Родился в 1925 году в деревне Березовка Рязанского района Рязанской области. В 1940 году поступил в ремесленное училище № 53 в Москве, в 1941 году, в связи с началом войны, был выпущен из него по специальности токаря 4-го разряда. Работал по специальности на паровозно-строительном заводе имени К.Е.Ворошилова в г.Коломне, затем находился на оборонительных работах под Рязанью. В январе 1943 г. был призван в ряды Красной Армии. Проходил обучение в учебно-минометном полку под г.Казанью (по окончании обучения присвоены звание сержанта и специальность командира расчета 82-мм орудия). С июля 1943 г. по ноябрь 1943 г. воевал солдатом в составе 3-й гвардейской воздушно-десантной дивизии в составе 1-го Украинского фронта, участвовал в форсировании Днепра и в боях по освобождению Киева. В ноябре 1943 г. был ранен, лечился в госпитале в городе Моршанске Тамбовской области. Затем проходил обучение в учебном танковом полку в г.Туле, окончил по специальности «командир бронетранспортера» (присвоено звание старшего сержанта). Затем, вплоть до ноября 1944 г. - участвовал в боях на 1-м, 2-м и 3-м Прибалтийских фронтах в качестве командира машины взвода бронетранспортеров роты управления 101-й танковой бригады 19-го танкового корпуса РГК. В ноябре 1944 г. был ранен, лечился в госпиталях в Латвии и Пушкине. За отличия в боях был отмечен орденом Славы 3-й степени и медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» После войны служил в Эстонии механиком-водителем танка Т-34 в составе 87-го тяжелого танкового полка (в г. Раквере). В 1950 г. демобилизовался. Работал на заводе «Двигатель» в Таллине, затем — на строительстве Нарвской ГЭС (шофер МАЗа). С 1956 г. до выхода на пенсию - шофер, затем — начальнико автоколонны Нарвского автобусно-таксомоторного парка. За успехи в трудовой деятельности был отмечен орденом Ленина.
И.Вершинин. Для начала расскажите коротко о вашей предвоенной жизни.
А.Картавов. Ну, родился я в Рязанской области, в сельской местности, в 1925 году. Семья у нас была большая, нас было пять человек детей, а всего в семье вместе с отцом и материю было, значит, семь человек. Земли у нас было сорок соток. Ну что еще сказать? До войны я учился в школе и работал в колхозе. В то время было принято так: зимой все мы, школьники, учились в школе, а во время летних каникул работали в колхозе и так же, как и взрослые, выполняли все сельхозработы. Я тоже работал в колхозе, пахал на лошадях, косил вручную, обрабатывал землю. А потом организовалось так называемое Министерство трудовых резервов. Вы ориентируетесь, что это было такое? Это были созданы в стране такие ремесленные училища. И вот я 15-летнем пареньком, это было в 1940 году, чтобы облегчить положение семьи, поехал поступать в Москву в ремесленное училище № 53. Из Рязани до Москвы проехал целых 200 верст! В этом училище я проучился десять месяцев, а потом началась Отечественная война. Так что войну я застал уже москвичом.
И.Вершинин. После того, как было объявлено о начале войны, вы продолжали учиться?
А.Картавов. Нет, не продолжал. Ведь когда началась война, я был среди не отстающих, а передовых учащихся. И вот, когда началась война, вышел приказ министра трудовых резервов СССР о том, чтобы тех, кто хорошо учился в ремесленных училищах, выпустить досрочно по специальностям, по которым они учились. И нас, таких вот более преуспевавших товарищей, досрочно и выпустили. А так по закону мы должны были еще два года в этом училище учиться. И так получилось, что спустя всего десять месяцев после того, как я начал учиться,меня выпустили из училища по специальности токаря четвертого разряда. После этого меня направили на паровозо-строительный завод в город Коломну. По сути дела он только назывался паровозо-строительным заводом: тогда шла уже война, и так как почти все предприятия в стране перешли на военное положение и выпускали технику для фронта, то он, наш завод, выпускал боевые машины «Катюши». Но немцы бомбили Рязань, бомбили Коломну, и бомбили этот наш завод. Поэтому на заводе я проработал самый малый период времени. А потом это наше предприятие стали эвакуировать в Красноярск. Стали станки вывозить. А мы, рязанские парни, совсем еще молодежь, были обузой для этого завода. Что с нами было делать? И вот нас, тех, которые были рязанскими, с завода уволили. Да и мы, если бы нас эвакуировали, померзли там бы как цыплята: одежды у нас для зимы никакой не было. Когда завод эвакуировали железнодорожным составом, немцы его бомбили, разоряли. Но факт остается фактом: до сих пор работает этот паровозо-строительный завод имени Ворошилова.
После того, как нас уволили, приехал я в свою деревеньку. Вообще-то деревенька у нас была небольшая, там было всего двадцать домов со своим хозяйством. Отец у меня был председателем колхоза. Короче говоря, все дела колхозные делал в деревне. Но председателем колхоза он стал еще до войны. Когда я в деревню пришел, немец уже к Рязани подходил, он обходил город кругом. Тогда со всей нашей области стали угонять в тыл крупно товарный скот: собирали коров, лошадей и вывозили их из области. Куда их там угоняли, не знаю. Наверное, в воинские части их забирали. Но нам справки выдавали. Потом всех мужчин, которые были трудоспособными, срочно мобилизовали в армию. Воевать нужно было! А заниматься сельским хозяйством в деревнях оставили нас, пацанов. А потом вокруг Рязани организовался трудовой фронт. То есть, что это было? Начали строитель оборонительные линии. Непосредственные работы проводили в лесу военные инженеры. Но для того, чтобы все это построить, нужно было место для этого подготовить. Вот мы этим и занимались: и девчонки, и парни. Мы делали лесные завалы. Я, в частности, работал на лошади: с лесов вывозил дубы. Потом на этих местах создавали доты и блиндажи, делали накаты, ну и многое другое. Одним словом, строили оборонительный рубеж. И так продолжалось до самого 1943 года. Руководили этими работами военные инженеры.
И.Вершинин. Насколько тяжелой была для вас работа на трудовом фронте?
А.Картавов. О-ооо, работа для нас была очень тяжелой. Представьте только себе ту ситуацию: я ехал на лошади, а там в лесу дубы такие стояли. Их мне нужно было на лошади вывезти. Но там не было ни грузчиков, ни кого-либо другого: я все сам грузил на повозку и отвозил.
И.Вершинин. Как началась ваша служба в армии?
А.Картавов. В начале 1943 года, в январе месяце, когда мне исполнилось 18 лет, меня призвали в армию. После этого я был направлен служить в учебный полк под Казань. Под Казанью тогда было много военных городков, где были разные учебные части. Там были и пулеметная школа, и минометная школа. Я попал в минометную школу, то есть, в учебный минометный полк. В этой минометной школе я, значит, проучился около шести месяцев. После окончания этой школы мне было присвоено звание сержанта, я получил специальность командира расчета 82-миллиметрового миномета. И попал после этого на 1-й Украинский фронт.
И.Вершинин. Вы были назначены командиром минометного расчета?
А.Картавов. А вот и нет. Мы были направлены с пополнением в 3-ю гвардейскую воздушно-десантную дивизию. Тогда, правда, дивизия еще не было гвардейской, мы эту «гвардию» уже впоследствии завоевали в боях. Так вот, когда к нам в минометную школу приехали «покупатели» из этой дивизии, которые набирали к себе в часть, и были они в погонах с двумя голубыми просветами и с голубыми фуражками, мы спросили: «А это что?» На это нам так сказали: «А вы идете на пополнение в 3-ю воздушно-десантную дивизию. Ребята, вы не расстраивайтесь, вам не придется прыгать с этих самолетов, вы будете действовать как стрелкачи.» То есть, мы были назначены не минометчиками, а просто обыкновенными стрелками. И так и действовали. И нам сказали, когда мы в часть эту прибыли: у нас минометчики есть, а у нас нет пехотинцев. И нас, по сути дела, хотя и мы имели специальность минометчиков, зачислили просто пехотинцами. Короче говоря, стал я пехотинец. Дивизия, куда нас с пополнением распасовали, двигалась тогда в направлении на Орел, на Курск. И так мы и стали в пехоте воевать.
И.Вершинин. Первый бой вам чем-то запомнился?
А.Картавов. Первый бой хорошо помню. Как же его не помнить, первый-то бой? Готовились мы к этому бою здорово. Перед самым боем к нам прислали пополнение. Некоторых товарищей, которых взяли на фронт сразу же после освобождения территорий, которые были заняты немцами, даже обмундировать не успели: выдали винтовки и бросили в бой. Мы их называли чернорубашечниками. И вот мы пошли в бой. Цепь растянулась, была такая обстановка, что, как говорят, ни туда было не видать, ни сюда было не видать. А ведь прежде чем в бой идти, нам надо было артиллерийскую обработку местности сделать. Но у нас снарядов для того, чтобы это сделать, не было. И мы пошли так нахрапом на немцев. Как только немец из орудий своих дал по нам — наши шинеля полетели, елки палки. Это первый вот бой был. Но все равно мы не отступили. С нами шли командиры, которые только что были выпущены из военных училищ и отправлены на передовую. Вот они и помогали нам сохранять положение. Ведь их в училище обучали всему, а был такой устав в армии: если ты попал под артогонь, ты не должен ни отступать, ни лежать, а только должен делать бросок вперед. Короче говоря, во время артогня бегом должен был бежать на всех скоростях. Таким вот было наше начало.
И.Вершинин. Где проходил ваш последующий боевой путь в пехоте? Какие-то места запомнились, через которые вам приходилось проходить?
А.Картавов. Какие именно мы проходили города и деревни, я сейчас точно и не могу даже вспомнить. Но помню, что форсировал реку Десну и что форсировал реку Днепр на Киевском направлении. Но Днепр тогда форсировали не в одном месте, а во многих местах. Потом мы обошли правее город Киев. В то время этот город тогда еще не был взят нашими войсками. Мы обошли его километров за 25 севернее, взяли его в кольцо. Ну и я скажу об этом времени самое главное и самое страшное. В процессе нашего наступления на Киев у нас тылы отставали на 100 с лишним километров. Ведь немцы когда отступали, на специальном паровозе выбивали шпалы рельс, как спички. И после этого на месте железной дороги голое полотно оставалось. Это была специальная такая машина, которая уничтожала железную дорогу. Поэтому до нас не всегда доходили продовольствие и боеприпасы. Да и раненых эвакуировать в тыл была очень маленькая возможность. Все — из-за отсутствия железной дороги. Кроме того, на каждом столбе, отступая, немец вывешивал 100-граммовую толовую шашку, все взрывалось, летело. И связь, конечно, нарушалась из-за этого. У нас связи никакой не было. Единственная наша связь была та, которая была на автомобилях. А автомобили у нас были такими: марок ГАЗ-АА и ЗИС—5. Но на них особенно по бездорожью было не поездить. Их полуторками у нас называли. Были у нас, правда, американские машины «Студебекеры», но их у нас мало было. И так я воевал в пехоте до осени 1943 года, пока не получил ранение. Потери у нас были большие, офицеров все время не хватало. Дело доходило даже до такого, что мне приходилось исполнять обязанности и командира взвода, и даже командира роты.
И.Вершинин. А как получилось так, что вы обязанности командира роты исполняли? Звание же у вас было сержантское...
А.Картавов. А там это дело вот так, значит, получалось. В полевом пехотинском уставе было сказано, что в если в боевых условиях по каким-либо причинам погибает командир, его место занимает тот, кто самый старший по званию. Если офицеров нет, то командиры среди сержантов назначались. Если командир погибал, значит, ты, если по званию был старшим, был обязан занимать его место. Не просто занимал, по желанию или нежеланию, а обязан был!!! А у нас погибали все, невзирая на ранги и звания. Но дело у нас доходило до того, что подразделение только-то и числились как рота. А в роте этой оставалось в живых всего-то, может быть, человек семь! Выбито все было! Ночью приходило пополнение. Если с пополнением приходил офицер, то он становился за командира.
И.Вершинин. А насколько большими были ваши потери в пехоте?
А.Картавов. Потери у нас были очень большими. Ведь у немца было все: и артиллерия, и танки, и снабжение у него было тоже как следует. А у нас патронов даже не хватало. Дело доходило до того, что когда мы расстреливали все свои запасы, то ходили около этих «жмуриков» и раненых ребят и собирали у них из подсумках патроны. Их мы потом и расстреливали. Тогда с боеприпасами было туго. Ходили и в штыковые атаки.
И.Вершинин. А вообще насколько часто вам как пехотинцу приходилось подниматься в атаку?
А.Картавов. А мы поднимались в атаки, когда могли, когда такая возможность была. А потом уже нечем стрелять было во время атаки. Представьте себе ситуацию. На нас идут танки. У нас есть минометы, у которых нет мин. Есть артиллерия, но нет снарядов, нет того, чем мы могли бы по немцем ею бить. Были у нас только гранаты. А что мы могли этими гранатами против танков сделать? Только под гусеницы бежать и их бросать. С танками шла еще пехота. Но что у нас против нее было? У нас была винтовка, а у немцев автомат, у которого скорострельность была большая. Они по нам поливали. У нас же на автомат полагалось семь патронов, да и тех не было.
И.Вершинин. От некоторых бывших фронтовиков мне приходилось слышать такое мнение: что командир взвода в пехоте на передовой жил сутки, а остальные и того меньше. Что вы можете по этому поводу сказать?
А.Картавов. Он мог не только всего какие-то сутки жить, а и того меньше: два часа, например. Были, конечно, те, которые дольше жили. Но у тех было как? Вот он, командир взвода, к примеру, вырыл себе окоп, залез в него и оттуда командует. Вот, допустим: первое отделение: так-то, второе отделение: туда, третье отделение, четвертое отделение, и так далее. Так для того, чтобы получить от него команду, мы должны были к нему своего связного посылать. Связной к нему побежал — его фик, и все, нет его в живых или же он ранен. И так посылали связных постоянно, и они погибали все. Никакой-то связи у нас ведь не было! Связных больше всего у нас на фронте погибало. Я помню, у нас командиром роты был туляк. Когда бой начался, он залег в окоп и так там сидел. Так вот, я не знаю, сколько связистов погибло, которых мы к нему отправляли. Он живой остался. А этих очень много погибло.
И.Вершинин. Расскажите поподробнее о форсировании Днепра. Что запомнилось?
А.Картавов. Форсирование проходило вот как. Дело было ночью. А ночи на Украине были очень темные. Как солнышко садилось — так хоть глаз выколи, кругом все становилось темно. Сначала послали на тот берег резиновые лодки, на них — станковый пулемет «Максим». Ночью потихоньку эти лодки на тот берег переправили. Но, во-первых, на том берегу находились окопы немцев, а во-вторых, у них были осветительные ракеты, которыми они палили по всему берегу Днепра. Когда палили — все освещалось, и все становилось им видно как на ладони. Так вот, когда наши лодочки подошли к другому берегу с пулеметами — их немцы и пленили.
Но там, у Днепра, с нашей стороны находились такие прибрежные хаты. Были хаты, сделанные из глины. А были деревянные дома, какие бывали и у нас в Сибири. Так вот, эти деревянные дома разобрали на дрова и сделали из них плоты. На таком плоту целый наш батальон потихоньку ночью переправили. В общем, мы тихо подошли. А гребли те рыбаки, которые сконструировали плот. А ночью Днепр бурно течет. Да и притом под Киевом река очень широкая была. Так из-за этого мы и не знали, куда мы плыли, нас все время куда-то несло. С нами плыл командир нашего батальона. В общем, сунулись мы на такую Песчаную косу. Мы уже приготовились к форсажу, у каждого была шинель внакидку, были котелки. А там среди нас были узбеки какие-то, в общем, чурки эти. Они зашевелили этими котелками и касками, одним словом, из-за этого какой-то звон получился. Немцы услышали этот звон, как дали осветительную ракету — так мы им как ладони стали видны. Ну и они нас встретили кинжальным пулеметным огнем. Все бросились в воду. Я шинель сбросил, она куда-то поплыла. Я попробовал встать на дно — а и дна не видно, так было глубоко. Но хорошо, что я умел плавать, до берега оставалось недалеко, и я доплыл. А то были те, которые не умели плавать. Так им оставалось одно: иди мешком на дно! А он не только сам утонет, да и еще тебя утопит: схватит тебя за воротник и держится. Человек же живой, жить ему хочется! Так что такое тоже было. Так вот, те, что остались в живых, когда доплыли до берега, там же, на берегу, и окопались. Но тогда, когда мы там обосновались, наша артиллерия с того берега дала немцам хорошо по соплям. Это большое было дело. В этом окопе мы трое суток пролежали. Потом окоп постепенно стал заполняться водой. И вот мы в этой воде лежали. А потом километров за 25 пошли мы в наступление. И там меня ранило. Что интересно, мы освобождали украинские деревни, которые были в окрестностях Киева. Так вот, там, где были партизаны, немцы ничего не оставили: там были трубы. И никого не было. Если только случайно пробежит кошка или петух. А вот в тех деревнях, где жители имели связь с немцами, все оставалось целым: и дома были целехоньки, и жители были целы.
И.Вершинин. А как именно вас ранило? Расскажите об этом поподробнее.
А.Картавов. Ранило меня во время атаки в бедро с пулемета (или еще там с чего-то, я не знаю). Потом еще осколком добавило. Но мне попало не только в ногу, но и в голову и в руку этими осколками. Двигаться я уже не мог. А товарищи мои, которые тоже были ранены, все вякали, вякали, то есть, стонали и просили о помощи. Но помощи никакой не приходило. Если кто оставался в живых — он шел по бурьяну этому дальше. А потом подъехали противотанковые артиллеристы, у которых были 45-миллиметровые пушки, эти квакалки на конной тяге. Тогда у нас в армии никакой механизированной тяги не было, всю технику на лошадях таскали. Потом в этом направлении на них пошли танки. Наши противотанкисты попятились назад, так как у них почти ничего не было. Бой идет, а я лежу, через меня снаряды пролетают. Я тогда кричу: «Ребяты! Помните.» «Уходи-и-и!» - говорят мне. «Да не могу я идти», - говорю им. Потом ко мне подошли артиллеристы и сказали: мол, держись за плащ-палатку. Я схватился за плащ-палатку, но и одновременно винторез держал при себе. По грядкам артиллеристы вытащили меня за батарею в лес, туда, где раненых подбирали, клали на телегу и на лошадях вывозили. Но когда нас повезли, они начали нас еще и бомбить. А было это так. Как только солнце начинало садиться, так появлялся их двукрылый самолет-разведчик, мы его Рама называли, летел на большой высоте и все фотографировал. А потом, когда все было сфотографировано, и «Рама» эта улетала, прилетала нас бомбить целая эскадрилья. И вот они нас пикировали, бомбили. Дело доходило до того, что на бреющем полете они чуть ли не за каждым нашим солдатом гонялись. У них превосходство над нами было сильное. И вот я попал тоже под эту самую бомбежку.
А потом, когда нас до Днепра довезли, то погрузили там на такой перевозной плот для раненых. Этот плот тащил буксир. Туда, на плот, завозили прямо четыре грузовика с ранеными. И вот нас таким путем переправили на тот берег. Никаких мостов наведено через реку тогда не было. Когда через Днепр перевезли, то там в лесу оказали первую медицинскую помощь. Меня с одним раненым солдатом повезли на быках. Вернее, на волах. Нас вез гражданский хохол, все цоб-цобе приговаривал. А у него работа была такая: туда, к железной дороге, он вез раненых, а обратно когда оттуда ехал, привозил снаряды. Снаряды-то на эшелонах ведь подвозили. Эти ящики с боеприпасами складывали прямо на обочине около железной дороги. А там он их забирал и вез. И вот, нашу братию, раненых солдат, стали отправлять дальше в тыл в вагонах, где была только постелена солома. Отправляли сначала в те города, которые были близко расположены от Киева. Но так получалось, что все эти города были забиты ранеными, и нас нигде не принимали. Тогда по окружной дороге через Москву мы поехали дальше. Потом привезли нас в Тамбов. Там у нас полвагона у нас разгрузили и мы поехали дальше. А до этого останавливались на станциях и разных «жмуриков» выбрасывали. Ведь у нас что получалось? Медицинского персонала никакого с нами не было. Был только один санитар, тоже раненый, инвалид, у него рука не работала. И вот он был на все наши вагоны единственный медик. А раненые были у нас всякие: и раненые в челюсть, и где и куда хочешь. Так некоторые у нас выползали на задницах на перроны вокзалов, где были остановки, потому что понимали: там их не бросят. Еды тоже почти никакой не было в пути: только концентраты пшенные да сухари. Я попал в госпиталь в город Моршанск, это в той же Тамбовской области. Там меня и долечили.
После госпиталя меня направили в Тулу. Там как раз набирали в учебный отряд, в котором готовили и комплектовали молодежь в танковую разведку, - учили воевать на бронетранспортерах. Этот отряд располагался на станции Костелево. В этом отряде я отучился, получил специальность командира бронетранспортера, мне было присвоено звание старшего сержанта. А в это время как раз с Сиваша, из под Крыма, на переформировку под Тулу прибыла 101-я танковая бригада. Я туда командиром бронетранспортера как раз и попал. Бригада входила в состав 19-го танкового корпуса, которым командовал генерал-лейтенант танковых войск Васильев. И в составе этой бригады я провоевал почти весь 1944 год. Сначала мы входили в состав Прибалтийского фронта, командующим этим фронтом был Маршал Баграмян. Но так как наш 19-й корпус был корпусом прорыва и был резервом Верховного Главнокомандования, то подчинялся непосредственно Сталину, как руководителю этой Ставки Верховного Главнокомандования. И нас бросали в те места, где нужно было сильный прорыв сделать: то на 1-й Прибалтийский фронт, то на 2-й Прибалтийский фронт, то на 3,-й Прибалтийский фронт. Но какие это были бои? Бои были тяжелые. Против нас, например, действовала немецкая танковая дивизия «Мертвая голова». Если она вставала в лоб против нас, то с нею бесполезно было воевать. А так и было. И тогда, помню, мы делали рывок километров 70 вправо и влево и там с ходу вступали в бой. Так продолжалось до ноября 1944 года, а потом я получил второе ранение и с тех пор больше уже не воевал.
И.Вершинин. В каких местах вы в составе своей бригады воевали?
А.Картавов. Я вам говорю, что мы подчинялись Ставке, нас бросали на самые разные участки трех Прибалтийских фронтов, поэтому это трудно сказать. Но мы прошли всю Латвию и Литву. В Эстонии разве что только не воевали.
И.Вершинин. Каковы были ваши обязанности как командира бронетранспортера? Какие задачи приходилось выполнять?
А.Картавов. По штату я числился командиром бронетранспортера, короче говоря, был командиром этой машины. Я относился к танковой разведке. Это было все при роте управления бригады. В этой роте были взвод бронетранспортеров, взвод саперов и зенитный взвод, всего четыре было взвода. У нас в соединении было три танковых бригады, и в каждой — своя танковая разведка. Но была еще и мотострелковая бригада. А обязанности у меня были такими. Я был должен для того, чтобы провести разведку, подойти ближе к линии фронта. На бронетранспортере у меня всегда был взвод, он спешивался и шел в эту самую разведку, а машина оставалась и маскировалась. А потом все эти данные поступали.
И.Вершинин. Из скольки человек состоял экипаж вашей машины? Каково было вооружение?
А.Картавов. Всего в машине было семь человек. Но был еще и целый взвод, который в то время, когда проводилась танковая разведка, высаживался. На машине стояло два пулемета: один по турели вокруг монорельс, другой — вокруг самого бронетранспортера. Один пулемет был крупнокалиберным, а другой — более простой модели. Ну и вот экипаж состоял из семи человек, значит: командир машины, механик, первый номер пулемета, первый номер простого пулемета, ну и по два стрелкача было.
И.Вершинин. Какой марки у вас была машина?
А.Картавов. У нас был американский бронетранспортер марки М3-А1. У нас, правда, были и отечественные бронетранспортеры, но они на поворотах падали. Но против американских машин — это что?
И.Вершинин. Как осуществлялось командование в роте? От кого вы получали непосредственно задания и как это происходило?
А.Картавов. Офицер ставил перед нами задачи, то, что от нас требовалось. Приходит к нам, допустим, офицер и ставит задачу: разведать такой-то район. В другой раз офицер приходил с картой, где у него отметки стояли, и говорил, что мы должны обследовать такой-то район, где заминировано, и отметить все это дело флажками. Это было тоже очень важное дело. Ведь потом наша бригада должна была же в атаку идти! А если минное поле впереди? Мы как влетим на минное поле, так и машины порвем. И успеха не будет. Поэтому для того, чтобы этого не произошло, мы должны были найти эти минные поля. И вот мы приезжали для проведения разведки. Мы должны были эти места, где были мины, обозначить флажками. Но там не все одинаково было, все было по-разному. Потом приезжали саперы и по этим флажкам делали проходы. И вот только после нас веером расходились наши танки, шли в атаку. А так, чтобы сразу они шли, - этого не было.
И.Вершинин. За техникой часто ухаживали?
А.Картавов. Конечно, все время ухаживали. Ведь если ты не будешь за машиной ухаживать, тогда она подведет тебя.
И.Вершинин. С ходу приходилось стрелять?
А.Картавов. Обязательно, с ходу и стреляли.
И.Вершинин. Какие эпизоды из таких столкновений с немцами можете вспомнить?
А.Картавов. Я не знаю, что из этого такого можно было бы выделить. Это зависело от того, куда как попадешь. Но, помню, был такой случай. Однажды мы поехали на один такой не разбитый хутор. Это было в Литве. Я тогда сказал своему экипажу: «Поедем заедем туда и остановимся, может быть, консервы разогреем и сможем попитаться.» Но как только завернули мы туда, оказалось, что там целый немецкий штаб обосновался. Мы протарабанили здорово. Там было месиво такое хорошее. Немцы не ожидали этого, мы у них все бронетранспортером переломали. Потом их захватили в плен и привезли и сдали в штаб вместе с нужными документами, которые мы в штабе взяли.
И.Вершинин. Когда вы уходили на боевое задание, личные вещи и документы у вас забирали?
А.Картавов. Конечно, когда наши товарищи шли с заданием в разведку (иногда наши ходили за языком и нас для этого использовали), то забирали.
И.Вершинин. Какими наградами вы были отмечены?
А.Картавов. Я был награжден тремя орденами. У меня есть орден Ленина, есть орден Славы 3-й степени, и есть орден Отечественной войны. Но во время войны я только орден Славы получил. А орден Ленина — это уже за трудовые успехи, когда я работал в Нарве бригадиром шоферов автобусов в автобусно-таксомоторном парке, это здесь в Эстонии уже, в Нарве. Орден Отечественной войны — после войны, в 1985 году.
И.Вершинин. Орден Славы вам дали за какие-то конкретные дела во время войны?
А.Картавов. За что-то дали. Но за что именно — не знаю. Ведь не я, а другие посылали документы на меня в наградной отдел. Правда, со мной была одна такая история. Я не знаю, за этот случай или какой-нибудь другой меня этим орденом наградили. Наш экипаж со взводом бронетранспортеров пошел в разведку. В машине остались мы, несколько человек: я и механик Ермошкин, он был родом из Тамбова, и было еще также два человека. Это было осенью 1944 года. Остальные, значит, ушли в разведку. Мы поставили машину под дом, через штекетник проломали и замаскировали. Тут как раз выглянуло солнышко. И тут вдруг я увидел: летит «Кобра», американский самолет-истребитель, он тогда нашим самолетом был. И тут вдруг откуда ни возьмись из-за солнца вылетает немецкий истребитель «Мессершмитт». Этот «Мессер» такую сопроводиловку дал нашему «Кобре», что он сразу же улетел. Он ушел, короче говоря. А «Мессер» выходил со стороны дома, где мы замаскировались. А у меня был в распоряжении крупнокалиберный пулемет. Я сделал дырку, чтобы можно было стрелять. Но когда этот истребитель летал у дома, мне было его никак не взять на прицел. Мне его можно было «взять» лишь по уходящей цели. И когда он стал уходить, я ему послал такую хорошую кинжальную очередь. Он развернулся и стал делать обратный ход: пошел точно на то место, где был. А этот механик, который со мной был, он меня был постарше, сказал: «Лешь, ты доиграешься с ним. Он нас здесь накроет — это точно.» И точно. Этот истребитель сделал два захода.
Но трасса моя, которую я в его сторону выпускал, отставала от него. Все-таки наш крупнокалиберный пулемет не был предназначен для таких целей. Но потом он пошел, значит, на третий заход. А я пустил снова трассу. И так получилось, что он налетел на мою струю. Он повернулся в свою сторону и потом врезался в землю. И это было как раз в том самом месте, где наши разведчики находились. Потом пришел лейтенант, который был с разведчиками с этими, и спросил: «Кто стрелял?» Я сказал: «Ну я стрелял.» Еще подумал: что-нибудь, может быть, не так? Так что вот, может быть, за это дело меня наградили. А может, и не за это, и тогда это награждение осталось в архиве, потому что раз спрашивал офицер, кто стрелял, - значит, представление было. Тогда, во время войны, за сбитый танк или за сбитый самолет полагалась большая награда. Сейчас интересно было бы по Интернету посмотреть: висит ли там где-нибудь моя награда? Я сейчас отстал от этого, компьютером не умею пользоваться.
А тогда же меня ранило, и опять не повезло — снова попало по ногам. Это было в конце ноября 1944 года. Я попал в госпиталь. Новый год я встречал под Ригой в эшелоне. Лечился же в госпитале в городе Резекне, это тоже в Латвии. А был госпиталь у нас таким. Он располагался в доме, от которого осталась только половина: другую часть бомбой оторвало. Двухэтажным он был или одноэтажным, я уже сейчас точно не помню. В палате саперы установили здоровую буржуйку. И нас в этой палате лежало 70 человек раненых. В палате были двухъярусные кровати, которые от немцев остались. И никаких уборных сухого типа не было, никто по этим надобностям не ходил. Оправлялись под банки из под американской тушенки, которые потом выбрасывали. Бедные медсестры из-за этого мучились с нами. Потом я в другом госпитале лежал: уже в таком выздоравливающем. В конце апреля месяца меня оттуда выписали, обмундировали, и затем направили в резерв 2-го Прибалтийского фронта. Туда приезжали с танковых бригад, где были нужны механики, представители и забирали себе пополнение на передовую. Я пробыл в резерве десять дней. Но потом сказалась рана, ходить мне стало тяжело, я с трудом на палке добирался до туалета. Короче говоря, снова открылась рана у меня. Приехала комиссия, и меня решили в санчасть отправить. А было дело так. Утром, когда я встал, вдруг заметил, что кальсоны к ране прилипли. Мне ребята сказали: «Давай иди в медсанчасть!» А тут как раз объявили о том, что война закончилась. Пришел начальник меслужбы и сказал: «Вот, ребята, сейчас нам надо отправить партию раненых в Ленинградский округ, вот столько-то человек.» Я спрашиваю: «Ну а как мы? Как мы-то?» Он говорит: «Мы вас тоже довезем с партией раненых.» И так меня через Ленинград отправили в госпиталь в город Пушкин. Там я пролежал полтора месяца. А потом меня направили служить в составе 10-й гвардейской армии сюда в Эстонию, в 87-й тяжелый танковый полк, который дислоцировался в городе Раквере. Были у нас в полку средние танки — Иосиф Сталин, третья модель. Но я на них не ездил. Я служил механиком-водителем на средних танках — Т-34. И прослужил я так в Раквере пять лет, после чего демобилизовался. Вот моделька такого танка так до сих пор и осталась у меня, смотрите. Пацаны просят меня отдать ее, а я говорю: «Нет, вот когда дед коньки бросит, придете и заберете.»
И.Вершинин. Как вас кормили на фронте?
А.Картавов. Скажу следующее. Когда я служил в танковой бригаде, не было у нас такого режима, чтобы мы могли позавтракать или пообедать в определенное какое-то время. Но против 1943 года это совершенно другая картинка была. У нас в машинах трехдневное питание было, выдавали такой НЗ — неприкосновенный запас. Этот НЗ на продовольственном пункте мы получали целым мешком на весь экипаж: там были концентраты, и крупы всевозможные. А когда я был в пехоте, там плохо было с питанием. Только потом поступил приказ Рокоссовского перейти на самообеспечение.
И.Вершинин. Приходилось ли сталкиваться с местным населением в Прибалтике. Как в целом оно к вам относилось?
А.Картавов. Население, так сказать, виду, конечно же, не показывало своего отношения к нам, но оно не шибко хорошо к нам относилось, это ясно.
И.Вершинин. Как сложилась ваша судьба после армии «на гражданке»?
А.Картавов. После демобилизации я остался в Эстонии, приехал жить в город Таллин. Там я работал на заводе «Двигатель». Как и нарвский завод «Балтиец», это был монолитный оборонный завод такой и относился он к Министерству Среднего Машиностроения СССР. Завод был очень большой, мощный. Но я там недолго пробыл. Дело в том, что потом начали набирать комсомольцев на строительство Нарвской ГЭС — первой в Нарве электростанции. Набирали комсомольцев «на стройку коммунизма», как это тогда называлось. Ну я с Таллина и поехал в Нарву на это строительство. Правда, проработал я там опять-таки недолго. Я там был водителем МАЗа. Тогда уже там котлованы закладывали. А потом, году так в 1956-м, я устроился работать в Нарвский автобусно-таксомоторный парк. И проработал я там до самого выхода на пенсию. Начинал работать простым шофером, а закончил начальником гаража — начальником автоколонны. В моем распоряжении находилось в гараже, помню, 250 машин. Я сам давал сведения, какие машины нужно оставить, а какие — списать. В основном были, конечно, автобусы. Также в моем ведении был таксопарк, хозяйственные машины. Женщины, которые автобусы мыли, тоже мне подчинялись. Все это находилось в моем распоряжении. А вот за техническим состоянием занимались другие люди — был техотдел такой. После того, как я вышел на пенсию, несколько лет работал шофером в горкоме партии, возил первого секретаря. С тех пор больше не работал. Общий рабочий стаж у меня составляет 50 лет.
И.Вершинин. Я знаю, что за успехи в трудовой деятельности вы были отмечены орденом Ленина — на тот момент высшей наградой страны. В связи с чем вы были столь высоким орденом отмечены?
А.Картавов. Это решение принял министр автомобильного транспорта и шоссейных дорог Эстонской ССР. А почему он меня распорядился наградить этим орденом? Не знаю. Наверное, потому, что 17 лет я проработал бригадиром водителей автобусов, которые ездили в междугородний рейс Нарва-Йыэсуу — Ленинград. За это время у меня не было никаких поломок, не было ни одного срыва. Кроме того, работали мы без кондукторов. Ну и план мы всегда выполняли. Так распорядилось руководство, так посчитал министр.
| Интервью и лит.обработка: | И. Вершинин |
