Пешков Евгений Степанович

Ну, что вас интересует, молодой человек?

- Хотелось бы побеседовать о войне. Узнать, где и кем вы воевали, где побывали, что повидали? В общем, как можно подробнее расскажите о своем боевом пути.

Ну, это длинный будет рассказ…

- Так у нас вроде время есть.

Родился я 17-го августа 1926 года в Краснодаре, но при увольнении из армии в военном билете мне там записали Выселки. Отец работал агрономом, и его направляли в разные места. Какое-то время в Кореновске пожили, потом в Тихорецке, а с 1934 года опять в Краснодаре. Там я сразу пошёл в 1-й класс. Окончил семь классов, потом год станкостроительного техникума, но это уже война началась.

22-е июня я встретил в «Бимлюке» – это детский санаторий под Анапой. Можно сказать по блату туда попал. Там моя крёстная работала врачом, она потом стала «Заслуженным врачом Украины». В общем, она устроила путёвку, и мы с мамой какое-то время отдыхали. Вот там и услышали.

- А помните, что почувствовали в этот момент?

Понимаете, время было такое, что вся страна готовилась к войне. Мы же пацанами всё время в войну играли, книжки читали. Помню, тогда выпускалась такая серия «Библиотечка красноармейца», так у меня набрались целые стопы этих брошюрок. Только новые появлялись, мы их сразу покупали, менялись, так что начитанные вот так были. Там в основном про Гражданскую войну было, а самая толстая брошюра называлась - «штабс-капитан Рыбников». И когда я услышал первую сводку, что в воздушных боях сбито 60 немецких самолётов, а наши потери – один самолёт, я сразу к пацанам кинулся: «Ну, теперь мы за Испанию им дадим…» Ведь зло было на них. К нам же в Краснодар детей республиканцев тоже привозили. Мы их видели, у них такие пилоточки. Я все сводки тогда читал, ну, и конечно, было обидно, что там получили. А тут такие новости – 60 самолётов сбито! Ну, думаю, теперь немцам дадим! А в пять вечера, смотрю, в санатории многие люди плачут и даже мужики… Некоторые уже повестки получили. Думаю, что ж такое? Я-то обрадовался, что война началась, а тут народ такой серьёзный. Только тут я понял, что-то плохое случилось… А так я же пацан, ничего не понимал ещё, вот и обрадовался.

В первый же день Краснодарский край был объявлен на военном положении, и мы оттуда еле выехали.

Приезжаем вечером домой, у калитки сестра сидит. Увидела нас, сразу в слёзы… Но немцы к нам пришли только через год. (Краснодар был оккупирован 9-го августа 1942 года – прим.ред.)

- Как прожили этот год?

Летом 41-го я поступил в станкостроительный техникум. Сейчас мне даже трудно сказать, моё это решение или нет. Я понимал, что нужно получить какую-то гражданскую специальность. Потому что война началась, фронт приближался, и думаю, надо с какой-то специальностью идти в армию. Понимал, надо хоть что-то уметь. И думаю, раз станкостроительный, значить с техникой буду знаком. А вообще, я хотел поступить в спецшколу ВВС. Но родители были категорически против – «Это тебе не нужно!» Папа был образованный человек, агроном от бога, и он, наверное, рассчитывал, что я пойду по его стопам. Но не получилось у него. Я к земле как-то не очень. Заниматься огородом, что-то сажать, копать, это не моё. Особенно после войны. Потому что я на фронте столько накопался, до кровяных мозолей…

Поэтому я и поступил в станкостроительный техникум, вроде как технический вуз. Но 1-й курс окончил и на этом учёба закончилась. В августе 42-го пришли немцы…

- Не думали уехать куда-то в тыл?

Техникум вроде намечали эвакуировать куда-то в Среднюю Азию, нам даже подсказали: «Купите побольше табака «черноморец». Такой душистый табак в больших пачках. Потому что на этот табак там можно, что угодно выменять. Я несколько пачек купил, но потом всё пошло вверх дном… Уже настала такая неуправляемая ситуация, и никто из моих друзей не эвакуировался. Я даже не знаю, уехал техникум или нет, потому что связь с ним потерял.

Но отец ведь работал главным агрономом Пашковского района, и у него же разные секретные документы, карты-«двухкилометровки», поэтому он обязан был со всем этим эвакуироваться. Приехал вечером: «Всё, я уезжаю!» Я к нему бросился: «Папа, давай я с тобой поеду!» Но он был непреклонен: «Нет, ты остаёшься с мамой!» И они вдвоём с главным инженером района вечером уехали, а уже утром немцы вошли в город и мы даже не знали, успели они проскочить Пашковскую переправу или нет? Там же очень сильные бои шли. Пацанов 25-го года, которых набрали в городе, направили в обороняющиеся части и сходу бросили в бой. Очень многие там полегли…

(Прибывшая 7-го августа в состав 56-й Армии 216-я стрелковая дивизия сосредоточилась в районе Энем Кошехабль на левом берегу Кубани. Но в связи с тем, что за время боев под Ростовом-на-Дону и при стремительном отступлении по Кубани дивизия понесла большие потери, на занятом рубеже она стала получать пополнение из краснодарского ополчения, состоящего из молодёжи 1924-25 г.р. и ветеранов 1886-87 г.р. Таким образом 56-я Армия значительно пополнилась за счёт необстрелянного молодого пополнения (16-17-летних юношей) и 55-56-летних дедов. Первая партия пополнения в количестве 921 человека была получена тем же утром 3-го августа - https://ru.wikipedia.org

Некоторые подробности о боях за переправу содержатся в книге Вильгельма Тике «Марш на Кавказ»: «9-го августа немецкое радио объявило:«Сегодня нашими войсками был захвачен Краснодар...» Но это соответствовало правде лишь наполовину. Восточный пригород Пашковская по-прежнему стойко обороняли советские части. Через предмостное укрепление продолжали проходить на другой берег многочисленные советские колонны. Ночью форсированным маршем подошел 308-й гренадерский полк 198-й пехотной дивизии. Ему была поставлена задача атаковать предмостное укрепление у Пашковской и захватить русский понтонный мост. Около полудня подготовка к наступлению была закончена. Ударной группе, созданной из 7-й роты 307-го полка, под командой лейтенанта Вича удалось вклиниться в оборону советских войск на восточной окраине Пашковской и закрепиться там, несмотря на сильные контратаки. Одновременно части 125-й пехотной дивизии атаковали Пашковскую с севера. В 17-00 к месту прорыва были подтянуты остальные подразделения 308-го гренадерского полка. Его командир полковник Шульц сам повел своих людей в атаку, а 3-й батальон полка был направлен в обход. Он почти уже пробился к понтонному мосту, но был остановлен яростными контратаками и вынужден был перейти к обороне.

11-го августа бои за понтонный мост возобновились с новой силой. К полудню майор Ортлиб со своим 1-м батальоном 421-го полка 125-й пехотной дивизии приблизился к мосту на расстояние прямой видимости. 2-я рота капитана Зецлера сделала еще один рывок, но в разгаре атаки погиб ее командир. Когда первым немецким солдатам оставалось пробежать до моста двадцать метров, он был взорван. Обломки моста крутились в воздухе, находившиеся на нем в момент взрыва русские автомобили пошли ко дну. Через некоторое время Пашковская оказалась полностью в руках 198-й пехотной дивизии. Лейтенант Вич и полковник Шульц были награждены Железными Крестами. Вечером 125-я пехотная дивизия сменила в Пашковской 198-ю, которая затем двинулась снова в восточном направлении, чтобы переправиться через Кубань у устья реки Пшиш...» - https://www.e-reading.club/chapter.php/129983/10/Tike_-_Marsh_na_Kavkaz._Bitva_za_neft%27_1942-1943_gg..html )

Отец всё-таки удачно проскочил, но узнали мы об этом только после освобождения. Я ведь должен был в партизанском отряде оказаться. Два моих приятеля сказали мне, что они записались в партизанский отряд. Я спросил: «Как же так? Вы записались, а я?» Мы в одном классе учились, но они на год старше, уже комсомольцы. И потом они мне сообщили: «Мы с командиром договорились, тебя тоже возьмут. Так что готовь сухари, пару белья, в любой момент нас могут вызвать». Но ведь этот момент неизвестно когда мог наступить. А у меня был двоюродный брат, который был мне ближе, чем родной. Жили они за девять кварталов от нас, и я у них часто ночевал. И вот как-то вернулся от него, захожу во двор, а там три тётки стоят, родные сёстры, которые жили в нашем доме. Увидели меня и как раскричались: «Где тебя черти носят?! Тебя Валентин с Борисом по всем дворам искали!» Я на них: «Чего вы раскричались? Замолчите! Когда они меня искали?» - «Да вот, полчаса назад!» Я бы, конечно, за ними побежал, но я ведь даже понятия не имел, где у них сборный пункт. Куда, что, хотя котомку уже потихоньку от мамы собрал. И только когда город освободили, то вернулся и этот отряд. Партизаны несли патрульную службу, и я с ними ходил в наряд. Но они с оружием, а я без… И вот тогда этот Валентин мне сказал: «Я с твоим батькой встречался под Сочи. Поговорили немного, он нам подарил трёхлитровый баллон мёда». Оказывается, отец там работал в сочинском совхозе, Лоо что ли. В общем, Валентин нам первым сообщил, что папа жив. Ну и вскоре отец сам приехал. А тогда мы остались втроём: мама, сестра и я.

Помню, перед приходом немцев все стали копать во дворах убежища - щели. Мы тоже выкопали, и при воздушной тревоге прятались туда. Слышали, как через наши головы снаряды пролетали… Горел нефтеперегонный завод. Чёрный дым валит, и там я впервые увидел немецкий самолёт – «рама». А он же необычной формы, да ещё сам чёрный, и на фоне зарева этого пожара летит такой… У-у, думаю, чудовище какое…

Как-то сидим в убежище, говорю однокласснику: «Вить, давай…» По проезду между домами подошли к воротам, и из-за забора смотрим. Где-то слышна стрельба. А слева, на противоположном углу жила цыганская семья. У них двор большой, но без забора. И вот видим, как со стороны Садовой по той стороне Будённого, сейчас это улица Новая, идут немцы… Причём, вид у них такой… Рукава закатаны, сапоги с широкими голенищами на голые ноги, а вместо штанов трусы, не трусы, не знаю, вроде как шорты. Жарко ведь, лето на дворе. Метров сто пятьдесят от нас. И вдруг где-то там по нас тра-та-та… Мы даже вначале услышали не выстрелы, а как пули просвистели. Буквально у головы… Так и не поняли, кто стрелял, но сразу упали, и бегом оттуда…

А вскоре немцев стали размещать на постой по квартирам. У нас дом делился на две 3-комнатные квартиры, во второй как раз жила семья этого Валентина. Квартирьеры пришли, посмотрели – «О, годится!» Сразу на дверях нарисовали знак – занято.

Первым жил какой-то гауптман из тыловиков. Пожилой такой мужик. Через день-другой он сказал, чтобы все собрались во дворе. Я-то в школе французский язык учил, а сестра немецкий, и неплохо понимала. Ну, и он что-то говорил-говорил, но главное, что сказал – «Всё ценное убрать! Спрятать!», потому что они уйдут, а придут румыны. А румыны, как он жестами показал – цап-царап, мол, тащат, всё, что можно. Помню, я ещё подумал, вы ж союзники, как же так можно?.. Зашёл в комнату, а там у нас у окна стояла этажерка, и на ней томов двадцать Чехова в простом жёлтом переплете. А ниже стоял Ленин. Причем я такого издания больше никогда не видел – вот такой толщины том в оранжевом переплёте, и дальше труды Сталина. Больше десятка книг. Он посмотрел на такое дело и говорит мне: «Женья, ком! Спрячь! Эс-эс придет, бум-бум сделают…» Пришлось все эти книги в сарае за дровами спрятать. Вот это был первый немец. Потом поселили другого.

Тоже такой лояльный оказался. Я так понял из его рассказа, что он краснодеревщик высочайшей квалификации, жил в Берлине, хорошо зарабатывал, и вот зачем ему война? Порядочный человек, без злобы к нам относился. Он же видел, что мы впроголодь жили, так денщик принесёт ему обед, и он маме что-нибудь даст. И всё переживал из-за этой войны… Как-то получил посылку с письмом, там фотография - жена-красавица, двое детей, так прямо заплакал. И главное - настоящий трудяга. У нас улица немощёная была, и как-то шла тяжёлая машина, и застряла в грязи. Буксует, но выбраться не может. Он в стенку постучал: «Вилли!» Смотрю, зашёл сзади под эту машину, что-то там подкладывал, и весь оказался в грязи… Но довольный, машина пошла. Вот такая рабочая выручка что ли.

Потом они ушли, и в дальней комнате – нашей с сестрой спальне, установили радиостанцию. Нам туда даже входить запретили, и мы все спали в большой комнате. Но 25-го декабря 1942 года радист вносит армейский приёмник, а у нас диван, и рядом стояла швейная машинка «Зингер». Ставит на этот столик приёмник, и сидит, чего-то настраивает. А я рядом стою, смотрю, и вижу, какой он диапазон настраивал. Вот он подстроил и включил… Москву. Насколько я понял, шла передача из Большого Театра. А ведь немцы везде трубили, что и Москву взяли, и Сталинград. Тут второй радист открывает дверь: «Это что такое?» Этот отвечает: «София! София!» Я думаю, ничего себе, Москву включил, а тому говорит София… Нормальный видать немец. Этот ему говорит: «Включи Берлин!» Он включает, а там многотысячный хор – «Зиг хайль! Зиг хайль!», потом кто-то начинает что-то говорить. Этот показывает мне на приёмник – Геббельс! Посмотрел на дверь, и показывает мне, что у него язык до пяток… Потом ещё так посмотрел, и показывает мне «Гау! Гау!», мол, лает как собака.

Пару дней так прошло, но он этот приёмник не убирает. А я-то засёк волну, и уже на следующий день в 12 часов дня включаю, и слушаю Москву… Сестра стоит у окна на улицу, на случай если кто-то вдруг придёт. А мама в коридоре следит за двором. Вот тогда я впервые услышал об окружении под Сталинградом, и что наступление уже идёт вовсю. Как потом оказалось, там же мой будущий корпус - 3-й Гвардейский Кавалерийский в наступлении участвовал. Он был на острие завершения окружения.

Ну, я это всё услышал, и маму с сестрой предупредил: «Ни единым словом! Нигде! Никому! Всё, что слышали, это с базара!» А действительно, на базар как придёшь, там все чего-то шепчутся, кто-то радио слушал, кто-то что-то слышал или видел, вот всякие слухи и ходят… Моему однокласснику, с которым мы за одной партой сидели, и с которым вместе в армию пошли, даже ему ни слова. Так ему сказал: «Юрка, я вот был на рынке, так знаешь, что мужики говорят? Что кто-то радио слушал…», и подробно ему рассказываю. Только так – никому! Но сестра всё-таки проговорилась подруге.

Та пришла в гости. У меня руки чешутся включить, послушать, а она тут крутится, и так, и так, а сказать: «Вера, уходи!», я не могу. Тут она сама говорит: «Женя, уже 12 часов, давай включай приёмник!» Я на неё: «Вера, ты что?! Хочешь, чтобы нас троих повесили?!» Ведь развесили объявления, что на Красной повесили мужчину, за то, что слушал приёмник… Не включил, так она расплакалась: «Вы мне не доверяете…» Я ей объясняю: «Вера, мы тебе доверяем, но только не это…»

В общем, радисты прожили у нас чуть ли не до самого освобождения. Этот радист, Ганс что ли его звали, через какое-то время даже позвал меня и стал показывать диапазоны, в том числе и Москву. Я ему говорю: «Нет-нет, Ганс, нельзя - повесят!» Он показывает, что уже полдень, и показывает жестами, мол, нас нет в это время. А дверь ведь не запиралась, даже замок не повесили, а этот приёмник здесь стоит. Но как-то зашёл какой-то офицер, глянул, и ушёл. И только когда я уже сам стал радистом, то понял, что вычислить нас было проще простого. Ведь приёмник ламповый, и если он ещё тёплый, значит, его включали.

- А чем жили в оккупацию?

Мама с другими женщинами ходила в ближние станицы и меняла какие-то вещи на кукурузу, пшеницу. Так и перебивались всё время. А мы с этим Юркой быстро освоили слесарное дело. Отец его занимался слесаркой, и у них в коридоре стоял длинный стол – верстак, ящик с инструментами. И мы с Юркой стали делать бензиновые зажигалки. Корпус от губной помады, камушки и колёсики закалённые покупали на рынке, а пружинки сами делали. Короче говоря, приспособились, и наши зажигалки работали не хуже немецких. Только вид, конечно, не такой презентабельный.

А камушки или на рынке покупали или у немцев просили. У этого Рихарда, что посылку получил, был такой сундучок, переделанный из ящика из-под тяжёлых снарядов. Почти такой же, как на Кубани старые сундуки. Он его и не запирал, но я туда всё-таки залез. Мысль меня одолевала – вот бы оружие найти. Потом только понял, вот дурак, ну достал бы оружие оттуда, но это же верная смерть… Но вначале меня больше всего интересовало оружие. А потом как-то смотрю, у него тоже зажигалка с камушками, и сигареты. Я у него из открытой пачки пару сигарет взял, и несколько камушков. Но видимо нарушил порядок, в общем, он усёк. Говорит мне: «Женья», и показывает на сундук: «Ана-на! Ана-на…», мол, за такое бьют… Ведь немцы за воровство расстреливали и вешали безо всякого. Только табличку на шею повесят – «вор»… Обычно вешали при входе на Сенной рынок и по Красной виселицы стояли. В частности там, где сейчас 1-я Горбольница находится.

А когда румыны пришли, они расположились как раз там, где я ночевал у брата – за девять кварталов от дома. Это вообще… Настоящие цыгане… Хотя те цыгане, что жили у нас во дворе, это были уважаемые люди. Сама семья. Но когда к ним в воскресенье приедут на бричках, сзади обязательно собака привязана, и стоят посреди двора несколько телег. А сами идут на рынок, продают там цепи, тяпки, лопаты, в общем, изделия из железа. А к нашим цыганам мы ходили покачать меха в горне. И кому нужен крючок или что-то там, всегда безотказно делали. У них были сын и дочка. Мурат всегда с нами ходил, а Полинка лет на пять постарше нас. Как-то уже после войны в Клубе Национальных Культур устраивали мероприятие. Сидим за накрытым столом, в торце сидит чёрненький такой, упитанный парень. Против меня тоже чернявый, но худенький. Так оказалось, что этот худенький типа Эсамбаева (Эсамбаев Махмуд Алисултанович (1924-2000) – советский чеченский артист балета, эстрадный танцовщик, актер, хореограф и балетмейстер. Народный артист СССР (1974). Герой Социалистического Труда (1984) - https://ru.wikipedia.org ) Как же он танцевал!!! Что выделывал! Как козлик молодой прыгал… А этого второго я спросил: «Вы какую диаспору представляете?» - «Культурных цыган Кубани». Я удивился: «А где это?» Он объяснил. – «А там рыбзавод есть?» - «Да, прямо против меня». Спрашиваю: «А знаете Мурата, Полинку?» Он так посмотрел на меня: «Полинка – моя мама! А Мурат – дядя мой…» Вот я только не знаю, почему их немцы не трогали. Ведь евреев и цыган немцы под корень выводили.

- Вас с сестрой не должны были угнать в Германию?

Так нас чуть и не угнали. Однажды сидим дома, уже стемнело, горелочка работала, и вдруг как затарабанили в дверь... Этот Ганс говорит маме: «Мама, ком!», и пошли вместе открывать дверь. Оказывается, приехала здоровенная машина. Зашли двое таких жандармов, под потолок, с бляхами на груди, и показывают мне: «Ду-ду!», мол, давай, одевайся. И сестре тоже: «Ком! Ком! Шнель!» А мы сидим на диванчике, и словно онемели. Как я представляю, вот так удав кролика и гипнотизирует… И вот этот Ганс увёл их на кухню, что-то им начал объяснять. Потом уже в коридоре говорят. Наконец, слышим, он дверь закрывает, калитка хлопнула. Он заходит: «Всё, спать!»

А утром, когда его начальник ушёл, он нам говорит: «Тамара и Женья, уходите незаметно, и чтобы никто не знал, где вы находитесь! Иначе заберут…» И до сих пор не знаю, куда нас хотели забрать. Но выбор небольшой: или в Германию или в душегубку… Они ведь хватали, кого придётся. Например, рынок окружат, и уж не знаю по какому принципу, хватали людей и грузили в две-три душегубки... У них же задача была уничтожить весь народ, вот и хватали безо всякого… Я ведь сам дважды чудом ушел от душегубки. Дважды на рынке попадал в облаву, но я там знал все выходы, и сбегал. Но это чудо, что смог сбежать. Ведь две собаки сопровождали, одна впереди, другая сзади, от них не сбежишь. А в третий раз я чуть сам к ним не пришёл…

Это случилось вскоре после начала оккупации. У нас во дворе жил парень года на четыре постарше меня. С ним получилось так. Сам он учитель, работал уже замдиректора школы, но его призвали только когда фронт подошёл к Краснодару. И он тоже участвовал в тех кровавых боях на Пашковской переправе, где много городской молодёжи погибло. Но ему повезло, он остался жив и потихоньку вернулся домой. А это же конец августа и он предложил мне пойти поискать что-нибудь съестное в полях: «Говорят, там осталось неубранное поле кукурузы». А я же с отцом на каникулах часто ездил вместе, и знал все поля в округе. Говорю ему: «Я знаю, где это. Только давай пройдём через виноградник. Посмотрим, может там хоть что-то осталось».

Ну, пришли на виноградник, ищем там, там, вдруг слышим где-то собачий лай, шум моторов. Борис скомандовал: «Быстро в кусты!» Мы спрятались за ними, а они выходят почти к дороге. И вот из-за этих кустов видим, как первым выезжает мотоцикл. На нём автоматчики, а в коляске овчарка. За ним легковая открытая машина с офицерами. За ней идёт большая закрытая машина, только потом мы узнали, что это душегубка, вторая, а за ними опять легковая и мотоцикл. И вот они проехали мимо, мы лежим. А поехали они в сторону противотанкового рва, который я же лично и копал. Когда фронт уже подходил, нас с техникума водили копать. В общем, как немцы проехали, мы потихоньку поползли оттуда, а потом как дали дёру в сторону нынешнего института ВИТИМ. Нам уже не до винограда…

А когда вышли оттуда на кукурузное поле, со стороны рва послышались одиночные выстрелы. Видимо достреливали тех, кто ещё дышал… Я потом слышал, что в душегубках некоторые люди догадывались своей мочой смочить рубашку или платок, и через них дышать. Так спасались, но когда их выбрасывали, немцы же видели, что человек ещё живой, шевелится, вот их и достреливали... А все трупы сбрасывали в этот ров. Но когда мы шли к винограднику, я про него даже и не вспомнил. Ведь и понятия не имел, что немцы возят туда сбрасывать трупы… Но мы, конечно, не пошли смотреть, что там делается. Прекрасно понимали, что надо держаться подальше от того места… (На территории Советского Союза фашисты впервые стали применять «душегубки» именно в Краснодаре - https://ru.wikipedia.org )

Поэтому после случая с жандармами я стал скрываться у двоюродного брата. Это мой любимый брат, он старше меня на два года, но мы очень дружили. Но ведь мама осталась, и я всё за неё переживал - как она там одна? Не выдержал, решил проведать её. Прихожу домой, а там опять эти радисты. Хотя их обоих незадолго до этого переселили в общежитие сельхозинститута. Когда они переселялись, этот Ганс рассказывал сестре, что наши уже близко. Что партизаны там что-то делают: «Партизаны по квартирам бум-бум, вот нас и собирают в одном месте». А сестра ему отвечает: «Вот и отлично, партизаны подложат и всех вас к чёртовой матери…» Он же не понимает, но тут понял: «Тамара, нихтс гут…» И подчеркнул: «Не все фашисты!» А когда уходили, оставил телефон и две катушки кабеля. И говорит мне: «Женя, вот это не бери! Придут русские камрады – это им!» А ещё до этого он принёс две пары нового немецкого обмундирования. Разных размеров.

В общем, когда я прибежал посмотреть как мама, чего-то пришёл и этот Ганс. Видимо, забыл что-то взять. Всё торопился: «Нихт цайт! Нихт цайт!» - нет времени. Я ведь понемногу стал изучать немецкий язык. Завёл блокнот и выписывал туда немецкие слова. Около шестисот в итоге набралось. А ещё до этого начальник радиостанции повесил на гардеробе немецкий флаг. Большой, чуть ли не до пола висит. Зовёт сестру: «Тамара!» Она вышла, ну, а что скажешь? - «Гут!» Ганс этот флаг увидел, так его подвернул, и свастику закрыл: «Тизер зер гут!» Мол, как прекрасно, что свастики не видно. И показывает мне, круг со свастикой прочь – «Век!» А это, он не знал, как объяснить, в общем, возле калитки была специальная штука для установки флага, и говорит, мол, сделаешь древко и вставишь там. Я говорю: «Ганс, нас же повесят!» Думаю, а чёрт его знает, может, это провокация? А он торопится, но говорит мне: «Женя, дай ножницы!» Ну, я ему подал, он подпорол, оказывается, оно простроченное с двух сторон, а само полотнище целое. И он свастику как рванул и оторвал. А как раз возле плитки стояли, в ней щепочки лежали. Раз-раз, зажигалкой чиркнул и туда… Сам свастику сжёг, а полотнище мне даёт: «Это там повесите!» А ведь я его даже спрашивал как-то: «Ганс, ду ист коммунист?» Нет, но и не фашист. Вот такой у нас жил немец…

- Помните, как вас освободили?

Когда освобождали Краснодар, я опять прятался у брата. (Краснодар был освобожден 12-го февраля 1943 года – прим.ред.) Ну, там что-то рвануло, там-сям. Потом рано утром кто-то говорит: «Наши уже по Северной идут!» А эта улица всего в трёх кварталах от нас. Немцев уже нет, сбежали, и я побежал домой. Люди уже повыходили на улицу. Слышу, одна женщина кричит другой через дорогу: «А где твой Ганс?» - «Да, спит пьяный…» - «А твой?» - «А наши уже в колодце!» То ли прибили и бросили…

Вскоре мне пришла повестка. А в апреле уже вторая пришла – «явиться такого-то числа, иметь с собой ложку, кружку и продукты питания на 15 суток». А что можно найти после оккупации на две недели?

Это как раз под Пасху было, апрель месяц. 24-го апреля нас, пацанов 26-го года, уже в эшелон погрузили. У кого что, а у меня вещмешочек, с которым я готовился уйти в партизаны. А перед этим мы ночевали в каком-то пустом помещении. Но немцы, сволочи, всё-таки бомбили в эту пасхальную ночь. А действовал же комендантский час – можно ходить по городу только до десяти вечера, но в эту ночь сделали для людей исключение, а немцы бомбили, и одна бомба упала в нашем квартале.

Когда этот налёт случился, мы уже в скверике возле вокзала стояли. Потом быстренько в эти телячьи вагоны и уехали в сторону Кропоткина. Когда уже вечерело, оглянулись, а над городом зарево стоит… К Кропоткину подъезжаем, а там как раз налёт. Кто под вагоны кинулся, кто, куда. Потом паровоз свисток дал, собрались все, в общем, поехали дальше.

Только под Моздоком выгрузились и разместились в лагере. В землянках жили. Тут начали разбирать покупатели. Например, приезжают и берут кого-то в артиллерию, кого-то в зенитчики. Помню, что первыми набирали в морфлот, артиллерию, танкисты. А я всех своих ребят собрал, Витю – соседа, Генку, с которым мы потом в разных полках служили, но по радио связывались. И говорю им: «Братцы, давайте в кавалерию! Ну, мы же всё-таки казаки…» А я лошадей любил страшное дело. В каникулы всегда с папой пропадал. Его возчик – Пётр Иванович, который нас возил на «линейке» по полям мой самый близкий друг. Я всегда с ним на конюшне пропадаю, чего-то помогаю. Меня же в шесть лет уже на коня посадили. Ну, ребята в основном согласились и со мной держались. И когда приезжали покупатели от артиллерии или моряки, например, мы сразу уходили в сторонку. Но когда приехали кавалеристы, мы сразу из кустов и вылезли. И меня почему-то тут же назначили командиром отделения: «Пиши 14 человек, ты – 15-й!» Ну, и я, конечно, всех своих записал. Двенадцать моих, я 13-й, но надо ещё двух. Записываю – Лебеденко и Мартюшенко. Лебеденко со станицы, а Мартюшенко с Краснодара. Спрашиваю его: «А где живешь?» - «На Покровке». – «Ты мне улицу скажи, а не Покровку». Ну, дал, я записал. Спрашиваю: «А родственники есть на Покровке?» - «Есть, по Ломоносова». – «Ломоносова, 5?» Он удивился: «А ты откуда знаешь?» - «Так у тёти Нюси же девичья фамилия Мартюшенко - это мама моего брата». – «Да, Миша и Петя это мои братья». Ну, поговорили, и он меня попросил: «Слушай, у меня кореш есть, давай и его с нами возьмём!» Ну, и пришлось этого Лебеденко исключить, поменяли на его друга.

Прибыли мы в Ставрополь уже 1-го мая. Со станции пешочком километров двадцать прошли. Думали переночевать в пригороде Татарка, но я предложил идти до конца. Ну, и двинули дальше. Пришли в 10-й запасной полк, вот там, не знаю почему, меня сразу назначили командиром отделения в телефонный взвод. А моих друзей в радиовзвод. Я чуть не плачу, тем более меня к радиоделу всегда тянуло. Да, а когда Краснодар освободили, у нас на постое стояли два младших лейтенанта из штаба 18-й Армии – радисты. И когда мне пришла повестка, они мне объясняют: «Радист всегда в курсе всего». Ну, конечно, им при штабе армии хорошо, а я-то радиостанцию потом за плечами носил. Но я же худой был, так у меня спина до самого позвоночника разбита и растёрта… Зимой-то получше, а летом даже чего-то подкладывал, так мучился.

В общем, получилось, что я уже хорошо освоил телефонное дело, но всё-таки добился того, чтобы меня перевели в радисты. Мои ребята вечерами в классах ключами стучат, морзянку учат, а я её ещё с 7-го класса знал. Так что быстро их догнал, морзянку я хорошо отбивал. В общем, меня перевели, и на фронт я поехал с радиовзводом.

Приехали на Калининский Фронт, за Москвой есть такой полустанок Ильино. Прямо в степи выгрузили, и по глубокому снегу побрели в штаб дивизии. И как сейчас помню, там я 23-го февраля 1944 года выпил свои первые «наркомовские» сто граммов. А до этого я водку и не нюхал. Некоторые из ребят отказываются, всё-таки только семнадцать лет. Некоторые меняли на сахар. Но я так для себя решил, раз я в армии, то должен быть как настоящий солдат. И вот до сих пор помню, что пил и она мне показалась вязковатой, типа ликёра. Вроде и сладость, но и какой-то приторно горький вкус. Я такой водки больше нигде не встречал.

Прибыли мы в 32-ю кавалерийскую дивизию, и нас распределили по полкам. В дивизии пять полков: 207-й танковый, 1679-й артминполк, в нём 76-мм орудия и батальные 82-мм миномёты. И три кавалерийских полка: 65-й, 86-й и 121-й. В полку четыре сабельных эскадрона, пулемётный, и при штабе ещё комендантский взвод, фактически отделение. Взвод разведки, взвод связи, сапёрный, химиков. А в дивизии ещё артиллерийский дивизион, зенитный, тоже танки. У нас в танковом полку «тридцатьчетверки», а там вроде покрупнее. Знаю, что «КВ» там точно были. В итоге всех ребят разбросали кого куда, и я один попадаю в 65-й кавполк.

Но там мы по сути и не воевали. Вскоре нас посадили в эшелон и привезли под Ленинград. Там есть такие Пушкинские горы. Со станции своим ходом двинулись к передовой. Наши разведчики выехали раньше, прощупали оборону, вернулись обратно. А ведь взвод связи идёт за взводом разведки, так что мы уже в курсе, что идём вдоль линии фронта. А у немцев там вдоль линии фронта идут танковые полки. Т.е. они уже знают, что мы где-то будем прорываться.

Это услышал ездовой Арчаков. Движемся дальше, смотрим, его лошадь остановилась. Кинулись туда, а ездовой-то пропал… Туда-сюда, нигде его нет. Ну, посадили на его место кого-то из ребят, и командир взвода приказывает своему коноводу и ветинструктору: «Так, езжайте вдоль колонны по одной и другой стороне. Если где увидите следы в сторону, идите по ним!» Ну, они пошли по следам, и нашли. В какой-то лесной сторожке он спрятался под кровать, а людям, которые там жили, пригрозил: «Если выдадите, перестреляю всех!» Но они всё-таки показали, где он, и его вытащили.

Ну, приволокли его. А я как раз в наряде был, и командир взвода предупредил: «Если прибудут – разбуди!» Ты себе не представляешь, как он его бил. Это что-то страшное… Тот уже упал, так он сапогами, еле оттянули его. Сам учитель по специальности, но тут просто озверел. Как настоящий зверь… Но и взводного понять можно, он ведь опозорил всех. Тем более для него это уже второй эпизод. В первый раз он застрял где-то в корпусных тылах, вроде как потерялся.

Ну, приехали в этот (неразборчиво), выгрузились, там тихое место оказалось. Но пока окапывались, так до кровяных мозолей… Ведь нужно вырыть не только щель для себя, но и яму для радиостанции и лошадей… А это же зима, и первый слой только ломом. Так что накопались там хорошо…

Потом судили Арчакова. Весь полк построили буквой П, вывели его и ещё одного. Напротив них построились десять автоматчиков, и с автоматов их… До сих пор помню, как пули вылетали через шинель на спине…

Тут ещё произошёл случай, из-за которого у меня оказались напрочь испорчены отношения с нашим командиром взвода. Как-то раз поехали за зерном за 25 километров. Приезжаем туда, а там его целая гора. А лошади ведь давно зерна не видели, и я решил своих побаловать. Сам я поехал на Казбеке, и ещё со мной две от нашей радиотачанки. Ну, пошёл, потихоньку зачерпнул, отвёл и покормил их. Трензели вытащил, но я же не понимал ещё, что надо расстегнуть подпруги от седла, и Казбек с полу ел это зерно, аж пена пошла. И когда поехали назад, он чуть не падает… Последние километры я ему голову на плечо кладу, и глажу его: «Ну, Казбек, иди родной, иди! Там инструктор поможет!» И только во двор зашли, он упал… Тут же ветинструктор подбежал. Оказывается, перед тем как давать этот ячмень, надо было его попоить после перехода, чтобы он остыл. А я сходу его покормил. Ну, он залез ему под хвост, а зерно распухло, кишки порвались и всё… Тут командир взвода прибежал, выхватил пистолет: «Да я тебя!..» Ребята его сдерживают, а мне кричат: «Беги за сарай! Беги!», а я стою как вкопанный… Да, я виноват, но как же за лошадь можно расстрелять? Я же ещё пользу могу принести… Ну, его всё-таки осадили, но он мне, конечно, наговорил: «Скотина…» И до самого конца войны у нас остались паршивые отношения. Хотя если честно сказать, у нас он авторитетом не пользовался. Признаюсь, на передовой даже думал, хоть бы пуля тебе быстрей досталась… Потому что он несколько человек загубил ни за что.

Как-то немцы крепко насели, надо срочно отступать, ну, и бросили там телефонную линию. Так нет же, командует: «Смотайте линию!» А как провод сматывать, если немцы уже на поле? Начали тянуть провод, а немцы его к себе тянут. Вперетяжку, кто кого… А командиром отделения был сержант Гвоздев. Вот такой парень! И он погиб там из-за этого проклятого кабеля… (По данным https://www.obd-memorial.ru командир отделения 65-го кавполка 32-й кавалерийской дивизии старший сержант Гвоздев Николай Васильевич 1924 г.р. погиб в бою 16.6.44 в Гродненском районе Барановичской области). А телефонист Новиков из-за него был легко ранен.

Надо признать, что взводный сам был лично смелый, но он чересчур злоупотреблял властью. Радистов посылал как телефонистов, чего не положено делать. Из-за этого и с начальником связи у него были постоянные споры. Тот не разрешает, а этот делает. Даже когда я и звание получил и 2-й класс радиста, стал начальником радиостанции, а он меня всё-таки посылал как простого телефониста. Отправлял как начальника направления, куда тянуть провод: «Помоги им там!» А ведь радиотелеграфисту тяжёлая физическая нагрузка противопоказана. Потому что потом рука срывается, и обычно радистов к грубой физической работе не привлекали. Но мы всё равно лезли, понимали, что надо помочь. Вот я когда после войны в авиацию попал, там было так. Допустим, приходят вагоны с углём, так всех туда бросают на разгрузку: механиков, мотористов, всех, но радистов не трогают.

Сразу после этого случая с Казбеком меня вызывают в штаб дивизии. Там какое-то время подготовка и потом приём экзаменов на классность. Группу я немного недотянул, а так бы мне сразу присвоили звание старшины. Но на 2-й класс уверенно сдал, и мне присвоили звание сержанта.

Вернулся в полк, стал заниматься тем, что и прежде, как-то вдруг приходит телефонист и говорит: «Только никому! Пришла телефонограмма, тебе присвоили звание сержанта! Но пока молчи!» Проходит день-второй-третий, и появляется начальник связи. Увидел меня, я, как положено, козырнул. Он посмотрел и сразу спрашивает: «А почему погоны до сих пор без лычек?» - «Товарищ капитан, да я же рядовой!» - «Как рядовой? А что, приказ не объявляли?» - «Не знаю ни про какой приказ». Ну, взвод построили, и он сам объявил, а командиру взвода говорит, что ж ты мол? Или ещё такой момент взять.

Вскоре меня назначают дежурным. У нас на взвод свой повар, дежурный получает продукты, и он повара вечером поднимает, и выдаёт ему продукты. Ну, повар начал готовить, варит пшёнку, а я получил ещё и консервы. Достаю эти баночки, говорю ему: «Ну, что, сержант, обмоем моё повышение?» А он в два раза старше меня, бык такой, сразу обрадовался: «Давай по баночке?» - «Нет, говорю, по баночке нельзя. Баночка на трёх человек». – «Да ладно тебе, сержантам можно и по баночке». – «Не знаю у кого как, но у меня такого не будет!», и не дал. Но вижу, что он разозлился. А сам не отхожу. Смотрю, он крошит в кашу эти баночки, а последнюю оставил: «Это командиру взвода!» Я говорю: «У командира взвода своя столовая при штабе. А вот кашу понесёшь ему на пробу». И не дал ему забрать баночку. Сам её открыл и туда покрошил. Это что-то американское, типа колбасы варёнки, вроде фарша, только в баночках, как сейчас горошек продают. Вкусная, душистая. Разве нашу тушёнку с американской сравнить? В их какие-то специи кладут, не знаю. В общем, я не дал, и он понёс на пробу. Потом прихожу к нему: «Товарищ старший лейтенант, пробу сняли? Разрешите закончить уборку конского состава и дать команду на завтрак». Смотрю, его перекосило всего, аж зарычал: «Сня-я-ял! Корми взвод!»

И когда стали раздавать завтрак, ребята начали: «Вот его не нужно вообще сменять! Вот кого нужно дежурным оставить!» Оказалось точно, сержанты тоже по баночке ели, видимо угощались… А я не дал ничего оставить, и получилась, конечно, каша как надо. Вот после этого, куда он меня только не засовывал…

Тут, наверное, нужно немножко рассказать о боевом пути нашей дивизии. Как я уже говорил, вначале мы попали на Калининский Фронт. Потом нас привезли под Ленинград, на Пушкинские горы. Оттуда нас перебросили в деревушку Кривая Берёза, там стояли. Потом нас в эшелон и привезли в Лиозно, это под Витебском. Там долго простояли в обороне. А когда сосредоточили войска, организовали конно-механизированную группу под командованием нашего генерал-лейтенанта Осликовского. Знаешь кто это такой?

- Да, он командовал вашим 3-м Гвардейским Кавалерийским Корпусом, а после войны был консультантом на многих фильмах.

Да, он самый. (Осликовский Николай Сергеевич (1900-71) – советский военный деятель, генерал-лейтенант, Герой Советского Союза. После выхода в запас был военным консультантом многих известных фильмов: «Тихий Дон», «Бег», «Неуловимые мстители» и многих других - https://ru.wikipedia.org)

И получилось, что всей группой командовал генерал-лейтенант, а ему подчинялся генерал-полковник Обухов. Думаю, его это коробило. Тем более они танкисты, а мы – «копытники».

Ну, пошли в наступление и взяли Богушевск – это крупная железнодорожная станция между Витебском и Оршей. Там захватили много эшелонов, складов. Дальше наступали в сторону Орши, Молодечно, Лиды, оттуда на Гродно. Когда Молодечно освобождали, можно сказать, что там танкисты сыграли основную роль. Бои там шли страшные… Район вокзала трижды переходил из рук в руки. Но танкисты немцев придавили, погнали, а мы их преследовали по дороге. Но и нас тоже немножко придавили.

Я там с радистами был, и капитан – командир взвода разведки взял пару человек своих, и нас с переносной радиостанцией. На окраине Молодечно командует нам: «Разворачивайте радиостанцию!» Сами куда-то отошли. Потом вдруг прибегают: «Быстро сматывайтесь в штаб!» Ну, мы антенну скатали, только прошли немного, такая очередь как косанула… Сзади, из-за фундамента дома немец из ручного пулемёта. Как он там очутился, чёрт его знает. Мы же приехали туда верхом, и оставили лошадей в лесочке. Кинулись туда, а коноводов и лошадей нет. Пошли пешочком, а тут этот немец… У ребят карабины, у меня автомат, ну, мы начали огрызаться, и он умолк. Видно шлёпнули его. И быстренько побежали по дороге к лесу, где полк располагался. Потом смотрим, скачет наш ездовый на радиотачанке, и три лошади с ним. Мы на них и в лес…

В этом лесу некоторое время стояли немцы, а по-над лесом они по дороге гнали силищу: танки, артиллерию. Мы это дело наблюдали, а как они прошли, следом двинули. Ночью я решил послушать Москву. В полночь в радиотачанке включаю приёмник и слышу: «Передаём указ Верховного Совета СССР о награждении работников алюминиевой промышленности. Орденом «Ленина» - бригадир комсомольско-молодёжной бригады Пешков Александр Георгиевич…» А это дядя мой, который работал в Каменск-Уральске на большом комбинате. Потом он там стал секретарём ЦК по гидролизному цеху. Я удивился, что за должность такая? Спросил его, а он отвечает: «Да, так тогда эта должность называлась. У нас ведь в цеху работало 1 200 коммунистов…» Я поразился, что ж за цех такой, если только коммунистов тысяча двести? Он ездил в Москву на 1-й Стахановский слёт, даже выступал там. Гордился, что ему именные часы подарили: «Не забыли! Вспомнили…» Я домой сразу написал: «Дядю Шуру наградили!» Отправил, и вскоре получаю от сестры письмо: «Дядю Шуру наградили орденом «Ленина»...

А за освобождение Лиды, радист из 86-го полка, Бровко Юра, получил медаль «За отвагу». Уже на послевоенной встрече он рассказывал этот момент. Значит, вызывает радиостанция штаба корпуса. Лично командир корпуса Осликовский запрашивает: «Доложите, взяли ли вокзал?» Юра докладывает: «Вокзал в наших руках! Эшелоны на месте, они ничего не успели взорвать!» И он ему сразу: «Начальника радистов награждаю орденом «Отечественной войны»! Получается сходу взяли город, хотя немцы там всё подготовили к обороне.

А перед самым нашим приходом немцы угнали молодежь из города. Когда это узнали, быстро организовали группу и в погоню за ними. Догнали колонну, порубили охрану и вернули молодёжь. И вот послушай историю.

На 60-летие что ли освобождения Белоруссии нас пригласили на торжества в Лиду. Там у нас была подшефная школа – 8-я. В ней целый музей создали 3-го Гвардейского Кавалерийского Корпуса, ну и пригласили нас целую группу. Я ещё повёз туда медаль «За освобождение Кубани». Взял к ней удостоверение с печатью, но без фамилии. Это я попросил в краевом совете ветеранов: «Ребята, я еду на встречу, и там, наверное, будет кто-то из участников освобождения Кубани. Мы вот Белоруссию освобождали, а кто-то из местных ветеранов наверняка освобождал Кубань». И когда были на приёме у председателя горисполкома, я выступил там: «Вот есть такая идея – наградить…» А мы за столом сидели вместе с председателем городского совета ветеранов, и он мне говорит: «Так это моя медаль! Я же всю Кубань на пузе прополз: Краснодар, Елизаветинская, Денская…» Я обрадовался: «Отлично, вот и есть кому вручить!» Потом был митинг, всё красиво обставлено и мы ему торжественно вручили.

А на этом празднике сидим рядом с замдиректора школы по воспитательной работе. И учительница, которая непосредственно занималась музеем и группой «Поиск». К сожалению, сейчас не вспомню, как её звали. Ну, говорят тосты, и эта молоденькая учительница вдруг попросила: «А можно я скажу?» И говорит: «Вот если бы не вы, я бы здесь не сидела. Когда освободили город и кавалеристы поскакали и отбили ту колонну, в ней шли мои будущие родители…» Вот такие в жизни совпадения...

(некоторые подробности этих боев можно узнать из наградного листа на командира 65-го кавалерийского полка Костенич Георгия Ивановича )

Наградной лист на комполка Костенич Г.И.

Потом пошли на Гродно, взяли его, за что Корпусу присвоили почётное наименование «Гродненского». Дивизия быстро переправилась через Неман и сразу вышла на государственную границу. Там лежал поваленный пограничный столб, и командир корпуса ногу на него поставил, у меня есть такая фотография.

- Лошади, какие у вас были?

У-у, самые разные породы. Одна даже цыганская, из-за чего дивизию даже прозвали – 32-я цыганская. У меня есть фотография – стоят Будённый, Осликовский, а мимо идёт колонна. Она уже почти прошла, и видно, что последняя лошадь пятнистая.

И они спрашивают: «Что за лошадь такая цыганская?» Так к нашей дивизии и прилепилось – 32-я цыганская. Когда в 85-м проводили здесь встречу, я взял в милиции мегафон, и после торжественного собрания пошли колонной по улице, понесли цветы к памятнику Ленина. Пришли туда и решили фотографироваться на ступенях администрации. Так этот Павлов, что без руки говорит мне: «Дай я скомандую!» Берёт мегафон и объявляет: «32-я цыганская - все сюда!» Это всех, конечно, возмутило. А из окон выглядывают работники краевой администрации: «Что ещё за 32-я цыганская?» Я у него сразу отобрал: «Ну что это такое…» Потом ребята ему высказывали: «Это можно между нами так пошутить, а не при всех…»

Ну, а если серьезно говорить, то в основном, на пополнение конского состава, насколько я знаю, поступали иранские лошади. Хорошие, уже под седло. Ведь там в Иране стоял наш кавалерийский корпус, который помимо прочего занимался и подготовкой лошадей. Наших посылали в командировку и они оттуда привозили. Но однажды из-под Бийска что ли, пришёл целый эшелон монголов. Эта целая история, как этих монголов потом меняли.

У одного товарища – Володи Лисица, у него лошадь убило, и ему пришлось подседлать монгола. А где-то на переходах, вообще, спать урывками приходилось. До сих пор удивляюсь, если десять минут поспал, уже по-другому себя чувствуешь, словно выспался. Молодые что ли были… Вот колонна идёт, кто-то там из первых выезжает, лошадь стоит, а он упал, повод в руке – спит… Потом его там подтолкнут, он вскакивает и своё подразделение догоняет. Володя это засёк, подъезжает на этом монголе, снимает оголовье с его лошади, на монгола, а сам сел на этого и уехал. Тот просыпается, а у него монгол стоит… (смеётся). Вот такие фокусы бывали.

- А почему монголов не любили?

Сама по себе лошадь хоть и невысокая, но очень сильная, выносливая. Только они же дикие совсем, толком необъезженные. Но вот командир 4-го эскадрона 121-го полка – Иван Григорьевич Зайков, он монгола не поменял. Как взял себе, так его и оставил. А как-то стали вспоминать, и он говорит: «Этому монголу я жизнью обязан», и рассказывает. Получилось так, что где-то он по лесу ехал, и заехал к немцам. Прямо в упор – немцы, ну куда деваться? – «Но я этого монгола пришпорил, и он как рванул… А там проволочное заграждение. Так он его грудью прорвал и ушёл…» Представляешь?!

Этот Зайков, кстати, тоже наш краснодарец. Его и Лебедев искал, и из Ростова и Волгограда писали мне, чтобы я его по своим каналам разыскал. Но дело в том, что никто не назвал правильно его фамилию - Зайков. Все коверкали, то ли Заика, то ли Зайка, даже имени не помнили, но все твердят – командир эскадрона. А в книге Добрушина он идёт как Зайцев. И последнее, что о нём знают – он из Москвы уехал в Краснодар. Но все меня просят – найди! Так, говорю, дайте мне хоть имя отчество, возраст. У меня-то возможности были. Я ведь очень многих через адресное бюро разыскивал. Меня там уже очень хорошо знали.

И однажды вдруг звонок. Открываю дверь, а там Лебедев мне вот так мужчину подаёт: «На, принимай Зайкова!» За ним стоит его жена – Анастасия. Я их пропускаю, а Лебедева спрашиваю: «Ты кого привёл? Зайкова?! Так ты мне Зайцева приведи или Заику! А что ты мне Зайкова привёл?» Ну, познакомились. Говорю ему: «Если бы мне дали точные данные, я бы вас давно нашёл». – «А чего меня искать? Я от вас через полквартала живу…» Представляешь, буквально триста метров до его дома…

- В полках эскадроны были разномастные или нет?

Я так представляю, что в кадровой армии эскадроны должны были быть разных мастей. Но на фронте, конечно, для этого нет условий. Есть где-то фотография, как в нашей дивизии на одном из смотров, стоит Осликовский, стоит даже Будённый что ли, и Городовиков, который был инспектором по кавалерии. Я ведь его видел вот как тебя. Он приезжал к нам в Ставрополь на слёт комсомольского актива запасных полков. Невысокого роста, будёновские усы. Ну, сидим в зале дома офицеров, проходит совещание, и вдруг командир бригады объявляет, что прибыл Городовиков. Он заходит со стороны сцены, все встали. А это же люди с учебных полков, там так гоняли, и спать особенно не давали. К тому же все уставшие, тем более, после оккупации не особенно сильные. Ну, и когда сели, через некоторое время послышался храп. В президиуме это услышали, сразу команда – «Встать!» Так половина встала, а половина нет (смеётся). Городовиков, конечно, обиделся, что за войско такое… Но это был очень уважаемый в кавалерии человек.

Где-то в начале войны был такой рейд конной группы по тылам немцев, в том числе в нём участвовала и часть нашей 32-й дивизии. Так вот, они пошли громить немецкие тылы, потом оказались в полном окружении, но, в конце концов, всё-таки вырвались. И вот меня интересует вопрос, ответа на который я нигде не нашёл. В корпусе обе другие дивизии Гвардейские, а наша 32-я и Краснознамённая, и ордена «Суворова», и пишут о ней много. В общем, якобы то ли в этом рейде, вроде бы куда-то затерялось знамя… Это точно до Москвы было, потому что Корпусу вручили Гвардейское знамя ещё в конце декабря 1941 года.

- А у вас была личная лошадь?

Ну, специально как такой верховой лошади у меня не было. Всё-таки я радист и моя главная задача обеспечивать бесперебойную связь. Но нашу радиотачанку таскала четвёрка лошадей. Четыре – коренные. Построение там такое. Когда дорога нормальная, позволяет четвёрке идти, то четверка тянет. Но если где-то в лесу или на переправе, где дорога узкая, тогда двух отстегивали, и пристегивают спереди. И одна из них моя – за ней я должен ухаживать. Это не по штату так положено. У нас же есть ездовый, это его обязанность, а мы как бы помогаем. Ну, представь себе, четыре лошади почистить, это же не просто так. У лошадей ведь и вошь своя была, особая, лошадиная. У нас тоже вошь бывала, так приезжали армейские бригады. Палатки расставят, воды нагреют, голый заходишь, а там обычно молодуха стоит с кистью. Макает её в чашку, там мылокан – даже на молоко похожее, и тебя мажет. Вот как это понимать - ущемление личности? (смеётся).

А если в походе завелись, тут поступали так. Когда остановились, потник и седло убрал, гимнастёрку снял, положил вместо них, а сверху попоной укрыл. И все они окажутся под ногами, сами спрыгивают – не выдерживают запаха конского пота. И вот тот Казбек, которого я нечаянно погубил, он тоже был в тачанке как пристяжная лошадь. Я за ним ухаживал, чистил, кормил. Если нужно ехать за батареями в штаб дивизии, я мог и Казбека подседлать, но обычно брал лошадь у кого-нибудь из товарищей. Они единственное просят: «Только не гони!» Потому что знали, что я любил быстро ездить. Ой, однажды я выезжал с просёлка на шоссейную дорогу, а в это время там «виллисы» идут, один, другой. И когда второй проезжал мимо, из него мне кричат типа такого: «Копытник, догоняй!» Ну, я как пришпорил, обгоняю и кричу ему: «Догоняй!» Но знаешь, когда такая скачка, удовольствия мало. От ветра глаза сильно слезятся, и слёзы попадают прямо в уши.

- А в рейде как уход за лошадью?

Помню такой комичный момент. Когда подходили к Кракову, шли в конном строю, поступает команда: «Слезай!» Остановились. – «Навести…» не марафет, а как же это слово…, т.е. лошадей привести в полный порядок. Т.е. нужно расчесать гриву, хвост, в общем, в порядок привести. Но тогда я впервые увидел что. Круп лошади увлажняется водой с сахаром, чтоб липким стал. Отламывается кусок расчески, и им водят туда-сюда, потом поперёк, и на крупе получается узор вроде шахматной доски. Я посмотрел с недоумением – нахрена и кому это надо? Ну, это ещё ладно, но потом я другое видел.

Приехали, встали на днёвку – это день отдыха дают после тяжёлого марша. С брички, что возила кухню, всё снимают, освобождают, и она мчится куда-то за жёлтеньким песочком. Там его накопают, привозят, потом кто-то рубит молоденькие небольшие ёлочки. И вот представь, стоит эта бричка, обставленная ёлочками. А под ней и везде кругом жёлтенький песочек. Вот спрашивается, зачем? Кому это надо?! То ли чтобы не отвыкали от работы, то ли не знаю, зачем… Чёрт его знает, наверное, с верхов это шло. В принципе это, конечно, дисциплинирует, чтобы по-человечески выглядело, или чтобы чувствовали, что это вроде столовой. Вот и такое было. Не раз приходилось копать…

Ещё интересный факт касательно лошадей. Перед началом белорусской операцией стояли мы в небольшом селе Кривая Берёза. Ну, лошади пасутся, и к нам в радиотачанку из ДВЛ (дивизионный ветлазарет) прислали коренную лошадь. Крепкая такая. Мы лошадей на выпас отправили, но в обед несём им в торбах зерно. И лошади видят своих хозяев, сразу бегут каждая к своему. А этот новенький конь установил порядок – когда лошади побегут к своим хозяевам, он их догоняет, кусает, а то и бьёт. И через какое-то время ни одна лошадь впереди него не бежала… Он идёт, причём спокойно, короткой рысью, а все остальные за ним. За это ему дали кличку - Король. С этим Королём мне запомнился случай в Восточной Пруссии.

Под Гольдап мы пришли, как сейчас помню, 7-го ноября. Там снежок, почва просматривается, и там труп немецкий лежит, там, там виднеется… Стоит небольшое село Дубининген, а наш взвод разместили в отдельной усадьбе, ну, метров четыреста от него. А при случае мы всегда устраивали баню по-чёрному. Вот и тут решили попариться. В подвале сложили булыжники, туда эти 200-литровые бочки с водой. Верёвочки натянули, чтобы обмундирование вешать. Все искупались, наш взвод, кто-то ещё из соседей, фактически мытьё закончилось, никого там уже не было, как вдруг ночью шум-гам. Всех подняли, оказывается, лошади провалились… А подвал этот, где баню устроили, прямо под сараем, куда поставили лошадей и нашу радиотачанку. Подвал капитальный, свод такой бетонированный, но видимо от пара перекрытие ослабло и рухнуло. А лошади ведь привязаны на чемпурах, и когда они провалились, повисли на них. Но мы быстро сработали, сразу перерезали, но как их оттуда поднимать? Там же довольно глубоко. И там среди других и моя трофейная Актриса – ох, до чего же была красивая лошадь... Как она ко мне попала, тоже интересно.

В каком-то селе, только немцев выбили, заходим в дом, там висят автомат и три винтовки. Никого нет, но на столе лежат шинели, фляжка, нарезанная колбаса, хлеб, и на сковородке яишница. Ещё тёплая. Ну чего? Кто это взял, кто это, закусили. Вдруг хватились - а где же сами немцы? Наш ветинструктор, старшина, дотошный был такой, говорит: «Они наверху!» Ну, раз оружие здесь, значит наверху они без оружия. Взяли фонарик и туда. А там дома типовые, открываешь входную дверь, сюда одна комната, дальше другая, а здесь как коридор и лестница на чердак. По ней поднялись: «Хенде хох! Выходи!» Посветили, немцы идут. Ну, он первому немцу под зад, тот по лестнице полетел. Я тоже поддал одному, и они сразу вылетают в эту дверь. Ну, а мы не за ними, а за горяченькое схватились, перекус устроили. Потом хватились – а немцы где ж? Выходим, а напротив сарай стоит. Приличный такой, каменный. Я открываю дверь, и фонариком туда раз. А там лошади стоят. Ближняя повернулась на меня, а глаза такие красивые, прямо кофейного такого цвета. Сама вся белая, без пятнышка, и я раз сразу к ней. Кричу: «Ребята, здесь лошади!» Отвязал, всё – это моя! После Казбека была какая-то пристяжка, но я эту лошадь отстегиваю, и эту вместо неё. И назвал её – Актриса. Почему так назвал, это целая история. Но вначале закончу с Королем. В этом подвале они стояли, как и провалились – Актриса справа. Выход из подвала тоже справа. Её отвязали, чтобы вести, она туда-сюда, и не вытянешь её. Потом сообразили – «А ну давай Короля вначале!» И вот Короля провели по ходу из подвала, тесненько, но он немножко прогнулся, как собака, и вышел. А уже за ним всех остальных вывели.

А Актрисой я почему назвал? Когда нас перебрасывали перед Белорусской операцией, то мой радист – Серёжка Баранцев, в эшелоне читает письмо. Почтальон как раз в нашем взводе числился, и часто просил разобрать почту в нашей радиотачанке. Вот, кстати, эпизод вспомнился.

Был у нас Вася Мажаренко, такой парень интересный и к тому же хорошо пел. Как-то слышу, он запевает «Бьётся в тесной печурке огонь», но всех слов не знает. И как-то мы с нашим почтальоном сидим, разбираем на литеры письма, и мне письмо. Смотрю, Лида, эта девчонка из Краснодара мне прислала. Открываю, а там текст этой песни… А как раз ехали в конном строю, и кричу из тачанки ближнему: «Мажаренко ко мне, быстро!» Он подскакал, я ему подаю: «Вот тебе, Вася, слова песни!»

И вот Серёжка, значит, получил письмо с фотокарточкой. На ней девчонка такая симпатичная, ей, наверное, уже за двадцать, в Красноярске живёт. А он парень постарше нас, институт чуть-чуть не закончил, где-то на последнем курсе уже был, и пошёл на фронт. А это значит его подруга. Хотя он не думал о ней серьёзно, в смысле чтобы семью там создать. Ему видно надоело с ней переписываться, и он меня просит: «Женя, напиши ей письмо. Что меня тяжело ранило, и меня куда-то отправили. Мол, ты ждёшь, когда я тебе напишу и тогда сообщу вам его новый адрес». В таком духе. Я написал, и она присылает мне ответ: «Я очень сожалею… Когда у нас прибывают новые раненые, так я подхожу к каждому, смотрю, может быть среди них будет Серёжа…» Потом пишет опять мне, второе-третье письмо… Я говорю Серёже: «Ну чего мне с ней переписку вести?» Он говорит: «Так отдай вот Сашке!» – нашему ездовому. Он тоже наш кубанец, я его потом здесь разыскал, даже помог ему через горком партии получить квартиру. Подключил нашего начальника политотдела. Говорю ему: «Сашка, напиши вот так и так, мол, он тяжелораненый, остался там где-то». Так она стала ему писать. А до этого, когда я с ней переписывался, меня Серёжка предупредил: «Вот на этой фотографии она красивая девка, а в жизни иная». И у каждого из нас она просит фотографии. А в Польше мы как-то остановились в брошенном доме, и кто-то с чердака принёс фотоальбомы. И ребята начали из него фотографии брать, чтобы вести переписку. Ведь к нам приходили письма из тыла – «лучшему бойцу», «лучшему офицеру». Ну, ребята набрали фотографии без подписи, на которых мужики симпатичные. И я посылаю ей фотографию какого-то поляка, симпатягу. Она в ответ присылает фотокарточку, точно такую как у Сергея. Когда я передал Сашке, он тоже ей там что-то послал. Она ему присылает такую же фотографию, и у нас у троих были одинаковые фотографии. Ну, потом эту переписку с ней всё-таки прекратили. Но дело в том, что она была что-то артистического плана, а лошадь у меня красавица и я назвал её – Актриса. Вот такая история.

- Практиковались атаки в конном строю?

Я вспоминаю единственный случай. Под Гродно есть такой поселок - Вертилишки, вот наш полк их брал. И там 1-й эскадрон Павлова атаковал именно в конном строю. Порубили там этих немцев… После войны мы ездили туда, памятник там хороший. Было замечательное богатейшее хозяйство – «Прогресс». А с этим Павловым, кстати, интересная история получилась.

В Восточной Пруссии под Алленштайном (ныне польский город Ольштын - прим.ред.) проходит слух, что ранило командира полка. А Костенич как раз ушёл в передовые эскадроны. Я ещё удивился: «Как же он пошёл и нас с собой не взял?» Всегда же с ним неотступно медсестра Верочка, и мы с радиостанцией. Командир взвода вызывает меня: «Так, бери радистов, и идите по этой дороге!» А как раз снег выпал, никаких следов, ничего не видно, она только угадывается в лесу. – «Ориентируйтесь по выстрелам. Найдите комполка, он в эскадронах». Ну, я взял на спину приёмопередатчик, Витя Петерсон, он такой крепыш, взял упаковку питания, а Серёжка несёт такелажную сумку.

Но только из лесу вышли, прошли по чистому поля совсем немного, а там дальше тоже лесок. И вдруг оттуда из крупнокалиберного пулёмета нас обстреляли. Ну, мы сразу попадали, а пули то слева, то справа падают. Причём, видать разрывные, потому что снег прямо разрывается. Ну, мы сразу отползли за деревья. А ветки на нас прямо сыпятся, и мы быстро отползаем вглубь. Когда стрельба прекратилась, спрашиваю их: «Не зацепило?» - «Всё нормально!», отвечают. Осмотрел рацию, тоже всё в порядке. Потом говорю: «Как же так? Нас с такого малого расстояния обстреляли и не задели?» И тут у меня догадка: «Ребята, нас ведь живыми решили брать, поэтому мы целые…» Тут какой-то шум услышали, и сразу командую: «Быстро рассредоточьтесь и занимайте позицию!» Там такое дерево росло, почти от корня два ствола. Устроились за ним, слышу, приближается этот шум. Смотрю, кони, а в санях между лошадьми ездовый сидит в кубанке. Значит наш. Я выскакиваю: «Стой! Стой!», остановил его. А дорога, оказывается, из лесу выходит и сворачивает в тот лесок. Подбегаю к саням, смотрю, в них лежит укрытый буркой человек, только сапоги видны. Вижу, сапоги хромовые, офицерские, мы же в кирзачах ходили. Спрашиваю: «Батю везешь?» Мы Костенича батей называли. – «Нет, командира 1-го эскадрона». – «Павлов?» - «Да». Оказывается, ему руку оторвало и осколками посекло. Говорю ему: «Ты едешь прямо к немцам! Слышал сейчас стрельбу?» - «Слышал, но не понял, где это». – «Ты вот по нашим следам сюда не выезжай, а езжай напрямик через лес, и выйдешь на эту же дорогу, на наши следы». Ну, он уехал, и я больше про Павлова не слышал. Даже не знал, что он тоже краснодарец. И более того, он с моим батей работал. Тоже агроном.

А в 1946 году мне дают отпуск, и я приезжаю домой. За время отпуска перевёлся в лётное училище, я об этом ещё расскажу. Ну, и в ноябре месяце мы с сестрой идём в кино. Занимаю очередь в кассе. Смотрю, крайним стоит мужчина, а рукав пальто заправлен в карман. Спрашиваю его: «За вами буду?» Он отвечает так немного в нос: «За мной». Елки-палки… Смотрю на него: «Ваша фамилия Павлов?» - Он настороженно так: «Павлов», и с удивлением рассматривает меня и мою лётную форму. Смотрит на меня, но вижу, что не узнает. Помогаю ему, показываю на свои петлицы: «Тут были подковы с саблями». Он присмотрелся: «Так я ж тебя знаю! Ты же начальником радиостанции у Костеничабыл!» - «Да, начальник радиостанции 65-го полка!» Получается, он мне назвал командира полка, а я номер, вроде как пароль и отзыв. Тогда он обнял меня правой рукой и прижал к себе. Немного в стороне стояла его жена и вытирала слёзы. Да и у нас глаза стали мокрыми…

А как-то на одной встрече собралось человек тридцать из нашей дивизии. Спрашивают: «Из 65-го полка есть кто?» Подходит коренастый такой, усатый мужик. Я смотрю на него, пытаюсь вспомнить. А с нами Павлов стоял. Он его спрашивает: «Ты кем был?» - «Командир 4-го эскадрона». – «А в Белорусской операции участвовал?» - «Участвовал». – «А не помнишь, кто 1-м эскадроном командовал?» - «Ну как же, Павлов Иван». - «А ты его судьбу знаешь?» - «Он под Алленштайном погиб». – «А ты б его узнал на фотографии?» - «Ну, чего ж не узнать? И в боях не раз вместе были, и не одну канистру спирта выпили вместе…» А Павлов ему с матюком: «Так что ж ты меня живого не узнаёшь?!» Тот аж отпрянул от него, пригляделся и чуть ли не кричит: «Ива-ан! Это ты?!» Как обхватили они друг друга, стоят, слёзы текут… Вот такая интересная встреча была.

- Вот вы не раз упоминали про свою радиотачанку. А что она из себя представляла?

Это обычная пулемётная тачанка. Только если знаете, у неё особенность есть, она может развернуться на одном месте. Ей не надо круг делать, у неё специальное колесо, и может разворачиваться на месте. Правда, очень тяжёлая. Колёса массивные, и сама по себе капитальная, металла много. Под пулемёт шкворин сделан вот такой толщины. Но у нас же пулемёта нет, на его месте сделан столик, сиденье, тут приёмопередатчик, а упаковка питания внизу. Вот, кстати, вспомнил. Когда бывает тряска, а у нас РБМ были, там фишка включается от упаковки питания, оттуда идёт шланг в приёмопередатчик. Это называется – радиостанция в сборе. Бывает, работаешь, всё нормально, вдруг раз, исчезло. Ногой случайно ударил и контакт пропал. Ногой пошевелил, контакт восстановился. Потом стали выпускать, это уже прикручивалось. И тут два момента. При движении, когда фишка просто включалась, или она выскочит, а когда уже связан, то падают вместе. Но, конечно, при переноске лучше.

- Какая основная задача вашей полковой радиостанции?

В походном порядке связь полка держится с нашей радиотачанки. Если в головном отряде, там другое – выносная. Вот я как раз был начальником этой мобильной (выносной) радиостанции. Поэтому я всегда или с командиром полка, или с его заместителем, кто идёт на передок. Тачанка со штабом, а я в головном отряде.

Я с корпусом не связываюсь, вот они могут вызвать. Если с дивизией какой-то вопрос, шифровку там передать, вот тут я связываюсь. А так я только на приёме. Вот между полками я могу вызвать. И порой так. Вызываю, и даю координаты, где полк находится. Помначштаба сядет в тачанку, и надо связаться, выяснить, где там. Обычно, когда задание дают, надо выйти на окраину населённого пункта, и твоя задача уточнить, где мы, дошли до окраины или нет. В таком плане связь. А сама радиостанция – РБМ (радиостанция батальона модернизированная).

- И как оцените её?

В целом хорошая, а недостаток вот этот контакт, о котором я сказал. И тяжеловата, конечно. Я всё думал, вот бы мне «северок» - это такая маленькая радиостанция, которая под конец войны появилась у десантников. А после войны я всё время на американской технике работал. Я же на американских «бостонах» летал. Вот эта РБМ, в формуляре пишут, что дальность действия микрофоном столько, а телеграфом дальше. А вот АСЕМа когда поступили - УКВ, те работают по прямой. Если есть на пути какое-то препятствие, то можешь и не связаться. Помню, в Нойштеттине два наших радиста пошли с разведкой с этой УКВ и меня поставили, чтобы связь держать. Она только-только поступила и начальник связи всё нахваливал: «Вот эта связь! Чисто ты, никто мешать не будет». И вот я подстраиваюсь, но никак не могу наладить связь с группой. Потом это мне надоело, беру радиостанцию и говорю ему: «Посадите сюда кого-то, а я пойду в тот дом, залезу на чердак, выпущу дипль – антенну, и постараюсь связаться». – «Давай!»

Ну, пошёл я туда, залез, начал настраиваться. Раз-раз, и в это время слышу на немецком языке, видимо команды дают. Вызывал-вызывал, ничего. Через некоторое время снаряды начали рваться. Или запеленговали меня, или чёрт его знает что, но снаряды стали рваться не там где штаб, а именно возле меня. Я оттуда сразу смотался, догадался, что бьют именно по этому дому, он ведь отдельно стоял. Но потом радисты с этой радиостанции сообразили – залезли на пятиэтажку, какую-то антенну оборвали, подключили к себе, и таким образом установили связь.

Там такая железяка была вместо антенны, но потом мы её потеряли. Так взяли из такелажа плоскогубцы, привязали за провод, на дерево забрасываем и подключаем. Дальность действия, конечно, лучше, чем этот штырёчек.

А когда я потом в авиации стал начальником радиостанции штаба ВВС округа, там совсем другое дело. У этой американской радиостанции просто взял микрофон – такой набалдашник: «Колокол, я клинок, приём!» Колокол – это Москва, а я в Краснодаре. И антенна штыревая как на танках. По формуляру там 160 километров дальность. Но прикинь где Москва и где Краснодар, разве 160? Конечно, у американцев хорошие станции. И чем она ещё хороша, у неё три фиксированных блока – волны. Вот нужно тебе переключить, не нужно искать, просто переключил и ты уже на той волне. Да, так вот слушай историю про нашу тачанку.

Где-то в Восточной Пруссии пришли в богатое имение. Немцев никого нет. Только обратил внимание, что в гараже стоят богатые легковые машины. Остановились там на какое-то время. Потом радист зовёт: «Там уже обед готов!» Сел на моё место, а я пошёл пообедать. Прихожу туда, и тут вспомнил, что ложку не взял. Мы свои ложки в сапогах не носили, а держали за упаковкой питания в тачанке. Чертыхнулся, думал идти назад, а ребята говорят: «Не ходи, открой ящик, там и ложки, и вилки!» Открываю, действительно, всё есть. Взял ложку, сел покушал, и машинально сунул её в сапог. А ложка интересная – плоская, именная и серебряная. Это я уже потом рассмотрел. Но так интересно сделана эта часть овала, что если из тарелки брать, то можно взять до самой последней капли. Очень удобная! Так она со мной и осталась.

А где-то за два дня до выхода к Виттенбергу получилось так, что проходим небольшую деревушку. Там остановились, вроде немцев нет. Ребята кинулись по домам – первое что искали, корм для лошадей. Буквально пять минут постояли и двинулись дальше. Там лес кругом и по этой дороге выходим из села. Да, а впереди нас эскадроны прошли. И штабные все, два 57-мм орудия, а мы за ними уже. Прошли километра полтора, вдруг мчится грузовая машина. Водитель стоит на крыле, кричит: «Немцы! Танки сзади!» И, действительно, за ним выходит три танка… Начали они стрелять, а все уже стали с дороги съезжать. А у нас ездовый забоялся, что тачанка перевернётся и только так немного свернул. Видимо им мишень показалась хорошая, потому что снаряд упал недалеко… Частично повредило тачанку, и в Короля осколочек попал. Левой пристяжке ноги перебило, а моя Актриса была как обычно справа и она не пострадала.

А эти пушки ушли дальше. Первая только успела развернуться, выстрелили один раз, и они сбили оба орудия и пошли дальше. Но среди нас оказались два ДШК, они вовремя съехали в сторону, и как стали бить по танкам…А на танках ехало шестьдесят автоматчиков. Почему знаю, что шестьдесят, потому что их достреливали и считали. Пленных не брали…

А судьба этих танков такова. Впереди у немцев были заграждения – они делали на дороге так и так, и съехать нельзя, там болотистое место. Наглухо закрывали, надо было только маневрировать. И вот эти танки подошли к такому укрытию, а там ждали фаустники. Они решили, что это мы их атакуем, потому что до этого два наших танка пытались сбить этот заслон, и они их повредили. А тут появились эти и они их там пожгли…

Но у нас тачанку здорово побило. Кое-как дотянули, и уже ремонтировали её в Виттенберге. Но я там её так сделал, что лучше тачанки ни у кого в корпусе не было. Причём, мастер немец, а помогали ему наши ребята, которых угнали на работу в Германию. Мы этого немца кормили, а он нам от души сделал. Как парадная получилась. Жаль не сфотографировали её. Одна только фотография есть, идёт колонна, правда не нашего полка, и там вдалеке виднеется наша тачанка.

- А пулемётные тачанки в боях использовали?

Я такого не видел. Знаю только, что пулемётный эскадрон отличился, когда брали в Восточной Пруссии город Кониц. Вот там очень успешно применили пулемётные тачанки. А сразу после войны нас вывели вначале в Польшу, а оттуда на Западную Украину. И в 1946 году 10-го февраля проходили первые выборы в Верховный Совет, и от нас баллотировался Будённый. И нас откомандировали в соседний полк на охрану избирательного участка. Я услышал, что они идут в Верховецкий район, а в этом полку начальником связи был мой фронтовой начальник связи. И я узнал, что они уходят как бы в командировку, и я к нему: «Возьмите меня с собой!» А мой товарищ мне подсказал, что пойдёт его тачанка и ещё одна. И я его давай трамбовать. В итоге уговорил его, и мою тачанку тоже присоединили. Взял одного радиста, ездовый, я, и когда выехали, меня предупредили: «Будешь обеспечивать связью 4-й эскадрон». Штаб в Ляховцах остановился, а мы за 18 километров в деревне Степановка. Так там, когда уже всё голосование прошло, были попытки… Кто-то из наших даже переоделся в гражданское, с оружием, гранатами готовились на случай провокаций. И когда всё закончилось, председатель и секретарь комиссии садятся в одну тачанку с пулемётом, с ними ящик с бюллетенями. Впереди едет пулемётная тачанка, пулемёт расчехлённый. За ними эта с комиссией и бюллетенями, за ними тоже две тачанки с расчехленными пулемётами и за ними ещё десяток автоматчиков в конном строю. Вот такая охрана была, потому что бандеровцы подбрасывали листовки – «вы голосуйте, а мы будем голоса подсчитывать…» Это под Ужгородом, Степановка в двух километрах от границы, а через границу напротив село Баймаки.

- Как одевали кавалеристов?

Мы ходили в общеармейской форме, только у офицеров портупея была не как в пехоте: ремень и ремешок, а как подтяжки, и здесь клинок. На голове кубанки носили. Их выдали всем, но командирам пошили из хорошего серого каракуля. И комсостав ещё носил бурки.

- Шашка обязательно?

Это у всех. В запасном полку, правда, клинки не надевали, а вот на фронте носили. Я, почему и взял позывной «клинок»? Потому что бывший кавалерист. Причём, это Москва давала позывные, и видимо решили, что там на Кубани все сплошь казаки, и дали позывной – «клинок». Вот так совпало.

Всё обмундирование выдавали централизованно, но порой что-то порвётся, так с немцев что-то снимаешь, если есть возможность. Только так надевали, не брезговали. Свастику только снимешь, и всё. Помню, командир взвода увидел что-то на мне, так аж зарычал от возмущения. У меня даже есть фотография одного нашего кубанца. На нём из нашего только кубанка, а всё остальное – немецкое: китель, брюки. Конечно, это не приветствовалось, но если нечего надеть?

- А на ногах что, сапоги или ботинки?

Только сапоги, никаких обмоток. У солдат кирзовые, у офицеров – хромовые. И у всех шпоры на сапогах. Если попадались хорошие трофейные сапоги, свои куда-нибудь, старшине, и надевал эти. Мне, например, ребята где-то достали хромовые сапоги. А обмотки носили только в запасном полку. Потому что мы там особого контакта с лошадьми не имели. Вот те сабельные эскадроны, что готовили к боям, у них и рубка была, и уборка конского состава, всё было. А мы с лошадьми почти не имели дела. И у нас в радио и телефонных взводах клинков не было.

В запасном полку мы ходили в бэушном обмундировании. Выстиранное, но латанное-перелатанное. Можно было догадаться, что от крови отстирывали, т.к. присылали его в основном из госпиталей. Где-то раз в месяц на построении старшина вываливает прямо на плац брюки и гимнастёрки, и кому надо сменить, выдаёт. И вот однажды пришёл нам такой подарок от союзников – английские ботинки, новые, жёлтые. Две пары – командиру отделения, т.е. мне и моему помошнику. И ремни. Один кожаный, брючный, а второй только наполовину кожаный, а часть вроде из брезента, плетёный.

А перед тем как выступать на фронт, нас переодели. Выдали бельё: кальсоны и рубашка – хэбэ, а вторая пара – фланелевая. Шапки-ушанки новые, подшлемники, как сейчас маски – балаклавы, белые. Гимнастёрка, брюки, стёганка - ватник, тёплые рукавицы, само собой шинель, всё новенькое. Всё это надели, и когда на фронт прибыли, старики нам аж завидовали, как мы хорошо одеты.

Так вот мой помошник, чем ближе к фронту, тем всё больше он превращался в какого-то бомжа. Ещё в запасном полку он всё просил меня: «Пусти, я сбегаю, картошки поменяю!» И всегда просился на пост у склада, потому что на тот пост выдавали не карабин, а винтовку со штыком. Там подвал зарешёченный, стекла нет, и там картошка навалена. Так он через эту решетку винтовку засунет, штыком картошку накалывает, и вытаскивает. За то время, что там стоит, сколько-то так достанет, спрячет, потом в развалинах костёрчик разведёт, и картошечку испечёт. Порой толком не вытрется, видно, что ел. Но я только потом узнал, почему он туда просился. Так вот, за то время, что нас готовили к отправке на фронт, он превратился в какого-то бомжа. Изменился до неузнаваемости, до того опустился… Всё с себя сменял! Причём, на фронт он с нами не поехал. Его и ещё одного приблатнённого товарища, их двоих или троих отправили на восстановление Сталинграда. Но что интересно. В 1946 году я приехал в Краснодар сержантом, а он приезжает лейтенантом. Оказывается, за это время он окончил авиационное училище, но не лётчик, а тоже что-то по связи. Я ещё подумал, твою мать, какие люди офицерами становятся… И для меня он стал совсем уж как-то неприятен. Ещё один мой приятель Игорёк, жил с ним не просто в одном доме, а в одном коридоре, так и он с ним порвал дружеские отношения. И видимо и ему самому стыдно стало, потому что он побыл в отпуске, и как уехал куда-то за Урал, и всё, связь у нас прекратилась. И не приезжал больше.

- А на фронте какие-то конные тренировки устраивали?

У меня в памяти осталась подготовка в Польше, когда готовились к боям в Восточной Пруссии. Там тренировки были такого плана. Поле, на нём нарыли такие отдельные окопчики, чтобы из них подрывать учебные заряды. И в конном строю в атаку пошёл эскадрон. Мчатся с клинками наголо, и тут взрывы. А лошади-то и наши, и трофейные, много необстрелянных, они и падали, и шарахались… А миномётчики такой огонь устроили, что один расчёт даже подорвался. Кинули мину, когда первая ещё не вылетела. К тому же там район толком не обследовали, по карте только посмотрели. Но карта оказалась старая, и там обозначено: поле, лес, поляна. Ну, и наши миномётчики открыли огонь по пустому месту. А оказалось, что там хутор стоял: дом, сараи, коровы. И там загорелся сарай, пошёл дым, а вроде же не должно, раз там чистое поле. Ну, поскакали туда, а там пожар… Помогли затушить. Потом сколько там стояли, пополнение получали, так навели там порядок, построили новый сарай, поляк даже спасибо сказал. Но вообще, есть такая фотография – Будённый собрал всех командиров кавалерийских корпусов, в том числе и нашего, и подпись к ней – «Великая отечественная война стала лебединой песней кавалерии. И она спела её достойно…»

- Из оружия, что у вас было?

У ребят во взводе в основном карабины, а у меня ППШ. Но ко мне часто обращался наш начальник боепитания, и когда поступили новые ППС, я его попросил: «Если будет возможность, сделай мне!» И он мне принёс один и к нему сумку на три запасных рожка. До сих пор помню, что этот автомат я пристреливал в деревне Чайки под Варшавой. В этой деревне все поляки по фамилии Чайковские. А мы жили в отдельной усадьбе на отшибе немного. Там я на забор поставил картошку, и одиночными… А потом что получилось? Решил пострелять очередями, но чтобы народ не пугать, вышел за околицу. Там лес, а здесь поле. Ну, поставил какую-то мишень, и стреляю одиночными. Вдруг вижу, два зайца, и бегут прямо на меня. Видимо эхо отражалось от леса, в общем, прут на меня. Причём, парно так бежали и, вдвоём встали. Я перевёл на очередь, как дал, и вижу, что пули перед ними прошли, но один из них подскочил. И один в одну сторону рванул, а второй в другую. Решил стрелять в того, что подскочил, он же подранок. В общем, целый рожок по нему расстрелял, и видел, что он не раз вскидывался. Побежал за ним, он лежит. Но только я к нему, он как соскочил и опять побежал. Я по нему щёлк-щёлк, а патроны-то закончились. Что делать, хочется же этого зайца. А поле вспахано, ни камушка, ничего, чтобы взять и добить его. Тогда я автомат разобрал, бегу, и затвором его по спине… Заяц больше не побежал, всё-таки взял я его. Но я же не охотник, это первый заяц в жизни, и я его взял за уши. Смотрю на него – зайка такой симпатичный. И когда я этот случай охотникам знакомым рассказал, они мне сказали: «Твоё счастье, что ты остался и с глазами и с целой физиономией». У них же на лапах такие когти… Но когда я его взял, он так дико закричал, аж мороз по коже… И я прихожу к этому капитану – начальнику боепитания: «Вот вам от меня зайчик за автомат!» Он ездового позвал: «Пойди, займись им!» Ну, сидим, балагурим, тут ездовый возвращается: «Ну, какая с него шкура?», и показывает зайца. А он весь пробитый пулями… Около десятка пробоин.

Вот я помню, когда ещё пацаном был, как-то папа взял меня с собой на охоту и подстрелил там зайца. У него «зауэр» немецкий был. Но он зайца подстрелил дробинками, а здесь же пуля, да ещё сколько… Но как этот заяц ещё убегал, до сих пор понять не могу. И потом ещё случай был.

Как-то в Восточной Пруссиипоехали на рекогносцировку из штаба: командир полка, начальник разведки, начальник связи и я с радистами. Приехали на место, а там, оказывается, заповедник – охотничьи угодья самого Геринга. Стоят заборы, вышки, загоны, вот такое всё. Ну, прошли, они группой, что-то там в бинокли смотрели, а мне немножко живот придавило. Ну, я отошёл подальше, присел за кустами, и делаю своё дело. Вдруг смотрю, зайчик из-за кустика появляется и ко мне вроде скачет. А я же раздетый, но у меня в руках автомат. Смотрю и думаю, что же с ним делать? Зайчика вроде хочется, но стрелять нельзя. А он меня вроде не видит, приближается. Я потихоньку автомат поднял, затвор передёргиваю, достаю затвор, опыт у меня уже есть. А он меня не почувствовал, так приподнимаюсь, даже штаны не поднял, и в него. В зайца я не попал, но только бросил, и сразу подумал – ё-мое, как же я теперь буду затвор искать? И второй раз чуть не сел... Ну, оделся и смотрю в том направлении, куда бросил. Ползаю, снег разгребаю, а сам думаю – что же мне будет за автомат? Уже мысли такие, ну хорошо, автомат я так сложу, что он будет выглядеть как целый. Или, может, начальник боепитания как-то по-тихому спишет его. И вот я лазил-лазил, и всё-таки нашел.

- А по немцам пришлось стрелять?

Редко, но приходилось. Вот, например, такой случай.

Заместителем командира полка у нас был Коваленко, боевой такой мужик, крутой. Примерно такого же склада как Городовиков – невысокий крепыш. С этим Коваленко я не раз бывал в головном отряде, даже в засаду как-то вместе попали.

Мы шли в головном отряде: Коваленко, я с радистами, наш командир взвода и человек пятнадцать автоматчиков. И разведчик, который ночью этот район обследовал. Он у дороги сделал засечку – веточку обломил, мол, отсюда совсем недалеко до немецкого опорного пункта. В общем, идём, и разведчик предупредил Коваленко: «До немцев уже недалеко!» Все остановились, а дорога просёлочная, узенькая, и впереди, метрах в ста, такой кустарник. И вдруг из этого кустарника как дали по нам из автоматов… Я впервые видел, что когда в упор стреляют, листочки отлетают и выхлоп со ствола… Ну, мы все сразу попадали, кто на левую сторону, кто на правую, и получилось так, что Витя Петерсон, когда упал, упаковка питания его по голове шлёпнула, и осталась на дороге. Втроём отползли, и я начал стрелять по этим кустам из автомата. Серёжка Воронцов из карабина раз-раз, а не может затвор выдернуть. Засорился. Я потом его обругал: «Что ж ты подлюка вовремя не чистишь?» Да и Витя тоже самое, ни одного выстрела не сделал. Но автоматчики стреляли, потом в кустарнике кровь увидели. В итоге немцы ушли, а мы их и не преследовали. И вот нам тут команда, посыльный кричит: «Радисты, перелазьте на эту сторону!» Говорю Вите: «Я тебя прикрою, а ты перебежкой на ту сторону и хватай упаковку». Ну, начал стрелять я, и другие, и он благополучно туда перебежал.

На той стороне выкопали глубокий окоп. Там легко копается, потому что почва песчаная. Лопатка идёт как по маслу. Отрыли хороший окоп, в нём соорудили хорошую нишу, в неё упаковку питания поставили и на неё приёмопередатчик. Вечером говорю ребятам: «Вы отдыхайте, а я поработаю». А кругом такой густой мох, что мы как на подушке. Вдруг в полночь страшный обстрел, и прямо по этому месту. Такой сабантуй нам устроили…

Я вот как сидел в плащ-палатке, и трубка у меня к уху – слушаю. А трубка как телефонная и клапан, слушаешь на приёмнике, нажимаешь – передаёшь. Симплексная связь. И получалось так, что я с трубкой сижу, от близких разрывов обваливается наш окоп, и всё это оказалось под песком. Повезло, что я сидел под плащ-палаткой, и передатчик тоже под ней, короче говоря, всё обвалилось и завалило песком, даже шевелиться почти не могу. Для Коваленко тоже окоп выкопали, и у него тоже всё обвалилось, сомкнулось.

Тут меня вызывает штаб полка. Я ответил, и слышу командир полка: «У аппарата Гуров, - это код Костенича, - дайте мне Коваленко!» Отвечаю: «Вас понял!» Кричу: «Коваленко к аппарату! Командир полка вызывает!» А он так грубовато отвечает, мол, чего он там хочет? Я передаю: «Коваленко подойти к аппарату не может, что ему передать?» Короче говоря – «Доложите обстановку!» Ну, Коваленко мне что-то говорит, я докладываю. Потом всё стихло, но немцы не атакуют.

Да, а вначале у Коваленко была телефонная связь с эскадронами, но только начался сабантуй, она оборвалась. Он посылает по линии телефониста, связи нет. Посылает посыльного – связи нет. Через какое-то время из эскадрона прибыл посыльный, доложил, что эскадроны ведут бой. И докладывает – там на линии двое убитых. Они линию восстанавливали и погибли…

А я утром вышел, тишина… Решил отойти чуть назад, набрать немного черники. Это уже август начался. Прошёл метров тридцать назад, а там миномётная батарея остановилась. Смотрю, её здорово разбили, там обрушено, там, там кровь, там полплиты торчит из-под песка… А черника чуть дальше росла. Подошёл туда, смотрю четыре немца убитых лежат… Они по оврагу вышли сюда в стык двух полков, но видимо сами попали под этот обстрел. Испортила мне эта картина настроение, сразу расхотелось черники…

А эту плащ-палатку, которой в том окопе укрывался, я несколько лет назад сдал в музей Жукова при нашем Доме офицеров. Она хоть и пробитая, но я с ней всё время на рыбалку ездил. А когда музей создавали, меня упросили сдать её – «мы её на самое почетное место повесим!» А это ж такая память, я ведь с ней до самой Эльбы прошёл. Ну, ладно, думаю, на доброе дело не жалко. Подарил её и ещё удостоверение. Потом как-то зашёл, смотрю, где ж моя родная висит? Смотрел-смотрел, не вижу. Наконец, нашёл - её полностью сложили и под телефон положили… Я возмутился: «Так вот вы какое место нашли для моей плащ-палатки? Всё, тогда я её забираю и отдам в школу!» До сих пор насчет неё договориться не можем. У них бардак такой, ничего не описано, опись не составлена.

- В совете ветеранов меня предупредили, что вы активист ветеранского движения.

Ой, сколько я этим делом занимался… Меня же избрали председателем краевого совета ветеранов нашего корпуса. Собственно я его и организовал. Очень большую работу проводил, но недавно сдал все документы по нему в краевой архив. У меня потом был список адресов на полторы тысячи человек, правда, из разных дивизий. Но в основном, наша 32-я. Из тех полторы тысячи однополчан, что я нашёл адреса, очень много тех, кто с Северного Кавказа. Но сейчас уже, конечно, мало кто остался, всего 19 человек… В городе, из того эшелона, что на фронт ехал, я один остался…

У нас тут в Краснодаре была подшефная школа – 5-я. В ней создали музей нашего 3-го Корпуса. А музей 5-го Кубанского Корпуса в 80-й школе, что на Тургенева. А 4-го Корпуса – в Елизаветинской. А в Волгограде в технологическом колледже тоже музей нашего корпуса создали. Есть там такая замечательная женщина, эх, выскочила сейчас фамилия, она занималась этим музеем. На 60-летие Победы я там встретился с сыном Рокоссовского. Ведь его отец создавал наш корпус, тогда еще 5-й Кавалерийский, и был первым командиром.

У нас инженером полка был Михаил Кравченко, так он решил воспоминания написать. Стал собирать подробности у однополчан, и просил адреса у меня. А я столько писем писал, что попросил ребят на работе сделать мне штампик с моим адресом. Чтобы не писать, ставил его. И когда уже по несколько писем обменялись, я заказал товарищу такой же штампик с его адресом. Бандеролькой отправил ему, и Кравченко пишет: «Жена и внуки уже знали, что есть такой Пешков. Тут почтальон приносит бандероль из Краснодара. Открываем, а там штамп. А я ведь только думал тебе написать, попросить, чтобы и мне такой сделать…» До конца его дней переписывались. Потом его жена стала писать, обменялись несколькими письмами. Потом написала, что переезжает к сыну в Москву, работнику милиции. Но как переехала, связь оборвалась.

А переписка у меня была огромная. Как праздники, столько писем приносили, что в ящик не помещались. Я же сам в праздники всех поздравлял, большинство отвечает. Пишу по этим группам, с Кравченко, с Давидом Добрушиным, с командиром дивизии, оба в Волгограде жили. Из Волгограда я переписывался с Лебедевым и с Эстерманом. Володя Эстерман был председателем совета, а Лебедев секретарь. Когда Эстерман ушёл из жизни, Алёшка подхватил знамя. Когда я в последний раз туда ездил, собрались ещё несколько человек. А сейчас уже всё, в общем, переписка затухла… Вот у меня сейчас лежит письмо из Белоруссии, из Вертилишек, я написал, поздравил с праздником, а ответа нет…

- А можете выделить, какой был самый тяжёлый рейд? Удачный или наоборот, неудачный.

Да как сказать… Я же воевал в промежуток с конца января 44-го. А до этого, сколько всяких рейдов провели? Вот в этой книге Добрушина «От Волги до Эльбы» там описываются бои от самой границы. Но если брать за то время, что при мне, то, пожалуй, самый запоминающийся был в районе Алленштайна. Да, этот рейд получился выдающийся.

Представь себе, совершили марш-бросок на 90 километров за сутки и сходу ворвались в город. Удивительно, что у немцев почему-то связь не сработала, и они в городе сопротивление сразу не оказали. Только потом уже начался бой. Город удержали, всё нормально. И тут на вокзал пошли эшелоны, один за другим. Командир 86-го полка Есенов запрашивает начальство: «Что делать? Эшелоны идут!» Ему говорят: «Мобилизуй железнодорожников-немцев и принимай! Растолкай по запасным путям!» Так в итоге больше двадцати эшелонов приняли. И с танками, и с вооружением, и с продуктами, т.е. они даже не поняли, что мы захватили город. Но знаешь, что дальше получилось?

За то, как он немецкие эшелоны принимал, его представили на Героя. Но у нас потом такое рассказывали. Якобы когда Сталину дали списки на подпись, как раз в это время к нему Мехлис зашёл. Начальник политуправления Красной Армии. Этот Мехлис знал его очень давно, и даже обращался к нему не по имени отчеству, а Коба. Говорит ему: «Коба, ты что подписываешь?! Ты посмотри фамилии! Есенов – это же Чечня!», или что-то в этом роде. Ну, и героя ему так и не присвоили. И прошло сколько лет, потом по инициативе совета ветеранов корпуса подняли как-то материал, и ему всё-таки присвоили звание Героя. (За бои в Восточной Пруссии командир 86-го кавалерийского полка гвардии майор Есенов Касполат Мусаевич 1907 г.р. был награжден орденом «Красного Знамени» - прим.ред.)

Наградной лист на Есенова К.М.

И почти такая же история с командиром 4-го эскадрона Зайковым, которого мы так долго искали. У него, кстати, в эскадроне воевало много бывших штрафников. Когда пополнение приходило, ребята же интересуются, как, что, кто командир? И откровенно говорили, что лучше всего в 4-м эскадроне. Потому что Иван Григорьевич берёг людей! Так по-глупому, как наш командир взвода, не посылал на верную смерть. Он такого не допускал, поэтому его очень уважали. А на Героя его представляли за Березину. Кстати говоря, мы её трижды форсировали. Получилось так.

Разведчики там сходили, разведали, вернулись, рассказали, и он посылает взвод на тот берег. Потом сам тоже переправляется и весь полк. В итоге плацдарм удержали, и на Героя подали на командира 1-го взвода и на него. Но ему только орден «Ленина» вручили. Как-то там реляцию подготовили, что видно командир дивизии отсёк геройство, только на орден. То ли материал подправили. А мы когда его нашли, стали приятельствовать по-соседски. Оказалось, что до этого он у нас был председателем краевого совета любителей охоты и рыболовства, и всё сокрушался: «Эх, как жаль, что вы меня раньше не нашли! Мы бы такие встречи устраивали на базах…» Так он мне рассказывал, что всё это произошло из-за того, что у него случилась крупная ссора с командиром дивизии. На одном из совещаний в штабе дивизии, Калюжный раздаёт всем указания. В том числе ставит боевую задачу и ему. – «А я, - говорит, - посмотрел, сразу прикинул, что это не совсем правильно. Лучше будет по-другому сделать». И он сказал комдиву, мол, целесообразнее так и так. Тот на него: «Ты что, умнее генерала, да?! А что, я тебе рожу ещё не бил?» - «А я, - говорит, - так потянулся к кобуре», он, вообще, мужик горячий. Не выхватил, ничего, вроде как ремень поправил. Этот в крик: «Ах ты, скотина! Ты ещё в генерала стрелять думаешь?! Да я тебя сгною! Так капитаном и подохнешь!» И действительно, он как в капитанах был, так и оставался. Вскоре после войны он демобилизовался по ранению, но из-за этого конфликта Героя так и не получил.

Наградной лист на Зайкова И.Г.

- А у вас самого какие награды?

У меня медали «За отвагу» и «За боевые заслуги». Хотя после Белорусской операции должны были орден вручить. Но получилось так.

Когда нас отвели на отдых, там устроили палаточный городок, пополнение получали, подготовка к будущему наступлению. И тут командир взвода увидел меня, позвал: «Давай с радистами ко мне! Я буду в тенёчке под деревом». Ну, я ребят взял, пришли, он говорит: «Садитесь!» Сели возле него, и он говорит, дословно: «Командир полка приказал представить вас к орденам. Я спросил, к каким? Он говорит, а ты их спроси. Какие назовут, к таким и представляй. Они заслужили самые высокие награды!» Потому что за всю операцию мы не допустили даже самой мелкой помарки, всегда обеспечивали бесперебойную связь. А знаешь, чем Белорусская операция характерна? Тем, что благодаря радиосвязи, были настолько согласованные действия между разными частями, что получилось как должно быть в идеале. Ведь как в армии говорят, связь – это нерв армии. Поэтому благодаря такой связи у нас получились успешные бои и малые потери.

А я хоть и начальник, но по возрасту младше подчинённых. У меня Серёжа Баранцев лет на пять постарше. Его фактически с диплома выдернули из института. Вот Витя Петерсон всего на год старше. И Серёжа сидит и говорит: «Вот орден «Отечественной войны» красивый очень». А Витя говорит: «А чем хуже орден «Славы»? Как звучит – орден «Славы». А я сижу так, молчу. И думаю, командир взвода, куда только не втыкал меня, и тут вдруг якобы приходит от командира полка с таким поручением – какие назовут, такие и пиши… Тем более у командира полка наш взводный не пользовался авторитетом. Хотя оба белорусы. Чем-то он ему не нравился… Так сижу и говорю: «Ребята, а мы что, на базаре? У нас есть командир, - хотел подчеркнуть, что командир может представить своих подчинённых на своё усмотрение, - он и решит…» И словно итог подвёл: «Товарищ старший лейтенант, вам виднее», в таком духе.

Вскоре меня вызывают в штаб дивизии на сборы. Из полков поехали начальники радиостанций и старшие телеграфисты. Несколько дней пробыли там, и слышу, меня кричат из-за деревьев, зовут. Ну, я отозвался, смотрю, бежит Витя. А он плотный такой, только ростом пониже, и бежит, как шарик катится. Схватил меня, рот до ушей: «Женя, поздравляю!!!», и кружит-кружит меня. Говорю ему: «Чёрт, да ты отпусти меня!» Когда отпустил спрашиваю: «С чем хоть поздравляешь?» Он тухнет моментально, совсем другое выражение лица… Протягивает руку: «Поздравляю с медалью «За боевые заслуги». Спрашиваю: «И чего ты так расстроился? То веселый был, а тут… Я же слышал, что нас ещё во время боёв представляли к наградам». – «Нет, это вместо орденов…» Так оно и оказалось. А через несколько дней, когда я уже вернулся в полк, должны были сниматься, куда-то нас перебрасывали. Объявили наши фамилии, что вызывают в штаб на торжественное вручение наград. Витя сразу сказал: «А я не пойду! Нахрен мне эта медалька вместо ордена…» Серёга тоже: «Да, не пойдём и всё!» Я их поддержал: «Ну, раз вы не идёте, то и я не пойду!» И мы не пошли.

Тут к командиру взвода прибегает посыльный: «Там Коваленко бушует! Почему не явились на награждение?» А я же рассказывал, как мы с Коваленко сидели засыпанные в Августовских лесах, и командир полка вызывает, доложить что там, а он присыпан, и я засыпан, с трубкой сижу. В общем, Коваленко хорошо знал и меня и радистов, потому что мы с ним не раз ходили в головном отряде. И когда мы пришли, подходим, я вижу, он отчитывает кого-то. Он же требовательный был, крутой дюже, и тут мы подходим, я доложил: «Товарищ майор…» Он тут вроде даже улыбнулся, ничего не сказал, только махнул, становитесь в строй. Ну, мы встали, он вручил нам медали.

Наградной лист на Пешкова Е.С.

А где-то в 50-м году, я оказался в командировке в Ростове. На перроне стоим возле 7-го вагона, он обычно тогда был воинский. Стоим, разговариваем. Смотрю, издалека увидел, идёт такой плотненький подполковник, с портфелем, а сзади идут два здоровых мужика с автоматами. Вот как в дом к нам зашли два жандарма, только что эти без блях и автоматы наши. Подходят ближе, смотрю, это ж вроде наш Коваленко! Они сразу зашли в наш вагон, а потом один из этих вышел, закурил. Я к нему подхожу: «А как фамилия подполковника? Не Коваленко случаем?» - «Да, Коваленко». Тогда я попросил его: «Как поедем, скажи ему, что в этом же вагоне едет его однополчанин – начальник радиостанции».

Ну, вышел я к окошку, и стою в проходе. Смотрю, там вышел этот солдат: «Вас подполковник вызывает!» Захожу: «Товарищ подполковник, гвардии старший сержант Пешков!» Он поднимается, обнял меня: «Садись!» Ну, сели, а он так смотрит на мои колодочки, там «За отвагу», «За боевые заслуги», «За взятие Кенигсберга», «За победу над Германией». И он так это посмотрел: «Ты на меня не обижаешься?» - «Товарищ подполковник, а почему я должен обижаться?», но дальше разговор на эту тему не пошёл… Я ему рассказал, как получилось, что оказался в авиации. Оказывается, наш корпус с Украины перевели в Ставрополь, но в нём ещё при мне из трёх дивизий осталась всего одна. А из Ставрополя их отправили в Майкоп. Ну, поговорили мы с ним, долго всё вспоминали, где, кто, что, но почему-то так получилось, что в итоге мы даже не обменялись адресами. Но я его потом нашёл. Он в Конотопе жил. Завязалась переписка, он такие мне письма писал: «Я ж тебя помню…» Даже с командиром полка меня сравнил, хотя он, безусловно, геройский человек. Даже Добрушин назвал его в своей книге Героем Советского Союза, хотя героя ему не присвоили.

Коваленко Трофим Михайлович

Так вот он мне писал: «Комполка безусловно геройский человек, но когда назревала серьёзная обстановка, по его лицу можно было видеть, что сейчас серьёзное дело предстоит… Даже нос у него заострялся, лицо становилось напряжённое, но команды отдавал самым спокойным способом. Без криков, без ругани. И помню радиста Пешкова, который сидит за ключом в радиотачанке, и работает спокойно, словно в радиоклассе. Как будто снаряды не рвутся кругом…» Так что он запомнил меня, ни с кем не перепутал. Мы с ним переписывались до конца его жизни.

- Я наслышан про такое. Мне многие ветераны признавались, что кому-то достойным награды придерживали, а штабным, например, или политработникам незаслуженно давали.

Согласен, было такое дело. Вот, например, у нашего замполита было семь орденов. Представляешь? Четыре «Красных Знамени», два «Отечественной войны» и «Красная Звезда». Но скажу тебе, только не для записи…

- Ну, скажите как есть, а мы потом подправим.

А нужно это? Этих людей давно нет, так что не стоит ворошить прошлое.

- А вообще, какое отношение было к политработникам? Спрашиваю, потому что многие ветераны не очень лестно о них отзываются.

Ну как сказать… Вот эта книга Давида Добрушина «От Волги до Эльбы», вообще, построена так, будто войну выиграли замполиты. Он же сам был начальником полиотдела. Ну, конечно, выступали, воодушевляли, но они ведь тоже люди. Я вот хорошо помню момент, когда немцы нас перед Гродно окружили и крепко прижали, так секретарь комсомольского бюро полка и парторг вдвоём драпанули. Наперегонки побежали… Всякое случалось. Я, кстати, после войны этого комсорга разыскал, так ты знаешь, что он мне написал? - «Признаюсь честно. Я забухал так, что у меня в семье неурядицы», всё такое…

Или вот Манов, например. Заслуженный человек, много наград, почётный гражданин города Лиды. Но когда выбирали председателя совета корпуса, случилась такая история. Я - председатель совета по краю, у меня два заместителя, секретарь, казначей, и три человека ревизионная комиссия. Я же всегда вёл протоколы всех собраний, сейчас они все в музее. 172 архивных дела заведено. И когда его избрали председателем, он даёт команду – «избранные в совет собраться на сцене!» И собрание вроде как окончено, все расходятся. Он говорит: «Надо бы распределить обязанности». Я ему говорю: «Фёдор Иванович, как же так? Совет мы вроде избрали, а ревизионную комиссию нет». – «Какую ещё ревизионную комиссию?» - «Ну как, люди взносы платят, кто-то же должен проверять». Он так шаг вперёд делает и чуть ли не рычит: «Я – Манов! Что ещё надо?!» На что я ему ответил: «Ну и что, что Манов? Устав-то надо соблюдать».

- С особистами сталкивались?

Приходилось. Когда были в запасном полку, мы ж все с оккупированных территорий, поэтому всех нас они держали под колпаком. И вот когда стало ясно, что через несколько дней поедем на фронт, ребята разными путями сообщали домой, что скоро уезжаем. А к нам туда иногда приезжали родители. Ко мне, например, мама приезжала. Приедет, что-нибудь привезёт. Ну, и я тоже написал домой. Телефонов-то не было. Написал. И меня ночью вызывает… Они же в основном по ночам вызывали. Или к себе, или к командиру. Начал он меня трамбовать, враги кругом, среди ваших однополчан могут оказаться люди, которые помогали немцам и прочее. Мол, помогайте выявлять, информируйте и всё такое. И закончилось чем? Вот так поговорили-поговорили и я говорю – «ну если я какого врага обнаружу, то я его сам задушу!» В таком духе. Так что не получилось из меня сексота. Я, кстати, очень долгое время не знал, что сексот это – секретный сотрудник. А мы таких в школе ненавидели страшно. Потом ещё эпизод был.

Когда я только на фронт попал, то меня избрали секретарём комсомольской организации взвода связи. Потом избрали в полковое бюро и когда мы оказались в Восточной Пруссии, там состоялось заседание дивизионного актива. Пригласили всех секретарей комсомольских организаций, членов бюро полка, и на этом заседании у начальника политотдела прозвучала такая фраза – «прибывает пополнение с оккупированных территорий, и нам необходимо повышать бдительность. Потому что среди пополнения могут оказаться немецкие шпионы, полицаи и прочие пособники…» И помню, что я себя тогда почувствовал ущемлённым до предела… Даже захотелось его спросить – а вы защитили народ, чтобы он не оказался в оккупации? Вы же не обеспечили! Так почему же ставить в вину, что был в оккупации?!

И в каждом полку был такой человек. Вот у меня в совете был такой Машинский Виталий Иванович. Он как раз служил особистом в истребительно-противотанковом дивизионе. Как-то раз у меня с ним возник конфликт, он кому-то чего-то нагрубил. А у меня заместителем был Арташес Нагапетович Делакян – прекрасный человек, который воевал командиром сапёрного взвода в этом же дивизионе. И я его как-то спрашиваю: «Вот же, наверное, шкуру драл с солдат», ну, раз он так грубо себе позволяет разговаривать. Он говорит: «Да ну…» Потом призадумался и рассказывает: «Однажды нам приказали подорвать мост. Подложили взрывчатку, но что-то не сработало. Бегу под обстрелом туда, а немцы бьют вовсю, а он бежит за мной с пистолетом… И вот я так и не понял. То ли он боялся что не выполню приказ, то ли что, но бежал за мной с пистолетом… А для чего пистолет? От немцев отстреливаться или это, я не знаю…»

- А с заградрядами не сталкивались?

Никогда. А когда им за нами ходить? Мы же по сути всегда в рейдах, в обороне как таковой не стояли. Всё больше по тылам… Нет, у нас такого не было. Зато у нас был прекрасный трубач, о нём даже Добрушин пишет. Тоже здесь в Краснодаре жил, только в прошлом году ушёл из жизни. И сигналы часто такие – красивые. Самая красивая мелодия – «всадники быстро седлайте коней!» (напевает: та-та-та-та-та-та-та…) Но она же и самая противная (смеётся). Не выспался, ничего, и вдруг посреди ночи - «Всадники быстро седлайте коней!» Или же та-та-та-та-та-та-та… – «командиров подразделений к командиру полка!» Или та-та-та-та-та-та-та… – «галопом», значит.

- Вы знаете, что хочу спросить? Некоторые ветераны рассказывают, что на фронте столько всего насмотрелись, что сердцем огрубели и ничего уже не трогало. Но говорят, не было сил смотреть на страдания раненых лошадей…

Ох, это лучше и не вспоминать… Одна картина мне настолько запомнилась, на всю жизнь. Обычно ведь как? Вот впереди полк прошёл, там же перестановки, сменяют позиции, и мы за ним идём, а вдоль дороги, на обочине лежат раненые лошади. Ну, бывало, что там, там, лежат убитые лошади. А тут сразу много раненых лошадей. И одна бедная лежит, голову подняла, и прямо как плачет, стонет… Кто-то подошёл и дострелил… А что сделаешь, у неё же ноги перебиты.

А как-то в лесу где-то оказались, и вдруг налетели мессера. Отбомбили, прострочили, и улетели. И лошади начальника связи перебило ногу. Чуть ниже колена, она считай, на коже висела. Стоит бедная… А у него коноводом был Вася, и он сообщил начальнику связи, что его коня ранило. Он пришёл, посмотрел так, ну, что делать… Говорит: «Вася, пристрели, чтоб не мучился!» Вася достаёт трофейный «парабеллум», стал так, тот подсказывает: «Целься в звездочку!» У него на лбу такое белое пятнышко. Он постоял, потом пистолет опустил: «Не могу…» А у нас был такой Костерин, как он себя называл – «мужик вятскай, мужик хватскай», но натуральный разъебай. Вечно слюни текут, в общем, не солдат, а пугало какое-то. Я даже не знаю, где он числился, наверное, в телефонном взводе. Он кузнецу постоянно помогал, или повару там воду таскает, дрова колет. И вот Вася кричит: «Костерин!» Позвали его: «Из карабина его пристрели!» Ну, и начальник связи тут же. Костерин с карабином подошёл, присел, целится, а лошадь стоит так спокойно, не двигается, только слёзы текут… Ну, он прицелился и застрелил…

А я не рассказывал, как мы воду из колодца брали? Тогда слушай. Тоже такой интересный момент про лошадей. 7-го ноября мы подошли к городку Гольдап, это и железнодорожный узел, и шоссейные дороги проходят. А к востоку от него стоит село – Дубининген. Большое село, с костёлом. В нём, кстати, для нас устроили концерт. Приехали какие-то артисты, стали выступать. А солдаты ведь такие же молодые как я, полезли, и добрались до органа. Начали из него трубки вытаскивать. Там дунет – одним голосом, в другом месте что-то запищит, дурачились, в общем. Их потом, конечно, за это отругали. А в это время под крышей костёла сидел немецкий радист, как потом выяснилось, его специально оставили. И когда мы пошли на Гольдап, только из деревни вышли, а тут наш танковый полк подошёл. У нас штаб, подразделения растянулись по дороге, тут команда – «Принять вправо!» Все отодвинулись и танковый полк вышел. И только он прошёл полкилометра, как начали рваться снаряды. Причём, крупнокалиберные. Там, там, там… Ну, колонна начала рассеиваться по полю. Но сразу догадались, в чём дело, кинулись искать и вытащили этого корректировщика. Вот как раз там у нас провалились лошади. Но я про другое хочу рассказать.

Когда решили напоить лошадей, то упустили железное ведро в колодец. А железное ведро у нас на вес золота. Потому что у нас брезентовые торбы, но их осколками пробивает или пулями. И вот этот самый Костерин пошёл воды набрать, и у него ведро оторвалось. Ну, давай его доставать. Нашли кошку, приспособили её. И вот он дёргал-дёргал, вроде зацепит, потянет, но обрывается. А колодец неглубокий, метра четыре всего, и видно, что ближе к воде такой выступ, как площадка. На него даже можно встать. Костерин говорит ребятам: «Давайте я туда спущусь, а вы меня потом вытяните». Ну, опустили его, и вдруг он оттуда кричит: «Немцы! Здесь немцы! Тащите меня скорее!» Что такое? Оказывается он зачерпнул и вытащил труп немца, ну и перепугался, конечно… В конце концов, этот труп вытащили, и Костерина вытянули, а ведра-то нет. На него опять: «Упустил ведро, вот и лезь опять!» - «Нет, не полезу!» Ну, что делать, пришлось ему снова лезть. Опять орёт – второго немца вытащили… А когда ещё первого вытащили, некоторым стало не по себе. Сразу побежали на кухню, перевернули ту воду, которую уже натаскали. Но перед этим заметили такую вещь – лошади не пьют! День не пьют, второй. Еды полно в сарае: сено там, брюква, но воду возьмут в рот и сразу выливают. Причём, все так. Губы пополоскали и сразу выплевывают. Ну, стали думать, надо ж поить лошадей. А где-то у последнего дома, метров за триста, там тоже корыто и эскадрон стоял. Ветинструктор предложил: «Давай туда лошадей отведём!», и вместе с коноводом командира взвода, был такой у нас Глушков Петя, они повели лошадей туда. И смотрим, лошади увидели воду, и как рванули… Ребята их не удержали, и они туда галопом понеслись. Подбегают туда, этих лошадей расталкивают и к корыту воду пить… Вот такая история.

- А кто этих немцев в колодец побросал?

А чёрт его знает. Может и свои, чтобы воду отравить. Потому что мы когда пришли, чуть-чуть снежок припорошил, и в поле видно там немецкий труп лежит, там, сям… Там же впереди нас прошла пехота, но потом мы его брали. Немцы здорово насели, даже их бронепоезд подошёл, в общем, была такая заваруха. И то ли они в колодце спрятались и их пехота обнаружила. А может, и пленных туда побросали, не знаю.

- Я как раз хотел спросить об отношении к пленным.

Когда ещё только подходили к Восточной Пруссии, политотдел уже вовсю работал, на всех собраниях объясняли – «Не допускать никаких эксцессов с населением! Мирных жителей не трогать! Чтобы ни насилия, ни поджогов!» Но всё равно случалось.

Вот, помню, попалось нам как-то село, выскочило сейчас название. Там наши уже вышли на его окраину, и вдруг подъезжает начальник артиллерии дивизии. Меня увидел: «С кем связь?» - «Держу связь с полками, с дивизией и вплоть до корпуса!» - «А с эскадронами?» - «Нет, связи с эскадронами не имею!» В общем, он дал команду – «Не входить в село!», и эскадроны залегли. По этой деревушке артиллерия стала бить. То ли пошли наступать без огневой поддержки, то ли он пьяный был, чёрт его знает. Ну, короче говоря, там такое устроили, что там пожар начался, там. А деревушка-то небольшая, всего одна улица. Потом нам по этой улице идти, а там горит так, что кони шарахаются. Вот, спрашивается, нахрена надо было это делать? Я не понимаю. Хотя и ненависть к немцам тоже была. Я же знал, что творилось в Ростове, какие они зверства творили. Когда под Ленинград нас перебрасывали, такой слух прошёл – нас перебрасывают, чтобы отрезать немцев от Ленинграда, чтобы взять в плен те части, которые беспощадно обстреливали город. И что пленных брать не будем! Вот такой разговор ходил.

Хотя я уже понимал, что мы воюем не с народом, а с фашистами. Фашисты, понятно, это изверги. Но ведь и мы с сестрой, по сути, жизнью обязаны тому немцу, что у нас жил. Когда посылка пришла, я видел его слёзы. Как он говорил: «Я мастер высокого класса, ну зачем мне эта война?» Фотокарточку показывает, там жена красивая с детишками. В Берлине живёт, причем на Унтерденлинден, в центре считай. Видимо, действительно, классный специалист, пусть и младший офицер. И поступал по-человечески. Поэтому на фронте, где бы пленных ни увидел, ведут там или стоят, так я всегда ходил посмотреть, может, среди них этот Ганс… Нигде, конечно, его не встретил, но всё-таки надеюсь, что он остался жив. Но я ведь двоих даже лично привел в плен. Это уже перед самой Победой случилось.

Схема боевого пути 3-го Гв. Кавкорпуса

Мы ведь еще 3-го или 4-го мая встретились с американцами на Эльбе. Линии фронта уже не было, только отдельные группы немцев прорывались на запад. На тыловиков нападали, как-то даже на штаб напали. А когда мы к этому Виттенбергу двигались, то я увидел, что в лесу стояла полуразбитая грузовая машина. В кузове у неё разбитые ящики, там инструмент, болты, гвозди и всё такое, что может пригодиться нам для ремонта. И в один день я сел на велосипед и поехал. Вот же дурень! Хотя бы взял кого-то с собой. А то один на велосипеде…

Приехал, набрал себе чего-то, и уже на обратном пути слышу стрельба в лесу. Тут наши солдаты выехали, двое, потом третий. Увидели меня: «Ты чего тут один?» - «Да вот, набирал!» Ну, они сели и поскакали. Я следом иду. А они мне рассказали, что там в сторожке пряталась группа немцев, они их распугали, и немцы убежали.

Выхожу из леса на дорогу, а по ней идут гражданские. Тащат на велосипедах вещи, прямо обвешены сумками, узлами. Несколько человек: женщина и дети, двое или трое. И когда я вышел на дорогу, меня обогнала группка женщин, человек пять. А идём как раз в сторону, где стреляли. Там лес, а ближе к дороге кустарник, и в нём мелькнул мужик с белой повязкой. Значит, капитулировавший гражданский. А я смотрю, мужик крадётся и с ним два солдата, но без оружия. Ну, я кричу – «Хенде хох!», и сразу очередь дал над головами. Они вроде убегать кинулись, тогда я прицельно рядом с ними, потому что мелькнула мысль – живыми взять! В итоге они вернулись. Подошли ко мне, я их заставил тащить велосипеды этих женщин, чтобы руки были заняты. Я же один не могу их связать. И этого с повязкой тоже. Ну, прикатили, и я этих двоих веду в штаб. Привожу: «Кому немцев сдать?» А мне отвечают: «Да лучше под жопу коленом им дай…» Они уже нахрен никому не нужны. Или ещё такой случай.

Как-то из лесу выходим, причём, это не головной отряд, и то ли немцы не знали, то ли наши пропустили, но только выходим из лесу, а там дальше по дороге на белых лошадях едет оркестр. А у нас полковой оркестр как раз ездил на белых лошадях. Посмотрели, а это немцы… Со взвода разведки это увидели, пришпорили и давай туда. Окружили, все трубы отобрали, лошадей себе тоже забрали. В запас. Но самих музыкантов не трогали.

- А власовцев не встречали?

Точно, вот это был случай… В районе польского города Августов есть канал, и немцы что-то там немного затопили. Поэтому наш полк в город не заходил, а 121-й вышел на окраину. Мы прошли по шоссе, должны были дальше двигаться и остановились. И вот я не помню уже точно, меня послал мой командир взвода, то ли к командиру полка на передок, с радистом. Ну, прошли мы, не до эскадронов, но вижу пехота. Подошёл командир роты, мол, связь с кем? Спрашиваю: «А вас сколько человек?» - «Со мной шестнадцать». Представляешь, шестнадцать человек от роты осталось…. Но это уже последние дни боев, потери большие, а пополнения не получали. И вот тут немцы начали наступать. Да, а по дороге, где шли, стояла батарея 76-мм орудий. Как они там оказались? Потому что я смотрю, там воронка глубокая, там глубокая. По обе стороны дороги – болота, и не съедешь с неё, вода кругом, болота и мелкий лесок. Прошли мы за деревца, там сухое место, где и встретились с этими пехотинцами. И когда немцы начали напирать, а дорога идёт вот так, поднимается, и там на высотке появляется немецкая самоходка. Только она там появилась, начала спускаться, и наши сразу подбили её. А за самоходкой пехота идёт.

Ну, мне было сказано возвращаться. Пошли назад, и тут к тому месту, где стояла батарея, подошли две «катюши». Они как дали, и отрезали наступающих немцев. Короче говоря, там взяли около четырёхсот пленных. Почти все – власовцы… Одеты нормально, у каждого фляжка с водкой, у кого недопитая, у кого полная. Их разоружили и погнали в тыл. И вот с этого момента я помню что? У нас был взвод химиков, он по сути потери не нёс. То где-то что-то охраняют, в общем, как бы свободны всегда. И им приказали сопровождать колонну пленных. Они сразу предупредили: «Шаг влево-вправо, стреляем без предупреждения!», и погнали их. И мне рассказывали, что когда довели до нашего обоза, а у нас был такой ездовой Поталов – ездовый на боевой бричке. Участник Гражданской войны, будёновец. Здоровый такой донской казак, ух какой крепкий. Чем он у нас отличался, что всегда ходил без погон. Сколько его ни заставляли, он всегда отвечал так: «Хоть расстреляйте, но погоны я никогда не надену! Я рубил эти погоны в Гражданскую, а теперь мне их надевать?!» И когда их привели, этот Поталов выхватывает клинок и врубается в эту колонну. Узнал, что это власовцы, и давай их рубить… Те, конечно стали от него разбегаться, а химики начали по ним стрелять. Поднялась паника, в общем, рассказывали, что до штаба дивизии довели всего с десяток человек… Не знаю насколько это верно, но я лично слышал, как Поталов рассказывал: «Я этих власовцев рубил…» Мы думали, что Поталова судить будут, но как-то замяли это дело. Потом его пересадили на пулемётную тачанку в эскадроне, и он там как-то отличился в бою. (На сайте http://podvignaroda.ru есть наградной лист, по которому ездовой пулеметной тачанки 1-го эскадрона 65-го кавполка 32-й Гвардейской дивизии рядовой Поталов Самсон Тимофеевич 1897 г.р. был награжден медалью «За отвагу»).

- А слышали про то, что у немцев был целый казачий корпус?

Уже в Западной Белоруссии во время наступления вошли в какое-то село, а там рассказывают, что казаки натворили делов. Мол, безобразничали. А мы же в кубанках ходили, да и просто на конях, значит – казаки. Но больше я ничего такого не слышал. Только знаю, что шутники разные были.

Когда на Неман вышли, а это же Западная Белоруссия, и там местное население интересовалось, что там, как в Советской Союзе, колхозы там и прочее. Так кто-то из наших кинул такую шутку – мол, колхозы за нами идут. Мы на лошадях, а колхозы на быках едут. Так некоторые местные ходили на высокий берег, смотрели, не едут ли ещё? (смеётся). Такая хохма была.

- Евгений Степанович, хочу вам задать один из основных вопросов нашего проекта – как вы считаете, могли мы победить с меньшими потерями? Знаете, как сейчас говорят, мол, завалили немцев трупами.

Считаю, что так говорят те, кому это выгодно. А я хоть и бывший фронтовик, но не могу так глобально судить. Во-первых, бывает так, что далеко оторвались от дивизии, а раз далеко, то я в тачанке. Я даже не вижу, что, где. Вот порой на встречах начинают: «Ну, ты же там был!» Ну, да я там был, но я же в это время в тачанке сидел, что я там видел? Вот так ряд эпизодов прошёл мимо меня. Чтобы сказать большие, так мне не с чем сравнить. Но я так думаю, что у нас во взводе совсем не такие потери как в эскадронах.

Ну, вот я говорю, сами же солдаты оценивали, кто из командиров как воюет. И того же Зайкова они выделяли, что он грамотный и людей бережёт. А вот взять моего командира взвода. Ведь Гвоздев погиб только по его вине. Новиков ранен только по его вине. Петушкова – бывшего повара убили по его вине…

В Польше, как раз перед тем, как пойти в наступление на Восточную Пруссию, решили провести разведку боем. В эту разведку взводный назначил троих: Макар Токарев и Коля Шарахин – радисты, они с радиостанцией, а Петушков тянул телефонную линию. А его ведь только-только вернули из поваров. Он же раньше был телефонистом, потом его перевели поваром, но там он зажрался. Ну, и видно после наших справедливых возмущений его сняли и поставили Сашу Сукачёва. Но он потом как-то стал изучать итальянскую гранату, чего-то лазил-лазил, и она рванула. Кисти ему оторвало, глаза…

Так вот Петушков в этом бою линию давал. И когда наши своё дело сделали, взяли языка, стали отступать. А там место такое, что у немцев довольно большие доты, наши наблюдатели даже видели, что им туда проституток привозили. И когда рано утром началась эта заваруха, там и бабы бежали, какая-то корова откуда-то выскочила, бежит на наши позиции, но от этой пальбы перепугалась, и вроде опять к немцам побежала. Тут уже её подстрелили. Когда стали отходить, а пехота же быстро откатилась, а им ведь надо линию сматывать. Тут Петушкова и ранило. Его начали вытаскивать, но немцы решили захватить их живыми. Стали к ним приближаться, но наши это заметили и плотным пулемётным огнём отсекли. Тут уже немцы стали по ним бить вовсю, и закончилось тем, что ещё пули в него попали. Он же солидный такой, и когда его вытащили, а он уже всё… Мы его там и похоронили. Запомнилось, что место называлось – Могилина.

- А взводный чем виноват?

Ну, он же вроде как отошёл от этого дела, потерял боевой нюх, а тот его сразу в бой. Он же на поварской работе разжирел порядком, и его бы для начала в штаб, у телефона дежурить, или ещё куда-то, а он его послал линию тянуть… А может, сработало ещё и то, что и сам им был недоволен, кто его знает?

А вот когда под Нойштеттином сменили 2-й Кавалерийский Корпус, так там даже повара из подразделений лазили к немцам. То ли за трофеями, то ли зачем, не знаю. Но там лес и такая тихая оборона, что даже повара лазили, чтобы захватить языка. Не знаю, правда, это или нет, но так рассказывали. А в книге Добрушина есть эпизод, как под Сталинградом повар дрался с немцами черпаком.

- Можете выделить самый явный момент, когда сами могли погибнуть? Что называется, заглянули смерти в глаза.

Ой, да сколько было разных моментов. Вот когда мы уже под Кёнигсберг вышли, там тоже сложилась очень сложная обстановка. Немцы крепко потрепали какую-то пехотную часть, и наш полк бросили на выручку. Быстро туда пришли, а там усадьба такая большая – дом, от него тянутся сараи, и выезд. Во дворе стояли два тягача, а за двором два наших разбитых орудия. И немцы наседают, танки против нас бросили, вот уже шум моторов слышен. А у нас танков нет, мы же туда быстро-быстро. И видимо командир полка, а может, и кто-то другой, не знаю, отдал приказ – «Запустить эти два тягача, и пусть ездят по двору!» Чтобы создать видимость, что и у нас танки есть. Ну, начали они ездить, немцы это дело услыхали, и стали бить по двору. Все сразу попрятались кто куда. А когда мы отрывались от своих, начальник связи всегда меня сажал в тачанку на рацию. Потому что у меня почти 1-й класс, и в ответственные моменты я всегда у радиостанции. А так обычно нас всегда брал командир полка, чтобы мы держали для него связь с другими полками.

И тут я сижу в радиотачанке, открывается дверца, стоит капитан Мельчаев – помначштаба полка. Это был наш солдатский любимец. Офицер из офицеров! Хороший мужик, мы с ним не раз встречались. Он часто в штаб дивизии шифровки писал. И он мне командует: «Женя, вылазь быстро, возле тачанки ложись! Мне нужно срочно шифровку сделать». Там в тачанке столик, от приёмника подсветка идёт, и он сел писать, а я присел у открытой дверцы. А тут уже обстрел просто страшный, снаряды вовсю рвутся, лошадей где-то ранило, они визжат, в общем, такая нервозная обстановка…

Вдруг, слышу, издали кричат: «Капитана Мельчаева к командиру полка!» Потом уже ближе: «Капитана Мельчаева к командиру!» Потом уже сам начальник связи кричит: «Капитана Мельчаева к командиру!» Я в ответ кричу: «Капитан Мельчаев в радиотачанке!», и дверцу так приоткрываю, а он так привалился в уголок, и такое впечатление, что спит. Во мне сразу такая буря поднялась – меня значит, отстранил, а сам сел и спит… Мы ведь до этого несколько суток почти не спали, были на грани. Кричу ему: «Товарищ капитан, вас к командиру полка вызывают!» Он не реагирует. Я его за рукав: «Командир полка вызывает!» И когда я дёрнул, на свету увидел, что у него кровь тёчет… Сразу кричу: «Мельчаев ранен! Быстрее врача!» Ну, пока санинструктор подбежал, а он уже всё… Оказывается большой осколок насквозь пробил тачанку… Жалко, хороший был мужик… (По данным https://www.obd-memorial.ru ПНШ-3 штаба 65-го кавполка 32-й кавдивизии капитан Мельчаев Петр Михайлович 1917 г.р. погиб в бою 02.02.1945 года и похоронен в дер.Райхсвальд Кенигсбергского округа (Восточная Пруссия).

А после войны как-то на 9-е мая собрались здесь дома, и пошли к дяде. Он тоже воевал. И когда сидели за столом, вспомнили, что я был кавалеристом. Тут он говорит: «Если б не кавалеристы, я бы не сидел здесь за столом…» Я заинтересовался: «А в чём дело?» Он и рассказывает: «Так недалеко от Кёнигсберга меня ранило, и я лежал в сарае. Тут кавалеристы подошли нас выручать, а когда стали отходить, нас всех погрузили на брички и вывезли». А я так уточняю: «А что, сарай отдельный был?» - «Нет, там усадьба такая». Я ему сразу: «Всё, дядя Яша. Всё! Дайте бумагу!» Нарисовал план того двора, эти орудия, тягачи, и в сторонке сарай. Он так посмотрел: «Да-а-а… А ты откуда знаешь?» И я им рассказал про этот бой, как Мельчаева убило в радиотачанке. А потом меня заменили, и я побежал помогать отправлять раненых. Грузили их на брички. А у меня был отличный трофейный фонарик, так я им в сарае светил, чтобы кого-то в этой соломе не забыли. Вот такой случай. Так что мир тесен… Или, например, другой момент.

Отправил меня как-то взводный в штаб дивизии за батареями. При штабе дивизии была зарядная станция, мы отвозим севшие аккумуляторы туда, а заряженные берём. Когда хорошо зарядят, а то приедешь, у них там что-то не готово. Но мы всё боролись за то, чтобы делать так – вот приехал, сдал, тут же заряжайте и мне мои же верните. А у них было заведено так. Сегодня из одного полка привезли, завтра из другого, и кому какие попадут не известно. Порой поработал два-три дня, это немного, и уже аккумулятор слабенький. А батареи были БАС-80, они из таких маленьких стаканчиков, в смоле, и с виду как кирпич. Так мы даже ухитрялись сэкономить питание. Потом эту батарею резали, и три этих стаканчика соединяли, делали вывод для подключения, в газету завернёшь, и они влазили в фонарик. И начальник боепитания почему мне ППС устроил? Потому что он придёт, слёзно просит зарядить ему фонарик. Ну, конечно, зарядишь, не отказывали. Вот он в виде благодарности и подогнал мне. А у меня всегда было два фонарика. Один немецкий, трофейный, не помню только, куда он делся. У него лампочка регулировалась, можно сделать и рассеивающий свет, и чтобы пучком, тогда он чуть ли не на сто метров светил. Отличный фонарик.

Так вот, отправили меня однажды за батареями. Но я скажу, что это ведь тоже подлость была. Посылать за батареями начальника радиостанции. Причём, единственного классного радиста. Ведь можно было спокойно послать рядовых радистов. А что едешь? И по лесам, и штаб дивизии от полка не близко, ищешь его. Только скажут, где он должен быть, а проедешь ли ты туда по дороге? Обычно я один за ними ездил, но иногда с радистом. В целом нормально проходило, но один раз я попал.

Поехал за аккумуляторами, и проезжал мимо тылов нашего полка. Еду назад, и меня штабной повар попросил взять упаковочку с продуктами для командира. А я почему-то шёл пешком, там недалеко, и в стороне от шоссейной дороги, как торфяное поле и там траншеи. Видимо торф выкапывали. Иду, и вдруг вижу, там трое немцев выкатывают крупнокалиберный пулемёт, как мы его называли – «душегубка», что-то наподобие нашего «максима». А я же недалеко от них, увидел это, и сразу нырк за деревья. Они несколько выстрелов сделали и я от них всё дальше-дальше, и ушёл. Но как с ними дальше не знаю.

А как-то в Восточной Пруссии поехал за батареями. Когда возвращался, налетели мессера. А мы как раз в какое-то селение входили. С радистом едем, смотрим, они один за другим пикируют, стреляют и бомбы бросают. Я приказал остановиться, потому что уже знал, что мессера такие сволочи, что и за одним человеком порой гонялись. А там что-то так невысокая группа деревьев, и мы лошадей завели под них. Вдруг вижу, из-за крайних дворов выскочила тележка, лошади перемахнули прямо через небольшой кювет, и помчались галопом, как взбешённые, прямо в открытое поле… А у меня ещё мелькнула мысль, это же вроде наша бричка.

Ну, подъезжаю к своим, и вижу, что командир полка Костенич разносит командира взвода. У него такой тоненький стек, и он им машет: «Если через десять минут не поставишь мой аппарат - расстреляю!» А ребята тут же сказали, что это унеслась бричка с телефонами и кабелями. В общем, такой серьёзный момент возник, и тут ещё эти самолеты, потери…

Только комполка ушёл, подхожу к командиру взвода: так и так, я видел, что какая-то бричка выскочила в поле к лесу. Он сразу на меня: «Почему не задержал?!» - «Так я издалека видел, откуда я знаю, чья это бричка? Тем более у меня приказ – как можно быстрее доставить аккумуляторы и батареи, а не за бричками гоняться». В общем, он на меня там это…

Ну, кто-то поскакал туда, вернули её обратно. Да, а на этой бричке помимо прочих телефонов возили и любимый аппарат командира полка – американский, в кожаном футляре. На самом деле слышимость больше зависит от линии, но Костенич привык к нему, поэтому он и подчеркнул, про свой аппарат. Хотя у нас сколько и немецких аппаратов было. В этой боевой бричке возили и телефоны, и кабель, и клинки, и в том числе опознавательное полотнище для самолётов. Оно такое большое, квадратное, а вот что было на нём нарисовано, уже не помню. Круг что ли? У нас же на тачанке был такой круг, и голова лошади. По-моему именно это.

- А приходилось его расстилать?

Расстилали. Но однажды было, что и нам досталось… Летело несколько самолётов, и видно один отстал, и сбросил. Но негусто, всего три бомбочки, и никто не погиб.

- Илы?

Нет, не Илы, от них бы ещё похуже досталось. А эти девки из полка Бершанской? (Евдокия Давыдовна Бочарова (в девичестве Карабут, по первому мужу Бершанская) 1913-82 - советская лётчица, в годы Великой Отечественной войны командовала 46-м Гвардейским бомбардировочным полком - https://ru.wikipedia.org ) Где-то на Одере стояло несколько человек с котелками, а тут они прилетели. Причем, днём, в обеденное время. Там их аэродром недалеко стоял, и вот так летит По-2, и как дал очередь из крупнокалиберного. Повезло, что прочесал вдоль очереди, и никто не пострадал.

А немцы те бомбили. Если только увидели эту чертову «раму», так непременно жди гостей. Если аэродром близко, немцы уже через несколько минут будут. Мы не разбегались, ничего, но готовились, что налетят.

- Как вы относились к немцам? С ненавистью или без?

Когда входили в Германию, то вышел приказ и проводились собрания, комсомольские, партийные, и нацеливали на то, чтобы никаких зверств к мирному населению. То, что творили немцы, это фашисты, а население это другое дело: «Мы воюем с фашистами, а не с народом! Народ обижать нельзя!»

Я был секретарём комсомольской организации взвода связи и членом комсомольского бюро полка, а секретарь бюро – Бухалов Ваня, старший лейтенант, горьковчанин. До ухода в армию он работал там на большом заводе, и этот завод вёл шефство над нашим полком, и Ваня держал связь с комсомольской организацией завода. И когда мы вошли в Германию, он на бюро сказал такую вещь: «Нам надо найти самый хороший аккордеон! Пошлём его на завод». Ну, нам много всяких аккордеонов попадалось, многие офицеры себе взяли, в общем, нашли самый крутой аккордеон. И когда разрешили посылки отправлять, то меня командир взвода по злобе своей и туда воткнул. Чтобы я помогал почтальону оформлять и прочее. До самого конца никак не мог успокоиться. Но этот наш аккордеон по габаритам ни в какие рамки не входил. Так что мы сделали? Взяли пуховое одеяло, в него укутали, сжали крепко, а потом ещё простыней обернули. А я должен был пробить, чтобы эту посылку всё-таки приняли и отправили. Поехали двумя машинами на армейский почтовый пункт в городок Фруцвальд. Приехали туда, я сразу к начальству пошёл. Стал объяснять: «Она негабаритная, но вы ж посмотрите, куда мы направляем. Это же не кому-то лично, а комсомольской организации завода!» И сопровождение написали – «открыть посылку на общем комсомольском собрании!» И всё-таки добился, отправили её. Вскоре приходит ответ, что на собрании открыли, а там такая красотища, новенький шикарный аккордеон. Такие письма потом пошли…

- А какое впечатление на вас произвела Европа?

Ну как сказать… Польша произвела впечатление не очень. Народ какой-то это самый, неприветливый… За весь народ сказать, это же неправильно будет. А вот с кем пришлось встретиться, и что видел своими глазами, то это несколько так… Ну вот что, например.

Когда уже после войны шли из Германии в Польшу, то нам устроили днёвку. Расположились на двое суток в большом дворе. Устроили коновязь, взвод там поставил лошадей. Лошади, понятно, оправляются, а навоз это же не только удобрение, но и строительный материал. Его замешивают и саманы делают, знаете, наверное. И сосед спрашивает: «Можно я у вас уберу, где лошади стоят, и заберу навоз себе?» Да, пожалуйста, нам-то какая разница? Нам же легче – убирать не надо. Ну, он его повыметал, пригнал тачку, и загружает вилами. Это увидел хозяин дома. Выскочил, начал орать: «Псякрыу…», ругается, в общем. По пути он тоже вилы схватил, и стоят чуть ли не друг на друга с вилами кидаются… А старые, обоим, наверное, уже за восемьдесят. Держатся друг за друга и дышат… Ну, мы у них вилы отобрали, но они ругаются, аж задохнулись… Понятно, возраст. Но эта картинка, которой я никогда не забуду.

И по всему пути по Польше, нас везде сопровождали неизменным вопросом: «Цо пан мае до пшеданья?» Мол, что ты можешь продать? Кстати, до сих пор помню некоторые выражения – бардзо дзекуе – большое спасибо. Пше прошы – очень прошу. Или что очень редко услышишь - проше пани до коляцы, т.е. приглашаем к столу. Это я недавно был в клубе национальных культур, там устраивала мероприятие польская диаспора. А стояли накрытые столы, за нашим порядка десяти человек, а через стол поляки. Они там что-то спели, идут, а я им: «Пшепроше пани до коляци!» Они сразу, о, откуда, что? Потом мне дали слово и я выступил: «Мой боевой путь прошёл через Белоруссию, Польшу, Восточную Пруссию…»

- О поляках многие ветераны вспоминают не очень. Говорят, даже воды попросишь, не дадут.

Да, у них на всё был один ответ – вшистко герман забрал и на самоходе увёз! В общем, надо признать, отношение к ним было негативное, и некоторые творили такие дела…

У нас же были заводные лошади, т.е. трофейные, которые вели с собой. Всем им поставили тавро на копыте, но некоторые что делали? Они это тавро замазывали, и когда поляки спрашивали: «Цо пан мае до пшеданья?», предлагали: «Купи лошадь!» Причём, уже знали, что поляки предпочитали покупать небольших лошадей, непрожорливых. Ну, те начинают смотреть, потом торгуются и, в конце концов, сторговались, всё, он лошадь забрал. Ну, колонна прошла. Потом возвращаются два-три человека, приятели этого, и начинают опрашивать поляков в деревне: «Не видели случайно, тут наша лошадь должна быть». А они же один другого готовы сожрать. Прошли один-два двора, непременно заложат: «Там пан!» Они к нему. Так и так, у вас лошадь армейская должна быть, которая пропала. – «Ниц пане, ниц, ничего не знаю!» Раз-раз, посмотрели, а она у него в коровнике стоит. Выводят, почистили копыто, показывают ему: «А это что? Это армейская лошадь!» И забирают не только её, но и его под автоматом ведут. Начинается выкуп. В общем, творили дела… Так что и они к нам плохо, и мы их не уважали. Когда наша самодеятельность выступала, мне один номер запомнился. Наша девчонка лужу перепрыгивает, а польская юбку вот так задирает, и перелазит туда (смеётся). Так что всяко бывало, но лично для себя я такой вывод сделал, что поляки жадные и коварные. Вот нашего Володю Матросова убили поляки… Получилось как.

Когда нас выводили в Союз где-то в Польше встали на днёвку в какой-то деревушке. А Володя Матросов и Толик Гирля это наши краснодарские ребята, как раз из тех тринадцати, которых я записал в своё отделение. Они с 26-го года, большие друзья, соседи, одноклассники и вместе в армию пошли. Оба служили радистами при штабе дивизии. И Толик рассказывал так, что во время этой днёвки местные поляки пригласили их на свадьбу. Как это происходило, что, но где-то они Матросика потеряли. Потом Толик хватился, а Володи нигде не видно. Туда-сюда, нет его. Возвращается в подразделение, Володи и там нет, он сообщает – такое дело. Стали искать, и оказалось, что его убили. Просто за то, что он москаль… Но как это произошло, кто это сделал, то ли сами поляки, то ли бандеровцы какие-то забрели, не знаю.

Косач и Анатолий Гирля

- За него полякам как-то отомстили?

Вот этого я не знаю, это же при штабе дивизии случилось. Но как такового следствия, конечно, не было. Чтобы там как-то разбирались, нашли виновного, этого не было. Насколько я знаю, виновных так и не нашли. Но, может, Толик и не все рассказал, может, какая-то месть и была…

А ребята ещё такое рассказывали. Что во Львове якобы была целая лжекомендатура. Представляешь, подходит эшелон, выходят военные, а эти сволочи ходят с повязками, вроде патруль. Кого-то раз цапнули, вроде за нарушение формы одежды или чего-то там: «Ваши документы! Пройдёмте!» Даже устроили вроде как комендатуру, вывеску повесили. В подвал заведут, и всё, никто из него уже не выходил…

А вот в Германии я нигде не слышал, чтобы в наших стреляли, что партизаны там какие-то или что. На улицах и чистота и порядок, и не могу сказать, что какая-то вражда к ним была. Мы потом для себя такой вывод сделали, что если б немцы не безобразничали на нашей территории, и не устраивали расстрелы, гетто и прочее, а относились по-человечески, то и у нас бы нашлось много таких, кто бы не оказывал никакого сопротивления.

- А сами люди как вам показались?

Ну, впечатление какое… Аккуратные, в основном, культурные. Вот тот же Рихард, что у нас жил, он ведь житель Берлина. Культурный такой, нормальный, всегда побритый. А этот Вилли – денщик его, тот, говоря по-русски, такой разъебай… Тёмный, будто с самого отдалённого хутора приехал. А так у них везде порядок, чистота. Например, у каждого фольварка, небольшой группки домов, прямо у шоссейной дороги стоит такая площадка. Мы гадали, для чего она, пока нам не объяснили. Оказывается, каждое хозяйство должно сдать какое-то количество свежесдоенного молока. Каждое утро они выносят бидоны, ставят их на эту площадку, потом машина идёт, и всё это забирает. Так представляешь, бой уже рядом идёт, взяли село, но на этой площадке вовремя стоят бидоны с молоком… Дисциплина была очень строгая! Даже анекдот такой ходил. А может и быль. Что министр транспорта пожаловался Гитлеру, мол, многие ездят зайцами. И вроде бы Гитлер дал команду, проверить, и всех «зайцев» расстрелять! Один раз так сделали, потом все платили как миленькие.

- Вы же знаете, что после перестройки стало принято выставлять всю Красную Армию дикарями. Мол, в Германии почти все поголовно насиловали, грабили и убивали. Вот вам лично приходилось видеть случаи насилия, мародёрства?

В Германии такой случай был. Когда нас перевели в город Виттенберг, мы жили в небольшом селе. И наш взвод поселили в большом доме. Там жил немец – старик, и у него на груди почётный знак фашиста, что он двадцать или сколько там лет состоял в фашистской партии. Даже не стеснялся его носить, и чуть что, он там ух какой злой… Чуть ли не ядом на нас брызгал. А у нас лошади в сарае стояли, сколько-то времени прошло, надо вывозить навоз. И я этого не видел, но ребята рассказали, что вместе с навозом увезли и хозяина. Его положили на бричку, навозом закидали и увезли. Дошипелся фашист…

И в Польше был случай. Там у нас врач и фельдшер жили на квартире. Мужчин нет, только полячка и девочка лет семи. И один из них эту мамку, а другой девочку… Она на суде сказала, что тот её не насиловал, она отдалась, вроде того, что я бы ему и сама дала, но девочку-то зачем насиловать? Ну, их там осудили - расстрелять… Но спустя месяц где-то по дороге обгоняем корпусные тылы, а там один из этих двух кричит: «Ребята, привет!» Видимо, сделали суровый вид и отпустили…

А нам потом запретили любые контакты с гражданскими, особенно с женщинами. Потому что сифилисом от них очень многие заразились. Вот, например, эпизод.

Уже после Победы, заступили мы в караул, и мне командир взвода говорит: «Если придёт товарищ из медслужбы, новенький офицер, проводишь его ко мне!» Ну, в десятом часу меня вызывает дневальный. Подхожу. Стоит высокий такой лейтенант в узеньких медицинских погонах: «Я к Купрееву». Я его проводил до комнаты, он открывает: «А, заходи!» И слышу щёлк – замок. Удивился, помню, чего это? Ну, ушёл. Где-то через день-два встречаю медсестру Верочку, которая всегда ходила с командиром полка. Она дружила с командиром сапёрного взвода, и потом они поженились. У нас с ней дружеские отношения, и я её спрашиваю: «Верочка, а что это у вас за лейтенант новенький? Разве они друзья с нашим командиром взвода?» И она мне отвечает: «Смотри, чтобы и ты с ними не подружился. Не дай бог!» Оказывается, он ходил к нему, потому что когда отмечали в своей узкой компании Победу, он подцепил у немок сифилис, и этот ходил ему уколы ставил.

Но потом его от нас куда-то отправили, и мы уже без него шли маршем через всю Германию. И когда пришли в Польшу, там расформировывали, я попадаю в 22-й Гвардейский полк. Тут уже демобилизация вовсю идёт. Первыми отпускают с тремя и больше ранениями, потом с высшим образованием, по специальностям, ну, и по возрастам. И меня через некоторое время назначают помошником командира взвода. Сдаёт мне взвод Саша Измайлов, прекрасный парень из Средней Азии. А командира взвода нет, где-то в госпитале. Оказывается, он тоже сифилис подцепил…

- А вообще, к немкам многие ходили?

Многие. Вроде даже презервативы поступили в часть, но мне не выдавали. Меня это совсем не интересовало, что я там, пацан совсем, восемнадцать лет. Но могу тебе такую историю рассказать.

Я уже упоминал, что ещё в Краснодаре завёл собственный словарик немецкого языка, и к концу войны у меня в блокноте набралось порядка шестиста слов. Я усваивал их речь, самые обиходные слова – дверь, окно, прочее, и уже в Восточной Пруссии объяснялся нормально. Хотя вот когда тачанку пришлось ремонтировать, я с мастером не мог объясниться. И он мне объяснил: «У них же другой диалект». Поэтому я договаривался через двух наших ребят, которых туда угнали. В общем, деревушка, в которой мы стояли, называлась Лобезде. Но я её для себя прозвал Лопезды, потому что немок там было много. У нас радист был, Михаил, раза в два постарше меня. Он там на озере увидел этих молодых женщин и загорелся. А у нас с пополнением из Волгоградской области пришёл Коля Шарахин. Так я его потом и не нашёл, хотя очень искал. Такой пацан хороший. Его сразу сынком прозвали, и я тоже так называл, хотя он мой ровесник. Худенький такой, щупленький, но смелый пацан. И этот Михаил его с собой прихватил, мол, пойдём, я тебе покажу, что там у баб есть между ног… А Коля худой, щупленький, но как выяснилось вырос в это… (смеётся). Потом этот рассказывал, хотя Коля его умолял молчать: «У них кровать большая, он ложится, эту трахнул, перелез на другую. А та Колю тащит за собой. Потому что он как всунет, аж до… (смеётся).

А в этой Лобезде там такая капитальная конюшня. На чистку приходим, перед завтраком вышли покурить, и тут же домики. И вот этот Михаил увидел там молодую женщину с маленьким ребёнком. Ну, девка ему понравилась, и через день-другой он меня попросил: «Слушай, ты же по-немецки калякаешь. Договорись с ней, что я на чай к ней приду». Ну, я где словами, где на пальцах, в общем, объяснил ей в чём дело. Она не против: «Гут, гут!» Он пошёл, взял с собой продуктов, у нас как раз были трофеи: колбаса и прочее. А потом он рассказывал. Пришёл, она яичницу заварганила, вроде как ужин. Ну, посидели, потом она постель стелит. Он туда, а она его из спальни вывела. Там стоит такая табуретка, на ней чаша с водой, мыло, полотенце. И она ему: «Ком!» Ну, он думает, что она ему говорит умыться. Ну, не каждый же на ночь умывается. А она ему показывает, мол, причиндалы помой… И ушла. – «Я пополоскался, ушёл, слышу, она моется». Потом без всякого приходит к нему. И ночку они хорошо провели, потому что на следующий день он уже с ней сам договаривался.

- А вам никто из немок не понравился?

Вот когда меня определили на почту, помогать нашему почтальону готовить к отправке посылки, там нам помогала одна девочка. Красивая такая немка. В общем, не помню уже как получилось, что она стала нам помогать с посылками. Мы работали на втором этаже, а на первом нам готовили немки. И однажды мы с этим почтальоном чего-то закопались с этими посылками допоздна, и он нам показывает, подмигивает, мол, выйдете, покурите. Я как раз с этим Колей Шарахиным был. Спустились вниз, потом вдруг слышим какой-то шум. Я сразу понял, что он решил её изнасиловать… Мы сразу кинулись туда, хоть он и старше меня, но я как врезал ему по роже: «Что ж ты девчонку?» Она кинулась к нам, целует… Спустились, а темно ведь уже, патрули ходят, так я её до самого дома проводил. И договорились – «Завтра тоже приходи, он не тронет!»

Ну, она видимо всю картину оценила, пришла и как ни в чём, ни бывало. Никому не пожаловалась, хотя в её доме поселился капитан Серков – помначштаба. Сама она немного по-русски объяснялась, и отзывалась о нём хорошо. Действительно, он культурный такой офицер. У нас при штабе служили две или три девушки: машинистка у делопроизводителя, кто-то ещё. На одной из них он потом и женился. Жили они в Ровно, и как-то моя жена ездила туда в командировку, так я дал ей адрес, и она их навестила. А с ним я потом встречался в Новошахтинске. Так что она могла бы тому же Серкову сказать, но её видимо удовлетворило то, что он по физиономии от меня получил.

А когда мы уходили, она, как привязалась… Я иду рядом с тачанкой, а она идёт за нами, не отстает. Я не пойму в чём дело, она объясняет: «Я с вами…» Уже доходим до последних домов, она не отстает. Еле-еле её уговорил: «Стой здесь, а мы пошли дальше!» У неё слёзы на глазах… Но я так и не понял, что она хотела этим показать – раз я её спас, то и она везде со мной будет? Чёрт его знает… Но мне же было всего восемнадцать лет, что я тогда понимал? Вот сынок, тот оказался способный (смеётся).

- Помните, как узнали о Победе, как отметили?

Когда Берлин окружили, нас сразу бросили на Эльбу. День и ночь скакали, и вышли на Эльбу еще 1-го или 2-го мая. Там по сути война для нас и кончилась. (Некоторые подробности этих боев можно узнать из наградного листа, по которому командир 65-го кавполка подполковник Костенич Г.И. был представлен к званию Героя Советского Союза – прим.ред.)

Наградной лист на Костенича Г.И.

Но вот у меня почему-то и не отложилось в памяти чего-то такого, мол, стрельбу подняли. Это, наверное, в Берлине или в других местах, а мы-то уже закончили воевать, за неделю немного пришли в себя. В Виттенберге остался штаб дивизии, штаб 121-го полка, а нас отвели в небольшую деревушку. Причём, интересно, там шоссейная дорога заходит в неё прямо, потом крутой поворот метров на сто пятьдесят, и опять под прямым углом. И когда уже отпраздновали победу, на мотоцикле приезжает из хозяйственного отдела штаба дивизии наш краснодарец – Мишка, а фамилии не помню. Мы познакомились, когда почту отправляли, он был шофёром на грузовой машине. А этот мотоцикл достался ему в одном селе. Получилось так, что мы там остановились, и нам сообщили, что, мол, была недавно вооружённая группа немцев. И ещё говорят: «А в том доме прячется немец-дезертир. Он из-под Берлина сбежал, приехал на мотоцикле, и прячется от войны». Ну, зашли во двор. Проходим, а там перед ступеньками в дом забетонирована чистилка, как у нас перед подъездами – грязь с обуви счищать. Заходим, висит карабин, пояс с подсумками патронов, с тесаком. Я сразу его раз. Позвали, тот выходит: «Камрад!» Ну, с ним ля-ля-ля, чего-то поговорили. Я ему карабин отдаю, но без патронов. Он его стволом под чистилку засунул, и погнул. Хорошо, а где мотоцикл, спрашиваем? – «Момент! Айн момент!» Открывает сарай, там дрова сложены. Он их раз-раз, а за ними мотоцикл стоит. Почти новенький и без коляски. Ну, выкатили его, и Мишка его сразу забрал себе. В общем, он на этом мотоцикле приехал, поздравил с Победой, и предложил мне: «Садись, прокатимся!» Ну, я сел, но сразу предупредил его: «Смотри, там этот поворот!» Сел сзади, и он как дал сразу по газам. А я там больше нигде такого не встречал, что заборы прямо у самой дороги и вот этот изгиб. Кричу ему: «Миша, там шлагбаум!» Он раз, сюда пролетел, а тут шлагбаум и часовой. И то ли тот часовой перепугался, но он шлагбаум не поднял, а сразу его в сторону. А куда деваться нам? На это бревно? И Мишка сворачивает и в забор… А забор такого плана – кирпич и между ними решётка. И вот он на хорошей скорости втыкается в эту кладку, мотоцикл капотирует, он носом в решётку, а я через этот заборчик планирую во двор… Выхожу через калитку, а он весь поцарапанный и мотоцикл лежит, тарахтит… А я посмотрел, у меня правое колено уже мокрое. В крови всё… Я его очень сильно стесал. Может, поэтому оно у меня и болит. Говорю ему: «Миша, ну тебя нафиг с твоим катанием…» Он быстренько на мотоцикл и как рванул…

- А вы на Эльбе встречались с американцами?

Ну а как же. Они всего на несколько часов раньше пришли. Мы на этой стороне, они на той. Ну, начались встречи, братание. Они с нас внаглую кубанки драли. Хорошая встреча, нормальная. Командира полка даже наградили американским орденом.

Потом даже совместный парад провели, сам Монтгомери приезжал. Подарили ему бурку, кубанку, так он чуть не уссался от радости. Такой довольный был. На этот парад как раз наш полк был выделен. Ну, провели подготовку, сказали, что будет парад, но подробностей мы не знали. Даже не то, что парад, просто сказали привести в отличное состояние конский состав. Потом нас вывели в поле, вроде как трибунку сделали. И вот полк проходил в конном строю, у Добрушина это подробно расписано. Но мне этот эпизод особенно не запомнился. Я же опять-таки в радиотачанке сидел. Знаю, командир корпуса был, а от них лучше сидеть в тачанке. Перед начальством лучше светить не надо (смеётся).

- Как-то отметили? По сто граммов налили?

Когда уже праздновали день Победы, к нам приехал Костенич. За несколько месяцев до Победы его назначили заместителем командира дивизии, и командиром полка уже Воликов был. Но он приехал к нам на построение, поздравил, сказал: «Я вам две бочки водки в подарок организую!» Отмечали, как положено.

- Почти у всех ветеранов есть какие-то истории связанные со спиртным.

А я разве не рассказывал, как мы водку танкистам принесли? Когда взяли Богушевск, там оказалось много разных складов. И в одном из них нашли много шнапса в картонных ящиках. Мы как обычно с командиром полка пошли, потом он нам говорит: «Всё, вы мне не нужны. Оставайтесь, тачанка подойдёт, и вы в неё погрузитесь». И вот мы остановились у самой дороги, ждали нашу тачанку. А у нас Витя Петерсон принёс этот ящик. Увидел, что все несут, и тоже пошёл и взял. Серёжка Баранцев говорит: «Пока здесь стоим, я тоже схожу». Побежал, и тоже ящик принёс. И в это время из лесочка вытягивается наш танковый полк. А мы за высотой, со стороны немцев нас не видно. Вот они сюда вытянулись, первый танк остановился, и вся колонна встала. Видимо ждали команду, чтобы выйти на передок. Из танка, что против нас остановился, открывается люк и танкист спрашивает: «Что там у вас в коробках?» - «Шнапс!» Он сразу: «Давай я тебе за бутылку шоколода дам». Я ему отвечаю: «Да у нас в тачанке целый ящик шоколада лежит». Это мы где-то на другом складе раздобыли. Но говорю ему: «Ладно, есть у нас. Давай, вылезай!» Этому дал, тут другой кричит: «А мне дашь?» - «Ну, давай, иди». Потом с другого танка подбегает: «Ты чего, угощаешь?» Говорю ему: «На, и тому, и тому, всем передай!» В общем, почти всей колонне раздал ящик водки, и меня танкисты хорошо запомнили. А у меня друг был – Якуба, начальник радиостанции танкового полка. Мы с ним подружились, когда эти сборы проходили. Только чуть передышка, радистов сразу собирали в штабе, и мы с ним всегда тепло встречались. Потом я как-то в Штольпмюнде поехал, и проезжает танковый полк. Меня ребята увидели: «О-о, копытник, давай к нам!» - «Да мне некогда, надо быстрее в город, в штаб, батареи там забрать».

Ну, приехали туда в штаб к ребятам, а мне мой товарищ, краснодарец, сообщил: «У нас водки, коньяка навалом!» Мы же Курляндскую группировку отрезали, вышли на берег Балтийского моря, а немцы то ли не знали, то ли как, но они эвакуировали с Курляндского полуострова жён офицеров. Они уже в порт зашли, и только тогда увидели, что на танках звёзды. Попробовали развернуться и уйти, но танкисты открыли заградительный огонь, и заставили их причалить. Ну, а там этого добра полно оказалось. В общем, ребята угостили, посидели немного и еду назад. Заехал к танкистам, обещал же. А там эшелон стоял, среди вагонов одна или две цистерны со спиртом, и пока не выставили охрану, танкисты быстро их освоили. Ну, и канистру спирта мне дают: «Это тебе наш ответный подарок!» Вот и такой момент был. Ну что, будем закругляться? Мне уже на процедуры пора.

- Ещё буквально пару вопросов, пожалуйста. Какое у вас отношение к Сталину?

Этот вопрос мне часто задают в школах старшеклассники. К сожалению, для тех, кто говорит о Сталине всякие гадости, я их не обрадую. У меня к Сталину отношение самое хорошее. Сколько читаю о нем, а я много читал, и могу сделать вывод, что это был умнейший, образованнейший человек, который мыслил стратегическими категориями. Прежде чем решать какой-то вопрос, он очень профессионально подходил к его изучению. Порой до того погружался в тему, что ставил в тупик тех, кто на этом вопросе собаку съел. Потому что вникал в самую суть. А то, что характер, и то, что ему приписывают многие вещи, так это время было такое. Понимаешь, нельзя судить о том времени с позиции сегодняшнего дня. Это было совсем другое время, другая жизнь, другие люди… И недаром он сам сказал, что ветер истории развеет ту грязь, что выльют на его имя.

Встреча с школьниками

Вот Иван Серов – начальник КГБ после Берии, он исследовал вопрос культа личности. И что вы думаете? Он взял отрезок в определённые годы жизни, причём, самые активные, Сталина и Хрущёва. И подсчитал, сколько за этот промежуток вышло статей, портретов, всего прочего, и убедился, что у Хрущёва культ был значительно выше, чем у Сталина. А что Хрущёв и его последователь Горбачев наделали? Мы и сейчас это расхлёбываем…

- Пару слов, пожалуйста, о том, как сложилась ваша послевоенная жизнь.

Ну, тут в пару слов не уложишься… Вскоре после войны наш корпус вывели в Изяслав, это на Западной Украине. Там был целый кавалерийский городок. Но почти сразу началось сокращение кавалерии. Тут ещё эти массовые демобилизации, и я, начальник радиостанции, остался за командира взвода. Пробыл им несколько месяцев. Тут очередное расформирование. Меня вызывают к командиру полка, и он говорит: «Сынок, если рассчитаешься за взвод, то даю тебе слово гвардейца - дам тебе месяц отпуска и ещё на дорогу добавлю!» - «Постараюсь!»

Ну, хорошо провожаю ребят, раздаю им оставшиеся трофеи, и остаюсь один. Всех уже перевели кого куда, и меня тоже назначили в другой полк. Рассчитываюсь со всеми складами, а это ой как непросто. Ведь у нас во взводе целое хозяйство: 54 лошади, брички, радиостанции, кабели, аппаратура и прочее. Потом прихожу к начальнику штаба и докладываю: «Взвод связи полностью рассчитался по всем хозяйственным делам!» Он всех обзванивает, убеждается, что всё так, как я сказал: «Идём, доложишь командиру!»

Заходим. Ну, командир есть командир. Всегда идешь чуть с дрожью, но тут я шёл с уверенностью. Спрашивает: «Ну что, рассчитался взвод связи?» Начальник штаба говорит: «Да, всё чисто, я проверил». Он выходит из-за стола, обнял меня: «Ну, сынок, ты снял этот дамоклов меч, который надо мной висел за этот проклятый взвод связи…» Начальник штаба спрашивает: «Ну а как слово гвардейское?» - «Так ты же начальник штаба. Давай приказ! 30 дней отпуска и 15 дней на дорогу. Отсюда далеко ехать». Он-то своё слово сдержал, но меня штабные офицеры немного тормознули. Попросили: «Подожди немножко, поедем вместе!» Оказывается они оба из Белоруссии, туда им возвращаться некуда, все сожжено, и они решили переехать жить в Краснодарский край. Хотели поехать со мной на разведку. Я ещё недельку побыл, пришли им документы и втроём поехали.

Ехали, конечно, и в товарняках, и на крышах. По пути всякие происшествия были. В одном эшелоне ходили мошенники и под видом контролёров штрафовали безбилетников. Целую сумку набили деньгами, и высаживали людей с плачем, с детьми. Но я задумался: «А действительно ли это железнодорожники?» Видишь, у меня уже мелькнула такая мысль юридического плана. Я этим офицерам говорю: «А давайте проверим их документы!» Пошли, а они уже в других вагонах обчищают. Подходим, так и так: «Ваши документы! Кто вы? Что вы? На каком основании штрафуете?» Народ тут же собрался. И мы их под конвоем повели, и они раздавали все штрафы. Морду им набили, как следует, потому что все возмущенные до предела, но в итоге отпустили.

Приехали в Краснодар и дней десять они пожили у нас в доме. Куда-то в районы ездили, искали, где бы устроиться. И представляешь, я ведь столько однополчан нашёл, а их потерял. Даже в газету потом обращался, в рубрику «отзовитесь однополчане», но так и не нашёл их.

Но в первый же вечер сидим, ужинаем, и отец мне говорит: «Ну и чего ты поедешь назад? Сейчас личный состав кавалерии будут расформировывать, и раскидают кого куда. Ты приедешь после отпуска и даже полка своего не найдёшь. А ты же радиотелеграфист, причём классный. С твоей специальностью тебя в любой род войск с руками и ногами возьмут!» А у меня ведь самый близкий друг детства – Володя Корниенко лётчиком стал, академию окончил, и меня всё в авиацию тянуло. Я и говорю: «Да я бы в авиацию пошёл, стрелком-радистом летать». Папа говорит: «А ко мне часто приезжает адъютант начальника авиаучилища – Григорий Иванович Федорцов. И с начальником штаба тоже знаком». Училище ведь располагалось на землях 2-го совхоза, по-моему, он сейчас «Южный» называется. А отец в этом совхозе работал главным агрономом, поэтому они разные вопросы вместе решали. Короче говоря, он договорился о встрече.

Приезжаю в авиагородок, адъютант меня провёл к начальнику штаба. Он меня расспросил, и повёл к начальнику училища – генерал-майор Прокофьев Гавриил Михайлович, который получил Героя ещё за Испанию. Ну, рассказал про себя: «Я такой-то, радиотелеграфист 2-го класса, хочу летать!» Он спрашивает: «А как здоровье?» - «Да не жалуюсь». – «Давай договоримся так. Пройдёшь комиссию – будешь летать. А нет, всё равно возьмём. Такие радисты всегда нужны!» Ну, вроде договорились, и тут же стали решать вопрос о переводе. Ведь тут не просто из части в часть, а из одного рода войск в другой. Это уже намного сложнее. И меня с адъютантом направляют к коменданту гарнизона.

Приезжаем. Этот Федорцов пошёл в кабинет, потом меня приглашают. Захожу, представился – гвардии старший сержант Пешков. А этот полковник сидит и вдруг на меня понёс – «Да ты что твою …?! Кавалерию бросаешь?! Хвосты заносить идёшь в авиацию?!» Я посмотрел, а у него на петлицах - подкова с саблей, видать старый кавалерист… Отвечаю ему: «Товарищ полковник, не хвосты заносить, а воздушным стрелком радистом!» - «Да-а-а?! Ну, это совсем другое дело. Тогда покажи им там, на что способна кавалерия! Ладно, догуливай отпуск». Посмотрел на мои медали: «И ещё 10 суток от меня! Отдыхай!» - «Товарищ полковник, это уже дезертирство будет…»

И всё, прошёл комиссию, признали годным без ограничений. Прихожу в кадры, по привычке щёлкнул каблуками – дзинь… Я же себе туда вставил серебряные монеты, такие шайбочки. Ты шпоры когда-нибудь видел?

- В музее только.

Это на каблук надета такая металлическая скобка, дуга. На наших шпорах сзади такой небольшой болтик, и на нём шайбочка крутится. Вот эти шайбочки прижимаешь к бокам лошади, она сразу чувствует – надо быстрее. А польские шпоры – это такие звёздочки острые, бедные лошади… В общем, когда я каблуками щёлкнул, начальник отдела кадров спрашивает: «А с этим малиновым звоном не жалко расставаться?» - «Ради авиации нет!» Вот так я стал воздушным стрелком-радистом.

Потом служил начальником радиостанции. В 1951 году демобилизовался, но чтобы получить образование остался на сверхсрочную службу. Поступил в вечернюю школу при доме офицеров. Окончил её с серебряной медалью и уже прошёл предварительную комиссию в военно-воздушную инженерную академию имени Жуковского. В это время я уже был начальником радиостанции штаба ВВС Северо-Кавказского Военного Округа. Обслуживали правительственные перелёты. Но в академию я так и не попал. Меня убедили, что в Жуковского поступить почти невозможно, мол, это фамильная академия. И мы с товарищем переделали рапорта на другую академию.

Пешков Е.С.

В 1954 году поехали в Киев, прошёл все комиссии, собеседование и поступил в академию. Но эта академия была под вывеской воинской части, хотя у нас приезжали преподаватели из академии Жуковского.

Стали учиться, но 1-й семестр заканчивается, подходит время экзаменов, а меня положили в госпиталь. Вырезали какой-то флегманозный аппендицит. 20 дней пролежал в госпитале, выписываюсь, ещё хожу на процедуры, у меня спайки. Но с этой операцией моя мечта рухнула. Мне дали инвалидность и комиссовали из армии…

Приехал домой, думаю чего время терять? Рядом сельхозинститут. Думаю, чтоб не болтаться зря, поступлю, начну учиться, а там видно будет. Некоторое время даже был старостой группы. Но получилось так, что с этими болячками, мне прямо сказали – «самая лучшая больница, это рабочий коллектив!» И я пошёл работать на ЗИП (завод измерительных приборов). Вначале работал механиком, а потом меня перевели на сборку самых сложных приборов – гальванометров. Работа там больше по 8-му разряду, но наш 13-й цех стал первым «цехом коммунистического труда». Сколько-то проработал, а в это время в Краснодар перевели филиал Всесоюзного юридического института, и я поступил на вечернее отделение. Днём работаю на заводе, а вечером еду на занятия.

В 1963 году окончил институт. А нас ещё с 1-го курса начали приглашать на работу в милицию. А я ведь на заводе организовал дружину ДНД (добровольная народная дружина). И когда сагитировал своих ребят, то меня избрали командиром цеховой дружины. И был помошником командира заводской дружины. И меня всё вызывают, приглашают: «Давай к нам в милицию! Тем более у тебя военный опыт». В общем, на 3-м курсе я поднял руки и сдался… По направлению рабочего коллектива пришёл работать в милицию.

Вначале меня определили на оперативную работу в Ленинский райотдел. Но там с полгода поработал, получалось неплохо, приобрёл опыт, и тут как раз в управлении создается следственный отдел, и меня забирают туда. Назначают старшим следователем. Там я дорос до капитана и тут в системе МВД создаются штабы. И меня назначают начальником штаба в наш самый крупный район – Октябрьский. Тогда Советского района ещё не было, а это 240 тысяч населения. Как я ни просился, как ни умолял, чтобы меня не переводили из следствия, потому что следственную работу я любил, но меня всё-таки забрали.

А потом меня вернули в управление, и в этом штабе через какое-то время меня назначили начальником оргинспекторского отдела. Т.е. я уже инспектировал оргработу всей милиции края, в том числе и краевого управления. На пенсию я ушёл подполковником. Полковника уже потом получил.

И всё это время я занимался общественной работой. Ведь считай с первых дней как приехал домой, я занялся поиском своих однополчан. Создал вначале группу активистов, потом избрали совет. Меня тоже в него избрали, хотя там все офицеры, а я на фронте был сержантом. Тем более был очень занят по службе, в командировки часто ездил. Но это длинная история.

Стена в квартире

- Большая у вас семья?

Вот где я не успел, так это в семейном плане… Первый раз женился, но ошибся с другом жизни. Развёлся. Короче говоря, не получилось у меня с семьёй… Но есть дочка, внук. А потом я почти тридцать лет прожил с другой женщиной. Это был совсем другой человек, к сожалению, год назад она ушла из жизни…

- Войну часто вспоминаете?

Вспоминается, конечно. Война мне первое время снилась. А кому не снилась, ведь это всё не кем-то, а нами пережито… Сейчас, правда, уже редко когда. А снится разное. Но чаще всего то, что не хотелось бы видеть и вспоминать…

В наши дни

Сейчас это уже как-то ушло в прошлое, но порой вспоминаешь, и думаю, до чего же мы пацаны были глупые. Ведь ну нельзя же было одному, допустим, заходить в дом, идти куда-то. Моменты вспоминаются особенно памятные. Когда, например, в августовском лесу птички летают, щебечут, а там обстрел такой страшный… И я так мысленно к этим птичкам обратился – ну вы-то здесь чего? У вас же крылья есть, летите отсюда подальше! Если б у меня были крылья и возможности, я бы, конечно, улетел из-под этого огня. Из этого ада… Или, например, как-то божья коровка села и ползёт. Я её так потихоньку толкаю – лети отсюда! Нечего здесь делать! Нехорошее это место…

За помощь в подготовке интервью автор выражает сердечную благодарность Анне Аксеновой, Карине Маркарян и Наталье Вахмяниной.