Родился я в Перми 27-го мая 1922 года.
Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.
Семья у нас была небольшая. Родители и мы – трое братьев. Старший - Миша 1920 г.р., я и Олег 1925-го. Жили мы очень скромно, если не сказать больше. Жили в полуподвальном помещении на Коммунистической улице между Камышловской и Ирбитской. Только верхняя часть окон выходила на улицу, и весной во время паводка нашу квартирку затапливало. Мы очень страдали в таких тяжелейших условиях…
Мама у нас тяжело болела, несколько серьезных операций перенесла. Но она стала нашей спасительницей, потому что отец рано ушел из жизни. Мне тогда 14 лет было. Отец работал фотографом, были тогда такие - «пятиминуточки». На Пермь-1 есть такой Козий загон, ныне это сквер Решетникова, вот там он свою декорацию вывешивал, а я ему помогал. Он очень болел бронхиальной астмой, а тогда ее лечить не умели, и видимо чувствовал, что смерть уже близко, поэтому начал меня учить. Фактически он только сидел, а я фотографировал. Приходилось в школе отпрашиваться, чтобы помогать отцу. Но учился я всегда отлично, поэтому мне шли навстречу. Первые четыре класса я учился в еврейско-татарской школе на Комсомольском проспекте, а потом перешел в 37-ю на Кирова. Там мне очень многое дала наша учительница Погудина Ефросинья Федоровна. Благодаря ей я полюбил математику, всегда и сам легко сдавал экзамены, и друзьям помогал. В общем, школу я окончил очень хорошо. Конечно, хотел учиться дальше, но кто бы меня содержал? И вот тут мне очень помог старший брат. Миша у нас был очень способный человек. Вначале он работал на Дзержинском заводе, а потом его пригласили на работу в органы госбезопасности. И он нам с Олегом заменил отца, поднимал нас. Поэтому когда он увидел мои сомнения, успокоил меня, заверил, что будет помогать всем, чем сможет. Если бы не он, я бы, конечно, не смог учиться. Вот так в 1939 году я поступил в наш Пермский, тогда Молотовский, мединститут. Вначале я и не думал быть врачом, но когда насмотрелся, как страдает отец, как он мучается, то решил, что нужно помочь и ему и таким же как он. И решил стать врачом с уклоном по болезням легких. Но эту мечту я осуществил уже только после войны.
Гинзбург Е.Г. (1939 г.) |
22-е июня помните?
Хорошо помню. У нас в те дни как раз шла сессия, и когда мы с другом готовились к экзамену, узнали… Для меня это было абсолютно неожиданно.
Как с началом войны изменилась жизнь в Перми?
Жизнь, конечно, стала тяжелее. К тому же мама в это время очень болела. Ее оперировал знаменитый профессор Палин, фактически спас ее, но две трети кишечника пришлось удалить. Помню, втроем пришли вечером в больницу, очень боялись, что мама не перенесет операцию… Он вышел к нам около трех часов ночи: «Ребята, ваша мама будет жить!» Для нас это была такая радость… Но после этого мама уже не могла работать, и занималась только домашним хозяйством. Вот тут с продуктами стало совсем туго. Но старший брат получал паек, за счет этого и жили…Младший брат работал лекальщиком на Дзержинском заводе, а я учился. Правда, учился на отлично, даже получал «Молотовскую стипендию», и это было большое подспорье нашей семье. В общем, окончил институт с красным дипломом, и, начиная со 2-го курса, активно занимался научной работой по биохимии, поэтому меня хотели оставить в институте. Возможность такая была. Когда мы прощались, брат мне сказал: «Я бы сделал все что мог, но я знал, что ты все равно уйдешь на фронт…» Но разве я мог остаться, когда все друзья на войну едут? В общем, 18-го что ли июня сдали последний экзамен и уже 20-го уехали на фронт. Из института нас уезжало пять человек, но трое попали в другие части, а мы с моим другом Борей Вигдергаузом попали в 151-ю стрелковую бригаду. Но через пару месяцев бригаду переформировали в 150-ю стрелковую дивизию. Знаете, чем она знаменита?
Знамя Победы?
Точно. То самое, которое Егоров и Кантария водрузили над Рейхстагом. Я, кстати, был знаком с ними. Иногда они после разведки отсыпались у нас на соломе. Давали им возможность отдохнуть немножко. У нас была фляжка спирта, чтобы обогреть немного раненых и привести немного в чувство. Мы их угощали, но они почти не пили. Разведчикам ведь не дай бог пьяными быть… Но это уже потом. А самые первые впечатления на фронте оказались просто ужасными…
На передовую мы попали севернее Старой Руссы, и вот приходит приказ командующего Калининского Фронта Еременко – взять город, во что бы то ни стало! Но немцы засели на возвышенности, а мы наступали из болотистой низины. Причем, без техники, ее там просто нельзя было применить, и потери мы понесли колоссальные… С нашего полка осталось всего человек 50-60… Надо было обойти ее, а мы в лоб… Просто еще не умели воевать. В результате наши солдатики пошли вперед прямо по болоту, а немцы их косили с этой возвышенности… Я все думал, ну как же так?! Мы же знаем, что вначале артиллерия устраивает артподготовку, потом идут танки и только потом уже мы. А тут не было никакой возможности, чтобы помочь нашим солдатикам, их просто расстреливали… Поэтому, когда вышли из боя, то были страшно угнетены этими ужасающими потерями – ну как так… А после переформирования воевали уже разумно и таких потерь никогда не несли. Потому что перестали в лоб бить, обходили немцев с флангов, и они уже сами отступали.
Всю войну я прошел на одной должности – младший врач 674-го стрелкового полка. На полковом медпункте работали 33 человека: санитарки, санинструкторы, два фельдшера, начальник аптеки и три врача. Младший врач – это я, врач и старший врач. Но старший в основном занимался организационными вопросами. Прежде всего, должен был организовать эвакуацию раненых в тыл. А мы должны были принимать раненых прямо с поля боя и оказать им первую врачебную помощь. То, что нежизнеспособное - убрать. Если нужно, сделать переливание крови. Работали в больших брезентовых палатках, но наш пункт находился всего в полутора-двух километрах от передовой. Это, конечно, была большая ошибка. Мы очень страдали от того, что полковая артиллерия даст залп, быстро свернется, уедет, и ответный огонь доставался уже нам… И если рядом взрыв, то осколками палатку насквозь прошивало… Были случаи, когда ты раненого обработал, готовишь к отправке в тыл, а его добивало осколками… Именно от такого ответного огня немцев, мы потеряли где-то треть людей… Тяжелые, конечно, условия… Когда только на фронт попали, поначалу при каждом пролетающем снаряде прятались. Нам говорят: «Доктор, не надо, это не наш снаряд! Нашего мы не услышим…» Еще случалось, когда немцы с тыла нападали на наш медицинский пункт, а у нас поначалу вообще никакой охраны не было. Потом только выделили двух автоматчиков. И когда им становилось тяжеловато, старшина нас поднимал: «Давайте, ребята, пойдем!», и мы со своими пистолетами тоже подключались.
Так что начал я воевать на Северо-Западном Фронте, потом на 2-м Прибалтийском, а заканчивали уже на 2-м Белорусском с Жуковым. Под конец войны двигались вперед, но тяжелых боев не принимали – дивизию берегли для штурма Берлина. (Весной и летом 1944 года 150-я стрелковая дивизия участвовала в наступлении в Псковской области и Прибалтике. За освобождение городка Идрица дивизии было присвоено почетное наименование «Идрицкой». Под новый 1945 год дивизия влилась в состав 1-го Белорусского Фронта, и в феврале 1945 года участвовала в разгроме Шнайдемюльской группировки противника. За ночной бой у озера Вотшванзее была награждена орденом «Кутузова» II-й степени. 17-го марта 1945 года, совершив 160 километровый марш, дивизия прибыла в район Кенигсберга. После штурма Кенигсберга была переброшена под Берлин. В ночь на 22 апреля 1945 года Военный Совет 3-й Ударной Армии учредил девять специальных знамен Победы, одно из них, под № 5, принял 1-й батальон 756-го стрелкового полка. Именно это знамя водрузили над куполом рейхстага 30-го апреля полковые разведчики Егоров и Кантария – прим.Н.Ч.) Но когда мы вошли в Берлин, тут нас поджидала самая большая неприятность – фаустпатроны. Эти ребята из гитлерюгенда стреляли с подвалов, с чердаков, откуда угодно, и танков сгорело очень много…
Участники штурма рейхстага (слева направо): К.Я.Самсонов, Мелитон Кантария, Михаил Егоров, Илья Сьянов, комбат 1-го батальона 756-го полка Степан Неустроев у Знамени Победы (Май 1945 г.) |
Наш полк подошел к Рейхстагу с северной стороны. Поступало много раненых, а отправить их мы не могли. Кругом сплошная стрельба, так еще и все дороги забиты горящей техникой. Можно сказать, что Берлин стал просто кладбищем подбитых танков… А нам же надо эвакуировать раненых. В подвале скопилось их много, а медсанбат аж за 15 километров… И получилось так, что в ночь на 1-е мая часа в два ночи вдруг все стихло. Для нас это было вообще… Я посылаю солдата: «Посмотри, что там!» Возвращается: «Гарнизон Берлина сдался!» Тут мы все вышли, и не понимали, что с нами творится. После такого жуткого напряжения вдруг сразу разрядка, и понятно, не все смогли разумно отреагировать. Тут уж кто, во что горазд… Кто-то пошел в подвалы спиртное искать, кто-то по магазинам, ведь все открыто... На улицах осталось много разной брошенной техники, так некоторые офицеры садились на мотоциклы и начинали гонять как бешеные. И несколько человек у нас поубивалось… Когда мне привезли одного из этих разбившихся, я чуть не плакал: «Тебя же дома ждут, а ты что наделал?!» Еще, что было неприятно, в первые дни многие стали пить. Нашли где-то на путях цистерны с метиловым спиртом и кто погиб, кто ослеп… У нас так несколько солдатиков погибло. Это же ужас, такую войну пройти, дома ждут, и вот так погибнуть… Так что неописуемая радость от Победы оказалась с привкусом горечи…
Бойцы 674-го стрелкового полка. На переднем плане рядовой Григорий Булатов. Считается, что он вместе с лейтенантом Рахимжаном Кошкарбаевым установил самое первое Красное Знамя над рейхстагом в 14 часов 25 минут 30 апреля 1945 г. |
А у вас на фронте какое было внутреннее ощущение, что останетесь живым или погибнете?
К смерти невозможно привыкнуть – ни к чужой, ни к мысли о своей. Просто воспринимал её как данность. И думал - прежде, чем убьют, надо что-то успеть сделать. Помочь как можно большему числу людей, это придавало силы в работе. (Выдержка из наградного листа, по которому Евгений Григорьевич был награжден орденом «Отечественной войны» II-й степени: «… ст.лейтенант Гинзбург показал себя хорошим организатором и отлично знающим свое дело офицером. За время наступательных боевых действий 1944 года в труднейших условиях боевой обстановки, часто под обстрелом противника, оказал квалифицированную медицинскую помощь 650 раненым бойцам и офицерам, провел 145 переливаний крови тяжелораненым, не имея ни одного случая смертности, сделал 159 анестезий по Вишневскому... За время боевых действий с 1-го по 8-е марта 1945 года, в тяжелых условиях, оказал квалифицированную медпомощь 165 раненым бойцам и офицерам, провел 24 переливания крови тяжелораненым, 29 анестезий по Вишневскому, наложил 32 шины раненым с переломом костей, не имея ни одного случая смертности. В любой обстановке, не считаясь ни с какими трудностями, отдает все свои силы и знания делу спасения жизней бойцов и офицеров…» - http://podvignaroda.mil.ru ) И все-таки я думал о том, что должен выжить. Ради мамы… Когда мы прощались, она мне сказала: «Сынок, ты должен вернуться…» Потом вдруг дает маленький перочинный ножик: «Привези его обратно!», и вот он при мне был всегда, вроде как амулет. Поэтому ощущение было такое, что должен, обязан вернуться, и счастье мне улыбнулось. В первые дни после Победы я написал домой, отправил фотографию, и брат мне потом рассказывал, что мама, когда получила, заплакала…
А можете вспомнить самый явный случай, когда могли погибнуть?
Таких случаев было несколько. Однажды, снаряд упал буквально в двух-трех метрах от меня и … не взорвался… Чудо, не иначе… Но снегом завалило с головой, и товарищам пришлось вызволять меня из сугроба. Откапывали с веселыми прибаутками, мол, «теперь долго жить будет…» Как потом кто-то рассказывал, это был особый «привет» от наших военнопленных, изготовлявших снаряды на фашистских заводах. Они вместо взрывчатки закладывали в них песок. Благодаря их помощи я отделался лишь легким испугом и контузией.
Потом как-то получил небольшую контузию и многочисленные осколочные ранения при спасении лошадей. У немцев тоже были легкие ночные бомбардировщики, типа наших У-2, которые солдаты прозвали – «Ушки». И однажды они в очередной раз отбомбились по нам. Сбросили ящики с гранатами, а они коварные. Взрываются не одновременно, а поочередно. Одна рванет, сдетонирует другую, та грохнет, за ней следующая и так далее. Много от таких «подарков» пострадало людей. И вот один ящик попал в конюшню, недалеко от полковой санчасти. Все медики бросились спасать лошадей. Спасли, но практически каждый «нахватал» мелких осколков. Ранения, казалось бы, незначительные, даже за лечебной помощью никто не обратился – не до этих пустяков было. Или, например, хорошо запомнился прием в кандидаты члены партии.
Был январь 44-го, мы тогда дислоцировались невдалеке от Великих Лук. В назначенное время прибыл на командный пункт полка. Там находились замполит, помощник начальника штаба, другие офицеры. Замполит торжественно вручил мне партийный билет, окружающие поздравили, после чего я покинул землянку. Отошел метров на сто пятьдесят, вдруг снаряд... прямое попадание в КП... Подбежал, а на месте землянки воронка – братская могила… Все, кто там находились, погибли... Самое страшное на войне – видеть смерть людей. Ни холод, ни голод, ни хроническое недосыпание, ни эти изнурительные марши. Была даже такая горькая присказка - мы же пехота. Пройдешь сто километров и еще охота… Все это можно перетерпеть, но как пережить смерть молодых и знакомых тебе людей?..
С сослуживцами |
Многие ветераны признаются, что именно на передовой впервые задумались о высшей силе.
Все же я атеист и верю в реальную жизнь. Верю в дружбу и верю в то, что каждый день нужно прожить так, чтобы потом не было мучительно больно… Каждый день нужно прожить не бесполезно, нужно делать добрые дела, и по возможности не для себя, а для людей…
Можете сказать, что на фронте с кем-то сдружились больше всего?
Вы знаете, с кем-то больше общался, с кем-то меньше, но со всеми у меня сложились хорошие товарищеские отношения. Но понимаете, там же все время чем-то занят и свободного времени почти нет. Мечтаешь только об одном – поспать…
Извините за вопрос, но обязан его задать. Многие бывшие фронтовики-евреи признаются, что на фронте им доводилось испытывать какие-либо проявления антисемитизма.
Помимо меня у нас было еще несколько евреев, но такого я ни разу не слышал, чтобы кто-то кого-то по этому поводу обидел. Сколько у нас было национальностей, и все жили дружно. Никто меня никогда не обижал, наоборот, относились по-доброму. И начальник нашего ПМП и медсанбата, другие офицеры, все относились ко мне тепло. Даже наш комдив почему-то испытывал ко мне симпатию. Он когда приезжал в наш полк, и шел на КП, почему-то брал меня с собой. Дважды так ходили. Очень хорошо ко мне относился, и после войны мы с ним прекрасно встречались. Из простых людей, доступный, с любым солдатом мог поговорить. Чудесный человек, как отец нам был. (С мая 1944 года 150-й стрелковой дивизией командовал генерал-майор Шатилов Василий Митрофанович – прим.Н.Ч.) Лишь один человек мне был неприятен.
Если можно, расскажите, пожалуйста.
В начале войны в Пермь приехала одна семья с Украины, родители и дочка. Очень красивая девушка – Бертой звали. Мы познакомились, подружились, но любви там не было. Правда, когда я уходил на рфонт, она мне сказала: «Если вернешься - стану твоей женой!» Но я понимал, что у нас не те отношения, чтобы давать обещания: «Я сейчас ничего не могу тебе обещать…» И точно. Примерно через год мне написали: «… твоя Берта, кажется, встречается с одним полковником…» У меня в сердце ничего не кольнуло, но и теплые письма уже не могу писать. Тем более потом слухи насчет этого полковника подтвердились. Но когда вскоре после войны я приехал в отпуск, решил с ней встретиться. А ее родители боялись, что я, знаете как фронтовики, захочу отомстить… Но я очень спокойно встретился с ней при родителях: «Я все понимаю, было очень сложное время, и никаких претензий я к тебе не имею». Хотел забрать ее погулять, а родители не отпускали, боялись… Но все-таки пошли, и уже один на один я ей сказал: «Я не могу считать, что ты мне изменила, поскольку у нас только дружба была, и я тебе ничего не обещал. Тем более сложное время было и тебе нужно было кормить семью. Так что давай расстанемся друзьями…» Так что в армию я уходил можно сказать, без невесты. Зато на фронте у меня случилось то, что бывает раз в жизни…
Однажды в 44-м году, после тяжелых боев нас вывели на отдых. И в один из дней я поехал в медсанбат, чтобы встретиться со своим приятелем Копысовым. (Капитан Копысов Владимир Михайлович 1918 г.р. - в конце войны начальник 195-го отдельного медсанбата 150-й стрелковой дивизии – прим.Н.Ч.) Это был честный человек. Мы с ним встретились, немножко выпили, поговорили, и когда он пошел меня провожать, нам встретились две девушки. И одна из них, худенькая, оказалась Аня Поздеева. Как-то мы встретились взглядом, и видимо случилось то, что бывает раз в жизни - любовь с первого взгляда… Она тоже оказалась пермячка, мы немножко поговорили про Пермь, вроде ничего особенного, но знаете, сразу какое-то необыкновенное желание познакомиться. Она это заметила, и говорит: «А я о вас слышала. Мне рассказывали о вас». – «Очень приятно!» И рассказывает мне, что работает операционной сестрой у нашего ведущего хирурга Б-ва. Хирург он был отличный, очень много операций делал, но как человек ужасный. В общем, мы разговорились, и она мне призналась: «Мне так тяжело с этим человеком, он пристает ко мне…» А у него мало того, что в тылу семья осталась, так он еще жил с ординатором, и когда она забеременела, отправил ее в тыл. И вдруг Аня мне говорит: «Вы бы не могли меня забрать к себе в полк?» - «Не могу, Анечка, у нас же там пекло…» - «Вы поймите, если вы не согласитесь взять меня с собой, то я здесь погибну, наверное… Каждый день мне от него пытки буквально…» Уже потом мне рассказывали, что она жила в отдельной комнате, а он приходил и ломился к ней в дверь… Все это я прекрасно понимал, но не мог рисковать жизнью этой чистой 19-летней девушки: «Знаешь, Анечка, я не могу этого сделать!» И тут она предложила: «Если хочешь, я могу стать твоей женой. Мы можем пожениться!» - «Ну, хорошо, вот мы поженимся с тобой, появится ребенок, но я же на передовой. У тебя в медсанбате шансов остаться в живых 95 процентов, а у меня никаких… И как же ты останешься с ребенком одна?! Но даю тебе слово, если живым останусь, то останусь с тобой навсегда!» Она заплакала и ушла… Когда на другой день я уезжал, она подошла провожать: «Женя, ты подумай хорошо. Не оставляй меня в таком положении…» - «Я помню все и обещаю тебе, что если жив останусь…» И вот так я потерял свою первую любовь… Потому что Б-ев своего все-таки добился, у нее родился ребенок… Когда после войны наш медсанбат стоял в Магдебурге, я пришел, хотел посмотреть, как она там. Встретил его, а он мне так: «Ну что ты пришел?! Чего ты пришел?!» - «Я хочу повидать ее…» Тут она выходит с ребенком, заплаканная… Говорит мне: «Я же просила тебя…» и больше мы не виделись… И я себя всю жизнь корю… Но с другой стороны я не мог поступить иначе. Я считал, что стану подлецом навроде того же Б-ва, который отправлял беременных женщин в тыл. Ну, представляете, что значит в то время вернуться с фронта одной с ребенком?.. Я считал, что раз не могу дать ей гарантии, что останусь живым и вернусь к ней… Очень себя корил, конечно, и до сих пор ее часто вспоминаю... В 70-е годы на послевоенные встречи ездил с надеждой ее увидеть, но она ни разу так и не приехала… Б-ев все-таки женился на ней и увез на Дальний Восток, а я даже не знал ее адреса, чтобы написать… Очень, конечно, за нее переживал…
А вы не пробовали с ним поговорить?
Он почти всегда был пьян, даже оперировал в таком состоянии, так что с ним бесполезно было разговаривать. Мы же все время у себя на ПМП, лишь, когда уже совсем измотаны, нас выводили отдохнуть в медсанбат. На один-два дня, не больше. И когда приходили, он подойдет, по плечу похлопает: «Ну как ребятки, там воюете?» Ужасно, совратить такую девочку… Ее подружка меня потом укоряла: «Как же ты неправильно поступил! Она тебя так ждала, так ждала…» Рассказала, как он к ней приставал. Как ломился к ней в комнату почти до утра: «Анечка, открой!», и, в конце концов, ворвался…
В статье о вас я прочитал, что со своей будущей женой вы познакомились на фронте.
С моей Лилей я познакомился вскоре после войны на 3-месячных курсах усовершенствования. Сама она из Житомира, но училась в Казанском мединституте, и попала на фронт уже перед самой Победой. Под конец учебы у нее развилась тяжелая ангина, и как старшине курсов мне пришлось остаться с ней до конца лечения. И оказалось, что она очень хороший человек, вот так и подружились. Там же в Берлине зарегистрировали брак. В тот день таких пар как наша набралось двадцать пять. После войны люди спешили жить.
C супругой – Лилей Александровной |
Хочу вам задать самый главный вопрос нашего проекта. Как вы считаете, могли мы победить с меньшими потерями?
В прекрасной песне есть такие слова «мы за ценой не постоим», но я считаю это неправильные слова. Надо было и за ценой постоять и постараться, чтобы потери были как можно меньше. А с потерями у нас не очень считались… Особенно в первые годы войны – массой, массой, массой… Но это же все сверху идет, от неподготовленности наших командиров. Не хватало опытных командиров, Сталин их расстрелял… А под конец войны уже другая проблема. Сразу несколько командующих хотели получить лавры покорителя Берлина и потому гнали свои войска вперед. Соревнование устроили, и на этой почве случались перегибы…
В таком случае хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину?
В войну было отношение, как и у всех – верил ему. Он, конечно, много всего полезного сделал для народа, но я категорически не приемлю то, как он относился к людям. Просто безобразно, не доверял им. Он же по подброшенному немецкими агентами письму расстрелял весь цвет нашей армии. Поэтому, какое сейчас может быть к нему отношение? Только отрицательное! И, конечно, вот этот первый бой под Старой Руссой… Понятно, что этот приказ не Сталин отдавал, а Еременко, но это же совершенно неправильный приказ. Надо было обходить флангами, а он в лоб… А эти «Сталинские удары»? На бумаге они выглядят хорошо, а мы видели их наяву… Так что он сделал и очень много плохого для страны. Да, промышленность он поднял, это плюс большой, но за счет чего? За счет крестьянства – корневой основы народа… Разве так можно с людьми?!
Почти все ветераны мне говорят, что без Сталина мы бы не победили.
Я с этим утверждением не согласен. Абсолютно не согласен! Уверен, что при каких-то других командующих, мы воевали бы также успешно, но с меньшими потерями. Так что отношение к нему, только отрицательное. Самое отрицательное!
А к немцам, что вы испытывали?
Конечно, я их ненавидел, но моя ненависть знала границы. Однажды был случай. Как-то мимо нашего ПМП вели двух пленных. Их уже допросили, но они такие явные фашисты. И вдруг, старший конвоя предложил нам их расстрелять: «Кто хочет?» Но я отказался: «В безоружных не стреляю!» А один ПНШ вызвался… Но он очень ненавистно относился к немцам, видимо, кто-то из родных пострадал. Открыто говорил: «Ненавижу их!»
А уже в конце войны при виде колонны пленных немцев я испытывал просто какое-то отвращение… Ведь это же культурная нация, и как же они могли себя так вести? Как до такого опустились?! После войны я год прослужил в Штеттине, и там мне короткое время пришлось поработать начальником медслужбы в лагере для военнопленных. Вот там я к ним, конечно, уже получше присмотрелся. И с гражданскими немцами немало пришлось общаться. И я вам скажу, что меня просто поразило, насколько они моментально поменялись после войны. Совсем другие люди стали, совсем… Никакой агрессии, очень старательные, пунктуальные, очень тщательно работали на нас. Но вы же видите, что в толпе даже нормальные люди превращаются в животных…
А в войну, не приходилось оказывать помощь немцам?
Однажды только. Как-то раз ко мне особист привез раненного «языка». Тот был ранен в живот, и не мог говорить: «Надо ему немножко помочь!» Я что мог, сделал, обработал рану.
Насчет, особистов, кстати. Самострелы вам не попадались?
У нас на ПМП такого не было. Но слышал про случай в нашем артполку. Туда попал видимо совсем молодой и необстрелянный парень, и он себе в ножку выстрелил… Пытался даже через какую-то ткань, но его, конечно, разоблачили, и он сразу куда-то пропал.
Были у вас какие-то трофеи?
После войны я еще два года служил в Германии. Время было тяжелое, немцы за папиросы, махорку и продукты готовы были поменять все что угодно. А мне очень хотелось иметь транспорт, и у меня появилась возможность купить у одного немца маленькую машину - «опель-адам». Быстренько ее освоил, и решил отправить в Союз. Приезжаю на вокзал, тут же подбегает водитель одного из начальничков: «Слушай, капитан, видишь, стоит моя машина, никак не могу ее завести. Давай я твоей ее заведу!» - Даю ему ключ, а он уехал… Такая неудачная шутка, я, конечно, сильно расстроился…
Потом я у того же немца купил мотоцикл «цундап», и подарил его старшему брату. Миша был просто счастлив, а я проклял все на свете. Потому что он так гонял, причем со своей женой, а она между прочим работала 1-м заместителем секретаря Обкома, и я за них очень переживал. Даже попросил его: «Я тебе подарил мотоцикл, но я прошу не пользоваться им!» Он же очень мощный, опасный и необузданный. Ну, еще по мелочи, часы, что-то еще. Дяде, помню, подарил отличную бритву знаменитой фирмы «Золинген». А у меня один из санитаров, хороший такой старичок, был навроде ординарца. Он всячески опекал меня, и когда я уезжал на учебу попросил его: «Если попадется где, возьми мне три метра материала на костюм». И он мне достал отрез кашемировой ткани, и я пошил из него костюм.
Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
После Победы нашу дивизию перебросили в Восточную Пруссию. Там я работал в госпитале начальником терапевтического отделения, все было хорошо, женился, двое детей родилось, но у меня было единственное желание – стать настоящим врачом. Я же понимал, что я еще далеко не полноценный врач. И меня не покидала идея – надо учиться дальше! Но в Ленинградскую военно-медицинскую академию был очень большой конкурс, сорок что ли человек на место. Но я отлично сдал экзамены, и еще мне помогло то, что я воевал в такой дивизии. И когда пришел вызов в академию, радость была такая, что трудно передать…
Окончил академию с отличием и мне предлагали остаться писать научную работу, но я твердо решил уйти работать, чтобы на практике глубоко освоить мои знания по заболеваниям легких. Мне присвоили звание подполковника, аттестовали на должность окружного специалиста-фтизиатра, и дали на выбор три отличных места, где были отличные перспективы. Но я был вынужден отказаться, потому что брат написал, что мама совсем плоха: «Если можешь – приезжай! Она очень ждет тебя…» Пришлось просить перевод поближе к Перми. Ради мамы я терял возможность работать на высоком уровне, но это был выбор отчаяния…
Вначале работал в Пермском гарнизонном госпитале. Консультантом пульмонологического отделения, с выполнением обязанностей начальника отделения. Очень интересная работа, интересные люди, но я желал большего. А в 1968 году меня назначили заведующим городского пульмоцентра с исполнением обязанностей главного пульмонолога Перми. Но оказалось, что служба еще толком не организована, так мне пришлось все организовывать почти с нуля. Шесть отделений открыл, а ведь всех сотрудников нужно было подготовить, как следует. Так я проработал по 1993 год, пока не почувствовал, что мне уже тяжело. Потом перешел в закамскую больницу строителей, и проработал там до 2010 года. Сейчас, конечно, работать уже не могу, но если просят проконсультировать, никогда не отказываю.
В наши дни |
Война вам потом снилась?
Что-то, конечно, снилось, но больше меня беспокоило другое. Несколько лет меня терзали сомнения, и я все думал, переживал, что в том случае надо было поступить так, в том иначе… Я не был уверен во многих решениях, и все думал, осмысливал, а может, надо было поступить по-другому?..
Война для вас это что?
Это то, что осталось со мной на всю жизнь… Было много плохого, но и много хорошего. В том, что встретил на фронте много хороших людей, и сделал много полезного для Родины. Ведь несколько тысяч раненых прошли через мои руки. Это и удовлетворение мое – мой вклад для Родины… А отрицательное, разные моменты. Как нас под Старой Руссой… И вывод такой, что к войне надо всегда быть готовым, а не так как мы. И не так как в песне поется – «мы за ценой не постоим». Цена-то очень высокая… И хочу сказать, что всё же недостаточно внимания уделяют ветеранам. Да, 9-го мая мы чувствуем внимание к себе. Это большое событие для нас. Но уже 10-го мая нас как будто нет… Хотелось бы, чтобы ветеранов войны почаще навещали, интересовались нашими проблемами. А главное - мне бы хотелось, чтобы молодое поколение не забывало о войне. Я очень рад и горжусь тем, что при поддержке нашего депутата Владимира Ивановича Плотникова удалось создать в музее соседней 44-й школы экспозицию, посвященную нашей дивизии. Пусть благодаря ей наши дети помнят про моих однополчан, и не забывают, кто внес решающий вклад в победу над фашизмом и какой ценой нам досталась Победа…
За помощь в организации интервью автор сердечно благодарит Веру Николаевну Седых, Раису Михайловну Ложкину и Лейлу Туркину.
Интервью и лит.обработка: | Н. Чобану |