Я родилась 10 декабря 1921-го года. Имя мне дал солдат, потому что папу в ту ночь, когда мама меня рожала, отправили на Украину в командировку, а вернулся он только после моего рождения. Мы тогда жили на станции Унеча Брянской области. В детстве меня часто дразнили «унеченская грязь», потому что в месте моего рождения располагался большой завод, на котором трудилось множество рабочих, и на неблагоустроенных улицах стояла ужасная грязь. Мой отец, Зелих Моисеевич Вайман, был государственным служащим высокого ранга с примечательной судьбой. В детстве он подрабатывал тем, что занимался репетиторством для гимназистов, при этом сам не имея никакого образования, так как даже в церковно-приходскую школу его не брали из-за национальности. Но один из его учеников из очень богатой семьи в знак благодарности за великолепную подготовку договорился с директором одной из гимназий, приплатил ему хорошенько, и отец за полтора года экстерном окончил данное учебное заведение. Папа был умнейший человек, и когда в 1934-м году Центрально-Черноземная область распалась на Курскую и Воронежскую, мы тогда жили в Орле, за папой прислали специального человека и переманили его в Воронеж. Наша семья тогда жила в частном доме, поэтому в Воронеже нам предоставили в центре города прекрасную трехкомнатную квартиру. Так отец был нужен. Папина автобиография была безупречной, но в то же время имелось одно но – он активно участвовал в революционном движении в России. Но когда отец стал делегатом Первого Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, он не только слушал выступление Владимира Ильича Ленина, но и обратил внимание на тот неприятный факт, сколько всякой нечисти стало пробираться в партию. Поэтому, вернувшись домой, он сказал маме: «Я большевик, но в этой партии состоять не буду!» Это и спасло нашу семью в 1937-м году, потому что всех друзей репрессировали. Так что отец не мог работать начальником, его как беспартийного не назначали на должности выше заместителя.
Моя мама также была весьма грамотна. Она окончила в большом селе церковно-приходскую школу, и батюшка, содержавший эту школу, пришел к дедушке, у которого были одиннадцать сыновей и три дочери, и умолял его позволить маме продолжить учебу, потому что она была умнейшей из всех детей, что у него учились. Но что ответил мой дедушка?! Она женщина, и ее участь рожать детей. А дальше мама встретила папу, они поженились, и она стала домохозяйкой, но при этом очень красиво писала, великолепно пела, и что в ней еще было – готовила она прекрасно, и очень хорошо относилась к людям. Когда в 1932-1933-х годах произошел голод, к нам приходили друзья, которым нечего было кушать, и мама отдавала им последнее.
Окончив десять классов, я поступила в Воронежский медицинский институт в 1939-м году. Училась на педиатрическом факультете и надо мной все смеялись, потому что вечно возилась с маленькими детьми. С нами училось очень много украинцев, так как все занятия у нас параллельно велись на украинском языке. В моей группе состояло 25 человек, 14 девочек и 11 мальчиков. Из них наших воронежских было только пятеро, все остальные из Украины. Но потом всех мальчишек призвали - нарком обороны СССР Семен Константинович Тимошенко решил, что студентам надо идти в армию, и их с первого курса призвали в сентябре 1939-го года, когда происходили события в Польше. Все они остались на новой границе и погибли в первые же дни Великой Отечественной войны. Выжили единицы. Мы же, девочки, остались и к лету 1941-го года окончили два курса, а в июне началась сессия.
22 июня 1941-го года было воскресенье, в понедельник планировался экзамен на кафедре физиологии, так что мы пришли в институт и готовились по учебникам. Молодой профессор Бирюков сидел с нами в одной аудитории, и смотрел за тем, как мы готовимся. И вдруг открывается дверь, вбегает Фанечка, наша однокурсница родом из Киева, и кричит: «Война, объявили о том, что Германия напала на Советский Союз, вражеские самолеты бомбили Киев. И мои родные, наверное, погибли!» Как в воду глядела - так оно и случилось. До сих пор у меня как комок в горле стоит при воспоминаниях. Бирюков вскочил и говорит: «Девочки, сейчас будет собрано экстренное общее собрание, идемте ко мне в кабинет, вы сдадите физиологию». Он же слышал, как мы занимались и все учили. Все быстренько ответили, он нам задавал вопросы, и экзамен был успешно сдан. Вскоре действительно прошло институтское собрание, после которого мы дружно поехали в военкомат. А как же, как это без нас начнется война?! Нас дома ждут, а мы сидим в военкомате, было, наверное, уже часа четыре дня, когда на крыльцо вышел военком, и спросил, а это что за женская компания. Потом сам поправился – девичья компания. А мы отвечаем хором: «Мы хотим на фронт!» Тогда военком саркастически замечает: «Что, думаете, что на фронте без ваших курносых носов не обойдутся?» Узнав, что мы являемся студентками-медиками, окончившими два курса, распорядился, чтобы мы продолжили учебу. Так что я вернулась домой, там уже нервничают, куда пропала. Папу в армию не взяли, ему было за пятьдесят лет, и вскоре он стал большим начальником, потому что всю партийную молодежь забрали на фронт.
Когда немец стоял под Москвой в ноябре 1941-го года, нас, семьи работников обкома и горкома, посадили в эшелоны и увезли в Среднюю Азию. Наша семья вместе с семьей папиной старшей сестры попала в западный Казахстан, в село поблизости от Каспийского моря, и тут выяснилось, что местного фельдшера мобилизовали в красную армию, и тогда военком, который был вернувшимся с фронта по ранению командиром, приказал мне как медику, брать дела и становиться медсестрой. К счастью, я выросла в грамотной семье, так что с детства знала, как лечить грипп и использовать аспирин и другие препараты. Ходила по домам и помогала больным. Здесь же продолжала читать медицинскую литературу и готовилась возобновить учебу. Когда немцев отогнали от Москвы, я написала папе письмо с просьбой прислать нам вызов. И вскоре мы снова оказались в Воронеже. И на следующий день я с утра поехала в институт и успешно сдала патологическую анатомию. А часа в два дня немцы стали страшно бомбить город. Тогда обстановка на фронте снова сложилась не в нашу пользу и враг рвался к Сталинграду. В это время в Воронеже оказалось много маршевого пополнения, состоявшего из солдат, призванных в среднеазиатских республиках, и когда немецкие самолеты бомбили стоящие на станции эшелоны, я хорошо видела, как они разбегались в разные стороны, а потом собирались у погибших, садились вокруг и начинали причитать над телами. А их снова бомбили и убивали на открытом месте. Не могу понять и сегодня, почему одни люди умели спасаться во время бомбежки, а другие нет.
Обком эвакуировали в Борисоглебск, а папе дедушка на лошади привез собранные по всем районам отчеты, и он попросил его отвезти нашу семью на вокзал. К тому времени из нашего двора все эвакуировались. Сели в состав, но нормально добраться не получилось, пришлось в виду воздушной опасности покинуть эшелон и пробираться через знаменитые воронежские дубовые рощи. Еще Петр I из этих деревьев строил российский флот. Когда мы были в Борисоглебске, я узнала о том, что наш медицинский институт эвакуировался в Ульяновск.
В 1943-м году мы хотели вернуться домой, но папа посоветовал поехать в Казань, где жила в эвакуации моя старшая сестра. Ее муж, был начальником экспериментального цеха на воронежском моторном заводе № 16, который выпускал моторы к самолетам. Это предприятие попало в Казань, а наш авиастроительный завод № 18 из Воронежа оказался в Куйбышеве (ныне – Самара). И когда мы в августе, снова пешком или попутным транспортом, добирались до Казани, вышли на станцию Анна. И здесь я случайно услышала о том, что Иосиф Виссарионович Сталин едет на фронт и его поезд вскоре будем проезжать через станцию. Затем увидела выстраивавшуюся цепь солдат. Я подбегаю к ним и прошу: «Мальчики, миленькие, дайте хоть одним глазом посмотреть!». Они ничего не сказали, но немного отодвинулись. И я увидела в окне вагона, что Сталин сидел за столом вместе с каким-то генералом, мне тогда показалось, что это был Георгий Константинович Жуков. Потом один из солдат, стоявших в цепи, поворачивается и говорит: «Мирка! А чего ты здесь?» оказалось, это мой одноклассник. И больше всего он удивился тому, какая я стала черноволосая. Я в молодости была светлая, в папу. Даже и не рыжий, и не светлый, но очень длинный и красивый светлый волос. Маме очень нравилось ухаживать за моими волосами. А в Казахстане я почернела, и стала как мама темноволосой.
В Казани мы жили в гостинице «Татарстан», а рядом с нами в какой-то военной гостинице проживал Михаил Васильевич Водопьянов, он писал различные литературные произведения, и, бывало, вслух читал их для постояльцев. Здесь я перевелась на третий курс Казанского медицинского института, успешно сдавала все экзамены и в июне 1944-го года нас должны были выпустить, но тут весной в Поволжье разразилась страшная эпидемия. Люди вымирали целыми селами. Ее вначале определили как септическую ангину, и были срочно нужны подготовленные медики. Так что вместо выпускного нас распределили по селам и деревням, и мы с подружкой, родом из Козьмодемьянска, выехали пароходом до Ульяновска, оттуда ехали на подводе. Проезжая через деревню Кошкино, я с ужасом увидела, что во всех домах забиты досками окна – это означало, что все жители умерли. Мы же приехали в какую-то другую деревню, нам показали, где медпункт. Оттуда выскочила фельдшер, татарочка, уже в возрасте, и повела нас внутрь. В комнате сидел пьяный в драбадан фельдшер. Перед ним стояла женщина в холщовой рубашке, а он ее слушал через эту рубашку. Что там можно услышать. Я была храбрая, ведь избрали секретарем комсомольской организации в институте, так что говорю: «А ну-ка, одну минуточку». Остановила происходящую глупость, пациентку отвела в сторону, ее забрала моя подружка. А приказала одеваться, идти домой, выспаться и только тогда возвращаться. Вскоре этого фельдшера забрали в армию. Мы же приступили к лечению, но больше всего больным помогли те вагоны с отличным калорийным питанием, которые были присланы по специальному распоряжению Иосифа Виссарионовича Сталина. Эта кормежка и подняла людей. А затем заболевание назвали алиментарно-токсичной алейкией. Мы брали кровь на анализы, которые затем отправляли в Казань. Пробыли мы так с мая по июль 1944-го года и лечили людей по специальной методике. У меня была тетрадь, в которой я все фиксировала, но, к сожалению, по возвращении в институт передала ее корреспонденту какой-то газеты, а он мне ее так и не вернул, потому что на следующий день после нашего возвращения устроили выпускной вечер, а на следующее утро после праздника мы пошли в военкомат.
Мне присвоили звание старшего лейтенанта медицинской службы и отправили с подружкой, астраханской девушкой Лизой в Москву. Здесь нашу группу готовили к отправке на дальний Восток, где намечалась война с Японией. Но мы рвались на фронт, и мне помогло то, что я в период учебы регулярно прыгала с парашютом с вышки. В военкомате приказали в автобиографии все писать, чем мы занимались, так что меня решили определить в воздушно-десантные войска, расположенные в одном из подмосковных городов. Лизу также туда определили. Но мы приехали в расположение, ворота закрыты, а часовой объяснил, что войска уже убыли на фронт, где не хватало строевых солдат, а нас уже не стали дожидаться.
Вернулись обратно, и меня определили в авиационную часть. Хотели отправить поездом, но я наотрез отказалась. Дело в том, что место моего назначения находилось в Польше, и нужно было проезжать Западную Украину, где зверствовали бандеровцы, они подрывали эшелоны и убивали советских офицеров. В итоге полетела самолетом, хотя до этого ни разу не поднималась в воздух.
По прибытии назначили на должность старшего врача батальона аэродромного обслуживания бомбардировочной авиационной дивизии 18-й воздушной армии 3-го Белорусского фронта. Отвечала за личный состав этого соединения, вела амбулаторный прием летчиков. Кроме того, как только прибыла, то мне сразу же отдали все питание. Нужно было составлять меню для авиационной столовой согласно нормам, где летчики питались, и для всех солдатских столовых. В этом непростом деле мне сильно помогал шеф-повар летной столовой, который до войны работал в ресторане «Астория» в Ленинграде. Он меня учил всем премудростям составления меню, ведь летчиков надо кормить не только сытно, но и разнообразно. Ведала я и дивизионной хлебопекарней. В медицинской части на приеме служили еще два фельдшера, оба мужчины, но почему-то все питание лежало только на мне.
Надо сказать, что наши летчики особенно не болели, а вот солдаты время от времени в условиях сырости подхватывали простуду или даже чего похуже. Однажды один солдат заболел плевритом, и я сразу же поставила ему правильный диагноз. Не понравились мне его легкие, забила тревогу и повезла в расположенную неподалеку польскую больницу. И каково же было мое удивление, когда я увидела маршала Советского Союза Константина Константиновича Рокоссовского. Тогда мало кто знал, что он поляк, и в тот раз привез на консультацию какую-то свою родственницу. Когда маршал зашел в приемную, я тут же подскочила, но солдату не разрешила вставать, его самочувствие быстро ухудшалось. Рокоссовский меня усадил, и стал расспрашивать о службе. Все ему рассказываю, и тут выходит медсестра и приглашает Константина Константиновича с его родственницей. Но он возражает: «Нет, не меня зовите, а вот эту девочку, которая так красиво разговаривает!» Этого солдата отправили в госпиталь, потом эта часть куда-то переехала, так что его дальнейшей судьбы не знаю.
Самое трудное время на службе для меня пришло после Победы. Тогда закрылись передовые госпиталя, и нас отправили на помощь в стационарные госпиталя на приемку раненных. Там было так – встанешь в восемь утра и бегаешь на ногах до девяти вечера, потому что постоянно подходят эшелоны, надо же раны обрабатывать. Мы приводили наспех сделанные перевязки в порядок. Открываем рану – а там белые черви, мы их прозвали санитары, потому что их перекисью обрызгаешь – и черви свертываются, а рана остается чистой, они весь гной выбирали оттуда. Сделаешь перевязку, все как положено, раненый подлежит в палате сутки, не больше, и его отправляют дальше в Советский Союз. Сейчас даже плакать хочется, когда вспоминаю, как четко все было организовано в то время.
- Как вы встретили 9 мая 1945-го года?
- Утром я шла снимать пробу в столовую, а летчики улетели бомбить немцев. Мы жили в замке Пилсудского, столовая для летчиков располагалась там же, рядом был разбит красивый пруд, все выглядело прекрасно. Иду себе, и вдруг слышу сзади сильный топот. Оборачиваюсь, еще даже не успела повернуться, как дядя Миша Бурин, наш летчик, уже в возрасте, хватает меня, поворачивает к себе, растрепал мои волосы, целует и кричит: «Война закончилась, мы отбомбились в болото!» Мы влетели в столовую, там уже летчики ждали праздничного обеда, шеф-повар откуда-то отрыл бутыль самогона или спирта, точно не помню, и начался большой праздник. Потом мы сели в машины и поехали в лежащий неподалеку городок. Поляки уже знали, что война закончилась, они жгли костры, а рядом стояли виселицы, на которых висели чучела Гитлера, Геббельса и всей этой фашистской своры. Радость переполняла сердце каждого.
После войны продолжала работать медиком, ушла на пенсию в 1999-м году, когда мне шел 78-й год.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
