9743
Летчики-бомбардировщики

Рудинский Евсей Яковлевич

- Зовут меня Евсей Яковлевич Рудинский. Родился я в 1922-м году 15 августа в городе Конотоп Черниговской губернии (ныне Сумская область Украины).

Свой первый паспорт я получил в 1952-м году, а до войны я участвовал в двух детско-юношеских Всесоюзных соревнованиях по гимнастике. Там необходимы были документы, и мне их выписали. В них, даже в метриках было указано, что я с 1921 года рождения. Но в разговоре отец мне сказал: «Ты точно с 1922-го года». Так что это абсолютно точно.

Отец 1898-го года рождения, семья у него была большая, детство довольно-таки трудное. В 11 лет его уже отдали работать на мукомольную фабрику. В Первой мировой войне он не участвовал, а в гражданскую войну повоевать пришлось, потом за бандитами гонялся по всей Украине. Получил пулевое ранение в правую ногу, а в начале 1921-м года заболел сыпным тифом. Ему повезло, и он выжил.

Когда мне было где-то полтора года, наша семья переехала в Севастополь, потому что моя мама после родов заболела туберкулезом легких. И ей посоветовали южный берег Крыма. Это и сейчас страшная болезнь, а в то время вовсе была неизлечимой.

В Севастополе отец работал сначала счетоводом, потом бухгалтером. Здоровье матери ухудшалось, и надо было переезжать куда-нибудь южнее. В 1927-м году перебрались в деревушку Симеиз, и там мама в 1928-м году скончалась.

Последние свои дни мама находилась под наблюдением участкового врача – молодой разведенной женщины с дочкой. Отец потом сошелся с этой женщиной и где-то в 1929-м году мы переехали в маленькую деревушку на южном берегу Крыма Кикинеиз, которая сейчас называется, по-моему, Оползневое. У мачехи здесь была квартира в здании поликлиники.

Отец работал в Центральном управлении страхования, я так расшифровываю. Санатории туберкулезного типа, расположенные на южном берегу Крыма, в основном принадлежали этому управлению. И отца переводили из одного в другой. Поэтому из Симеиза мы переехали в Форос, отсюда в Мисхор, потом в Алупку, откуда опять в Симеиз.

В школу я пошел в Алупке. В 1933-м году мы переехали в Люберецкую трудовую коммуну НКВД №2 им. Дзержинского. (Была еще коммуна №1 имени Ягоды в Болшево).

Сейчас это город Дзержинский в Московской области. А в то время это был Николо-Угрешский монастырь. Знаменитый храм, который был построен еще в 1380 г. во времена татаро-монгольского ига. Дмитрий Донской заложил этот монастырь. Строился он больше сотни лет.

Моя мачеха была в коммуне врачом в больнице, а отец – бухгалтером. Окончил он самое большее несколько классов начальной школы, усиленно занимался самообразованием, причём очень успешно. И в 1935-м – 1936-м годах возглавлял группу, которая в течение года проводила анализ хозяйственной деятельности совнаркома Таджикской ССР. Кстати говоря, в Среднюю Азию он ездил два раза.

- Расскажите подробнее об этой трудовой коммуне.

- В этом месте всего населения было порядка 10-14 тысяч человек. Вольнонаемная обслуга – врачи, управленцы, торговцы со своими семьями примерно 10 тысяч человек и 2 тысячи так называемые члены коммуны.

Эта коммуна отличалась от всех существовавших в то время различных колоний и учреждений такого типа, даже от знаменитой коммуны Макаренко под Харьковом. Здесь были преступники, имеющие две или более судимости. В коммуне существовали свои, особенные порядки. Не было там ни милиции, ни каких-то других государственных органов. Там существовало самоуправление. Во главе стоял старый чекист, работник НКВД Павел Степанович Перепёлкин. Для коммуны очень много сделал и Матвей Самойлович Погребинский. Был такой известный чекист. Перепёлкин потом был арестован, но выжил, умер в 1980 году. Его заместитель Смелянский Ефим Павлович был расстрелян. В общем, это другая тема.

У членов коммуны паспортов не было, их не выдавали. Выезжать за пределы её территории запрещалось. Семейные люди квартиры имели, а одиночки в довольно-таки приличных условиях жили. Там был завод «Спартак», который делал щиты, по-моему, для каналов. Еще были радиозавод, музыкальная фабрика. Кстати говоря, музыкальной фабрикой руководил бывший «медвежатник» Чекмазов Алексей Михайлович. Он со временем получил так называемый «выпуск», то есть ему сняли судимость и вернули все гражданские права.

Коммуне выделялись по тем временам огромные деньги на перевоспитание. Было очень много кружков, в которых занимались коммунары. Всё это создавалось и финансировалось для них – для членов коммуны. Но мы, жители, вольнонаемные тоже пользовались этим.

Уделялось внимание и спорту, который использовался как элемент перевоспитания. В таком относительно небольшом поселении было 2 стадиона. Один был с 400-метровой беговой дорожкой, с двумя теннисными кортами. Привлекались самые лучшие тренерские силы. Москва-то рядом всё-таки. Например, занятия по теннису там проводили Борис Новиков, чемпион СССР. ИЗО-студию вел народный художник СССР Борис Иогансон. По гимнастике там была школа Д.К. Осипова. Это заслуженный мастер спорта и заслуженный тренер СССР, председатель Всесоюзной коллегии судей, известнейший спортивный деятель. Вот он там создал свою школу. Приезжали всемирно известные гроссмейстеры. Например, немецкий шахматист, 2-й чемпион мира по шахматам Эммануил Ласкер дважды приезжал в коммуну. В общем, в коммуне жить было в то время легче, чем в других местах. В Интернете про коммуну есть и снимки и мои рассказы.

Из этих двух коммун вышло большое количество известных спортсменов. Например, Капелькин Сергей, который играл вместе с Григорием Федотовым в 1939-м – 1941-м годах за знаменитую армейскую команду ЦСКА. В первой коммуне был Василий Трофимов, заслуженный мастер спорта, тренер сборной СССР по хоккею. Знаменитые братья Лукьяновы – Трофим Семенович и Владимир Семенович. Третьего забыл, как звали. Знаменитый штангист еще был. Фамилию уже не помню.

Хотя в Московской области в то время были крупные центры гимнастики в Ногинске, в Раменском, в Орехово-Зуево, в Подольске и других городах, 50-60% областной команды составляли спортсмены трудовой коммуны.

Моя жена (одноклассница) была четыре раза чемпионкой Московской области: два раза среди девочек, два раза среди девушек. В 1938-м г. заняла второе место во Всесоюзных соревнованиях среди девочек. Первое место тогда заняла Валентина Тюрина, будущая Батаен, первый председатель секции художественной гимнастики. В 1939-м г. моя жена была чемпионкой Всесоюзного общества «Динамо» среди девушек.

Я здесь занимался спортивной гимнастикой, поэтому участвовал в двух Всесоюзных детско-юношеских соревнованиях – в 1937-м и в 1938-м годах. Вот так вот детство мое прошло. Короче говоря, о коммуне у всех осталось яркое впечатление.

Кстати, в трудовой коммуне была только одна школа. Первый выпуск был в 1937-м году, 10-й класс. А до этого 10-го класса не было. Эти ребята росли вместе со школой. Я вот, например, из 4-го выпуска.

К сожалению, обе коммуны в 1938-м году ликвидировали.

- Как вы считаете, успешный был эксперимент с этими коммунами?

- Да. И не только я так считаю, так считают очень многие. Наша коммуна дала только в институт Сталина таких людей как Захарин, Репин, Коротков, Мартынов, Рудинская (моя жена).

- Почему, по вашему мнению, всё это прикрыли?

- После 1937-го года начались вот эти брожения.

- А вашего отца не тронули в 1937-м – 1938-м годах?

- Нет, не тронули. Он потом был заместителем главного бухгалтера авиационного завода в Тушино.

- Евсей Яковлевич, в 1940-м году вас призвали в Красную армию…

- Меня не призывали в Красную армию. Было не так. В 1940-м году где-то в феврале-марте меня вызвали в военкомат в Люберецком районе на беседу. Там нас было человек, наверное, 20-25, в том числе из нашего класса пятеро. Комиссар говорит: «Товарищи, мы собрали вас сюда. Сейчас перед вами выступит представитель авиационного училища. Будет вас агитировать, чтобы вы туда поступали».

Вышел молодой парень в красивой форме. В петлицах два кубика – лейтенант. И начал рассказывать об авиации. Но мы и без него очень много знали. Вы не забывайте, какое это время было: Челюскинская эпопея, знаменитые полеты с мировыми рекордами Чкалова, Громова, Осипенко, Расковой, Гризодубовой. В то время все бредили авиацией. Лозунги были: «Комсомол, на самолет!», «Дадим стране 100 тысяч летчиков!» и еще целый ряд таких. Это время первых Героев Советского Союза. Финская война заканчивалась, были и Халхин-Гол, и озеро Хасан. В Европе война шла уже с 1 сентября 1939-го года. Поэтому мы многое знали, но этот лейтенант более подробно рассказал, что есть штурманское училище.

Комиссар спрашивает: «Поняли, ребята?» – «Поняли!». «Пишите заявления» – «Нет, не хотим!». Это был такой контингент, который не учился в аэроклубах.

Комиссар говорит: «Ну, хорошо. Идите, покурите, погуляйте во дворе. Потом придете». Пришли опять через 15-20 минут. «Пишите заявления!» – «Мы не хотим!». Тогда комиссар зашел с другой стороны: «Комсомольцы?» – «Комсомольцы». «Знаете призыв к комсомолу?!» Намекнул на 1937-й год – мол, можете вообще себе всю жизнь испортить. После этого заявление, наверное, почти все написали, в том числе и я.

Нам сказали: «Когда нужно будет, вас вызовут. Продолжайте учебу, сдавайте экзамены». В 1940-м году, в июне были экзамены за 10 классов. А уже 22-23 числа 1940-го года вызвали для сдачи экзаменов в авиационное училище. Причем заранее предупредили: «Сдадите экзамены и уедете домой. Кто будет зачислен, вам будет повестка о начале учебы с сентября». Один человек из нашего класса сразу был отчислен после медицинской комиссии. А четверо сдавали экзамены.

После сдачи экзаменов построение общее было, и начальник училища сказал: «Я буду называть некоторые фамилии. Становитесь в строй здесь вот, слева от меня». В число названных им попали я и мой одноклассник из школы трудовой коммуны.

Потом объявляется перед строем о том, что отобраны 50 человек, успешно сдавших экзамены и физически подготовленных ребят с задачей догнать начавших обучение в октябре 1939-го г. К лётной практике подойти одновременно с ними. Всё! На следующий день нас постригли, выдали форму, и я стал курсантом Мелитопольского военного авиационного училища летчиков-наблюдателей. Июль, август, сентябрь жили в метрах 600–800 от здания училища в больших палатках, рассчитанных, наверное, на 50-70 человек. Аэродром тоже был недалеко – где-то на расстоянии одного километра.

Так вот, после подъема, только умылись, морзянку стучали или слушали сообщения политического плана. Занятия действительно были в сумасшедшем темпе. Напряг был очень большой. Из 50 человек создали два классных отделения: 11-е и 12-е, каждое по 25 человек. В классном отделении был старший из курсантов, у нас, в 11-м – Борис Лихов. Авиационный отряд, по-армейски взвод, состоял из четырех классных отделений. А командир взвода назначался из командиров постоянного состава. Мы пополнили 1-ю учебную эскадрилью, а это 400 человек.

Занимались с учетом самоподготовки по 12-14 часов в день. В общем, месяца через три – четыре к лётной практике мы подошли одновременно со всеми. Я красноармейцем не был, но будёновку носил.

- Чему вас учили в авиационном училище?

- Сначала была теория: аэронавигация, теория бомбометания, воздушной стрельбы, тактика, практическая ориентировка полёта, знакомство с радионавигацией, которая ещё только-только начинала внедряться. Предметов было очень много. Давали информацию и о немецких самолетах, чтобы в воздухе могли их определить по конфигурации.

Учились летать в основном на Р-5, на СБ немножко. Где-то 2-3 полета было на ТБ-3. Мы тогда про Пе-2 ничего даже и не слышали. Всего это заняло, наверное, часов 35-40. Не больше.

Назвать фамилии преподавателей сейчас не могу. Если мне память не изменяет, по-моему, лейтенант Соловьев был по аэронавигации. Он из выпускников этого училища. Тактику преподавал майор Цакун.

- Приходилось вам общаться с участниками Финской войны?

- Осенью 1940-го года заместителем командира нашей 1-й эскадрильи был Герой Советского Союза капитан Топаллер Анатолий Семенович, который в Финскую войну Героя получил и которого спас старший лейтенант Летучий Александр Яковлевич, тоже Герой Советского Союза. Самолет Топаллера Р-5 был подбит зимой и сел в районе какого-то озера. Финны на лыжах уже бежали к нему, но Летучий посадил свой самолет рядом. Топаллер зацепился за расчалки (тонкий трос) и они оба улетели.

- Вообще, какое было тогда настроение? Думали ли о войне с Германией?

- Преподававший тактику майор, когда читал нам курсы по зенитной артиллерии, об истребителях немецких, всегда говорил: «Товарищи курсанты, изучайте тактико-технические данные немецких истребителей и зениток. Ведь они по вас будут бить, а не по мне». Я запомнил его слова.

Война в Европе шла, немцы уже заняли Польшу, Францию и другие страны. Вот сейчас многие говорят: «Знали, не знали...». Конечно, знали, что война будет. Только не знали когда.

- Вы говорили, что слушали сообщения политического плана…

- Мы изучали историю ВКП (б), которую преподавал политработник, и, конечно же, говорили о войне в Европе. У нас был так называемый тренажерный час, не час, а где-то 15-20 минут, сразу после подъема.

- Чем еще запомнилось пребывание в училище?

- Мы узнали об эстрадном артисте Вольфе Мессинге в 1940-м году. Он выступал у нас со своими опытами «по чтению мыслей», как он их называл. В основном это было для постоянного состава, т.е. для командирского. Зрителями были жены командиров, сами офицеры училища. Мне тоже удалось побывать на этом концерте.

- Евсей Яковлевич, чем вы занимались в училище перед самым началом войны и при каких обстоятельствах узнали о ней?

- Госэкзамены у нас начинались 16 июня 1941-го года для первой и второй эскадрильи, были еще третья и четвертая. А в ночь с 15 на 16 июня нас вдруг по тревоге подняли. Две эскадрильи прошли где-то километр – полтора на окраину Мелитополя. Удивлялись, что командиры говорили, что надо сдать экзамены на отлично, а сами не дают подготовиться. На кой черт нам эта тревога ночная! Утром вернулись в училище. Сейчас уже точно не помню, но пару предметов за неделю успели сдать.

И вдруг 22 июня ночью снова тревога, опять движемся по тому же маршруту. Здесь уже пошли такие слухи: «Знаете, ребята, это не учебная тревога, это что-то другое!». Откуда такие разговоры?! Радио ни у кого не было, поэтому никто ничего не мог знать. В общем, пришли опять на то же место, но мы там пробыли уже совсем немного – наверное, час – полтора. Лето. Еще полностью не рассвело. Я не знаю, сколько времени было. Может, 4 часа утра. Собираемся назад. А по дороге идем и думаем: что-то это серьезное. Пришли, быстро позавтракали и строем на аэродром.

На аэродроме никого из командования. Пришли только мы, курсанты. Кто-то из техников сказал, что команда такая: далеко не уходить, не расходиться. Дождь немножко шел. Там был большой навес. Мы собрались под ним и вроде митинговать начали: «Ну, что это такое?! Никого нет! Пошлите кого-нибудь в училище разузнать!». В это время приехала легковая машина с начальником штаба училища в кожаном реглане, перепоясанном. И он официально сказал, что началась война, что немцы бомбили Киев, Севастополь и другие города.

И мы начали рыть вокруг самолетов небольшие окопы – капониры. Помню, стали заряжать патронами диски авиационных пулеметов Дегтярева. Потом пообедали, затем был митинг. На митинге горячие головы выступали: «Зачем нам сдача экзаменов?! Давайте на фронт!». Два дня, 22 и 23 июня мы были на аэродроме. Там уже делали что-то более организованно. Капониры опять и еще что-то такое.

- Экзамены сдали полностью?

- Да, нас заставили сдавать экзамены до конца. Продолжилась учеба и последний экзамен был 3 июля 1941-го г. А дальше то, о чём, наверное, никто не думал из советских людей: немец прет, мы несем огромные потери, авиации нет. И где-то в июле высоким командованием было принято решение эвакуировать училище. Куда именно никто не знал, конечно, лишь позже выяснилось, что училище эвакуируют в Новоузенск – на границу Саратовской области и Казахстана. А нам, закончившим, звание не присваивают, документы не дают, в училище торчим. Был набран уже новый контингент курсантов, и надо было у них принимать экзамены по физической подготовке. И меня взяли в помощь на прием экзаменов. И вот в Новоузенске мы и торчали июль, август. По мере каких-то требований частично отправляли закончивших училище ребят в лётные части.

- Куда лично вас отправили из училища?

- Где-то в первых числах сентября 1941-го создается команда из 15-18 человек. Документы на поезд были у старшего группы. Через Пензу, Горький, Москву попадаем в Котлас. Это место слияния трек рек: Вычегды, Юг и начала Северной Двины. И дальше по Вычегде отправляемся в район Сольвычегодска, Коряжмы. Разговоры шли о том, что едем переучиваться на английскую материальную часть. Приехали туда, в эту глухомань, и поняли, что это все не то. Это был бывший лагерь заключенных. Там узнали, что создается аэросанное училище. И нас направили в это аэросанное училище. И не только нашу группу, но и из Краснодарского штурманского училища и из многих других. Там я пробыл 19 дней. Начали учебу: топография и еще что-то там такое. А потом повезло, в конце октября 1941-го попал в 222-ю эскадрилью связи Архангельского военного округа. Запрос был, и я попал туда со своими товарищами.

- Почему именно вы попали? Отличником были?

- Я по первому разряду окончил училище. Но документов у нас не было. Я даже не знаю, где общие документы находились. Там, по-моему, совершенно по-другому отбор проходил. Для того чтобы не создавать ажиотаж вокруг запроса из Архангельского округа ВВС, командование поручило старшим групп отобрать 14-15 человек якобы в пехоту рыть окопы. Но утверждать на 100 процентов, что именно так было, не могу.

Короче, я был в группе, старшим которой назначили парня по фамилии Ткаченко, не из наших курсантов, с которым я был в не очень хороших отношениях. И Ткаченко отправлял в формирующуюся по запросу команду неугодных ему людей. Поэтому в ней оказались я и мой друг-москвич Остроумов Лева (Лев Николаевич). Мы с ним из одного отделения были. С нами ещё оказались Терновский Саша, Зинченко, с которыми мы познакомились позже.

- Как вы добирались до Архангельска и как вас там встретили?

- Котлас стоит на Северной Двине, Архангельск тоже на Двине, но уже на месте впадения этой реки в Белое море. Там же идут развилки дельты реки. По полузамерзшей Вычегде от Котласа до Архангельска километров 150. Но мы решили, что ближайший путь туда не по прямой, а через Москву. Рисковали, конечно. Документов-то у нас почти никаких не было. Так, комсомольский билет, денежный аттестат, что-то такое. Я уже не помню. По-моему, всё-таки было направление от старшего в ВВС округа.

Мы приехали в Москву 20 октября, через несколько дней после паники. Там пробыли дня четыре или пять. Мы и под бомбежку в Москве попали, и в комендатуру на Манежной площади. У нас даже бумажки были, что задержаны комендатурой и после проверки отпущены. Рестораны работали, а у нас деньги были, и мы по ресторанам ходили. Помню, что на стенах домов были наклеены объявления: «Всем объявляется, что оборона города Москвы на ближних подступах поручена мне. За распространение слухов расстреливать на месте. Жуков».

Мы в Архангельск через Двину переправились.

Хорошо помню, как начальник штаба ВВС Архангельского округа генерал-майор авиации Владимир Никифорович Мальчиков нас выстроил и говорит: «Ну что, под трибунал вас всех отдать?! Где вы шлялись?» - что-то такое. «Всех завтра отправить на Кегостров в авиационный истребительный полк. Будете там мотористами работать!». И на следующий день всех отправили на Кегостров, в дельте Северной Двины в черте города Архангельска, в то время там был гражданский аэропорт.

Командиром авиационного истребительного полка был хороший мужик, в Испании воевал. Истребители у них были английские «Харрикейны». Сказали получать обмундирование, ватники и еще что-то. И пришли мотористами в полк. А через пару дней вызвали старшего: «Вот по списку. Никаких разговорчиков!». Так 5 человек – я, Иван Дундук, Лева Саумов, Коля Зинченко и Саша Терносков – в эскадрилью связи попали, 7 в район Холмогор. Их судьбу не знаю совершенно.

Нас сразу на самолете У-2 перевезли на Бакарицу, где создавалась 222-я эскадрилья связи. Это пригород Архангельска с другой стороны Двины. Город рядом был, зимой в Архангельск пешком ходили. В декабре 1941-го мы переехали на Кегостров, в 1,5 километрах от штаба округа. А в 1943-м в апреле или мае начали готовить новое местоположение на севере от Архангельска, посёлок Талаги назывался. Здесь сейчас аэропорт Архангельска. Мы там рыли землянки. Техника различная там лес корчевала. Делали аэродром. Так что от штаба округа мы никогда далеко не отрывались.

- Как вы, молодые штурманы, относились к поражениям Красной армии в 1941-м – 1942-м годах?

- Кто думал, что Минск будет сдан через 6 дней после начала войны и придется сдавать территорию за территорией?! Все были в недоумении. Командиры были в таком же неведении. В первые дни считали, что разобьём немцев. Мы же не знали в то время, что у нас почти вся авиация в первый же день была уничтожена на своих же аэродромах? Это потом мы узнали, почему нас в училище держали – нас некуда было посылать.

- А что вы можете сказать про командира своей 222-й эскадрильи?

- Прекрасный человек Журавлев. Имя и отчество я не помню сейчас. Кстати говоря, он тоже из Коряжмы прибыл сюда за неделю до нас, и мы его там видели. Эта эскадрилья создавалась в то же время, что и аэросанное училище. В 222-й эскадрильи были летчики-полярники. Были у нас и известные полярные летчики, такие как Скорик Сергей Сергеевич. Он еще на трассах БАМа летал в 1938-м – 1939-м годах и фотографировал. Также был Иван Иванович Низимов, 1903 года рождения. У нас летчики были довольно-таки пожилого возраста. Был Арнаутов Михаил Акимович, 1896 года рождения; Серебряков Сергей Тихонович с 1898 года рождения. Пару дней здесь был даже Иван Иванович Черевичный, полярный летчик, впоследствии ставший Героем Советского Союза. В те времена на севере этот человек был величиной известной. Он пробыл ровно два дня. Его сходу же отозвали. Представляете, какие это были люди. А нам они вообще казались стариками. Им-то штурмана были нужны как рыбке зонтик. Но, тем не менее, штатное расписание было. Летчик, штурман и т.д.

В Коряжме 19 дней солониной питались, а здесь лётный паёк, мягкая постель и т.д. Вообще 222-я эскадрилья связи дала очень многое в плане навигационной подготовки. Всё-таки за два года я облетел весь Европейский Север. Начиная от Мурманска и кончая Салехардом. Воркута, Поной, Онега, Кандалакша... Налет был огромный по тем временам. Но это не боевая эскадрилья. Никакого боевого опыта не было.

- Я знаю, что немцы летали бомбить и Архангельск…

- Архангельск с 1942-го начали бомбить. Я в то время стал штурманом второго звена. В 222-й эскадрилье в основном были Р-5-ые и У-2, потому что у нас были относительно молодые полярники: Виктор Лещинский, Неупокоев и Иван Немчик. Летали ночью мы для обнаружения костров в лесах в виде крестов, огненные стрел, направленных на Архангельск, были такие. Это для немцев давали ориентировку. Не бомбили, так как у нас ничего для этого не было. Мы просто засекали и передавали, что там-то костер, там-то костер. Даже если Архангельск бомбят, мы садимся. Это 90 километров от Архангельска на юг.

Эскадрилья связи дала нам очень многое. Во-первых, старшие летчики научили нас метеорологию уважать. На севере погода меняется очень быстро. Вот чистое небо, а через полчаса уже всё закрыто, облачно. Поэтому всегда говорили: «Знакомься с метеорологической обстановкой». Вот лечу я с Иваном Ивановичем Низимовым, и он говорит: «Зайди на метеостанцию. Посмотри, какие фронты, где, как». Метеорология у нас в училище преподавалась. Мы разбирали всё это. Но карты в то время были несовершенные. Мы летали в Архангельск и ориентировались не по картам-километровкам, а по старым картам-десятиверсткам. Озера отмечены, а их нет на самом деле. Или еще какие-нибудь там особенности. И, конечно, никакие дороги не были обозначены.

Мы в эскадрильи стреляли из наземных пулеметов, принимали донесения так называемой «кошкой» – на двух столбах на земле подвешивался на веревочке пакет, а мы из кабины крюком таким с веревкой доставали его. Это было хорошо для 1918-го – 1921-го годов, но не для 1941-го. Но, тем не менее, занимались и этим тоже. В общем, в эскадрильи связи нас многому научили.

- А как по надежности, не подводили Р-5, У-2?

- Прекрасный самолет Р-5. Не было ни одной катастрофы, а аварии мелкие были, аварийные посадки. В таких случаях посылался другой самолет с техниками, если поломку можно было устранить на месте. Они, правда, в войну себя не особо показывали. Может, как связные были. Я этого не знаю.

Будучи на фронте уже мы узнали, что в районе Няндомы разбился наш товарищ по 222-й эскадрильи, Титов.

У нас был один самолет Ли-2 - «Дуглас», на котором летал Титов, имя, отчество я забыл. Он как бы был прикреплен к эскадрилье связи, считался нашим человеком. На его самолете летал командующий округом. А округом тогда командовал генерал-майор авиации Антошин Иван Панфилович, в свое время командир эскадрильи, где Валерий Чкалов служил.

- Как насчет ошибок навигации. У вас такое было?

- Потери ориентировки за всё время не было. Всё-таки не на такие большие расстояния мы летали. Вот я говорил, что летал от Мурманска до Салехарда. Это же не один такой полет, чтобы оттуда туда. Летали в основном по Архангельской области и рядом на расстояние 250–300 километров.

- Вас не направляли разведать немецкие подводные лодки?

- Нет. Лично я летал с Иваном Ивановичем Низимовым. Мы фотографировали северное побережье, начиная от Канина Носа и до района, где море Лаптевых. Там были наши береговые укрепрайоны. Для того чтобы потом эти снимки рассматривать и узнать, насколько укрепрайоны запрятаны, насколько их нельзя распознать с воздуха.

- А насчет Антошина что вы можете сказать? Вы его лично видели?

- Я его несколько раз видел и разговаривал с ним. В мае 1943-го Антошина, видимо, вызвали в Москву на какое-то совещание, а штурман самолета, на котором он должен был лететь, заболел – у него была очень высокая температура. Сказали, что полетит другой штурман нашей эскадрильи Зайцев Иван Григорьевич. А заболевший штурман сказал: «Нет, полетит Рудинский». Не знаю почему. Об этом не совсем удобно говорить. Наверное, я считался неплохим.

Этот штурман мне рассказал о всех входных и выходных воротах при подлете на территорию Москвы. Я хорошо изучил маршрут и не отклонялся от него, чтобы не попасть под огонь своих. Не так-то просто было в Москву попасть! Удачно мы с Титовым провели самолет и сели на центральном аэродроме в Москве. Антошин тогда сказал Титову: «Экипажу дать свободное время дня три, потом сообщу, что дальше». А дальше получилось так, что мы улетели без него. Его вызвали в Горький по какому-то вопросу. Причем полетел он на другом самолёте.

Вот так я за штурмана летал в 1943-м году. Эта поездка помогла мне встретиться с родителями. Они уже тогда жили в Тушино, под Москвой. Я их не видел ни разу с 1940-го года, потому что когда в 1941-м году по пути в Архангельск мы были в Москве, авиационный завод, где работал отец, был уже эвакуирован в Казань.

- А вот наземный персонал, техники. Что про них можете сказать?

- Мотористы были в основном из срочнослужащих. А вот техники звена были из кадровых командиров. Вообще что такое 222-я эскадрилья связи? Это порядка 52-54 человека. Всё! При нашей эскадрилье была фотолаборатория. С Леонтием Петровичем мы, будучи штурманами звена, базировались в трех местах: Обозерском, Каргополе и Архангельске. Мы фотографировали места запасных аэродромов для фронтовой авиации. Мало ли что могло быть. Отступление и т.д. Находили места, фотографировали их, потом дешифрировали. Такие отдельные задания выполнялись, нужные для округа. Но, помимо этого, еще иногда всяких чинов возили. Нужно было доставить в Онегу там или Кандалакшу. Конец 1941-го и половина 1942-го это была ликвидация всяких учреждений, штабы которых находились в Архангельске, а точки их были в такой глухой тайге, что летом туда трудно было добраться. Зимой ещё можно было как-то на санях, аэросанях. А летом по всем этим болотам нигде нельзя было пройти – помогала авиация. В общем, из ликвидированных частей надо было привозить людей, документацию. Вот этим мы тоже занимались.

- Кого-нибудь награждали в 222-й эскадрилье?

- Нет. Посылали документы только на Леонтия Петровича Старину и на меня. Но наградные листы не утвердили. Думаю, что в первую очередь надо было наградить Журавлева и Воронкова – командира эскадрильи и начальника штаба.

- Почему именно их? Потому что командир и начальник штаба?

- Они оба участники Финской войны. Журавлев имел Красную Звезду, а Воронков – орден Красного Знамени. Они создавали дружественную атмосферу в части. На моей памяти у нас не было никаких скандалов, стычек, недоразумений. На командире отдельной эскадрильи ответственность огромнейшая: создать коллектив, обеспечить бесперебойное выполнение заданий штаба ВВС округа. У нас заместителем командира эскадрильи был Федор Ильич Фионов. Все они были военные летчики, какое-то время служившие в составе ВВС армии. Так вот Ф.И. Фионов прекрасно знал хозяйственную обстановку в Архангельской области, хозяйственников различных учреждений, расположенных у черта на куличках. Поэтому, когда надо было какие-то пакеты отвезти, он всегда созванивался и договаривался. Отсюда везли спирт, а оттуда – курево или что-нибудь ещё. В общем, соображал он здорово! Хозяйственник такой.

- Евсей Яковлевич, на ваш взгляд, кто из летчиков 222-й эскадрильи был самым лучшим?

- Конечно, Скорик Сергей Сергеевич. Однозначно. О нем в газете «Правда» писали. Первая статья появилась ещё до войны, когда Скорик работал на Байкало-Амурской магистрали, и называлась «Мы на лодочке катались». Он тогда летал на гидросамолете МБР-2, который мог садиться на воду. А озер и рек в тех краях много.

Тогда в Забайкалье была дивизия будущего маршала авиации, дважды Героя Советского Союза Савицкого Евгения Яковлевича. А Скорик в одном из полетов был замечен военными. Многие лётчики тогда ещё не видели МБР-2. Подняли истребители на перехват. Но Скорик ушел от них в облака, а они там не могли летать. Вот статью и назвали «Мы на лодочке катались», о «лодке» МБР-2.

Вторая статья называлась «Опасный груз». Есть книга полярного летчика Николая Каминского, которая называется «В небе Чукотки». Интереснейшая книга. Кстати говоря, Скорик и познакомил меня с этим летчиком. И хоронили, кстати говоря, мы его вместе с ним в Московском крематории.

- Как у вас на фронте было со снабжением, питанием?

-В округе так хорошо, как мы, никто не жил. Мы курили «Герцеговину Флор», а не махорку, привозили хорошие материалы: диагональку, оверкоды различные.

- А было ли свободное время?

- Не было. Армия, какое такое свободное время? Как свободный я в Архангельске был где-то 3-4 раза. Было такое: командование округа захотело поохотиться или порыбачить. У нас был еще и металлический катер свой, большой, на Двине стоял. Меня несколько раз посылали как штурмана речного. Там островов много было. Укажут точку: «Отвези нас туда на катере». Руководство там рыбачило и пьянствовало.

- Письма-то писали?

- Письма писал, но ответа не было. Не знал, где родители, не знал, что завод эвакуировался. А они мой адрес не знали. В 1941-м году по пути в Архангельск я заезжал в трудовую коммуну. Там у меня была знакомая врачиха – Мартынова Антонина Степановна. Мои родители с её семьей дружили. Я к ней зашел, и она сообщила. У нее был казанский адрес моих родителей. Она дала его мне и сообщила им, что я живой. Переписка с родителями началась с 1942-го года. Письма нормально шли в Архангельск. Это же не фронт!

- Евсей Яковлевич, интересно, как у вас в ВВС отнеслись к введению погонов в 1943-м году?

- Положительно. Мы и не рассуждали. Принято такое решение, значит так надо!

- А как и когда попали на фронт?

- Обстановка была такая. После всех наших рапортов об отправке на фронт нам отвечали, знаете как?! - «Еще один рапорт и в пехоту спишем. Надоели, в конце концов, рапортами своими». Но, тем не менее, командование мудро вело себя. Они всё-таки сберегали людей. Ну, не знаю, чем они руководствовались. Что такое ВВС Архангельского военного округа? – это 222-я эскадрилья связи и какой-то там истребительный, не фронтовой полк в Каргополе, и всё. Остальное хозяйственные ВВСовские структуры. Мы для округа тоже нужны были.

Когда наши просьбы об отправке на фронт удовлетворили, мы попали в Москву. Старшим тогда у нас был Петр Ямчук, на 4 года старше меня был. Кстати говоря, он был рядовым штурманом, а я – штурманом звена. Я был младший лейтенант, а он лейтенант. Нас, семь человек, направили в 113-ю авиационную дивизию генерал-майора Щербакова Михаила Васильевича. Они летали на Ли-2 и на Ил-4. Дневная такая дивизия была. Очень мощная, конечно. Мы все туда приехали. Они нас хотели взять, потому что у нас всё-таки налёт большой, мы не со школы, уже опытные. А с другой стороны, им обещали готовые экипажи летчиков и штурманов. И они хотели нас брать и не хотели. Мы в штабе проболтались где-то дня 4-5. Потом они решили всё-таки остановиться на готовых экипажах. И нас снова отправили в Москву.

Москва с нами уже считаться не хотела. В Казань хотели отправить к чертовой матери переучиваться на Пе-2. И тут нам просто повезло. Петька Ямчук встретил своего хорошего знакомого по Харьковскому авиаучилищу – Мишу. Затребовали в 16-ю воздушную армию десять экипажей. Да и в других армиях тоже требовались. Но Петька с этим Мишкой сумел договориться. А в 16-й армии запасные аэродромы были не только в Казани, но и еще в Чебаркуле и еще где-то. Это, конечно, афера была, что там говорить. И нас, семь человек, и еще вдобавок троих парней каких-то всунули в список в 16-ю воздушную армию. Январь, погода плохая, поехали в Казань.

В Казани были дня четыре. На нарах спали. После отличных условий в 222-й эскадрилье и вдруг такая остановка! Мы с удовольствием оттуда уехали. И вот тогда мы попали уже в 16-ю воздушную армию. А там уже распределили. Наших семь человек направили в один полк – в 128-й бомбардировочный полк. А три человека – в нашу же дивизию, в 779-й бомбардировочный авиаполк. Нас с Иваном Дундуком сначала не хотели отпускать из Казани. Вернее, этот Мишка говорил: «Я их не могу взять, потому что они штурманы звена». А требовались рядовые штурманы. А мы сказали: «Никакие мы не штурманы звена, потому что мы штурманы звена без всякого боевого опыта. Давай мы тоже». В итоге мы, все семь человек, пошли на фронт рядовыми штурманами.

- А кто-нибудь из ваших летчиков-полярников хотел, чтобы его отправили на фронт?

- Это, как говорят, хороший вопрос. В основном просились на фронт, конечно, штурманы. Почему? Потому что штурманы – молодые люди. А летчики, за исключением трех человек, были более-менее старые. У всех семьи. Ну, вы представляете! Тот же Серебряков. Он был с 1898-го года, как мой отец. В 1943-м году ему было 45 лет. Все они не рвались на фронт, за исключением одного человека – Сергея Сергеевича Скорика. Штурманы 7 человек хотели. У каждого было минимум 3-4 рапорта с просьбой отправить на фронт. Больше всех просился, наверное, Володя Волкаш. У него штук 6 рапортов было. У меня то ли три, то ли четыре. Я сейчас точно уже не помню. Из нас, семи штурманов, на фронте погиб только один наш – Остроумов Лева. 16 апреля 1945-го.

В 128-м бомбардировочном полку я был с января 1944-го г. Скорик попал на фронт где-то в апреле 1944-го. Ему было уже 34 года. Его однокурсник генерал-майор авиации Токарев Борис Кузьмич командовал 6-м штурмовым авиационным корпусом. А Скорик был всего зам. командира штурмовой эскадрильи. Летал он на Ил-2, на которых, в основном, летали молодые лётчики. Сделал 165 боевых вылетов.

И в конце войны, когда я его встретил в Москве, у Скорика было три ордена Красного Знамени, орден Александра Невского. Потом он, конечно, получил и другие ордена. Когда закончилась война, он добился увольнения из армии. Не любил он армию, но воевал отлично.

Скорик прожил около 90 лет. Летал за штурвалом до 60 лет в своей родной полярной авиации.

- Евсей Яковлевич, а вы, примерно, сколько боевых вылетов совершили?

- Где-то за сорок боевых вылетов. А сколько было вылетов в 222-й эскадрилье, никто не считал. Может сто, может двести. Бог его знает! Мы по 15-20 дней жили в разных точках и летали ежедневно на фотографирование. В основном это была не боевая работа. Никто нас не сопровождал, никто не атаковал. Это не фронт! Единственное, что делалось в военной обстановке – это поиск аэродромов, возможных площадок.

- Может быть, помните свой первый боевой вылет на Пе-2?

- Первый был ещё в 1943-м году. Я еще служил в эскадрильи связи. У нас уже был другой командир эскадрильи по фамилии Петрович. Майор, фронтовик. У него был орден Ленина. Он, кстати говоря, очень возмущался, что у нас не было награжденных.

Тогда я совершил, может, не уголовно наказуемое, а административно наказуемое правонарушение. Петрович договорился с командиром полка, с дружком своим, что пришлёт двух человек, чтобы они поучаствовали в боевых вылетах. И мы с Зайцевым по два боевых вылета над Курской дугой сделали, не будучи в составе этого полка. Нелегально, можно так сказать. Поэтому первое знакомство с врагом было в 1943-м году. Просто изучали самолет Пе-2, 2-3 дня сидели в кабине, и нам рассказывали, за что дергать, на что нажимать. Увидел, как бомбы полетели, нажимал кнопочку на прицеле. Но отбомбились мы без происшествий. Только даже упоминать об этих вылетах еще много лет нам запрещалось, вылетели-то без приказа.

- А свой первый боевой вылет в 128-м авиаполку помните?

- В 128-м у меня был опытнейший летчик. Петр Агафонов, с 1918-го года. Он уже воевал довольно долго. Помню, что он сказал так (это, кстати, во всех моих рассказах фигурирует): «Знаешь что. Мы с тобой так долго не налетаем! Смотри на ведущего, когда встали уже на боевой курс. Как посыпались бомбы, сразу нажимай на прицел. А ты рассматриваешь, где цель. Это не твоя забота! Крути головой и смотри за воздухом». Вот что запомнилось по первому боевому вылету. А потом со временем, конечно, пришел опыт где, что, чего. Воздух воздухом, а цель целью. Потом уже одиночные вылеты были, т.е. уже не в составе эскадрильи. Там уже всё сам крутишь, вертишь и прицеливаешься. Опыт со временем приходит.

Сейчас уже анализирую всё это и думаю: «Сколько же у нас неподготовленных было вояк на фронте». В том числе и лётчиков-истребителей, которые всего-навсего имели по 20-30 часов полета. Сколько их погибло!

- Расскажите, пожалуйста, о 128-м бомбардировочном.

- В октябре-ноябре 1941-го года в полку проходили фронтовые испытания Пе-2. Возглавлял эту группу летчиков-испытателей Марк Галлай. В ноябре полк уже имел самолеты Пе-2. В октябре СБ ещё были, но на них уже не летали.

Где-то в 1944-м году в каждом корпусе был один полк, который назывался снайперским. Вот таким снайперским полком в нашем 3-м Бобруйско-Берлинском ордена Суворова бомбардировочном авиационном корпусе был 128-й Калининский Краснознаменный ордена Суворова пикирующий авиаполк. В каждом полку была так называемая «снайперская эскадрилья». А у нас весь полк считался снайперским.

У нас был старший лейтенант Маликов Илья Антонович, который без ноги летал на Пе-2. Ногу ему оторвало над Ржевом, и он после 7-8 месяцев лечения на деревянном протезе ещё 50 боевых вылетов сделал на Пе-2. Потом стал Героем Советского Союза. Кстати говоря, был моим командиром звена.

Вообще 128-й бомбардировочный полк был уникальным полком. В нашем полку служили 15 Героев Советского Союза. Кстати, у меня есть фотографии этих Героев, стрелка-радиста Алексеева только, по-моему, нет. В годы войны погибли трое: старший лейтенант Алексей Андреевич Свиридов (в Москве есть улица его имени). Он был командиром нашей 2-й эскадрильи и погиб вместе со штурманом – Героем Советского Союза, старшим лейтенантом Михаилом Никитовичем Павловым. Позже погиб опытнейший штурман 1-й эскадрильи капитан Николай Федорович Старостин. Там произошел несчастный случай. Причем в самом конце войны (7 мая 1945 год во время охоты в лесу подорвался на мине). Остальные же застали Победу.

Для сравнения, наш 779-й бомбардировочный авиаполк 241 авиадивизии имел всего трех Героев Советского Союза. А в 24-м бомбардировочном авиаполку было, наверное, человек 6-7 Героев. Правда, в 46-м гвардейском ночном бомбардировочном женском авиаполку было 23 Героя Советского Союза.

- Как вы считаете, кого из штурманов или стрелков-радистов надо было наградить звездой Героя Советского Союза?

- У нас стрелок-радист, старшина Алексеев Григорий Федотович, Герой Советского Союза. Из штурманов в нашем полку Героя получили Коля Старостин, Степан Степанович Щеглов, Серёжа Фильченков.

- Интересно, почему ваш полк не стал гвардейским?

- Этот вопрос не давал покоя никому из наших. Даже после войны это сильно обсуждали на встречах. Наш командир полка Воронков грудью стоял за своих летчиков. В нашем авиакорпусе был только один гвардейский полк – бывший 99-й бомбардировочный. Затем он стал 96-м гвардейским бомбардировочным полком. Командир этого полка, между прочим, был другом М.М. Воронкова. Гвардии полковник Якобсон Александр Юрьевич. Прекрасный человек.

А вот почему нашему полку не дали звания гвардейского? Критерий для этого какой-то должен быть. Наверное, количество выполненных полком боевых вылетов и сброшенных бомб. А наш полк был первым в корпусе по количеству выполненных боевых вылетов и числу Героев Советского Союза. Хотя благосклонность командования тоже сильно влияет в этом вопросе. Может быть, учитывались и потери, об этом не могу сказать.

- Какие потери были в полку?

- Возможно, большие потери в полку были в 1941-м году. Насколько мне известно, весь полк к концу октября не имел ни одного боевого самолета. Были самолеты СБ, которые не были в состоянии летать. Но это не значит, что все летчики погибли.

На Пе-2 летчика Ивана Степанюка со штурманом Иваном Дундуком сбили над Березино. Сбили командира эскадрильи, капитана, Героя Советского Союза Фёдора Игнатьевича Паршина. Он остался жив, просто вынужден был посадить самолёт на брюхо. Они не горели, но у них был подбит мотор или что-то другое. Сейчас не помню уже.

Во время операции «Багратион» у нашей 2-й эскадрильи было вообще такое ЧП. Командир звена Виктор Гусаров опытный летчик был. А в строю у них шел Иван Табаков, молодой летчик. Иван сильный был летчик и летал со штурманом Золотухиным. Прямым попаданием зенитного снаряда Гусарова, наверное, убило сразу. Никто не знает. Короче, самолет развалился. И случайно сбили Табакова. Табаков с Золотухиным выпрыгнули на парашюте. Остались живы и пришли в полк.

В Берлинскую операцию то ли два, то ли три самолета потеряли. 1-я эскадрилья в Берлинскую не теряла. А во 2-й и 3-й потери были. Жалко было.

- Потерю кого из летчиков или стрелков труднее было переносить?

- Очень переживали за Володю Суханова. Кстати, они с Табаковым в полк одновременно пришли. Оба хорошие ребята были. Володю Суханова уважали очень. На одном самолете написали даже «За Владимира Суханова». Они погибли 16 апреля. Ну и, конечно, за Свиридова переживали. Алексея Свиридова вообще все любили. Герой Советского Союза. И песни пели. «Леша, Леша не забудем. Его машина не помчится вдаль. Она погибла вместе с капитаном. Погиб Герой. Как его нам жаль!». Эти ребята начали воевать еще в июне 1941-го. У нас же боевые награды шли за количество подтверждённых боевых вылетов. Они тогда летали много.

Переживали. Друзья всё-таки. Как не переживать. Николай Старостин еще погиб. Любимец полка. Человек, который совершил около 300 боевых вылетов на Пе-2. А за 160 боевых Героя давали.

Война есть война. Молодые, которые приходили тоже гибли. Мы не успевали узнавать их как следует. Я сейчас даже и фамилии не помню. Пришел один парень и то ли на втором, то ли на третьем боевом вылете погиб. Война не бывает без потерь.

- Бомбили, в основном, с пикирования?

- Вылет с пикирования считался за два боевых вылета. Но больше, конечно, вылетов с горизонта. По многим обстоятельствам принимались решения: по состоянию погоды, высоте, облачности, характеру цели и т.п. Что такое Пе-2? Это фронтовой бомбардировщик. Сфера деятельности – артиллерийские позиции, мосты, близлежащие железнодорожные узлы, склады, различные переправы. За все время, что я летал на этом самолёте, а я не так-то много воевал, имею в виду по времени, один раз только летал на глубину 70-80 км от линии фронта, когда мы бомбили железнодорожную станцию Лодзь в Польше. А так в основном бомбили близлежащие от фронта мосты на расстоянии 3–6 км от линии фронта.

- Как-то запомнилась бомбежка этой железнодорожной станции Лодзь?

- Нет. Запомнилась она больше тем, что мы с Агафоновым сели на промежуточный истребительный аэродром. Не рискнули возвращаться обратно домой – горючего было мало. Там заправились.

У меня стрелок-радист был Ложкин Иван Кузьмич. Кстати, у него на счету был один сбитый при мне «Мессершмитт-109-й». Он первым заметил, что немецкие истребители вдали шли. Они нас не атаковали. Почему не атаковали? – Не знаю. Может, боялись. У нас был плотный строй самолётов. Не так-то просто атаковать, когда противник в хорошем плотном строю идет! Этим тоже этот вылет запомнился.

- Приходилось ли бомбить склады, танки или колонны противника?

- Почти каждый третий или четвертый вылет был связан со складами. У нас были вылеты на колонны. Но это, по-моему, в 1944-м году, весной. Были загружены противотанковые авиационные бомбы. Маленькие, 1,5-2 кг весом. Они в контейнер загружались в центральный бомболюк. Прямо из этого ящика и высыпались. Но это редчайший случай был. При мне, по крайней мере.

Бросали с высоты в 1950, 2100 метров. Чем выше, тем и точность лучше. Чем больше скорость, тем больше неточность. Чем меньше угол пикирования, тем больше неточность. Больший угол – большая точность. Там целая теория.

У нас фотоаппараты были, фотографировали пораженные цели. После каждого вылета записывалось, что подтверждено планшетом №12, 14, 16 и т.д. Потому что если нет подтверждения фотопланшета о разрушенных целях и подтверждения наземного командования, то тогда вылет считался невыполненным.

- Но самая сложная цель – это мосты, переправы?

- Самая сложная цель это, конечно, мосты. Яркий пример это Березинский мост в Белоруссии. Его ширина приблизительно шесть метров. Вот бомба падает на расстоянии десяти метров от моста. Это сверхточное бомбометание. А мост стоит, действует, царапинки только получил от осколков. Получается, что задание не выполнено. На Березинский мост наш полк сделал четыре боевых вылета за два дня – 28 и 29 июня. В первый день после нашего первого боевого вылета было написано, что «задание не выполнено». После второго вылета написано «задание не выполнено». В третий вылет тоже было написано «задание не выполнено». А после четвертого боевого вылета всё зачеркнуто и написано: «В результате четырех боевых вылетов было зафиксировано от 4 до 6 (точную цифру не помню) прямых попаданий. Мост разрушен и выведен из строя».

Тогда главный маршал авиации Новиков обещал Героя тому, кто разрушит мост, так как этот мост имел очень важное значение. Немецкая армия отступала, и для нее единственным путём к спасению была Березинская переправа, как в 1812 г. при Наполеоне. И надо было не дать противнику уйти через этот мост. Вся наша авиадивизия летала на этот мост, не только наш полк. Там подбили командира эскадрильи, капитана, Героя Советского Союза Павла Андреевича Дельцова из 24-го бомбардировочного полка. Там по мосту попал Рафиджан Сулейманов из 24-го бомбардировочного полка. Там попал прямым попаданием наш Вася Дружинин. Кто-то из нашей эскадрильи попал по мосту, но неизвестно кто. Группой бомбили. Короче говоря, мосты, конечно, это самое сложное… И потом они всегда хорошо охраняются зенитной артиллерией. Вот зенитки на Березинской переправе были еще на подходе к самой переправе. Когда мы подходили, в воздухе были сплошные разрывы. Немецкие зенитчики нас сопровождали там, будь здоров. Немец тоже всё прекрасно понимал.

- Были специальные задания по разведке?

- Разведка обязательна, во время каждого вылета ты должен смотреть. А спецвылет у меня было всего два раза – на разведку погоды. Это тоже считалось боевым вылетом. На разведку погоды мы летали, кстати говоря, с Петром Агафоновым в очень сложное время. Приблизительно в феврале 1945-го г. Кругом всё то ли лёд, то ли болото. Выполнили нормально.

Вообще-то наш полк не разведывательный. Но специально на разведку, если мне память не изменяет, вылетал штурман Иван Бондаренко с летчиком Василием Дружининым. И Коля Мусинский на разведку вылетал. На ближнюю, конечно, разведку.

- А были случаи, что вылет не засчитывался как боевой по каким-то причинам?

- Такое было несколько раз. По причинам отказа материальной части, по причине погодных условий. Третьей причиной мог быть приказ с земли.

- Сколько раз вообще вас атаковали вражеские истребители? Сколько было воздушных боев?

- Что значит для нас воздушный бой? Это может быть только тогда, когда нас атакуют. Таких боев было, наверное, 8-10. Не каждый раз немцы атаковали. Мы же почти всегда шли с сопровождением!

16 – 17 января 1945-го должно было быть наступление Первого Белорусского фронта. Но Черчилль попросил Сталина начать наступление раньше. И оно началось 12 января.

Командующий армией Руденко говорил: «Организованный хаос создать на Вислинском плацдарме. Как можно больше находиться над полем боя. Вхолостую пикировать, несколько заходов делать, чтобы всё время держать в напряжении вражеские части на земле, чтобы не высовывали головы». Тогда планировалось, что авиация идет без сопровождения, но из-за погодных условий этого осуществлено не было. Стояли сплошные туманы, низкая облачность, дожди. Авиация практически не действовала. Мы не летали, ни 12-го, ни 13-го, ни 14-го. Насчет 16-го не помню. Просто невозможно было летать.

Без сопровождения были последние вылеты на Франкфурт-на-Одере. А так в основном с сопровождением.

- А ваш самолет подбивали?

- Наш самолет с Петей Агафоновым садился горящим 20 октября 1944-го на своей территории. У нас осколочек зенитного снаряда перебил, наверное, маслопровод, потому что на правом моторе сверху горело масло. Стоял вопрос: дотянуть до своего аэродрома или всё-таки садиться. Кстати говоря, был такой приказ, наверное, не только по 16-й воздушной армии, а вообще, что если самолет загорелся, сажать, если есть возможность на своей территории. А если самолет охватило сильное пламя, то прыгать. Так и у нас. Когда загорелось масло сильным пламенем, Агафонов принял решение садиться. Мы сели на поле, не выпуская шасси. Заклинило нашу кабину. Стрелок-радист Иван Ложкин нам помог выбраться.

16 апреля 1945-го г. началась Берлинская операция. Погода была плохая – низкая облачность была. А наш боевой строй обычно шел на высоте 2100-2300 метров. Мы пятеркой шли. Вёл группу командир эскадрильи старший лейтенант Юра Хилков. Мы с молодым летчиком Борей Минцевым летели слева. Справа шел Костя Царёв. Еще слева от нас шёл Чурилов. И Иван Степанюк. Нам пришлось возвратиться из-за погодных условий. Это был первый боевой вылет в Берлинской операции. А второй запомнился, конечно, на всю жизнь. Мы этой же пятеркой шли. На бомбардировку опорного пункта Харнекоп возле города Врицен. Высота полета у нас была низкая, потому что облачность прижимала. Пикировать решили всей пятеркой на окраину. И на выходе из пике были не обычные 1200 метров, а 500-600. Просадка еще же. И мы с левым разворотом и рассыпалась пятерка, хотя ребята все слетавшиеся. Погодные условия сумасшедшие и била там зенитка. Мы влево отошли и с разворотом стали набирать высоту. Оборвалась связь со стрелком-радистом. Он высунулся из кабины наполовину и показывает нам, что ларингофон не работает. Я успел Борису Минцеву сказать только: «Боря, давай, мотай самолет, как умеешь». Чтобы не давать зенитным пулеметам и зенитной артиллерии прицеливаться. Он хороший летчик был. Впоследствии командиром полка стал, академию закончил.

Когда прилетели на свой аэродром, в нашем самолете было 4-5 отметин от попаданий снарядов МЗА (малокалиберной зенитной артиллерии. Диаметр дырок был 25-30 см. Но всё это не в жизненно важных местах, понимаете? Ни в бензобак не попало, ни в мотор, ни в тяги руля. В кабине у стрелка-радиста разорвался снаряд, но его даже не ранило. Это 20-мм снаряд был. И дырок от осколочных снарядов в самолёте было много. Этот самолет в Берлинской операции больше ни одного вылета не сделал.

Кстати говоря, кроме самолёта командира эскадрильи все остальные получили пробоины. А Косте Царёву вообще пришлось вынужденную посадку совершить – горел самолет. У него штурманом летел младший лейтенант, Герой Советского Союза Фильченков Сергей Яковлевич. Так его вытаскивали, так как получил ранение в ногу. Все живы остались. Но сели они на нейтральную территорию. Об этом очень много написано. Чуть ли не сотни различных статей и книжек. Приврано там половина. Но то, что сбили и горели, это правда. Их пехота вытаскивала. Тоже под огнем немцев.

- Были случаи, когда в день выполняли по два вылета?

- В 222-й эскадрильи, бывало, оставались на ночевку. Архангельск – это же всё-таки крайний север. Зимой дни очень короткие. Освещенных, оборудованных аэродромов не было. А летом – наоборот. Летом можно было в любое время суток вылететь. Поэтому зимой часто приходилось ночевать, особенно в Каргополе и в Молотовске (ныне Северодвинск) в 90 км от Архангельска, потому что туда-сюда даже не успеешь слетать.

А в Берлинскую операцию были два вылета на Берлин, но они в разное время. Это было 27 и 28 апреля. 2-3 боевых вылета было во время операции «Багратион» летом 1944-го года. Там чуть ли не каждый день по два вылета было. Больше трех боевых вылетов за один день никогда не было. Конечно, были перегрузки больше чем у космонавтов, не думайте, что я преувеличиваю. У них там разные сидения, положения…

- Вы сказали, что летали с летчиком Петром Агафоновым. А с кем-нибудь еще вы летали?

- Был один вылет с Костей Царёвым. 27 июня на окруженную группировку.

- По вашему мнению, было сложнее во время операции «Багратион» или во время Берлинской операции?

- Наверное, всё-таки во время операции «Багратион». В первые дни было ничего. Но не надо забывать вылеты на Березинскую переправу. Там у немцев мощная была противовоздушная оборона. Сбили Степанюка, сбили Федора Паршина. Два самолета сбили. Нас прикрывала четверка истребителей. Это, по-моему, 28 июня было, а немцев пришло всего два. И они сумели сбить один Пе-2 и один истребитель. После возвращения одного лётчика-истребителя хотели то ли отстранить от полетов, то ли судить.

Бомбили мы полком, бомбили эскадрильей. Эскадрилья иногда и в круг становилась, в так называемую «вертушку» для бомбометания. Это очень активно использовал корпус Полбина.

- И самый сильный зенитный огонь был как раз над переправой?

- Да, над Березинской переправой. Ну, и на Зееловских высотах в рамках Берлинской наступательной операции. Подбили Костю Царева, Володю Суханова. В 3-й эскадрилье, по-моему, тоже потери были…

- Вот вы мне рассказывали хитрость такую, что вы специально летели где-то на высоте 2500. Были ли еще какие-то хитрости, чтобы обмануть зенитчиков немецких?

- Командир нашей 1-й эскадрильи капитан, Герой Советского Союза Яков Иванович Андрюшин был старше даже командира полка. Он из поколения старых летчиков был. Наш командир полка, подполковник Михаил Михайлович Воронков тоже Герой Советского Союза, но за финскую войну. Он 1910-го года рождения, а Андрюшин был с 1906-го года.

Андрюшин считался мастером противозенитного маневра. Когда мы стояли в Дёминке, что перед Гомелем, учеба у нас всё время шла. Были всякие разборы и семинары. Так вот, начальник штаба полковник Романов проводил занятие, говорил о противозенитном маневре. И когда у Андрюшина спросили его мнение, он сказал приблизительно следующее: «О чем вы тут говорили, наплевать и забыть. Я совершенно не так действую. Я подошел бы с другой стороны. Мне важен первый разрыв снаряда зенитки. Всё! Не попало ни в один из самолетов, дальше я от зенитки уйду!». В чем секрет? – Да ни в чём секрета нет. У него просто большой опыт. Если разорвался слева, он знает, что нужно уходить не вправо от разрыва, а наоборот влево, потому что зенитчик будет делать поправку и бить вправо. И наоборот.

У нас зам. командира эскадрильи, старший лейтенант Николай Степанович Мусинский, тоже Герой Советского Союза. Он делал наоборот. Он говорил: «Противозенитный маневр – это только собирать зенитные снаряды». Он вышел на боевой путь, НБП называется – начало боевого пути. Уперся в приборы и в штурвал и не шелохнется, идет. Так про него говорили. Он сам говорил: «А собирать разрывы я не хочу». Это очень индивидуально. Одно дело Кожедуб, а другое дело какой-нибудь Иванов, Петров, Сидоров. Это мастерство: один сбил шестьдесят немецких самолетов, а другой сбил всего два.

- Я слышал, что многие летчики были суеверными.

- Ну, нельзя сказать, что многие. Я с этим столкнулся уже после войны. Летал тогда с летчиком Гошей, двухметрового роста. В начале войны он летал на бомбометание, а потом на дальнюю разведку. Закончил войну с четырьмя орденами Красного Знамени и орденом Отечественной войны. Опытнейший летчик. В 1948 г. в Германии мы на аэродроме Вернойхен стояли. Он был замом командира эскадрильи, я – замом штурмана эскадрильи. Нам было поручено отвезти на корпусной или дивизионный (не помню уже) слёт парашютистов начальников парашютно-десантной службы и несколько парашютистов для сбрасывания с боевого самолета. Но Гоша морщился, не хотел. Зацепятся там за что-нибудь или еще что-то. На кой чёрт ему это нужно было! И вот мы сели в самолет. Это анекдотично немножко звучит. Сели в самолет, мотор еще не запускали. Вдруг слышу по ларингофону орет (мы рядом сидели): «Стреляй!» – «Почему стрелять? Что ты орешь?». Оказывается, сзади пристроился фотограф делать снимок для газеты. А Гоша орет «стреляй!» по фотографу, чтобы он не фотографировал. Примета такая у него была, что нельзя перед вылетом фотографироваться. Ну, это я рассказываю, как анекдот.

А бриться, не бриться перед вылетом… Я такого не знаю.

- А верили в Бога? Может, вспоминали о нём в трудные моменты?

- Даже если кто-нибудь вспоминал, он это втайне хранил. Какой там Бог? О чем вы говорите? Все – члены партии. Ни одного беспартийного летчика не было. Не только по тому, что у него есть партбилет, он не верил в Бога. Просто не то время было. Тогда такого среди лётного, да и лётно-технического состава не было. Может быть, в душе кто-то и был верующим. Вряд ли кому-нибудь об этом было бы известно. Вы возьмите 1970-80-е годы, когда я работал в проектной организации. У нас там узнали, что Рая (фамилию забыл) в церковь ходит. Это удивительно было: «Райка в церковь ходит? Да не может быть!» А сейчас наоборот: «А Райка в церковь-то не ходит!» Время другое совершенно.

- Вот вы рассказывали, что некоторые самолеты у вас были разукрашены, надписи на них были. Что рисовали на самолетах?

- У нас, у истребителей это сплошь и рядом было. У бомбардировщиков редко. Я единственно помню, что была надпись «За Владимира Суханова», погибшего и на этом самолете пару-тройку вылетов сделавшего. А так больше в нашем полку я не помню ни в одной эскадрилье, чтобы были какие-то надписи, рисунки.

- Ваш же стрелок сбил один истребитель «Мессершмитт-109». Звездочку нарисовали?

- Нет. У нас на счету Федора Паршина, командира эскадрильи, была, по-моему, пара сбитых самолетов. Кто-то подскочил к нему и из пулемета он его сбил. У нас был флагманский стрелок-радист Миша Зверев. На его счету было 2 или 3 сбитых немецких самолета. Сейчас уже не помню. Потом еще сбитый самолет был на счету стрелка-радиста, москвича Ивана Силаева. Я говорю, что были ребята, которые воевали с 1941-го г. Но, когда у бомбардировщиков спрашивают количество сбитых противников, это вопрос некорректный, понимаете?! У нас задача – уйти от боя, отбомбиться, а не обстреливать истребителей или бомбардировщиков.

- У вас в основном стокилограммовые бомбы были?

- И 100 были, и 250, и 50 килограммов. Но вот насчет 500 килограммовых я что-то не помню, чтобы я вез такую бомбу. Бомбы такого веса были, но редко. Наружные замки были центроплановые, рассчитанные на 500 кг тоже.

Бывали случаи, что бомба не отцеплялась, но редко. Не сработал импульс, тогда замок не открылся, и бомба не взорвалась.

- Кстати, самолет технически не подводил?

- Мы с Агафоновым раза два и с Минцевым один раз возвращались именно из-за неисправности матчасти, а не из-за погодных условий. Если один из моторов не додает обороты, а идешь на боевое задание, было указание прекращать полет. Когда после взлета прошло 5 минут и мотор недодает обороты, если его трясёт, предположим, на тех режимах, где его не должно трясти, конечно, летчик принимает решение вернуться. Никто его за это не осудит и ничего не будет. Он садится. Инженер полка подходит и проверяет обороты мотора. Если всё подтверждается, то вопрос снимается сам по себе.

Хотя были случаи, что лётчики и в этом случае продолжали выполнять боевое задание. Например, у нас зам. командира эскадрильи был старший лейтенант, Герой Советского Союза Пивнюк Николай Владимирович. Это тоже был чудо-летчик. Одиннадцать раз приходил на одном моторе, то есть самолет Пе-2 на одном моторе, если он хорошо работал, шел. Можно было долететь и посадить.

После каждого вылета тут же тебя обступают штабные работники: начальник оперативного отдела, его помощники, начальник ВВС, начальник штаба, начальник разведки и сразу начинаются расспросы. Била ли зенитка, где? Были ли атакованы? Все экипажи начинают в обязательном порядке расспрашивать. Командир эскадрильи докладывает командиру полка более грамотно и обстоятельно. Это всё делалось, чтобы получить чёткую картину этого участка фронта.

Полковой же разбор полетов проводится по завершению операции. Вот завершилась операция «Багратион», командир полка собирает лётный состав и начинается разбор полетов. Каковы результаты вылетов? Грамотно действовали, неграмотно? Есть потери или нет? Это воинская часть, это дисциплина. Всё это было, конечно.

- На ваш взгляд, какие недостатки были у Пе-2?

- Эти вопросы, конечно, больше к пилоту, чем штурману. Ну, недостатки можно найти, наверное, у каждого самолета. Трудно сейчас сказать. Во-первых, за давностью времени.

Как можно было по куртке определить: идет штурман или летчик. У штурмана, как правило, правое плечо на меховой куртке или на комбинезоне порвано, потому что он цеплялся за турель (установка для крепления пулемётов или малокалиберных автоматических пушек). А у летчика правое плечо никогда не порвано. Там так устроено было, что ты правой стороной обязательно цепляешься, что-то такое. Ну, не знаю, относить это к недостаткам или нет. Вообще нужно сказать, что Пе-2 любили. Самолет был неплохой. Он был уже современный. И ничуть не уступал аналогичным, например, Ме-110 («Мессершмитт -110»). Тот тоже был двухмоторный.

Пе-2, не выпуская решетки тормозные, мог на пикировании уходить от «Мессершмитта». У него 900 км/час на пикирование с углом 65 градусов. И он уходил. Почему? - «Мессершмитт» тоже мог идти с такой скоростью, но немецкий лётчик боялся, что самолёт на выводе развалиться от перегрузок. А наш на Пе-2 при такой скорости и при выводе из пикирования не боялся, что самолёт развалиться. Он был крепким. Это его достоинство.

Вот когда не было УПе-2 (учебного), было много катастроф, когда во время обучения молодые пилоты на четвертом развороте падали. Я имею в виду при посадках. Почему? – Потому что Пе-2 строгая машина в этом плане. А у молодых лётчиков опыта не было. Инструктор показал, как давать газ, как затяжелить винты, как хвост поднимать, как удерживать. А обучающийся сидел рядом с ним на штурманском сиденье. Инструктор ему говорил: «Усёк?» – «Усёк». Два-три таких учебных полета и сам летел, без экипажа. Были случаи. Но потом, когда появился УПе-2, то количество таких несчастных случаев резко сократилось. Это вот о недостатках если говорить.

В какой-то степени неудобно было залезать в кабину с парашютом. Там отбрасывается люк, ногой становишься. Так не совсем удобно. Но влезали.

- В то время летчики сравнивали Пе-2, «Бостон», Ту-2?

- Мы на Пе-2 сидим с пилотом рядом, плечом к плечу. Я чуть-чуть сзади, упираюсь плечом в бок летчика. Мы с ним можем общаться не только по ларингофону, но и с помощью жестов или крикнув. Это основное преимущество перед «Бостоном», в котором штурман сидит впереди. Так же как на СБ. А летчик сидит сзади. Они визуально друг друга не видят. А это, извините меня, всё-таки доставляет определенные неудобства и трудности. Вообще Бостон прославился как неплохой бомбардировщик, но не пикирующий.

О скоростях я хотел сказать. Вы в технических описаниях Пе-2 найдете максимальную скорость – 540 км. в час. Кому он это показал, одному Богу известно. Мы ходили по 360 км. в час. Это самая выгодная в отношении расхода бензина скорость. Редко-редко бывало, что мы идем по горизонту со скоростью 430-460 км в час. 500 км при пикировании, конечно, было, а по прямой я не видел.

- В вашем окружении что говорили: сложнее было воевать против «Мессершмиттов -109-х» или «Фокке-Вульфов»?

- Раму немецкую (самолёт разведчик «Фокке-Вульф») нашим атакующим истребителям было очень сложно сбивать, потому что она очень маневренная, с очень малым радиусом разворота. Трудно в хвост зайти. А про остальные немецкие самолёты я не знаю.

- Кстати, кого-нибудь из техников могли бы выделить?

- Только в нашей 1-й эскадрилье хорошо помню. У нас Сережа Григорович был, так сказать, голова. Он был очень сильным техником, очень добросовестный, очень грамотный. Его выделяли не только в эскадрилье, но и в полку. В войну он остался жив. Приезжал на послевоенные встречи. Был потом директором какого-то завода в Ленинграде. А вообще у нас техники все были сильные. Сергей Кузьмич Лапик, был такой. Он был грамотным техником. Даленко, Нутрицов. Нутрицов был инженером эскадрильи. Из 2-й эскадрильи был Миша Бирюлин. Он тоже считался очень грамотным. Потом после войны академию закончил.

- А девушки оружейницы. Может мотористки или зенитчицы были?

- У нас было человек 12-15, грубо говоря. В разный период по-разному. Но в нашей 1-й эскадрилье Маша Луговая, Нина Щадрина. Нина Щадрина, кстати, вышла замуж за Героя Советского Союза Маликова, без ноги который был. Еще была Федоренко Лида. Вышла замуж за Сергея Григоровича. А самая красивая, самая интересная Маша Луговая ни за кого не вышла (смеется). Уехала. В полку в каждой эскадрилье были оружейницы. Механиков не было, конечно. В основном были оружейницы. В штабе были девушки-писари. Воевали.

- Аэродром ваш немцы бомбили?

- При мне было только над Вернойхеном в земле Бранденбург. Немецкий самолёт нас даже не бомбил. Немец прошелся над аэродромом и ушел. Вообще, ребята рассказывали про 1942-й г. Тогда бывали случаи. У нас во время бомбёжки техник Миша Бирюлин был ранен.

А мне немецкие аэродромы бомбить не приходилось. И вообще, в мое пребывание в 128-м полку не бомбили ни разу.

- В 1945-м немецкие истребители вас атаковывали?

- Во время Берлинской операции, в тех вылетах, в которых я участвовал, абсолютно точно не было никаких атак истребителей. Но вылеты в Берлин в памяти остались, потому что Берлин горел, дым, гарь была. Всё это поднималось в воздух. На Берлинскую операцию нам выдали топографические карты двухсотметровки, а мы летали по пятикилометровкам. Карта Берлина была размером 2,5 на 2,5 м. Нам только центральную часть города выдали, потому что сложить было невозможно, т.к. карта большая. Берлинская операция была тяжелая, потому что был риск по своим ударить. Очень тяжело было в этом плане. По Берлину же не было обозначенной линии фронта: там немцы, здесь наши, а где-то уже прорвались.

- А были ли такие случаи, что попадали по своим?

- При мне в полку не было такого. Вообще такое было описано у командующего нашего Руденко Сергея Игнатьевича в его книге «Крылья победы». У него написано там, как Рокоссовский вступился за авиаторов, когда наши Илы ударили по своим. Здесь надо разобраться при каких обстоятельствах. Перенацелены были или во время боя наши прорвались и заняли место немцев. На фронте такие случаи бывали, что там скрывать. Но это больше относится к штурмовикам.

- Как вы узнали об окончании войны?

- Вечером 8 мая мы узнали, что подписана капитуляция Германии. Была пальба из всех видов оружия! Радости, конечно, не было предела!

- А политработник у вас летал?

- Был у нас политработником Юмашев Виктор Иванович. У него были один-два боевых вылета. Он пользовался исключительно высоким авторитетом в полку, потому что был прекрасный человек. А другой политработник ни одного вылета не сделал, и его не уважали.

Когда уже работал в Совете ветеранов 16-й воздушной армии, у нас был Матвеев Николай Петрович. Он был комиссаром штурмового полка. Вот у него было три ордена Красного Знамени. Он всё время сам летал. Так что были политработники, которые летали сами.

- Всегда ли проводились политзанятия?

- Проводились, всегда. У нас комсоргом полка был Борис Алексеевич Васильев. Я был лейтенант, а он был старшиной по званию. Потом я стал старшим лейтенантом, а он – генерал-майором. Много лет позже, после войны. Первый заместитель начальника политуправления ВВС Борис Алексеевич Васильев. Вот он работу проводил огромнейшую. Новичкам рассказывал о традициях полка, боевых вылетах, о героях. То есть политработа проводилась. Это было в 1944-м – 1945-м годах. Это далеко не 1941-й и 1942-й, и даже не 1943-й год. В это время уже и политработа другого плана велась, имелось и время, и опыт уже был.

- А со СМЕРШем вам не приходилось пересекаться?

- Лично мне не приходилось, но действий я довольно-таки много знаю. Когда во время операции «Багратион» прямым попаданием зенитки сбили Виктора Гусарова, он случайно задел самолет своего ведомого летчика Табакова Ивана. Табаков со штурманом Золотухиным выпрыгнули. Насчет судьбы стрелка-радиста не знаю. Табаков с Золотухиным опустились прямо на немецкие окопы. Их сразу скрутили, связали и отвезли в какой-то сарай. В первый день ни на допрос не вели, ни били, а просто держали взаперти в сарае. Вроде бы на второй или третий день их кто-то допрашивал. Я уже сейчас не помню. На третий день ночью они оттуда сбежали. Возможно, охрана была плохая. Это было в Белоруссии. Через день они пришли в полк. Командир полка Воронков, Герой, смелый человек. Он верил своим людям, за что его любили. У нас старший лейтенант Ивлев представлял СМЕРШ в полку. Он должен был по своим каналам обязательно доложить об этом случае командованию. Воронков сумел договориться с Ивлевым. И это дело не получило огласки. Он действовал против устава? Да, безусловно! Он не имел права этого делать. Ваня Табаков стал прекрасным летчиком. Он одним из первых переучился на реактивные самолеты. Я уже про мирное время говорю. Он добавил к своему ордену Красного Знамени еще две таких ордена. Стал заслуженным летчиком Советского Союза. Он жил в Горьком. Сейчас его, к сожалению, уже нет в живых.

Был и второй случай. После войны к нам в полк пришли летчик по фамилии Жирниченко со штурманом Соколенко Кимом Севастьяновичем. Соколенко потом летал на Ил-62, был одним из лучших штурманов гражданского воздушного флота. Этот Жирниченко общался всё время с местным населением. Он, по-моему, и по-немецки умел говорить. Где-то в 1945-м г. убежал из Вернойхена, где мы стояли. СМЕРШ занимался им. Всех расспрашивали. В итоге выяснили, что он убежал к американцам. Говорили, что кто-то его даже видел там. Трудно сказать, насколько это правда, конечно. Говорили, что кто-то его еще в Канаде видел. Но СМЕРШу пришлось потрудиться.

Еще в 222-й эскадрильи связи тоже был подобный случай. Из наших пяти человек, которые были там, трое – Зинченко, Терновской и Криштау были отправлены СМЕРШЕМ в наземную часть. Без суда, без ничего. Просто из эскадрильи забрали и отправили в наземную часть. Все они погибли потом. Никакими шпионами они, конечно, не были. Сказали где-то что-то и кто-то донес. Кто донес – Бог его знает!

- Не было ли у вас проблем из-за вашей национальности?

- В полку – никогда. Кстати говоря, в полку представителей моей национальности было довольно-таки много. Был главный инженер Дембелевич – любимец полка, юморист такой. Был инженер полка Гемпель. У нас было 8-10 человек еврейской национальности.

- Как насчет праздников, отмечали?

- Отмечали. И водку пили. Днем рождения нашего полка считался 11 апреля 1940-го г. Насколько я помню, в этот день всегда приглашались артисты. Конечно, была и самодеятельность. В Польше, например, в 1944-м г. летом мы стояли в Малашевичах. А в Бяла-Подляска располагался наш третий бомбардировочный корпус. И проходил смотр корпусной самодеятельности. Все три бомбардировочных дивизии выступали там. В лётной столовой, и официантки были. Жизнь продолжалась. Мы всё-таки стояли на расстоянии 90-100 км от линии фронта. Почему нас пехота и не любила.

- Значит, пехота лётчиков недолюбливала…

-Недолюбливали ещё и из-за наград. Вы представляете, как сложно было для рядового состава получить в наземных войсках орден Красного Знамени. И они получали, конечно. Но в процентном отношении Героев Советского Союза или дважды Героев Советского Союза в авиации было в несколько раз больше. Вот я совсем недавно прочитал, что в наземных частях в какой-то период 8 дважды Героев Советского Союза было, а в авиации – 65. Представляете?! А всего во время войны Героев Советского Союза получили более 11 тысяч человек.

У меня есть снимок 1943-го года. Во время Курской битвы. У стабилизатора самолета стоят 13 человек. Это летчики, штурманы и два стрелка-радиста. И у них 13 орденов Ленина. Из них Курдюмов и Зайцев не имели ордена Ленина. То есть у одиннадцати человек 13 орденов Ленина. И среди них 7 Героев Советского Союза. Это в 1943 г. Был же еще 1944-й, 1945-й год. Где вы в пехотном полку видели такое количество в процентном отношении носителей орденов Ленина, ордена Красного Знамени и Героев Советского Союза?!

Может быть, учитывалась особенность ситуации при ведении боёв в воздухе. Ведь земля есть земля. Тебя ранило, ты отполз куда-то. Почему в авиации относительно очень малый процент раненых? – Например, если истребителей ранили, редко кто выпрыгивал – разбивались.

Так или иначе, наземные части в этом плане обижались, конечно. И потом они в грязи, окопах, недоедали, может быть. А у нас недоедание если и было, то в редких-редких случаях.

- Насчет помощи союзников. Вы кушали тушенку, галеты союзников?

- Когда я был в 222-й эскадрилье, мы знали о всех приходах англичан в порт Архангельска. И я не помню насчет тушенки и галет. Могу только одно сказать: начиная со дня прибытия в 222-ю эскадрилью ни разу не было, чтобы не было вкусной, сытной, обильной пищи. Вы не забывайте, лётный состав уже в 1941-м г. питался по пятой норме, предусматривавшей 15 кг мяса в месяц на человека, также масло и молочные продукты. Возможно, в 1941-м – 1942-м годах и были какие-то перебои с продовольствием. В целом же лётный состав питался хорошо. Конечно, все эти рассказы о том, что шоколадом кормили, это ерунда. После войны, когда в Германии стояли, иногда давали шоколад, особенно при высотных учениях.

- А наркомовские 100 граммов давали?

- Обязательно, после боевого вылета. И где 100 граммов, там и 200.

- Как вы считаете, водка на войне нужна?

- Это больше про пехоту, когда идти в атаку или не идти. Перед боевым вылетом водку никогда не давали. Это, во-первых. И вообще, за всё время моего пребывания в ВВС, был один единственный случай, когда половина летавших хоть чуть-чуть да была выпивши. Мы перелетели на свой аэродром, на Первом Белорусском фронте после пребывания на Первом Украинском, где не было ни одного боевого вылета. 8 августа перелетели в Малашевичи (Польша). Это за Брестом, с другой стороны Буга. А 20 августа 1944 г. было воскресенье. Это был День авиации. Отметили этот день. Кто выпил 50 – 100 граммов, кто-то, может, и все 200. Мы же все эти дни августа не летали на боевые задания, и весь июль ни одного боевого вылета не было. И вдруг боевая тревога. Командир полка построил. Впереди стоят пилоты, за ними штурманы, третьими стоят стрелки-радисты. Он лично обходит строй и говорит: «Штурман не летит, стрелок-радист не летит, летчик не летит». Еле-еле набрали экипажи на 12-14 самолетов. Вот это единственный случай, который я знаю и о котором говорю. А закончился он трагически. Не было ни зенитки, ни немецких истребителей, а экипаж Котова потеряли. Летчик Леша Котов со штурманом Пархатовым погибли. Может, не вышли из пикирования.

- Вы сказали, что полтора месяца не летали. Учебные полеты были?

- Практически ни одного. Почему? Операция «Багратион» длилась с 23 июня по 29 августа 1944-го года. В ней мы участвовали с первого дня, с 23 июня по 30 июня. Потом перелетели под Александров Гай и еще какое-то там местечко в Белоруссии. Там ни одного боевого вылета не сделали. И вдруг всю дивизию где-то в районе 8–10 июля отправили на Первый Украинский фронт в район Чарторийска на Западной Украине. И кроме нашей дивизии там стояли еще Илы. Не помню сколько: то ли полк, то ли дивизия. Они тоже не летали. Мы целыми днями ходили в реку купаться, загорать и всё! И раза три, наверное, каждому пришлось дежурить. Там в окружающих селах бандеровцы были. Мы ходили как патрульные. Заходили в деревни, дома. Мне думается сейчас, что, возможно, это был стратегический маневр высшего командования, чтобы дезориентировать немцев и заставить перебросить на Украину внушительную воинскую группировку, ослабив тем самым противника во время продолжения нашего наступления в Белоруссии. Это знаете где. Это «Ковельский мешок», в который попали немцы

- Насколько отличалась ситуация в использовании авиации в 1944-м по сравнению с первыми годами после начала войны?

- Есть такое понятие «господство в воздухе». В целом на фронте господство в воздухе в 1941-м – 1942-м годах полностью и весной 1943-го года было за немецкими ВВС. Но на отдельных участках фронта могло быть превосходство наших ВВС. И только после весенних активных воздушных боев на Кубани господство на советско-германском фронте перешло к ВВС Советского Союза. С того времени началось некоторое уменьшение количества боевых вылетов.

В разные периоды разные были критерии присваивания звания Героя. У нас в полку у всех Героев Советского Союза на счету более 200 боевых вылетов. А в 1944-м г. для получения этого звания лётчику Пе-2 было уже необходимо совершить 160 боевых вылетов, для ИЛов – 100 вылетов.

Я был награждён орденом Красного Знамени (1945-й г.), орденом Отечественной войны 2-й степени (1985), медалями «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией». Майор в отставке.

- Как к вам относились западные украинцы, поляки?

- В Польше мы были с 8 августа, но с поляками общаться не приходилось. Иногда за водкой, за бимбером (самогоном) ходили. В Белоруссии население очень хорошо к нам относилось. Например, мы стояли в Костюковке, под Гомелем. В крестьянских полях. Аэродром был в их поле. Все гнали самогон. Ночью нас разбудят: «Попробуй!».

- А немцы, гражданские?

- После войны мы остались в Германии. Я пять лет там служил. Аэродром Вернойхен. Друзей у нас не было, но относились хорошо. Там механик в Вернойхене, если у кого-то мотоцикл или машина сломалась, всегда чинил. Без всяких к нему можно было подойти за помощью. В деревнях покупали яйца.

- Тогда вас в Германии что-то удивило?

- В Германии удивляло многое. Начиная просто с дорог. Большинство из нас никогда не были за границей и не видели таких дорог, шикарных, как мы считали. Первое, что резко бросилось в глаза, это уклоны на поворотах. А справа и слева идет полоса отчуждения. Мы в Союзе никогда не видели таких дорог. У нас они по горизонту одинаковые. У нас в Подмосковье на железнодорожных станциях деревянные платформы, а у них везде бетонные были. Немец есть немец: пунктуальность, чистота.

- Аэродромы в Германии тоже от наших отличались?

- Вот в Вернойхене не было бетонной полосы. В 1985 г. там наши бетонные полосы ставили. А вот в Малашевичах бетонная полоса была.

Аэродром Вернойхен – это высшая школа подготовки германских ВВС. Здесь всё размечено. Все сделано аккуратненько, ровненько. Мне после войны в 1948-м г. пришлось лежать в центральном госпитале немецких ВВС в Германии. Это сказка вообще.

- В 1945 г. в вашей части разрешалось отправлять посылки домой?

- В 1945-м году да. Мы посылали по 10 кг сала домой. Мы в Межево стояли. Это Польша. В километрах шестидесяти на восток от Познани. Там какой-то самодур, помещик построил свое поместье в виде замка, как у нас сейчас Галкин. У Галкина не примыкает. А у этого сзади поместья буквой «П» примыкал большой-большой двор для скота. Причем он не только сзади замка, а намного шире, метров 50–100 с обеих сторон. И говорили, что он в кровопролитных боях захватил 300 коров, 400 свиней. Хохотали, смеялись. Там действительно было очень много разной скотины. Эти хряки килограммов по триста. Их резали и коптили, и по 10 кг на офицера выдавали. И это официально было разрешено.

- Евсей Яковлевич, а как в вашем окружении отнеслись к ХХ-му съезду партии, когда в 1956-м г. Хрущев развенчал культ личности Сталина?

- Я боюсь даже что-то сказать. Во-первых, я не совсем помню. Видите, вообще Сталина мы уважали, чего там говорить. Может, и были, кто был когда-то обижен, просто я не знаю таких фактов. Может быть, это из-за того, что меня, мою семью и моих родственников никак не затронуло в 1937-м году.

Вы знаете, какой был культ личности у Хрущева?! На каждом шагу Хрущев, Хрущев. Кстати говоря, это свойственно менталитету народа в России. А что, у Брежнева культ личности был меньше?! Не имел, может, культа личности разве что Черненко, так как был на посту всего пару месяцев.

То, что у Сталина были ошибки, это, безусловно, было, однозначно. Как вы там не рассуждайте, как вы там не говорите, что он в событиях 1937-го года не причем – ерунда. Я не хочу сказать, что Сталин был инициатором всего этого или что он ничего не знал. Знал он всё. Почему такая политика была?! То ли это паранойя какая-то, то ли это необходимость была того времени – трудно сказать. Из пяти первых маршалов Советского Союза осталось только двое. Блюхер, Тухачевский, Егоров – где они? – Расстреляны!

- Я знаю, что много видных летчиков тоже пострадало. Например, Смушкевич – третий дважды Герой Советского Союза, Рычагов – командующий ВВС, которому было 30 лет.

- То, что Сталин очень многое сделал для победы, безусловно. Только полный дурак это может отрицать. Это факт. Коммунистическая партия, которой руководил Сталин, смогла в тяжелейших условиях организовать масштабную переброску всей промышленности из европейский части Союза на Урал и Сибирь. На это надо смотреть не предвзято.

Кстати говоря, вы найдете много отрицательных высказываний о Сталине в трудах Жукова, Рокоссовского. У маршала Советского Союза Рокоссовского было довольно много разных споров с Верховным главнокомандующим во фронтовом масштабе, в стратегическом плане.

- Как вы сейчас относитесь к своим бывшим противникам – немецким летчикам, зенитчикам? Может быть, до сих пор ненавидите?

- Нет. Я не испытываю ненависти к немцам. Вот я пять лет прожил в Германии. Ну, не было у меня там стычек каких-то…

- Снится ли вам война или снилась раньше?

- Бывало, конечно, что-то такое. Сейчас нет.

- После войны вы долго работали в организации ветеранов войны…

- Я был членом президиума 16-й воздушной армии с 1974-го года и 13 лет, с 1982-го по 1995-й год – секретарь президиума совета ветеранов армии.

- Вы после войны встречались со своими бывшими командирами?

- Нашим 3-м бомбардировочным авиакорпусом командовал генерал-майор авиации Каравацкий Афанасий Зиновьевич. По-моему, с момента создания нашего бомбардировочного корпуса и до конца войны. Командующим нашей 16-й воздушной армии был все время генерал-полковник авиации Руденко Сергей Игнатьевич, Герой Советского Союза, будущий маршал авиации. Командирами 241-й бомбардировочной дивизии были разные люди. Войну командиром дивизии закончил полковник Федоров Алексей Григорьевич, после войны профессор, доктор исторических наук. Мой друг, как ни странно. После войны, конечно.

Кстати говоря, мы с командиром полка М.М. Воронковым дружили семьями после войны. В войну летал все время. Это был настоящий батя! Любили его. Кстати говоря, он и друг А.Г. Федорову был большой. Воронков родился 17 января 1910 года, а Федоров был 1911 года рождения. Умер Воронков в 1999 году. Не дожил немного до 90-летия.

- Есть ли у вас какой-то секрет долголетия? Вы же долгожитель.

- Мама умерла в 30 лет. Отец – на 63-м году жизни. Их вместе взятых я уже пережил. Из дедушек я ни одного не знаю и никогда не видел. Одна моя бабушка, которую я видел, знал, умерла в 75 лет, а другая дожила до 80-ти лет. То есть у меня в роду таких долгожителей не было.

Когда вопрос задают: «В чем секрет вашего долголетия?», обычно говорят: «Трудился, никогда не пил, не курил». У меня всё наоборот – много ел сахара, много ел соли. Считают, что вообще не надо курить. А я курил до 51 года, бросил только 12 декабря 1973-го. Курил только папиросы, сигареты не курил. В отношении выпивки. Несколько раз только, может, был пьяный. Выпивал в компании всегда и коньяк, и водку. Вино я не особенно любил и сейчас не люблю. И сейчас могу 50-100 граммов выпить. Но абсолютно не хочется. Вот, к примеру, стоит начатая бутылка коньяка. Половина бутылки. А я к ней месяцами не прикасаюсь. Считаю, что алкоголизм – это, безусловно, болезнь. Один организм может быть подвержен, а другой – нет. Я так думаю. Может не прав.

Так как я сейчас питаюсь, я должен был уже шесть раз закончить свое существование и не должен был прожить 98 лет (интервью взято в 2020-м году). Во-первых, я живу один уже много-много лет. Сам готовлю, хожу в магазин, убираюсь. Правда в последнее время у меня дома убирается соцработник.

Я не привык организованно питаться. Я, к сожалению, мало ем фрукты. И не потому, что я их не хочу покупать, просто как-то так сложилось. Я их не особенно люблю. Могу утром позавтракать, а где-то в 10 вечера покушать и довольно-таки плотно. Мне один покойный товарищ говорил: «Евсей сначала берет солонку соли, потом пробует пищу любую». Я очень много употребляю соли. Врачи говорят, что это совершенно ненормально. Пробовал отказаться от соли – не могу.

- Вы прожили очень долгую жизнь. Ничего сверхъестественного не наблюдали в воздухе?

- Это еще в Архангельске было. Резко темнело, затягивало небо грозовыми облаками. Р-5 всё-таки 160 км в час. Надо было быстро-быстро уходить куда-то в сторону. Вот скорость изменения погоды наблюдалась на севере. Это особенно сильно заметно в Приполярье. Оно расположено еще выше нас. Трудноописуемое явление. Почитайте книгу «В небе Чукотки». Очень интересная книга.

- Евсей Яковлевич, огромное спасибо за интервью и крепкого вам здоровья!

Интервью: К. Костромов
Лит.обработка: Н. Мигаль

Рекомендуем

Я дрался на Ил-2

Книга Артема Драбкина «Я дрался на Ил-2» разошлась огромными тиражами. Вся правда об одной из самых опасных воинских профессий. Не секрет, что в годы Великой Отечественной наиболее тяжелые потери несла именно штурмовая авиация – тогда как, согласно статистике, истребитель вступал в воздушный бой лишь в одном вылете из четырех (а то и реже), у летчиков-штурмовиков каждое задание приводило к прямому огневому контакту с противником. В этой книге о боевой работе рассказано в мельчайших подро...

История Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. в одном томе

Впервые полная история войны в одном томе! Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества не осмыслить фрагментарно - лишь охватив единым взглядом. Эта книга ведущих военных историков впервые предоставляет такую возможность. Это не просто летопись боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а гр...

Мы дрались против "Тигров". "Главное - выбить у них танки"!"

"Ствол длинный, жизнь короткая", "Двойной оклад - тройная смерть", "Прощай, Родина!" - всё это фронтовые прозвища артиллеристов орудий калибра 45, 57 и 76 мм, на которых возлагалась смертельно опасная задача: жечь немецкие танки. Каждый бой, каждый подбитый панцер стоили большой крови, а победа в поединке с гитлеровскими танковыми асами требовала колоссальной выдержки, отваги и мастерства. И до самого конца войны Панцерваффе, в том числе и грозные "Тигры",...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus