Коробейников Алексей Романович

– Меня зовут Коробейников Алексей Романович. Родился я в Башкирии, Уральский район, Тепляковский сельсовет Башкирской ССР. От Уфы километров 170 было, от Бирска – 60. Татары, башкиры, удмурты, марийцы жили душа в душу.

Русскими там были деревни Тепляки, Саратовка, Александровка, Николаевка, Аненка, а вокруг Ардаш, Армяш, Шукша и т.д. Такое было татарское окружение. Если у нас праздник был, то все начальство ехало. Мы все жарили, парили, пекли. Водки тогда вообще не было. Татарское и удмурское окружение варило самогонку для нас. А когда у них праздник был, мы им варили.

Я родился в роду Зеленковых. Было 9 сыновей и 2 дочери, и у каждого была минимум по 6-7 человек семья. Деревня была образована этим родом. Вокруг был лес, тайга, а на нашем месте некогда построили деревню. Там все были специалистами: один валенки катал, другой шубы выделывал, третий – сани, телеги. Кузнецов было много. Хороших один или два. У них тоже было по 6-7 детей наследство. Один сын попал в Нефтекамск рабочим, кузнецом, сразу на максимальный оклад и максимальную премию. Начальник говорил, что даже на десять инженеров его не променяет.

Мой отец был крестьянин-пасечник. На пасеке 100-200 голов пчел. Жили по урожаю. Дружно и хорошо. Держали две коровы, две лошади, две свиньи, гусей 80 штук, кур и овец. Двор был площадью примерно в 1 гектар. Крыша была крыта тесом, не железом. Рубили липовые веники молодым ягнятам и по фронтону крыши сушили. Скота было много. У нас почти не кулачили. Был один случай: одна семья уехала в Свердловск, где мужчину посадили, потому что жена что-то вякнула, что у его матери три дома есть. К этой женщине вот и приехали. А она говорит: «Сынок, я самая бедная женщина. Какие три дома? Это Михаила, это Сусанина, наш дом не доделан». Это все правильно расписали и на этом история закончилась.

Потом началась коллективизация. На тот момент была у нас родительская заповедь, которая звучала так: «Сначала накорми скотину, а потом сам поешь». Наша семья состояла из 14 человек. Все знали свои обязанности. Никому ничего не надо было говорить. Такое воспитание было. Мать ни разу не жаловалась, что устала. Я ей говорил, например, что мне нужны рукавички. Она их ночью свяжет и положит под голову.

У нас были ткацкий станок, пряха, русская печка. Мама каждый день пряла. По вечерам женщины собирались вместе, а электричества ведь не было... Но и это не мешало. Пели песни, пряли, разговаривали. Вообще жили дружно. Если нужна помощь, то приходили без приглашения. И никто не просил денег за работу. Просто угощали друг друга чем богаты. Отмечали вместе праздники. Ехали за 40 километров к нам со всех деревень. Церковь была в селе Тепляки, у нас не было. Гуляли вначале здесь, потом ехали к другим. Песни, пляски были. Во всей деревне 65 дворов было, а ближайшая школа стояла в 3 километрах от нас в Николаевке, куда я и ходил. Там закончил 7 классов. Никто ни разу не опоздал на уроки. Даже раньше приходили, чем нужно. В 8-й класс мать отвозила меня на лошади за 40 километров в Татышлы. Там я неделю или две жил на квартире, потом уроки заканчивались, и я 40 километров пешком шел. К 11-12 часам ночи был уже дома. Святое время было! Ничего не боялись: ни бандитов, ни хулиганов. Только зайцы и ежики выскакивали.

– А голод 1933 года коснулся Вас?

– Это был сильнейший голод, в разных деревнях и по-разному прошел. Километров за 20-30 от нас на северо-западе был очень сильный голод. У нас в деревне по-разному: одна семья припеваючи жила, а другая голодала. Мы хорошо следили за скотиной. Год неурожайный был. Только лебеда росла. Отец наш был сильный и могучий, накосил, намолотил ее ворохи. Овцы ели их, поэтому были жирные и сытые. А мы добавляли в муку картошку, лебеду и мясо. Кто не любил работать, у тех был голод.

– А у Вас были наручные или настенные часы, патефон, радиоприемник или велосипед?

– Ничего такого не было. Когда приехал в отпуск, привез батарейный приемник. Это в 1946 году было. Помню, когда самолет пролетал, мы за ним километров 5 бежали, чтобы посмотреть.

– Как началась война, Вы помните?

– Да. За счет сарафанного радио все быстро об этом узнали. И интуиция мне подсказывала, что война вот-вот начнется. Поэтому мы восприняли ее как должное.

В деревне все бросились в слезы. Сразу начали приходить повестки на мобилизацию. Моего брата провожали 5 раз. И все время со слезами на глазах. В военкомате был русский комиссар, остальные нерусскими были. На пятый раз брата отправили под Ленинград. Вернулся он уже раненый. А я был богатырем, мастером на все руки. Меня звали цыганом. Я пас полсотни жеребят. За одного жеребенка давали два с половиной трудодня, а выработка была 120 трудодней. У меня получалось 300 трудодней в год. За один летний период было трудодней больше, чем у всех колхозников.

С началом войны все перевернулось на 180 градусов. Раньше было веселье, радость, рассказывали анекдоты. Летом мы любили на канаву ходить. Мы собирались с семечками, песни пели и играли. Это до войны. А как началась война, отцов отправили на фронт, братьев забрали. Я остался в деревне за бригадира, потому что наш заболел. Ему 60 лет тогда было. Я решил попробовать объездить его лошадь. Бросил ей повод, а она за мной идет, как собака. Все по-разному гонят скотину: кто с плетью, кто с палкой, а мы с солью да хлебушком. Тогда они все с радостью идут домой.

С началом войны вместо песен и радости были горе и слезы. Когда приходила похоронка, плакала вся деревня. А в неделю мы получали три-четыре похоронки. Лошадей забрали в армию, народ забрали в армию. Пахали на своих коровах.

– Как Вас призвали?

– Пришли к нам в класс и спросили, кто пойдет добровольцем в армию. Это в 1942 году было. Мне было 16 лет. Нас отправили под Уфу в лагеря. Там было военное обучение, изучение теории. Потом я попал в школу. Там походы, строевая, изучение оружия, рукопашная стрельба. Проходили весь курс молодого бойца, только не принимали присягу. Оттуда на лесозаготовку вместо учебы отправили, и никому не пожалуешься. Весной мы сколачивали такие кошмы! По 300-400 километров связывали. Сталкивали бревна, и они сами по себе плыли. Меня отправили как-то на сплав. Нужно было стать на четыре сбитых вместе столбика и на этом плыть. Если бревно задевалось кустом, надо было его вытащить и направить по течению. А вокруг комары, голод, холод. Ночь подходила – девчонки плакали. Говорили, что есть беглые дезертиры. Девушек отправляли ночевать в деревню. После военной подготовки отправили на флот, потому что ему нужен был строевой лес. Мылись все вместе с женщинами в бане. Мы сколотили большой состав и добрались на пароходе до Камы. Там нас рассчитали.

А потом дали путевку в Орскую школу авиационных специалистов. Это 1943 год. Там была широкопрофильная подготовка. Изучали переносное радио, морзянку, электроприборы, схемы электрического тока. Там дураков не любили. Хорошие были преподаватели. После школы мы поехали на фронт. Ехали тогда долго, но без паники. Где-то проезжали около Рузаевки, когда мы захотели пить и пошли с другом за водичкой. В результате попали в грязь. Я простудился, и друг тоже простудился. Он сошел где-то, а я нет, поехал до конца со своими.

В течение двух войн я был в 415-м полку. Я пришел туда после училища младшим сержантом, специалистом по радиоприборам электрооборудования самолетов. Я был в 3-й эскадрилье, командиром которой был майор Максимов Иван Иванович, худощавый, но физически подготовленный. После училища мы поехали под Ленинград. Его на тот момент (28 января) только освободили. Средств для передвижения не было. Через болото проходила железная дорога. Мы ехали до Ладейного поля с такой скоростью, что можно было встать, спрыгнуть с поезда, поесть ягод в болоте, а потом догнать его. Уже под вечер мы добрались до самого поля, где и ночевали. Помню, нас тогда комары просто заели. Когда оттуда выгнали немцев, после них остались пустые землянки, больше напоминающие клоповник или гадюшник. Вот в них мы и лежали, а на лицо и тело постоянно что-то сыпалось. Мы и решили, что это клопы. Но деваться некуда было. Будучи деревенским парнем, я сообразил: в столовой в землянке дым и пар шел, и рядом ни одного комара не было. К тому же тепло. Вот я около столовой лег и уснул.

Утром командование 7-й воздушной армии направило нас в разные полки. Я попал в 415-й. Там представился командиру Максимову. Меня отвели в эскадрилью, в которой был инженерный и технический состав. До сих пор приятно вспоминать, что меня встретили, как сына. Мы все пошли в баню, там спинку потерли, а на меня смотрели, как на дите.

Потом немцы и финны начали бомбить Ленинград. У нас объявили тревогу, вылетели летчики. Техническому же составу нужно было укрыться, поэтому мы залезли в окопы.

И еще интересный факт. Там, на севере, в Прибалтике, дожди целыми днями шли. Мы, молодые бойцы, охраняли самолеты. И вот я стал на свою стоянку, и дождик пошел. А мимо командир эскадрильи проходил. Посмотрел на меня, снял реглан и отдал мне. Я его надел и всю ночь простоял под дождем. А утром мне уже стыдно было мокрый реглан командиру отдавать, но тот меня успокоил и забрал.

Матчастью в моем полку были МиГ-3, истребители. Я их еще застал. В начале войны и в войну приходили самолеты. Командиру звена – с приемником и передатчиком, а всем остальным – только с приемником. Потом пришли передатчики, и я оборудовал ими все самолеты. Летчикам было удобнее такое взаимодействие. А то раньше принимать сообщения они могли, а передавать нет. А людей не хватало. И мне пришлось со школы сразу осваивать радиооборудование, связь, приборное оборудование и электрооборудование. Я все быстро изучил. Воевали и обеспечивали авиацию. На эскадрилье был старший техник по спецоборудованию. Они часто уходили, или что-то с ними случалось. Мне приходилось уже заменять старшего техника. Когда приходили молодые специалисты, я их обучал.

Старший техник – это офицерская должность. Еще был такой парадокс, что, по приказу Тимошенко, ребят из военных училищ, нас в том числе, должны были выпускать лейтенантами. Летчиков выпускали сержантами для экономии средств государства.

Война была суровая. Я участвовал в Свирской операции, Киркенесской операции в Финляндии, Мурманской и освобождении всей Карелии. В ходе Киркенесской операции мы подошли к границе, а финны запросили перемирие. Так закончилась война с этой страной. Это была осень 1944 года.

Мы обеспечили 10 тысяч самолетовылетов. Лично я и все лица, которые участвовали, получили личную благодарность от Сталина. Потом я получил за эту войну медаль «За оборону Заполярья». К ней были представлены все. А вот из всей дивизии только двое были награждены грамотой Центрального комитета комсомола. В том числе и я. То есть медалью наградили всех, а грамотой только двух из всей дивизии. У нас ходила такая поговорка: «Тот ни солдат, ни офицер, кто не сидел на гауптвахте».

Вот я участвовал в двух войнах. Третьей считаю Холодную войну. Когда стал офицером, я записал для себя определенные правила. Например, знать и всегда помнить свое место, отвечать за подчиненных, знать и всегда помнить свое место по отношению к начальникам и своим подчиненным, знать круг своих обязанностей и обязанности подчиненных, не изучать обязанности начальников, ведь я за это не отвечаю; не требовать с подчиненного больше, чем это возможно; знать своих подчиненных не только как специалистов, но и как людей; быть в своей специальности выше подчиненного, быть примером для подчиненных и образцом для начальников, быть опрятным и одетым по форме, стремиться всегда и везде оставлять о себе хорошее впечатление, быть общительным, держать себя в курсе всех событий. Не в отдыхе, а в труде приобретешь цель своей жизни и своей службы. Это было моим кредо.

– Куда направили Ваш полк после окончания войны с Финляндией?

– Конец войны мы застали в Кандалакше. Вырыли там ямы, приготовили землянки к зиме. Вечером 8 мая мы находились в одной из них. У каждого был автомат, винтовка, но постелей не было. И вдруг началась стрельба. Мы выскочили, а нам сказали, что пришел конец войне.

После этого меня направили в Калининскую область. Там я переучивался на ЯК-3 для работы с новой техникой. Хотя его и в период войны уже использовали. Там же нас учили работать с реактивной техникой Як-17. Перед нами четко ставили задачу, а мы должны были быстро и эффективно переучиваться, без жертв. Жить захочешь – не умрешь, аварию не совершишь. В то время командиром полка был полковник Рубахин, замечательный человек. Комиссаром был Никитин. Он всегда находился в центре массы. Коль дело упиралось, он собирал личный состав, комментировал, разъяснял и убеждал. За 10 дней мы прошли теоретическую и потом летную подготовку. Успешно переучились. Ни одного серьезного нарушения не было, ни одной предпосылки к аварии и ни одной катастрофы.

В Выползово мы переучились на Як-17. Затем попали в Хотилово. До него от Выползово было 40 километров. А тогда 1950 год приближался. Одного моего подчиненного перевели в особый отдел в Корею. Война там была нелегальная. Он мне письма не писал, присылал только фотографии. Очень хороший был друг, товарищ, специалист.

Из Выползово мы переместились в Белоруссию. До 1952 года нам поставили задачу приготовить дивизию, полк в Корею. Мы вернулись в Хотилово, где и происходила подготовка и отбор. Там у нас был замечательный комиссар после Никитина. Отбирали, кстати, по национальности. Например, евреев не брали. А если и брали, то только в качестве техников на маленькие должности, а не на комиссаров полка, начальников политотдела. Прошли мы отбор в Хотилово, теоретическую и летную подготовку. Затем поехали со своими самолетами, разобрали их и отправили разобранными, а сами всей дивизией прибыли в Мукден.

– А Вы писали заявление, что добровольно отправляетесь на войну?

– Нет. В 50-х годах это было добровольно, но у нас согласия не спрашивали. Я полагаю, что несчастными чувствовали себя те люди, которых как раз-таки не взяли.

К этому времени я уже был старшиной, экстерном получил звание младшего лейтенанта, не оканчивая училища. Я был назначен на должность старшего техника по радио полка. Немножко поработал и, будучи уже секретарем комсомольской организации полка, участвовал в подготовке, отборе, нравственном воспитании комсомольцев.

Все солдаты были 100%-ми комсомольцами, в том числе офицеры и техники. 20% летчиков также были комсомольцами. Остальные были членами партии. Беспартийных в полку почти не было. В других полках, может быть, и были. Но в нашем такая обстановка царила, что плохим людям там делать нечего было. Ни плохие солдаты, ни плохие командиры не уживались. Это «самоотбором» называется. У нас из полка вышли летчики и 28 из них стали вышестоящими командирами. Один был главнокомандующим авиацией СССР. Наш полк тем и знаменит был.

Мы знали, что едем в Корею. Мы делали то, что было сказано. Никто не должен был знать об этом. Никаких звонков и писем.

– Какая у Вас была мотивация?

– Защита интересов на дальних рубежах страны от американского империализма. Летчиками полк не был укомплектован, по семейным обстоятельствам они не могли поехать. Поэтому набрали людей из гвардейского полка. Но они оказались негодными, неподготовленными, трусами. И только из нашего полка все: сержанты, офицеры, техники и летный состав – были на высоте.

Когда мы приехали на точку назначения, там тоже провели подготовку по облету района. Задача такая: ни в коем случае не уходить в море. Ее нужно выполнять с честью, умело и смело. Почему? Потому что очень сильна была служба американского флота. Если летчик сел, он еще не успеет потонуть, как они его быстро вытащат: и летчика, и самолет. Когда Вышинскому в Организации Объединенных Наций сказали, что воюют русские, он попросил привести факты. Говорит: «Дайте Иванова, Петрова, Сидорова. Приведите и поставьте». Всей разведке была поставлена задача сманить, выкрасть, купить. Там было много наших дивизий. Когда были разрешены туристические поездки, я говорил, что в них едет 30 человек, а 3-4 обратно не возвращаются. А за время нашей службы в 4 дивизиях ни одного солдата не украли, не завербовали, и никто не сдался.

Мы приехали сменить 100-ю дивизию. Я владел информацией из первых рук и сразу вызвал актив. Все собрались обменяться опытом, как служить, как вести работу. Мы выпивали и закусывали арбузами и прочим. Как-то зашел командир дивизии и начальник политотдела, а мы все в китайской форме были. Нам сказали, что если выпивать и закусывать арбузом, то мы сразу и не встанем. Начальник политотдела знал меня хорошо, потому что я выступал на конференциях. Подозвал меня. Он же знал, что я непьющий.

Мы совершали по 7-8 вылетов в день. Летчики, техники – все мокрые были. Такое напряжение! Война не на равных условиях. Они же могут куда угодно залететь, а наши только в определенный район и ни в коем случае не над морем.

Я очень хорошо знал Федорова Ивана Евграфовича, летчика, сбившего 144 самолета. И когда Берия полетел в Корею, чтобы там проконтролировать ситуацию, дать свои напутствия, его сопровождало 47 истребителей, в том числе Иван Евграфович. Командовал тогда Кожедуб. Всего за три вылета он сбил 7 американцев.

Был там и майор Вишняков. Ему потом присвоили награду Героя Советского Союза. Но он бил не ради награды. Американцы залетали на аэродром и там шлепали корейцев, китайцев, моего комсомольца Титова тоже подбили на взлете (на взлете или на посадке сбивали). Летали наши на МиГ-15. Для того времени отличный самолет был. Пушка 37-миллиметровая была. У нас если хоть за полтора километра попал, то плоскость и разваливалась.

Сейбер на полторы тонны тяжелее был. Нам сказали, что летчик не говорит, что есть форсаж. Так если он в полторы тонны весом даже без форсажа вдогон пойдет, то обязательно настигнет и сожрет его. Тогда мы выработали технику уходить не вниз, а к солнцу. Сейбер уже тогда не тянет. Поэтому МиГ-15 обыграл его.

Тогда у нас было уже соотношение один к пяти. Если мы сбивали пять американцев, то они только одного. Вот в таком количестве. Моя задача там заключалась и в другом. Помню первый полет наших летчиков. Ширяев сбил врага, а меня послали проверить, найти подтверждение этому. На момент, когда я прилетел к своему начальнику, он сбил два самолета, и ему записали два. У нас даже мало фотокинопулеметной пленки было. Фотопулемет показывал, что было только попадание в самолет, а вот разбился он, жив или не жив, неизвестно. Надо было подтверждение на месте падения найти. И вот я поехал.

Американский додж ¾ – великолепная машина, отличный тягач, вездеход с китайским сопровождающим. Он был прямо в полку. Лучшей машины в то время у нас не сыскать было. Какие же были у нас с китайцами отношения! Самые уважительные. А когда Хрущев сделал кое-что не так, они изменились. А между корейцами и китайцами были совсем неважные отношения. Все задачи выполняли четко, а между собой что-то не ладили. К нам японцы относились даже лучше, чем корейцы.

И вот мы получили подтверждение, что все было сделано на высоком уровне. В свое время я ездил по Корее, где и пехотные, и зенитные, и авиационные части были.

– А кто тогда дал подтверждение?

– Корейцы. Когда мы приехали, надо было где-то ночевать. А у них постелена теплая рогожа, пол тоже теплый. Спишь и балдеешь. Я проверил посты, даже удвоил их, но все равно ответственность на мне лежала. Когда проснулись, нужно было быстро сматываться. Мы уехали под утро, на рассвете. И когда уже обратно возвращались, то фанзы уже не было.

Еще интересный факт. Наши летчики оттуда ехали. Были подготовлены для боя, для пилотажа в обычных условиях видимости. А там формировалась ночная эскадрилья, и от нашего полка нужно было найти 5 человек. Подобрали Добровичана. Начальник штаба говорил, что он летчик от бога. Добровичан посадку чувствовал задом. Если бы все летали как он..! Только бы к девкам не бегал. Чем он отличился? Сбил боевой разведывательный самолет полковника Дэвиса, начальника американской разведки и всей его своры… Добровичан подошел и как дал залп! Короче говоря, сбил. Любому летчику сразу бы Героя дали, а ему представили на орден Ленина. Но он ответил: «Я боевой летчик. Тогда уже лучше орден Боевого Красного Знамени».

И наградили его орденом Красного Знамени. Было принято решение всех, кто выше майора по званию, хоронить дома. А всех до звания капитана включительно – в Порт-Артуре. Я, Титова, Аликина, командира эскадрильи организовывал похороны. Наш полк выполнял свои задачи и в полном составе там был. Моей работой была организация митинга, похорон и поминок. Китаец Яша все сделал: у него были деньги. Это был китайский представитель при полку. Он отлично знал русский. Когда мы пришли в ресторан в Порт-Артуре, человек 18, я сказал ребятам дать нам меню на русском языке. А им запретили вместе с русскими садиться. Я говорю: «Яша, садись». Он не говорил, что не разрешили. Сказал только, что будет заказывать свои национальные блюда. Я ответил, что мы сами ему закажем все. Но он сказал, что это не разрешено.

Пришел, наконец, официант. Нас было 18 человек, и все заказали по 5-6 блюд для каждого. Он встал и буквально через несколько минут принес. Причем абсолютно не ошибся, кто и какое блюдо заказал. Все правильно поставил. Я и сказал, что это не официант, а разведчик. Китайская разведка – одна из лучших в мире. Я думал, что одной тарелки хватит на всех. Но оказалось, что дали каждому по такой тарелке. Если заказываешь курицу с картошкой, то цыпленка подавали целиком с двумя картофелинами. Очень большие порции были! Я оттуда вернулся с весом в 92 килограмма. Вот такая была о нас забота, так хорошо нас кормили. Когда сбили американца, он прыгнул с парашютом, а потом его забрали и посадили в комендатуру, где мы ночевали. Я был от него метрах в 50. Ему даже дали возможность погулять. Была тогда еще установка, что если произошло сближение американца с русским, то его отдавали китайцам, за чем следовало уничтожение. У меня было свидетельство советско-американского объединения по розыску, своего рода комиссия. Возглавлял ее Аушев. Вот я и был членом этой комиссии.

Как-то было плохо себя чувствовал. Тогда за мной приехал полковник, подсел американец. Они меня все окружили. Я видел майора: какого он был роста, во что был одет. Можно было подойти ближе, но из-за скромности и других соображений я держался подальше.

– Большие потери в Вашем полку были?

– 5 человек. Район их поиска недалеко был, где наши летчики работали. Титов был растерзан: рука отдельно, нога в сапоге. Еще одного привезли из другого полка. Он представлял собой просто кусок мяса. Врач спрашивал: «Что вы мне привезли?! Как я узнаю, человек ли это?» В нашем же полку все отлично было. Лепиков Вася пять раз прыгал с парашютом, и пять раз его подбивали. Но остался жив.

Китайцы, даже не корейцы, занимались поиском летчиков. В самой Корее я корейцев не видел. Там воевали китайцы и русские.

– Вы ехали в поезде в своей форме?

– Да. У нас забрали все документы и мой аттестат отправили на родину к матери.

За всю поездку не сказали ни одного слова сожаления. Комиссара-то не взяли. Вместо него из Главного политического управления прислали Александра Николаевича Толокнова и парторга Хравченко из другого подразделения. А Кострякова не взяли. Его теща поехала в Белоруссию, привезла картошку и продавала по 400 рублей. Этого было достаточно, чтобы его не взяли. Настолько строго ко всему относились! Случай произошел еще. Однажды вечером идут ко мне полковник, комиссар полка и парторг. Подняли меня, налили выпить, попросили помочь сблизиться с командиром полка. Летчики получали много, мы поменьше, а я получал, как Мао Цзэдун, если перевести юани в рубли. На них я мог много купить. Я ведь был лейтенантом, а полковники и прочие, конечно, получали еще больше. Когда приехали парторг и замполит, они попросили у меня в долг денег и пообещали отдать китайскими чуть позже. И, на самом деле, они меня выручили. Допустим, я им дал 200-300 рублей, потом 3 млн юаней получил. Я не корыстолюбивый, но деньги надо реализовать.

Командиром полка тогда был Павел Федорович Шевелев, Герой Советского Союза. Заместителем командира полка был полковник Носов. К нему на вшивой кобыле не подъедешь. Сказал, что инструктировать нас не будет, что сделает это старший, и назвал меня как старшего. Он меня единственного в полку называл по имени, хотя я-то был не выше, чем летчики. Приехал я туда, зашел в магазин, поговорил с кассиршей, расплатился за покупки и решил закрыть магазин, уберегая от разных провокаций. Если у кого-то с кем-нибудь сближение было, то его отправляли в течение 24 часов в Советский Союз, где уже он попадал в руки НКВД.

– Нельзя было общаться с китайцами?

– Можно. Смотря с кем. Были разведчики и прочие лазутчики, но самое ответственное мероприятие поручали мне. Командиром полка был командир корпуса генерал-полковник Ломов. Ему нужен был сопровождающий. И вот он взял меня с собой.

Я поехал с ним. Едем-едем… А в Китае собаки лежали у дороги, хвост около канавы, а голова на проезжей части, где колеса. Сигналь, не сигналь – бесполезно. Она не встанет. Если попробуешь задавить собаку, будет национальный конфликт. Фазаны, зайцы тоже рядом были. Помню, едем-едем… Вдруг выскакивает красивый фазан! Хотели убить его, выстрелить, да не получилось.

А когда приехали из Китая, Ломов только для меня исключение сделал: пригласил моих семерых земляков из Свердловска. Когда они приехали, обнял, расцеловал их, обогрел в салоне вагона. А ведь его за это арестовать могли!

Не успели мы сесть, как нам сообщили информацию, что Берия выпустил всех арестованных, тысячу человек. Они уже знали, что мы едем. Их задачей было отсоединить два-три вагона и разграбить. Командир поставил два человека с автоматами на паровоз с одной и другой стороны, посередине и два автоматчика на последний вагон. Приказ был стрелять на поражение. До Москвы мы в результате доехали нормально.

А границу проходили так. Подъехали к священному Байкалу, остановились, когда сигнал прозвучал. Пересекаем границу и кричим: «Ура!» Тогда народ был более эмоциональный, чем сейчас.

– Какие вы пели песни?

– Военные. У нас из числа культурных был Бабурин. Он пел оперные арии. Интересно было.

Мы все ехали в пассажирском вагоне. То есть полк был в одном эшелоне: и летчики, и техсостав. Самолеты отправили товарным поездом, их встретили китайцы.

– Когда Вас переодели в китайскую форму?

– На границе. Там остановились, и нас переодели. Мы к этому отнеслись очень хорошо. Новая зеленая форма без погон. На ногах ботинки. Все было удобным.

Переводчик был только у командира. А мне разовый переводчик полагался, если я куда-нибудь еду. Как они выучили русский язык? Мы просто хором с ними повторяли: «Здравствуйте. Я пошел в магазин. Мне нравится эта вещь». И вот за 2 месяца все китайцы говорили по-русски. А когда идешь, мог подойти китаец и за нос потрогать: ты ему должен сказать «нос», а он тебе по-китайски скажет. Китайские девочки, мальчики, обслуживающий персонал спали на нарах вместе. Там девушка сразу должна была обрезать косы в таком случае. Нравственность была очень высокой и у них, и у нас. Обслуживающий персонал был китайским.

– Чем вас кормили в полку?

– Готовили китайцы. Стол был круглый, на 10 человек. На этом столе – две-три тарелки красной икры, черной икры, крабов, креветок. Закуска – сыры и прочее. Тарелки огромные были. Потом по выбору что закажешь. Поешь только одной закуски и уже наелся, а тебе еще принесут горячее. Так у нас уже все отъелись. Нас на убой кормили. Насчет спиртного: ни одного пьяного не видел.

Помню, на день рождения мы наелись, напились. Водка называлась у них «Паровоз». Даже покурили и загасили папироску. Тут пришел командир полка, посмотрел на эти деликатесы и огромный окурок и говорит: «Пьянки испохабили и загубили много людей!»

Я сам не курил. Составу полагались папиросы. Я был еще сержантом, а ко мне уже приходили подчиненные. Когда в войну одни получали табак, другим, кто не курит, был положен сахар. Я своих подчиненных загнал на турник. Кто отлично выполнял упражнения, получал от меня табак. Поэтому у меня подчиненные были примерные.

Однажды из Кобрина пришла телеграмма, в которой говорилось отправить в Минск самого образцового и требовательного сержанта на курсы молодого бойца. Начальник штаба говорит: «Не хочу посылать такого, за которого потом выговоры придется получать. Поэтому поедет Коробейников». Я приехал туда, там должности уже распределили: командиры роты, взводов и отделений. Мне дали отделение. Одни нерусские там были. Местных много набрали. Командир же роты был пьяницей.

Потом меня командовать взводом определили. Основной мой призыв был: «Делай, как я». Закончился курс молодого бойца. И тут понадобилось провести батальон, некому командовать было. И мне говорят: «Старший сержант Коробейников, командуйте батальоном!» А Туркель, руководящий армией, принимал парад на трибуне. Потом мне за это дали 10 суток отпуска с учетом дороги. Транспорт гужевой был. Потом меня пригласили в ресторан, где поблагодарили за хорошую работу.

В соседнем полку командовал Банников, у нас Шевелев. Он вот умер в прошлом году. И он повел тогда полк. Их зажали Сейберы, а один ударил по командиру. И Шевелев дал команду сбрасывать баки, полные керосина. А у самого легкое было пробито 12-миллиметровым снарядом. Он вышел из боя и потерял сознание. Но выжил. 1 августа – годовщина нашего полка и годовщина образования Китайской Народной Республики.

В это время в казармы старшим сержантом направили меня. Когда поехали туда, американцы разбомбили мост. А ехать нужно было без фар, поэтому водитель не увидел, что часть мостика была целой, а половина разбита. Высота была метров 15 и ширина – метров 50. Он перелетел на ту сторону, перевернулся и упал. Нас в газике было человек 5-6. Шофера насмерть убило, сняв скальп. Соседу проткнуло живот, но он жив остался. Другой ранен был. Я очухался первым. Прибегаю на командный пункт в китайской форме с пистолетом и весь в крови. Дежурный начал бегать вокруг меня, а я кричу: «Докладывай командиру: у нас катастрофа!» И потерял сознание. Очухался я уже в госпитале в Мукдене. В тот день там сделали 125 операций, столько было раненых! Врачи там были наши, госпиталь тоже. Меня зашили, запаяли. Было сильнейшее сотрясение мозга. На второй день приехал командир. Зашел ко мне, узнал, что мне нужно. Он приехал с Банниковым, чтобы меня утешить. Врачи говорили мне года два-три не пить ни капли спиртного. А я не курящим был, без вредных привычек. Это меня спасло.

– А в Мукдене на аэродроме стояли и китайские, и корейские летчики?

– Да. На аэродроме 10 тысяч человек было. Наши летчики взлетели, а один Сейбер уже на подхвате был. Из Пекина приехали наши представители, сказали, чтобы мы не беспокоились, и вскоре поймали этого китайца. И как его судили? Дня три-четыре продержали и в секунду растерзали у всех на виду, когда вынесли приговор.

Они пытались взлететь, вырулить, а не получалось. Стало понятно, что есть провокатор.

С другими китайскими, корейскими полками отношения тоже были отличными. Ходили к ним в гости. Был даже однажды концерт самодеятельности. Приехало 500 девушек. Потом говорили, что сделаем танцы. А наши все упитанные жеребцы были! Вот такие хорошие были отношения.

Наши инженеры не знали китайского, а переводчика под рукой не было. Вот наш инженер приходил, если ему нужна запчасть к самолету, и рисовал ее на песке. Так объясняли.

Какая бы ни была высокая подготовка у китайцев, у них все еще наблюдался перекос. Техник рано вставал, мыл машину, заряжал, много работал. Летчик наедался, напивался, в самолет садился и летел. Ему платили меньше, а технику больше. А наши сказали, что это неправильно: летчику надо было платить больше.

– Говорят, что китайцев плохо кормили. Это правда?

– Помню, прихожу в ресторан и вижу, что китаец берет порцию: тарелка чеснока, рис и подлива. Думаю, как же он будет есть палочками? Он это мешает минут 5. Стоило мне ненадолго отвернуться – он уже все съел. Порции у них огромные были. Истощенных я там не видел. Кормили их хорошо. Когда мы уезжали, после нас осталась пшеница и рожь. Они попробовали и говорят: «Нет, забирайте, ешьте сами». Голода у них не было. Мы ездили к китайцам, они угощали нас очень хорошо и сами ели. Молока у них не было, только соевое. Вот говорят, что китайцы едят все, что ползает. Это тоже ерунда.

– А женщины в Вашем полку были?

– Да. Но машинистки только в дивизии. У нас начальник штаба сам печатал.

Я получал информацию от советников, что там было несколько дивизий. Наша 133-й была. Потом нас сменили, но замена фактически к миру приехала. Были случаи нападения на женщин. Потом сами китайцы сказали, что русские так не смогли бы и что это сделали американцы. Даже была изнасилована женщина в преклонном возрасте. Но у нас день и ночь каждый был на своем месте.

Как-то пришел такой Кощеев к замполиту и говорит: «Товарищ полковник, мама плохо живет, изба протекает, дров нет». Тот отвечает: «Молчи, хорошо у нас живут». А мой кабинет был через перегородку с кабинетом командира полка, потому я вмешался: «Он правильно говорит, товарищ полковник. Надо немедленно написать письмо от имени командования. Сын добросовестно выполняет обязанности по защите интересов родины на дальних подступах. Просим оказать помощь».

– Представители особого отдела были у Вас в полку?

– Со «Смерш» одна ситуация у меня была. В Кобрине как-то мы отдыхали и решили субботник устроить. Кто окурки собирал, кто что-то другое. И вдруг недалеко от дома, где жили женщины, мы нашли в простыне брошенного ребенка. И я сразу сказал, что это сделала какая-то сволочь. А «Смерш» услышал: «Старший сержант, Вы агитировали против офицеров». Я отвечаю: «Я выразил возмущение к определенному человеку. Как она могла своего ребенка выбросить?» Но тот все равно доложил комиссару, а он говорит: «Достойный парень. Что он такого сделал? И я бы так сказал». Потом меня вызвали, спросили, пойду ли я работать в органы, но после такого я не согласился. Это у нас при полку представитель «Смерш» был. А в Корее был другой парень из «Смерш» при гарнизоне. С ним мы друзьями были.

– Как восприняли смерть Сталина?

– Со слезами на глазах. Люди плакали, переживали.

– А как Вы отнеслись к отъезду из Китая?

– С радостью, с большой радостью. По два-три чемодана набрали. Обрадовались, что конец войне наступил, что ты живой домой едешь. Соскучился по родным и близким. Много положительных эмоций было, потому что мы выполнили свой интернациональный долг, успешно справились с задачей.

– Разрешалось ли что-то рассказывать?

– Ни в коем случае. Не разрешалось, тем более, что я как участник войны получал там льготы, а те, кто был помоложе меня, их не получали. Это стало учитываться только недавно. Они тоже были приняты в боевое братство и льготы и почести на них тоже начали потом распространяться. Было принято считать, что мы не воевали там, а выполняли директивные указания.

– Спасибо за Ваш рассказ!