Николаев Кирилл Александрович

Интервью проведено при поддержке Московского Дома ветеранов войн и Вооруженных Сил

Я родился в Москве в 1922 году.

До революции мой отец окончил Киевский коммерческий институт и был состоятельным человеком. Во время НЭПа он был главой небольшой, но преуспевающей фирмы. А потом начались все эти репрессии на капитализм и многих нэпманов репрессировали, в том числе и моего отца. В 1928 году его выслали в Сибирь, река Обь, Колпашева, кстати, туда Петр I Меньшикова сослал. Там мы и жили. А потом, из-за детей, у отца трое детей было, все маленькие, и нам разрешили переехать в теплые края. Мы переехали в Киргизию, в город Фрунзе, сейчас это Бишкек.  А в 1932 году пришло извещение, что отец реабилитирован. Восстановили отца в правах, сказали: «Можете куда угодно ехать, работать где угодно, вы чисты перед советской властью». В 1933 году умер мой отец, мы из Киргизии уехали, а в Москве у нас квартиры не было, вообще ничего не было. Начали скитаться. Где-то снимали углы, где-то квартирки, где-то – хибары.

В 1936 или 1938 мать второй раз вышла замуж и так мы очутились в Ставрополе. В Ставрополе я закончил школу. Я любил учиться, особенно математику и все с ней связанное, эти науки для меня были страшно интересны, а вот естествознание я не любил, почему конфликтовал с учительницей.

Необходимо отметить, что нас воспитывали очень патриотично. Тогда были значки – ГТО, Готов к труду и обороне, Готов к ПВХО, противохимической обороне, Ворошиловский стрелок – если ты эти значки имел, то в школе ты уважаемым человеком был.

18 июня 1941 году у нас был выпускной вечер. А 22 июня мы с моим другом, Колей Терехиным, пошли погулять. Идем мимо райкома партии, а там репродукторы висят и выступает Молотов, говорит, что гитлеровская Германия, без предупреждения, напала на СССР. Немцы бомбили Севастополь, другие города. Вот так мы узнали – война.

Нас в классе 17 человек мальчиков было и 16 сразу призвали в армию. Меня сразу послали в Краснодарское пехотное училище. Но там я пробыл около месяца. Училище подлежало эвакуации в Сибирь, и через месяц, даже не переодев в военную форму, нас отправили обратно, по домам. В Ставрополе я пробыл до октября  и потом меня вновь призвали и направили в Баку в 75-ю стрелковую дивизию, которая формировалась в Саляянских казармах.

В дивизии меня, сперва, назначили в пулеметную роту, а через неделю из пулеметной роты меня направили заражающим в 82-й отдельный противотанковый дивизион. В каждой дивизии, было три пехотных полка, один артиллерийский и отдельный противотанковый дивизион, который находился в распоряжении командира дивизии. Правда, с орудиями в дивизионе было плохо… Первые дни – макет пушки, телеги там со стволом, чтоб привыкали, отрабатывали команды. Потом нам дали сорокопятки.

Спустя некоторое время всю нашу дивизию перебазировали, в Сумгаит. Сейчас, говорят, там большой промышленный город, а тогда это была полупустыня. Наши казармы стояли практически на берегу Каспийского моря. Вот там начиналась служба наша.

Кстати, про Армению никто из журналистов не пишет. А наше же дивизия там стояла во время Сталинградской битвы, там турки готовились как только Сталинград паст, сразу пойти в наступление.

Где-то в августе наш дивизион отправили на фронт. Линия фронта тогда проходила по Тереку, немцы перли на Кавказ, им нефть была нужна.

Но воевал я там недолго. У нас немцы пару раз отвлекающие удары делали, они рвались в Грозный, на Баку. Но вот чеченцы… Мы выставляли два боевых охранение – одно впереди, против немцев, другое в тылу, чеченцы ночью на нас нападали. Я сам этого не видел, но ходили слухи, что чеченцы один пехотный взвод целиком вырезали.

И вот однажды, сижу я в окопе, и тут: «Николаев, тебя в штаб». Илу в штаб, он в какой-то полуразвалившейся хибаре находился. Захожу туда, сидит капитан, для меня тогда это был высочайший начальник. Обращается ко мне: «Как ваша фамилия». Я представляюсь, он меня расспрашивает. Казалось, это был преподаватель Тбилисского горно-артиллерийского училища, оно еще при царе было создано, сейчас это грузинская военная академия, и он набирал курсантов в это училище. Спрашивает: «Как вы учились?» Я говорю: «Десятилетку кончил». «А как вы учились?» «Нормально, любил».  Ну, короче говоря, спросил у меня, что такое синус, я ответили и через несколько дней группу солдат, в которую входил и я, отправили в Тбилисское горно-артиллерийское училище. Так продолжилась военная моя карьера.

Обучение в училище было восьмимесячным, но учили нас очень прилично. Для транспортировки 76 миллиметровая горная пушка делилась на шесть вьюков. И вот у нас в училище было – становится пушка и отдается команда: «На вьюки!» – и расчет бросается к пушке. Каждый свою гайку отвинчивает, берет свою часть и во вьюк. Ну и, кроме того, курсанты ходили в караул. Причем вооружены мы были английскими винтовками.

Я с отличием окончил это училище и мне было присвоено звание лейтенанта. Но в артиллерию я не попал. Тогда, говорят, по личному приказу Сталина, были организованы новые минометные бригады.

Миномет – самое страшное оружие. Вся артиллерия, гаубица, не в счет, она противотанковая, в основном, бьет прямой наводкой, и траектория настильная. А миномет – угол возвышения 88 градусов, мина летит вверх и падает как бомба. В результате ты сидишь в окопе, над тобой ясное небо и тут падает мина, и спасения нет.

Сталин правильно это оценил, в результате организовали несколько минометных бригад, в том числе и 44-ю минометную бригаду, куда я попал командиром батареи 120 мм минометов. Наша бригада вошла в 10-ю артиллерийскую дивизию, сейчас на Поклонной горе, памятник, музей Великой Отечественной войны, там есть мраморная доска на которой золотом обозначены все дивизии, участвовавшие в Великой Отечественной войне, в том числе и наша дивизия.

Наша бригада состояла из 3 полков 120 мм минометов. В каждом полку по два дивизиона, дивизион состоял из трех батарей, в батарее 6 минометов, а в качестве тягловой силы, сперва, нам дали Форды-6, их одно время поставляли нам через Персидский залив и гнали на Кавказ. При всем уважении к американской технике, я вам скажу – отвратительная машина. Она даже для хозяйственных нужд не очень пригодна – самая маленькая грязь и они начинали буксовать. К счастью, перед самой нашей отправкой на фронт нам эти Форды заменили на Додж-3/4. Вот это машина! У нее небольшой кузов был, туда – ящики с минами, на прицепе миномет и вперед. Отличные машины!

Наша дивизия формировалась в Орловском военном округе, в городе Карачев. Наша дивизия участвовала в освобождении Белоруссии, потом освобождала Литву, но и в Белоруссии и в Литве бои не очень тяжелые были. Самые тяжелые бои, самое страшное – это Восточная Пруссия.

Наш 3-й Белорусский фронт первый в СССР вступил на территорию Германии. Артподготовка тогда мощнейшая была. 240 орудий на один километр фронта. Наш минометный полк поддерживал 75-й стрелковый полк.

Там я встретился с командующим нашего фронта Черняховским. Мы знали, что будет, готовили наступление, уже штрафной батальон прошел, мы же готовимся, разведываем цели, передаем данные на боевые позиции. А потом, надо же проверить, а есть ли там противник? А может он уже отошел и мы будем палить впустую. И вот, сперва, бросают в атаку штрафбат. Вот как раз на моем участке, на реке Ширвента,  пустили штрафной батальон в атаку. А когда в атаку идет какое-то подразделение, без подготовки, противник вынужден открывать огонь, все точки огневые, артиллеристы, минометчики начинают шевелиться. Так вскрывается огневая система противника. А я смотрю, вот эта цель, вот она ожила, у меня она есть, а здесь пусто, напрасно я цель вычерчивал. Это проверка боем.

Так вот, мы должны были утром наступать, уже штрафной батальон прошел и вдруг по траншее доложили: «Командующий фронтом». Какой командующий фронтом? Мы даже своего командира бригады ни разу не видели, а тут генерал армии, командующий фронтом. Подходит в солдатской форме, немцы же в 200 метрах, снайперы работают. Внешне, он такой черноватый, выше среднего роста, коренастый, глаза темные. Он подходит ко мне, я представляюсь, командир такой-то батареи, старший лейтенант Николаев. Он руку пожал, рука у него твердая. «Ну как вы готовы к завтрашнему?» Завтра наступление, мы первые будем вступать на территорию Германии. Я говорю: «Так точно». «Хорошо, спасибо вам, держитесь». Пожал руку и пошел со штабными дальше. Такое вот общение мне запомнился. А потом его шальным снарядом убило, уже в Восточной Пруссии.

Пошли по Восточной Пруссии и на одном из фольварков нас окружили. Мы заночевали в полуподвале, там стены толстые, и вдруг мне дежурные разведчики докладывают: «Нас немцы окружили». Они уже дом начали обстреливать. А у меня связь с одной батареей была и я открыл огонь на себя. Передал исходные данные есть, скорректировать прицел, уровень и т.д. и открыли огонь по себе. Немцы и сбежали. А некоторые прикрывали отход.

В конце концов мы подошли к Кенигсбергу. Вокруг него 14 фортов было. Помню, я занял наблюдательный пункт, смотрю в стереотрубу, а город живой, там даже трамвайчики пробегают, еще чего-то там движется. Живой город. Окружили его три армии, каждая армия – штатная численность 100 000 человек.

Я тогда командиром дивизиона был, у меня было 18 минометов было. Стреляли мы тогда на фугасном взрывателе. Мы же 14-й форт штурмовали, а форт – это маленькая крепость, гарнизон 300-500 человек, сверху бетон от двух до трех метров, считается не пробиваемая, а еще сверху, там два три метра черноземчик, деревья посажены, травка. Когда смотришь на этот форт – ну какой хороший холмик, большой, покрыт деревьями, мирная возвышенность, а это форт.

Моя  задача была – снять  землю, оголить бетон, чтобы сила снаряда не гасла, а по бетону уже 305-миллиметровые орудия били, там вес снаряда чуть ли не пол тонны, чтоб пробить этот бетон.

Но форт мы так и не взяли, так немцы там и остались. Оглушенные были, но не сдавались. Мы пошли между фортами, а между фортами – там же рвы с водой, с проволокой… Но пехота сумела прорвать укрепления Кенигсберга.

Главное же пехота! Все остальные помогали, в том числе и артиллерия. Без артиллерии, конечно, никуда, но главное пехота!

Мне тогда повезло. Звонит мне командир полка: «Николаев». «Слушаю товарищ подполковник», а командиром у нас тогда подполковник Фокин был. «Карта перед тобой? Квадрат 76-70 нашел?» «Так точно». «Слушай задачу. Аэродром нашел? Давай по нему». Кенигсберг то к тому времени был окружен, высшая знать уже смотала, но все равно оставались СС там всякие и прочие, кто, по нашему мнению подлежал наказанию, и вот надо было сделать, чтобы они не смогли эвакуироваться воздушным путем. И вот всю ночь, кажется, это с 6 на 7 апреля было, бомбил этот аэродром. Все время держал под обстрелом, чтобы воспрепятствовать взлету врага. Распределил цели по батареям, сам занял наблюдательный пункт и отдыхаю. Мне только периодически докладывали. Стреляю, а по мне никто не стреляет.

21 апреля 1945 года, во время штурма Пилау, меня ранило. Сперва, во время артподготовки, меня завалило в блиндаже, отдавило левую ногу, часть грудной клетки. Ни дышать не мог, ни двигаться, ничего не мог. Нас в блиндаже 12 человек было, 10 задавило насмерть, а меня и еще одного командира дивизиона откопали солдаты.

А когда меня откопали, обстрел же продолжался, и меня опять бог спас. Осколком меня по голове скользнуло, кровь, всю морду залило, тут же кровеносные сосуды. Кричат: «Комдива  убило!» Потом разобрались, перевязали голову.

Меня отправили в фронтовой госпиталь и война для меня закончилась. А для ребят продолжалась. Наши идиоты-командиры, а может, я их напрасно ругаю, может я идиот, не понял их, в общем наши продолжали штурмовать косу Фришнерунг. Зачем ее было брать косу?

Там же 600 метров под огнем форсировали. Немцы все простреливали, а немцы это не чеченцы, это настоящие солдаты. Не дай бог СС или власовцы. Власовцев мы боялись больше, чем немцев, им терять было нечего, они знали, Сталин их не простит.

8 мая на этой косе убило старшего лейтенанта Мавжелею Марию. 8 мая она погибла, а 9 мая Победа…

9 мая я встретил в госпитале, он в Инстербурге находился, это примерно 60 километров от Кенигсберга. 9 я проснулся, слышу – стрельба! Думаю, опять окружение! Нас окружили! И тут дежурный вбегает «Победа!» И пальба началась, фронтовики же все имели оружие. У всех было по одному, по два, а у меня было три пистолета – один Вальтер был, такой легкий пистолетик, считается женский, и, конечно, Парабелум, ну и свой штатный ТТ. Вот из этого оружия и идет пальба. Победа! Вот так мы встретили Победу.

- Как люди восприняли начало войны?

- Спокойно. Мы знали, что война будет. Мы все чувствовали. Мальчишки  все по 16, 17 лет, мы чувствовали, и все эти наши значки, наша подготовка не просто игра. Мы готовились. Ну и официальная государственная пропаганда… Мы знали, что будет война.

Когда в 1939 году СССР подписал с Германией Пакт о ненападении – это было нам не понятно. Зачем это делать? Зачем с каким-то злодеем Гитлером, заключать пакт о ненападении? Но нас воспитывали по-другому, нам говорили, что нападут они, потому что это фашизм, и иначе они не могут.

- Кирилл Александрович, а когда после первого призыва вы вернулись в Ставрополь, в городе что-то изменилось?

- Какая-то неопределенность появилась. Люди еще не поняли, что они переходят в другое положение, военное. Сегодня мирно жили, учились, любили, разводились, шла обычная жизнь, А тут вдруг война, кого-то призывают в армию, куда-то направляют. Слухи шли, народ возбужден был.

- А какие слухи?

- На счет слухов дело сложное. По тем временам всякие слухи пресекались. В то же время, не говорили, что в Кремле сидят «сволочи», или там Сталин не такой – этого не было. Недовольны – да, но все знали – Гитлер это враг! Главное, что превалировало над всеми – Гитлер это враг, он напал на нас без объявления войны! Мы отстаиваем Родину! Мы не отстаиваем правителей, которые сидят в Кремле, мы отстаиваем Родину! Это главный тезис был.

- А в магазинах что-то изменилось? Продукты были?

- В магазинах, вообще-то туговато было. Карточек еще не было, но я прекрасно помню, как и  от школы, и по  другим каналам, ездили в ближайший колхоз под Ставрополь картошку капать. И там, если я накопал два мешка картошки, пол мешка я брал себе. Но карточек тогда еще не было. Хлеб покупали как и раньше.

Ну и вообще, я вам скажу, Ставрополь зажиточный город. Даже  потом, мама как-то рассказывала, она была в оккупации, так вот, даже во время оккупации –трудно, плохо, но жить можно.

- Когда вас призвали в 75-ю дивизию, как вам дался переход от гражданской жизни к армейской?

- Нормально. Я был спортсменом, волейболистом, ну и я считал, что должен служить. Кроме того, я был немножко знаком с армейскими порядками. Тогда же многие пришли с Финской войны, например старший брат моего друга Коли Терехина, он воевал на Финской, был награжден орденом Красного Знамени.

- Кирилл Александрович, после училища вы попали в минометную бригаду. Как по вашему мнению, как оружие миномет хорош?

- Да. 120-мм миномет –100 килограмм весит ствол, плита – 100 килограмм, двуноголофет – 62 килограмма плюс еще прицел и так далее. Весь миномет  весит – 300 килограмм, а пушка такого калибра весит три тонны.

А миномет – как настоящее орудие, только противокатного устройства нет, поэтому при выстрелах отдает. Ну и еще один страшный недостаток был – отсутствовала защита от двойного заряжания, только после войны опомнились. Пока я был командиром батареи, у меня не было ни одного двойного заряжания, а вот в дивизионе было.

Это же как получалось – вот заряжаешь, мина накалывается на боек, а заряжающий в это время затыкает уши, выстрел же оглушает, и заряжающий может не заметить произошел выстрел или нет. А когда артподготовка, там такой гул, что нельзя разговаривать. Настоящая артподготовка, это настоящее землетрясение. Земля качается! Так что, если мина не вылетела, то можно вторую опустить, а это все…

Потом уже, после войны, сделали насадку такую, которая предотвращает двойное заряжание. Если выстрел не произошел – я вторую не могу засунуть не могу.

- В миномете ничего не ломалось?

- Если правильно эксплуатируешь – ничего там не ломалось.

- Как далеко от передовой минометы стояли?

- Дальность стрельбы 120-мм миномета – 6 километров, но мы на шесть километров никогда не стреляли, очень большое рассеивание, это еще один минус минометов – при всех плюсах – на больших дальностях – сильное рассеивание. Мы стреляли примерно на 3-4 километра.

- А ближе можно?

- Самое близкое – километр.

- А вы, как командир батареи, командир дивизиона где располагались?

- На передовой. Что такое передовая – это первая и вторая траншея. Обычно из первой траншее немца видно. Метров 200 дальше – там артиллеристы-наблюдатели и там я, мне же надо цель, наблюдать, корректировать надо, стрелять надо. Это 200-300 метров. А дальше уже тяжелая артиллерия, это вообще пижоны, аристократия. А минометчики – мы всегда рядом с пехотой.

- У вас в полку доджи были. Как они вам?

- Отличные машины. У меня в Восточной Пруссии случай был, характеризирующий качество доджа.

Это в Восточной Пруссии было, я тогда уже командиром дивизиона был. А что такое Восточная Пруссия? Это сеть городков, фольварков, дороги хорошие, обсажены справа слева деревьями, но много речушек, а мосты через них были взорваны. И вот батарея едет, а в Восточной Пруссии мы перемещались только ночью. Шофер не заметил, что впереди мост взорван, и как ехал прямо, так и поехал. А там моста нет, внизу заболоченная илистая речка. И вот этот самый Додж с минометом, с ящиками мин в кузове бухнулся туда. Мы спустились – все живые, шофер оцепенел от ужаса, стиснул руль, но никто не пострадал. У нас еще студебеккер был с лебедкой, мы его подогнали, подцепили додж, вытащили, и он завелся, ничего не сломалось.

- Расчет на додже сидел?

- Я не помню. По-моему, на додже никого не было или кто-то спрыгнул. Запомнился шофер и первая мысль – мины же могут взорваться! Это страшное, что могло случиться.

- А вообще расчеты на Доджах вместе с минометами передвигались?

- В большинстве случаев да. Это как бы, не поощрялось, но и не запрещалось.

- А куда их? Или были машины отдельные?

- Нет. Были машины для разведчиков, специальные. Сперва Форды, потом другие машины грузовые. Были машины для связистов, взвода управления. Боевые расчеты на доджах.

- Когда вы вызывали огонь на себя, как вам собственный огонь?

- А ничего, мы только взрывы слышали, мы же в подвале сидели, в полной безопасности. Там такие перекрытия, стены. Я знал точно, что мы в безопасности.

- Вас самоварщиками называли?

- Меня не называли. Ко мне, в виду высокого знания, с уважением относились. И прозвища у меня не было. Солдаты обычно давали командирам какое-нибудь прозвище, но у меня я не помню, чтоб было. Я строгий был, но всегда стремился защитить солдата и отстоять его интересы. Не дай бог если  кто-то обидит моего солдата, я начинаю активно действовать. А так строго относился и поэтому никаких прозвищ там, у меня не было.

У меня за целый год наступления в Белоруссии и Литве ни одного дезертира не было. Дезертир – это значит командир не умеет работать с личным составом. Правда, когда меня назначили начальником штаба дивизиона, в пятой батарее, это моя батарея была, так там солдат дезертировал.

Тогда на фронте, да и в тылу, офицеру был положен ординарец, солдат который помогал в быту. Он ему и пищу приготовит, еще чего-то там, помогал в быту в общем. У меня был такой узбек, Рексимбаев, симпатичный такой, прекрасный повар. А когда я ушел на повышение, он в батарее остался, у другого командира. И вот Рексимбаев и дезертировал. Перебежал к немцам. Правда, никто этого не видел, так что, может его убило, разорвало на куски… Вот так было. А прямых дезертирств, вот чтоб знал такой-то  Сидоров там, или Алиев там, кто-то перебежал, такого не было.

- Со СМЕРШем сталкивались?

- Сталкивался. Это на формировке было.

Мы формировались под Тбилиси, там такая база Вариани есть, там наш полк формировался случился неприятный случай. В солдатской столовой повар был и был еще один младший сержант, русский, и они сожительствовали. Повар видно подкармливал этого русского младшего сержанта. Меня вызывает СМЕРШист, я тогда временно помощником следователя был. Говорит: «У нас такой невероятный случай в полку, нужна ваша помощь». Ну как я мог ему отказать? Ну я вышел из этого положения в том плане, что формально поговорил с тем и другим. Написал, что я беседовал и отдал этому СМЕРШисту.

- И что с этими двумя?

- Я даже не знаю. От этих дел чем подальше, тем лучше.

- Когда вы пришли, замполиты уже были. Как отношения складывались?

- Сложный вопрос и больной. Я вам скажу свое лично мнение – я бы мог и сам замполитом быть. Мое такое мнение, что если бы даже не было замполитов, я бы обошелся.

Но зависит от человека. Первый замполит у меня был азербайджанец, он говорил, что до войны был заместителем министра в Азербайджане. Он мне говорил: «Товарищ комбат, я же зам. министра был». Плохой человек, батареей не занимался, доносы на меня писал. Один раз командир полка, Фокин, его вызвал, не при мне было и говорит: «Вот что, ты  лучше порядком в батарее занимайся, а не пиши доносы на своего командира». Вот такой у меня первый замполит был, он мне не помощник, а случайный человек.

А второй, когда я командиром дивизиона был, мне прислали нового замполита, казаха по национальности, фамилия его Тукенов была. Душа человек был. Всегда приходил ко мне: «Чем тебе помочь нужно?» Старался помочь. То, что мог он делал.

Так что отношение двойственное – если хороший человек, грамотный человек, принимающий людей он не вреден.

А в принципе, конечно, это Сталину нужно было. Ведь что такое замполит? Это такой человек, который писал доносы в политотдел о состоянии морально-политическом в подразделении.

- Лимит по снарядам был?

- Был. Я сперва командиром батареи был, потом начальником штаба дивизиона и, как начальник дивизиона составлял каждые сутки в полк боевое донесение. Дивизион находится там-то, занято – то-то, израсходовано боеприпасов столько-то, продовольствия осталось одна сутодача, боеприпасов – один комплект, или пол комплекта.

Каждые сутки докладывалось количество боеприпасов, потери…

- Расход боеприпасов как-то лимитировался в это время?

- Нет. Но каждый день я должен был иметь один боекомплект. Если не хватало – докладывать, чтобы мне подвезли мины.

- Александр Кириллович, в конце войны вы уже были командиром дивизиона. Как-то быстро продвинулись.

- А я любил свое дело. Я многие задачи артиллерийские в уме решал. В шахматы не играл, чего я буду тратить время на шахматы? Я лучше буду метрические или  другие задачи алгебраические решать в уме.

- Это же огромная ответственность. Вам же тогда всего 23 года было и тут 200 человек в подчинении, как эта ответственность переносилась?

- Нормально, самое главное знать свою задачу. Четко выполнять, вреда не наносить, врага не казнить, не зверствовать.

- Личным оружием приходилось пользоваться?

- Практически нет, но попытка была, слава богу, что этого не случилось. Был один случай. Один мой солдат, младший сержант, по-моему, он отказался выполнить приказ своего командира миномета. Там накрутили, наговорили: «Человек на передовой отказывается выполнить приказ командира». Я на огневой тогда был, обращаюсь к этому младшему сержанту, а он нагло так себя ведет, знаете такие люди есть, сам не знает что хочет. Дерзко. Я вынимаю оружие, но удержался. Слава господи, что я не принял это оружие. Но я был настолько возмущен, такая ситуация.

- Выполнил приказ?

- Сгладили. Приказ то мелочный был, ну там, принеси, унеси, типа того. Сделаешь – хорошо, не сделаешь – обойдемся. Дело выеденного яйца не стоит, но был бы убит человек, а что дальше?

Я когда этот случай вспоминаю, всегда себя корю… Оружие не надо  было вынимать, но молодость, спесивость.

- В штрафную кого-то оправляли?

- Нет. Из своего подразделения никого не отправляли. А вот в соседней батарее был случай. У каждого миномета есть свое прицельное устройство, и она – пропала. И там пострадал командир батареи, правда отделался взысканием, а не судом, хотя – за пропажу оружия полагался штрафбат.

- Какие национальности в батарее, дивизионе были?

- У меня в батарее из 64 человек только 7 или 8 славян было. Остальные были узбеки, армяне.

- Как вам такое дело?

- Нормально. Главное отношение. Если я хорошо относился, люди чувствовали – этот человек не сволочь, а нормальный мужик, человек, командир. Все нормально. Вот комический случай. Провожу занятие, русский человек – захотелось по нужде. Идет занятие. Поднимает руку, узбек или кто. –«Товарищ командир нужно выйти посрать». Я: «Товарищи так говорить по-русски, это не прилично. Захотелось выйти, подними руку, скажи, товарищ командир разрешите выйти оправиться». Так вот комический случай. Один тоже вот, пришел в батарею, плохо по-русски говорил. Поднимает руку: «Товарищ командир можно выйти. Полный хуй воды».

- Межнациональных проблем не было? Все очень жалуются на среднеазиатское пополнение.

- По-разному. Вот у меня ординарец Рексимбаев был, он узбек, внешне добрый, приятный человек, ничего не скажешь. Почему дезертировал? А может быть его действительно, убило. У меня же был один случай.

В Восточной Пруссии убило начальника разведки моего дивизиона, и мне вместо него замену прислали. Мне звонят из полка: «Николаев, мы там тебе нового начальника разведки выслали. Мы тут заняты очень. Когда к тебе придет, ты нам позвони и сообщи все его данные, некогда». И разъединяют, у них запарка. Я даю команду, говорю: «По направлении  от штаба полка к нам новый начальник разведки придет, следите». Ну ждем. Прошло некоторое время, а вон, идет, идет. Уже метров 300-200 осталось. И вдруг, бах, прямое попадание. Вот есть человек,  и нет, человека. А я  не знаю его фамилии, и в полку не записали… Может так мой ординарец, Рексибаев, где-то погиб вот так, на мине подорвался или еще где-то…

Эти люди числятся пропавшие без вести, хотя тот же  самый человек рисковал жизнью на передовой, а так получилось. Как его числить?

- Женщины в дивизионе были?

- Нет и не допускалось. Одному, старший лейтенант Роман Хаперия, ему связистки девушку, так она от него через два дня сбежала. Спрашиваем: «Чего сбежала?» «Как же не сбежать, нахал такой,  сразу начал приставать ко мне». Так что у меня в дивизионе женщине не было. И в полку их мало было, там одна-две. И была женщина, я ее помню хорошо, старший лейтенант, ее убило 8 мая.

- А как в армии с кормежкой было?

- Существенный вопрос. В тылу – третья норма –600 грамм хлеба, ну и что бог пошлет, как говорится. А ребята молодые, все здоровые, аппетиты хорошие… Мы как молодые, здоровые ребята немножко страдали. Не  воровали ничего, но переживали.

Вот на фронте – там первая норма, там килограмм хлеба в сутки положено, а зимой даже 100 грамм дают, но это слухи, разговоры.

А уж в Восточной Пруссии – к нам приезжала полевая кухня, кашу обычно привозили, еще чего-то, так солдаты даже не брали. Там трофеи были – у всех сало засоленное лежит, консервы, португальские, фруктовые, такие красивые банки, мы их раньше и не видели. А вот на нашей территории, в начале, было несладко.

- В училище курсантскую норму соблюдали?

- В училище нормально кормили, но, все-таки, как говорится, не плохо бы было покормиться на стороне. Основное блюдо – это гречневая каша с мясом. Бачок на четырех человек. Старший по столу берет бачок, идет на раздачу, повар дает этой каши. Если хороший повар, больше даст, плохой повар – поменьше. Приносит старший бачок, и делим по-братски. Кормили в общем, прилично.

- Мода какая-то на фронте была?

- Одно время мода была носить не бриджи, а галифе. Потом сказали, что это плохо, не удобно. В военное время, появилась мода на парадные мундиры. Я помню там у меня солдат был, портной по специальности, и он мне из английской шинели, их нам поставляли, сшил зеленый парадный мундир. Так я за него получил выговор, за то, что не правильно использовал штатную форменную одежду.

- Когда уже командиром стали, посвободней было. Прическу длинную носили?

- Я армейскую прическу носил, не длинную, не короткую. Что положено, то и носил.

- Усы, борода?

- Ничего не было. Усы я впервые отрастил, когда попал в тяжелую аварию, вот сломал второй позвоночник, два месяца  бездвижно лежал. И отросли усы, борода. Потом сбрил.

- Вши были?

- У меня нет, но так они заводились непрерывно. Я понял, есть люди которых вши от природы любят. Вот они хоть каждый день мойся, натирайся любыми мазями, все равно у тебя будут вши, а другой человек не умывается, не купается, и никаких вшей нет. Я так думаю. Я часто в одном блиндаже с пехотным командиром оказывался. Он разведчиков пришлет, или связистов – у всех них есть вши. Проснешься - во швах  рубашки вши.

Купались мы редко. Белье сменил, но его чаще всего не стирали. Отдал белье старшине или санинструктору, они в вошебойку его отнесут, паром там обдадут. Вши все дохнут, а потом это же белье тебе отдаст.

- Деньги на фронте получали?

- Нет. Я почти все отправлял матери. Денег у меня не было, да они там и не нужны, особенно когда вступили в Восточную Пруссию и там все склады захватили. Это была «малина».

- А что брали из трофеев? Посылки отправляли?

- Я считаю себя непрактичным человеком, недальновидным. Я почти ничего себе не брал. Когда вступили в Восточную Пруссию немцы массу прекрасных вещей бросили – одежда, бытовая утварь, все такое прочее. Отправляли посылки, это разрешалось официально, я даже недавно справку нашел: «Капитану Николаеву К.А. выделяется в собственность трофейный велосипед». А так, я никаких трофеев не отправлял, одну только посылку старшина отправил моей матери. Почему? Не знаю. По дурости, наверное. В тылу то голые, не голые, но с одеждой проблема, а тут посылками посылали одежду мужскую, женскую одежду. Мать меня благодарила, ей в посылке полупальто пришло, по тогдашнему времени просто замечательное.

Ну и на одном фольварке, там дом какого-то немецкого юнкера был, а в нем буфет шикарный, все целенькое – ножи, тарелки, всякие сервизы. Ну мне, по молодости, ножи и понравились. А у меня старшина дивизиона был, практичный белорус, ну мы и отослали их.

Но здесь есть и другая сторона вопроса. Я вот окопный офицер, все время на передовой, а вот командир нашей бригады, подполковник Петрушко, вообще там не появлялся. У него в распоряжении два студебекера и он регулярно в тыл мебель отправлял.

-  Как представлялись к наградам?

- Первую награду я получил как солдат, медаль За боевые заслуги. Это тогда была высочайшая награда. Причем, я не считаю, что имел тогда какие-то особые заслуги, старательно служил видно. Вторую медаль За боевые заслуги, я после войны за выслугу лет получил. Это медали. Потом медали за взятие Кенигсберга, юбилейные всякие там. Теперь ордена. Первый орден, Красную Звезду, я получил когда мы прорвали оборону Восточной Пруссии. Второй орден получил за взятие Кенигсберга. Третий орден – за штурм Пиллау.

- Кирилл Александрович, вы все время говорите, Бог сохранил. Верили в то время?

- Нет. Я к богу не взывал. Мне умные люди сказали старшие. Не думай никогда ни о чем, что там с тобой случится, думай только об одном – как выполнить с наименьшими потерями свою задачу, береги своих солдат  и уважай их. Солдат, он не тебе служит, а он служит стране. Ты просто временно пока специалист, и должен о нем заботиться. Твоя главная задача – защищать солдата, но и относиться строго. Я так себя и вел. А вот о том, что убьет меня или не убьет не думал. А вот то такое подсознание я понял, когда меня вынесли из блиндажа. Тогда я почувствовал, что может так случиться, и завтра меня не будет. На глазах же то один, то второй, то третий. А еще воспоминания печальные, я никогда их не  забуду.

В армии такой порядок – связь из полка в батальон или дивизион подается сверху, командир полка присылает своих связистов и свою аппаратуру. И вот как-то мне прислали двух связистов. Я им где расположиться указал, только они расположились, я буквально полметра, ну, метр отошел и прямое попадание вот эту ячеечку. А солдатика – мальчишки совсем… Вот это не передаваемо.

Или, когда наблюдательный пункт оборудуешь, впереди делаешь бруствер, такую насыпь не большую, а сверх – стереотрубу. Бруствер от пули меня охраняет, но я все вижу. Несколько раз в меня было прямое попадание, в бруствер бах, морду всю разобьет, кровь льется, но живой.

- Переход  на территорию  Германии как дался? Морально, психологически.

- Спокойно. Что запомнилось: нас тогда немцы забрасывали листовками примерно такого содержания – портреты членов нашего политбюро, пять членов политбюро и написано: «Смотрите, кто вами управляет». А там, вместе со Сталиным, Каганович, все члены политбюро.

Были еще листовки, что ждет население Германии в случае, если территорию займет Красная армия. На них был показан красноармеец в шлеме-буденовке, с красной звездой, на руке у него девочка годовалая, младенец, мертвый.  Население агитировали, что бы они сопротивлялись нам, не допустили захвата Германии советскими войсками. Вот такого типа было. Ну, а в остальном нормально.

Правда, немцы сбегали и мы занимали пустые города. Занимаем город – населения нет. Стоит солидный немецкий дом, все целенькое, мебель, посуда, все на месте – приходи, банкет устраивай, а сам дом пустой. Сбежали все.

- Солдаты не мстили?

- Нет. Чувство мести как-то ушло на второй план. Случаев зверств, изнасилования, дезертирства – у меня в дивизионе не было. Население воспринималось не как фашисты, а как население.

А потом, когда мы освободили Кенигсберг, я в июне из госпиталя вернулся, а наш полк располагался в пригороде Кенигсберга, Менгетта, так вот там мне выделили виллу, я уже большим начальником был, командир дивизиона, исполнял обязанности заместителя командира полка, и у меня немка была прислугой. Правда не готовила, я в офицерской столовой питался.