Я родился в Курске 18 августа 1917 года. Окончил обычную школу и в 1936 году поехал поступать в Ленинград, у меня там крестный отец жил, с которым отец поддерживал хорошие отношения. В Ленинграде поступил в железнодорожный институт, жил бедно. Кроме учебы приходилось работать, студентам предоставляли возможность работать на железнодорожной станции, разгружать составы. Разгрузка 16-тонного вагона стоило 3 рубля – это была огромная помощь, я на эти три рубля неделю жил.
Кроме того, я еще в школе неплохо играл в хоккей с мячом, и меня взяли в команду «Пищевик». Мы играли на первенство Ленинграда и, после игры, у нас был чай с бутербродами, это тоже очень сильно помогало студенту.
После окончания первого курса, я собрался ехать домой, в Курск. Получил уже билет, иду по коридору института и тут мне на встречу комсорг. Говорит:
– Ты прошел медкомиссию?
– Какую?
– Все ребята должны пройти в обязательном порядке, комсомольский набор.
Это был Сталинский комсомольский набор – все студенты 1-2 курса, годные к службе, направлялись в военные училища.
Прошел медкомиссию, у меня все в порядке и во вторник меня вызывают на мандатную комиссию. Я на комиссию немного опоздал, приехал – никого уже нет, старинное здание, высоченные потолки. Открываю одну дверь, вижу стол, за ним не несколько человек, которые уже собираются уходить. И они меня спрашивают:
– Вы к кому?
– На мандатную комиссию. Я немножко опоздал.
А это и была мандатная комиссия. Я им сказал, что учусь в институте, особенно никуда не хочу, но надо, значит, надо. А я слышал, что у них уже полный набор в морскую авиацию. И говорю:
-Хочу в морскую авиацию.
– Нет. Там уже полный набор.
– Тогда никуда не хочу.
И они решили – давай запишем. Если будет возможность – пошлем. Записали. В пятницу вызвали и сказали, что в субботу я должен отправиться в Ейское училище. Я не один туда направлялся, нас целый поезд ехал, 12 вагонов. Так я стал курсантом.
В училище, сперва, мы проходили курс молодого бойца. Винтовка для занятий строевой подготовкой, одна роба. Когда немного освоились – начали ходить в марши. 32 километра в полной боевой.
После окончания КМБ нас распределили на летчиков и штурманов – штурман должен был учиться 2 года, летчики – 3 года. Я подумал-подумал и пошел учиться на штурмана. Были учебные эскадрильи. Они на перекатных шасси. У нас были маршрутные полеты, бомбометание, стрельба из пулемета. Меня учили на штурмана. Я изучал навигацию, самолетовождение, бомбометание, воздушную стрельбу.
В 1939 году я, с отличием, окончил училище. Обстановка тревожная, только началась война с Финляндией, так что – в училище подали эшелон и выпускников отправили на Дальний Восток, даже к родителям заехать не дали.
Попал в 115-й полк РАП, разведывательно-авиационный полк. В нем были примитивные гидросамолеты – МБР, 400 лошадиных сил, один мотор. Авиационное оборудование убогое, связи внутри самолета нет, от летчика к штурману и от штурмана к радисту были проложены резиновые трубки и мы в эту трубку кричали друг другу. Потом уже, через несколько лет появилось СПУ, шлемофоны, наушники, ларингофоны.
В полку было четыре эскадрильи. У каждого экипажа был свой самолет, если пилот или штурман заболевал – самолет не летал.
Постепенно я полюбил штурманское дело. Помню, как-то разузнал, что где-то на складе есть планетарий, вытребовал его к себе в полк, собрал и с ребятами стали изучать астрономию, у нас же для измерения были примитивные сектанты, так что астрономия нам была необходима. Кроме того изучали новые способы вождения самолетов.
Надо сказать, на Дальнем Востоке тогда ситуация очень напряженная была – японцы стояли в Маньчжурии, их Квантунская армия была в полной готовности. Японцы часто проникали на нашу территорию как диверсанты. Помню был такой случай – мы на станции Океанская стояли, а там еще истребительная дивизия базировалась, и вот один летчик пошел поохотиться, а потом рассказывал – «Вижу человек стоит, подхожу познакомится, а это оказался японец. Я говорю:
- Ты кто такой?
Молчит. Я снимаю ружье с плеча, а у него была огромная дубинка в руках. Хотел меня по голове оглушить. Но получилось так, что он попал по стволу ружья. Я бросил ружье, и началась у нас борьба. То я его, то он меня. Потом, все-таки, смог дотянуться до ружья и убил его».
Так и служили. К началу войны я был старшим штурманом эскадрильи.
22 июня по радио сообщили, что началась война. Командиру сразу посыпалось куча рапортов, мы считали, что без нас не обойдутся, но на Дальнем Востоке оставалась напряженная ситуация, так что нас не отпускали. Только одну эскадрилью отправили на фронт.
Потом нас перебросили на новое место и мы там стали оборудовать аэродром. Техники никакой нет, и мы ломами для каждого самолета оборудовали стоянку, чтобы самолет можно было за хвост из воды вытащить, они же на суше стоят. Кроме того, строили землянки. А когда началась зима нас оттуда убрали.
Мы все время ждали нападение японцев. Командование приняло решение, чтобы штурманы и воздушные стрелки всю ночь сидели за ШКАСами, готовясь отразить налет японцев. Правда. Что мы могли этим ШКАСом японцам сделать, особенно когда они идут на высоте 2000 метров.
Надо сказать, мы постоянно летали. Техника наша была убогая и было много отказов, много ребят разбилось.
Помню, готовились к маршрутному полету, 5 самолетов. У нас было правило – если три месяца не летал – обязательно контрольный полет, на допуск. И вот штурману моего выпуска подошло время такого контрольного полета и я с ним должен был лететь, как контролирующий. У нас была полетная карта, а на ней многие участки местности были не изучены, и обозначены просто белыми пятнами, и наш маршрут как раз проходил через одно такое белое пятно. Мы, шутя, решили, если вынужденная посадка будет, то надо вот здесь садиться, удобно. А там нога человека не ступала, только отдельные кавалерийские отряды да браконьеры. Местность совершенно не изучена. Пошутили, карты сложили, подготовились завтра лететь.
Я сплю, и снится мне сон, что мы только долетели до этого белого пятна, и у нас остановился мотор. Начинаем снижаться. Сели, самолет сломался и тут появился огонь, а из огня взлетел фазан и понесся куда-то.
Утром приходим на завтрак, я говорю:
- Ребята, во мне какой сон приснился.
Все рассказал. Мы посмеялись и полетели. Только подходим к этому белому пятну, мотор чирик и встал. Штурман из средней кабины вылетает, вылезает, улыбается. Говорит: «Меня не проведете», – он решил, что летчик специально мотор отключил. Но когда он посмотрел на наши физиономии, он как юркнул в кабину. Летчик говорит: «Посмотри, как ручник, подергай, может, бензин пойдет». Я быстренько юркнул, попробовал ручник – он без нагрузки ходит, ни хрена не качает.
Мы снижаемся, земля все ближе. Летчик говорит: «Посмотри, справа, может быть, что-то там есть». Сморю – там действительно маленькая поляночка. Летчик довернул в правую сторону, мы без мотора планируем, почти падаем, самолет, сарай деревянный, только за счет скорости снижения держится, иначе в штопор свалимся. Мы на поляночку сели, а она короткая, не спасала, а за ней вековой лес, в который мы врезались. Я еще помню – мне не страшно было, только одна мысль была – как сохранить глаза. О том, что может оторвать ноги или еще что-нибудь даже не думал, а вот как бы глаза не выкололо ветками. Я рукавицами закрылся и прижал намертво, а ноги уперся в приборную доску. И вот в таком состоянии мы ворвались в этот лес.
Пилот тоже старался посадить самолет между деревьями. У нас с правой стороны здоровое дерево было, мы о него ударились, нам правую плоскость как бритвой срезало, и, от удара самолет развернуло боком, это мы уже позже проанализировали, а тогда мы сознание потеряли.
Мчимся дальше, следующее дерево попадается и отрезает переднюю часть самолета со штурманом, другим деревом заднюю часть со стрелком отрезало, а мы продолжаем лететь дальше. Оставшейся плоскостью воткнулись в овраг…
Когда я пришел в сознание, то висел, подвешенный тросами за ноги, метра 2-3 над вековым буреломом. А до земли еще далеко.
Когда в сознание пришел я так и не мог понять, почему земля вверху, а небо внизу. Понял, что вишу вниз головой. Стрелок к нам по кустам лезет, я только слышу он кричит: «Товарищ командир, товарищ командир!» – а сказать ничего не могу. Потом он меня увидел, сумел подлезть ко мне по бурелому, снять меня.
Стали искать командира, вижу, лежит в самом низу, без сознания, а по лицу струйка крови течет. Начали его поднимать. Смотрим, открывает глаза. Молчит. Мы с радистом посадили его, он в себя пришел, у него только кожа на лбу содрана была, да голова болела и уже втроем мы пошли искать штурмана.
Пошли уже назад по бурелому. Смотрим – половина кабины оторвана, а вторая половина кабины лежит на снегу, он стоит на коленях на этой половинке. Перед ним турельное кольцо, через которое он садится и вылезает из самолета, он поднимает голову, видит перед ним кольцо, и ползет, пытается вылезти. Мы потом ему говорим: «А зачем ты лез через турельное кольцо? Ты же мог просто подняться и все». Он: «Я понимаю, что спасаться надо, а передо мной турельное кольцо, ну я по привычке и полез». Вот так вот пошутили, чудо, что все живые остались.
А мы же пятеркой летели, другие самолеты увидели, что мы упали, и ходят над нами по кругу. Мы зеленую ракету дали, что все в порядке, и они ушли, а мы остались.
Снег по пояс, до ближайшего населенного пункта километров 500, глухомань. Стоим в раздумье, что же делать дальше, куда идти? Вдруг я слышу как будто щебет птички и собака появилась. Вышла и смотрит. Потом на полянку вышло человек пять местных, дикое племя, они в глуши жили, питается рыбой, охотится, мы уже потом об этом узнали, месяц там пробыли, нас никак вытащить не могли.
Это подростки были, они на речку бегали. Мы к ним подошли, а они русских никогда не видели, смотрят на нас с удивлением. Они повернулись, пошли, а мы за ними. Они в землянках жили, мы зашли в одну землянку, народу много, пацанята бегают. Зашли в следующую землянку, мужиков нет, одни бабы. Одна старуха в углу в сухих листьях лежит, спит, листьями закрывается, чтобы не холодно было, а другая половина помещения пустая. Мы там остановились. Печка есть, крыша тоже, тепло.
Мы НЗ нашли, который в каждом самолете есть на случай аварии. Открываем, а там американские таблетки – суп, всякая чепуха. Единственное что можно было есть – три небольшие плитки шоколада. Пытались в кипятке растворить эти таблетки, кипятили, кипятили в котелке, так они таблетками и остались. Жрать нечего.
На следующий день пришел парень с рыбой и этой бабке тоже принес рыбу. Мы быстро печку растопили, а там постоянно висит котел. Налили воды, сварили рыбу, отличная, белая рыба, но уже с душком. Мы отравились, такое ощущение было, что кишки выскочат, а штурман, Володька, вообще синего цвета стал, мы очень боялись, что он умрет. Больше мы ничего у них не ели. Нам на третий день прилетел самолет, мы бегаем, руками машем. Нам мешки сбросили, в них консервы, чай, хлеб, так что жизнь более-менее наладилась. Наши к нам периодически прилетали.
К нам прилетел инспектор по технике пилотирования ВВС с инженером, установить причину нашей поломки. Прилетели на По-2, там была маленькая поляночка на лыжах. Инженер полез к мотору, открутил отверткой жиклер, а там не бензин, оказывается, а лед, в бензине, который нам залили в самолет была вода, когда она до карбюратора дошла, то там и замерзла, это же зимой было, тем более, мы шли на высоте, и доступ бензина прекратился. Он нам приказал мотор снять и стал готовиться улетать.
А на самолете летчиком Иван Новичков был. Он нам и говорит: «Ребята, вы меня поддержите, полный газ дам, поднимите хвост, чтобы побыстрей оторваться, как кивну, так отпускайте», – там же боковой ветер, справа огромная сосна стоит. Мы хвост подняли, он головой машет, мы его и отпустили. Видим, оторвался, но его ветром вправо сносит, а пилот на По-2, когда взлетает, обычно с левой стороны наблюдает. Вот он дерево и не заметил, уже в воздухе плоскостью задел, в воздухе крутанулся раза два-три и плашмя пух. Метров с пяти упал, но снег рыхлый, не разбился. Мы бегом к нему, из движка пар идет, а инженер этот, засранец, подумал, что самолет загорелся, и пытается выбраться из кабины, а отвязаться забыл. Потом догадался, плюхнулся через борт, а Иван, как сидел, так и сидит в кабине. Так они с нами и остались. Инженер говорит, придется две машины сюда гнать.
На следующий день прилетел командир полка. Тоже там же садиться, узнал всю обстановку, забрал летчика и улетел, а инженер с нами остается. Мы ему говорим, у нас ночевать негде, и жрать у нас нечего, тем более, вы нам такой наказ дали, мотор снимать, разбирать.
– Кто вам сказал?
– Так вы же!
– На хрена он вам нужен этот мотор? Выбросить его к чертовой матери, только пулеметы заберем.
Мы ему говорим, что у нас нет лишней еды. Он устроился где-то рядом в землянке, пожрать тоже охота. Приходит к нам. Мы его все-таки накормили.
В конце концов наши по реке на грузовиках к нам пробились, вывезли нас на ближайший аэродром, а уже оттуда мы в часть полетели.
Еще такой случай был – начались флотские учения, а дождь непрерывный. Командующий флотом психует: «Учения начались, а начать я их не могу. Неужели нет летчиков, которые в этих условиях могут летать?» А у нас действительно к этому времени действительно не было летчиков, летающий в облаках, мы только тренировались.
Начальник штаба, генерал Почаковский, приехал к командиру нашего полка, говорит: «Слушай, что делать, зажрал нас командующий, говорит, что у нас за авиация?» Командир: «Есть у нас один экипаж, из подготовленных ребят, может быть, они сами согласятся полететь?» Вызывают нас с Иваном: «Такое дело, нужно слетать в бухту Ольга. Произвести разведку порта, определить, где корабли синих, наших противников. Сможете выполнить полет в сложных условиях?». Мы молодые, разве скажем, что нет? Конечно, выполним. Командир говорит, ладно, дам вам свой самолет. Мы согласились. Возвращаемся на берег, пришли, посмотрели его самолет. А на этом самолете подвешены бомбы для ночной съемке, они тогда у нас только появились. Оказывается, можно бросать магниевые бомбы – при открытии бомболюков, открываются затворы у фотоаппаратов, и, за счет вспышки, засвечивается пленка, после чего пленка перематывается. Примерно, как обычные бомбы надо бросать. Я быстро расчеты сделал, думаю, сфотографируем, если будет такая возможность.
Надо взлетать, а ночь, ни черта не видно, в какую сторону взлетать, а взлетать надо против ветра. Я вылез из кабины, посмотрел, поднялся повыше, на наше счастье, на каком-то складе стоит одинокий столб в районе Владивостока и там фонарь. Я говорю: «Иван, вижу, куда надо взлетать. Я тебе буду рукой показывать, а ты давай, взлетай». Дает по газам, взлетает. Пролетели остров Оскольда, уже можно определить и скорость и направление ветра, уточнить курс полета и так далее.
Вышли на Оскольд, душа радуется, слава богу. Быстренько все делаю уточняю расчеты, говорю: «Иван, курс 290, пошли».
А на мне постоянный контроль – скорость, самолетовождение. Я смотрб – и ничего понять не могу, мы должны над морем идти, а идем прямо на горы. Я Ивану сразу даю команду: «Разворот на 180, немедленно выполняй. Держи, этот курс». Смотрю – опять маяк Оскольда машет. Я говорю: «Вань, ты знаешь, у нас расхождение идет на 90 градусов. Что дальше будем делать?!»
Я ответственность всю на себя взял, пилоту курс задал, и тут чувствую – задница от сидения уходит, я как будто в невесомости. Смотрю – скорость ниже критической, и мы падаем на хвост. Еще немного и в штопор войдем, ночью в облаках! Я как заорал: «Скорость!» Хорошо, Иван услышал, а у командира на самолете движок новый был, и он не только на форсаж вышел, а завизжал со свистом, и мы в пике вошли. Еще немного и в воду воткнемся. Но пронесло, Иван смог самолет вывести, набрали высоту, я его опять на курс вывел, приходим в этот разведываемый залив.
Заходим в эту бухту, смотрим – а там огни даже на кораблях горят. Начали фотографировать. Открыл люк, вышли точно на первый корабль. Бросаю первую бомбу. Повернул в сторону, второй корабль – вторая бомба.
Вернулись домой, сели, только зарулили, подошел катер, нас забрал, сняли фотоаппараты. Иван говорит: «Никому не говори, что с нами было, а то меня сразу спишут к чертовой матери».
А что получилось-то – компасы были примитивные обыкновенные магнитные. У него у летчика, под рукой компас, снизу котелок, котелок зажат кольцом. Сверху азимутальный круг, разбитый на 360 градусов с защелкой. Если поднять защелку, этот круг крутиться. Ему надо было развернуть этот азимутальный круг на курс, который я ему дал, а потом разворачивать самолет и встать параллельно светящимся линиям, а он забыл открутить защелку, а сразу весь котелок развернул на курс, который я ему сказал. Развернул котелок на 90 градусов. Потом он, конечно, сообразил, защелку снял, на курс поставил, взял штурвал на себя. И самолет пошел с постепенным набором. И тут он отвлекся, потерял скорость. К моему счастью, я почувствовал, что сидение из-под меня уходит, скорость нас спасла. Еще бы несколько секунд, и мы бы свалились.
А выпрыгивать из него очень тяжело, винт наверху. У нас случай был – звено отрабатывало слепой полет, и я вот смотрю – самолет, который слева от нас был, начинает плавненько переворачивается на бок, перевернулся на спину и пошел вниз. Смотрю, одна плоскость отвалилась. Смотрю, два парашюта, а парашютистов нет. Оказывается, их винтами подрубило, ни рук, ни ног. Потом нашли из трех два трупа нашли, третий труп утонул.
Чтобы закончить эту эпопею – на Тихоокеанском флоте мы первыми провели ночную съемку. На флоте плакат вышел, с нашими портретами, командующий флотом меня наградил – выдал 200 рублей, на эти деньги тогда можно было буханку хлеба купить.
Потом началась война с Японией. Наш полк пару вылетов сделал, Юкки бомбили. Помню пошли мы на Юкки, а бомбардировочная дивизия на 1000 метров выше нас, параллельным курсом на Сессин, и они пошли со снижением, прям через наши порядки. Я лично видел, как два самолета, на расстоянии, максимум 50 метров, прошли. Разошлись, слава богу. Вспоминаю, сейчас молодость – за такое планирование полштаба разогнать надо было.
Потом летали на поиски подлодок, наши десант высадили и мы искали японские лодки, чтобы они этот десант не потопили.
Конец войны я встретил штурма полка, потом был назначен заместителем главного штурмана флота, а потом меня перевели старшим штурманом дивизии в Восточной Пруссии. Так вот и служил всю жизнь.
- Спасибо, Павел Иванович. Еще несколько вопросов. Как вас кормили?
- До войны у нас было отличное питание, а во время войны оно было скудным. Пшенный супчик и такая буженина, ее зубами не разгрызешь, не известно, что за мясо. Спасались американской тушенкой. А в 1944 году, мне было 27 лет, я впервые познакомился с девушкой, полюбил. А весной 1945 года мы с ней поженились. В 1945 году с питание тоже было очень скудно. Денег ни на что не хватало, на мою зарплату можно было купить 2 мешка картошки. Озлобленное кулачье, которые туда были высланы после раскулачивания, относились к нам с неприязнью, а потом вообще за рубли перестали продавать. Хочешь что-нибудь приобрести – неси им китель, брюки и так далее. Даже вспоминать страшно.
- С западного фронта к вам летный состав приходил с опытом войны?
- Нет. Они к нам пришли уже потом. К нам приходили, кто с плена убегал. Проходили кэгэбэшную обработку, кого отпускали, кого сажали, если летчик – присылали служить на Дальний Восток, но летать им уже не разрешали.
- Не было обиды, что не повоевали?
- Нет, абсолютно. Не до того было, все время крутился, работал.
- Награждения во время войны были?
- Были, конечно. Даже Героев давали. У нас командиром полка Михайлов был, он с фронта приехал, там его сбили, а после госпиталя отправили к нам. И вот, после разгрома Японии, ему звонят из штаба флота: «Товарищ командир полка, на ваш полк по распределению, один Герой». Он говорит: «Какие награды! Один-два вылета сделали, ничего не потопили. У нас Героев нет!» Но всех наградили, кому Красное Знамя дали, мне вот Отечественной войны II степени. Но давали не по сделанным делам, а просто случайно, по знакомству или личной симпатии. А не по сделанным делам. А от Героя Михайлов отказался.
- Как вы встретили конец войны?
- Ликование, радость! Но на душе груз еще остался – надо было к войне с Японией готовиться.
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит.обработка: | Н. Аничкин |
