Парахин Михаил Васильевич

– Меня зовут Парахин Михаил Васильевич. Я родился в Орловской области 8 октября 1921 года в крестьянской семье. Наша деревушка состояла из десяти дворов. Жили мы дружно. У меня было пять сестёр. Родители болели. Из седьмого класса меня взяли на трёхмесячные учительские курсы, после чего я устроился работать преподавателем начального класса. И тут же заочно поступил в педагогическое училище.

– Расскажите, как Вы жили до войны. Как на вашей семье отразилась коллективизация?

– В 1929 году было организовано собрание для жителей трех деревень по поводу коллективизации, она была принудительной. Это страшно. Наши десять дворов признали зажиточными, объявили кулаками. Из каждого десять мужиков-хозяев выслали в Соловки, в том числе и моего отца. Всех осудили на пять лет лишения свободы. В 1929 году, когда нас раскулачили, коровку отняли. И мы по соседним деревням ходили, просили молочка. Иногда картошки не хватало, сажали очистки. Столько трудностей пережили. Колоски собирали. Да ещё колоски боялись украсть.

– Как сложилась судьба Вашего отца дальше?

– Через год отменили эти пять лет высылки. Отца освободили (он был в Карелии), но оставили в высылке, он не имел права жить в Орловской области. Пять лет он жил и работал в городе Ефремов Тульской области. Потом он вернулся и стал обычно работать, его избрали председателем колхоза в нашей деревне Бобылёвка. Пришёл 1937-й год. И по ложному доносу 20 ноября 1937 года отца арестовали (потом реабилитировали). В приговоре написали, что не были случены общие лошади-матки и это его вина. Только жеребца не было. Десять лет отсидел в лагерях в городе Свободный на Дальнем Востоке. В 1947 году он освободился. Мать в 1939 году умерла. Больная была. А он в этом же домике прожил. И там же умер.

– Чем Вы занимались перед войной?

– Я работал трактористом в колхозе. В 1939 году меня призвали в армию. Тогда объявили, что сначала наша часть будет на положении строительного батальона. Она была размещена недалеко от Вильнюса. Казарма громадная. Наша часть расширяла для военного аэродрома бетонную полосу. У меня почерк относительно хороший, и поэтому меня взяли работать в штаб. Стройбатовцам выплачивали определённые суммы денег.

– Как Вы встретили войну?

– Рано утром 22 июня враг нанес удар по нашим военным аэродромам. С одной стороны горели военные самолёты, а с другой стороны – Вилейка, там нефтяные склады рвались. Но на нашу казарму бомбы не бросили. Рядом с ней была посеяна рожь, цвела как раз. Мы там и залегли. Командование не знало, что делать. Приказа никакого не было. Позже прорвались на трассу, которая идет в сторону Смоленска. Отступали дня три. А через Смоленск не пропускали, поэтому надо было идти в обход, через Днепр. Взяли нас там местные колхозники, решили, что мы немецкие десантники, и доставили нас в транспортный отдел железнодорожной милиции. После оттуда отправили в Орёл. Там всех сортировали. Я попал в Пензу, где формировалась Десятая армия. Сначала направили в Моршанск, где готовили на командира миномётного расчёта. А потом вернулся и уже принял расчёт. Всего около сотни солдат направили для подготовки в качестве командиров миномётных расчётов. Мы учились месяц.

– Как Вас учили?

– Плохо. Одно политзанятие. Мало практических. Стрельбе мало уделили внимания. Но схватил, что нужно, – основное. Главное, раз я командир миномётного расчёта, угломер должен на расстоянии навести удачно. Уже в октябре-ноябре нас подтягивали к фронту в пешем порядке. В Сердобске проходили практические занятия по ведению огня из миномёта.

– Как Вы оцениваете начало военных действий со стороны советской армии?

– В начале войны мы осрамились. Что бы там ни говорили, Сталин тут виноват: не давал Жукову ходу. Со Сталиным, хотя у него был своего рода нрав, считались, он очень умный был. Все заслуги его неизмеримы.

– В какую армию Красной армии Вас определили после обучения?

– В Десятую армию, она была в резерве, формировалась в городе Сердобск Пензенской области. Нашей была 325-я стрелковая дивизия, 1092 стрелковый полк, а мы – отдельный миномётный батальон. Нас сначала отправили до Рязанской области поездами. Месяца два нашу армию подтягивали к фронту. Мы же в первые дни войны удар страшный получили. Не было приказа о боевой готовности. Я участвовал в боях за свою Родину, моя Родина облита моей кровью, я ранен в тазобедренный сустав, головка бедра раздроблена.

– Куда Вас отправили воевать?

– В Рязанской области нам объявили, что на санях везти будут мины, миномёты, сухари, консервы и что на них никому садиться нельзя, иначе лошади упадут, потому что снег был большой. И мы около двух месяцев шли. Сказали, что им идем на защиту столицы. Когда уже надо было идти в контрнаступление, нам объявили: не останавливаться. Местность пристреляна. Если мы начнём помогать спасать раненых – нас накроют и мы ничего не сделаем. 6 декабря 1941 года началось контрнаступление. Всё было спланировано. А перед нами поле было усеяно трупами. Это там конная армия Доватора, кажется, погибла. Когда шли, раненые кричали «Русские! Ребята! Спасите, замерзаем». А мы не можем остановиться. Во время войны такие меры были: за неисполнение приказа немедленно расстреливать. Мы говорим, что сзади идут санитарные роты – они вам будут помогать. Это понятно, но в том морозе полежать – можно за час замёрзнуть.

– Были ли случаи, когда свои своих расстреливали?

– Во время, когда наши дивизии продвигались до линии фронта, двоих расстреляли. Одного за то, что паспорт украл у женщины в деревне (посчитали, что он собрался дезертировать), другого – за сон на посту. Перед расстрелом нас выстраивали. Понятно, чтобы дисциплина была. В прифронтовой полосе часовому заснуть – это страшное дело. Там достаточно одного автоматчика от противника. Я просил посмертно его реабилитировать, фамилию разве запомнишь. Так и не могли найти.

– Были ли проблемы с поступлением продовольствия?

– Шестого декабря началось контрнаступление – севернее к Москве, а мы южнее, в Калужской области. Какое-то небольшое время, наверное, с неделю, наши обозы разбивали и нам не подтягивали продуктов. И мы мёрзлую конину рубили, отрывали, глотали, чтобы хоть как-нибудь утолить голод. Но недолго, правда. Где-то с неделю, наверное. Или, может быть, дней десять. А потом опять наладилось снабжение. В основном давали сухари и консервы. Ели всё холодное, огонь не разрешалось развести.

– А хорошо ли было организовано снабжение боеприпасами?

– Первые дни начала войны мы осрамились. А в Московской битве не было ни одного случая, чтобы, когда нам разведка донесла и нам было нужно нанести групповой миномётный огонь по какой-то точке, нам не дали к миномёту мины.

– Когда Вы получили ранение?

– При освобождении Мосальска я был ранен, вот удачно ранен был. Бой помню. Но ответным огнём по нашему полку ударили. Из моего расчёта ещё один жив остался, Фролов, тоже тяжело раненный. И я ранен. И я жив остался только потому, что хоть медленно, но мы продвигались. Наступление шло. За три месяца там от Москвы на сто километров – это небольшое расстояние, конечно. Медленно продвигались. Но продвигались. И раненых подбирали. В последнем бою (2 февраля 1942 года) столько погибло, и нас, раненых, на плащ-палатках по снегу женщины тащили в овраг. А там уже и санитары, и полевые госпитали.

– Были ли ошибки, которые Вы допустили в ходе командования минометным расчетом?

– У меня было две ошибки. Начну со второй. Трём миномётным расчётам приказ поступил. И когда миномёты установили, командир крикнул: «Огонь!» Мы мины бросаем в ствол. А она о боёк ударяется, идёт. Два миномёта выстрелили, а в моём миномёте застряла. А в таких случаях (рассказывали, когда были практические занятия) если разорвётся мина в казённой части, то уничтожается весь миномётный расчёт. Она в радиусе 14 метров всё рвёт. Я тогда крикнул ребятам, чтобы отбежали на несколько метров. Потом взял ствол, с лафета отсоединил, из плиты вытащил и постепенно мину из ствола вынул. И отнёс её подальше, на опушку леса. И тогда вернулся. Я виноват. Морозы сильные, и небольшой перерыв в стрельбе – уже в стволе образуется иней. Пусть небольшой, но гладкоствольность нарушается. А первая вот какая ошибка была. Всё установили. Команда была «Огонь!» Мины бросили. И мина, которая вылетела из нашего миномёта, зацепилась за ствол дерева и вверху разорвалась. Но по проекту мины при разрыве осколки летят перпендикулярно полёту. Нам это всё рассказывали на учениях. Никто из наших не пострадал.

– А были удачные моменты, которыми Вы гордитесь?

– Мы огонь вели в течение зимних месяцев вдоль Варшавского шоссе. Нам столько раз приходилось вести обстрел – по шоссе проходили немецкие автотранспорты. Мы тогда удачный залп по нему сделали. Групповой, из трёх миномётных расчётов. Так я эту первую награду, медаль «За отвагу», храню, как драгоценную реликвию, она у меня с орденом «Отечественной...». Три расчёта, всех 21 человека, представили к медали «За отвагу».

– Сколько человек погибло у Вас в расчёте за три месяца?

– Двое. Пополнение – три, трое погибло, когда до Мосальска. А от Мосальска остались только я и Фролов. А остальных ранило, тут погибли не только из моего расчёта.

– Расскажите, как сложилась Ваша жизнь после ранения.

– Когда привезли в полевой госпиталь, там разрезали. Так не снимешь всё, болталась нога. Разрезали. Только тогда мне хирург сказал: «Будешь терпеть – ногу оставим». Я говорю: «Конечно, буду». И они осколки вытащили, удалили. А лежачие там кругом. Потом в глубокий тыл, кто тяжелораненый, в Уфу перевели. Я 19 месяцев закован был.

– Что делали после реабилитации?

– Я закончил юридическую школу. Нам при выпуске объявили: кто из выпускников является участником войны – может просить направление в любой регион и на любую должность. В 1945-м в пригород Орла нужен был судья, попросили написать автобиографию. Я написал, в том числе, что отец в лагере. В отделе кадров сказали: «Михаил Васильевич, мы не можем Вас взять судьей – отец в лагере». После того, как приехал в Краснодарский край, мне предложили работу нотариусом в Кущёвском районе. И я тогда написал опять в автобиографии, что отец в лагере. Тут уже на должность нотариуса это не имело значения. 20 лет работал. Переехал из Кущёвки в Краснодар в 1962 году. Там сначала работал нотариусом, а потом без малого 20 лет – начальником юридического отдела на железной дороге.

– Расскажите о своей семье.

– В 1948 году мы с Валей поженились. Я счастлив. У меня сын и дочь. Семь внуков. Уже правнуки пошли.

– Прочитайте, пожалуйста, свои стихотворения.

– Свою последнюю книгу я отдал к нам в музей. Там опубликованы мои стихотворения. Одно стихотворение я посвятил женщинам военных лет и конкретно своему донору Антонине Васильевне.

Я видел женщин на войне
В огне, в бою суровом.
Они сражались наравне
С известным сильным полом.
Врага заклятого порой
И в гневе находили,
Огнём прицельным, как косой,
Без промаха разили.
Врага проклятого порой
И в небе находили,
Огнём прицельным, как косой,
Без промаха разили.
Спасали раненых в бою,
Под градом пуль спасали;
Делили с ними кровь свою,
Недуги облегчали.
Навеки образ сохраним
О женщинах-героях.
Звени, звени ты, бронза, им
И славь в земных раздольях.

Самое последнее моё стихотворение я озаглавил так: «Я горжусь». Я действительно горжусь – хоть какую-то крупицу, но внёс в спасение своей Родины.

Я горжусь, что я рождён в России,
В милой мне державе вековой.
Русь, Россия, ты дала мне силу,
Голову склоняю пред тобой.
Вспоминаю, в юном раннем детстве
Бегал босиком в родном саду,
Лазал по деревьям по соседским,
Ловко карасей ловил в пруду.
Я горжусь, что я любил девчонок,
Радостью окутан был тогда.
Веселился с ними, как ребёнок, –
Не забуду это никогда.
Я горжусь, что защищал державу
В той жестокой битве под Москвой,
Воевал тогда не ради славы,
Дрался я с фашистскою ордой.
Я горжусь, что одарён судьбою,
Никаких претензий нету к ней,
Осчастливлен я своей семьёю
И живу в кругу своих друзей.
Я горжусь, что жизнь прожил недаром,
И даю потомкам свой наказ:
Жизнь прожить без ссор и без скандалов –
Это мой последний им приказ.
Люди, не судите меня строго
За мои ошибки в жизни, за грехи
И за то, что сделал я немного,
За мои неспетые стихи.

Вот о Родине. О Родине я прочитаю стихотворение.

Я родился в милой мне России;
Журавли весной туда летят,
Где леса и нивы так красивы,
Где деревья тихо шелестят,
Где зимой, как в сказке,
Снежным валом, белизной слепительно маня,
Как огромным белым одеялом,
Сплошь покрыты русские поля.
Там на иве раннею весною
Грач старательно гнездо плетёт,
Пролетают гуси стороною,
Там в саду черёмуха цветёт,
Там и небо будто синеве,
И луга, покрытые ковром.
Там жилось мне как-то веселее,
В отчем доме, близком и родном.
Юность там моя прошла так мило;
Всё подробно в памяти храня,
Непонятно, что это за сила
Туда тянет, где родился я.
И народ там кажется душевней:
Понимая, он не сводит глаз.
Кажется, там дышится свободней –
Вот, что значит Родина для нас.
Признаюсь, не знаю чувств я выше,
Что мне даже видится во сне,
Как кружится над родною крышей
Дымка серой лентою во мгле.
Очень часто я смотрю с волненьем
В сторону родного края мне
И любя тоскую всё сильнее
По родимой милой стороне.

– Спасибо Вам за стихи и за рассказ!