Кириченко (Кудрявцева) Вера Ивановна

- Я родилась 18 августа 1920 года. Сперва мои родители работали в деревне Раково Калининской области, - в то время они были «середняками». А потом, в тридцатые годы, отец приехал в Ленинград и они там устроились работать. Отец работал на деревообделочном, мать - на «Скороходе». Я же сперва училась в школе, но так как переехала из деревни в Ленинград, то моё образование было очень низкое, и меня перевели несколькими классами ниже. Потом я пошла работать на фабрику «Скороход» и стала учиться в средней школе молодёжи. На фабрике я была комсоргом цеха, а цех был большой - 2-й закройный цех. И вот до сорок первого года я училась, закончила девять классов - и тут война.

Из нас, из рабочих никто не ждал войны: мы не ждали, не знали, что она будет. Финская война нас в Ленинграде никак не затронула, абсолютно. Как работали - так и работали спокойно. А 22 июня 41 года - шок. Вы знаете, как-то даже и не думалось: как и что, что будет дальше, как нам жить и что делать… Но когда объявили вот это всё, все просто бежали на фабрики и заводы, на свои места. Поэтому мы все прибежали на фабрику: все смены, потому что мы посменно работали.

А.С.: - Вам тогда было 19 лет?

- Нет, мне уже было 20 лет. Ещё у меня две сестры, обе младше меня на десять лет. Перед войной они закончили занятия в школе и уехали в деревню к бабушке в Калининскую область: так всегда летом отправляли всех детей, у кого было куда, - и вот они там были. Когда началась война, отца эвакуировали (у него бронь была) в Казань, а мать после окопов поехала к ним, и там они до 43 года прожила, - а потом они поехали в Казань, к отцу. Пока они жили в деревне, там им тоже приходилось работать, хоть они и девчонки: и колоски собирать, и убирать - они всем помогали. А когда приехали в Казань, так сложилось, что они в школу пошли. Одна из моих сестер, Ида, он покрепче была, - она и в школе помогала, и продуктами занималась… Так она колени поморозила себе. Им тоже досталось…

А.С.: - Сами Вы что думали? Сколько продлиться война, чем она закончится?

- Да знаете, не думалось. Работали, делали всё, что надо было. Сказали - «надо», значит так и надо. А о том, что когда она кончится, когда это будет…
Сразу же стали организовывать, стали собирать добровольное народное ополчение, 2-ю ДНО Московского района - и конечно молодёжь в основном пошла вся на фронт. А нас организовали в медсанбат, и уже в июле месяце нас эшелоном отправили под Лугу, и там высадили. Знаете, я же не была непосредственно в боях, но раненых у нас было очень много. Было очень много раненых, врачи не успевали справляться, мы не успевали сгружать и разгружать этих раненых. Не только в палатке а и около нее кругом были раненые, лежали на носилках. А тут уже немец наступает, приходит командир (я уж не помню кто), и говорит: «Что вы стоите, уже немец вот-вот!» А мы всё стоим, нам их некуда деть, но мы не можем их бросить! Уже когда последние партии раненых привозили, медсёстры заходили, кололи их прямо в машине, кому это необходимо было - и отправляли их дальше, дальше. Вот так было!
До сентября мы там были, а потом всю дивизию собрали на пароход и перевезли в Ленинград.

А.С.: - Как переход морем прошёл до Ленинграда, спокойно?

- Спокойно. Ночью, со всеми затушенными фарами и огнями. Ничего, спокойно прошёл!

А.С.: - Чем вас эвакуировали? Санитарный транспорт был, или на боевых кораблях?

- На кораблях, а на каких я не знаю. Нас погрузили ночью и привезли ночью - и всё. Какие корабли? Наверное, военные, какие же там ещё!

В Ленинграде медсанбат расформировали, - он был очень большой, а его сделали маленьким и нас, десять человек, оставили учиться на медсестёр на шестимесячных курсах. Знаете, клуб Капранова был, больница Коняшина, - и вот при больнице Коняшина были курсы. Как говорили у нас, «РОККовские 6-месячные курсы», - от «Российское Общество Красного Креста».

Во время Блокады было очень трудно. Ведь как тогда получилось? Мы вернулись в сентябре, нас оставили в Ленинграде учиться, а родителей у меня уже не было, они уже уехали, - и я фактически в Ленинграде осталась одна. Уже в наш район где я жила, Московский, проходить без пропуска было нельзя. У нас там мост стоял, - может быть знаете: Московский, к Пулково, - и там уже проходить нельзя было, надо только по пропускам. Здесь уже были заставы! И где моя улица была, там я перелезала через амбразуру в баррикаде, чтобы не обходить, лишний шаг не делать, - потому что мне было очень трудно. Ну что эти 250 грамм смешанного с землёй хлеба, и всё? В том месте, где мы учились на медсестёр, там была столовая: иногда мы суп какой-то ели чечевичный, всё это по карточкам. Ну, карточки отрезались у нас там, и вот так мы жили. За всю войну, за все эти годы, наверное именно Блокада была самое тяжёлое.

- С.А.: - А в Блокаде - это был именно голод или всё вместе: бомбёжки…

- Все вместе. Ведь например Пулково - тут, за Пулково, уже были немецкие войска. А сколько людей падало, сколько умирало! В своей квартире, где я жила, в коммуналке, муж и жена умерли от голода. Мы сами с соседкой возили их на Волковское кладбище, там закопали их. А идёшь (приходилось же на курсы ходить): там упал, там лежит. Стоишь в очереди за хлебом - тоже упал человек. И потом, когда начинают их собирать, на машину складывают - и как они застыли, так их и положили: куда нога, куда рука… Жутко было вообще-то. И обстрелы, бомбёжки, - всё, что хотите. Всё было!

А.С.: - Вы тогда считались военнослужащей?

- Нет, тогда ещё это было добровольное народное ополчение. Нас обеспечивал «Скороход», мы ещё не были военнослужащими. Обмундировали нас ещё в медсанбате, - и обмундировали нас хорошо: и сапоги были не фетровые, и гимнастёрки, и шинели, и шапки. Но присягу мы там не принимали. На курсах я училась до сорок второго года, а в феврале нас уже взяли в Госпиталь №2234 на Ладогу, где я и стала работать медсестрой. Тогда, уже в феврале месяце, мы приняли присягу и стали считаться уже военнослужащими. Госпиталь как раз организовывался, его начальником был Смольников, - и вот нас, 10 человек, туда привезли. К этому времени там были уже люди, и нам говорят: «Господи, что вы девяностолетних старух привезли?» Кожа да кости были, - а надо было работать. Врачи потом мне говорили: «Мы думали, ты не выживешь», - в таком я была состоянии. Мы же все такие тощие были, что, как говорится, дунул ветер - и мы повалились. Но что интересно, когда нас привезли, там был такой начпрод Зеленский, и он говорит: «откормить!» Ну что значит - откормить? Нам дали котелок борща или супу, и мы с радости (столько еды!) съели и думаем: пойдём, ещё про запас возьмём. Повесили в палатке котелочек - а вдруг завтра не будет? А ведь этого же делать нельзя было! Некоторые ничего перенесли, потому что они семьями жили, а в семьях всегда, знаете ли, легче. А так как я была одна, то у меня от этого начался дистрофический понос, дистрофическая дизентерия, - как её ещё назвать? Вот после мне врачи и сказали: «Мы думали, ты не выживешь». Но при этом я ни одного дня не лежала!

Госпиталь был именно там, где была Дорога Жизни. Её построили зимой, потому что надо было переправлять из Ленинграда раненых, а туда везли войска, сибиряков. Вот там мы и стояли долгое время, - пока не началось освобождение Ленинграда. Нам приходилось делать всё, конечно - мы были сёстрами. Я была палатной сестрой, но приходилось делать всё: и переливание крови, и уколы, - в общем, все назначения. Процедурных, специальных сестёр у нас никаких не было. Дежурили мы сутками, а когда после суток… Мы стояли в лесу в ДПМовских (от «Дивизонный пункт медицинской помощи») палатках. Они были большие, на 18 человек, но зимой их надо было чем-то отапливать, надо чтоб было тепло. Старшина запряжёт нам лошадь - и мы едем в лес валить дрова. Там мы пилили дрова, складывали их, и везли их уже к себе, к палаткам. Около палаток мы же их пилили, - и топили печки зимой круглыми сутками. Вот так мы и жили! У нас ведь мужчин почти не было, в госпитале были почти одни женщины: приходилось и раненых таскать, и стоять на постах (как-то охранять госпиталь тоже надо было), и дежурить когда шли машины в лес, где надо было их заворачивать: огни не зажигали, нельзя было. Мы стояли с такими штуками светящимися, и указывали дорогу. Это были не факелы, а что-то типа светлячков, но большие - гнилушки. Большие гнилушки - чтобы указать путь, куда надо было проехать! Да-да, только этим мы и указывали путь. Главный врач у нас был Нечитылюк, мужчина, - а так были женщины.

А.С.: - Много было врачей?

- Ой, даже на фотокарточке где-то было - Полина Аркадьевна, Зоя Михайловна, Аня Амбрацумян и главврач. Потом Нина ещё была у нас, ещё была Петровна (забыла фамилию) - молодая женщина, но она не всё время была, а прикомандированная. Но у нас были прикомандированные. Ведь госпиталя подразделялись - конечности, голова, грудь, живот, чтобы специализация какая-то была. Госпиталя бывают и «ухо-горло-нос», и другие, - а у нас госпиталь был «ранения грудь-живот». И у нас были как раз тяжёлые больные. Впрочем, были шофера-мужчины: два или три шофера. Иначе как же нам переезжать?

А.С.: - А санитары?

- Санитаров у нас не было. Санитарки и мы все сами таскали. Загипсуют ноги… Были ранения грудь-живот и сопутствующее колено, не выкинешь же, - или нога, рука. И вот приходилось всё самим таскать это всё.

А.С.: - Вы на медсестру учились 6 месяцев, - этого хватило?

- Хватило. Нам хватило. У нас такая практика была! Мы любую сестру, которая закончила двухлетнее, могли бы, извините, переплюнуть. У нас же практика была большая! В Ленинграде во время учёбы нас куда-то водили, нам что-то показывали. И потом, я же в медсанбате два-три месяца к этому времени была, уже что-то видела. Там я не медсестрой была, но во всяком случае, когда рядом бываешь, уже что-то видишь. А там у нас что была за работа - уход за больными, лекарства дать, латыни нас научили - и всё.

А.С.: - На операциях вы помогали врачам?

- Лично мне пришлось один раз помогать - наркоз давать, потому что врачей первое время тоже не хватало, специалистов. И вот у меня была палата большая, и там врач говорит: «оставь на сестру больных и иди давать наркоз», и я давала наркоз. Это тоже было, всякое случалось, потому что не хватало специалистов. Ну, вот так мы работали - туда перевозили больных и раненых, оттуда везли сибиряков.

А.С.: - Административно Ваш госпиталь и ещё один, - они были подчинены непосредственно Дороге Жизни?

- По-видимому, да, потому что они стояли недалеко друг от друга. Вторым был Госпиталь №2228, но там был другой профиль, по-видимому.

А.С.: - Получается, что Вы в своём небольшом ранге медсестры не очень хорошо знали систему организации?

- Конечно, да нам и не до этого было. Мы же работали день и ночь - сутки отдежуришь, а на вторые сутки час-два, да надо в лес ехать за дровами. Да ещё мало ли что надо - раненого поднести - иди помогай. Вот так было!

А.С.: - Вам удавалось отдыхать на войне?

- Ну как отдыхать? Какой отдых? Отдых был такой, что сменились - и всё. А чтобы танцульки или увеселительные процедуры - таких у нас не было. Никто к нам не приезжал; госпиталь маленький, ни артистов, никого у нас не было.

Так мы стояли до момента, когда началось освобождение Ленинграда, снятие Блокады. Ну, нас немного раньше отправили: раненых уже было меньше, госпиталя свёртывались и отправили, как говорится, вдогонку за фронтом. Сперва мы попали на 1-й Украинский фронт, приехали к Киеву. Его как раз освободили, и мы тут же въехали. Раненых было очень много, это была большая операция.

С.А.: - В состав какой армии вы вошли?

- Я не знаю в какой армии, только знаю, что это 1-й Украинский фронт был. А потом, когда там уже закончилось всё, мы отправились в Молдавию. Там была такая деревня Новогрудно - и вот в ней мы стояли, хотя тоже недолго. Войска шли вперёд, освобождали, гнали врага, как говорится. Поэтому мы подолгу нигде уже не задерживались, - не так, как мы на Ладоге стояли. А после этого нас направили уже в Польшу, на 2-й Украинский фронт, к Коневу. Со 2-м Украинским фронтов мы стояли в Польше в Дембе. Это такое место знаменитое, может, знаете? Там Паулюс формировал свою дивизию. Один раз, когда мы в Дембе стояли, кто-то там сагитировал: «Вон там Дом офицеров, пошли в самоволку!» Пришли - а там ничего нет, и мы вернулись обратно. Это был единственный раз, когда у нас был «отдых» на войне.

А после нас отправили уже в Германию. Мы прошли реку Шпрее и пришли в Дрезден, где нас и застало окончание войны. Мы там были, но не развёртывались. Госпиталя стояли свёрнутые, ждали приказа. И тут восстание в Чехословакии - и вот Конева направляют туда, и всю армию, и нас вместе с ним. Но мы там тоже не задержались, потому что операция была небольшая, и пока мы шли, она быстро закончилась. Вот так и война закончилась. Мы постояли немножко в Братиславе, и нас направили в Австрию, в Гименштейн. Это был туберкулёзный санаторий в лесу, в горах. В конце сентября-октябре нас расформировали как военный госпиталь, и приказали нам принимать туберкулёзных больных. Это было временно, потому что мы же не специалисты! И вот мы ждали когда приедут специалисты по туберкулёзным больным. А потом, так как ещё замены не было, нас оставляли «поработать пока», - так нам говорили.

С.А.: - В этом туберкулёзном госпитале, туберкулёзном санатории - там был какой-то немецкий или австрийский персонал?

- Нет, только мы. Там никого не было - ни австрийцев, ни немцев не было.

С.А.: - А пациенты?

- Тоже не было. Только наши русские военнослужащие. Там же гражданских не было!

С.А.: - Много было туберкулёза тогда?

- Много было, много. Все палаты были заполнены, потому что много солдат тогда болело. Меня оствили, и я поработала ещё немного, - правда уже в зубной поликлинике в Австрии, в Медлинге, это 24-й район города Вены. Но я ведь и не зубной специалист тоже! Ну, и когда пришла замена, я уже начала работать в Доме офицеров, где я была уже не медсестрой, а кассиром.

С.А.: - Начиная с Дома офицеров Вы уже не были медсестрой, но ещё военнослужащей?

- Нет, я до сентября 1945 года была военнослужащей, а потом уже вольнонаёмной. А потом, в 1948 г., я познакомилась со своим будущим мужем. В 50-м году его переводили в Феодосию, и вот так мы сюда и приехали. Он и там, в Медлинге был комендантом города, и здесь, в Феодосии. В послевоенное время я уже не работала, потому что когда приехала сюда, я уже была беременной. Да и работать здесь негде было, Феодосия была почти полностью разрушена.

С.А.: - В Молдавии или когда вы перешли границу, когда вошли в Польшу, - как вы общались с местным населением?

- Нет, ни с кем, ни с кем вокруг. Вокруг нас никаких ни молдаван, ни поляков не было. Мы ни с кем не общались абсолютно!

С.А.: - А уже в Словакии, в Австрии?

- Ну как общались… Например в Австрии в Медлинге, где мы пробыли там два года или даже больше, приходилось общаться: например, в магазине. Когда в магазин идешь что-то купить, или ещё как-то там. Там всё было нормально! Они абсолютно хорошо к нам относились.

С.А.: - А вы как к ним относились?

- То же самое. Раз они к нам хорошо, почему мы должны к ним плохо?

С.А.: - Скажите, что Вы думали о немцах? Какое у Вас было отношение к немцам во время войны, - даже при том, что Вы не общались непосредственно?

- Знаете, смешанное чувство: ведь и немцы были хорошие, не все же были плохие. Я знаю вот и по рассказам, и так - даже некоторые помогали. Так что всяко было! Но нам, мне лично не приходилось с ними общаться совершенно. Поэтому их отношение к нам… Мне они ничего плохого не сделали.

С.А.: - А напрямую не было такой проекции - что раненые…

- Нет-нет, ничего не было. Этого ничего не было.

С.А.: - Когда Вы возвращались из Австрии после Победы, взяли какие-нибудь трофеи, сувениры на память?

- Да я уже и не помню!

С.А.: - Патефон, аккордеон, пианино?

- Так это уже дед, это он привёз. Да это было - аккордеон, пианино, стол, стулья - это всё австрийское. Ой, стул, на котором я сейчас сижу австрийский, - а я даже не подумала! Столько лет на нём сижу, что мне кажется - это уже не австрийское! (смеется)

С.А.: - Какое к Вам и Вашим знакомым, воевавшим женщинам, было отношение после войны?

- Нормально. Ну где то я слышала, где-то говорили: «Ах, ах, вот воевали, мужей позабирали!» - всяко было. Но я, например, со своим мужем познакомилась только в 1948 году, хотя мы шли где-то по фронтам рядом. Он тоже был на 2-ом Украинском, он тоже был в Дембе, - мы были и в одном каком-то месте, и в другом, но не пересеклись, - а пересеклись в 48-м году. Так что, может кто-то и говорил, может что-то и было, - но язык ведь и дан для того, чтобы говорить!

В начале войны мой муж, Петр Иванович Кириченко, был кавалеристом. Он заканчивал кавалерийскую школу в Кировограде, в сороковом году он был направлен в Молдавию, - а потом война началась. Он был кавалеристом до битвы за Москву: участвовал в этом сражении с генералом Беловым. А потом их дивизия пошла вперёд, в войска пошла техника, а кавалерия уже на второй план ушла, была почти ликвидирована, - и его взяли в штаб пехотной части. Он рассказывал - многие пошли в танкисты, но может быть по своей натуре или ещё почему-то он не пошёл туда, и был в штабе, штабным работником. Войну он закончил подполковником, после Победы ему ещё там, в Австрии, присвоили полковника, - а потом мы приехали сюда, в Феодосию.

С.А.: - А Вы в каких чинах прошли войну?

- Я - старший сержант, а сейчас - лейтенант.

С.А.: - А почему и когда Вам дали звание - после войны, или когда отправляли в запас?

- Я даже не знаю, почему. Сперва написали «старшина», после старшего сержанта, - а потом уже последняя приписка - лейтенант медицинской службы. Но войну я закончила старшим сержантом, конечно.

С.А.: - Какие у Вас награды?

- Ну, из военных наград какие: «За боевые заслуги», «За Победу над Германией», «За оборону Ленинграда», значок «900 дней Блокады». Ну а все остальные - штук двадцать мы насчитали - это всё послевоенные. «Орден Отечественной войны II степени», украинский «Орден за мужество», ну и там каждые 25 лет, 30 лет - вот такие.

С.А.: - За что и когда Вы получили медаль «За боевые заслуги»?

- Вы думаете, я знаю за что? Это уже под конец войны или после войны, потому что я помню: мы ездили уже из Грименштейна, в Киев или куда-то ещё, и фотокарточка осталась (сейчас она затерялась): на фотокарточке я около поезда, и у меня медаль. Вот и всё.

С.А.: - Расскажите про групповую фотографию: это врачи госпиталя?

- Это окончание воны, и на фотографии - врачи госпиталя. Главный врач был Ничетылюк, - он сидит вторым во втором ряду. Полина Аркадьевна - врач, Зоя Михайловна - врач. Я в верхнем ряду, третья справа. Антонина Ивановна в портупее во втором ряду, - она была начальником аптеки.

С.А.: - Я вижу, что вперемешку есть и в гражданском, и в военном.

- Да, потому что это уже конец войны. А так мы почти всегда были обмундированы.

С.А.: - В каких чинах были врачи?

- Капитаны. А майор на фотографии - это знаете кто? Замполит госпиталя.

С.А.: - А почему у замполита такие высокие ордена: орден Ленина, орден Красной Звезды?

- Вот этого не знаю.

С.А.: - А кто стоит с аксельбантом?

- Это начальник штаба госпиталя.

С.А.: - Это у него часовая цепочка так сделана или аксельбант? Это мода такая была?

- Не знаю, я не спрашивала. Ещё вот маленькая фотография на улице с дорожными знаками, - это Австрия, дом культуры, в котором я последнее время работала кассиршей; это 1949 год, я уже демобилизованная была. На ней ещё какие-то наши работники Дома офицеров. А на фотографии с резными контурами, - это я и Наташа Лашина, тоже медсестра. Это мы в 1943 году где-то фотографировались, а где - я не знаю. Ну, и фотография на Параде Победы в 1980 году - это я уже с внуком.

С.А.: - Ваше мнение о Сталине в те годы и сейчас?

- Молились на Сталина, и когда умер - плакали. И сейчас мы не видим в нём ничего плохого! Не хочу говорить даже! Ну разве сейчас меньше погибает людей, чем при Сталине? Не меньше, ещё больше. И убивают больше! А поди знай, сколько у них человек по тюрьмам сидит? Больше, чем при Сталине. При Сталине после войны было так: к каждому 8 марта так и слышим - «снижение цен, снижение цен». Так и ждали! А сейчас что? При Сталине - бесплатное учение, бесплатное лечение, санатории бесплатные. Я простой человек, на «Скороходе» работали и я, и мать - каждый год всем простым смертным много не давали, но на две недели в дом отдыха - обязательно отправляли. Чем это было плохо?..

С.А.: - Скажите, пожалуйста, как Вы оцениваете сейчас: Вы правильно поступили тогда, что пошли на фронт?

- Да ничего я особенного не сделала! Каждый бы сделал так. Мне кажется, каждый должен был сделать то, что я сделала. И всё, ничего особенного! Пошла, как все, - по зову сердца, как говориться. Все пошли, и я пошла, - и всё.

С.А.: - И последний вопрос: сейчас, в наши дни, Вы верите в миролюбие немцев?

- Немцев - пожалуй, да.

С.А.: - Вы верите, потому что Вы их как следует научили?

- Нет, не то, чтобы мы научили, не то, чтобы наша страна их научила… Уже время их научило, жизнь научила сама, что нельзя так. Ведь уже времени прошло сколько!..