаем. Это в походе вот так. Пока напоили, накормили их, но сразу зерно не даешь. Когда они остыли - напоишь, накормишь, а потом уж и наш обед поспел! Оружие вычистишь. Поели - и говорят: "Поехали опять!"

Мы не спали и бывало нас перебрасывали за сотни километров. Были случаи, что до того уставали мы, ведь сидя на лошади спать нельзя, потому что у тебя расслаблены мускулы, а ты должен как всадник быть единым целым с лошадью, в такт попадать, а когда засыпаешь, ты теряешь эту способность и в результате неправильной посадки можно вывести из строя спину лошади. Выхода не было - научились! Чтоб научиться спать по-настоящему и лошади не делая неприятностей, надо быть очень хорошим кавалеристом. Играли большую роль шлюзы, которые у тебя должны быть сильнее рук, сильнее всего - в человеке. Если ты ими сядешь как в тиски, то можно спать, и мы научились спать на лошадях. Иногда вообще странно смотреть - целая колонна спит, а лошади идут сами. Правильный маршрут конный - надо 50 минут ехать и 10 минут идти, если режим позволяет. Так должно быть по уставу. Часто так мы и делали. А если дорога - грязь по колено? - А оно так и есть! Потому что там и танки проходили и кто угодно, намешано. Лошади сами идут. А мы идем в сторону и там, где не грязно. У нас даже были курьезные случаи на этот счет.

Вот запрещали спать. А мы по трое едем или по двое. Вот кто-то заснул, спит и спит. Ага, спит, и мы эту лошадь раз ногой - она вперед, а там еще пинок, каждый пинает - и пошла и пошла и ее до самой головы к командиру эскадрона! Командир едет и вдруг с ним поравняется или обгонит спящий казачок.(смеется) Он заругается, и мы все посмеемся.

Были у меня и свои методы, чтоб избавиться от этого оцепенения. Вот не могу - спать хочу! Ночь. Тогда беру, отъезжаю чуть в сторону, ложусь на землю и привязываю повод лошади к ноге. Пока колонна идет, лошадь не волнуется - она пасется, а когда колонна ушла - она дергает меня, не хочет одна оставаться. Колонна длинная - минут 15-20 подремать можно. А потом я догоняю, и я от этого выигрываю дважды: во-первых, поспал, а во-вторых, когда я в галоп - движение, энергия пошла, и все - я себе зарядку сделал. Мы оба взбодрились с лошадью.

Были случаи когда вообще ничего не поймешь, кто и откуда едет - все смешалось. Пурга, метель и несколько суток подряд. А в это время куда-то еще колонны идут - где-то прорыв будет. Ночь. Где-то пешие, а где-то машины беспрерывно туда-сюда. Мы обычно больше стараемся на обочине быть. Вот был случай - образовался затор впереди. Что случилось там - откуда мне знать. Остановилась колонна. Ночь, пурга, и вдруг вся колонна потихоньку ложится на землю, и лошади ложатся. Никакой команды, ничего. Я к животу лошади, и как будто бы я смотрю картину - безмолвие какое-то - до того все устали.

Что в лошади интересно - она никогда не откажет выполнять команду хозяина, она упадет, сдохнет, но будет идти, бежать, прыгать. Особенно лошадь чистокровной породы. Вот если ее пустил в галоп - она будет бежать, пока ты ее не остановишь, или она упадет просто. Там надо аккуратней и психологию эту знать и уметь руководить ею.

Я считаю, что большинство пополнения лошадей было за счет трофеев, но, частично привозили из России, конечно. По крайней мере, в нашей части было так. Были случаи, когда мы сами отбирали у местных. Но это единичные, это не так просто. А кто будет нам их показывать? Но откуда там и лошади вообще? Там быки больше, а тем более заграницей там эти тяжеловесы - они не годились под седло. У нас из первоначальных примерно 35-40 лошадей осталось всего пять, из них - две повозочные. Одно время у меня даже был венгерский жеребец, чем плохи заграничные лошади, наши лошади не объедятся, они будут кушать ровно столько, сколько им надо, а за теми надо уход сверхъестественный.

В самом седле для лошади с собой возишь торбу - в ней кормят, овес дают, а ведро брезентовое - поить. Все должно быть очень чистое! Мы даже стирали торбы. Подковы с собой возишь, щетка, шкрыбница (она состоит из металлических пилочек, об нее очищаешь щетку - пыль и перхоть), нож деревянный. Остановились и что первое ты должен сделать? Слез и в первую очередь подними у лошади ногу - посмотри, не попал ли в копыто камушек или еще чего, проверь состояние подков - она не должна хлюпать. Обычно если хлюпают слышно, то прямо на ходу, здесь же, подъезжает кузнец. Это можно даже на ходу делать, правда, это трудно - когда колонна двигается, лошадь тоже не стоит, вертится. В общем, нельзя допускать, чтоб подкова болталась. Гвозди там специальные - называются ухнали. Каждый возит с собой и подковы, и гвозди. У нас все свое было. Еще с собой я вожу, на случай гололеда зимой, шипы - они наворачиваются, в подкову, там есть отверстия с резьбой.

Существует правило. Вот почему старались кавалерию уводить от крупных городов? Чтоб уводить от мостовых и асфальтированных дорог, чтоб беречь ноги лошади. В России мы подковывали только передние ноги, так как двигались в основном по проселочным дорогам. А за границей мы уже все 4 подковывали, там проселочных дорог почти нет. Мы были в основном на юге, но приходилось и там вворачивать шипы. А иначе она скользить будет.

Очень опасно было, когда налетали самолеты. За границей особенно мы старались идти ночами, но иногда приходилось и днем. Честно говоря, мы боялись - лошадь бросить нельзя, а сам, если ты верхом, ты - очень хорошая мишень! Бомба где-то разрывается, а ты же высоко находишься - больше шансов, что осколок попадет в тебя. Мы старались при налете (заранее договаривались) - разбегаться: один взвод вправо, другой - влево. Ложимся - лошадь держим. Налет прошел, снова садишься верхом и бежишь туда, где меньше людей, а туда все бегут. Они сделали второй разворот и второй раз. В общем неприятно.

Я мог ее легко положить Машку на землю. Возьму за шею положу на землю, и она лежала. Она выполняла все мои голосовые команды, об этом и разговаривать нечего. Она понимала - человеческий язык. Очень важно, чтоб человек мог разговаривать с лошадью, чтоб она понимала, кто с ней имеет дело. Когда подашь голос, положишь руку на круп, погладишь, тогда только подходи. Машка преодолевала любые препятствия. На скорость она не очень, ее перегоняли. Но когда у нас были занятия, когда пополнения приходили, я занимался по преодолению препятствий, она брала. И самое главное - ею можно было управлять не только руками и голосом, но и шинкарями.

Единственное, что плохо, она не могла грубые корма кушать, у нее с языком проблема была. Но что хорошо в нашей лошади - она никогда не переедала. Эти трофейные лошади, были случаи, если ты не уследишь… Вот допустим, отвязалась она и увидела, что зерно лежит, и она наелась и переела. Она тогда садится на задние ноги и выходит из строя, она становится калекой. Это уже неизлечимо. Вообще это каралось строго. Поэтому я за Машку никогда не боялся.

У нас были случаи, ведь дороги за границей такие вроде высокой насыпи с довольно крутыми и глубокими канавами сбоку для отвода воды. Налетают самолеты, и надо перепрыгнуть канаву, а у меня были и такие лошади, которые боялись прыгать, когда глубоко или длинно. Даже приходилось самому слезать, переходить на ту сторону и в повод переводить ее, а за это время тебя могли сто раз убить. А Машка этого не боялась: в ров - так в ров! В воду - так в воду!

Был случай. Мы до того уже в рейде были далеко, что у нас со снабжением было плохо. Сала было много и мяса, а хлеба нет. Это в Румынии было, и мы мамалыгой заедали. Не помню точно, по-моему, реку Серет, надо было форсировать, а она примерно как наша Ахтуба. Определились наши саперы, где можно на лошади проехать, но оно не напрямую, а зигзагами. Они поставили вехи, чтоб не вправо, ни влево - так болото переходят. Эта переправа действовала, но там можно ехать друг за другом, а нас много.

Привезли муку, а на подводах там не переедешь, а мы должны уходить вперед. Вдруг нам выдают на руки мешок муки, и надо перевезти. Я его на лошадь взвалил, сам сел и поехали, и только доехали до середины, как налетают румынские два самолета, кукурузники, как у нас. Все наши зенитки отстали, и они, гадюки, вдвоем налетают на нас. Мы цепочкой, а они сверху и прямо в упор нас расстреливают. Как я не уронил этот мешок муки? - Но я не мог! У меня ответственность была, прежде всего, пусть меня лучше убьют! Я эту муку удержал. Там воды примерно по грудь лошади, и я с ней переправился.

Только мы выехали на берег, я быстро спешился, взял пулемет и начал бить по этим самолетам, но пули так медленно летают. Мне казалось, что я камнем бы сбил самолет быстрее.

Вот такая она у меня была умница! У нас случаи были, когда нам приходилось заезжать на 3-й этаж настоящего дворца графского, с широкими лестничными маршами. Я на ней верхом, специально не слезал, а она идет и идет, правда, оттуда спускаться я боялся - брал за уздцы. Она могла за мной, на мой голос, куда угодно идти. Лошади обычно спят стоя, они не ложатся, только в крайнем случае, если они уже истощены слишком. Это уже крайнее состояние, это плохо. Она не могла сама остановиться, если я на ней еду не шагом, а рысью или галопом, она только голос слушала. А просто сама будет бежать, пока не упадет! Вот чем лошади отличаются обыкновенные от полукровок или чистокровок? Вот считается, что чистокровная никогда не будет ложиться, а спать будет всегда стоя, и будет бежать, пока ее всадник не остановит. Это считалось одним из признаков. Если лошадь ложится, это уже не лошадь!

Вот что лучше для всадника - конь или кобыла? - Кобыла. Потому что конь оправляется под себя, а кобыла от себя, то есть у кобылы чище станок, где она стоит.

Мы часто были в горах. Второй раз за войну мне в Карпатах уничтожили пулемет, теперь ручной. Сколько случаев было, что меня хотели убить в упор, но, видимо, такая звезда моя, что я остался живой. Когда ручной пулемет уничтожили, это еще третье ранение было, и сейчас осколок сидит. Это было легкое ранение - осколками пробита нога - часть вытащили, а немного осталось. Второй раз меня ранило в голову осколочным, причем, самолетного снаряда. Но я не под обстрел попал, а этот снаряд разорвался в костре. Нас много было. Ехали по железной дороги с Курской дуги и на каком-то полустанке напоили лошадей, горел костер, солдаты кругом сидят, костер большой, котелки с картошкой. Мы с товарищем Земцовым подошли, его убили потом моего товарища… Ну, и котелок меня собственно и спас. Котелки наши были хорошие, тяжелое дно, и их много котелков было, варили в них еду. Видимо кто-то принес, вместе с листвой или хворостом снаряд. СМЕРШевец интересовался потом этим случаем, допрашивал и меня. Мне в голову попало, но касательное, у виска, а моему товарищу в лоб - и половинка осколка торчит. Вот такие истории.

- Пулемет во время марша в повозке находился?

- Я возил в повозке все время. Пехота носила на себе. Но у нас была боевая повозка - там были противотанковые ружья и я возил там пулемет. Верхом нельзя. Одно дело - нести. Даже если рысью ехать - он будет по спине хлюпать. Как было в сабельных эскадронах, это я не скажу, но, наверное так же. Повозка эта все время под рукой. У меня было личное оружие, наган, но больше я автомат использовал - ППШ с рожком. Уже последнее время они появились. Карабины новые тоже появились. Впервые когда я попал на фронт, там карабины были без штыков старого образца, а потом появились новые с откидным штыком, но винтовок у нас не было. Я закончил снайперские курсы, но не сохранил документ. Очень хорошо, кстати, стрелял, но отдельных выходов не было у меня, так как мы долговременных оборон не занимали.

- В минуты отдыха пели казаки? А артисты приезжали?

- Приезжали. И сами мы, в основном казачки-старички (мы их называли так) по-казачьи пели. Вот сел на быка казак и повез урожай с поля домой - и поет с потяжностью такой…(поет песню "Ой, гвоздик").

- Если убивало под кавалеристом лошадь, как он дальше действовал?

- Вот прихожу я из госпиталя. В госпитале я лежал в Румынии, и узнаю, что наш корпус вышел из боя. Это после того, когда уничтожили мой пулемет. Я вижу, что казаки недалеко - лампасы мелькают, я в госпитале легкораненых, меня только в мякоть ранило. Я попросился - меня раньше выписали. Думаю, а то уйдут и я не найду их, а выписывать меня еще нельзя было - я хромал. Я говорю: "Да я долечусь! Там же есть свое все". И меня выписали. Хороший врач была, спрашивает: "Сколько вам надо, чтоб найти свою часть?" Командировочный она пишет, а я смекнул и говорю: "Да за неделю найду!" А сам думаю, я ее за день найду, а неделю поживу где-нибудь - молочка попью. Засмеялась она, но неделю мне дала.

Я хромаю немножко. Попалась мне там полуторка, я попросился и меня до штаба довезли, но там надо было еще пешком идти. Все в этот же день. Иду и смотрю - едет пролетка - фаэтон. Смотрю, наш майор сидит: "Ефременко!" Кинулся ко мне, и меня целует, обнимает. Посадил меня и привез в часть, и моя неделя пролетела.

Пришел я в свою часть, а там пополнение и лошадей не хватает. Я говорю: "Собственно не возражаю. Я на бричке посижу". А тут надо было ехать - марш, но почему-то мне на подводе не разрешили, и приводят мне клячу какую-то, седла и то нет. Не хватает. Я говорю: "Вы что, очумели что ли - без седла да кляча! Это издевательство!" Дело в том, что я там не один такой был, и мне замполит говорит: "Ну, если ты откажешься и остальные - это нехорошо!" Ну, уговорили.

Я проехал ночь и на другой день тоже - это не так и просто. А на третий день мне привели жеребца венгерского, отняли где-то ребята, наверное. Этот наоборот, наши же привычные в строю идти - положил повод и спи. Встанет колонна и она встанет. А этот непривычный в строю ходить. Рвется впереди идти и всё! Все встанут, а он идет, собака! И старается всех обогнать. Резвый черт! Я его держу. Но если его час держать - то ничего. А если целые сутки - изведешься! Я уже не знал, что мне делать, но он был сильно красивый. И мне обменяли, из штаба дали настоящую нашу строевую лошадь - кобылу Мурку. Она майора была, еще наша российская, она уже была старовата. А жеребец проклятый, был красивый, и майор у меня его забрал. Ему красоваться, а мне зачем - черт с тобой - красуйся!

Это была не лошадь, а красавица и умница! До сих пор она мне снится. Это отдельный разговор! Она могла куда хочешь за мной идти. В подвал за мной заходила, по ступенькам. Все боятся, а она идет за мной - настолько она мне доверяла. Я на ней джигитовку делал. Мы же и в военное время конные соревнования проводили - рубку лозы и т.д. Чтоб форму держать. Еще у нее было одно такое достоинство. Меня чуть не побили мои друзья. Она брыкалась, лягала, но не людей, а лошадей. Вот привязали все лошадей к кормушке, им тесно, их же много. А она левую часть разгонит, а потом правую и кушает. Когда подходишь - надо голос подать, а то она ударит. Стоят же они вплотную друг к другу, а ты сзади подходишь. Подаешь голос, она уже знает, похлопал ее, подошел. Когда начинаешь ее чистить, и если ей не нравится, а ведь надо тряпочкой вытирать между ног, а там кожа нежная, ей неприятно иногда. Она поднимает ногу и меня слегка толкает. Вообще, чтоб предугадать повадки лошади, надо на уши посмотреть, причем не только лошади. Как только она прижала уши, то не подходи, опасно.

Про этого майора - отдельный разговор, он - мой земляк из Сальска, он был зам командира нашего дивизиона по строевой части, кадровый офицер. Единственный, кто мог рубить лозу двумя шашками. А с другой стороны, он был хвастун. Один раз взял поповскую рясу и под седло положил для красоты - на круп лошади. Ему от замполита влетело за это дело, а мы все видели, когда ехали. В общем, он был хулиган в нашем понимании. А я его хорошо знал…

Зашел я что-то докладывать командиру эскадрона капитану Ткаченко. Часть наша стояла на отдыхе, он в землянке, и они с этим майором выпивают вдвоем. Я доложил, а он говорит: "О! Так Ефремов-то твой земляк с Сальска!" Так он меня обнял, поцеловал, налили там мне, посадили и стали разговаривать. Он и говорит: "Ефремов, будем если живые, если встретишь меня потом на гражданке с женой, смотри не проговорись". А он возил с собой походную жену из санинструкторов, как королеву. Мы все знали, что он с ней живет. За это его не любил наш замполит. Дело в том, что потом после войны я и с замполитом переписывался, а того майора Марченко я видел после войны. Он мне и говорит: "Смотри не проговорись! А то моя жена - зам прокурора, она меня…"

Уже после войны как-то днем шел и его встретил, с женой. Увидел меня - обнимает, а я его. Жена его, интересная женщина. Он затащил меня в ресторан. Я говорю: "Да я на работе!" А мне, говорит, ехать - вот билет. Ну, выпьем по стаканчику. Мы сели за стол, и жена его. Он говорит: "А как думаешь, Ефремов, где я сейчас?" - "А откуда я могу знать!?" - "Жена моя прокурор. А я начальник СМЕРШа дивизии!" Я подумал: Ни хрена себе! И говорю: "Вот уж никогда бы не подумал, товарищ майор" А он подправляет: "Подполковник". - "Ну, дай бог вам счастья!"

- Безлошадные ехали в обозе?

- У нас таких почти не было. Первый же бой - половины людей нет и лошади остались лишние. Все время людей не хватало, а пополнения были из ветлазаретов. Там же многие раненые отставшие. Где наш корпус прошел, там брошенные лошади есть. А что ты сделаешь: она встала и все - бросают. Не часто, но так бывало.

В нашей области есть дикий табун лошадей в Чернышковском районе около Цимлянского моря. Предполагают, что это отставшие лошади. Они появились, когда была Сталинградская битва, этих лошадей бросали, раненных или больных, а они выживали и вот так постепенно образовался табун. Еще один табун, пишут, есть в Сальских степях на острове Водном на озере Маныч, там где я жил. Там тоже, но те остались с военных конных заводов, которые не дались ни немцам, ни русским. Их просто не смогли поймать. Есть и очевидцы на этот счет.

Еще нельзя списывать лошадь как таковую. В горных условиях, например, в труднопроходимой местности она себя покажет!

- Расскажите как разбило ваш ручной пулемет?

- Это было в Карпатах, в горах. Лошадей мы оставили. Наш эскадрон направили по горам куда-то но они не скалистые, а покрытые густой растительностью - примерно как показывают в Чечне. Там до этого стояла какая-то часть, и ее целиком выбили, причем, оборона наша располагалась ниже верхней части горы, на уклоне, внизу, а кругом растительность. Вот щебенка, но ковырять с землей ее можно, окопаться в полный рост конечно нельзя. Не вижу я - кругом растительность - где немец, где чего! Нас обстреливают из минометов, и если вверху разорвется, то осколками осыпает, отсюда очень большие потери. По крайней мере, там, куда мы пришли, мы видели кровь - а кого мы сменили - не знаю. Нам приказ: кто бы к нам не пришел - все время стрелять. Вот мой окопчик был выкопан так, что я только голову спрячу и грудь, а ноги наружу. Рядом второй номер. Нам давали много патронов, мы боялись, ведь немцы подкрадывались и бросали гранату, они же сверху: он кидает издалека, да еще она катится. Поэтому, чтоб их не допустить близко, я с пулемета все время стрелял, как можно больше. Столько, что гильзы аж не помещались!

Слышу, говорят, что ранило командира отделения. Мне помкомвзвода кричит: "Ефремов, вон на том дереве кто-то сидит, а я его не вижу, но, по-моему оттуда стреляли". - "Хорошо!" Из пулемета сверху-вниз и снизу-вверх по дереву. Кто-то упал. Видно, засекли мой пулемет. Мы боялись спать. Черт его знает! Кругом эта зеленка… и вот поднялась стрельба. Все стреляют, а куда не знаю! Вдруг смотрю - катится граната. Мы вообще-то эти это предвидели и натыкали впереди палочек, чтоб она в окоп не закатилась. У меня сначала в голове пронеслось - взять да бросить назад! Она с длинной ручкой была. А потом у меня другое в голове пронеслось: А сколько она летела, а потом сколько еще катилась? Я закричал: "Граната!" А второй номер мне в это время подает диск, я диск, как расстреливаю, так ему отдаю. И граната разорвалась между мной и им. Ему два пальца оторвало, а мне в ногу. Сначала я даже не почувствовал.

Мне пулемет разворотило и меня кверху ногами подкинуло. Увидели ребята: "Ефремов, живой?" - "Да, вроде живой" Потом чувствую, что потекло. Я глянул ногу, ага, ватные штаны (это было где-то в апреле), а она вся побита осколками. Ногой попробовал, а она сгибается. Мне аж неудобно стало - то ли раненый, то ли нет. Говорю: "Кажется, я раненый". А мы там близко друг от друга - где-то метров 15-20 внизу командир эскадрона и санинструктор с ним. И говорю: "Пулемет разбило" - "Ко мне иди". Я туда, спустил штаны, а у меня нога вся в осколках. Ты вот что: "Мотай быстрей, пока ты ходишь, это ты сгоряча так, бери вот палку!" Перевязали.

Я не спал до этого дней пять, почти совершенно не спал, но знал, где наша медсанчасть. Пришел туда, а там врач один, где штаб наш. Я долго шел - сначала на костыль опирался, а потом не могу и с палкой идти, нога неметь стала. Пришел - он меня осмотрел, еще раз перевязал и говорит: "В госпиталь надо!" - "Я не могу, сил у меня нет". Он налил полстакана спирта, я выпил, и говорит: "Иди на дорогу - там тебя подберут". Я вышел на дорогу и лег в кювет спать. Не могу больше! Слышу мне кто-то: "Эй, казачок, вставай!" Глянул - подвода стоит с ранеными. Забрали меня и повезли в госпиталь.

Это тоже своя история. Мы же носили чубы, а там всех стригли. Нам разрешалось, а в госпитале нельзя, а мы не даемся - нас там с десяток казачков. Да мало не даемся! Так еще этого парикмахера с медсестрой подушками как мотанули! Они на нас, а мы на них: "Да мы вас, гадюк, сейчас всех перебьем!" Начали табуретками кидать. Тогда вмешалось начальство и говорят: "Вот вам документ! Вы выписаны из госпиталя и идите, куда хотите! Или подчиняйтесь, или идите куда хотите!" Пыл наш поубавился - постриглись. Все это было правильно, надо.

- Местное население как встречало?

- Ни одного враждебного я не встречал! И не слышал даже! Было полно вина в Румынии и Венгрии, угощали нас. Если взять Европу, то хуже россиян жили румыны, даже в то время. Чем я определяю? Они, во-первых, в селе у них все домотканое свое: как еще до революции у нас - портки, белые рубахи, без карманов, пояса ,а на них карманчики. Эти крестьяне хлеб не сеяли, считая, что хлеб - пшеница - это роскошь. Они кукурузой занимались. Я разговаривал с ними. Они говорят: "А зачем нам сажать пшеницу - получать 30 центнеров с га, когда кукуруза дает 75?! И мы ее кушаем, и скот, и птица - все мы сытые". Они нас научили есть настоящую мамалыгу, молоко козье, овечье точнее. Относились хорошо, и мы их не обижали. Мы последнее им отдадим, бедным особенно, помогали что-нибудь сделать. Шкодничали мы там, где какое-то богатое брошенное имение, может сейчас мы бы не стали, а тогда мы на всех богачей - да здравствует мировая революция!

В Венгрии тоже неплохо к нам относились. Но мы уже голодные там не были, мы даже большей частью их самих кормили, чем они нас. Одно время мы в каком-то остановились имении, граф сбежал, а осталась там кухарка или кто она… Нас заставили там установить пулеметную точку. Уж не знаю, из каких там побуждений пулеметную точку, она в тылу, а тыл - порядки тут относительные. Пурга была, зима. Нас человек 5 или 6, в этой хибарке, она хоть отапливалась, а имение само - там холодно. А мы в этом домике, где прислуга. Решили меняться, потому что холодно было на улице, а не окоп, ничего не выкопаешь. На перекрестке стоит пулемет, мы менялись. Пришли нас менять в 12 часов, я говорю: "А там что-нибудь пожрать приготовили?" - "Да, там хозяйка картошки с мясом нажарила!" Я пришел, хозяйка такая приветливая. Дали мне поесть. Я говорю: "А откуда у нее мясо? Вроде она бедная же". - "Ну, как откуда, барашек!" - "Какой такой барашек?" А я уже тоже поел. Я позвал хозяйку, а она мне что-то говорит, а я ж не понимаю. Она: "Кутья!" - "Какая кутья?" - Она меня в кладовку повела, открывает - а там собачья шкура. Я говорю ребятам: "Знаете что мы ели собаку?" - "Не может быть!" Кто смеялся, а кого рвать начало, а она не поймет.

Я до сих пор сам не пойму. Они же сами себя мадьяры называют. Венгры - это мы их так называем, и их страна называется - Мадьярулсад, а скажешь - венгр - они будут на тебя смотреть, как на… Они жили получше нас. Что интересно - они по-своему разделывали свинью на убой. У них так дома сделаны: печной очаг был одновременно сделан и под коптильню. Коптильня размещалась на чердаке, там дверки типа шкафа, и там вешалось мясо. Когда они забивали свинью, разделывали, и отдельные части там вешали коптить. И мясо у них не пропадало. Мы об этом знали, и часто оттуда снимали мясо. Поэтому я очень удивился, когда узнал про собаку, то ли они их едят, то ли это случайность, и она просто хотела нас покормить. А у нас так случилось, что ничего с собой не было, и она вела себя так, как будто так и должно все быть.

Там и зайцы были, я один раз с карабина убил. Я удивляюсь, метров с 80 попал, в сидящего правда.

Мой разъезд в Венгрии 20 пленных захватил - венгров. Мы их сдали как положено, они уже разбиты были, 2 пулемета у них было. Вот они и бродили отдельно, а мы их отдельными разъездами выискивали. Мы увидели их, и туда на полном скаку. Что это? Конная атака? Не знаю! Они сдались. Они были пешие, два пулемета только у них было.

Не видел я и не слышал, чтоб где-то было сопротивление или где-то кого-то травили или что-то еще в этом роде. Хотя нас и предупреждали, что может быть отравленная вода или еда.

- Расскажите о службе на тачанке?

- К концу войны меня перевели в пулеметный взвод, на тачанку. Скажу, что Махно изобрел очень хорошую пулеметную передвижную точку. Чем она удобна? Ее можно легко превратить в зенитную установку. Сам по себе пулемет так сделан, что если его перевернуть, дуга, за которую ты станок тащишь, превращается в стойку - и можно стрелять по зенитным целям, причем эта стойка прикрепляется к самой тачанке. Это дуга, за которую возят, она превращается в дополнительную станину, чтоб пулемет на дуге стоял.

Или вот как стрелять с пулемета с земли? Его надо приподнять. В войну это делали так (когда я был в пехоте): брали станок с колесами, ставили его так, что одно колесо внизу, а другое - вверху, а на верхнее колесо - пулемет, а сам садишься на землю. Там спицы и он не проворачивался. Пулемет при этом мог фиксироваться, а мог и нет - можно свободно его двигать, как хочешь.

На тачанке удобно открывается огонь, когда убегаешь. А мне приходилось и драпать. Война на одних победах не устроена. Еще как приходилось мотать! Но в принципе я на тачанке в военных действиях не участвовал, а так она очень удобная. С войны мы приехали на тачанках. Она рессорная была. Вот почему только там четыре лошади - я не пойму. Управлять довольно сложно. Наверное, все-таки четвертая лошадь там для того, чтоб не перевернуться и быть более устойчивой - вес все-таки солидный. Тачанка специально сделанная, не самодельная когда, очень удобная. На ней удобно ехать, это не то что верхом. В ней могло одновременно ехать трое и четвертый ездовой.

- Удавалось хоронить ребят, или похоронные команды были?

- Если бы мы сами людей своих хоронили, то кто бы шел дальше? Нам обычно всегда надо было идти вперед. Кто-то с раненным оставался, если он сам не мог - его переносили и передавали санинструктору, чтоб помочь. Надо было идти дальше. В каждом воинском соединении были похоронные команды, которые шли после. Были трофейные команды и похоронные, может это одно и то же, я не знаю. Они собирали и подсчитывали трофеи, убитых и их хоронили. Но иногда у нас самих была возможность своих хоронить. Например, мне дважды приходилось хоронить своих товарищей.

Один раз когда мы пошли в конную атаку неудачную, в рейде в Венгрии - я рассказывал. Мы зашли в это село, а там села не такие, как у нас, более компактные, и в каждом селе есть своя площадь небольшая. Обычно людей хоронили где-то, где можно было - в поле, в городе, а в селах я не видел. Мы решили похоронить - население заставили копать братскую могилу - там погибло из нашего эскадрона человек 20. В том числе полностью дозор. Заставили прямо на площади копать братскую могилу. Там было много вина - в любом доме стояли бочки, а нам не было команды уходить. Наши пошли, а мы стали хоронить, Лошади наши были в другом селе, с коноводами.

Мы поддали крепенько, помянули, и меня послали, чтоб лошадей привести сюда, а эскадрон занялся похоронами в это время. А я поддатый. По дороге движутся наши колонны - танки и пешие. Я назад получается еду. В это время налетают немецкие самолеты. Все разбегаются, а я верхом, на лошади, которую мы отобрали у одного местного, ну, не пешком же я пойду.

Эта водка, по-моему очень много погубила людей не только здесь, но и на войне. Все разбегаются, а я верхом рядом с шоссе. Я еду верхом из автомата стреляю по самолетам. Все ложатся, а я один не боюсь! Хотя в трезвом состоянии мы бы с лошадью не знали куда деваться. Пригнали лошадей. И вот мы около 20 человек похоронили, написали на братской могиле, кто там, и поехали дальше.

Возможности похоронить у нас были когда мы находились где-то в глуши, а иногда брали с собой убитых на подводах, чтоб потом похоронить.

- Как вы были обмундированы - бурки, папахи, кубанки это было в ходу?

- Как на фото. Это считалась форма парадная, а обыкновенная форма простая, но лампасы обязательно. Сапоги были, обмотки нельзя, если размотается, а лошадь наступит, то выдернет ногу. Между прочим, лошадь на человека ни когда не наступит, я не знаю, как она чувствует, не было случаев на моей памяти.

Когда мы формировались, нам это все выдавали. Потом когда во второй половине войны, особенно за границей, когда тылы за нами не успевали, только успевали нам подбрасывать снаряды и патроны, то были случаи, когда мы сильно обнашивались. Вот что значит зимой и летом не видеть крова, а быть все время в пыли, грязи и т.д. Конечно, у нас за границей вшей, не было - за счет того, что была возможность у командования время от времени банные дни устраивать. А у нас была возможность, нижнее белье менять хоть каждый день. Это имело большое значение. Верхняя одежда изнашивалась от грязи, пота, пыли и оружия на спине. У меня справка от первого ранения в кармане лежала, так она истлела от пота прямо в кармане. Документы превратились в труху.

За границей, особенно при наступлении в Венгрии на нас стыдно было смотреть! Тогда мы постепенно стали переодеваться и переобуваться сами по себе. Очень просто: если попались какие-нибудь темные брюки, их же можно надеть, нашить на них лампасы и в таком виде воевать. Труднее было с гимнастерками. Рубашку жене наденешь, но кое-кто умудрялся и рубашку и джемпер, а начальство молчит, оно же понимает, а у нас же как - до поры до времени. Потом, наверное, какой-то большой начальник увидел. А дело дошло до смешно - мы стали превращаться в каких-то махновцев. Я помню летом, зной, а казачек умудрился: взял зонтик прикрутил к седлу и как турецкий падишах едет! Стали уже некоторые расстегнутые ездить и т.д. Но, видно, подоспело обмундирование когда, нам быстро гайки потом затянули - заставили переодеться.

Летом фуражки можно было носить, казацкие, с красным околышем, но кому только это нужно? Где-то в тылу их носили, особенно руководство, а нам легче было в пилотке. Во-первых, нас так не видно - еще не хватало с красным околышем выглядывать откуда-то из-за угла! Это раз. А во-вторых, я когда спать ложусь, я взял вывернул пилотку, одел, и лег, или пилотку под голову. А за фуражкой надо же следить, ее надо куда-то и положить - не годилось это дело!

Папахи нам выдавали. Не путать с кубанкой - эта не была нашей формой, это кубанских казаков, а у нас - папаха, к которой предъявлялись особые требования. Она имела определенные размеры и цвет - все оговорено - серый или темный. Но там еще оговаривалась величина ворса, это еще с дореволюционных времен заведено. Свои нюансы у всех. Все-таки в зимнюю стужу и папаха была неудобная - вроде и теплая - но ушанка обычная, когда ты ее завяжешь, ты полностью защищен. Поэтому все-таки больше носили шапки-ушанки. Хотя мы даже сами папахи делали, когда их не хватало. У румын домотканое все у сельчан, и они носили тоже папахи, только островерхие, а если срезать дно и пришить, так и переделывали.

Это весной или осенью, а зимой мы переходили все на теплую одежду, и тут уже не до лампас. Нам выдавали фуфайки и ватные штаны, мы же зимой теплых квартир не знали. Если удавалось где-то ночевать в подвале или разбитом доме, то мы считали, что нам повезло. А бурки носило только командование, а она мешает только. В ней не воевать хорошо, а пасти овец. Ты лег, ею укрылся в горах, и тебе хорошо. А здесь куда ее денешь? У казаков она никогда не была предусмотрена уставом. Бурку нужно чтоб за тобой возил адъютант, а так она мешает. Вот начальство имело - командир части и эскадрона. Но она была у него на подводе, а когда надо он ее надевал - когда прохладно. Она еще и очень дорогостоящая вещь.

- Вы упоминали татарина, сержанта, при встрече с пограничниками, он же в бурке был?

- Да. Все правильно, это был командир отделения - важный человек при командире эскадрона нашего, хоть и не офицер, большую роль играл. По существу при командире эскадрона существовал миништаб такой - два снайпера там было, там числился (но никогда не был) горнист, три связных. Считались они привилегированными. Он имел возможность бурку на подводу, когда не надо, положить. Но это и своего рода форс что ли. Еще это имело за границей какое-то психологическое значение! Когда появляются люди нестандартного вида.

Почему я не сержант? Я задавал такой себе вопрос. Я войну и начал и кончил рядовым. Казалось бы, был награжден, был комсоргом, и вдруг рядовой. Напрашивается вопрос - за столько лет службы не дослужился больше? Тут есть какая-то своего рода хитрость что ли, и она удовлетворяла командование, это я уже потом понял. Им нужен был грамотный и надежный представитель от рядового состава. Я ни в коем случае не хотел быть сержантом. Вроде и молодой, а я понимал - на нем забот и ответственности больше. Рядовой отвечает только за что? Пусть меня бог простит, если я себя похвалю, но я себя считаю ответственным человек - я всегда так считал: если я что-то должен, я должен выполнять. А обязанностей у сержанта в 10 раз больше, чем у рядового. Мало того, что он отвечает, как и рядовой, за оружие и коня, он еще и отвечал за всех нас. У Чингисхана почему была дисциплина хорошая? Там так было: если провинился один из десяти кто-то, то казнили и того, кто провинился и командира этого десятка! Иначе не будет дисциплины хорошей. Мы приехали, почистили и легли спать, а ему надо назначить караулы, проверить все ли мы и правильно сделали. А мы почистили и хрен на остальное - легли спать, а он должен ночью раньше всех встать еще. Зачем мне это было нужно? В смысле зарплаты, нам деньги же на книжку - рублей 10-15 зачисляли, мы не знали, на руках у нас книжек не было. Сержант получал 30 рублей. Во-первых, мы этих денег не видели никогда. Другое дело - если б мне предложили в офицеры, я бы, наверное, пошел. Офицеры были на привилегированном положении. Они имели еще дополнительный паек: сахар или шоколад, сливочное масло и еще там кое-чего… Может быть, пошел, но у меня охоту отбила одна вещь. Мой товарищ пошел в училище и так получилось, что я получал от него письма, а их курсантами бросили в бой, и он погиб. Причем, это мой сосед, с которым мы жили - Жора Стракань. В Сальске, где мы жили, там большинство украинских фамилий, рядом с Краснодарским краем, а там много переселенцев с Украины.

Я рядовой и пропахал до конца, я горжусь тем, что я рядовой, а называю себя везде гвардии казак, имею на это полное право.

- Как награждали?

- За Отвагу дали когда мы в тыл немцам два расчета пулеметных пробрались. Там в атаках мы потеряли почти 90 человек, из них почти 70 убитых. Мой и еще один пулемет послали с фланга в тыл немцам. Мы два дня там обеспечивали наступление. Что интересно, нас чуть наши не побили. Нам когда дали такое указание, это было в уличных боях. Там села на Украине такие, что вот вдоль дороги идет село на несколько километров, потом есть поперек - дорога и тоже село. И вот нас на эту развилку ночью послали, а наших не предупредили. Нас было 5 человек с 2 пулеметами ручными. Наши накрыли нас минометным огнем, одного ранило. Мы вынуждены были сменить позицию. Но, худо-бедно все же мы помогли нашим здорово - село они взяли, а нас наградили за это.

А орден Красной звезды дали за операцию в Венгрии. Мой конный дозор взял 20 венгерских пленных, но когда награждают, ведь не за это. Редко бывало такие случаи, чтоб тебе сказали: Вот ты совершил подвиг - сбил самолет - вот тебе орден! Награждали в основном за комплекс. Мы просто выполняли свою работу, свою боевую задачу. А когда записывают - и даже трудно сказать, что там главное, а что нет. В принципе вот этот случай главный получился.

Когда будапештскую группировку отрезали, венгерские войска стали рассыпаться, а сдаваться боялись, и некоторые мелкие группы нападали на наши обозы, ну, и нашу часть кинули прочесать местность. Эта местность была типа нашей Волгоградской области, только там немного поровнее - как Ростовская - и лесопосадки побольше были. Я руководил конным дозором, и мы обнаружили в одной лесопосадке венгров. Мы не думали, что их там много. Когда увидели там людей, мы развернулись и может, с дури или как, но кинулись туда, а они с поднятыми руками выходят - 2 пулемета и человек 20. У меня эта картина до сих пор перед глазами. Вот почему: офицер их был раненый, сложили они оружие, мы стали стрелять верх и приказывали сложить оружие. Недалеко были там еще наши разъезды, так что, они никуда бы не ушли. Я не знаю, в каком он чине был, этот офицер, френч окровавленный был у него. Вдруг, ни с того, ни с сего, он снимает часы и френч и отдает мне. А мне не по себе как-то стало, думаю: За кого он меня принимает? Неужели он думал, что мне… противно даже как-то стало.

У нас этих часов было знаешь сколько! Мы в одном месте нашли целый сундук с часами, причем, не ручными и не карманными, а настенными, настольными, но небольшими. Когда мы все эти часы поделили, мне достались часы в прозрачном корпусе, очень красивые. Чем они были хороши - кнопку нажмешь и они отзванивали, сколько время, и я их с собой возил. Обменивались мы - махнем не глядя. Большинство часов за границей были нехорошие, штамповки, и против наших и в подметки не годились, и никто за ними не гнался.

Мы повидали там такие богатства на передовой, и деньги, что угодно, и никому это все было не нужно. Может, потому, что я на него посмотрел… я аж покраснел, махнул рукой и сказал только лишь: "Перевяжите его!" Представили меня к ордену Красной звезды уже после операции по Будапешту.

Мы под Будапештом попали под огонь наших "катюш". Не представить, как это страшно! Но мы попали не под наземный огонь, а под наших штурмовиков - РСы. Хорошо, что мы были глубоко окопаны, а то бы они не знаю, что они с нами сделали. Главное не поймем: мы ракеты пускаем туда-сюда, а они нас бьют. Кто-то стал уже стрелять по ним. Кричат: "Наши! Не стреляй!" А они нас утюжат. Там я впервые понял, что такое РС. Мы кроме основного окопа, еще и боковой подкоп делали, чтоб там спрятаться. Вот так и жили.

- Какой был самый неудачный рейд?

- В Чехословакии дошли, вместе с механизированным или танковым корпусом до Тисы и там было довольно неприятных 2-3 дня окружения. Нам нельзя было останавливаться ни в коем случае! Я не знаю, как там верховное командование - как они прошляпили,но получилось, что они авиацию подкинули и сумели наши конные группы дезорганизовать. Наша часть разбежалась, и другие части. Все смешалось! Воздушные налеты - это 2 дня - мы не знали, куда деться. Причем, я бы не сказал, что огонь был плотный. Ну, а потом это уже был же не 42 год. Наши командиры сумели организовать нас, уже независимо от части, просто тех кто рядом был. Мы и сами поняли, что нам нужно вместе, сами к ним примкнули, где командовали офицеры. Кинулись назад на прорыв, и если раньше, когда в нас стреляли, мы убегали, то на этот раз у нас выхода не было - мы разворачивались и из всех стволов стреляли. Так мало того, что мы вышли из окружения, мы вывели весь обоз. А потом наши части уже подошли - пехота, танки, и в конечном итоге мы завершили их окружение - это был как тактический эпизод.

Были и еще неудачи. Один был просто позорный, я за это и вспоминать не хочу, не приятно! Мы просто драпанули и бросили пехоту. Получилось так. На Украине штаб наш расположился в селе, лощина там была большая. Наш эскадрон занял на возвышенности оборону, а село - в лощине. Лошадей мы оставили в штабе, и с нами была еще пехота. Пехотинцы увидели, что у нас ружья ПТР, а ходили слухи, что немецкие танки где-то прорвались и была слышна стрельба. Вдруг мы видим, на другой стороне лощины появились танки и начинают расстреливать это село. С села кинулся наш штаб вместе с лошадьми, а бежали, конечно, к нам. Мы верхом - и драпать! Пехота кричит: "Куда? Казачки!" Мы проскакали несколько километров, едем все тише и тише, друг на друга не смотрим… Ребята, как же так? Мы повернулись назад, отдали лошадей, а сами пошли. Танки заняли это село. Штаб наш ушел с лошадьми, а мы все-таки вернулись к этой пехоте, но немцы сами дальше не пошли. То, что мы драпанули… Вот бывают же такие моменты: иногда тебе все ни по чем, а иногда… от чего это зависит, я даже не скажу. Когда мы румынский полк расстреляли. Ведь их было человек 500, а нас 45-50 человек, и ведь до этого мимо нас бежали, а мы не побежали, никто.

- С ПТР по пехоте стреляли?

- Нет. Разве что баловались. В одном месте мы занимали оборону на Украине. И какая-то большая река была там. Фланг нашей обороны упирался в реку, и мой пулемет был прямо у берега - я должен простреливать берег - он от меня метров 200, не больше, обрывистый и я на обрыве - там хорошо. Немецкая оборона была от нас, может, 800-1000 метров. То есть, просто так, обычными если стрелять, не достанешь. Они днем старались не появляться - наши снайпера продвигались вперед и могли снять. Я особенно боялся, ведь мою пулеметную точку уничтожали, и за ними охотились. Я был замаскирован, нас трое было в окопе. Рядом со мной недалеко - метров 10 - расчет ПТР.

Иногда пробегал там немец, но далеко - видно, но не достать, ни чего не сделаешь. А он его с ружья ПТР, а ружье бьет дальше и точнее. Я был свидетель, когда он гонял их с ружья ПТР. Но дело в том, что когда идет бой, наступление, ты же один на один, в принципе не видишь человека, а видишь людей много, прицельный огонь на отдельного человека редко получается. Человеческая натура или чего, особенно на войне.. .Вот почему громко кричат? Сами себя подбадривают! А куда стрелять? - Что увидел - то и стреляй! В общем, прицельный огонь редко велся, делали плотность огня, и он свое дело делал.

- Кто додумался шерман попробовать на прочность?

- В Румынии мы маневры надумали. У нас никогда таких больших маневров не было. И так получилось, что на маневрах мою группу в плен взяли. Мы в разведку пошли, переправились через речушку, а там, оказывается, противник в белых повязках. В их штаб нас привели, даже не обезоруживали. Это были маневры, но у нас холостых патронов же не было. Предали наши ружья ПТР, сабельным подразделениям, а на них шла атака с танков американских шерманов. Такое зрелище - как дом стоит неуклюжий, огромный. Вот они стреляют вверх, а те идут. Один взял и попробовал: пробьет или нет! И подбил танк гусеницу. Тут что было! Потом, после, пробовали пробивать броню. До 20 мм броню пробивает. Но это же пуля - ну, пробила, ну и что? Надо попасть сзади - там, где бак, чтоб загорелось - бронебойно-зажигательным. Или попасть в трак танка, чтоб нарушить движение. Он тебе заднюю часть не подставит, а переднюю ты не пробьешь. И вообще у нас отношение к ПТР ружьям было не очень. Я не знаю, зачем они в массовых количествах вообще применялись. Вот поджигать ими хорошо - любое строение деревянное можно - это я и сам тоже пробовал. Патроны почти все были бронебойно-зажигательные, но таскать его неудобно.

- Какая профессия на войне самая опасная?

- Я был и в пехоте…Очень страшно идти на огонь, но ты можешь прятаться, ползти как-то. Я считаю, что самая опасная - танкист. Почему? Ты сидишь в какой-то коробке, я и сейчас даже не представляю. У тебя нет обзора. Может, это только меня касается, но я - человек степной и привык видеть все вокруг, я например, лес не люблю, там тоже стесненно как-то, ты прижат со всех сторон, ничего не видишь. Я даже не представляю, как ты в щелочку какую-то смотришь, и не знаешь, что к тебе где-то сбоку кто-то подползает! В пехоте ты точно слышишь, где больше стреляют, где меньше, ты можешь пригнуться и поползти, а ведь там за грохотом мотора вообще ничего не слышно - стреляют по тебе или нет, повернуться надо или нет. Мне приходилось несколько раз быть десантом на танке, но мы при первых же выстрелах, мы как горох рассыпались. А те шли, и мы уже за ними прятались. Примерно так и в авиации, но там все-таки видно больше.

- О Победе как узнали?

- Разве это забудешь? Это было 9 мая 45 года, стояли мы в городке Фишбах Австрия, предгорья Альп. Наш эскадрон, мы несли там комендантскую службу, я был в патруле, нас было двое - днем ходили, смотрели за порядком. И вдруг поднялась стрельба - все кричат, стреляют. Ничего не поймем. Это было днем часов в 12. Кричат: "Мир с немцами, все, немцы капитулировали!" Ну и мы начали стрелять. В это время комендант на джипе едет и кричит, а мы же с красными повязками: "Немедленно прекратить стрельбу в городе!" Это же непорядок. Мы сами прекратили и других стали заставлять, чтоб не стреляли. А вечером, вина у нас не было, радость одна и разговоры, шум.

- Поверили, что выжили?

- Да. Что интересно, на другой день летит немецкий самолет. В него стали стрелять наши зенитчики. У нас на сердце - может, это какая-то ошибка, в Праге, как известно, бои продолжались и после 9 мая.

Существовал же 15-й казачий эсесовский корпус. Я его щупал. Когда мы были в Венгрии уже, нам бросали листовки - про казачество, чтоб мы переходили к ним. Через Альпы 80 км примерно, есть городок Лиенц. Там выдавали англичане этих казаков и лошадей нашему корпусу. Мы взяли их лошадей, а с людьми мы не сталкивались. Надо сказать, что Гитлер им не доверял - ни власовцам, ни казачьему корпусу. Много бед наделал этот 15-й казачий эсесовский корпус в Югославии - много деревень спалили, с партизанами боролись. Краснов и Шкуро, они были организаторами этого корпуса, но командовать им немцы не дали. Командовал Паннвиц, и вообще до командира полка были все немцы, но носили форму. В основном там были терские, кубанские казаки, частично были там военнопленные, авантюристы всех мастей, из бывших белогвардейцев и. т.д.

Против нас ни Власов, ни этот казачий корпус не воевал, но власовцы были. Это отдельные батальоны, которые формировались из полицаев, бывших и т.п. Но мы их называли власовцы, и сопротивлялись они побольше, чем немцы.

Власов же с Красновым не стыковался, потому что Власов согласился на условия Гитлера - быть руководителем освободительной русской армии на правах единой России, а Краснов поставил условие, чтоб образовалась отдельная Донская республика.

Я активно участвовал в 90-х годах в казачестве, 15 лет работал в институте тракторопроекта - государственный проектный изыскательный институт в Краснооктябрьском районе. Я там организовывал казачий отряд, все знали же, что я казак, и директор был в моем отряде, и до 5000 человек в него вошло. В районе я был в совете стариков. Потихоньку, я стал людей агитировать, смотрел кадровые данные, находил, кто где родился, и с этими людьми разговаривал, и что интересно - большинство не хочет - казаки не идут в казаки! Спрашиваю: "Почему?" - "А зачем нам это дело?"

Потом я бросил эту работу, с атаманами тоже разговаривал и спросил: "Почему мало у вас казаков?" - "Не хотят!" Мы за выпивкой разговаривали - и та же причина: "Зачем нам этот передел? Зачем друг на друга опять натравливать людей?" Я уже двух атаманов знаю, которые обогатились и ушли от казачества. У нас коррупция все съела. Даже церковь! Я верю в бога, я молюсь, вот повесил иконку. Но я верю во все хорошее в человечестве - не в обманные идолы и ритуалы. Чтобы верить в бога - надо делать так, чтоб было и соседу, и людям, и тебе, всем хорошо! Один ходит в церковь днем, а ночью разбоем занимается, а второй в церковь не ходит, а делает добрые дела, кто из них в рай попадет?

В Австрии мы постояли и оттуда своим ходом поехали через всю Венгрию, Румынию… Когда мы ехали домой, это было летом, жара! Мы ехали плотной колонной по проселочным дорогам, пыль! Я столько ее нажрался, сколько за всю войну не глотал! Остановимся в лесу, посмотришь на лошадь - вся серая, как и я, все в пыли! Искупаем лошадь, сами искупаемся и дальше. Приехали мы в город Рымнику-Сэрат это в Румынии. Там целый месяц отдыха был, вот где мы фотографировались. Там нас отпускали в город и мы впервые сфотографировались. В первый раз. Потом нас погрузили в вагоны и в Новочеркасск, Морозовск, Каменск. Потом голод начался. У нас с собой было кое-чего, у кого-то лишнее то нижнее белье, то еще что-то.

Сейчас вот мало говорят, но нам разрешали посылать посылки: 5 кг - рядовой и 10 кг - офицер. Но где я возьму? Я послал всего одну посылку - первую и последнюю. Мы попали под большую бомбежку и спрятались в подвале, большой такой, а стенки обшиты тесом, досками. Оторвали ребята доски, а там оказалось спрятано барахло всякое, дом этот богатенький какой-то. Мы там нашли довольно хорошие костюмы, рубашки, мужские почему-то все. Разделили, и мне достался костюм и брюки, и я решил послать, оформил посылку, положил ее на подводу. На другой день прихожу, а мне ездовой говорит: "Володя, а лейтенант забрал твою посылку!" - "Как забрал?" - "А так - не положено!" Я знал его коновода, думаю, он взял, а я узнаю, куда он положил. Я пошел и забрал у этого коновода свою посылку и отдал в другой эскадрон. Думаю, не буду с ним ссориться, он же офицер, а что он мне сделает, и он промолчал и я промолчал. Брюки и костюм получила моя мать.

Потом началось нехорошее дело - люди стали мародерничать. Люди прячут, и мы тоже прятали, закапывали - от немцев, а эти от нас. Одно дело, когда попалось случайно, а другое дело - когда ты ищешь. Люди же разные - ходят шашками тыкают землю по огородам… Да что это за крохоборство! Тогда приказом по корпусу нашу часть лишили права посылать посылки за проявленное мародерство. Вот на этом наша посылочная эпопея окончилась. И дай бог. Противное это дело.

- Костюм хоть послужил?

- Да. Я приехал когда, меня демобилизовали по 3 ранениям, а мой год должен был демобилизоваться в 49-ом, и я должен был всего служить 7 лет, а кто имел 3 ранения, того в 47, досрочно демобилизовали. Почти 5 лет я был в казачьем корпусе. Приехал домой - работы нет. Ну, как нет - я ни на что и не способен был, ведь 10 классов я не окончил. Играл я в футбол неплохо, а у нас команда "Динамо" была. Начальник милиции был болельщик, и он мне предложил в милицию идти. Может, я бы и пошел, но у них тюрьма была в Сальске, пересылочная или какая, а он мне надзирателем предложил - я говорю нет! Между прочим, Сальск - это еще и железно дорожный узел, там большое депо, я пошел на железную дорогу, и мне предложили помощником машиниста, кочегаром. Будешь кочегаром, потом мы тебя на курсы, и ты помощник машиниста… А паровоз на угле - так сколько там угля надо перекидать! Это мне не нравилось. И вот я окончил курсы бухгалтеров, иду по улице и встречаю помощника начальника штаба разведдивизиона, а он был отец девочек, с которыми я учился в школе, Афанасьев, он меня знал по школе еще, и в армии мы с ним встречались. Мне тогда сказали, что есть свободное место в райфинотделе, это райисполком - там в финансовой налоговой инспекции. Я пришел инспектором туда устраиваться, на меня посмотрели и сказали, что я 6-ой на это место: "Подавайте заявление - мы рассмотрим и подумаем". После этого я и встретил Афанасьева и ему рассказал. А он говорит: "Володя, завтра выходи на работу!" Он, оказывается, работал секретарем райисполкома. Так я и стал налоговым финансовым инспектором и проработал там 2 года. Тоже можно книгу написать.

Окончил в вечерней школе 10 класс - платили мало. Я присматривался: Как же живут семьи? Мне не хватало одному то, что мне платили, а я не женат! Матери деньги почти не отдавал! Ничего не понимал, а потом присмотрелся. Я не хочу сказать, что они брали взятки, ну, конечно, кто-то брал, а вот на что жили они? У советской власти были привилегии для разных категорий людей, разные цены были. Например, в колхозе можно взять бесплатно, выписать, можно по себестоимости купить, а можно по рыночной цене. И все они жили за счет того, что выписывали и имели, колхозы давали им по копейкам все. Я посмотрел и подумал, что мне этот номер не пойдет, а куда же пойти учиться дальше? Я стал искать, где же больше всех зарабатывают. Экономистам платили тоже с гулькин нос. Больше всех зарабатывали на подземных работах, шахтеры, и на горячей обработке металла давлением - литье и кузнецы, там платили больше.

Я узнал, что есть такой факультет в Ростове - Ростовский институт сельхозмашиностроения - там есть факультет горячей обработки металлов давлением, это кузнечное производство. Стипендия там была выше, чем у остальных. Вот я туда и подал заявление. А там за тройки стипендию не платили, а я на тройки все сдал, я ж не учился 5 лет, вот и сдал аттестат еле-еле на тройки. Стал деньги собирать за год до этого, и собрал 2000 рублей, бросил курить. На тройки сдал все, и стипендию мне не дали, конечно. Выбрали меня старостой. В первую сессию я сдал все на "отлично", и получил повышенную стипендию.

- Что можно было купить тогда?

- Можно было купить корову за 2000 рублей! Я получал как финансовый инспектор 600 рублей в месяц и премию в квартал - около 200 рублей. 6 рублей - пол литра стоило, 10 рублей яйца. 12-14 рублей - мясо 1 кг. А институт на последнем курсе я окончил все на "5". У меня красный диплом. На последнем курсе я получал 500 рублей, на них можно было… ну, в ресторан я конечно, никогда не ходил. Считал это бесполезным проведением времени. Вообще нас собралось в этой группе, половина почти, бывшие участники войны или же окончили техникум, то есть все серьезные. Нас было 27 человек, из них мы человек 15-18 - все закончили с красными дипломами. Была группа вся мужская. Куда идти работать? С матерью я не ладил, отчим был против, чтоб я учился и мать тоже. Помогали, правда, мне потом - все-таки мать есть мать: то яйца пришлют мне с Сальска, рассчитывать на что-то большее - я у них ничего не просил. Там же женился: я окончил, а жена на 4-ом курсе там же. Забрал ее, и у меня было право выбора - куда угодно направление на работу, и я выбрал такой город, где давали по направлению жилье и был институт, чтоб она окончила. Это оказался единственный город - Сталинград. Я приехал, получил комнату - 9 кв. метров.

На Тракторном заводе было все свое - свой детсад, жилье. Я не знал, что существует другая советская власть, и вообще какая-то еще власть, и когда вот сейчас окунулся с супругой, там у нас на заводе совсем другая обстановка была, там настоящий рабочий класс работал! Грубо, конечно, но, по крайней мере, там не выносили ни лицемерия, ни пьянства - среди командного состава, я имею ввиду. И мне становится дико, когда я на пенсии окунулся здесь - как в другой мир попал. До сих пор сейчас удивляюсь!

Наши СМИ стараются почему-то писать больше негативного. Вот я рассказал про госпиталь ростовский - если взять и оторвать, и рассказать как я лежал в госпитале, то что получится?

Я очень возмущен - писатель Астафьев, участник войны, и считают, что он писал правду о войне. А что такое правда о войне? Как можно оторвать кусок и сказать, что вот оно, вот так все было. ГУЛАГ взять, при всем уважении к Солженицыну, но разве в ГУЛАГе были одни политические? Да там столько полицаев было! А сколько власовцев! Когда говорят сейчас, что мы репрессировали калмыков и чеченцев, никогда не говорят, сколько калмыков поубивало наших! В Сальске стоял полк НКВД конный, когда я был в госпитале, они гоняли калмыцкие банды.

В 43 году нельзя было в степях появиться, ничего нельзя было сделать. Калмыцкие степи очень богатые, особенно там рядом с Сальском, называются черные степи, туда угоняли пасти скот в мирное время. Ведь они истребляли и убивали всех русских. В Чечне, я знаю, такое же было. Татары крымские все время против русских, казанские только все время с русскими. Полную оценку делам можно дать только тогда, когда не будет заинтересованных лиц. Каждый говорит правду, но только с выгодой для себя. Куски отрывают от правды и говорят, что это она вся. Я не отрицаю, что все это было и что надо отвечать! Надо отвечать и обязательно! Но почему я должен отвечать? Был я в партии коммунистов, записался в 43 году, в тяжелое время. Какую я выгоду преследовал? Я платил членские взносы, после войны учился и был начальником, и меня партия наказывала. Я проводил полит информацию, учил людей, старался быть примером. А знаешь, сколько таких людей? Почему они должны за все отвечать? Зачем плевать на хорошее? Вот это и обидно.

У меня был случай в начале 90-х. Я ездил в Трусковецк в Львовской области, там есть источники, а это предгорье Карпат, это Западная Украина. Там уже начала бандеровщина поднимать голову, а мне дали путевку. Я думаю: ехать или не ехать. Взял надел свои все планки и ордена и поехал! Там очень хороший санаторий. Садимся за стол - 4 человека. А один молодой, лет 30-35, и пожилая пара из Донецка. А молодой смотрел-смотрел на меня и говорит: "А вы коммунист?" - "Да" - "Я хочу с вами поговорить". Я спрашиваю: "Ты бандеровец?" Он покраснел: "Я националист" - "Если ты хочешь со мной по-человечески поговорить, то давай поговорим, без эмоций, хорошо?" И вот мы сели разговаривать. Он: "Вы были там, где воду пьют - бювет?" (санаториев много, а пьют воду в одном месте) - "Видели вы там выставку?" - "Видел" - "А вы видели, там в городе Дрогобыч раскопали захоронение - НКВД расстреляло - больше 300 черепов - выставку сделали: собрали черепа, снимки и так далее" Я: "Ну и что? Коля, разве хорошо это? Наказывать за это дело надо. Коля, а ты видел, кто эту выставку организовал?" Он говорит: "Нет" - "А я видел. Это эсесовская дивизия "Галичина". Вот если бы они еще свои черепа поставили, показали, сколько они убили, причем, украинцев! Так что Коля, знаешь что, надо признавать, есть пословица: Вся невысказанная правда есть огромная ложь. Вот взяли бы они и сказали лучше, сколько они сами плохого сделали". Про советскую власть - все плохое говорят. Ну, зачем? Ну, говорите, и плохое, и хорошее. Сейчас только стали говорить, а то кулаком себя в грудь бьют все.

Я работал на заводе. Я знал про воровство, не только слышал, например, в торговле. Но мы на заводе жили все-таки как в другом мире. У меня был случай. Мне в кузнечном цехе надо было замерить подкрановые пути геодезисту - наверху, на высоте 24 метра. Это могла сделать только спецорганизация. А раз в год мы должны были нивелировку подкрановых путей - там же люди ездили, под кранами, а тогда очень строго на этот счет было. Договор с подрядчиком заключили, и ко мне прислали геодезиста. Это дело можно было сделать или в обеденный перерыв, или в воскресенье. Кузница же вся накалена, вверху особенно тяжело, лето было. Он идет напыженный такой, смотрит, я ему рассказываю, что надо сделать, а он вертел головой туда-сюда, и говорит: "Все ясно, начальник! А что я получу?" - "Как это, что ты получишь?" - "Ну, что ты мне дашь - деньги или спирт?" - "Какой спирт? Я договор заключил!" - "Нет, ты что, начальник, меня не понимаешь?" Тогда до меня дошло. А у нас штамповалась большая бортовая шестерня в кузнице, и мы как раз мимо проходили. Она 40-50 кг весила. Я говорю ему: "Хочешь, я сейчас ребятам скажу, и они тебе ее на шею повесят?" - "Как повесят?" - "Ах ты гнида! Вон отсюда!" - Я пошутил, говорит. - "А я не пошутил!" Настолько все эти взятки далеко были от нас.

Хотя мы тоже нарушали законодательство трудовое. Хоть я сейчас себя и отбеливаю, но мы же нарушали, и если говорить система была, похлеще фордовской! На износ! Нехорошая система. Мы все этот осознавали, но мы считали, что все это на совести больших руководителей. Сейчас вот пишут, что все достижения советской власти были достигнуты за счет села - обнищание колхозников и т.д. Я бы так не сказал! У рабочего человека тоже ни хрена не было! Но это уже другая история.

Вот у китайцев, мы хоть и говорим, что лучше получается, мол, Китай может достигнуть высот. А на самом деле там же тоже, как при нашей бывшей советской власти, больше показухи. И отставания там очень большие. Когда я там был в 86 году, я видел с поезда, что люди там в пещерах живут: выстроены вроде землянок, двери есть, красиво отделаны, но вход в гору. Отстаем мы от Америки, и догонять ее можно, а обгонять нельзя - задница будет голая видна!

Вот когда я про себя думаю: А верю ли я в коммунизм? - Ведь я верю в него, как православный верит в рай. Конечно, его не будет такого, как кто-то хочет. Была такая фраза: Когда мы будем тонну зерна на человека производить - тогда будет коммунизм! Я окончил еще институт политэкономический, в экономике разбирался, и понимал, что люди глупость говорили. А откуда у нас вверху взялись глупые люди? Мы их создали! Я создал! Мой бывший начальник, при Ельцине еще я его встретил и спрашивал: "А ты знаешь, кто виноват, что просрали советскую власть?" - "Кто - Ельцин!" - "Нет. Это ты вместе со мной!" - "Как так?" - "А помнишь выборы секретаря?" У нас партком 1,5 тыс. человек. Огромный кузнечный корпус. Освобожденный секретарь парторганизации. - "Вот вспомни, как мы выбирали с тобой секретаря: этого нельзя - он хороший сильно, он на работе нужен, а вот этот - ни рыба ни мясо, и болтает хорошо. Выдвинули его с тобой в секретари". Цех работает хорошо - значит и секретарь хороший! Его и взяли в райком, он в райкоме работает… А потом один погорел на квартирах - теще квартиру дал. Другой в Михайловке был секретарем райкома партии, тоже от нас вышел, а мы же знали, на что они способны! А ты говорил мне раньше: "А кого я, тебя что ли поставлю?" - "Да я не пойду!" Меня в райком вызывали, а я и говорю: "Я хорошо работаю?" - "Хорошо!" - "Хотите иметь плохого политработника? Зачем вам нужно это дело?" Вот так, постепенно, вот эта грязь выталкивалась все выше и выше, как и Хрущев, так и Ельцин - все они выходцы из тех, кого мы с тобой сделали, а теперь ты ищешь кого-то виноватого!?"

Один мудрец сказал: "В мире бы было меньше подлости, если бы мы сами не были подлецами!" Причем, это не только по линии партийной было. Это и сейчас потихоньку идет - кто больше болтает…

Я поверил в перестройку, всю жизнь я был членом бюро парткома, и был у меня товарищ, умер сейчас, очень хороший архитектор-строитель, очень честный человек, но ненавидел советскую власть. Когда началась катавасия 90-х, выборы-перевыборы, я говорю ему: "Володя, давай я тебя выдвину в депутаты горсовета?" Тогда могли любые избираться, а я имел опыт. - "Как?" - "А вот так! Ты честнейший человек. Вот пойди и будешь!" - "А зачем, мне и здесь хорошо" - "А! Тебе и здесь хорошо! Мне тоже хорошо! Так кто же там наверху? Кто?"

В общем я с 1954 года в кузнечном корпусе мастером, старшим мастером, начальником отделения, заместителем начальника кузнечного корпуса, начальником корпуса - так и пропахал 25 лет. 14 лет проработал в институте начальником отдела кузнечно-прессового производства. Получил орден и медаль за хорошую работу, грамот кучу, не унести (смеется). Сын и дочь у меня. Сын со мной, дочь под Москвой, с внуками.