Селифонов Иван Иванович

Когда я учился в десятом классе (а это было в районном центре Жиздра Калужской области), то в один из дней, будучи в городе, я увидел объявление: «Бежицкий аэроклуб объявляет набор курсантов». Конечно, я стоял перед этим объявлением и радовался: «Боже мой, вот момент, чтобы быть в авиации». Я быстро записал адрес, где и что, и мы, несколько ребят, учеников десятого класса Жиздринской средней школы, поехали в Бежицу и обратились к руководству о приеме на обучение. Конечно, обстановка сразу изменилась: настроение отличное, ребята все были взаимоуважаемые. Через несколько дней нас распределили по инструкторам. Мы начали изучать самолет ПО-2, он тогда У-2 назывался. Конечно, все воспринимали это как что-то новое. Но когда мы теорию закончили изучать: мотор, самолет, аэродинамику – наступили дни практических полетов. Боже мой, конечно, это незабываемо. Первый ознакомительный полет – это было прекрасно. А затем мы приступили к обучению по лётной программе аэроклуба, и настал момент самостоятельных вылетов. Это было высочайшее удовольствие, когда инструктор мне сказал: «Ну, а теперь можешь садиться в самолет и самостоятельно выполнить упражнение». И вот я один в самолете, взлетаю, делаю круг вокруг аэродрома. Конечно, это прекрасно. Первый самостоятельный полет, а затем уже по программе вместе с другими курсантами летали в зоны, пилотировали, уже и виражи, и перевороты, и петли Нестерова – все, полный пилотаж. Это настоящее удовольствие. Вот с такой подготовкой и наступил 41-й год. Весной 41-го года мы заканчивали обучение в аэроклубе, и всю жизнь помню: 1 мая 1941 года я после окончания аэроклуба уехал в Сталинград в военно-авиационное училище. Конечно, уже настроение было, как говорят, немножко мужское.

– В то время у авиации был высокий престиж?

Да. Престиж авиации. Конечно, молодежь рвалась попасть в авиацию. Это было, честно скажу, выходом в той международной ситуации, когда фашисты уже нападали на нас. И настроение было такое: да, надо учиться, надо научиться летать и использовать боевой самолет. И началась учеба в училище.

41-й год. Бои в основном были в направлении Москвы, а под Сталинградом еще была тишина. Мы спокойно изучали и летали на учебных самолетах. Но к осени 42-го года, а немцы начали в 42-м году наступление на Сталинград, на юг, наше командование успело, к нашему счастью, эвакуировать нас из Сталинграда вниз по Волге, потом на эшелон и в Кустанай, в Казахстан. Там мы продолжали программу обучения. Конечно, она сократилась. Раньше, в мирных условиях, курсантов авиации готовили в течение трех лет, а тогда нас обучили, как говорят, «оформили», за один год. А затем, после окончания училища, меня направили в распоряжение воздушной армии Юго-Западного фронта, это под Сталинградом, где уже шло контрнаступление. И когда было произведено окружение армии Паулюса под Сталинградом, и наша армия заканчивала бои по уничтожению этой окруженной группировки до тех пор, пока они не объявили о сдаче в плен. Это конечно, победа. Это была всевышняя радость наша. А затем наша воздушная армия, 17-я воздушная армия, которая была сформирована перед Сталинградской битвой и включена в состав Украинского фронта, развернулась на запад, и мы приступили к освобождению Украины. Вот я вспоминал Красный Лиман – это первые города Украины, начало моих боевых действий.

– А помните свой первый бой? Первый боевой вылет? Где и когда он был? Что вы чувствовали?

Первые бои, первые вылеты на боевом самолете были вместе с летчиками, имеющими опыт. Это был 814-й истребительный авиационный полк, а затем его преобразовали в гвардейский, но это уже во время боев за Днепр. А под Сталинградом, конечно, мы летчиками совершали первые боевые вылеты, они для нас напряженными были. Мы только слушали своих ведущих, чтобы не отрываться от строя, от пары боевой, иначе убьют по одному. В первые боевые вылеты в основном держался своего ведущего. Первым ведущим был Володя Иванов. И потом, конечно, уже с ним мы продолжали встречи, бои.

А когда на Як-1 уже летал, командиром эскадрильи был капитан Лебедев Кирилл Яковлевич.

– А как их судьба сложилась? Лебедева, Иванова?

С Лебедевым после Сталинграда мы вместе участвовали в боях и уже при освобождении Украины вместе летали, я был на прикрытии. Вот, кстати, вспоминаю, под Краматорском встречаем немецкий самолет ФВ-189 – это двухбалочный самолет-разведчик. Кирилл Яковлевич делает атаку, но, видимо, его очередь прошла мимо или уязвимое место не зацепила, а мне было удобно, я как раз был ближе к этому самолёту. Я делаю маневр и захожу, открываю огонь, и все, смотрю – горит. Это, конечно, радость. Я быстро после атаки выхожу, пристраиваюсь к своему ведущему. Он качает крыльями – поздравляет меня. И когда уже возвратились на аэродром вечером, когда уже всех поздравляют и меня, молодого летчика, поздравили с этой первой победой, конечно, было прекрасно.

Ну, а затем разворот на запад и освобождение Украины. Потом Днепр, Днепропетровск, потом западная территория и, конечно, уже начало 45-го года, заканчивалось освобождение территории Советского Союза и мы наступали на Берлин. Вот уже немцы последние свои возможности проявляли, но наши войска были уже более мощными, сосредоточенными, и 2 мая Берлин пал.

Последние дни – 4, 6, 8 мая – мы летали и выполняли боевые вылеты. И 9 мая – победа. Победа! Вот все. А после победы, конечно, события были уже другие. У нас было взаимодействие по изучению техники, потом получили реактивные самолеты, а в 55-м году я закончил академию в Монино. А затем служба на реактивной авиации, полеты были сосредоточены в основном на территории Украины.

В 74-м году по выслуге лет я ушел в запас сначала, а потом в отставку. Вот такова краткая биография.

– Иван Иванович, а сколько у вас все-таки лично сбитых? Есть данные о шести, а есть данные о восьми. Что вы можете сказать?

Сбитых было шесть, но это до разведывательной эскадрильи, когда на разведку нас определили. И еще я сбивал самолет, как говорят, в паре, но это же пара. Это групповая победа. Дело в том, что в паре с ведомым, что сбиваем, то записываем своему ведомому.

Поэтому официально шесть, но фактически я сбил восемь.

– Восемь? А еще два сбили при каких обстоятельствах?

Это уже в последних боях при освобождении Западной Украины. Ведомым был Михайлов. Это уже детали, быстро я сейчас не могу вспомнить. Факт в том, что победная была под Берлином. И в Берлине я выполнил последний вылет на разведку именно 9 мая.

– А Кузнецов у вас был комполка до конца войны?

Да, до конца войны. Мы с ним участники Парада Победы. Он старше нас: с 13-го года рождения, поэтому мы просто уважали его за внимание, и он не строил из себя большого начальника, а по-человечески, по-дружески обращался и с летчиками, и с подчиненными своими.

– А кто у вас был командиром эскадрильи после Лебедева?

Червоткин Федор Митрофанович. Жил он в Киеве на Воздуховодском проспекте. Очень уважительно мы к нему относились, потому что он не строил из себя какого-то начальника, а по-человечески относился к летчикам.

– А каковы его качества как летчика? Сам он сбивал, летал?

Летал и сбивал. Про Червоткина у меня в книжке все написано. Скажу, что дружба с ним продолжалась и после войны.

Дружил я и с Киянченко Николаем Степановичем, он жил здесь в Киеве. Он был у нас уже штурманом полка.

– Я читал, что у вас очень много вылетов на разведку и на штурмовку.

Я сказал, что после того, как наш полк переключили на 2-ю воздушную армию подо Львовом, мы из 17-й армии перешли во 2-ю армию. И, конечно, мы уже были в составе 2-й воздушной армии, именно во 2-й воздушной до конца войны и летали. Там уже был командующий. Вот такие события.

– А как вы считаете, справедливо давали звания Героя Советского Союза? Что можете сказать об этой наградной кухне?

Эту деталь я вам объяснять не имею права. Чтобы я критиковал кадры такие-то или такие-то, когда мы сами были подчиненные. Этому обязательно, этому не обязательно. Неправильный это подход.

Сейчас тяжело уже сказать, понимаете, потому что после войны одни служили, другие увольнялись, эти занялись гражданской жизнью. Мы потом только вспоминали свои встречи в Москве, когда отмечали годовщину победы – шестьдесят лет, шестьдесят пять. Приезжали в Москву и общались. А детали какие-то об этих летчиках, я, конечно, не могу сказать, потому что уже все, время прошло.

– То есть они жили не в Киеве? Дагус и Геращенко, они не в Киеве жили?

Нет, конечно.

– А какой вид заданий лично для вас был самым опасным?

Я когда вот говорил о боевых вылетах и о полетах на выполнение разведки, я говорил, что полет в тыл противника на пятьдесят – шестьдесят километров в составе пары – это было очень сложно, потому что, если случится встреча с противником, то силы у нас малые. И плюс еще, что при ведении разведки мы подвергались зенитному огню на пунктах немцев. И, конечно, при обстреле попадало именно в самолет. И я счастлив, что снаряды зенитки попадали в самолет, но самолет не горел. И я возвращался на свой аэродром. Вот это характерность разведки. Поэтому существовал порядок в Министерстве обороны, везде: за сто боевых вылетов на разведку представляли к званию Героя, вот все. У меня больше ста, сто семьдесят вылетов в разведку.

Всего триста семьдесят пять, и сто семьдесят только на разведку. Когда мы перешли во 2-ю воздушную армию и наступали на Берлин, у нас уже только разведка была, поэтому и сбитых самолетов мало было.

– Это уже считалось второстепенным вопросом в данном случае, если у вас столько разведок, да?

Да. Звание Героя за разведку. Вот такие дела.

– Иван Иванович, вы получали пополнение уже ближе к концу войны, молодые летчики приходили в 44-м году, 45-м. Каков был уровень их подготовки по сравнению с вами?

Просто я анализирую, что когда в 44-м году наша армия, наши фронты перешли к освобождению сначала территории России, потом Украины, Белоруссии, конечно, у нас в тылу обстановка была уже другая. И курсанты в училищах получали более высокую подготовку. И поэтому когда приходили в полк летчики, пополнение, то сразу чувствовалось – молодцы.

– А как немцев оцениваете как противника? Уровень подготовки их летчиков к концу войны был хуже или лучше?

Дело в том, что немцы первые полтора года, даже два, мало теряли своих летчиков в воздушных боях, от зенитки. Но со временем, в 43 – 44-м годах, когда наши летчики-штурмовики штурмовали их аэродромы, у них потери увеличились, а качество летного состава падало. Поэтому в последний год, если где-то встречались в воздушном бою, видно было, что не тот маневр у немцев. Они уже, конечно, вырабатывали свои силы.

– Как вы относились к немецким летчикам во время войны? Изменилось ли ваше отношение к ним после войны?

Не только я лично, а наши летчики, наши люди, мы все знали, что фашисты – это участники нападения на нашу страну, поэтому, конечно, у нас была к ним именно ненависть. Но к пленным наш командный состав и наш личный состав летчиков относились по-другому, по-человечески. В 43-м году под Купянском Семейко, наш летчик, в группе со своим ведомым сбили «Фокке-Вульф - 190». Они подбили его, и он не мог уже лететь на свою территорию, поэтому приземлился на нашей территории севернее Купянска. И когда произвел посадку, наши войска его взяли в плен и доставили к нам на аэродром. На аэродроме наше командование организовало допрос, встречу с нашим боевым Семейко, который сбил его, и этот немец, значит, посматривает на нашего Семейко. И даже кадр есть в книжке у меня. Конечно, отношение было не такое, что сейчас мы тебя убьем. Нет. Просто допрос, узнавали, что же сейчас у немцев происходит. Но интересен сам факт, что наши летчики сбивали этих фашистов. А под конец войны, в последние дни, у них не было уже авиации.

– А с тем немцем вы лично общались?

Я говорю, что встречу эту вели командир полка и начальник штаба. Мы только присутствовали. И потом его взяли и увезли.

– А фамилию немца не помните, как его звали?

Нет. Но его фамилия, по-моему, записана у меня в книжке.

– А видели их «мессершмитты» реактивные?

Нет, конечно. Мы их наблюдали уже потом по телевидению.

– А какой самолет вам больше нравился? Вы летали на Як-1 и Як-3, правильно?

Як-3 – красота. Легко управляемый, не тяжелый, его вес, маневры, вооружение – все хорошее; пушка двадцать миллиметров, два пулемета. И, конечно, управляемость этой машины прекрасна, выполнение на нем высшего пилотажа замечательно. А после войны на реактивных Миг-17 летали. Тоже уже доступный самолет.

– Як-1, с вашей точки зрения, чем хуже?

Во-первых, у него вооружение похуже, управляемость тяжелее. К тому периоду, когда под Сталинградом наши войска и наша авиация уже участвовали на самолетах Як-1, впечатление было не то, что на И-16.

– А радиосвязь была на Яках?

Уже была, но не у всех ведомых. У ведущего было. А потом постепенно радиосвязь была установлена. Вот под Сталинградом мы, двое, уже почти общались – ведущий и ведомый. Радиооборудование было уже.

– А до радиосвязи какая связь была? Самолеты как-то красили?

Во-первых, на фюзеляже была круглая белая полоса. Это мы знали. На крыле левом тоже и вокруг фюзеляжа красили белым. Так мы сделали связь, наблюдали, видели друг друга, естественно.

– Ведомых у вас несколько было, да? Помните своих ведомых?

Под Днепропетровском был Аверин.

Потом, в составе 2-й воздушной армии, у меня Мартынов был, Сергей. С ним я уже на разведку летал. Но с ним несчастье случилось: на Сандомирском плацдарме его самолет был подбит от зенитного огня. Он погиб.

– Получается, два ведомых было? Или еще кто-то?

Еще перед Мартыновым один был ведомый. У меня все записано в книжке, там найдете все детали.

– Спасибо Вам за рассказ!