Я родилась 30 июля 1918 года, в городе Жмеринка, Винницкой области, Украинская ССР в семье религиозных евреев. Оба моих деда были раввинами, это главное лицо еврейской общины.
В 1930 году мои родители переехали на жительство в Крым, на поселение в еврейские колхозы. Я с ними не поехала, так там была еврейская школа, а я еврейского языка не знала. Я поехала к сестре, зубному врачу, которая, сперва, работала в Лозовой, а потом в Харькове. Там я училась, окончила школу и мединститут. Ежегодно я ездила в колхоз к родителям на каникулы, зарабатывать трудодни, потому что моя мама по состоянию здоровья в колхозе не работала. В 1941 году, когда началась война, они остались в Крыму, в результате немцы их загнали в Симферополь, где и расстреляли.
Когда началась война, я заканчивала Первый харьковский медицинский институт лечебный факультет. За полгода до окончания училища уже было проведено распределение и я должна была ехать в луцкую железнодорожную поликлинику, но когда я окончила мединститут, Луцк уже был у немцев, и меня направили в Кременчуг
3 июля, когда я подъезжала к Кременчугу, наш поезд был обстрелян немцами, которые за несколько дней до этого высадили десант в Крюкове, так я вместо поликлиники оказалась в штабе обороны железнодорожного узла.
В Кременчуге тогда было много стратегически важных грузов, и их нужно было эвакуировать. Так наши выпускали ложные поезда, по которым немцы открывали огонь, а сами эвакуировали грузы другими путями. Надо сказать, что раненых в Кременчуге было очень много, а медперсонала – только я и еще две медсестры.
В конце августа я, с заместителем начальника Южной железной дороги, который руководил обороной Кременчуга, была направлена в Харьков и 1 сентября, когда мы подъезжали к Харькову, мне сообщили, что Кременчуг сдали. Я считала, что могу быть полезной на фронте и пошла в военкомат, с просьбой направить меня в армию, но у меня было направление на работу железную дорогу, которая освобождала меня от призыва, так что мне с трудом удалось уговорить сотрудников военкомата. Но все же я их уболтала, и они меня направили в госпиталь, который находился в Харькове.
Когда немцы подходили к Харькову, наш госпиталь был эвакуирован в Уральск, это был глубокий тыл, а я хотела на фронт. В это время в Уральске формировалась дивизия из заключенных, и я настояла, чтобы меня направили в медсанбат данной дивизии, так я попала в 262-й отдельный медико-санитарный батальон 175-й стрелковой дивизии.
После того как дивизия была сформирована, нас направили на фронт, на освобождение Харькова. Во время боев за Харьков мы работали по 20 часов. Медсанбат регулярно менял место дислокации, и вот однажды, мы должны были перебазироваться, но поступило много раненых и мы всю ночь работали, и только потом сменили место. Прибыли на место назначения, а за ночь обстановка изменилось – в деревне идет бой, раненые падают. Надо было оказать им помощь, так я схватила сумку и побежала к дерене. Не успела до нее добежать, как сама была тяжело ранена, у меня ступню оторвало. После этого меня отправили в тыловой госпиталь в Чкалов.
Надо сказать, что туда же был эвакуирован и Первый харьковский мединститут, который я окончила и, когда я выписалась из госпиталя, меня взяли на работу в него. Сперва, поскольку я ничего не умела, кроме фронтовых операций, меня взяли на кафедру госпитальной хирургии, а я мечтала быть глазным врачом. После освобождения Харькова, институт вернулся домой. В Харькове я уже перешла на кафедру глазных болезней, окончила клиническую ординатуру и стала ассистентом кафедры глазных болезней. В общей сложности я была 2 года на фронте, и до 1969 года работала на кафедре. В 1969 году в нашем институте начались сокращения а у меня, как инвалида войны, уже была пенсия, так что я добровольно ушла из института. Устроилась на работу в харьковский областной тубдиспансер, организовала там глазной кабинет, и занималась диагностикой и лечением больных туберкулезом глаз. Там я работала 1991 года. В 1991 году моя дочь вызвала нас в Америку, куда я и переехала с семьей второй дочери.
- Как 30-е годы, голод на Украине, как вы пережили?
- Я была ребенком, мне было 12 лет, ничего не помню. В колхозе у нас был хлеб, мы жили в своем домишке, имели корову.
- Как воспринималось то, что мы отступаем?
- Конечно, с большой печалью. Во время отступления наш медсанбат частенько забывали предупредить об отступления и потому нам приходилось эвакуироваться уже под огнем немцев.
- Когда эвакуировались в тыл, почему решили, что нужно идти на фронт?
- Я была очень наивной девчонкой, думала – как я, здоровая, молодая спортсменка, буду смотреть людям в глаза? В военкомате мне даже один человек сказал, что ты, девочка, рвешься на смерть, ты еще успеешь хлебнуть. А я настояла, чтобы меня отправили на фронт.
- Чем занимался медсанбат?
- Медсанбат – это первая медицинская единица, которая ближе всего к фронту, непосредственно на передовой есть только фельдшера и отдельные врачи, которые собирают раненых и направляют к нам, а мы уже должны оказать квалифицированную помощь. А кому не можем, направляем в эвакогоспиталь. Мы были первой единицей, где оказывалась хирургическая помощь.
- Насколько часто в медсанбате использовалась ампутация? Чаще пытались сохранить конечности, или все-таки ампутировать?
- Все силы прикладывали для того, чтобы сохранить. Рассекали ткань, чтобы был доступ воздуха, воздух убивал эти микробы.
- Какие медикаменты использовались для обработки ран?
- Для газовой гангрены – кислород. А вообще мы уже пользовались антибиотиками.
- Случаи самострелов были?
- Были. Выстраивали часть и самострельщиков расстреливали.
- Допустим, к вам приходит раненый.
- Нам уже докладывали, вместе с доставкой мы уже знали, что это самострел.
- Это не ваша задача – определить самострел или нет?
- Не наша задача, нас оповещали из той части, из которой привозили. Мы, конечно, не расстреливали, политчасть этим занимались. Раны обрабатывали всем, даже немцам.
- Немцев привозили к вам?
- Попадали иногда немцы. Оказывали помощь всем нуждающимся.
- Какое у вас отношение к раненым немцам?
- Больной же. Мы работали, делали то, что нужно.
- Они не сопротивлялись?
- Нет. Он настолько угнетен, что ему не до политики.
- Состояние угнетения – это общее состояние раненых?
- Да. Первый день наступления 5% состава выходит из строя по статистике. Если 15 тысяч в дивизии, 5% - это очень много. Люди, с которыми ты вчера разговаривал, приносят ранеными или в живот или в голову или без руки или без ноги. Психологически работать в медсанбате очень тяжело. Ты все время в несчастье.
- Какая-то разрядка была? Как снимали напряжение?
- Иногда прибегали к медикаментам.
- К каким медикаментам?
- Конечно, не наркотики. Просто успокоительные средства. Мы даже больным наркотики никогда не давали.
- Почему? Вроде бы морфий тогда использовался.
- В моем медсанбате нет. Всевозможные обезболивающие. Сначала вводили противостолбнячную сыворотку и противогангренную сыворотку и обезболивающее – это первое, что делали. Раненые поступали на операционный стол по очереди, очень много было.
- Спирт у вас был. Алкоголем стресс не снимали?
- Нам всем давали водку. Но я не пила. Водку выдавали каждое утро, я знала людей, которых трезвыми не видела, они все время были под мухой, но все равно работали.
- Вы же не были специалистом-хирургом?
- Нет, операцию я делала под руководством старшего хирурга. Очень ограниченный круг операций, только обработка ран. Иммобилизация переломов. И отправляли во фронтовой госпиталь.
- Когда тяжелей с ранеными зимой или летом?
- Зимой. Летом, жара, конечно, мешает, но все же лучше. Зимой затруднена транспортировка, тяжелей дойти до нас.
- Бывали случаи, что умирали на столе?
- Таких случаев не помню. Определенной категории раненых, в грудь, в живот, мы только обработку ран проводили и отправляли дальше.
- В паузах были развлечения?
- Танцевали. Меня никто не мог перетанцевать.
- Что танцевали?
- Все, что хотите.
- С кем танцевали?
- Вокруг три полка. В основном, конечно, офицеры. Командиры, комиссары полков. Лейтенанты, капитаны. Рядовые бойцы к нам доступа не имели.
- Романы были?
- Были. Была одна женщина, про которую говорили, что она обошла командование всех полков. Врач.
- А у вас?
- Я слишком идеалистка, дружба была.
- Приставания были?
- К нам не смели приставать, боялись.
- Какое было взаимоотношения с начальством?
- Очень хорошее. Большинство командиров были из Москвы и Ленинграда, очень культурные люди, они хорошо к нам относились.
- Как вас ранило?
- Это мой горячий характер, я не должна была туда бежать, но когда ты видишь, что люди падают… Просто стоять было вне моих возможностей. Я сдуру побежала, а тут разорвался снаряд и я осталась без ноги, да еще 6 осколочных ранений получила…
- Антисемитизм на фронте был?
- Нет. Только после операции, когда меня вынесли из палатки, вокруг собрались солдаты и только тогда я услышала: «Как же с вами произошло, ведь там евреев нет».
- Что было после ранения?
- Меня вытащили с передовой, отправили в наш медсанбат, там мне сделали хирургическую обработку ран. Потом самолетом вывезли в Воронеж, оттуда в Уральск, потом в Чкалов.
В Уральске было ужасно. Там не было ни одного врача-хирурга, только санитарные врачи, кого на фронт не брали, а у меня очень тяжелое ранение было. К счастью, под Уральском, в бывшем санатории для летчиков, была больница и там работал ленинградский хирург, который и поставил меня на костыли. Командование моего медсанбата очень знало о ситуации в Уральске и очень переживало за меня, так что они выхлопотали мою отправку в Чкалов, где я и лежала до выздоровления. Всего в госпиталях я пробыла шесть месяцев.
- Как жилось в тыловых госпиталях?
- Хорошо обслуживали, хорошо лечили. Я до армии работала в госпитале, очень хорошо относилась к раненым, переживала, и все делала, чтобы им было легче и когда попала в госпиталь ко мне было такое же отношение. В Чкалове начальник госпиталя на воскресенье брала к себе домой, и так до самого отъезда.
- Как вы отнеслись к тому, что вы остались инвалидом?
- Я ужасно переживала, но верила в то, что буду работать не на фронте, так в тылу. Между прочим, за 6 лет учебы в институте я не видела ни одной культи. А вот первая больная в Кременчуге была женщина без руки… Я психологически очень тяжело пережила эту встречу… Плакала, оказываю помощь, а у самой слезы льются. Долго не могла придти в себя. А на следующие день мне уже пришлось оказывать помощь множеству раненых, и было уже не до сантиментов. Я поняла, что я на фронте и я должна работать, должна руководить моими медсестрами. Так и работала, по колено в крови, хотя когда я поступила в мединститут, на первом курсе у нас был учитель латыни, хирург, и он нас пригласил в операционную, я упала в обморок, не могла видеть кровь. А потом стояла по колено в крови, не реагировала, привыкла.
- Спасибо, Раиса Яковлевна.
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит.обработка: | Н. Аничкин |
