Жученко Григорий Прокофьевич

– Меня зовут Жученко Григорий Прокофьевич. Я родился 21 января 1924 года в селе Радионовка Донецкой области. Но в половине моих наградных листов указан 1922 год. Дело в том, что после окончания 9 классов я пошел в аэроклуб. Чтобы там остаться, мне пришлось «накинуть» себе 2 года. Благодаря этому меня приняли по набору. Я начал учиться с июня 1940 года. Там мы изучали теорию, нас даже бесплатно кормили.

Не могу сказать, что это было сделано мной ради престижа. В то время молодые ребята стремились приносить пользу своей работой и учебой. Например, молодежь того периода сыграла большую роль в укреплении обороноспособности страны. Все училища пополнялись без исключения, в том числе летные, выпустившие около 100 тысяч летчиков. Страна должна была защитить себя. Хватило офицеров для всех войск, несмотря на то, что 40 тысяч командиров посадили, расстреляли. Все равно ритм деятельности социалистического государства в этом направлении не был нарушен.

Аэроклуб находился у нас в районе, в городе Лисичанск. Инструктор у меня был очень хороший. Я полетал три раза. Потом в аэроклубе посмотрели, что я 1924 года рождения. Пускать меня нельзя было. Начальник аэроклуба хорошо знал меня и моего отца. Я попросил у него сходить на два дня домой. Он разрешил.

Я пришел домой. Секретарем сельсовета в моем селе был Сашка Кравченко. Он был на год или на два старше меня, учился с моей сестрой. А я уже летом 1939 года вступил в комсомол, не раз заглядывал в сельсовет и был там, как говорится, своим человеком. Я и спросил у него, что можно сделать в моей ситуации в аэроклубе. Секретарь сказал, что может дать мне поддельную справку как допризывнику. А допризывника можно было направлять куда угодно. Главное, чтобы он был годным.

В час ночи я отправился в путь, чтобы прибыть на место к утру. Дорогу я знал хорошо. Пришел к 9 утра в военкомат, а там как раз день коммуниста был. Всех комиссовали. В военкомате уже хорошо знали всю мою семью, моего отца. Он был председателем нашего колхоза.

Вначале меня отправили в предбанник. Там меня осмотрел хирург. Сказал, что годен. Но нужно было пройти и других врачей, ведь я не просто допризывником был, а будующим летчиком. Пошел к терапевту. Я мальчишка был очень крепкий, чуть-чуть упитанный, но не полный. Я ходил в школу за 8 километров туда и обратно, занимался физкультурой, прыжками, плаванием. Все это было на высочайшем уровне.

Закончил я комиссию за два часа. Подошел к хирургу посоветоваться. Он спросил, что мне надо. А мне нужна была справка, что я с другого года рождения. Хирург поговорил с военкомом. Они решили дать мне разрешение сменить дату рождения на 25 декабря 1922 года, потому что я был хорошим курсантом. Загс, хорошо, был рядом.

Метрика осталась. Я хорошо помню, что писал ее химическими чернилами. Но она потерялась.

Родители были против, конечно… В армию ведь брали с 1921 года рождения. А нас было 7 детей в семье: 6 сыновей и 1 дочка. И все попали в армейские условия. Например, брат работал в политических управлениях во 2-ой ударной армии Власова.

Я отправился в аэроклуб. Шел 4 километра к командиру своего звена в аэроклубе. Показал ему справку. Он посмотрел на нее, взял личное дело. Затем меня отправили на полеты. Я совершил 5-6 полетов, и на этом закончилось. Получалось у меня все нормально. Я самостоятельно летал. Это было в конце февраля 1941 года, а в апреле я закончил учебу.

А однажды я еще, когда закрывали ангар в аэроклубе, зажал палец. Он у меня не сгибался. Я ходил с забинтованной рукой. Приходилось палец каждый день разрабатывать.

– Из аэроклуба Вас «купцы» забрали, как говорится?

– Нет, из аэроклуба нас (человек 30-40) в Ворошиловградское училище отвез товарищ, который работал в аэроклубе. Он был старшим лейтенантом. Там военные были тоже в структуре. Это было в апреле.

Училище было смешанным. На его территории был дом офицеров, гарнизон приличный, казармы, офицеры и штабы, мастерские.

Я сначала попал в 3-ю истребительную эскадрилью. На тот момент война еще не началась. Начали летать на Р-5. Их мало было, тоже куда-то потом забрали. Кем я хотел быть, истребителем или бомбардировщиком, я еще не знал. Летом мы полетали на Р-5. Затем сделали группу, и мы начали летать на Пе-2, «петляковские». Мы изучали и СБ, и я летал на СБ, но на учебном.

Получается, у нас была группа из 30-40 человек. Две эскадрильи. Мы занимались по 8 часов в день.

– Вы помните первый день войны?

– Мы быстро встали утром. У нас не было физзарядки, никто ничего не говорил нам. А к 10 утра мы узнали про начало войны.

Часы учебы сразу увеличились. Но все равно были проблемы… Все эскадрильи были на аэродромах. Кто-то в казармах… Однажды начальник училища приказал всех выводить и отправлять на восток. Мы эвакуировались. Я побыл немного в Москве. Потом мы пешком шли до станции Калач. Там мы сели на какой-то плотик, нас повезли по Дону до Сталинграда. Оттуда мы поехали поездом до города Уральск. Это было в ноябре-декабре 1941 года. Туда прилетели наши инструктора на каких-то самолетах. Холодно было, а мы все курсанты одеты хорошо были, нам только пошили все. Мы встали на станции, потом чуть прошли. Увидели большое здание средней школы. Мы очень рады были, что нас туда заселили.

Эту зиму, наверное, мы не летали: аэродромы чистить нечем, горючего нет. Но негативных настроений не было среди нас. Всех посадили в учебные классы, без всяких разговоров, при строжайшем контроле. Потом мы учились и понемножку нас брали на полеты небольшими группками.

Зима прошла. Начали летать эскадрильями на Ил-2. Одних выпустили летом 1942 года, других осенью 1942 года. Вот так группу за группой выпускали и на фронт. Наш выпуск был 30 человек. Мы уехали в Куйбышев. Нас сразу же забрали на фронт. То есть в запасном полку мы не были.

До весны 1943 года я был сержантом. Затем мне присвоили первое офицерское звание. На тот момент я отлетал 50 часов, общих и с боевым применением. Мы были готовы к боевым действиям.

На Ил-2 я отлетал часов 12-15. Держаться в воздухе мог. А когда мы на фронт приехали, нам дали 400 кг загрузки и «Пошел!»

Экипажи у нас сформированы были уже на фронте. Я сразу попал туда, откуда ушел: на домашний полевой аэродром. Сегодня мы прибыли, а послезавтра уже начали летать. Никаких полетов для ознакомления с линией фронта у нас не было. После того, как мы прибыли, потренировались все вместе (30 человек). Затем нас распределили по 10 человек по полкам, посадили в самолеты, и мы улетели. Я отправился на новый Петропавловский аэродром. Там мы получили планшеты, карты, и на следующий день сформировалась первая эскадрилья. А на третий день я уже пошел на задание. Я провоевал с сентября 1943 года и до конца Великой Отечественной войны, в составе одного, ставшего мне родным, 237-го штурмового авиационного полка 305-й штурмовой дивизии.

– Первый вылет Вам запомнился?

– Да. Перед эскадрильей, которую повел в бой лично командир полка, поставили задачу разбомбить переправу через Днепр. На подходе нас атаковали «Мессершмитты» , но наши истребители связали их боем. Я вошел в пикирование, переправа лежит как на ладони. На какое-то время потерял управление самолетом, но все-таки сбросил 4 бомбы, выпустил 8 реактивных снаряда, отработал из пулеметов. Когда сели , командир полка меня похвалил и сказал, что одна из моих бомб попала в переправу. Задание было выполнено.

– У Вас фотоконтроль осуществлялся на каждой машине?

– Обязательно. Самостоятельно в той группе я сделал 10-15 вылетов. Был ведущим, поэтому знал, что такое вести и отвечать за группу. Фотоаппарат нужен был.

Примерно в марте я уже в полете чувствовал себя уверенно. Мы прибыли в Кривой Рог, и там от Одессы я уже летал самостоятельно.

– Большинство летчиков говорит, что первые 5-6 вылетов они не видели ничего на земле. Когда у Вас это прошло?

– На второй раз. Стреляют – не обращай внимание. Пусть стреляют. Сверхъестественный маневр не сделаешь.

К весне 1944 года я уже стал командиром звена. Помню одного воздушного стрелка по фамилии Царьков. Я его брал всегда с собой.

– Я читал, что стрелки гибли гораздо чаще, чем летчики в штурмовой авиации. Дело в том, что летчик сидит в бронекоробе, а воздушный стрелок – за пределами брони. Это действительно так?

– У нас их немного погибло. Человека три. Нам нужно было в полете поддерживать хорошее огневое взаимодействие, развороты делать, да и многое другое.

– Что считали более опасным: зенитную артиллерию или все-таки истребители?

– Я Вам скажу откровенно: у немцев была хорошая система ПВО. Так что и то хорошо, и то хорошо. Если истребитель пристанет, то от него сложно избавиться. Здесь надо голову иметь, сохранять порядок и дисциплину, когда выполняешь задание. Может на меня как на молодого и обижались. Я ведь рано начал водить группу. Я с подчиненными по такому принципу действовал: где бросишь группу, там и останешься. Но у нас обстановка здоровая была. Под трибунал из-за трусости никого не отдавали.

Замполит наш не летал, потому что был в возрасте уже. Его перевели на политработу к нам. Комиссар наш был хорошим, да и все командование в течение полугода. А потом, когда начали присылать других людей, командира полка убрали, направив в другое место. Вот тут и пошла неразбериха, которая так и осталась до конца войны.

– Вам приходилось под атаки «Мессершмиттов» и «Фокке-Вульфов» попадать? Кто из них был сильнее, опаснее на Ваш взгляд?

– Оба были хорошими. Их скорость была на 70-80 километров больше скорости наших истребителей. Это уже преимущество неплохое. Да и у немецких летчиков подготовка хорошая. Они и атаковать умели. Истребитель как пристанет-может долбать и долбать. Бывает видишь группу… А они раз! – перевернулись и перебрались в недосягаемую для стрельбы зону.

– У Вас возникали трения с дивизией истребителей?

– Это был 3-й Украинский фронт, 9-ый корпус под командованием генерала Толстикова. 295-я истребительная дивизия. Когда я прибыл, Покрышкин организовывал первое сопровождение и прикрытие для нас.

Парни были хорошие, их работой я был доволен. В этой дивизии насчитывалось 14 человек, награжденных званием Героев Советского Союза. Никаких разбирательств после полетов у нас не было. Мы все хорошо организовывали.

В Прибалтике нас сопровождал корпус на Яках. Степаненко, Рязанов были хорошими ребятами. Вот мы шли в общее наступление. Надо войска прикрывать. Они все взлетали, летели к цели и ликвидировали противника. В общем-то заимствовали немецкие тактики.

У меня было больше 200 боевых вылетов. До Прибалтики около ста сделал. Получил ордена Красной звезды, Отечественной войны. Первый был за 10 вылетов, потом – за 22, затем – за 31 и т.д. Наш штаб хорошо работал, но, когда у меня накопилось больше 200 вылетов, они уже и не знали, что написать. Колонны были по 90 самолетов. Была многочисленная штурмовая авиация. В октябре 1944 года,выполняя боевое задание в качестве ведущего группы 8 самолетов Ил-2, в районе Аупэ, умелым маневром и выполняя команды станции наведения, произвел 4 захода на цель по штурмовке артиллерийских и минометных батарей переднего края обороны противника. За отличное выполнение боевого задания командующим 15-й ВА награжден орденом «Александра Невского».

В другой раз поступило донесение о продвижении большой группы немецких танков во фланг наших войск. Немцы шли ровным скоплением, прикрытие слабое было… Вокруг лесной массив. Мне было приказано группой в 12 Ил-2 под прикрытием истребителей нанести штурмовой удар по обнаруженной танковой колонне. В итоге я там потерял двух человек. Они были подбиты. Да и я сам тоже. Принял решение садиться, потому что тоже мог не вернуться… Рука уже немела. Нажал ногой на педаль. Самолет начал разворачиваться вправо. И вот так я летел полсотни километров. Я сел на летной площадке.

Я много и в разведку летал. Делали это мы обязательно парами.

– А почему дивизия, полк, корпус гвардию не получили?

– Тоже надо было заботиться. Был у нас командир дивизии Михеичев. Он же был полковником. Михеичев был ранен и уехал в госпиталь. Все посыпалось, все что-то не так было. Вот если бы был Михеичев и старый замполит, то была бы гвардия. Надо было всем работать по организации: и замполитам, и начальникам политотдела. Материал надо было собирать. А когда не делается ничего, что же могут преподнести? Я лично сам не был ни на кого в обиде. Я не думал, чтобы на меня кто-то написал. Да и никто не думал.

– А Вам вообще Героем хотелось стать?

– Я особенно не грезил об этом, никому не завидовал, само по себе все шло. Летал и все. Вел себя достойно. Я ведь из порядочной семьи был.

Звезду я получил за 107 боевых вылетов. Потом получил орден «Александра Невского». А больше не получалось. Вылеты ведь были еще в полку… Ордена надо было распределить: кому Невского дали, кому – Суворова. Я и мой друг, земляк (умер в 60 лет) получили Звезды в Кремле. Их вручал председатель Верховного Совета. Я полгода ждал, пока моя очередь к награждению подошла.

– Ил-2 шли с трех заводов. Какие Вы видели у них отличия?

– Все самолеты были нужными, хорошими. Вооружение на них было мощное. Все делались хорошо. Только в Куйбышеве выпускались с более тяжелым рулем. А так все нормально было. Не скажешь, который лучше или который хуже.

Я летал с 37-миллиметровой пушкой. Однажды сложилась неприятная ситуация: разорвался ствол. Только благодаря своей смекалке я потихоньку развернулся и полетел домой, не торопясь и не крутясь. То, что разорвало ствол, было серьезным происшествием. В боевых условиях я впервые испытал это.

– А из боевых работ на переправах и на аэродромах какая была сложнее всего? Что Вы больше всего не любили?

– Самая сложная цель – это аэродромы. Вот наша дивизия, кстати, нарушала перевозки противника по железной дороге. Действовали мы здесь, на Донбассе, в Харькове и дальше к Днепру, если брать Днепропетровск. Не нужно было попадать в эшелон, нарушать его движение. Достаточно разбить паровоз, создать затор на железной дороге. А работа штурмовой авиации заключалась непосредственно в воздействии на войска, которые в наших солдат стреляют.

Я летал и на свободную охоту. Мы ходили парами. Были среди нас и те, что научились летать даже при низкой облачности, успешно выполняли задания, а потом прилетали на свой аэродром. «Охотились» в основном на аэродромах. Там было где хорошо поработать. Также по фронтовым дорогам летали.

У меня было два раза по 5 боевых вылетов в день. Потом стало 2-3 боевых вылета в день. Можно было слетать утром, потом и вечером.

– А после войны на Ил-10 Вам летать приходилось?

– Я летал и ночью, и днем. Это хороший самолет был, маневренный. Ил-10 был лучше, чем Ил-2 по всем параметрам, включая вооружение.

Я и на «Кобрах» летал. В 190-й истребительной дивизии. Там командиром полка был Зеновин, а командиром дивизии – Сиротин Виктор Федорович. В одном из ночных полетов он упал на землю.

– А как определялось количество заходов на цель?

– Делали один заход. Я выполнял все, чтобы прицелиться. Если делали несколько заходов, то сначала сбрасывали бомбы, потом «РСы», затем стреляли пушки.

– Как Вы оцениваете эффективность «РСов»?

– А у нас из прицельных инструментов только штырек был. Стандартная нагрузка была 4 бомбы сотки плюс 8 «РСов». «РС-132-мм» я возил только два раза на переправу. Они мне кажутся более эффективными, видно, как летит и ударяется. Нам их поставляли в зависимости от того, какая была цель.

– Качество подготовки летного состава в ходе войны менялось?

– Улучшалось. Пополнение приходило все лучше и лучше. Я в 1944 году стал инструктором на Одесской земле. Меня в 2-ую эскадрилью перевели с повышением, а те остались в первой.

Спарки пригоняли с Куйбышева. Молодняк вывозили. Вот в Прибалтике у меня был такой случай. Мы стояли на аэродроме. Прибыл летчик из Ворошиловградского училища. Рядовой, без звания, старше меня на два года. Он закончил училище и попал в одну дивизию. Эта дивизия ударила по нашим на реке Западная Двина. Там убили командира дивизии, который некогда принял ее под Москвой. Разобраться было трудно, потому что немцы отступали, наши наступали, кто-то вдоль реки бежал. Со связью было не очень хорошо. Надо было наказывать кого-то. Дивизию расформировали, командира дивизии отправили в Забайкалье с понижением в звании. Но потом он снова вырос до командира. Я потом попал в эту дивизию случайно. Надо было мне там послужить, чтобы не потерять должность. Это послевоенная история. Армию тогда сильно сокращали.

Это был единичный случай такого рода. Тут напутали штабы.

– Как наземные войска маркировали свой передний край?

– Использовали ракеты.

– В полку были женщины из числа воздушных стрелков?

– Да. У нас была одна по фамилии Борисова. Воздушный стрелок. Сначала она была укладчицей парашюта, потом ее сделали оружейницей. Как-то получилось, что не было стрелка, и она его заменила.

– Для радиосвязи у вас приемники и передатчики на всех машинах были?

– Начиная с середины 1944 года уже была связь двусторонняя. А до этого только у ведущего был приемник-передатчик, у остальных – только приемник.

– А Вы особистов боялись?

– Нет, дружил с ним. Он был порядочным человеком с высшим образованием. Это уже о чем-то говорит.

– Как вы проводили досуг, когда нелетная погода была? Как развлекались?

– У нас всегда аэродромы были оборудованы. Обязательно землянка была.

В домино мы сколько угодно играли. Артисты к нам приезжали. Из Ленинграда в основном.

– У Вас какие-то суеверия были? Например, я слышал, что летчики перед полетом специально надевали все свои награды, чтобы, если немцы собьют, было больше шансов выжить. То есть неприятель увидел бы, что перед ним ценный кадр, и пощадил бы его. У вас такого не было?

– Нет. Ничего не было. Я не думаю, что немцы из-за этого кого-то щадили. Я с этим не согласен. Попасть в плен я, конечно, боялся. Но были и случаи, когда нашим из плена удавалось вернуться.

– Каково было Ваше личное отношение к немцам, в частности к немецким летчикам? Вы испытывали ненависть? Или Вы воспринимали полеты больше как работу?

– Я осознавал, что немцы – мои враги. Но убийство я больше воспринимал как нечто необходимое.

– Допустим, Вы сбили немца. Он прыгнул с парашютом. Вы будете в него стрелять до последнего?

– Я Вам приведу такой пример. В конце войны в одном из полетов немец пошел на разворот. Начал заходить на 150 метров, выпустил шасси, сел, подрулил на середину аэродрома, развернул к нам свой самолет, вышел из него, снял парашют и пистолет… В это время к нему уже подошли. Прошло может 10-15 минут. Затем приехал оперуполномоченный, и немца увезли.

– Желание пообщаться с ним было?

– Ну, а почему бы и нет… Если немецкий язык знаешь.

– Когда Вы шли по Прибалтике, какое отношение с местным населением складывалось?

– В основном хорошее. Нас принимали как освободителей. Мы получали от местных продукты. Там мясокомбинат был, молокозавод, хлебозавод. Местное население очень много для армии делало.

– Расскажите про подготовку к параду Победы и про сам парад.

– Все собрались. Тут был клуб «Золотая звезда». В нем – 200 человек, из которых примерно 100 Героев Советского Союза. Я организовал этот клуб, узаконил, устав написал, людей собрал. А потом через некоторое время заболел.

Когда закончилась война, всех начали делить и переводить. В том числе и меня. Выдвинули людей на парад. Заботливая советская власть подготовила мне приличное обмундирование.

Мы приехали в Ригу, сформировались. Потом отправились в Москву, где расположились в казармах. У нас столовая была, нам платили деньги. Летчики же не строевой народ, маршировать не нужно. Я ходил в первой шеренге посредине. Коробка была из 400 человек. Мы тренировались. Все нормально было.

Потом мы поехали домой. Второй парад был 8 августа. Там и руководство прибыло.

– За 70 лет Ваше отношение к Сталину поменялось как-то?

– Если его избрали, если ему доверились, он должен оправдать доверие. А если нет, то сам должен уйти.

– Война Вам снится? Или когда-нибудь снилась?

– Война – нормальное общественное явление, поэтому его надо воспринимать спокойно. Она была необходимостью. Хотя можно было обойтись без нее, но не получилось. Если будешь помнить все, то голова будет болеть. Друзья с фронта мне никогда не снились. Вылеты тоже. Для меня это скорее была работа, а не какой-то подвиг.

– Спасибо Вам большое за рассказ!

25 мая 2016 года ушел из жизни Почетный гражданин Одессы, участник освобождения Одессы, Герой Советского Союза, генерал-майор Григорий Прокофьевич Жученко.